Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Белые сны

ModernLib.Net / Путешествия и география / Песков Василий Михайлович / Белые сны - Чтение (стр. 1)
Автор: Песков Василий Михайлович
Жанр: Путешествия и география

 

 


Василий Михайлович Песков

Белые сны

До 1956 года Антарктида для многих была сплошным белым пятном. Знания были скудными даже у специалистов. Известия из Первой Советской антарктической экспедиции воспринимались тогда так же, как вести с первых космических кораблей… За тридцать три года континент основательно изучен. Экспедиции в Антарктиду стали обыденными. Но континент по-прежнему хранит много тайн. И он остался таким же суровым, каким впервые увидели его люди. Я побывал в Антарктиде в самом конце 1963 года. Пробыл там месяц. Стремился увидеть все, что можно было увидеть за этот срок. Позже много ездил по свету. Но Антарктида в памяти всегда стояла особо. «Антарктида – это как часть судьбы, биографии…» – сказал кто-то там побывавший. Да, помню почерневшие от солнца и ветра лица людей, громадные пространства под самолет без единого темного пятнышка, свист ветра в антеннах, крики пингвинов, пищание морзянки в домике у радистов, вечерние тихие разговоры и ощущение оторванности от всего, с чем вырос что видел до этого. Вернувшись из Антарктиды, я часто видел ее во сне.

Сборы

Не думайте, что просто попасть в Антарктиду. Для этого надо, чтобы туда летел самолет. Чтобы был у тебя знакомый летчик, который бы месяца за два до старта позвонил и сказал: «Летим, и пока никому…» Ты и сам не шибко заинтересован, чтобы кто-нибудь знал. Сразу захотят полететь не меньше десятка газетчиков. И значит, твои шансы уменьшаются в десять раз. Начинаешь готовить всякие необходимые в этих случаях бумаги и бумажки. На четвертый день в летном отряде встречаешь вдруг кого-нибудь из своих конкурентов.

– Здорово, старик!

– Привет, привет, – радостно кричит встречный, хотя видишь: позеленел от досады.

Конечно, об Антарктиде ни слова. Но обнаруживаешь: все десять давно знают о перелете и уже так далеко продвинулись по части бумаг, что ты совсем падаешь духом. Однако собираешься с мыслями, начинаешь прикидывать, как спортсмен: есть ли шансы попасть в пятерку? Получается: есть. Опять за бумаги. Одних фотографий твоей личности требуется чуть ли не два десятка – для виз. Слово «виза» делается магическим. Нетерпеливо звонишь:

– Ну как визы?

– Ждем.

Обычно бывает так: если ты ни в чем не виновен, скажем, перед правительством Индонезии или Бирмы[1], то, посмотрев на твою фотографию, дают визу на въезд. Я ничем не провинился перед этими государствами, но виз почему-то долго не давали Бирма и Индонезия.

Наконец все визы получены. Но тут выясняется: самолеты до предела загружены, могут взять только двух журналистов. Ни на что не надеясь, прошу у редактора отпуск.


Осенний день. Уже и гуси улетели на юг. Убрана капуста на огородах. В доме лесника тюфяки набиты опавшими пахучими листьями. Сидим со стариком в теплых фуфайках на речке. Из рыбы в такую пору способны попасть на крючок только окунь и щука. Таскаем со дна окуней.

– Как лапти, – говорит лесник и швыряет окуня на морозную траву. Окунь прыгает, и на траве остаются темные пятна.

– Семен Егорыч! – слышится женский голос.

По лужку вдоль реки едет почтальон на старом скрипучем велосипеде. На траве велосипед оставляет узкую темную полосу.

– Еле нашла. Гостю вашему телеграмма…

Разворачиваю. «Немедленно выезжай летишь в Антарктиду». Со мной делается что-то неладное. Почтальон для приличия начинает копаться в сумке. Старик сматывает удочки.

– Антарктида!!!

Значит, в редакции нажимали на какие-то кнопки, куда-то звонили. Значит, лечу.

Достали из погреба бутылку вишневой наливки, моченые яблоки. На сковородке побелели от огня «лапти» – окуни.

– Антарктида… – задумчиво говорит лесник, стараясь попасть сломанной вилкой в скользкий гриб на тарелке. – Это где же она?

Беру с печки горшок. Угольком ставлю точки:

– Это Москва, это Воронеж. Вот тут примерно кордон. – Провожу рукой по дну горшка. – Тут Антарктида.

Старик молча выпивает рюмку наливки, сосредоточенно соображая, ловит в тарелке грибы.

– Подожди. А люди, что же, там кверху ногами ходят?..

Остаток дня и дорога на станцию уходят на объяснения.

Уже у поезда, привязывая лошадь к ободранному тополю, Семен Егорыч признался:

– Ты меня извини, конечно, ничего не понял.

Глядим на задранную руку семафора.

– А на кой она, эта Антарктида, если там один лед?..

Пронзительно свистит паровоз. Мы обнимаемся.


В Москве узнаю: все визы в порядке. Надо скорее делать прививки. В пахнущей лекарством комнате очень симпатичная девушка ищет мою фамилию в списке пилотов, штурманов, ученых, механиков.

– Значит, в Антарктиду? – девушка смотрит на как на Гагарина.

А я, замирая, как кролик, жду прикосновения длинной иголки. Конечно, и виду не подаю, что боюсь этих иголок с холерой и чумой. Место укола помазали чем-то холодным. Как и положено полярному исследователю, бодро застегиваюсь. И бегу делать тысячу больших и маленьких дел неизбежных перед дальней дорогой.


Вещевой склад для летчиков. На этом складе с удовольствием примерил кожаные штаны, кожаную куртку, свитер и еще дюжину вещей, необходимых полярнику. Все это мне уложили в большой зеленый мешок, написали, чтобы не спутать с сотней других таких же мешков: «Комсомольская правда».

С этим мешком доспехов я в первый раз предстал перед большой антарктической картой. Утыкана вся флажками: американскими, английскими, аргентинскими. Наших несколько штук. Возле одного надпись: «Полюс холода».

– Сколько же там бывает?

– Пока отмечено минус восемьдесят восемь и три десятых градуса.

– А как же люди там?

– Да вот видите, жив, здоров. – Человек назвался.

Так я познакомился с Трешниковым Алексеем Федоровичем, знаменитым полярником. Он первым шел в 1957 году к Полюсу холода и открывал там станцию Восток.

– Я, между прочим, назначен начальником перелета, – говорит Трешников. – Тоже летите?.. Ну что же, давайте как следует познакомимся.

В последний день перед отлетом из Ленинграда приехало около сотни полярников. Они спешили застать в Антарктиде лето. Спешили сделать много срочной работы. Ради них и затевался полет.

Окончательно определились два журналистских места. Летим: корреспондент «Правды» Геннадий Проценко и я.

До последнего часа я заставлял себя сомневаться: «Вполне можешь не полететь». Но утром 21 ноября штурманы двух самолетов поставили на картах последние точки. Мы с дочкой тоже проложили маршрут. Взяли глобус и красным карандашом поставили метку: «Москва» – и повели вниз по глобусу красную линию. Сделали остановку в Ташкенте, спустились в Индию. Далее Рангун – Джакарта – порт Дарвин на самом «верху» Австралии. Дальше линия прочертила Австралию до Сиднея.

21 ноября 1963 года в полночь два самолета из Шереметьева взяли курс на юго-восток.

Полет

Я давно заметил: когда самолет взлетает, пассажиры напряженно молчат. Поглядывая украдкой в иллюминатор, наверно так же, как и я, думают: кто знает, может, в последний раз вижу эту желтую траву, мокрое дерево, это дорогое тебе лицо. Это не трусость. Просто сознаешь трезво: бывают случаи…

Молчали и в этот раз. А когда самолет уже повис в небе и поплыла под крыльями огненная ночная Москва, сразу все загалдели. А сколько еще впереди и посадок и взлетов!


Летим как обычные пассажиры. Только без билетов и нет на борту стюардессы.

Рассвет над Ташкентом неправдоподобно красив. Черные зубцы гор. Вверху такое же темное небо, а между ними огненно-красная полоса, самолет делает крен – видно то звезды, то огни спящего города. Сели. На хвост одному самолету опустились три горлинки. Глядят на красное блюдо солнца и чистят перья. За вокзалом зычный голос кричит: «Гарачий шашлык! Гарачий шашлык!»

У одного самолета сломался локатор. Пока его чинят, едем поглядеть на Ташкент.

Высокий минарет с турецким полумесяцем наверху. Блестящие цветные изразцы. Минарету, говорят, тысяча лет. Кричит мулла наверху. На площади рядом – алюминиевый репродуктор говорит о пользе химии для народа. Прошла в детский сад шеренга мальчишек. Седой старик везет на арбе груду арбузов. Тихо. Тепло. Зачем мы в этом городе? Ах да, мы летим в Антарктиду.

Локатор исправили быстро. Прощаемся со всеми, кто пришел проводить самолеты. Обнимаемся с московским журналистом. Ему не выпало счастье лететь. Он упросил летчиков взять его до Ташкента. Летчики взяли. Он летел ночь. Беседовал с зимовщиками, давал мне советы. Время прощаться. Достает из кармана пучеглазого фарфорового лягушонка.

– Старик, этот хранитель был со мной на Северном полюсе, в Риме, в Корее. Лягушонка я выиграл в Швеции. Там на каждой улице – лотерея. Возьми. Хочу, чтобы побывал… И возвращайся, старик.

Туманное утро. Мы были сентиментальными от бессонной ночи и выпитого на прощанье вина.

Гималаи. Это место, где людей не увидишь. Холодные граненые горы ослепительной белизны. В самом низу, где нет снега, сверкает, как будто кованная из металла, река. Серый камень пустыни и опять белые зубцы гор. Неприступная дикость земли. Невозможно поверить, чтобы тут хоть раз проходил человек. А он проходил, несомненно. Вон у штурмана карта. На ней каждый пик обозначен, речки имеют название – кто-то ведь составлял карту.

Высота одиннадцать тысяч метров, а вершины совсем недалеко под крылом. Ни следа, ни птицы, только сизое облако зацепилось за гору. Чувствуешь себя счастливым оттого, что видишь эту гордую красоту земли. Ребята, не отрываясь от окон, щелкают аппаратами. Кто-то кричит:

– Братцы, а ведь тут живет снежный человек!

Оживление. Прилипли носами к иллюминаторам. Когда горы пошли на убыль, тот же веселый голос сказал:

– Снежный… Да мы и сами все снежные…

Разговор пошел о «снежных» биографиях. Рядом со мной сидит радист Яша Баранов. Жил на полярных станциях. Дрейфовал на льдине в Арктике. Третий раз направляется в Антарктиду. То же самое – Яковлев Слава. Николай Корнилов был начальником станции «Северный полюс-10». Теперь назначен начальником станции Молодежная в Антарктиде. Небрежно говорят о жизни во льдах:

– …Ночью слышу треск. Выскочил из палатки, а льдина – надвое! Горючее, метеобудка – на той половине…

– …Медведи – обычное дело. Однажды из камбуза вылезаю, а он в отбросах копается. И сразу ко мне! Я задом к двери… Одним выстрелом повалил. Шкуру сняли. Акт составили: «Убит при нападении на человека»…

И далее в этом же роде. Переводчик Роман Тухканен, летящий первый раз в Антарктиду, и я робко помалкиваем. Наговорившись, «снежные люди» начинают бриться, достают галстуки и становятся похожими на дипломатов, приготовившихся к официальному приему. Скоро Дели, смотрим вниз. Вспоминаю выставку Рериха на Кузнецком мосту. Я ходил тогда ошеломленный цветом его необычных картин. Не верилось, что так может быть на Земле. Может!

Молчаливые горы. Чей-то костер на темном склоне и свет уходящего солнца. На равнине не бывает такого света. Только высоко в горах или, вот как теперь, с самолета можно увидеть эту густую темень, кровь и лимонную желтизну неба над уходящей ко сну землей. Знаменитый русский художник долго жил в Гималаях. В Индии я узнал: сын Рериха тоже художник, тоже живет недалеко от Дели. Кормят его не картины, а кусок земли, на котором растут деревья – эфироносы.


Индия. Дели. Были в городе одни сутки. Все промелькнуло, как в детском калейдоскопе. Сиреневый свет вечернего аэродрома. Бородатые люди в чалмах. Ночная дорога мимо белых дворцов и мимо лачуг с робкими огоньками. Чужие деревья, чужая речь, чужое небо с яркими звездами.

Экзотика в Дели подступает к порогу гостиницы. Полосатые бурундучки стаями бегают под окном, дерутся из-за брошенной корочки хлеба. Неторопливо проковыляли по саду две обезьяны. По улицам в толпе людей лениво бродят горбатые коровы. Чем питаются, где ночуют эти неприкосновенные существа?

Пестрая суматоха торговых кварталов. Продавцов вдвое больше, чем покупателей. Автомобили, велорикши, и опять все те же коровы. Ведут на прогулку слона из цирка. На нем тощий индиец в белой рубашке. Я кинулся снимать. Слон пошел в мою сторону. Растерявшись, я пятился назад, не понимая знаков погонщика. И только когда слон почти коснулся хоботом объектива, сообразил: надо платить за съемку «бакшиш».

Спрос на экзотику породил целую армию бродячих факиров, музыкантов и укротителей змей. Факир садится на корточки, открывает корзину. Под звуки дудочки из корзины, слегка покачиваясь, поднимается кобра. У самого лица человека качается змеиная голова. Ты уже знаешь: ядовитые зубы у кобры давным-давно вырваны. Но все равно стоишь зачарованный.

В маленьком парке обратил внимание: мешок за спиной у мальчишки-факира слегка шевелится. Замедления шага было достаточно, чтобы факир почуял клиента. Бросает на землю мешок, запускает руку. По траве в мою сторону ползут две небольшие серые змейки. Секунда – из другого мешка выпущен длинноносый, чуть больше крысы, зверек. Странный хруст. Змеи в судорогах скрючились и затихли.

Это мангуста сделала свое дело и сидит теперь, чешет лапкой за ухом. Мальчишка получает свою рупию. Я ухожу огорченный: в знакомом с детства рассказе мангуста казалась сильной и благородной.

На каждом шагу что-нибудь примечательное. Поросшие бурьянами развалины древних крепостных стен… Знакомые по картинкам кружевные дворцы… Стены в одном из дворцов осыпаны драгоценными камнями разных цветов. Углубление: отсюда англичане вынули знаменитый алмаз Кох-и-Нур и украсили им корону своей империи.

Накануне отлета из Дели зашли в мастерскую. Хозяин провел нас по комнатам. По-турецки поджав ноги, сидели резчики, вышивальщики и гранильщики. В салоне, где готовые вещи уже продаются, хозяин показал четыре стула и стол из слоновой кости и золота.

– Мастер работал двадцать пять лет. Пришел мальчиком и умер возле стола.

– Много ли зарабатывал мастер?

– Кормил семью.

– А сколько стоит работа?

– О, купить может только очень богатый: король, миллионер…

Рано утром мы ехали в аэропорт по спящему городу. В парке и на траве возле дороги лежали люди. Люди без крыши и без работы. На асфальтовой мостовой, около тележки, лежал велорикша. Он умер этой прохладной ночью. Редкие прохожие шли мимо как будто ничего не случилось…

В Индии, как везде у экватора, быстро светает. Только что на черном небе виднелись звезды. Минут пять сиреневой мглы, и вот уже можно различить прыгающих обезьян на крыше аэропорта. Еще две минуты, и странные птицы, облепившие дерево, оказываются обычными воробьями, такими же, как в Москве или в Серпухове.


Главная проблема в полете – некогда спать. Прилетаешь в чужой город – спать просто кощунство, хочется как можно больше увидеть. Бродишь всю ночь. «Ничего, посплю в самолете». А где же поспишь? Только откинешь спинку у кресла, подходит штурман.

– Сейчас будем пролетать потухший вулкан…

Бегу к пилотам глядеть на потухший вулкан. А после Дели появилась забота: надо передавать в редакцию сообщения о полете. Бухгалтер с обычной щедростью на телеграф выдал почти копейки. На эти деньги с дороги в газету можно послать только привет. Иду к летчикам.

– Может, прямо с борта можно передавать?

– Попробуем.

Передать с борта даже десяток слов – дело нелегкое. Радистам Аэрофлота в Москве не до газетчиков. У них беспрерывная связь с множеством самолетов. Но наш радист Коля Старков выходит сияющий:

– Связался с Мирным. Будут брать телеграммы.

Представляете путь: Индия – Мирный – Москва! Радиоволны должны пробежать над Землей двадцать пять тысяч вёрст. Стараюсь экономить слова. Но менее сотни не получается. С замиранием сердца прислушиваюсь, как пищит аппарат в кабине у летчиков. Наконец Коля выходит и поднимает кверху мои листки. Все, кто летит в самолете, облегченно вздыхают: передал.

Теперь можно пару часов до Рангуна поспать. Но опять что-то там внизу проплывает. Толкают: смотри, смотри!


Рангун. Дорога в город. Зеленый дым молодого бамбука. А выше его – многоэтажная зелень. Кажется, город построен только из зелени. Но вот сверкнул золоченый шпиль, и ты узнаешь знакомую по рисункам и фотографиям золотую Рангунскую пагоду. Еще пагода, еще. Да сколько их?!

Девушка-проводник улыбается.

– Рядом с Рангуном есть город одних только пагод. Каждая семья считала своим долгом подарить богу пагоду. Богатый дарил пагоду со шпилем до облаков. Бедный… Вот как раз такая, смотрите.

Остановились у храма, верхушку которого можно было потрогать ладонью. Все пагоды одной формы: вытянутый колокол.

У пагод и всюду на улицах ходили монахи в желтых, похожих на мешки одеяниях, с горшками для сбора пожертвований. Монах окружен уважением. Каждый мужчина в Бирме хоть один день в жизни бывает монахом.

Бирманцы дружелюбны, общительны. Мужчины и женщины ходят в одинаковых «юбках» с расшитой вещевой сумкой через плечо. Живые черноглазые ребятишки расписаны черной и розовой краской. Губы, брови, пальцы на руках и ногах – все разукрашено. (В восемнадцать лет девушки перестают краситься.)

И тут торговцев больше, чем покупателей. Бесчисленные лавочки на тележках. Спускается синяя ночь над Рангуном. Не спят только идущие, как тени, монахи и торговцы с тележками. Я вышел пройтись по дороге за город. Всюду огоньки этих тележек. Тишина. Стрекочут в бамбуковых зарослях цикады и мерцают тихие огоньки. Ни одного покупателя. Возвращаясь назад, купил пакетик с земляными орехами. Старуха продавщица аккуратно положила на ладонь медную сдачу и опять приняла позу терпеливого ожидания.


Самолеты наши обычные, только сверху на них красная полоса и надпись: «Полярная авиация». А внутри между передними и задними креслами, – большие желтые баки: запасное горючее.

Установился свой самолетный быт. Сидим в трусах и майках. Еда, домино, книжки. У каждого свои страсти. Я копаюсь в блокноте, бегаю к летчикам. Мой сосед метеоролог Герман Максимов не отрывается от окошка, то и дело вскрикивает: «Речка, речка, ну точно, как ящерица!» – и снимает землю любительской кинокамерой. Во время посадок и взлетов Герман хватает в руки маленький узелок. Там какой-то странный прибор, его предстоит испытать в Антарктиде. (В другом самолете такие же муки выносит гляциолог Зотиков Игорь. В Ташкенте он купил два арбуза – «Антарктиде в подарок» Представляете, как арбузы могут кататься по самолету!) На последнем кресле сидит самый молодой из полярников – Леонид Емельянов. В домино не играет, анекдотов не рассказывает, потрепанную книжку «И один в поле воин» даже не полистал. Пишет и пишет. Догадываюсь: было трогательное расставание. Она сказала: «Леня, чтоб каждый день по письму». И он пишет, немного смущаясь дружелюбных смешков. Самый старший из нас, бетонщик Иван Гаврилович Карпушов, с любопытством разглядывает на свет американские доллары.

– А вдруг вот эта бумажка была в руках у самого главного миллионера, а? Чудеса!

Иван Гаврилович не пьет, не курит, приценяется к японским транзисторам. Наконец купил. Гляжу, сидит с отверткой, вздыхает.

– Что вы, Иван Гаврилович?

– Японские, японские… Я думал, черт посажен в эту коробку. Все то же, что и у нас. Качество другое! Вот ты, журналист, ответь мне: ну по-че-му качество другое?..

Ночью проснулись от сильной качки. Глянули в окна – звезды, лунные блестки на темной воде. Протираем глаза. В дверях стоит наш капитан Михаил Протасович.

– Это я крыльями покачал – разбудить вас. Пролетаем экватор.

Выдает нам дипломы и значки, на которых в металле увековечен бог Нептун с крестьянскими вилами. Моряки, утомленные однообразием моря, придумали этот веселый праздник. Теперь праздник живет и на суше и в небесах. Три года назад мы с другом переезжали экватор в Африке. Палкой провели полосу на дороге, прыгали через экватор и вылили друг на друга по кружке воды, хотя в пути на учете был каждый глоток. А сейчас под нами сплошная вода. Впрочем, только слева по борту. Справа – остров.

– Суматра… – говорит штурман.


Индонезия. Страна островов, влажной жары, сказочной природы. Страна рыбаков, ярких цветов и птиц, нежных душевных песен.

Дорога длиной в сто пятьдесят километров по острову Ява к поселку с поэтичным названием Чибулан, что значит «холодный месяц». Шофер-индонезиец гонит как ошалелый, не соблюдая никаких правил. На минутку остановился поглядеть на только что вдребезги разбившийся грузовик, покачал головой и опять гонит. Мелькают по сторонам базарчики – горы кокосовых орехов, ананасов, плодов хлебного дерева, свежая рыба в корзинах… В стороне от дороги террасы посадок риса – сверкает вода на солнце… Ущелье с каменистой рекой. Еще река, но текущая уже в красноземе и потому мутно-красная… Пальмы. Бамбук. Пышные, со шляпу величиной, цветы. Аккуратные домики. И опять поля: кукуруза, маниока, лук, редис, перец. Бешено мчится автобус. Проплыли вдали невысокие округлые горы с мягкой зеленью и сизыми облаками. Деревенька с домами, похожими на корзины. Стая белых птиц на болоте.

Стоп – Чибулан!

Недорогая гостиница. Бассейн с прозрачной, неестественно синей водой. Бултыхаемся. Китаец, хозяин гостиницы, кормит нас острой, из фасоли и птицы, едой. Ставит на стол бананы. Смертельно усталые, валимся на кровати в клетушках из легкого тростника. Просыпаюсь от шороха. По стене бегают ящерицы. На тумбочке, где лежат фотокамеры, огромная крыса доедает банан…

Обратно едем с тем же сумасшедшим шофером. У нас бы ему – до первого встречного милиционера. А тут ничего. Ездят, между прочим, в Индонезии так же, как в Индии, Австралии и в Новой Зеландии, – по левой стороне улицы: порядок, установленный при англичанах.


И до чего же приятно ходить пешком! Можно сесть на траву, потрогать ладонью землю. После самолетной качки земля тоже качается. Наступаешь, а земля прогибается. Думал – у меня одного. Забеспокоился даже – не хватало заболеть в дороге. Смотрю, и сосед осторожно наводит справку:

– Чего-то земля из-под ног убегает?

Пять часов ходили в знаменитом ботаническом парке острове Ява. Все, что растет в тропическом поясе нашей планеты, собрано в этом саду. Любопытно узнать, что и как называется. Но беда: в школе на уроках английского языка потихоньку я читывал книжки «про жаркие страны». Теперь вот, в жаркой стране, ищу в разговорнике подходящее слово. Но вот удача: в саду работает ленинградский профессор-ботаник Михаил Семенович Яковлев. Сидим говорим и не можем наговориться под деревом толщиной… ну с чем бы сравнить? Мы кажемся муравьями возле этого великана на который опирается индонезийское небо.

А рядом деревья какао, фикусы ростом с большую сосну лианы, растение виктория-регия – листья-сковородки размером с хороший стол. Большие птицы сидят на листе, а он даже краем не черпает воду. Пятнадцать тысяч растений собрали сюда из тропиков Африки, Австралии, Южной Америки. Сколько земли надо объехать, чтобы увидеть эти зеленые чудеса! А тут все под рукой. Спускаемся с Михаилом Семеновичем в ложбину и садимся под деревом. Каким бы вы думали?

К нему и птица не летит,

И тигр нейдет – лишь вихорь черный

На древо смерти набежит

И мчится прочь, уже тлетворный.

Анчар… Синевато-серый ствол в заплывших рубцах – брали сок. Птицы, между прочим, садятся на ветки – и ничего.

Мы закусили под деревом, наблюдая, как на сухую верхушку большого фикуса опустились летучие собаки – целая стая странных существ, которых всякий принял бы за летучих мышей, будь они раз в двадцать поменьше…


Убит Кеннеди! Мы узнали об этом перед отлетом из Индонезии. Сначала по радио, потом из газет. Скорбное лицо жены президента. Испуганные лица двух ребятишек. Искреннее чувство горечи у всех: у нас, у пожилого француза, который сидит на скамейке с больной женой и слушает радио. Вспоминаем, какой это по счету из убитых президентов Америки.

Собрались у приемника. Мы – группой, англичане, трое немцев-туристов. Роман Тухканен переводит. Кое-кто у другого приемника с любопытством глядит в нашу сторону: в передаче какой-то намек на «руку Москвы». Француз-старичок поколотил трубкой о край скамейки.

– Русские ни при чем. Это или сумасшествие, или кому-то в Америке нужен совсем иной президент…

В самолете разговор о президенте и об Америке.


Австралия! Иду к летчикам. Из их кабины лучше увидишь землю.

В синей дымке показалась земля. Причудливые заливы мелкой воды. Редкий лес с желтым песчаным ободком берега. Длинный мыс. Маяк на мысу. Клубы дыма из леса.

Садимся. Тишина. В иллюминатор видны ангары, красные цистерны, самолеты с рисунком кенгуру на хвостах. Высокие люди в коротких штанах. Жара такая, что, кажется, сейчас упадешь в обморок.

Заполняем листы декларации. Правительство Австралии озабочено: не везем ли какой-нибудь живности, каких-либо растений? Понятное беспокойство. Каждый школьник знает, во что обошлись австралийцам завезенные сюда кролики. Пишем: «Нет, не везем». Про елку, которую я везу в подарок зимовщикам к Новому году, решили не говорить. Но разве что-нибудь может укрыться от глаз таможенника! Видим: несет нашу елочку. Взялись за нее заступаться всем миром. Пришлось даже дать телеграмму губернатору штата. Вернули. Принесли в прозрачном мешке и, пожалуй, даже и сами были рады вернуть – все же к Новому году летим.

После двух часов кутерьмы уселись в автобус. Кое-кто сразу, свесив голову, захрапел от жары, от усталости, от скучного однообразия австралийского леса, бежавшего у дороги. Мелькнули лица темнокожих аборигенов, крикливые попугаи на ветках, дома на сваях. Городок Дарвин находится на крайнем севере Австралийского материка, в тропическом поясе. Людей в этом краю меньше, чем на нашей Чукотке.

Предупреждение: в море купаться нельзя – акулы и ядовитые медузы. Ходим по берегу. Однообразие – можно сойти с ума. Одинаковые деревья с облезлой корой и узкими листьями. Кубики домов на сваях у бетонной дороги. Тут нет зимы, нет весны, нет осени – одно душное лето. Немудрено, что австралийцы селятся здесь неохотно. Подработать сюда уезжают со всего света. В гостинице авиационной компании познакомился с молодыми ребятами. На вид им вместе лет сорок. Гельмут Нейхольд из Гамбурга, Хайнд Вейбо из Бремена.

– Что же, дома не оказалось работы?

Говорят – нет, не было. Один плотник, другой повар в гостинице авиационной компании. По контракту приехали на пять лет.

– А может, останетесь тут?

– Нет. Нет. Нет.

– Скучно?

– Не то слово. Раз в год ездим в Сингапур развлекаться. Компания дает отпуск и бесплатный билет.

Ночью небо опустилось на землю. Тропический ливень с громом и гулом воды. Кончилось все так же быстро, как началось. Утром земля покрыта морем воды. Днем солнце поднимет воду на небо, ночью снова тропический ливень. Так круглый год. Я поглядел на карту. Сингапур отсюда в трех тысячах километров. Далековато ребятам летать развлекаться…


В Дарвине перед отлетом у нас появились гости. По два джентльмена на каждый самолет. Один – королевский штурман высокого класса, другой – проводник. Проводник работает в ведомстве, которое печется о безопасности государства. Вдруг с высоты разглядим какой-нибудь австралийский секрет…

В самолете между хозяевами и гостями установились хорошие отношения. Обмен сувенирами, расспросы. Проводник отлично говорит по-русски. Подарил нам целый ворох туристских карт, австралийских книг и открыток. Охотно рассказывал обо всем, что проплывало под крыльями.

Летим ночью. Внизу ни единого огонька. И карта тоже пустынна – середина Австралийского континента почти безлюдна.

Утром подлетаем к Сиднею. Красная земля. Одинокие фермы. Стада овец…


Если хотите сделать подарок сиднейцу, скажите: «Сидней – очень красивый город». Он и в самом деле очень красив этот приморский, изрезанный бухтами и заливами город. Он хорошо спланирован, добротно застроен, чист и богат. Мы любовались Сиднеем сверху, во время посадки. И время, проведенное в нем, оставило ощущение красоты и порядка.

Самая большая примечательность города – мост. Мы познакомились с ним еще в самолете, когда листали путеводители – мост снизу, мост сбоку, мост с вертолета, мост на вечерней заре, в тумане, в ночном освещении. Мостов в нее много. Этот – главный. Проезд по нему не бесплатный. Строила мост английская компания. Сиднеец платит за мост уже много лет и будет платить, пока он будет стоять.

Два дня в городе – это немного. Осмотрены главные улицы и узкие – двум машинам не разъехаться – переулки, осмотрены просторные площади с памятниками, зеленые парки, в которых ходят не только по дорожкам, но трава тем не менее не вытоптана. Побывали в кино. Американский фильм «Клеопатра» нас, утомленных дорогой, заставил вздремнуть – будили друг друга, пощипывая за колени. Побывали в ресторанчике «Балалайка», где четверо молодых бородатых людей в красных рубахах душещипательно пели «Очи черные», а экономка, русская по происхождению, отказалась взять плату с нас пятерых. Расспрашивала о перелете о жизни в стране, особенно интересовалась Калугой, в которой жили ее дед и бабка. Сама она перебралась в Сидней из Харбина после войны.

Русских в городе довольно много. Держатся своей колонией, разделенной, впрочем, идеологически надвое. Одна группа – «монархическая» – до сих пор держит в клубе портрет царя. У другой – тесный контакт с советским посольством. Жадно покупаются книги на русском, пластинки, раз в неделю в клубе смотрят советские фильмы. Дома говорят только по-русски. Гордятся, что дети, рожденные тут, в Сиднее, хорошо объясняются с нами.

Австралия – страна эмигрантов. И страна молодая. Двести с небольшим лет назад белые люди впервые ступили на эту землю. Первыми поселенцами были каторжники, высланные из Англии. Сегодня австралиец гордится, если его родословная восходит к тем людям.

Центр континента заселен мало. И нет охотников оседать в сухих, пустынных местах. Одинокие фермы на карте, маленькие поселки. Детей, живущих в них, обучают издали – по телевидению. Население, коренное и пришлое, сосредоточено на побережьях, удаленных от жаркой тропической зоны. И всего-то людей – шестнадцать миллионов. Три миллиона из них живут в Сиднее.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8