Великое состязание

От Мак-Мёрдо до Мирного, если измерить карту линейкой, семнадцать сантиметров. Наш самолет пролетает три сантиметра за час. Прибавим ветер, который мешает лететь. Все равно за шесть часов одолеем огромный кусок Антарктиды. Невозможно даже представить себе пешего человека на этом пути. А ведь ходили, и не очень давно – полсотни лет прошло.

Вспомнив об этих людях, пытаюсь хоть что-нибудь увидеть, кроме снега внизу… Только снег! Ни одного пятнышка. Снег, до блеска полированный солнцем, снег в матовых застругах, снежные горы. Тут никто не живет. Не залетает птица сюда. Даже невидимый глазу микроб не выживав в этих снегах. Оставь пищу – много лет не испортится. Вот доказательство. Достаю из сумки дорогой антарктический сувенир – галету из домика Скотта. Она полвека лежала в снегу с того лета, когда люди пешком достигли Южного полюса. Дощатый домик на берегу моря Росса занесен снегом. Лопатой мы откопали в снегу цинковый ящик, отогнули край. Четыре галеты, в дырочках, с двумя английскими буквами. В самолете галеты отмякли, пахнут хорошим пшеничным хлебом. Три бережно заворачиваю в целлофановый лист. Одну ломаю на четыре кусочка. Жуем… Хлеб как хлеб. И всё же – пятьдесят лет! Скотт с товарищами совсем немного не дошел до склада, где лежали припасы. Могила в этих снегах. Никто не может сказать, где именно.

Древние мудрецы, разглядывая карту, на которой еще не было ни Америки, ни Австралии, каким-то чутьем догадывались: вот тут, внизу, должен лежать материк – «для равновесия». Неоткрытую землю называли Антарктика – «лежащая против Арктики». Люди добрались до Америки, открыли Австралию. Но дальше, «вниз», Земля не пускала.

Антарктиду в 1820 году открыли русские моряки. И сразу одна за другой устремились туда экспедиции. Только войны прерывали интерес к этому краю Земли. Человека толкали сюда жажда познаний, стремление добыть славу для нации, жажда подвига и честолюбие. Тут находили и славу и могилу. Много историй помнят снега Антарктиды. Пятьдесят лет назад случилось самое драматическое из всех человеческих состязаний на этой земле.

Начало нашего века. Человек уже имел телеграф, уже обрел крылья, паруса сменила паровая машина. И Земля покорилась. Осталось на Земле не много мест, куда человек еще не ступал. Среди них полюса – Южный и Северный. Началось лихорадочное состязание за эти призы.

1911 год, 5 января. Английское судно «Терра-Нова» подошло к берегам Антарктиды. Люди выгрузили провиант, снаряжение, тридцать три собаки, семнадцать лошадей, трое мотосаней. Цель экспедиции: зимовка, научные наблюдения и, самое главное, как только наступит весна – штурм Южного полюса. Два года назад англичанин Шеклтон уже сделал такую попытку. До полюса оставалось сто восемьдесят километров, но люди вернулись. На этот раз англичане решили вернуться с победой. Руководил экспедицией капитан Роберт Скотт.

Все было рассчитано. За год до похода по пути к полюсу капитан Скотт начал создавать склады продовольствия. Тем временем корабль «Терра-Нова» с другой группой ученых ушел на восток вдоль берега Антарктиды. Вернувшись, он привез Скотту известие: «В Китовой бухте стоит норвежское судно „Фрам“. Амундсен готовится штурмовать Южный полюс».

Два человека вступили в тяжелое состязание. Кто были эти люди?

Роберт Скотт. Военный моряк. Позже, когда имя его стало известно миру, писатель Цвейг, изучавший биографию Скотта, написал литературный портрет. «…Его биография соответствует его рангу. Он исполнял свои служебные обязанности к полному удовлетворению своего начальства… Его лицо, судя по фотографиям, ничем не отличается от тысячи, от десятка тысяч английских лиц: холодное, неподвижное, словно застывшее, оно полно затаенной энергии. Серые глаза, крепко сжатые губы. Ни одной романтической черты, ни проблеска веселости в этом лице, проникнутом волей и практическим здравым смыслом… Настоящий представитель английского народа, где даже гений скован оцепеневшей формой исполнения долга… Как сталь тверда его воля. Это обнаружилось еще до свершения подвига… Он снаряжает экспедицию, но ему не хватает средств. Это его не останавливает. Он жертвует своим состоянием…»

Внутренний мир этого человека не так прямолинеен и прост, как показалось писателю. Мы видим этого человека в трагические минуты его жизни. Он был до конца верен науке и долгу. Он был верным и заботливым другом. Мужеству у него будут учиться многие поколения.

Это была вторая попытка Скотта достигнуть Южного полюса. Первый раз он пришел в Антарктиду в 1902 году на судне «Дискавери». Тогда Скотт убедился: тысяча пятьсот километров до полюса – дорога большая и трудная. Теперь ему было сорок три года. Он чувствовал: полюс будет достигнут. Но соперник… Он не давал время. Скотт хорошо знал человека, который уведомил его, что хочет «конкурировать с ним в открытии Южного полюса».

Руаль Амундсен. Это был известный миру полярник. Он много раз зимовал в Арктике и Антарктике. Он первый проплыл из Атлантического океана в Тихий Северо-Западным морским проходом. Он писал о себе: «Вся жизнь с пятнадцатилетнего возраста была постоянным движением вперед к одной определенной цели». В юности он закаляет себя: зимой сон с открытым окном, футбол, лыжи, работа столяром на судостроительной верфи. Потом он решает: полярный исследователь должен быть хорошим моряком. Он плавает матросом, сдает экзамен на штурмана, потом становится капитаном дальнего плавания. Он изучает науку, первым в Норвегии получает звание летчика. Он стал иметь все, что надо было иметь полярному исследователю: знания, убежденность, мужество, работоспособность, организаторский талант, веру в свои силы. Его выносливость поражала людей. В Северной Канаде он спешил послать телеграммы, чтобы оповестить мир о новой своей победе. Полярной ночью прошел на лыжах семьсот километров, пересек горную цепь высотой две тысячи семьсот метров, ночуя в снегах при пятидесятиградусных морозах. Отправив телеграммы, Амундсен вернулся к товарищам тем же трудным путем. Он лично проверял каждый ящик, каждый тюк снаряжений для своих экспедиций. Он говорил: «Предусмотрительность и осторожность одинаково важны: предусмотрительность – чтобы вовремя заметить трудности, а осторожность – чтобы наиболее тщательно приготовиться к их встрече». У этого человека была слабость: он любил славу. Амундсен снаряжал «Фрам» для покорения Северного полюса. Перед самым отплытием он узнает: Северный полюс открыт американцем Пири. Это был серьезный удар.

«Я хотел поддержать честь своего имени как исследователя, мне нужно было как можно скорее одержать ту или иную сенсационную победу». «Фрам» вышел из гавани и пошел в Атлантический океан, чтобы, сделав крюк и пройдя Берингов пролив, двинуться дрейфом к Северному полюсу. Но в самом начале пути Амундсен собрал команду на палубе:

– Я переменил решение. Мы идем не к Северному полюсу. Мы пойдем к Южному полюсу.

Скотту он послал письмо с вызовом. Брату поручил оповестить мир об этом решении.

Экспедицию Амундсен тщательно подготовил. Все было до мелочи учтено. Большой опыт подсказал ему: к полюсу надо идти на собаках. Рассчитано было, на каком километре собак надо будет забить для корма другим собакам, с какого километра на обратном пути собачье мясо пойдет в пищу и людям. Одежда, палатки, сани, даже кнуты были подготовлены самым лучшим, самым тщательным образом. На каждые сани сзади укрепили велосипедное колесо со счетчиком километров. Англичане не рискнули разбить лагерь прямо на льду, забрались на материк. Амундсен рассудил: в Китовой бухте лед держат скалы и мели – ничего не случится. Выбор этого более близкого к полюсу места давал выигрыш свыше ста километров. Так же как и Скотт, Амундсен заранее соорудил склады на пути к полюсу. Чтобы легче было найти обратно дорогу, через каждые девять километров ставились кладки из снежных брусков.

Девятнадцатого октября 1911 года пять норвежцев – Амундсен, Хансен, Вистинг, Хассель и Бьоланд – двинулись к полюсу. На этот раз он выступал почти как спортсмен: «Надо дойти до полюса». Все остальное считалось второстепенным.

Англичане, наоборот, вели научные наблюдения по самой широкой программе. Медленно двигался к полюсу конный отряд. Моторные сани сразу вышли из строя. Через двадцать дней пути застрелили первую лошадь. Она обессилела и тормозила движение. Отряд шел сквозь снежную бурю. После каждой стоянки откапывали лошадей и палатки. Неумолимо шло время. Через месяц после начала похода застрелили все лошадей – кончился корм. Только собаки, несмотря на плохую погоду, резво бежали вперед. Каюром был русский парень Дмитрий Горев. Он из Сибири через Дальний Восток и Сидней доставил для Скотта упряжку собак.

Четвертого января Скотт отправил в лагерь собак и всех кто его провожал. К полюсу двинулись пятеро: Скотт, Уилсон, Отс, Эванс и Боуэрс. Скотт был самый старший, лейтенанту Боуэрсу исполнилось двадцать восемь. Пять человек, утопая по пояс в снегу, тащили сани. День за днем. Одежда то намокала от снега, то покрывалась ледяной коркой. Шаг за шагом к полюсу. Мучила мысль: где-то слева идут соперники…

Снег – как сыпучий песок. Сани невозможно сдвинуть. Аккуратно ведется дневник. «Никогда не испытывал я ничего подобного. Сани все время скребут полозьями и скрипят… До полюса около 74 миль. Выдержим ли мы еще семь дней? Изводимся вконец. Из нас никто никогда не испытывал такой каторги… Переживаем ужасные дни». Но победа уже близка, и они идут шаг за шагом. «Удивительный человек Боуэрс! Невзирая на все мои убеждения, он настоял на своем – делал наблюдения… Должны дойти».

Шестнадцатого января зоркий Боуэрс разглядел впереди странную точку. Что это?.. Когда подошли ближе, точка оказалась флагом, привязанным к полозу от саней. Тут же были видны следы недавнего лагеря: следы от лыж и саней, отпечатки собачьих лап. Измученные вконец люди стояли, опустив головы. Победы не было. «Вся история как на ладони: норвежцы нас опередили. Они первыми достигли полюса. Ужасное разочарование!.. Конец всем нашим мечтам. Печальное будет возвращение».

Можно себе представить состояние пяти измученных людей. Они нашли в себе силы точно определить место полюса. Он оказался в полутора милях от норвежского лагеря. Но и тут виднелись следы от лыж – норвежцы для верности делали много кругов у стоянки. В палатке норвежцев лежали мешки с теплой одеждой, несколько приборов и записка Амундсена. Он просил Скотта в случае гибели их партии доставить письмо норвежскому королю. «Мы воздвигли гурий, водрузили наш бедный обиженный английский флаг и сфотографировали себя», – записал Скотт. Предстояла дорога назад. Убитые неудачей люди хорошо сознавали, как она будет трудна. «Великий Боже! Что это за ужасное место и каково нам понимать, что за все труды мы не вознаграждены даже сознанием того, что пришли сюда первыми!.. Побежим домой. Борьба будет отчаянная. Спрашивается, удастся ли победить?.. Прощайте, золотые грезы!»

Путь Амундсена тоже не был прогулкой. Двигались то в пурге, то в тумане. Бесчисленные трещины, присыпанные снегом, как ловушки, стерегли людей и собак. «Это было странное путешествие, – рассказывал Амундсен, – мы проходили по совершенно неизведанным местам, новым горам, ледникам и хребтам, но ничего не видели». Ледник, по которому двигалась экспедиция, красноречиво был назван Чертов Глетчер. Но главный расчет оправдался: собаки безотказно тащили сани. Люди, держась за веревки, скользили вслед за упряжкой на лыжах. Груз на санях с каждым днем уменьшался. Точно были рассчитаны дни, когда собака переставала служить средством передвижения и начинала служить продовольствием. Боялись не найти дорогу назад, поэтому часто ставили снежные кладки. Всего до полюса поставили сто пятьдесят кладок. В день проходили точно двадцать восемь, а потом тридцать семь километров. 15 декабря Амундсен и четверо его спутников достигли полюса. Два дня отдыха, вкушения победы – и снова в путь.

Через тридцать девять дней норвежцы благополучно вернулись на базу. Всего путешествие к полюсу заняло девяносто девять дней. «Поход Амундсена к Южному полюсу, – писал один из полярников, – можно сравнить с безупречным разыгрыванием музыкальной пьесы, в которой каждый такт, каждая нота были заранее известны и продуманы… Всё шло именно так, как это предвидел и рассчитал Амундсен».

Амундсен ни одного лишнего дня в Антарктиде не задержался. 7 марта 1912 года с острова Тасмания по телеграфу он известил мир о своей победе и благополучном завершении экспедиции.

На английской базе ждали возвращения Скотта. В конце февраля навстречу ему отправились на собаках Черри-Горрард и русский каюр Дмитрий Горев. Ожидали напрасно. Всем было ясно: Скотт уже не вернется. После полярной ночи начались поиски. Через две недели отряд доктора Аткинсона увидел занесенную снегом палатку. Вот строчка из его донесения: «В палатке были тела капитана Скотта, доктора Уилсона и лейтенанта Боуэрса. Уилсон и Боуэрс был найдены в положении спящих, причем их спальные мешки были закрыты над головами, как будто они сами это сделали вполне естественным образом.

Скотт умер позднее. Он отбросил отвороты своего спального мешка и раскрыл куртку. Маленькая сумка, в которой находились три записные книжки, лежала у него под плечами… Среди вещей было 35 фунтов очень ценных геологических образцов».

На могиле погибших поставили снежный холм и крест из двух лыж. Дневник Скотта и прощальные письма домой рассказали о последнем этапе трагедии.

Сто сорок восемь дней пути на морозе, под ледяным ветром. Пока будет цениться на Земле человеческое мужество, этот дневник будет людей потрясать. Ледяные ловушки. По сыпучему снегу не скользят ни лыжи, ни сани. Потерянный след. Припадки слепоты от снега. Каждый день тревога: хватит ли пищи до нового склада, не потерян ли склад? Холод и постоянные мысли о пище. Обмороженные руки и ноги. Гибель товарищей. И уже нет надежды, но люди идут, и каждый день до последней минуты ведется дневник. Первым остался в снегах Эванс.

«16 февраля. …Положение тяжелое. Эванс, кажется, помрачился в уме. Он совсем на себя не похож…»

«17 февраля. …Эванс стоял на коленях. Одежда его была в беспорядке, руки обнажены и обморожены, глаза дикие. На вопрос, что с ним, Эванс ответил, запинаясь, что не знает, но думает, что был обморок. Мы подняли его на ноги. Через каждые два-три шага он снова падал… Когда же доставили его в палатку, он был в беспамятстве и… тихо скончался».

«3 марта. …Помилуй нас Бог, но нам не выдержать этой каторги! В своем кружке мы бесконечно бодры и веселы, но что каждый чувствует про себя, о том я могу только догадываться. Обувание по утрам отбирает все больше и больше времени, поэтому опасность с каждым днем увеличивается».

«6 марта. …Отс удивительно терпелив; я думаю, ноги причиняют ему адскую боль. Он не жалуется, но оживляется уже только вспышками и в палатке делается все более молчаливым…»

«10 марта. …Редкой силой духа обладает он… Сегодня утром он спросил Уилсона, есть ли у него какие-нибудь шансы. Уилсон, понятно, должен был сказать, что не знает, а самом деле их нет».

«16 марта или суббота 17-го. Потерял счет числам… Жизнь наша – чистая трагедия. Третьего дня за завтраком бедный Отс объявил, что дальше идти не может, и предложил нам оставить его, уложив в спальный мешок. Этого мы сделать не могли. …Он до самого конца не терял, не позволял себе терять надежды… Конец же был вот какой: Отс проспал предыдущую ночь, надеясь не проснуться, однако утром проснулся… Была пурга. Он сказал: „Пойду пройдусь. Может быть, не скоро вернусь“. Он вышел в метель, и мы его больше не видели… Хотя мы беспрестанно говорим о благополучном исходе, но не думаю, чтобы хоть один из нас в душе верил в возможность его».

«18 марта. …Моя правая нога пропала – отморожены почти все пальцы… Таковы ступени, приближающие меня к концу. …В походной печке последний керосин, и то он налит только наполовину… Вот и все, что стоит между нами и жизнью…»

«23 марта. Метель не унимается. Решили дождаться естественного конца…»

«29 марта. …Не думаю, чтобы мы теперь могли еще на что-либо надеяться. Выдержим до конца. Мы, понятно, все слабеем, и конец не может быть далек. Жаль, но не думаю, чтобы я был в состоянии еще писать.

Р. Скотт».

Последняя запись: «Ради Бога, не оставьте наших близких».

Это был конец людей, большого мужества. Амундсен писал: «Никто лучше меня не может воздать должное геройской отваге наших мужественных… соперников, так как мы лучше всех способны оценить грозные опасности этого предприятия».

Так закончилось драматическое состязание честолюбиях и великих исследователей. После открытия Антарктиды покорение Южного полюса было самой большой победой человека на снежной земле. Амундсен узнал славу победителя. Он побывал потом на Северном полюсе, но судьба и ему уготовила ледяную могилу.

В мае 1928 года в Арктике потерпел катастрофу дирижабль итальянца Нобиле. Спасать погибающих двинулись суда многих стран. Три советских ледокола – «Красин», «Седов» и «Малыгин» – вышли на помощь. Амундсену было пятьдесят шесть лет. Но он тоже рвался на помощь гибнущим людям. Он вылетел на французском гидроплане «Латам» Через два часа связь с самолетом была потеряна. Он не прилетел на Шпицберген. Ждали сутки, еще сутки, неделю – никаких известий. Прошло десять недель. 1 сентября мир облетела телеграмма из Осло: «Пароход „Брод“ нашел в море поплавок от гидроплана типа „Латам“».

Так судьба уравняла соперников. Две могилы во льдах. На Шпицбергене стоит каменный памятник Амундсену. Деревянный крест стоит в Антарктиде на высокой горе. На нем вырезана строка из поэмы:

«Бороться и искать. Найти и не сдаваться!»

Эти слова стали девизом пытливых и беспокойных людей.

Черные камни

Летим над Антарктидой. Минутами кажется: на всей земле нет ничего, кроме снега. Последняя темная точка, которую мы видели, покидая Мак-Мёрдо, была гора с черным крестом в память Скотта и его спутников.

Изменилась ли Антарктида с тех пор? Отступает ли человек после каждой такой трагедии? Нет. Мы сидим сейчас рядом с геологом Вячеславом Духаниным. Он всю дорогу молчал, перебирал карты и записи. Сейчас, кажется, все закончил. После разговора о Скотте достал фотографию сына.

– Хорош парень? В четвертом классе… В прошлом году привез ему камень из Антарктиды. Поволок в школу. Приходит в слезах. «Пятый „Г“, мальчишки… На куски покололи». «Тебе, – говорят, – отец еще привезет». «Ладно, – говорю, – Андрей, не реви, привезу камень». Вот лечу. Такое дело – камни искать…

Я поглядел на часы. В Ленинграде, наверно, идет третий урок. Пятый «Г»… Сорванцы, должно быть, «кололи камень школьным звонком». Сидят, конечно, на самой последней парте. В карманах всякая всячина и этот черный, с мелкими блестками камень. Поиграют и бросят.

А в это самое время в самолете, который уже четыре часа летит над снегами, отец Андрея Духанина рассказывает историю черного камня.

Семнадцатого марта 1963 года в 7 часов 32 минуты радист Мирного прижал руки к наушникам. «SOS! – пищала морзянка. – Ураган. Оба самолета разбиты. Лагерь полностью уничтожен. Ждем помощи. Следите нас в нулевые минуты. Будем пыта…» Радист лихорадочно крутил ручку. Звал: «Ричардсон, отвечайте, отвечайте… Ричардсон…»

Через пять минут Мирный был на ногах. К Земле Эндерби вылетел самолет. Лететь ему надо было две тысячи километров…

Земля Эндерби. Если бы поглядел на нее космонавт с высоты, он увидел бы белую землю и странные точки по белому. Лед на Земле Эндерби проткнули скалистые пики. Их зовут «нунатаки». Лед не много расскажет ученому об истории Антарктиды. А камни расскажут. Камни расскажут, чем богата теперь Антарктида. Уже несколько лет по Земле Эндерби ходят геологи. Основная база у них – на станции Молодежная. Но живут постоянно на озере Ричардсона. Они не нахвалятся озером. Кругом бури, а тут тишина. Антарктический ветер не пускает сюда горная цепь. Чистый лед. Солнце. На льду семь палаток: жилье, радиостанция, кухня. Шестнадцать человек живут на озере – восемь летчиков, радист, трое ученых и четыре геолога. Каждый день поднимаются два маленьких оранжевых самолета и увозят людей к нунатакам. На земле остается только радист. Он должен знать, где в эту минуту находится самолет. Самолет летит двести – триста километров. Аэросъемка, наблюдение местности. Потом геолог кладет руку на плечо летчику. Осторожно выбирается место. Самолет садится возле горы. Вечером оба самолета возвращаются к озеру. Бывают задержки из-за погоды. Даже ночевать оставались возле горушек – лежали в самолете в спальных мешках, а чуть погода – скорее домой, к Ричардсону. Был случай – сломали о камни лыжу. Пришлось на одну садиться.

Вечером все собираются вместе. Для геолога вечер – самое лучшее время. Руки согревает железная кружка с чаем. Сюда, в Антарктиду, кто-то привез гитару. Тихий разговор. В руках черный шершавый камень. Если его долго держать на ладони, камень становится теплым. Сколько уже рассказали эти шершавые камни! Отпечаток стеблей на угольной глыбе… Значит, не всегда были только снега, значит, шумели леса, пели птицы… Находят тут горный хрусталь, граниты, слюду. Возможна нефть.

Ночью 13 марта, перед тем как залезть в спальный мешок, летчик Александр Батынков показал на пингвинов.

– Почему они убегают?

Уснуть не успели. Задрожали палатки. И все кругом наполнилось странным шумом. В минуту скрылись луна и звезды. Ветер рвался на озеро сквозь щербину в горах. Минута – и уже нельзя стоять на ногах. Самолеты стали двигаться, как игрушки. Стена ветра навалилась на озеро. Вот крайнюю палатку рвануло и, как платок, унесло. Полетели фанера, ящики, покатились баллоны с газом; как монеты, катились по льду банки консервов. Вторую палатку смяло – согнулись опоры из алюминия. Скорее, скорее спасать самолеты! Один самолет закружился волчком – с «мясом» из хвоста вырвало лыжу. Ползком, втыкая отвертки в лед, добрались к самолетам. Чудом подняли в кабину бочки с бензином. Две бочки привязали под крыльями. Самолет присмирел, но жалобно стали скрипеть нижние крылья. Вот крылья обвисли – самолету уже не подняться. Кто-то стонет?! Штурман Игорь Гончаров упал от удара санями. Перелом ноги. Темно. Лежали, ухватившись за вбитые в лед отвертки и ледорубы…

Кончилось все так же быстро, как и началось. Появились луна и звезды. Озеро Ричардсона опять было самым спокойным местом в краю Эндерби. Валялись разбитые ящики, приборы, продукты. Стонал раненый летчик. Оглядели машины – один из самолетов мог полететь.

Улетели ученые, летчики и трое геологов. Радист Александров, четверо летчиков и геолог Вячеслав Духанин остались. Поздно вечером самолет вернулся и сел при свете ракет. Восемь человек стали думать, как поступить с лагерем.

Семнадцатого марта пингвины вновь побежали из лагеря. Опять в расщелине гор появился угрожающий свист. Единственный самолет… Скорее, как можно скорее его привязать! Концы троса заморожены в прорубях. За каждый крючок зацепились и даже поперек фюзеляжа кинули трос. Положили под него три спальных мешка…

А по льду, как хоккейные шайбы, мотаются бочки с бензином, ящик радиостанции. Летят листы войлока, фанера алюминиевые раскладушки…

Скорее в камни – укрыться от этих летающих, как торпеды, обломков лагеря. Сбились в кучу. На глазах самолеты превратились в обломки. Один, как птица, взмахивал крыльями. Вырвало шасси. Самолет повалился на брюхо. По фюзеляжу потекли темные пятна бензина.

Утро принесло свет, но ветер не утихал. Лагеря не было. Не было самолетов. Не было радио, пищи, огня, крыши. Восемь человек лежали в куче, схватившись за камни и за плечи друг друга… Наступал день, надо было думать о жизни.

Началась охота за обломками досок, за банками с рыбой, за войлоком, за гвоздями. Ползком, теряя находки, возвращались к камням. Нашли обломок ящика с десятком яиц. Как могли уцелеть? У большого валуна начали сбивать доски, фанеру. Получилось что-то вроде садового шалаша. Шалаш скрипел и был готов улететь. Тепла не было, но уже не до самых костей пронизывал ледяной ветер. Показалось, что ветер ослаб. Два смельчака, держа друг друга за руки, ползком двинулись к самолету. Нырнули в кабину. Движок… Рация… Можно ли запустить? Запустили. Надеждой загорелись лампочки рации. «SOS! Ураган. Оба самолета разбиты. Лагерь полностью уничтожен. Ждем помощи. Следите нас в нолевые минуты. Будем пыта…»

Шестеро за камнями видели: шквал урагана приподнял хвост, на секунду поставил самолет на поп

– Володя! Сашка!

Радист Александров поднялся. Механик Батынков, согнувшись, лежал в хвосте, придавленный бочкой. В самолете все вверх ногами. Все, что было привинчено к полу, повисло вверху: скамейки, печка, движок. Выбрались к люку, спустили на руках Батынкова. Поползли. Двести метров от самолета до скал… Механик стонал – помята грудная клетка, сломаны ребра, вывихнуто плечо…

Сплошная пелена свистящего снега. Вскрыли бортовой паек, захваченный из самолета. Ухитрились кофе сварить.

На озеро опустилась ревущая ночь.

Самолет из Мирного спешил на Землю Эндерби. Непогода и ночь заставили сесть на австралийскую станцию Моусон. Утром он вылетел.

Дизель-электроход «Обь», узнав о бедствии, изменил курс и повернул к Земле Эндерби.

Москва каждые десять минут запрашивала: «Антарктика, как люди? Где самолет?..»

Радисты Мирного не снимали наушников.

Озеро Ричардсона молчало. И вдруг радист опять приложил ладони к наушникам. «Живы!» И застучал: «К вам идет самолет. К вам идет самолет. Пытайтесь связаться. Пытайтесь связаться…»

На Ричардсоне радио заработало во втором разрушенном самолете. Он весь пропитался бензином. Боялись взрыва Долго махали фуфайками – разгоняли пары. Наконец запустили движок. Мирный сразу откликнулся. Потом услышали самолет. Сначала радио, потом моторы за облаками. Но сверху явно не видят лагерь. Мигом в кучу обрывки палаток, одежду. Облили бензином. Дым увидели, самолет пошел на посадку.

– Мешкать было нельзя – в горах опять засвистело. Перенесли в самолет раненых. Я подхватил сумку с картами, мешок с камнями. Ведь ради этих камней и сидели на Ричардсоне… И вот опять за камнями. – Вячеслав поглядел на фотографию сына. – Смешные мальчишки…

В Мирном

Последние километры пути. Наши координаты: Оазис Бангера, залив Транскрипции. Попасть на этот оазис – все равно что муравью отыскать пятачок, потерянный где-то между Москвой и Саратовом. Но штурман вытирает платком лицо и хвалит какой-то ценный прибор – вышли точно к оазису. Не думайте, что сверху увидели пальмы и зелень лужаек. Все тот же снег и остров бурой пустынной земли. Но после бесконечного снега дивишься точности слова «оазис». Так велика радость увидеть наконец землю. На синем льду виднеются крестики трех самолетов. Два маленьких самолета уже отвезли в Мирный всех, кто прилетел на головном Иле, и вернулись за нами…

Просто неловко за наши бледные лица перед пятеркой продубленных ветром людей. Тискают, как медведи, торопят: скорее, скорее! Ветер. Бежим к самолетам. Садимся грудой, с чемоданами вперемешку. И опять в воздухе. Сиротливо остались на льду два великана, летевшие из Москвы.