Земля за океаном

У ближайшей халупы, залатанной жестью и шифером, старуха чистила рыбу. На жердях висело дырявое одеяло. Крайний кол загородки был украшен помятым бидоном. Куча дров. Ржавая тачка. Неподвижная лошадь в тени у куста, похожего на рябину. Вдоль стенки Каньона между кустами ивы зеленел посев кукурузы. Старуха, не подняв головы, кого-то окликнула. Из кустов с мотыгой вышел черноволосый босой мальчишка. Мимоходом беззлобно показал нам кулак и скрылся в дверях. Подав бабке воду в жестянке, восьмилетний примерно хавасупаи, как видно, в профилактических целях, еще раз показал нам свой кулачок и взялся играть со щенком…

– Они хотят, чтобы их не тревожили, – сказал пожилой джентльмен, присевший рядом с нами на дуб. – Я выходил бы с ружьем на порог, если б туристы вот так же бесцеремонно толпились у моего дома…

Наш спутник был профессором из Бостона и очень сочувственно говорил об индейцах хавасупаях, их быте и образе жизни в этом Каньоне. Профессор решил в Каньоне заночевать. Поднимаясь выше и выше, мы увидели его оранжевую палатку на полянке возле реки…

Людей на тропе по Каньону встречаешь много. Идущим наверх уступают дорогу. Все они часто дышат и почему-то здороваются. Наверху у обрыва этого нет, а тут непременно: «Хеллоу!» – и руку кверху. «Когда люди делят не деньги, а трудность, хотя бы и небольшую, они становятся мягче» – так объяснил нам этот психологический феномен старичок рэйнджер.

Идущий наверх легко вступает и в разговор. Сразу на камень – передохнуть, и пожалуйста, спрашивай и снимай. Потный, тяжело дышащий человек чувствует: чем-то он вроде бы заслужил расспросы и фотосъемку.

Дольше всего мы задержались с Рубином Маронесом, адвокатом из Сиэтла. Двадцатипятилетний толстяк шел медленно, опираясь на палку из кактуса. Рюкзак, фляга на поясе, на руке компас, индейский браслетик из бисера. Нога опухла и забинтована у колена.

– Тут, в Каньоне?..

– Да, свалился с обрыва. Еда, фотокамера, деньги – все утонуло. Мог бы, конечно, и шею свернуть…

– А помощи не просили?

– Нет. Хочу сам. Наверху дам отцу телеграмму…

В Каньоне парень провел тридцать два дня. Шел по дну вдоль течения Колорадо.

– После падения четыре дня лежал у индейцев. Поили каким-то настоем. Потом положил в рюкзак кукурузных початков и вот иду…

– Может быть, все-таки дать сигнал?

– Нет, я дойду.

И он пошел, почти повисая на палке. Такие запоминаются…

Запомнился наркоман. Он сел на тропе, обхватив руками колени. Мы подумали: выбился бедолага из сил. Предложили воды. Сидевший встряхнул длинные пыльные волосы, вскочил, потом сел, зачем-то стал разуваться, опять встал.

– Вы не умеете летать. А я умею…

Парню было лет восемнадцать. Вяло взмахнув рукой, изображая полет, он подпрыгнул и опять сел – лбом уткнулся в колени, тело вздрагивает… Проходившие мимо даже не замедляли шагов. С минуту мы наблюдали парня со стороны. «Их стало много…» – сказала вместо приветствия женщина, сбрасывая рюкзак, чтобы поправить лямки. Но, нагнувшись, она вдруг всхлипнула, нервно стала искать в карманах платок. «Нет, нет, ничего. Просто у меня сын тоже…»

И еще встреча… На площадке, где садятся передохнуть, нас окликнул мужчина.

– Вы русские?

– Да. Из Москвы.

Человек просиял:

– Юта, Билл, Пэт, идите, буду знакомить!.. Я же сразу сказал: это русские. Майн гот, какие встречи бывают! Край света, Каньон…

Молодым, слегка смущенным Юте, Пэту и семилетнему Биллу двух москвичей одноглазый седой человек представлял, как представляют старых знакомых, с которыми долго не виделся.

В минуту все объяснилось. Американец Пэт служил сержантом в Штутгарте. Немка Юта ему понравилась. Поженились, уехали в Штаты, родили Билла. Тестя, Оскара Шварца, пригласили в Америку погостить. Где познакомился тесть с москвичами? А вот…

– Я агроном. Воевал шофером. На Кавказе, как это сказать у вас… Да, дали нам прикурить. Бежали почти без задержки. Орджоникидзе… Минеральные Воды… Пятигорск… Все помню. Эльбрус… Красивые горы! Один свой глаз там оставил… А потом Румыния, Чехословакия…

Старик почти радовался встрече. Начался обмен сувенирами. Пэт отстегнул с куртки значок, Юта сняла косынку, у нас тоже нашлось кое-что. Старику Шварцу достался (удача – оказался в кармане!) металлический рубль. И не простой, а выбитый, в честь Победы. Признаемся, очень приятной была минута, когда бывший военный шофер Оскар Шварц, надев очки, одним глазом разглядывал чеканку всем знакомой фигуры: солдат с мечом и с ребенком.

– Это в Берлине, в Трептов-парке, – сказал старик Шварц, передавая монету дочери.

Монету смотрели Билл, Пэт… Старик в это время нам признавался, что очень хотел бы еще раз в Россию, но только туристом.

– Только туристом! Майн гот, какие бывают встречи…

И была еще одна любопытная остановка. На камне, обняв бидончик с водой, в кедах и в какой-то старушечьей шапочке с рюшками сидел мальчишка. Возраст Тома Сойера. Характером тоже похож – немного смущен, но любопытство так и светилось в глазах. С удовольствием, четко начиная каждую фразу словами «да, сэр…», мальчишка рассказал, что он (Эмми Элен) с сестрою Монди («вот она, сэр»), отцом Мэлвилом Элен, матерью Айворон Элен, с дедом и бабкой приехали из Техаса.

– Да, сэр, увидеть Каньон. Каждый американец, сэр, должен увидеть Каньон.

Дедушка с бабушкой наверху, отец с матерью идут сзади. А они вот с сестренкой…

– Тома Сойера знаешь, конечно?

– Нет, сэр, пока не читал. Она вот читала…

– Ну а как ты думаешь, Эмми, кто мы, откуда приехали?

Ответ мальчишки ошеломил.

– Вы русские, сэр…

(Немая сцена.)

– Почему, Эмми, ты так решил?

– Я видел, сэр, один фильм. Там говорят так же, как вы.

– Хоть одно слово из фильма ты помнишь, Эмми?

– Нет, сэр, не помню…

Попрощавшись с техасским Томом Сойером, мы подчеркнули в блокноте последнюю часть разговора. Для лингвистов это должно представлять интерес: взрослые люди нас принимали за итальянцев, ирландцев, французов, а мальчишка, даже и не подумав, сказал: «Вы русские». Он видел какой-то фильм… Прощание с ребятишками было таким.

– Очень хочется, Эмми, взять камешек из Каньона на память…

– Ну и возьмите, сэр.

– Но ты ведь читал наверху: «Берите с собой только снимки. Каждый по камню – можно ограбить Каньон». Вот если бы ты подарил нам по камню, подарок мы бы, конечно, взяли…

Мальчишка понял все сразу и принял игру.

– Прекрасно, сэр. Я дарю. Это – вам, это – вам…

Мы покопались в своем мешке и, оставив брата с сестрой разглядывать двух матрешек, помахали им с поворота тропы…

Утром, подъехав к обрыву на пять минут, мы попрощались с заполненным синью Каньоном. Синевы было много – нам объяснили – оттого, что недавно в этих местах Аризоны горели леса. Дым стекал в Каньон.

Музей под небом

«Ни цента на пейзажи» – так сказал в конгрессе некий сенатор Кенон. Шестьдесят лет назад сенатор насмехался над теми, кто предлагал создавать и улучшать заповедники. Кенону, говорят, аплодировали – Америка ценит емкую фразу. Слова Кенона и сейчас помнят. Но хлесткое слово стало примером недальновидности. А чудакам, которых обличал Кенон, Америка ставит сегодня памятники и чтит как пророков. Натуралист Джон Мюир, администратор Стефан Матер… Это они, зная, каков аппетит у наживы, предвидя неконтролируемый разгул индустрии, призывали, пока не поздно, оставлять хотя бы островки дикой природы. «Эти места не должны использоваться для обогащения кого бы то ни было. Они должны принадлежать всем „для просвещения и удовольствия“. Это был просто и ясно изложенный статус знаменитых ныне национальных парков.

Национальные парки – бесспорная гордость Америки. При нынешнем взгляде на ценности ни дороги, ни богатства, производимые человеком с помощью совершеннейшей технологии и компьютеров, ни следы пребывания на Луне – ничто не ставится выше сбереженных кусков природы. Все измеряется долларом, и лишь о парках сказано: «Они не имеют цены». И это не субъективная мудрость какого-нибудь философа. Так думают многие люди.

Итак, национальная ценность номер один. Началом ей стал знаменитый Йеллоустонский парк. В 1972 году ему исполнилось сто лет. Юбилей отмечали как событие международное, ибо Йеллоустон был первым заповедником на Земле. Подобно римским законодательным актам, он стал примером, а иногда и моделью организации заповедного дела. И неким символом. Нью-Йорк, Миссисипи, Йеллоустон – для многих это уже какой-то образ заокеанской земли.

Национальных парков в Америке сейчас тридцать восемь. Мы побывали в Йеллоустоне, Большом Каньоне, Роще секвой, Гранд-Титоне. Это самые знаменитые парки. В этот же ряд надо поставить Йосемитскую долину (в Калифорнии), болотистую оконечность Флориды – парк Эверглейдс, «Дымные горы» в Аппалачах островок Айл-Ройал на озере Верхнем, где живут семьсот лосей и три десятка волков. Это все национальные парки.

Национальные парки не следует путать с другими формами охраняемых территорий США. Есть собственно заповедники (резерваты). Их больше трехсот. Это убежища для зимующих птиц на юге и места гнездовий на севере. Это охраняемые зоны на путях миграции птиц, а также места обитания редких животных. Люди сюда допускаются, но могут и не допускаться, если присутствие человека вредит животным. Это места научной и просветительной работы. В последние годы число таких территорий все время растет.

В отличие от резерватов национальный парк – это музей под открытым небом. Экспонаты в нем – горы, речные долины, озера, пещеры, водопады, каньоны, болота, растительность и животные. Природа в таком заповеднике тщательно охраняется. Строжайше запрещена охота, исключается любая хозяйственная деятельность – сенокосы, выпас скота, рубка деревьев, добыча руд и так далее. Но заповедник широко доступен для посетителей.

Существует критерий для учреждения парков. «Это должны быть относительно большие пространства земли и воды, существенно превосходящие по качеству и красоте все, что их окружает… приезжая в парк, человек должен видеть естественную природу в ярких ее проявлениях. Это место для образования уединения, удовольствия и вдохновения людей. Парк должен иметь места для лагерей, пикников, тропы для хождения пешком и поездок на лошадях, площадки, с которых открывались бы живописные панорамы или интимная жизнь природы». Пятачка земли для таких целей мало. Национальный парк – это сотни или хотя бы десятки тысяч гектаров земли (Йеллоустон – 885 тысяч гектаров, Эверглейдс – 522 тысячи, Большой Каньон – 259, Роща секвой – 142). У нас, если дело дойдет до создания заповедников типа «национальный парк» (а идея их носится в воздухе), подобным критериям отвечают места на Кавказе, в Карелии, верховье Волги с озером Селигер, районы Крыма, Алтая, пустыни и горы Средней Азии, Камчатка, Байкал…

В Соединенных Штатах создание национального парка – это всегда решение конгресса и равносильно принятию нового закона. Не тотчас, не просто выделяют (а теперь покупают) земли под парк. Но уж коли он создан, статус его незыблем, и не было случая, чтобы парк «отменили», включили земли его с хозяйственный оборот. Напротив, число парков растет (за последние десять лет их создано пять). Все они рождены в муках, и с тем большим энтузиазмом встречено их учреждение. Для этого есть причины особые.

Мы уже говорили: земля огромного государства США на три четверти – частная собственность. В частном лесу или на громадном безлюдном пастбище в Техасе ваше появление с рюкзаком будет встречено так же, как если бы вы проникли в чужую квартиру и завалились там спать или взялись листать семейный альбом фотографий.

Вы скажете: а куда же податься? Где поваляться на травке, посидеть у костра, поудить рыбу, просто побыть одному? Есть такие места в Америке. За плату это можно сделать на земле частника, на государственной земле в зонах отдыха в меру доступности – в заповедниках и главным образом – в национальных парках. Вот почему американцы так любят парки, так дорожат ими и так гордятся.

Учреждение парка сегодня – это прежде всего покупка земли у частника. Иногда, спасая от бульдозера уникальные земли, парк учреждают, не рассчитавшись сполна за покупку. В парке остаются частные островки, на которых хозяин волен делать что хочет (строит шахту, отель, ранчо, жилые постройки для сдачи внаем). Ситуация: «червяк в яблоке». Почти во всех парках остались подобные «червяки». Изгнать их непросто. Частник хорошо понимает, что значит его земля в окружении заповедника, и ломит за нее сколько захочет. Один пример. В Йосемитской долине покупка вкрапления частной земли (64 гектара) в 1956 году стоила 20 тысяч долларов. Но вышла какая-то проволочка. В 1968 году «червяк» запросил уже 800 тысяч долларов.

Одна четвертая часть земли в Америке – государственная, но большую часть этой четверти составляют Аляска и западные пустыни. Тут легче было учреждать парки. (И отчасти по этой причине большинство из них на Западе и находится.) Всего под различными формами заповедности, под зонами отдыха и парками находится четыре процента площади государства. Это много. Ошибется, кто подумает, что это «капитал мертвый». Тысячу раз нет! Ценность этих четырех процентов земли прежде всего в том, что это «НЗ» (неприкосновенный запас) природных ценностей, эталон первозданности. Второе: парки – это места физического и духовного прибежища для людей. Кроме того, в национальных парках люди приобщаются к невозвратимо далекой, изначальной Америке. Отсюда текут ручейки патриотических чувств, а воспитание любви к отечеству в Америке – дело первостепенное.

Но если даже подступиться к паркам с денежной меркой, то и тут, по исследованиям видного экономиста Эрнста Свансона (университет Северной Каролины), «заповедники не висят камнем на шее у государства». На поездки в эти музеи природы американцы ежегодно тратят около семи миллиардов долларов (расходы по дороге, плата за бензин, ночлег, за аренду лошадей, лодок, спортивного снаряжения, за ужение рыбы и так далее). Из этой суммы, попадающей в руки частников, пятая часть (более миллиарда долларов) в форме налогов с дохода идет государству. К этому надо прибавить прямые сборы за посещение парков (два доллара – билет разовый, семь – «сезонка», единый для всех парков билет). Доход государства, считают, в пять раз превышает расходы на содержание службы и поддержание порядка парках. Исследуя еще и косвенные эффекты парков как «катализаторов экономики» (создают занятость в сфере обслуживания, в производстве туристского снаряжения, предотвращают утечку долларов на путешествия за границей), Свансон пытается оценить стоимость парков в целом. Цифры выходят астрономические, и даже экономист превращается в поэта. «Они бесценны! Деньги ничто в сравнении с главным, что люди в них получают». Это верно.

Путешествуя по Америке, неизбежно прикидываешь: чему поучиться? что подошло бы у нас?.. Организация парков у нас задержалась по причине того, что мы на своей земле можем пойти, поехать, поплыть, полететь практически в любое место. Но всем очевидно: нарастающий беспризорный, бесконтрольный туризм становится злом. Рано или поздно нам придется направлять потоки идущих и едущих в какие-то русла, вводить правила, ограничения, воспитывать культуру поведения в природе. Американцы в этом смысле накопили хороший опыт. Присмотреться к нему обязательно надо.

Национальный парк… Это что, живописное место, очерченное на картах – «сюда езжайте!» – или это в самом деле музей со «входом» и «выходом»? Заглянем в парк и познакомимся с его службами. Заранее скажем: тут появились свои проблемы. О них особо, Сейчас – знакомство с организацией парка в том виде, в каком сложилась она за многие годы.

Парк Шенандоа в Аппалачах (130 километров от Вашингтона)…

Ночлег. Он на разные вкусы и на разные деньги. Можно остановиться в гостиничных домиках. Можно заночевать в кабине-прицепе – плата два доллара. Можно бесплатно в палатке и спальном мешке.

У нас, к сожалению, не было спальных мешков и палаток, и мы отдали себя в объятия пятнадцатидолларовых удобств (душ, умывальник, спальня, сетки на окнах от комаров). Утром мы увидели зеленую лужайку, живописные из жердей загородки, дроздов, скворцов и старушек, веселой стайкой семенивших на завтрак…

Еда – так же, как и ночлег… Можно пойти в ресторан. (Бревенчатое живописное сооружение с крахмальными покрывалами на столиках ценит свой завтрак в 7—10 долларов.) Можно пойти в кафетерий. За два доллара – кофе в бумажных стаканах, сосиски, сандвичи. Те же, кто спал в бревенчатых шелтерах, достают свой завтрак из рюкзака и едят у костра.

Путешествия в парке тоже зависят от вкуса и интересов. Один не вылезает из автомобиля – асфальтированные дороги с ответвлениями приведут его ко всем интересным районам и точкам. Указатели на дороге предупредят, где стоит притормозить, где выйти и сделать снимки, где можно увидеть животных.

Есть люди, которых тянет с асфальта. Для них по паркам проложены тропы. По тропам, и только по тропам, указанным картой, разрешаются пешие путешествия.

И для всех – бродячих, едущих и сидящих возле палаток – есть общие правила.

«Никакого шума. Транзистор можете слушать дома. Тут слушайте птиц».

«Велосипеды и мотоциклы запрещены. Грузовики – только для службы парка».

«Сбор цветов и сувениров рассматривается как акт вандализма».

«Пикники – только на специальных площадках» (их в Шенандоа семь).

«Остановка с прицепами и палатками – только в кемпингах» (их четыре).

«Нельзя рубить живые или стоящие деревья. Купите древесный уголь или запаситесь дровами».

«Получите разрешение на костер. Уходя, потушите его».

«Заберите с собой отбросы, которые не могут сгореть в костре».

«Все животные в парке дикие. Не кормите, не приближайтесь».

«Вырезал имя на дереве – опозорил себя».

Не слишком сложные правила. Допускаем, однако: привыкшие к вольным хождениям «по компасу» почувствовали бы себя тут так же, как чувствуют в доме, где хозяйка излишне уж аккуратна – половички, скатерти… А что прикажете делать?! Без соблюдения правил (надо заметить, американцы их уважают) всю красоту можно вытоптать в одно лето.

Что касается системы обслуживания (отели, бензоколонки, конюшни, прокатные пункты инвентаря, кемпинги, кафетерии, лавки со льдом, древесным углем, фотопленкой и сувенирами), то она безупречна. Ее ведут специальные компании. Но крылья у частной инициативы подрезаны. Место в парке сдают лишь в концессию. Нажива в ущерб природе тут ограничена. Только пять процентов земли каждого парка освоено дорогами и обслуживанием. Остальное – нетронутая природа.

Важно отметить: любое строительство ведется с учетом особенностей парка. Ошибки прошлого, когда сооружались дворцы-гостиницы, исправляются ландшафтными архитекторами – «постройка должна быть возможно меньше заметной, органически соединяться с пейзажем». Материал для строительства, как правило, – дикий камень и дерево. Многочисленные знаки и всякая информация для прочтения продуманы очень тщательно. Никакой пестроты – коричневый столб, коричневая доска, желтые буквы. Так во всех парках – солидно и неназойливо. Мы не увидели ни одного случая покушения на эти знаки с ножом, никто не стреляет в них дробью…

Управляют парком: директор, три-четыре биолога, санитарная служба и служба охранников-рэйнджеров.

Порядки для посетителей строгие. За браконьерство – конфискация транспорта и оружия, крупный штраф. Нарушение мелкое – штраф, выдворение из парка… Карательные меры, однако, предупреждает хорошо организованная служба информации и разъяснений: беседы у вечерних костров, брошюры, карты, иллюстрированные издания… Вся служба парка подчиняется управлению парками в Вашингтоне. Управление, в свою очередь, является частью министерства внутренних дел.

В Шенандоа мы были в самом начале сезона. Только что стаял снег. Хребты Аппалачей еще не окутала зелень. Посетителей было немного. Заповедник дремал, просторный и тихий. В идеале такой и должна быть тут обстановка. Многие годы такой она и была. Но есть теперь у «музеев под небом» свои проблемы.

«Не погубит ли успех национальные парки?» Так называются репортажи Роберта Кана, получившие Пулитцеровскую премию (высшая национальная премия США по журналистике). Пять лет назад все колокола – телевизионные, газетные, научные, коммерческие – ударили в набат: «Национальные парки в опасности! Перенаселение…» Робэрт Кан для изучения этой проблемы «проехал 32 тысячи километров, побывал в тридцати с лишним парках, беседовал с двумя тысячами людей». Его суждения признаны самыми объективными, а конструктивные предложения – самыми дельными. (Сегодня журналист Роберт Кан – советник президента по охране среды.) Мы прочли пятнадцать статей, изданных книжкой, и встретились с Робертом Каном. Приводим итог разговора и выдержки из статей.

«Да, проблемы. И очень серьезные. Парки становятся жертвой собственной популярности. Взрыв посещения фантастический. В 1941 году – 21 миллион посетителей. В 1955 году – 50 миллионов. В 1966 году – 137 миллионов. В 1971-м – 200 миллионов. Что это значит? В разгар сезона дороги в парках забиты сплошным потоком автомобилей. Смог на дорогах такой же, как в городах. Пробки могут быть часовыми. У популярных мест, например у гейзеров в Йеллоустоне, толпы – в несколько тысяч. В кафе очереди. Ходят уже не только тропами. Разрушается тишина… В парках ищут сейчас спасения от городов и приносят сюда городские проблемы: наркомания, бандитизм, грабежи. Парки оказались идеальным местом для воровства – открыть без присмотра стоящий автомобиль сущие пустяки. Помещения парков раньше не знали замков. Теперь всюду замки. Природа, ради которой едут сюда, под угрозой эрозии. Болезни эти в особенно острых формах заметны в Йеллоустонском и Йосемитском парках, наиболее популярных…

Лекарства?.. Как все лекарства, они горьковаты. Но как показал опрос, американцы готовы их проглотить. Вот они.

Места ночлега вывести за пределы парков. Никаких развлечений. Беготня, игры, всякого рода увеселения – все за границы парка.

Закрыть по возможности доступ в парки автомобилям (как минимум – ограничить). Ввести специально для этого созданный транспорт. Автобусы будут ходить по строгим маршрутам с остановками в нужных местах.

Растянуть сезон посещения так, чтобы срезать пики наплывов в летние месяцы. (Возможно, для этого придется в разное время делать каникулы в школах.)

Всемерное сокращение посетителей. Для этого рекламировать менее популярные парки, открывать новые и как главное средство – ввести «театрализацию». Сейчас идут изыскания: сколько людей может вместить каждый парк, чтобы отвечать своему назначению. По числу «кресел» будут продаваться билеты. Придется соблюдать очередь.

В качестве мер, пока что спорных, предлагается:

Резко повысить плату за въезд (до 20 долларов). Не строить в парках дорог, ограничить комфорт. («В общении с природой человек должен довольствоваться только необходимым».) Экзаменовать посетителей – «знаешь ли правила поведения в природе?». Установить лимит времени пребывания в парке.

Роберт Кан убежден: эти меры дадут желаемый результат.

Таковы у «музеев под небом» достоинства, устройство, проблемы. Мы рассмотрели их бегло. Возникни практический интерес – их следует изучить специально. Столетний опыт заповедного дела в Америке – это ценность. А этого рода ценности – достояние всех людей. Землю надо беречь сообща.

Увидеть зверя…

В свете фар сверкнули глаза, быстрая тень метнулась через шоссе. Собака? Вряд ли. Южный угол Дакоты угрюм и пустынен. Холмы, горбами встающие друг за другом. Холодный, бесстрастный отблеск дорожных знаков. И вдруг два живых огонька.

– Койот…

Даем задний ход, ставим машину наискосок – осветить фарами гребень холма.

Ясно, это койот, хотя мы оба видим его впервые. Он почему-то не скрылся за гребнем, навострив уши, наблюдает за нами. Свет едва его достигает. Можно лишь догадаться, что шерсть у зверя и метелки полыни примерно одного цвета. Койот рискует. Дробь его не достанет, но пуля наверняка. И все же он не спешит укрыться за гребень, любопытство держит его на месте.

Койот – близкий родственник волка. Точнее сказать, это и есть волк, равнинный луговой волк. И все же волк в Америке – это волк, а койот – это койот. Волков почти полностью истребили, а койот пока держится.

Вряд ли есть на земле еще зверь такой жизненной силы. Убивали койотов без одной ноги; с перебитыми, но сросшимися ногами; без челюсти; оскальпированных; с колючей проволокой, впившейся в тело. Он приспособился к климату всех широт, он изворотлив, хитер и находчив осторожен и дерзок. В любом месте койот найдет себе пищу. Его добыча – мелкие грызуны, птицы и птичьи яйца, змеи, лягушки, желуди, виноград, земляника, горох, кузнечики, падаль. Ну и справедливым койоты считают дележ с человеком кур, ягнят и телят. Вот почему закон милосердия этого зверя обходит. Койотов бьют беспощадно. И по этой причине зверю невольно сочувствуешь. При нынешнем натиске на природу человек сознательно дает шансы выжить многим животным, оберегает их. Этот же зверь обязан жизнью только самому себе.

Минут восемь, не выходя из машины, мы наблюдали койота. Дикое умное существо глядело с пригорка. В сильный бинокль видны были искорки глаз, торчком стоящие очень большие уши. Зверь не такой скуластый, как волк, в морде, пожалуй, есть что-то лисье… Игра в молчанку, наверно, интриговала койота, и неизвестно, как долго он простоял бы, но на шоссе сзади скользнули лучи быстро идущих автомобилей. Мы поспешили дать им дорогу. И все. Койот мгновенно исчез. Очень возможно, что он все-таки наблюдал, как двое людей прошлись по холму, помяли в пальцах пахучие стебли полыни, посветили фонариком, посвистели и вернулись к машине.

На чужой земле любая травинка, любой след, звук, всплеск на воде будоражат твое любопытство. Как хотелось иногда неторопливо уйти от шоссе хотя бы на километр. Смоляная духота леса, покрытое белым туманом болото, степные речонки в кудряшках ивы и тополей прятали недоступную глазу жизнь. Шоссе было берегом океана, на который лишь изредка волны бросали глубинную живность.

Этот койот в Дакоте… А через день в штате Вайоминг в полдень при ярком солнце мы увидели стадо вилорогих антилоп. Они паслись в болотце рядом с дорогой и, казалось, не обращали внимания на пролетавшие мимо автомобили. Но стоило одному из них сбавить ход, замереть (на почтенном расстоянии от болотца), как антилопы дружно подняли головы. Машина тихо попятилась – антилопы сошлись кучнее. Из машины вылез фотограф – антилопы, подобно кузнечикам из-под ног, желтоватыми пятнами брызнули по пригорку. Но совсем убежать они не спешили. Зная, что любопытство держит на месте этих аборигенов Америки, фотограф подливает масла в огонь – расставил широко в стороны руки (в одной – фотокамера, в другой – белый платок) и, плавно покачиваясь, Идет на пригорок. Хорошо видно: антилопы волнуются – хвосты над белыми «зеркальцами» нервно шевелятся, головы круто повернуты. Критической дистанцией оказались шагов полтораста. Первой срывается то ли вожак, то ли самая осторожная, и за ней все – в четверть минуты стадо скрывается за холмом. Но великая вещь любопытство! Пока фотограф выливает из ботинка болотную жижу, антилопы возвращаются на пригорок. Стоят, смотрят… Возможно, эта игра могла бы и затянуться. Но люди ведь тоже существа любопытные. Из проезжающих по дороге автомобилей видят необычное зрелище. И вот уже три машины стоят у обочины. В обход болотца бежит девчонка в голубых шортах и старик с фотокамерой. Но это уже слишком для антилоп…

В штате Вайоминг мы, пожалуй, больше, чем в другом месте Америки, извели пленки на птиц и зверей. Олени, бизоны, лоси, медведи, бурундучки, вороны, казарки и кулички, казалось, только и ждали фотографа. Но все, что слишком доступно, не может взволновать так же, как нечаянная встреча с диким и осторожным зверем. Даже лось (он чем-то неуловимо отличается от нашего), со всех сторон обхоженный нами в Йеллоустоне, совсем иным зверем показался в штате Айдахо, когда он лишь на минуту выскочил на поляну и тотчас ринулся в гущу приречного тальника. Хруст веток, хлюпанье, плеск воды… И вот уже лось отряхнулся по другую сторону речки, опасливо оглянулся и сразу же скрылся в подлеске.

Иногда, зверя даже и не увидев, испытываешь необычайное волнение от сознания его близости. В Аризоне, у края знаменитого Большого Каньона, мы встретили возбужденного человека. Он уверял: только что видел пуму. «Она поднялась на скалу, потянулась вот так и прыгнула. Вон туда прыгнула, поглядите в бинокль». Человеку ужасно хотелось поделить с нами радость. Но пуму мы увидели лишь в Вашингтонском зоопарке. Хищник (на вид – помесь льва с рысью) дремал под визг ребятишек. Но можно было представить этого зверя в трехметровом прыжке на спину оленя или идущим по гребню скалы в Каньоне.

В Америке обитают 400 видов млекопитающих. Если бы выстроить, как на смотру, все четыреста видов, то, проходя мимо, мы различили бы много знакомых: лось, олень, антилопы, медведи, волк, выдра, бобр, лисы (красные и серые), дикобраз, росомаха, норка, куница, рысь, белки, бурундучки, дикие свиньи пекари… Европейцы, вслед за Колумбом ступившие на неожиданно найденный континент, сразу поняли его родство с Европой и Азией. Бизон мало чем отличается от зубра. Медведи, бобры, лоси, волки и лисы имели те же повадки. Пуму посчитали за льва. И, пожалуй, только четыре животных были тут явно чужие. Тяжелая небоязливая птица индейка, столь же небоязливый вонючий скунс, белка-летяга и странный, «носящий детей в кармане», опоссум. Эти «коренные американцы» стоят особого разговора. Они и сегодня поражают так же, как поражали первых белых охотников. А вот ондатру в болотистой пойме Миссисипи мы разглядывали как хорошо знакомого «своего зверя». А между тем ондатра – коренной самобытный американец. Переселенцы не сразу ее заметили (в те времена настоящую цену имели только бобровые шкурки), но сегодня ондатра едва ли не главный поставщик добротного и красивого меха. У нас в стране ондатра нашла вторую обширную родину и расселилась поразительно быстро. В 1928-м американку впервые к нам завезли. Через десять лет ее стали уже промышлять. А в 1956 году было добыто шесть миллионов ондатровых шкурок. Из многочисленных вольных или невольных переселений животных ондатру надо считать эмигрантом очень желанным. (В плотно заселенных местах Европы она, впрочем, объявлена вне закона – разрушает плотины и дамбы.)