Пираты XXI века - Операция «Снегопад»

      — Надо бы чего-нибудь родным прикупить, — заметил Стуколин. — Деньги у нас есть, — он похлопал себя по карману, где лежал конверт с «довольствием» от президента.
      Друзья с ним согласились. Отправились в поход по магазинам. Громов выдвинул идею, что брать нужно нечто соответствующее Москве и московскому духу — то, чего ни в каком другом городе не купишь. Через час он пожалел, что вообще об этом заикнулся. В московских магазинах можно было купить предмет, символизирующий любой город на планете: питерскую «Балтику» и гонконговские кроссовки, екатеринбургские самоцветы и тайваньские магнитолы, парижские чулки и нью-йоркские презервативы. Не было только одного — исконного местного продукта.
      — Может, мы не там смотрим? — предположил Лукашевич на выходе из очередного шопа, — Может быть, надо какой-нибудь специализированный магазин поискать?
      — Может быть… — пробурчал Громов. — Но время уже поджимает. Предлагаю остановиться на том, что есть.
      Остановились на том, что есть. Громов купил жене пару хороших зимних сапог. Лукашевич подумал и приобрел для Зои набор украшений из настоящей кожи. Стуколин, почесав в затылке, разорился на серебряный портсигар для отца.
      — Ну вот, — сказал Громов с некоторым облегчением. — Поздравляю с покупками. Куда теперь направим свои стопы? Есть предложения?
      — На ВДНХ! — высказался Стуколин.
      — Почему на ВДНХ? — удивился Громов.
      — Всю жизнь мечтал побывать на Выставке достижений народного хозяйства. Хочу достижений!
      — Ты что скажешь, Алексей? — обратился майор к Лукашевичу.
      Тот пожал плечами:
      — Почему бы и нет?
      И они поехали на ВДНХ. На этот раз жалеть о том, что сунулся с инициативой, пришлось Стуколину.
      — Да-а… — высказался он, разглядывая длинные ряды ларьков и шашлычных, заполонивших аллеи Выставки. — «Клуб на улице Нагорной стал общественной уборной; наш родной центральный рынок стал похож на грязный склад…» — пропел он, несносно фальшивя.
      Громов поморщился. Но возразить ему было нечего: когда он был на Выставке в последний раз, всё здесь выглядело совершенно иначе — не так убого. По счастью, милосердные сумерки скрыли от взора офицеров большинство неприглядных подробностей. Оскальзываясь в жидкой грязи и матюгаясь, друзья добрели до павильона «Машиностроение», где получили возможность полюбоваться на стадо «тушек» и одинокий, латаный-перелатаный «Як-38 ». Стуколин подошел к «Яку» и погладил его по фюзеляжу.
      — Бедняга, — сказал старший лейтенант. — Затащили тебя сюда, болезного.
      — Да он без движков и без подвески, — заметил Лукашевич, обойдя истребитель.
      — Ну и что? Всё равно наш, свой.
      Стуколин снова погладил фюзеляж с таким выражением, словно не видел боевых истребителей лет сто, а теперь обрадовался старому надежному другу.
      Громов сходил к павильону, убедился, что тот уже закрыт, ознакомился с рекламой фирмы, которая, как оказалось, этот павильон снимает в качестве своей главной торговой точки, и вернулся к лейтенантам.
      — Всё, хватит, — заявил он. — Я хочу жрать. Кто-нибудь составит мне компанию?
      Составить компанию захотели все. Из большого числа палаток, промышляющих изготовлением и торговлей шашлыков, выбрали наиболее прилично выглядевшую — аккуратный домик с большим окном и столиками внутри. Ввалились шумной гурьбой и заказали по порции шашлыка из молодой телятины. К шашлыкам, как и полагается, взяли водочку.
      Первую рюмку приняли на грудь молча, без тостов. Накинулись на еду, поглощая обжигающе горячее мясо с остервенением, закусывая это дело горячим лавашем и луком в уксусе. После того как утолили первый голод и даже стали подумывать, не заказать ли еще порцию, Громов собственноручно разлил водку по рюмкам и тихо сказал:
      — Вот теперь самое время помянуть погибших. Стуколин и Лукашевич переглянулись и синхронно потянулись к рюмкам.
      — Давайте, братцы, помянем всех, кого нет больше с нами, — продолжал Громов, глядя в стол. — Пусть земля им будет пухом.
      Помянули. Помянули отчаянного сверхсрочника Женю Яровенко. Помянули лейтенанта Беленкова. Помянули советника Маканина.
      — «Архангел нам скажет: „В раю будет туго", — тихонько напел знаток Высоцкого Стуколин, — но только ворота щелк. Мы Бога попросим: „Впишите нас с другом в какой-нибудь ангельский полк"».
      Посиделки в шашлычной не затянулись. Когда офицеры прикончили вторую порцию шашлыка и вторую бутылку водки, буфетчица намекнула им, что пора и честь знать, заведение закрывается. Слегка осоловевший Громов кивнул и тут же получил счет. Поглядев на колонки цифр, он присвистнул:
      — Однако!
      Цены здесь кусались. Но делать нечего — расплатившись из «президентского довольствия», офицеры покинули шашлычную. Гулять по Москве им уже расхотелось, и, не долго думая, они завернули в первый попавшийся круглосуточный ресторан. И снова взяли водку.
      Дальнейшее Лукашевичу запомнилось плохо. Сказалось наконец количество выпитого за день. Даже мясо не помогло. Впоследствии Алексей перебирал в памяти отдельные эпизоды первого и последнего вечера в Москве, но цельной картинки не получалось. Он помнил, как они пили в ресторане, как заказывали оркестру «„Як" — истребитель», как поднимали тосты, но, хоть убей, не мог вспомнить, из-за чего начался спор с бритоголовым нуворишем, отмечавшим в том же ресторане очередную сделку. Спор закончился безобразной дракой с опрокидыванием столов. Стуколин врезал и нуворишу, и подбежавшему охраннику.
      — Я — Герой России! — ревел он. — А вы кто? Дерьмо!..
      Громов попытался прекратить эту нелепую ссору, но тоже получил по физиономии — от разъяренного нувориша, К драке пришлось подключиться Лукашевичу: допустить, чтобы у него на глазах избивали его командира, он не мог.
      Потом все они как-то сразу очутились в отделении милиции, в «крысятнике». Стуколин продолжал буйствовать, хватаясь разбитыми в кровь руками за прутья решетки и жутко матерясь. Бритоголовый нувориш, сидя на табурете и утираясь платочком, давал показания. Сонный, вялый лейтенант милиции заносил эти показания на бумагу. Второй милиционер — в пятнистом комбинезоне — прохаживался по помещению, поигрывая дубинкой и с нехорошим, темным весельем поглядывая на арестованных офицеров. Лукашевич, у которого дико болела голова, тем не менее в первую очередь проверил карманы. Карманы оказались вывернуты: ни удостоверения, ни ордена, ни довольствия, ни военного билета — всё изъяли.
      Лейтенант закончил с показаниями, попросил нувориша расписаться и обратился к своему пятнистому компаньону с вопросом:
      — Ну что, Сева, надо бы их в комендатуру сдать?
      — Можно и в комендатуру, — согласился пятнистый. — Только я бы еще с ними поработал.
      Сказавши так, пятнистый выразительно взмахнул дубинкой.
      — Свиньи какие, — пояснил он свою мысль. — Приехали, понимаешь, в Москву и сразу нажрались. Дома у себя нажирайтесь.
      Он приблизился к решетке «крысятника» и вдруг резко ударил дубинкой по пальцам державшегося за прутья Стуколина. Тот заорал благим матом, отскочив от решетки.
      — Что вы себе позволяете? — разъярился теперь уже Громов. — Мы военнослужащие, мы офицеры. Немедленно свяжитесь с комендантом.
      — С комендантом мы свяжемся, — сказал пятнистый. — Но только тогда, майор, когда этого захочу я. И от твоего поведения зависит, захочу я этого или нет.
      Громов побледнел от едва сдерживаемой ярости. И всё бы кончилось очень плохо, но тут дверь распахнулась и в отделении появился Фокин в сопровождении какого-то высокого милицейского чина. Лейтенант и пятнистый встали навытяжку.
      — Ага, они здесь, — отметил Фокин. — Что же вы, товарищи офицеры? — обратился он к плененным офицерам. — Без опеки и часа не можете?
      Лейтенант, выйдя из-за стойки, доложил чину, за что и при каких обстоятельствах были арестованы офицеры. Чин кивнул, но видно было, что решает здесь не он, а этот вот молодой человек.
      — Открывайте клетку, — приказал Фокин. — Через час у них поезд.
      Замок с «крысятника» был снят, и офицеры выпущены на волю.
      — Пусть личные вещи вернут, — сварливо потребовал Лукашевич. — И деньги.
      — Денег у них не было, — быстро сказал лейтенант. — Всё пропили.
      — Личные вещи вернуть! — распорядился Фокин с брезгливой миной.
      На вокзал офицеров привезли под конвоем из трех автоматчиков. Словно уголовников-рецидивистов. Мрачные офицеры вошли в вагон, и поезд почти сразу тронулся.
      Стуколин под причитания пожилой проводницы высунулся из вагона и проорал, потрясая окровавленным кулаком;
      — Я еще вернусь, суки! Я вам, тварям, еще задам!
      — Всё! Всё! Успокойся! — прикрикнул на него Громов.
      Стуколин послушался. Сплюнул на пол и утер рукавом раскрасневшееся лицо.
      — И все-таки они суки, — произнес он уже тихо, но непоколебимо. — Твари продажные. Мы за них, а они нас…
      — Надоело, — сказал Громов. — Все твои вопли мне надоели.
      Стуколин понурился. Не так, совсем не так представлялась ему эта поездка в Москву. Офицеры прошли в купе. На этот раз четвертое место оказалось занято. На диване сидел полный и лысоватый человек в очках, рядом с ним лежала гитара в чехле. Он с понятным удивлением и даже озабоченностью воззрился на опухших и побитых офицеров, но те быстро привели себя в порядок и чинно расселись пить чай.
      — Давайте познакомимся? — предложил Стуколин, обращаясь к новому попутчику.
      — Давайте, — согласился тот. — Меня зовут Михаил.
      — А кто вы по профессии? — с любопытством спросил Стуколин.
      — Я — автор, — сообщил Михаил со смущенной улыбкой. — Профессиональный автор. Пишу песни, пою их перед публикой. Тем и живу.
      — А нам споете?
      — Мне не хотелось бы… — Михаил еще более смутился. — Поздно, да и надо ли?
      — Надо! — заявил Стуколин. — Хотя бы одну, — добавил он просительно.
      — Одну исполню, — согласился Михаил, Он расчехлил гитару, перебрал струны, чуть-чуть подстроил.
      — Что вам спеть?
      — А что вы обычно поете? — спросил вежливый Громов.
      — У меня много самых разных… произведений. Какая тема вам ближе всего?
      — Про пилотов что-нибудь есть? — снова встрял Стуколин. — Об истребителях? О войне?
      — Об истребителях? — Михаил покачал головой. — Об этом у меня ничего нет. О войне? Пожалуй, спою о войне.
      Он еще подстроил гитару и тихим ровным голосом запел:
      Теплый дом, сытный стол, брудершафт с поцелуем — Всё потом, всё потом, а теперь недосуг. Собирайся, солдат, и пойдем повоюем, Что потом — то потом, что теперь — то вокруг. — Кто кого, кто куда — мы приказ не нарушим. Мы присяге верны, хоть огнем всё гори. Теплой кровью по горло зальемся снаружи И трофейным портвейном — по горло внутри. Наше черное время не кончится с нами. Нас вода унесет. А оно — над водой Повисит, переждет и вернется с войсками, И никто ему снова не скажет: «Долой !»
      Эти стихи, положенные на красивую грустную мелодию, действовали безотказно. Лукашевич вдруг почувствовал, как у него увлажнились глаза. Он поспешно наклонил голову, чтобы никто, не дай Бог, не увидел его слез.
      «Вот тоже казус, — подумал он. — Плачущий герой».
      — «Наше черное время не кончится с нами»… — повторил Стуколин враз охрипшим голосом, когда стихли последние аккорды новой для него песни. — «И никто ему снова не скажет: Долой!»… Отличная песня!
      — Рад, что вам понравилось, — сказал Михаил, зачехляя инструмент. — А теперь, если позволите, я откланяюсь.
      — Да, пожалуйста, — ответил за всех Громов.
      Майор снова смотрел в окно, и Лукашевич подумал, что, может быть, его непреклонный и отчаянно смелый командир, от которого не услышишь и слова жалобы, тоже не хочет, чтобы кто-нибудь увидел горе и слезы на его лице.
      Михаил встал, забросил гитару на багажную полку, после чего принялся готовить себе постель, а трое офицеров из далекой отсюда воинской части 461-13 «бис», пираты президента, молча слушали перестук колес поезда, идущего по огромной заснеженной стране — поезда, идущего с востока на запад…
      Эпилог. ПИРАТЫ XXI ВЕКА.

* * *

(Средняя Азия, июль 1999 года)

      — Первый, — прозвучало в эфире, — доложите о готовности.
      — Первый к взлету готов.
      — Второй, доложите о готовности.
      — Второй к взлету готов.
      — Третий, доложите о готовности.
      — Третий к взлету готов. Короткая пауза.
      — Первый, второй, третий, взлет разрешаю. Приступайте к выполнению задания.
      Тяжелая стальная створка с грохотом откатилась вправо, открывая белую взлетно-посадочную полосу под нестерпимо ярким небом. Громов медленно вывел штурмовик из подземного ангара. И сразу увеличил обороты двигателя — полоса была не из тех, по которым можно долго разгоняться.
      Машина быстро и легко набрала скорость, оторвалась от земли. Громов убрал шасси, сверился с компасом и лег на заданный курс. Беглого взгляда, брошенного назад, майору хватило, чтобы убедиться: «второй» и «третий» без проблем заняли предписанный им эшелон. В переговоры с ведомыми Громов вступать не стал: инструктор требовал соблюдать по возможности радиомолчание.
      До цели — двадцать четыре минуты лету, и столько же — обратно. Есть время подумать, что делаешь и зачем делаешь.
      Штурмовики шли на предельно малой высоте, приходилось активно маневрировать, чтобы вписаться в прихотливый рельеф, но опытные руки всё делали сами, и голова была свободна для любых, самых сторонних размышлений. Громов вспомнил полковника Зартайского. С той памятной встречи на даче президента (впрочем, ни один из новоиспеченных Героев России не был уверен, что встреча состоялась именно на даче президента) минуло пять месяцев, и Константин виделся с полковником Зартайским еще три раза. После каждой новой встречи с этим загадочным «полномочным представителем» жизнь трех офицеров из воинской части 461-13 «бис» изменялась самым коренным образом. После первой — два с половиной месяца назад — все трое были уволены в запас, после чего очутились в специальном лагере под Казанью, о существовании которого до сих пор ни один из них не знал. Здесь они прошли ускоренный курс подготовки, освоив новую для себя машину — штурмовик «Су-25Т». После второй встречи — еще через два месяца — пилотов перебросили на некую военную базу, спрятанную в горах, местоположение которых на земном шаре какое-то время оставалось для офицеров загадкой номер один. И вот наконец третья встреча. Зартайский появился на базе внезапно, и был он один, без обычного сопровождения. Пригласив пилотов в отдельную комнату и закрыв дверь на ключ, полковник вручил Громову кожаную папку.
      «Здесь карты, маршрут, полетное задание, цели и сроки, — сообщил полковник. — Никто из персонала базы видеть этого не должен, — предупредил он тут же. — Вам всё понятно, товарищи офицеры?»
      Пилоты переглянулись.
      «Мне непонятно только одно, — сказал Стуколин и потер кулак, — кто мы? Честные пираты или грязные наемники?»
      Зартайский поднял брови.
      «Вы — офицеры Российской армии», — сказал он с нажимом.
      «Уволенные в запас офицеры Российской армии». — напомнил ему Громов.
      Полковник поморщился.
      «Мы это уже обговаривали, — заметил он. — Стоит ли возвращаться к пройденному?»
      «Мы особо обговаривали, что от нас не будет секретов. Мы должны быть в курсе, что мы делаем и почему это необходимо. Это было отдельное и обязательное условие».
      «Что ж, — сказал Зартайский, не моргнув глазом, — мы действительно это обговаривали».
      И он рассказал. Лучше бы он этого не делал…
      Пискнул сигнал — автоматизированная система управления самолетом САУ-8 информировала пилота, что штурмовик входит в район нахождения цели. Впереди расстилалась более или менее равнинная местность, и где-то там, в излучине узкой речушки, располагался лагерь «сепаратистов-экстремистов», как назвал их Зартайский. Лагерь был практически неприкрыт — идеальная мишень для бомбометания, вот только «сепаратисты-экстремисты» эти, как оказалось, предпочитали путешествовать по просторам своей родины не в одиночку, а в окружении семьи — чад и домочадцев.
      «Это война, — сказал тогда Зартайский. — Не мне объяснять вам, товарищи офицеры, что такое война».
      «Но война не объявлена!» — воскликнул Лукашевич.
      «Мы бы с удовольствием объявили войну, — сказал Зартайский спокойно. — Тем более что фактически она уже идет. Но наши политики…»
      Он не закончил начатую фразу, но всё было ясно и так.
      «А верховный главнокомандующий в курсе?» — на всякий случай уточнил Стуколин.
      «А как же, — Зартайский вдруг с совершенно идиотским видом подмигнул. — Он в курсе с самого начала».
      Вот и понимай как хочешь. Хочешь — понимай, что ты патриот и защитник Родины, а хочешь — что ты сепаратист-экстремист ничем не хуже, но и не лучше тех, в лагере, который ты летишь бомбить. Но самое страшное, что выбора нет: и в том, и в другом случае. Однажды они уже стали пиратами (хотя здесь лучше подошло бы слово корсары ), подписались на дело, которое можно назвать «спецоперацией», а можно… м-да… об этом лучше не думать.
      «Да не расстраивайтесь вы так, — сказал тогда Зартайский, — У нас нет причин вас кидать».
      «Как вы сказали?» — переспросил Громов.
      «Нет причин кидать, — пояснил Зартайский. — Есть такой новомодный глагол».
      До цели оставались считанные километры. Оптико-электронная система «Шквал» прицельного комплекса И-251 осуществила обнаружение и захват цели, точнее — даже группы целей. Пилоту оставалось только нажать на кнопку.
      Громов медлил. Почему? Может быть, потому, что у него самого где-то в далеком отсюда и, по слухам, изнывающем от немыслимой жары Петербурге остались жена и сын, и они тоже ни в чем не виноваты. Как не виноваты дети и жены тех — в лагере.
      «Это война», — сказал тогда Зартайский.
      Громов нажал на кнопку. Штурмовик тряхнуло, и две почти идеально прямые дымные полосы определили собой направление, в котором ушли выпущенные ракеты. Больше майор не колебался. Он выпустил еще две ракеты и, отстрелив инфракрасные ловушки на случай, если кто-нибудь из «сепаратистов-экстремистов» захочет поиграться со «стингером», положил штурмовик на обратный курс.
      Вслед за ним выполнили боевую задачу и пристроились в хвост штурмовики Лукашевича и Стуколина. На равнине, в излучине безымянной речушки, медленно и страшно поднималась к небу, заслоняя солнце, сплошная стена черного дыма.
      А пираты возвращались на базу. Впереди их ждала большая война.