Охота на джокера

      И тогда Рида сделала единственную попытку внести ясность в их отношения.
      - Если ты ответишь на один вопрос, то никакого другого подарка мне не надо.
      - Вот как? Совсем интересно. Давай, спрашивай.
      - Ты случайно не мой отец?
      Клод усмехнулся.
      - Совсем случайно?
      Потом замолчал.
      - А ты хотела бы? - спросил он, наконец.
      - Да.
      - Тогда, давай, для нас с тобой это будет так, а больше никому знать не обязательно. Договорились?
      Она согласилась.
      А потом она стала джокером.
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ
      О СМЫСЛЕ СМЕРТИ
      29.06. Аржент.
      Дреймурцы сохранили земные минуты и часы, только этих часов в дреймурских сутках насчитывалось без малого тридцать восемь. Для Риды, когда она прилетела на Землю, время вдруг сжалось и полетело с сумасшедшей скоростью. И только выучка мастера иллюзий помогла ей тогда справится с непрерывным головокружением.
      Для Майкла же, наоборот, утро растягивалось, вытягивались в нить облака над горизонтом, земля изгибалась пологими холмами, медленно вращались на излучинах берега реки. Впервые, с того дня, когда он стал айсом, время и пространство прекратили бешеную скачку вокруг него, незаметно улетучилось ощущение, что "жизнь - это когда идешь по канату, все остальное - ожидание жизни". Короче говоря, эта планета и эта женщина, похоже, вознамерились превратить его в примитивного обывателя.
      Когда к полудню долгого дня на горизонте возник город-сказка - белая крепость на острове, подъемный мост, мощеные брусчаткой улицы, по которым стучали колесами экипажи, черепичные крыши, огромный парк - Майкл не удивился. Чего-то вроде такого Диснейленда он и ожидал.
      - Аргенти-сити, столица Аржента, - объяснила Рида, направляя лодку под мост.
      Город, как это и полагалось в древние времена, располагался в месте слияния двух рек.
      - А крепость - памятник героям основателям?
      Рида рассмеялась, откидывая челку со лба.
      - Ее построили четыре года назад, для музея и картинной галереи. Может, это смотрится немного провинциально, но я, признаться, до сих пор горжусь...
      - Чем гордитесь?
      Она промычала что-то неопределенное, пытаясь подладиться к течению большой реки, а когда ей это удалось, сообщила с серьезно-невинным видом:
      - Горжусь собой, и своей родиной.
      Майкл принял к сведению и эту шараду. Не надо мешать событиям сгущаться вокруг.
      Рида с утра задавалась вопросом: что изменилось в ее госте? И, наконец, поняла: он снял очки. Мысленно она захихикала и потерла руки от удовольствия. Эвристик оправился от культурного шока и был сейчас как флюгерок - нос по ветру. "Я же знала, что они у него для понта!" - подумала Рида.
      И вот на высоком холме сверкнул белыми стенами легкий, такой же нереально-красивый, как и крепость дом. Веранда-фонарик, высокие арки, увитая плющом терраса.
      Это зрелище и Риду не оставило равнодушной. Она отпустила весла и засмотрелась, так что лодка едва не врезалась в деревянную пристань. Столкновения Рида в последний момент избежала, а вот лески двум мальчишкам, рыбачившим у причала она порвала.
      - Ты что, глаза потеряла? - вскричал старший в порыв справедливого возмущения. - А ты зачем весла девчонке даешь?
      Рида подарила разгневанному рыболову самую ясную свою улыбку и кинула конец веревки.
      - Прости, ради Бога, я и правда замечталась, как дура. Помоги причалить.
      Старший, неожиданно для самого себя, повиновался. Девушка соскочила на причал.
      - Вы чьи же сыновья будете? - спросила она все так же улыбаясь. Питера ван Хольпа?
      - А сама-то ты кто такая?
      - Рида.
      Майкл зажмурился, тряхнул головой, и снова открыл глаза. Нет, ему не почудилось. Мальчишки одновременно, как по команде, опустились на колени на пыльные доски пристани. Рида, ничуть не смутившись, шагнула вперед, дотронулась до плеча одного, затем второго, и заставила их подняться.
      - Бегите в дом, скажите, что мы приехали. Пусть пришлют двух человек за рюкзаками.
      - Хелла7 Рида, вы навсегда вернулись? - спросил старший.
      Она махнула рукой.
      - Бегите.
      - Это что, обычное приветствие на Дреймуре? - спросил Майкл, когда они снова остались вдвоем.
      Рида уловила скрытый упрек.
      - Ну да, я знатная и богатая, - сказала она со вздохом. - И это еще не худшее, что со мной случалось. Но ведь вы не хотите расторгнуть контракт? И не откажетесь быть моим гостем?
      - Не хочу. Не откажусь, - ответил Майкл, а про себя добавил: "Хотя ума не приложу, на что тебе это сдалось".
      Трое дреймурцев повстречали путешественников на полдороге, и Майкл даже не вздрогнул, когда шесть колен согнулись перед Ридой. Все трое улыбчивые, загорелые. В каждом движении та же бессознательная точность, которую Майкл заметил у Риды.
      - Питер ван Хольп, мой управляющий, - представила она того, что постарше. - Майкл Граве, писатель с Земли. А вы, ребята, наверное новенькие? Рада познакомиться. Ну, как у нас дела?
      - Хелла Рида, признаюсь честно, мы только вчера получили ваше письмо, - ответил Питер. - почта за это время лучше работать не стала. Но мы очень старались, и кое-какой порядок все же навели. Но главное - вы вернулись. Теперь Дом Ламме по-настоящему оживет.
      Майкл вздохнул с облегчением. До сих пор его сильно волновал языковой барьер. Но, кажется, обойдется. Автопереводчики на Дреймуре не работали, но на корабле Майкл успел взять несколько уроков у Риды. В Арженте и в Нефелле говорили на диалекте, происходящем от голландского и испанского. Оба эти языка были знакомы Майклу, да и эксперимент несколько усилил его способности. Так что, общий смысл беседы он сейчас понимал.
      Они подошли уже к высоким, узорного литья воротам, когда Майкл услышал странные крики. Какой-то ребенок-невидимка (где он мог спрятаться?) вопил в восторге:
      - Ура! Ура! Пришла! Ура!
      Но самое удивительное - слова раздавались не в ушах, а казалось, прямо в мозгу.
      Рида захлопала в ладоши и закричала:
      - Ламме, малыш, беги скорей сюда!
      От дома ей навстречу бежал какой-то темный мохнатый комок, украшенный сзади огромным пушистым хвостом.
      Теперь уже Рида сама упала на колени и позволила этому гибриду чау-чау и хорька облизывать ей лицо, тыкаться носом в живот, покусывать руки. При этом гибрид, не переставая, вопил на человеческом языке:
      - Ура! Пришла! Бродяжка! Пришла!
      - Вот, познакомьтесь, - сказала Рида, запуская обе руки в густую темную шерсть. - Ламме, хранитель дома. Телепат. Не смотрите на меня так Ламме, это мистер Граве с Земли.
      Зверек обнюхал ноги Майкла, сморщил нос, и Майкл явственно услышал:
      - Чужой. Самец. Укусить нельзя?
      - Нельзя, - ответила Рида и обняла зверька за шею. - Относиться как к почетному гостю. Кстати, где Юзеф? Ему уже достоинство не позволяет спуститься? Будет принимать нас в тронном зале?
      - Йонгфру8 Рида...
      Майкл резко повернулся к управляющему. Землянин, разумеется, не понимал, о чем идет речь, но ясно почувствовал сейчас что-то случится.
      - Где Юзеф? - переспросила Рида.
      - Йонгфру Рида, мастер Юзеф умер полгода назад. Мы не смогли найти вас тогда.
      Рида разжала руки и отпустила Ламме.
      - Nein,- прошептала она, - wie kann es dos sein?9
      И тут же поправилась:
      - Как это случилось?
      - Ночью в башне. Он вызвал демона, с которым не смог справиться. Демон его убил, - сказал управляющий, не глядя на нее.
      - Демон? Какой, к черту, демон? Какая башня?!
      - Я не знаю, хелла Рида.
      Майкл увидел, что Рида сейчас расплачется.
      - Es ist bescherben, - сказал он тихо, - Так было суждено.
      Дальше идиша не хватило, и Майкл добавил по-немецки:
      - Dieses Demon heit Schicksal. Этого демона зовут Судьба.
      И Рида снова сжала зубы и вскинула голову.
      - А где Конрад?
      - Мейнхеер10 Конрад исчез тогда из Дома Ламме. Потом он пришел в монастырь Святого Сердца и с тех пор живет там. Говорят, что он не произнес с тех пор ни слова, хелла Рида.
      - Пикколо?
      - Я не знаю. Он тоже ушел отсюда.
      Рида замолчала, но Майклу было достаточно ее лица. Недоумение, гнев, растерянность. Потом, на мгновение, страх. Потом губы ее сжались, глаза сузились, словно она поймала кого-то на прицел своей винтовки. Она коротко выдохнула, восстанавливая дыхание, встала, отряхнула колени.
      - Все хорошо, прекрасная маркиза. Майкл, похоже, наши планы меняются.
      - Рида, ради Бога, не думайте обо мне. Делайте то, что считаете нужным.
      - Я думаю, это ненадолго. Вы пока позавтракаете, отдохнете. А потом я пришлю кого-нибудь, чтобы показать вам дом и парк. Разрешу ему отвечать на любые ваши вопросы. А к вечеру я вернусь. Хорошо?
      - Рида, я уже говорил, делайте то, что считаете нужным.
      - Ладно. Теперь дальше. Кобыла ваша околела... Сверчок жив?
      - Конечно, хелла Рида.
      - Оседлайте его для меня. Я схожу на кладбище, потом перекушу и поеду в монастырь.
      - Хелла Рида, позвольте, я пошлю кого-нибудь с вами, чтобы помочь вам найти могилу.
      - Это зачем еще мне может понадобиться помощь?
      - Хелла Рида, простите, но мастера Юзефа похоронили за оградой.
      - За оградой?
      - Он был убит демоном. Священники запретили класть его вместе со всеми. Мы ничего не могли сделать.
      - Ах да, демон! Совсем забыла. Ничего, я сама справлюсь. Поплутаю немного и найду. Постарайтесь, чтоб мейнхееру Граве у нас понравилось.
      Место, где спал теперь Юзеф, оказалось не таким уж плохим. Высокая трава, заросли черемухи и лунноцвета, недалеко река, сквозь деревья слышен ее голос. Могила тоже выглядела пристойно: ее ничем не придавили: ни памятником, ни плитой. Только обтесанный камень с именем и датами, да и тот в стороне, чтоб легче было лежать.
      Рида поморщилась. Это было очень глупо: сначала от изумления она соскользнула на язык своей кормилицы, на котором не говорила лет двадцать, а теперь полезли предрассудки, почерпнутые некогда из того же источника. А сейчас, как никогда, нужна холодная голова. Хотя бы для того, чтобы понять, что произошло.
      Рида бросила куртку на землю, села на нее и снова сказала себе: "Юзеф мертв".
      "Бесполезно. Не понимаю. Стена в мозгу.
      В первый день, первой пулей в лоб.
      Собственно говоря, ничего невероятного в этом нет.
      Что я, покойников что ли не видела?
      И погиб он, как и пристало джокеру, за Темной Завесой.
      Тоже ничего странного.
      За Темной Завесой каждый шаг может оказаться последним.
      Джокеры что-то вроде первых авиаторов. Риск тот же.
      Господь карает дураков.
      Но это теоретически. А практически ничего не понимаю.
      Смерть. Стена в мозгу.
      Или наоборот - провал в пустоту.
      Рука не находит опоры.
      Ничего не вижу.
      Умер? Не понимаю!
      Что говорят детям? - "Мама уехала".
      Куда уехал? Зачем? Как он там живет? Где письма?
      Как понять?
      Если бы я поняла - смогла бы заплакать.
      Если бы заплакала - стала бы человеком.
      Умер? Что это значит?
      Пустое место за столом.
      Рука, протянутая за ножом, за книгой, за листом бумаги останется пустой.
      Конь в конюшне никогда не ощутит на себе знакомой тяжести.
      Страницы книг не почувствуют пальцев.
      Половицы - каблуков.
      Мир станет беднее на один звук шагов, на один оттенок волос, на несколько неповторимых жестов, словечек.
      Пустота.
      Это все, что ты можешь вспомнить?
      Книги, лошади, половицы - а где человек?
      Твой друг. (Настолько, насколько ты способна дружить.)
      Твой ученик. (Это значит, когда ты устала, ты свалила на него свою ношу.)
      Твой приемный сын. (А какие дети еще у тебя могут быть?)
      Где он?
      Пожалуйста.
      Юзеф Бринкер. Семнадцать лет. Темные волосы, серые глаза.
      Мальчик, которому снились кошмары.
      Мы возвращались с Конрадом из Туле, из грабительского набега за виноградной лозой. Это была самая невероятная авантюра, какую только можно вообразить. В Туле я была вне закона. Немногие верили, что мы хоть что-то добудем. Еще меньше - что вернемся назад. Мы сделали и то и другое. И в маленьком городишке на Гелии мы отдыхали.
      Как он назывался? Не помню. Помню только дом и сад, заходящее солнце на вершинах яблонь.
      Семья - мать, отец, дочь, уже сама с ребенком, и сын.
      Мне было не до них. Но я тогда была джокером в полной силе - двадцать лет. И ночью я отправилась путешествовать по снам обитателей дома.
      Надолго задержалась в мерцающих сновидениях малыша, а потом попала в до боли знакомый кошмар.
      Они все: родители, друзья, любимые, просто попутчики, просто люди уходят, уезжают, удаляются, ты видишь, но не можешь догнать.
      Дорога неожиданно начинает взбираться в гору, на какие-то совсем уж отвесные кручи, внизу шумит вода, кружится от высоты голова, ноги скользят в песке, воздух плотный, вязкий, в нем приходиться плыть короткими рывками, а крик остается у тебя же во рту.
      Только на этот раз брошенной была не я, а этот темноволосый мальчишка, которого я днем и не разглядела толком.
      И я не позволила ему проснуться, как обычно, от страха, с подступающим к горлу сердцем.
      Я толкнула его в спину - ладонью между лопаток и велела: "Лети!" И он послушался.
      Два-три широких шага, ботинки уже только царапают песок, а потом все обрывается, земля уходит со страшной скоростью вниз, и ты уже в синеве, в безбрежном океан. И какая теперь разница, за кем ты гнался? Для чего? Все забыто ради проснувшейся в тебе невероятной силы.
      Но даже тогда у меня еще не было никакой задней мысли. Я частенько так забавлялась - разрушала чужие кошмары. Что мне, трудно что ли?
      А вот наутро он спускался по лестнице к завтраку, увидел меня и застыл.
      Тоже ничего странного. Мне частенько приходится встречаться наяву с теми, с кем я уже виделась во сне. И реакция бывает самая разная: недовольство, страх. Кто-то отмахивается: "Не может быть!"
      А тут - восторг.
      "Так значит, все это было на самом деле!"
      Взгляд его меня и покорил.
      Я спросила:
      - Как тебя зовут?
      - Юзеф.
      - Тебе часто снятся кошмары?
      - Не очень.
      Врет.
      - Знаешь, кто я?
      - Вы - Рида Светлая.
      - Хочешь, возьму тебя с собой, и научу, как бороться с дурными снами?
      - Хочу.
      - Но смотри, это будет тяжело и страшно. Запомни, что ты в любой момент можешь уйти.
      - Я не уйду.
      Он и правда не ушел. Хотя, я не раз думала, что утром его не увижу.
      Конрад с Пикколо устроили ему полную обструкцию. (Конечно, неосознанно, но от этого же не легче!)
      Еще бы - на место интеллектуала Кэвина в нашу компанию пришел этот типичный мещанин во дворянстве, который и говорил-то не всегда грамотно.
      Я отдирала от него старые привычки буквально молотком и зубилом.
      Как он бледнел, садясь в седло!
      Как цеплялся за свою челку! Косую, до бровей, чтобы закрыть лоб, спрятать глаза.
      В конце концов, я заявила: "Если завтра увижу тебя с челкой - сама подстригу".
      Этого унижения он вынести уже не смог и побежал к парикмахеру.
      А наутро Пикколо воскликнул: "Да у него же совершенно флорентийское лицо!"
      (Что он тогда имел в виду - непостижимо, особенно, если учесть голландско-польское происхождение Юзефа. Но, наверное, это был комплимент.)
      А потом, когда я поняла, что больше не смогу быть джокером, я отдала ему все - замок, земли, свое имя, свою власть. Он один знал о моем побеге.
      Помню, когда я собирала вещи...
      В спешке, в расстроенных чувствах, потому что уезжать из Дома Ламме, это было все равно, что отрывать бинт от раны.
      Я застыла на стремянке с маленькой копией "Святого источника" Дени в руках и спросила: "Может оставить ее тебе?" - мы оба любили ее одинаково.
      И Юзеф, новоиспеченный мастер иллюзий, в припадке щедрости воскликнул: "Да кантуй ее в бросайер!" (Имелось в виду: "Бросай в контейнер!")
      И благодаря ему, я вспоминала свой отъезд не иначе, как смеясь.
      И вот, вернувшись, я наткнулась на этот холмик.
      Невероятно.
      Конечно, он мог умереть, но почему так рано?
      Они на мне сразу поставили крест.
      Постой, что это? При чем тут это?
      Не помню.
      О чем я думала до?
      Где он ошибся?
      Почему так быстро - и двух лет не прошло?
      Стой, вот что!
      Они на мне сразу поставили крест.
      В первый день. Первой пулей в лоб.
      Дети любят в театре вскакивать с мест.
      Я забыл, что это окоп.
      Потому что даже смерть джокера имеет свою причину.
      Он ошибся. О чем-то забыл.
      Или о ком-то?
      Может быть.
      И знать это очень важно.
      Потому что (И это первая ясная мысль, за которую можно уцепиться.)
      Потому, что мне придется идти следом за ним".
      Черемуха уже давно облетела, но лунноцвет все еще был усыпан белыми гроздьями цветов. Рида наломала веток и укрыла этим живым покрывалом всю могилу. Уже не для Юзефа, для себя, чтобы оставить зарубку на память.
      И, как это часто бывает на похоронах, она грустила больше не о покойном, а о себе. О том, что хоть и отказалась от власти мастера иллюзий, но человеком так и не стала, и не может даже оплакать Юзефа по-настоящему.
      "Хотя, разве ему это сейчас нужно? А мне?"
      Когда Рида вернулась домой, Майкл уже мирно спал. Она велела подавать завтрак и поднялась в свою комнату. Новую, купленную на Земле куртку уже украшала свежая прореха - там, где прошлись птичьи когти. Со временем, конечно, от этих прорех и заплат куртка станет еще ближе и роднее, но сейчас Рида поморщилась и бросила ее в кресло.
      И тут услышала отчаянный вопль Ламме из подвала: "Ай-яй-яй беда!"
      Она бросилась на помощь своему любимцу и застыла.
      Ламме имел в виду ее.
      На кровати сидела, нервно подергивая усами, сфиксида.
      Не огромный хищный ящер Южного Материка, нет, его младший брат, вернее сестра с севера. Молодая самка, размером с леопарда, с бурой складчатой кожей, тяжелыми лапами и серебристой гривой на шее и хребте.
      Ее нижняя челюсть мелко дрожала, словно от смеха, глаза то затягивались мигательной перепонкой, то открывались, и все это не предвещало ничего хорошего. Незнакомая обстановка, чужие запахи и звуки уже взвинтили дикого зверя, и, как только страх достигнет предела сфиксида прыгнет.
      "Ламме, замолчи пожалуйста!" - мысленно попросила Рида.
      Зверек больше ничем не мог ей помочь, но, наверно, переполошил уже криками весь дом. А что толку? Дверь-то на задвижку закрыла она сама, как это всегда бывает.
      И что теперь? Осторожненько попробовать открыть? Или позволить тем, кто снаружи, выломать дверь?
      Бесполезно. Зверюга успеет раньше.
      Рида когда-то охотилась с ручными сфиксидами и была высокого мнения об их реакции.
      Рида так и стояла неподвижно, осмеливаясь смотреть только на задние лапы сфиксиды. В старое время она, не раздумывая долго, ушла бы за Темную Завесу, и ищи ее! Но сейчас, без подготовки, это было верное самоубийство.
      И тут ей еще кое-что пришло в голову.
      Дикую сфиксиду не затащишь силком в комнату.
      Нужна клетка, а клетки не видно.
      Это дает один ма-аленький шанс.
      "Собственно говоря, я ничем не рискую, - подумала Рида. - Если я ошиблась, и это дикая сфиксида, я все равно уже покойница"
      Осторожно она отступила на шаг назад, медленно-медленно дотянулась до маленькой подушечки в кресле...
      (Благослови, Господь, мещанское воспитание Юзефа!)
      ... и шваркнула ее об пол. (Первое резкое движение.)
      Они прыгнули одновременно.
      Сфиксида - вниз. Рида откатилась в сторону.
      Бог хранит безумцев.
      Сфиксида выбрала ту жертву, которая по размеру напоминала ее обычную добычу.
      Пух запорошил ей морду и она гневно зашипела.
      В ту же секунду Рида оказалась у нее за спиной, обеими руками схватила за загривок, подняла в воздух и тряхнула.
      Как наказывает хозяин, когда натаскивает сфиксиду на дичь.
      Как наказывает ящеров в стае вожак.
      - Даун! - рявкнула Рида, прижимая хищницу к полу.
      И с восторгом почувствовала, как расслабляются мышцы под ее пальцами.
      - Даун, - повторила она, придавив хребет зверя для убедительности коленом.
      Сфиксида тяжело задышала и легла.
      Свободной рукой Рида откинула задвижку.
      Среди мужчин, тут же заполнивших дверной проем, она к своему немалому изумлению увидела Майкла.
      Полдюжины револьверных дул нацелились на зверя, а заодно и на нее.
      - Не стрелять! - велела Рида. - Майкл, дайте-ка мне на минутку ваш ремень. Остальные - освободите дорогу.
      Соорудив из ремня что-то вроде ошейника, она вывела сфиксиду за ворота и отпустила. Та, не заставив себя упрашивать, шмыгнула в ближайшие кусты. Рида понадеялась, что она вернется к хозяину, передаст ему привет.
      Под колено ей ткнулся знакомый мокрый нос.
      - Спасибо, Ламме, - прошептала Рида, ей не хотелось, чтобы их услышала понабежавшая из дома прислуга. - Как она попала в мою комнату?
      - Я не знаю, - голосок у Ламме был тихий и жалобный.
      - А кто-нибудь вообще заходил туда?
      - С тряпками для окон, для постели. Но без твари. Я чуял - ее не было.
      - Хелла Рида, прикажете обыскать дом?
      Все-таки их услышали.
      - Прикажу всем возвращаться к своим делам. Обыск ничего не даст. Я еду в монастырь.
      Главное сейчас - Конрад.
      ИНТЕРМЕДИЯ
      Двенадцать лет назад. Туле.
      Это случилось, когда Риде было четырнадцать лет. Как раз после того, как установились месячные.
      Она приехала домой на каникулы. Специально ею никто тогда не занимался - взрослая уже девочка, сможет сама себя развлечь. И она чаще всего валялась на балконе с книгой, или ездила верхом.
      Вот и в тот день она поехала на Гальгеберг - Гору Висельников. Была недалеко от их дома гора с таким вот романтическим названием, а вокруг огромный запущенный парк.
      Осень в тот год была ранняя, на всех тропинках лежали бурые, преющий листья. Из расселин между скалами вылезали осыпанные темной ягодой кусты. Ягоды после недавних дождей уже размякли и забродили. Впрок собирать их было нельзя, но вкус - терпкий, пьяный - Рида потом помнила всю жизнь.
      Она привязала лошадь внизу, у подножия скал, а сама полезла за ягодами. Наверху все еще было довольно цивилизованно, между утесами вились узкие дорожки, попадались полусгнившие остовы скамеек. Кое-где приходилось, правда, прижиматься к стене, но Риде нравилось преодолевать свой страх.
      Так, она и бродила где шагом, где ползком, в сладком бездумье наслаждаясь волей, и вдруг услышала, как за поворотом посыпались вниз мелкие камешки.
      Рида тогда не обратила на это внимания. Обогнула скалу и остановилась в недоумении. Валун что ли скатился на тропинку?
      Но тут валун выпрямился во весь рост и Рида онемела. Это был серый медведь собственной персоной.
      Здешних медведей завезли некогда с Земли первые колонисты для борьбы с местной фауной. Теперь, когда в них не было нужды, они одичали и измельчали. Тот, что стоял сейчас перед Ридой на задних лапах, едва ли достигал двух метров. Но и того было достаточно.
      Их разделяло шагов пять. Справа, разумеется, скала, слева - обрыв. Поворачиваться и бежать нельзя, она знала это твердо. Ружье, конечно, было с ней, только заряжено дробью. А ранить сейчас медведя - верная смерть.
      Он был не слишком зол, но недоволен. Девочка стояла у него на дороге. А уйти ей было некуда.
      И тогда она стала танцевать. Едва ли этот танец получил бы премию на конкурсе. Она просто переминалась с ноги на ногу, похлопывала тихонько-тихонько в ладоши и приговаривала хриплым голосом: "Нам не страшен серый волк! Нам не страшен серый волк!"
      На мишку она не смотрела. И осмелилась поднять глаза только тогда, когда снова зашуршали камешки.
      Справа в скале была узкая, заросшая кустами расселина. По ней медведь и взбирался наверх. Рида увидела только его круглый зад. Подумала: "А не жахнуть ли сейчас дробью снизу? Сорвется, и костей не соберет". Но, конечно, стрелять не стала. Бросилась бежать.
      И шагов через двадцать наткнулась на Клода. Вернее, уткнулась в Клода. Ее тогда даже не удивило, что он оказался здесь. Просто была счастлива.
      А он, как только убедился, что она цела, здорова, не сошла с ума, и все еще в таком ступоре, что не чувствует страха, обнял ее за плечи и сказал:
      - Пошли. Я должен тебе кое-что показать.
      Они поднялись выше, на бывшую смотровую площадку. Туда, куда Рида вышла бы сама, не попадись ей на пути мишка.
      И тут она увидела.
      Маленький вертолетик с автономным генератором защитного поля. (Стоит бешеные деньги.)
      Трое человек с винтовками.
      В стороне маленькая красная горка - огнетушители.
      Вырванная с корнем, разбросанная трава.
      И - открытая клетка.
      - Ты уж меня прости, - сказал Клод. - Поймешь все потом, а сейчас только прости. Иначе было нельзя. Я должен быть уверен, что ты сможешь выдержать такое и не сломаешься.
      Она стояла и смотрела.
      Потом вывернулась, отступила на шаг и плюнула ему под ноги.
      Крикнула:
      - Считай, что не выдержала!
      И бросилась бежать.
      Во второй раз за этот день.
      За ближайшим кустом ее, наконец, вывернуло наизнанку, но Рида была этому только рада. Будто очистилась от всего, что с ней было. Ей хотелось убежать навсегда из дома, из Туле. Казалось, она никогда уже не сможет заговорить с Клодом, а больше ее здесь ничего не держало.
      И все же она вернулась.
      Часа через два, когда уже начала кое-что соображать.
      Облазала все окрестности, нашла гнезда, где лежали снайперы. Они все время держали медведя под прицелом.
      Так что, по большому счету ей ничего не грозило.
      Клоду она потом задала один-единственный вопрос:
      - Для чего нужно было рисковать и тратить кучи денег, если ты мог просто создать иллюзию?
      Он только посмеялся:
      - Хочешь иллюзию страха? Так дело не пойдет. Свой страх надо знать в лицо.
      И стал ее учить.
      Родители о приключениях на Гальгеберг так ничего и не узнали. Как Клоду удалось провернуть все без их ведома, осталось его тайной. За такие способности Рида его и уважала.
      Уважала и любила по-прежнему, но доверять уже не могла.
      Неправда, что дети уязвимее взрослых.
      На кораблях, терпящих бедствие, дети, единственные не сходят с ума от страха.
      Просто, когда душа молода, любая боль кажется ей величайшей несправедливостью, оскорблением. И душа сопротивляется во всю свою нерастраченную силу и не может смириться.
      Потому от детских обид остаются самые глубокие, самые грубые шрамы.
      Такой вот уродливый рубец оставило на Риде посвящение.
      С тех пор она уже не верила. Никогда, никому, ничему.
      Человек непредсказуем, а мир тем более.
      Правда может быть только сиюминутной, в следующее мгновение она оборачивается ложью.
      Впрочем, это и дает свободу. В стабильном мире степень свободы обычно невысока.
      А за такое знание можно заплатить шрамом.
      В древней Ирландии, например, для того, чтобы открыть человеку доступ в иные миры, ему отрубали руку, ногу, и выкалывали глаз.
      Так что, по сравнению с ними, джокеров можно считать гуманистами.
      А медведя Рида потом встретила еще раз. Только тогда она его уже не видела.
      Ехала верхом, в осенние сумерки, через лес, и по беспокойству лошади поняла, что он издали следит за ними.
      Рида запела тогда во весь голос: "Нам не страшен серый волк!", и медведь убрался.
      Чуял, что с нею ружье.
      А, может, его позвал тогда не голод, а смутное воспоминание о людях-хозяевах?
      А на следующий год даже следов медвежьих она не видела. То ли пристрелили, то ли сбежал в леса.
      ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
      ЕЩЕ ОДИН МЕЧТАТЕЛЬ
      30.06. Аржент
      Когда Майкл открыл глаза, за окном жарко дышал все тот же бесконечный день. Он забыл задернуть шторы, и теперь из окна открывался вид на кусок отчаянно-голубого неба, поникшие пряди плюща и обнаженное сияющее солнце.
      Как иногда бывает, сон медлил уйти, продолжался в явь, уже без образов без звуков, просто ощущением иного, невзаправдашнего мира.
      Чем-то это было похоже на эксперимент. На то мгновение, когда мир раскрылся до самой сердцевины, полыхнул семью сотнями цветов, семью тысячами звуков, семью миллионами форм. И, что самое поразительное, Майкл тогда не оглох и не ослеп, а ощущал только ровное, вневременное, какое-то стоячее счастье. "Сколь дивен мир, где посчастливилось нам жить".
      И с тех пор единственным настоящим (и неисполнимым) его желанием было вернуться туда. И малейший отблеск той "изнанки мира", увиденный в обычной жизни, обычными глазами, был драгоценен.
      Майкл лежал, закинув руки за голову, купался в солнечных лучах, и чувствовал себя каким-то беззащитным, беспанцирным моллюском. Ощущение, пожалуй, приятное, благо скорлупка тут, под боком, небрежно брошенная на кресло. Стоит только руку протянуть.
      Можно даже пофантазировать еще, представить себе, что дикое солнце этой планеты смывает сейчас толстую паутину чужих взглядов, налипшую на его лицо, плечи, спину за долгие годы, снимает маску за маской, понемногу добираясь до розового, чуткого, кровоточащего при любом прикосновении нутра.
      И опять же, бояться нечего, можно позволить себе такую немыслимую роскошь, потому что все защиты превосходно отработаны, стоит кому-нибудь постучать в дверь, и Майкл снова обретет контроль над своим лицом.
      Но по мере того, как мысли стали приобретать очертания, Майкл все сильнее ощущал растерянность.
      Обычно, ему было достаточно часа работы с компьютером, и он уже примерно представлял себе структуру общества на планете. А здесь как?