Председатель в ответ на водку выложил балык и сало, но от разговора на темы артефактов и феноменов уклонился, сообщив, что он не специалист в этом вопросе. В словах председателя мне послышалась недоговоренность, и я непринужденно спросил; а может быть, такой специалист в поселке все-таки есть? Председатель попытался замять и эту тему, но я настаивал, и тогда он рассказал мне о семье Черниковых, потомственных саамских шаманов-нойдов, обосновавшихся в поселке с незапамятных времен. Я потребовал подробностей.
      — А что они умеют? — спросил я.
      — Камлать умеют, — ответил председатель, снова наливая мне и себе. — Будущее будто бы умеют предсказывать и прошлое видеть. Со зверьми общаются. Много про них болтают. Только чушь это всё, сказки для малышни.
      — Познакомьте меня с Черниковыми, — попросил я. — Очень хочу посмотреть на камлание.
      — Оплату запросит, — предупредил председатель. — Старший Черников — скряга еще тот.
      — Без вопросов, — сказал я. — Оплачу, сколько потребует.
      Заночевал я у председателя, и на следующий день мы вместе отправились на поиски потомственного шамана Черникова-старшего.
      К тому времени я знал о шаманах довольно много. Шаманизм — это древнейшая религиозная система, дошедшая до наших дней практически без изменений. Я знал подробности шаманской космологии (трехчленное деление мироздания на Верхний, Срединный и Нижний миры, сквозь которые прорастает мировое древо), знал об их мифологии, о тотемах и законах, предметах силы и способности шаманов управлять духами. Я могу рассказывать об этом очень долго, но не о шаманизме сейчас речь. Главное, что при всех своих познаниях я не имел возможности хотя бы раз взглянуть на главный ритуал шаманизма — танец, приводящий исполнителя в экстатическое состояние и называемый камланием. Подвернувшуюся возможность упускать было нельзя.
      Летом над Ловозером солнце не садится, и когда мы в семь часов утра вышли на единственную улицу поселка, там было светло, как днем. Черникова-старшего мы нашли на заднем дворе поселкового продмага. Шаман был маленький, востроносый, с раскосыми глазами. Носил он огромные, размера на три-четыре больше, чем требовалось, кирзачи, ватные штаны и замызганную до невозможности телогрейку. Более всего шаман походил на обычного алкаша из люмпен-пролетариев, коих в большом количестве можно увидеть у рюмочной в любом городе. Видя, что я засомневался, председатель шепнул мне:
      — Он точно шаман. Другого у нас нету. А то, что одет в телогрейку, так это нормально — не в шаманских же лохмотьях ему ходить…
      Я согласился, что да, в телогрейке удобнее и привычнее для постороннего глаза.
      — Я с ним договорюсь, — пообещал председатель.
      Он направился к восседающему на завалинке саамскому дону Хуану и вполголоса заговорил с ним на местном наречии. Шаман отвечал. Причем среди слов незнакомого мне языка нет-нет да проскальзывали родные матерные выражения — нравы здесь были незамысловатые.
      Переговоры продолжались минут десять. Шаман кивал, качал головой, вертел головой, потом показал председателю пять пальцев. Председатель в ответ показал два. Сошлись на четырех.
      Председатель вернулся ко мне.
      — Четыре бутылки водки, — сообщил он итог переговоров, — и будет хоть сутки камлать.
      — Мне так долго не надо, — отозвался я. — Но я согласен. Когда начнем?
      Председатель помялся. Было видно, как он перебарывает себя: с одной стороны, он не верил во всю эту чертовщину, с другой — давали себя знать гены и местные суеверия, не позволяющие простому человеку перечить тому, кто общается с высшими силами.
      — Он спрашивает, что вы хотите попросить у мира духов? Лечение, снятие заговора, предсказание будущего?
      — Нет, — сказал я. — Меня как раз интересует прошлое. Здесь очень интересные места, и я хотел бы услышать о том, что тут происходило тысячу, а лучше — десять тысяч лет назад.
      — Я передам ему.
      Председатель снова отправился на поклон к Черникову, оставив меня ждать. На этот раз разговор не был долгим, председатель быстро вернулся.
      — Ну что?
      — Он готов. Через два часа на берегу. Но только водку вперед. Иначе он не согласен.
      — Вперед так вперед, — отозвался я, доставая из рюкзака четыре бутылки «Столичной». — Вы меня сопроводите?
      Председатель ответил, как мне показалось, чересчур поспешно:
      — Я бы с удовольствием, но работать надо…
      — А как я его пойму?
      — С ним будет внук, — сообщил председатель. — Очень способный парень. Он вам всё переведет.
      — Что ж, — я не стал настаивать, — тогда не смею вас задерживать.
      Через два часа я действительно встретился с Черниковыми на берегу Ловозера, в том месте, на которое мне указал председатель. Впереди шествовал Черников-старший. Я ожидал его увидеть в специфическом шаманском наряде, но Черников, видимо, о моих ожиданиях не подозревал, а потому явился на камлание в чем был: телогрейка, ватные штаны, кирзачи. Еще мне показалось, что он пьян до невменяемости. Затея с камланием нравилась мне всё меньше и меньше.
      Однако, когда он приблизился, я подумал, что не всё еще потеряно, потому что увидел на плече у потомственного шамана большую сумку из выделанной кожи, украшенную бахромой и бисером, составляющими причудливый узор.
      Несколько в отдалении за Черниковым-старшим шел Черников-младший — парнишка лет четырнадцати в простом школьном костюмчике. Подойдя, Черников-старший, не глядя, обошел меня и стал выписывать восьмерки у берега, прислушиваясь, принюхиваясь и что-то бормоча себе под нос. Парнишка, наоборот, направился прямо ко мне.
      — Здравствуйте, — сказал он шепотом. — Меня зовут Игорь. Вы шамана заказывали?
      — Здравствуй, Игорь, — я тоже понизил голос. — Да, это я пригласил твоего деда. Но он как-то странно одет — не по шамански.
      — Разве суть шамана в одежде? — возразил Игорь. Пока мы знакомились, Черников-старший выбрал место и сел прямо на землю, скрестив ноги, лицом на восток. Сумку он положил перед собой. Покопался в ней и извлек первый предмет. Это был коврик, и даже издали мне было видно, что коврик этот самый простой, плетеный и почти новый — из тех, которые домохозяйки стелят на пороге квартиры, чтобы гость мог вытереть ноги. Вторым предметом была алюминиевая миска, затем — свернутая в трубочку пожелтевшая газета, после газеты — детская погремушка, представлявшая собой большой оранжевый шар на пластмассовой рукоятке; за погремушкой, появление которой привело меня в сильное замешательства, из мешка был извлечен барабан — да-да, не бубен, — а знакомый любому с детства «пионерский» барабан. Пребывая в растерянности, я оглянулся на Черникова-младшего:
      — Извини, конечно, Игорь, но я думал, что «орудия шамана» выглядят несколько по-другому. Парнишка пожал плечами:
      — У прадеда они выглядели по-другому. В двадцать втором пришла экспедиция. Ее начальник попросил прадеда покамлать, вот как вы. Посмотрел, послушал, а потом велел чекисту (с ними в экспедиции чекист был) все орудия у прадеда реквизировать. Прадед воспротивился, конечно, и они его расстреляли. Как врага народа. Сумка — всё, что осталось. Но сила шамана не в орудиях — сила в нем самом. И даже после смерти эта сила остается. Те из экспедиции тоже думали, что главное — это побрякушки, а когда их потом в Москве расстреливать начали, никак понять не могли, почему их расстреливают и за что.
      Парнишка рассказывал мне эту страшноватую историю таким спокойным, скучающим голосом, что у меня волосы зашевелились на затылке.
      — А откуда ты всё это знаешь? — спросил я.
      — Дед рассказывал…
      Тем временем Черников-старший разложил на коврике свои орудия и приступил к действу.
      — Подойдем ближе, — предложил Игорь. Мы так и поступили. Внезапно Черников-старший вскочил на ноги. В правой руке он держал погремушку и смотрел прямо на восток. Взмах руки, тихий и сухой треск погремушки. Протяжный крик, потом — речитатив на высокой тональности. Как я уже говорил, саамского не знаю, а потому обратился к Игорю за переводом:
      — Что происходит? Что он говорит?
      — Это подготовка к путешествию, — сообщил парнишка. — Дед заручается поддержкой сил мировых направлений, чтобы они помогли ему.
      — Понятно, — сказал я, хотя, если честно, ничего не понял.
      Раскачиваясь на широко расставленных ногах, словно пьяный (а может быть, и будучи пьяным?), шаман выкрикивал непонятные фразы и ожесточенно тряс погремушкой. Потом он сменил положение, повернувшись лицом к югу. Перебрав основные направления: четыре стороны света, верх и низ, он совершил довольно странный танец: три оборота вокруг собственной оси, пауза, наклон назад, наклон вперед; погремушка то взлетает вверх, то опускается резко вниз. Наконец Черников-старший остановился и сел в прежнюю позу. Полез за пазуху, извлек полиэтиленовый пакетик и, отложив погремушку, высыпал из него в алюминиевую тарелку, стоящую на коврике, какую-то сушеную травку. В полной тишине он достал из кармана ватника спичечный коробок и подпалил сбор. Травка затлела, распространяя неожиданно густой и пахучий дым.
      — Началось, — шепнул мне Игорь. — Смотрите внимательно.
      — А ты не забывай переводить.
      Черников-старший схватил газету и стал размахивать ею, как веером, над миской с тлеющей травой, направляя дым на себя. Возвратно-поступательные движения, которые шаман совершал правой рукой с зажатой в ней газетой, были осмысленны: дым то окутывал голову Черникова-старшего, то струился, обтекая его по бокам на уровне груди.
      — Он очищает себя, — проинформировал меня Игорь. — Еще немного, и он отправится в путешествие,
      И действительно, стоило парнишке произнести эти слова, как его дед с хриплым вскриком отбросил газету, схватил барабан и камлание началось. Шаман двигался кругами, в центре которых находился коврик с «орудиями», ноги его выбивали на сухой земле чечетку, а над головой мелькал барабан. Время от времени Черников-старший ударял в него кулаком, задавая ритм: сначала — медленный, затем — всё более ускоряющийся. Продолжалось это минут двадцать, и я успел заскучать. Зрелище, которое иные комментаторы любят описывать как «завораживающее», на меня произвело скорее гнетущее впечатление: вот с ума сходит человек, а толку?..
      Танец оборвался внезапно. Черников-старший рухнул там, где остановился, растянулся на земле и, уставившись незрячими глазами в небо, быстро-быстро заговорил. Игорь тут же включился, и я услышал следующее:
      — Вижу озеро… Вижу город на берегу… Большой… Красивый… Дома из камня… Вижу дорогу… На дороге — повозки… Их тянут за собой большие лохматые животные… Рыжие… Рыжие… Цвет шерсти — рыжий… И бивни… Большие бивни… Вижу людей… Они управляют этими животными… Они одеты… одеты в шерсть и кожу… На повозках — бочки с рыбой… Повозки везут рыбу в город…
      На несколько секунд Черников-старший замолчал, и мы, обеспокоенно переглянувшись, подошли ближе. Тело лежащего на земле шамана выгнулось, на лице застыла страдальческая гримаса,
      — …Небо темнеет…— вновь забормотал он. — Это летит Куйва… враг саами… я вижу его… я вижу его… он — черный демон… его взгляд сжигает… даже боги боятся его… Я вижу, как Куйва приближается… Ветер и рев… Люди на дороге… кричат… разбегаются… На дороге — пламя… горят повозки… горят животные… они бегут… бегут и горят…
      Черникова-старшего трясло крупной дрожью, но он продолжал говорить:
      — …Люди боятся Куйву… но старый нойд знает… нойд знает, как изгнать Куйву… Я вижу старого нойда… он проводит обряд… он обращается к Айеке … Айеке… Айеке… Айеке бросает вызов черному демону… Я вижу… полыхает небо… гремит гром, и сверкают молнии… Айеке и Куйва бьются насмерть… Я вижу их крылатые тени… Ночь сменяет день… день сменяет ночь… Айеке и Куйва продолжают битву… Я вижу… на город сыплется зола… люди бегут… рыжие животные бегут… Но Куйва ослабел… он не может драться… Айеке наносит еще один удар… Я вижу… Куйва падает… он падает… падает… падает…
      Шаман затих.
      — Это всё? — спросил я по прошествии пяти минут, которые мы с Игорем провели в полном молчании, наблюдая за успокоившимся и словно заснувшим Черниковым.
      Игорь пожал плечами.
      — Не знаю, — ответил он. — Может быть, всё… Наверное, всё.
      — Не густо, — сказал я разочарованно. — И что-то мне эта легенда напоминает…
      Парнишка с искренним недоумением воззрился на меня:
      — Какая легенда?
      — Ту, что рассказал нам сейчас твой дед.
      — Это не легенда, — обиделся Игорь. — Он видел то, что происходило когда-то на самом деле.
      — Ну-ну, — я не стал спорить, хотя уже твердо решил, что потратил четыре бутылки водки зря: устроенное на моих глазах низкопробное шоу таких затрат не стоило.
      Поскольку мы стояли очень близко к «спящему» шаману, а делать было совершенно нечего, я принялся изучать разложенные на коврике «орудия». Подобрал газету, с помощью которой Черников-старший окуривал самого себя. Развернул. Это оказался старый номер газеты «На страже Родины» — пожелтевший, мятый, а кое-где надорванный. В глаза мне бросилась фотография — улыбающееся лицо, скрытое до половины защитными очками летного шлема.
      И тут шаман снова вскочил на ноги. Он сделал это так быстро и пружинисто, что я не успел отреагировать, и через секунду Черников-старший стоял вплотную ко мне и держал меня грязными толстыми пальцами за отвороты куртки.
      — Ты! — произнес он громко и вполне по-русски, дыхнув мне в лицо перегаром. — Я видел тебя…
      Я посмотрел шаману в глаза и содрогнулся. Такой взгляд сымитировать попросту невозможно — остановившийся, темный, нечеловеческий взгляд.
      — Ты… ты… — шаман затрясся и выпустил меня. — Ты… Айеке…— наконец выговорил он.
      После этого Черников-старший отступил и вдруг медленно опустился на колени. Склонил голову. И замолчал.
      Игорь ухватил меня за рукав.
      — Идемте, идемте, — позвал он. — Теперь нужно уходить.
      — Но почему? — воспротивился я, мне казалось, что начинается самое интересное.
      Но парнишка был непреклонен.
      — Нужно уходить, — настаивал он и уже тащил меня вдоль берега к поселку, а я оглядывался на ходу, пытаясь разглядеть, что же такое будет вытворять шаман, чего мне не положено видеть.
      Черников-старший оставался в той же позе, и никаких признаков того, что он сейчас снова «пустится в пляс», я не заметил.
      Когда мы отошли достаточно далеко, Игорь остановился, внимательно посмотрел на меня снизу вверх и спросил:
      — У вас сигаретки не найдется? Я развел руками:
      — Не курю. Да и ты молод еще для этого. Парнишка вздохнул и отвернулся.
      — Скажи-ка, Игорь, — обратился я к нему, — а что твой дед имел в виду, когда говорил, что видел меня… э-э-э… там… и называл меня Айеке?
      — Не вас он там видел, — отозвался парнишка. — Айеке — бог, а какой из вас бог? Я приосанился:
      — Ну, в некотором смысле все люди — боги. Игорь покивал с отстраненным видом.
      — Вы не Айеке, — поставил он меня в известность, — скажем так, вы его частица. Вы верите в силу неба, а значит, Айеке — ваш бог.
      — Но я не верю ни в какого Айеке, — возразил я. — Или я тебя неправильно понял?
      — Вы верите, — сказал парнишка очень серьезно. — Нет людей без веры. Они могут ничего —не знать о своей вере, но это ничего не значит. Всё равно все их желания, чувства, поступки опираются на эту веру. Ваша вера — небо. И где бы вы ни были, что бы вы ни делали, эта вера сопровождает вас и управляет вами.
      — Хорошо, — кивнул я. — Допустим, моя вера — небо. Но если ты так здорово разбираешься в этих делах, может быть, ты скажешь, почему боги, в которых мы веруем, столь жестоки к нам, людям?
      Признаться, этим вопросом я рассчитывал загнать Игоря в тупик. Ну в самом деле, откуда четырнадцатилетнему подростку знать ответ на вопрос, которым на протяжении пары тысяч лет задаются мудрейшие из мудрейших, философы и теологи. Но парнишка не смутился:
      — А кто вам сказал, что те боги, в которых вы веруете, существуют на самом деле? Я поперхнулся:
      — А кто тебе сказал, что Айеке существует на самом деле?
      — Дед сказал. Он видел Айеке своими глазами, а значит, Айеке существует на самом деле. Я всплеснул руками:
      — Не понимаю!
      — Боги, которых вы обвиняете в своих бедах, выдуманы людьми. Люди вообще склонны обвинять в своих бедах кого угодно, только не себя — вот и придумывают жестоких богов. Русским лучше — они на распутье, а потому ближе к истинным богам.
      Я ошалел.
      — На каком распутье?..
      — А вы этого не видите? Всё, что происходит сейчас — это распутье. Общей веры нет, есть много маленьких вер — тех, что создаются душой, а не помутненным от страха разумом. У русских есть выбор. А это всегда хорошо, когда есть выбор…
      — Ну, мальчик, быть тебе академиком, — подытожил я.
      На этом наша беседа завершилась. Минул еще один день, и в поселок снова прибыл вертолет.
      — Как успехи? — полюбопытствовали вертолетчики.
      Я пожаловался на горькую судьбу, которая разлучила меня с экспедицией.
      — Хоть у Черникова побывал? — спросил командир экипажа.
      — Откуда вы знаете?..
      Вертолетчики зашлись от смеха.
      — Да у него все уже побывали. Пользуется популярностью, что твоя Шарон Стоун. Потому и не просыхает — «горючим» всегда снабдят.
      — А что, Черников тебе подарка не сделал? — поинтересовался командир экипажа.
      — Какого подарка? — удивился я. Командир с понимающей улыбкой подмигнул:
      — Не хочешь показывать? Ну-ну. Мы-то знаем, что он всем подарки дарит, и каждый со смыслом, потому не все и показывают.
      Я пожал плечами. И только по прибытии на базу, разбирая рюкзак, обнаружил, что вертолетчик был прав: Черников никого не отпускает без подарка — сделал он подарок и мне. В одном из карманов рюкзака лежал маленький бумажный сверток. Внутри свертка я нашел рукотворную поделку. Это была вырезанная из кости мамонта, грубая, но вполне узнаваемая модель истребителя «МиГ-23»…

* * *

      — Вот так, Руслан, — закончил свое повествование Громов. — В этом суть нашей веры. Она незаметна только потому, что состоит из великого множества маленьких вер, у каждого — своя; эти веры часто вступают в противоречие, и со стороны мы, наверное, кажемся безалаберным народом с беспорядочным мировоззрением и противоречивыми убеждениями. Возможно, это язычество, но более достойное человека, чем слепая вера в единого для всех Бога, приказывающего убивать.
      Лариса вздохнула восхищенно:
      — Как хорошо вы рассказываете, Константин Кириллович.
      — Да, забавная теория, — согласился Гена. — Многое объясняющая.
      — Бред, — высказался Рашидов; говорил он медленно, с некоторым трудом. — Фантазии чокнутого патриота, — но было видно, что и его рассказ Громова задел за живое.
      — Что ж, — Громов пожал плечами. — Это твое мнение.
      — Вера, вера, — забормотал Рашидов. — Да, трепать языком по поводу веры вы мастера. А вот на деле…
      — А что «на деле»?
      — Способен ты делом свою веру отстоять? В честном поединке?
      — Не понял, — протянул Громов, хотя уже начал понимать.
      — Я вызываю тебя на поединок! — заявил Рашидов, сверкая глазами. — Я хочу испытать твою веру. Поединок. Моя вера против твоей.
      — Задело, значит?
      — Молчи и слушай. Нам нужны два ножа. Хороших ножа. Длинных и остро заточенных. Когда этот мальчишка их подготовит, я выберу нож себе, а ты возьмешь оставшийся. Готов ты к такому? Или твоя вера не допускает поединков равных по силе противников? Только на «биче» с полной боевой против «духов» с огнестрельными пукалками?
      — Почему же? — медленно произнес Громов. — Очень даже допускает. Я принимаю твой вызов.
      — Да вы все с ума посходили! — крикнула Лариса.
      — Будьте благоразумны, девушка, — сказал Рашидов, осклабившись. — Кто-нибудь из нас двоих выживет, в ином случае умрут многие…
      — Гена, — обратился Громов к будущему синоптику, — ты слышал, о чем просил Руслан? Нам нужно два ножа — с крепкими рукоятками, одинаковой длины и остро заточенных. Сделаешь?
      Гена потрясенно кивнул. Такого оборота событий он совсем не ожидал, а потому глаза у него были совершенно круглые.
      — В таком случае делай.
      Двигаясь, словно сомнамбула, Гена выдвинул ящик с инструментами и принялся в нем копаться. А Громов встал и наклонился к Рашидову.
      — Интересная деталь, — сказал он, глядя Руслану в глаза. — Вы, поклонники агрессивных монотеистических религий, очень любите шантажировать своих противников гибелью многих людей — к чему бы это?
      Он хотел уязвить Руслана, но тот оказался неуязвим.
      — А вы — нападать вдвоем на одного, — отвечал Рашидов. — Эй ты, сопляк, пошевеливайся! — поторопил он Гену с веселым бешенством. — Грядет великая война за веру, и мы на острие этой войны…

Глава одиннадцатая. ШПИОНСКИЕ СТРАСТИ.