Автор хотел бы выразить искреннюю признательность:
       — Виталию Гришечкину за моральную и материальную поддержку,
       — Александру Прозорову за ценные советы и суровую критику,
       — Андрею Балабухе за многолетнюю бескорыстную помощь,
       — а также всем участникам сетевой конференции RU.AVIATION за интересные рассказы о современной авиации.

 

(Аэропорт Ле-Бурже, Франция, июль 1996 года)

      Имитация воздушного боя — это тонкая, выверенная до мелочей и тщательно отрепетированная игра. Здесь, в Европе, в густонаселенном районе да еще на авиационном шоу, когда внизу тысячи туристов и местных жителей, среди которых немало офицеров и дипломатов со всего света, нельзя допустить ни единой ошибки. Не до мальчишеских выходок, которые мог себе позволить коллега Карабасов на авиабазе Лэнгли, что в штате Вирджиния . И Громов не собирался выпендриваться. Собственно, его и выбрали для участия в этом шоу потому, что он в отличие от большинства «витязей» не любил выпендриваться, на любой вопрос по технике высшего пилотажа отвечая просто: «Это я могу сделать» или: «Этого я не могу сделать».
      За неделю до авиашоу они засели в гостиничном номере с Жаком Арто, которому предстояло пилотировать истребитель условного противника — французский «Мираж-2000 » — и, наливаясь до бровей апельсиновым соком, расчертили схему предстоящего показательного боя. Обговорили каждый маневр. Для разминки — преследование. Сначала «Мираж» преследует «Сухого», затем «Сухой» делает кобру Пугачева , «Мираж» проскакивает под ним, и роли меняются. После выполнения еще целого ряда фигур и маневров — «горка», «хук», «колокол» и так далее — был запланирован встречный бой, когда истребители должны были идти друг на друга, нос в нос, и в последний момент, когда у зрителей захватит дух от, кажется, неизбежного столкновения, разойтись и под аплодисменты совершить посадку на аэродром.
      Капитан Арто оказался свойским парнем. Не из тех тупоумных патриотов, что кичатся собственной «легендарной» техникой и слышать не хотят о сотрудничестве с «отсталыми» русскими. Оказалось, что дед его воевал в составе знаменитого полка «Нормандия-Неман», летал на «Як-3», а после войны заделался ярым сталинистом. Умер он совсем недавно от внезапного инсульта, хотя всю жизнь держался молодцом и на здоровье не жаловался. Сам Жак Арто сталинистом не сделался (да и с чего бы молодому человеку, родившемуся в «Столице мира», в свободном и процветающем Париже, становиться сталинистом?), но доброжелательное отношение к русским он у деда перенял и был рад сотрудничеству с блестящим русским офицером из группы, прославленной своими необычными трюками на самых современных машинах.
      Обговорив детали, Громов и Арто взялись за отработку каждой фигуры индивидуально и в спарке. Шоу должно было получиться на славу.
      День показательных выступлений пилотажных групп на международном авиационной салоне в Ле-Бурже выдался ясный и солнечный — «видимость девять баллов», как принято говорить среди специалистов. В десять утра все участники показательных выступлений заняли свои места в кабинах самолетов. «Мираж» Жака стоял на площадке крыло к крылу к «Сухому», и Громов с Арто довольно весело проводили время, обмениваясь двусмысленными жестами.
      Наконец поступило разрешение начинать. Первым взлетел Арто. Красавец «Мираж» с изображением трехцветного (напоминающего современный российский) флага на фюзеляже легко разбежался на полосе и ушел свечой в небо. Громов хмыкнул скептически и тоже направил машину на взлет. Его «Су-27», принадлежащий пилотажной группе «Русские витязи», не имел камуфляжной раскраски, он был предназначен для достижения других — чисто рекламных — целей, а потому выглядел как конфетка в пестрой упаковке. При этом преобладали три цвета: белый, красный, голубой. По фюзеляжу под кабиной пилота тянулась надпись красным по белому: «РУССКИЕ ВИТЯЗИ». На широких крыльях словно бы расстелен российский флаг. Маленькие красные звездочки с белой каймой нанесены ближе к закрылкам. На хвостовом оперении — роскошная эмблема, знаменитые «крылышки» на фоне солнца. Чудо, а не самолет.
      Громов поднял машину в воздух без каких-либо проблем, сделал круг над летным полем, чтобы зрители могли полюбоваться совершенством форм одного из лучших российских перехватчиков. Потом с земли распорядились: «Вступайте в игру», и круговерть воздушного боя началась.
      Первоначально всё шло по плану. «Сухой» и «Мираж» выделывали трюки: гонялись друг за другом, расчерчивая воздух замысловатыми виражами. Лишь раз Громову показалось, что Арто перегнул, крутанув незапланированную «бочку» на предельно малой высоте. «Выпендрежник, — подумал Громов неодобрительно. — Циркач».
      Двадцать минут пилоты развлекали собравшуюся внизу публику, заставляя ее то вздрагивать от ужаса, то облегченно переводить дух — полный набор острых ощущений. Пора было закругляться, о чем Константин и сказал Жаку на волне прямой связи между самолетами. Арто чуть запыхавшимся голосом, словно пробежал перед тем стометровку на зачет, подтвердил, что понял сообщение и готов выполнить последний из запланированных маневров.
      Истребители разошлись на удаление в пять километров друг от друга, уравняли высоту и, врубив форсаж, рванулись навстречу друг другу, как два спущенных с цепи боевых пса. Неладное Громов почувствовал на четвертой секунде после начала «встречного боя». «Мираж» Арто клюнул носом, на такой скорости сразу потеряв высоту. Арто попытался вернуться на исходную. Оказалось, что сделать это не так-то просто, истребитель стало уводить вверх, Арто еще раз отработал рулями и «поймал» флаттер.
      (Флаттер — одно из самых опасных явлений, известных аэродинамикам. Так называются самовозбуждающиеся колебания, которые могут возникнуть в конструкции летательного аппарата под действием больших нагрузок. Флаттер добавляет к уже существующим упругим деформациям конструкции дополнительные инерционные и аэродинамические силы, приводя к быстрому ее разрушению. Особенно опасен флаттер для крыльев. Изгибно-крутильный момент, возникающий на крыле, ведет к его все ускоряющемуся раскачиванию и отрыву от фюзеляжа.)
      Видимость в этом чистом французском небе была великолепной, и Громов по рыскающим движениям «Миража» понял, что произошло. Но помочь чем-то Жаку Арто он не мог. Даже не успевал дать совета. Истребители стремительно сближались. Между ними оставалось чуть больше километра, когда «Мираж» начал рассыпаться в воздухе. От него полетели куски. Зрители внизу оцепенели от ужаса.
      — Жак, катапультируйся! — в унисон закричали Громов и диспетчер авиасалона.

* * *

      Арто и сам понял, что машину спасти не удастся. Это было выше скромных человеческих сил. Но, к сожалению, ни одна катапульта не срабатывает мгновенно. Задержка срабатывания у катапульты «Миража» составила две секунды. За это время у «Миража» успело отвалиться правое крыло, и истребитель свалился в штопор. Удаление между перехватчиками составляло всего триста метров. Майор так и не сумел заставить себя уйти в сторону. В конце концов, это стоило жизни французскому пилоту.
      От «Миража» отделился отброшенный системой катапультирования фонарь. Вспышка озарила кабину, и катапультное кресло с огромным ускорением вылетело, покидая гибнущий самолет. Угол между линией горизонта и траекторией катапультирования составлял шестьдесят пять градусов. На скорости сто тридцать метров в секунду катапультное кресло вместе с пилотом — капитаном французских ВВС Жаком Арто — врезалось в фюзеляж летящего навстречу «Су-27»,
      Арто погиб мгновенно. Его просто расплющило при ударе. Катапультное кресло — словно выпущенное из пушки ядро — разворотило фюзеляж российского истребителя, перебив проводку управления и разрушив левый двигатель, который сразу же загорелся. Самолет мгновенно перестал слушаться пилота; завыла система аварийного оповещения. «Су-27» свалился в неуправляемый штопор точно так же, как французский «Мираж» за несколько секунд до этого.
      Громов не колебался. Он не знал, что именно врезалось в его самолет (то, что это может быть катапультное кресло с Жаком Арто, он и представить себе не мог), но действовал быстро. Это было не первое его катапультирование, и работал Громов на чистом «автомате». Он прижался затылком к заголовнику кресла и резко потянул за держки катапульты.
      «Су-27» падал вниз, за ним тянулся шлейф черного жирного дыма, а Громов ждал, когда сработает система катапультирования. Восприятие времени изменилось. Секунды растягивались, воздух стал плотным и текучим, как вода. И только земля приближалась с устрашающей скоростью. Широко открытыми глазами Громов смотрел на зеленое поле аэродрома, которое надвигалось на него, заслоняя от Константина весь остальной мир.
      «Ну всё, — мелькнула у Громова мысль. — Отлетался».
      Но тут его сильно тряхнуло, шестнадцатикратная перегрузка вдавила Константина в кресло, и через пять секунд он уже болтался между небом и землей под белым куполом парашюта.
      Впоследствии эксперты установили, что, если бы временной разброс срабатывания данной конкретной катапульты К-36ДМ превысил норматив хотя бы на долю секунды (а такое вполне возможно — ни один достаточно сложный механизм не застрахован от подобного), авиасалон в Ле-Бурже был бы омрачен смертью не одного, а двух пилотов.

* * *

(В/ч 461-13 «бис», полуостров Рыбачий, октябрь 1998 года)

      Громов проснулся в поту и с тяжестью на сердце. Встал, подошел к раковине-умывальнику (в «бочке-диогене» всегда тесно и всё находится под рукой) — отдернул занавеску, повернул кран (при этом заработал насос), дождался когда струя станет холодной как лед, вода наберет напор и можно будет всласть поплескаться, отгоняя тяжелые предчувствия.
      В эту ночь ему снова приснились Жак Арто, разваливающийся «Мираж» и неумолимо надвигающее зеленое поле аэродрома. Громов до сих пор чувствовал вину за случившееся в тот ясный день над Бурже. Нет, его увлечение эзотерикой и мистицизмом не заходило так далеко, чтобы считать, будто именно он стал причиной флаттера. Магнетический взгляд русского пилота сбивает самолеты потенциального противника — о! какая сенсация для бульварной прессы! Свою вину Громов видел в другом. В его силах было отвернуть, уйти в сторону с заданной траектории, но он не сделал этого, тупо наблюдая за катастрофой. И вот результат — Арто погиб, «Сухой» разбился, да и самого Громова так тряхнуло, что потом месяц в парижской больнице отлеживался за государственный счет.
      Комиссия по расследованию «летного происшествия» пришла к выводу, что вины Громова нет. Случайность, стечение обстоятельств. Вероятность столкновения катапультного кресла с истребителем Громова ничтожно мала, Жаку просто не повезло. А успеть принять правильное решение и уйти в сторону Громов теоретически мог, но вот практически… Никто не решился осудить русского пилота. Кроме него самого.
      Нельзя сказать, чтобы Константин всё время терзался, заламывал руки и проклинал себя по ночам. В конце концов, он был зрелый здоровый мужик с отличными нервами и выдержкой удава — других в пилотажную группу не брали. Но иногда боль потери и застарелый комплекс вины возвращались вдруг и жить становилось невыносимо, на душе — муторно и хотелось выть.
      А теперь к скорби по Арто прибавилась еще одна — по Жене Яровенко. И снова Громов был признан невиновным. И снова никто не решился его осудить. И снова он судил сам себя.
      Господи! Да ведь понятно же, что не будь той поездки в Мурманск, не будь встречи и последующей беседы с советником Маканиным, и не согласись он, Громов, на авантюру с перехватом норвежских транспортов, ничего этого не было бы, Женя был бы жив, ездил бы сейчас на тягаче по полосе, травил бы байки, мечтал бы о том, как поступит в летное училище и станет кадровым офицером. Но, к сожалению, прошлое не имеет сослагательного наклонения. И Женя, запаянный в цинковый гроб, отправился в Мурманск, в свой последний путь, который закончился на военном кладбище. Он был сирота и детдомовец, и писать о его смерти было некому (разве что в детдом, но кому там это интересно?), но от этого никому не стало легче.
      И еще одно беспокоило Громова. Ему почему-то казалось, что история с норвежскими транспортами на смерти Жени не закончилась. Она только начинается, а значит, еще будут потери, будут — этого не избежать, — и каждая новая жертва тяжким камнем ляжет на совести майора Громова, который когда-то сказал «да» вместо того, чтобы сказать «нет».
      Константин включил свет. На скромном интерьере командирской «бочки-диогене» лежал характерный отпечаток холостяцкого быта. Взять, например, утюг — Наташа никогда не оставила бы его не столе, между электрочайником и тостером. Да что говорить, разве стала бы она гладить форму мужа там же, где он ест?
      Громов вспомнил письмо от жены, полученное им три дня назад. Наташа скучает, Кирюша места себе не находит: подай ему папу, и всё тут. Майор тоже скучал по жене и сыну, но привезти их снова сюда не казалось ему хорошей идеей. Хотя и мог уже себе это позволить. Жизнь в части нормализовалась, все долги были выплачены, офицеры получили и «северную» надбавку, и премиальные за «отражение атаки группы неизвестных лиц». Сам себе Громов объяснял свое нежелание выписывать сюда семью тем, что приближается зима и полярная ночь, что сыну скоро в школу и нужно дать ему возможность пройти подготовительный этап в нормальном ритме — еще тысячью причин объяснял. Но одна — самая убедительная, в которой было страшно признаться самому себе — заключалась всё в том же — Громов не мог поверить, что история с транспортами закончилась. И хотя Маканин при последней встрече авторитетно утверждал, что, по данным разведки, мы победили, противник поджал хвост и теперь раз пять подумает прежде, чем начинать военные действия против таких отличных бойцов, Громов продолжал сомневаться. Войну легко развязать, думал Громов, но ой как непросто закончить.
      Константин посмотрел на свое отражение в старом мутноватом зеркале, подвешенном над раковиной. Отметил ряд признаков, отнюдь не свидетельствующих о крепком физическом и духовном здоровье: запавшие глаза, бледная кожа, резко очерченные скулы — краше в гроб кладут.
      «Если бы меня сейчас видел Федор Семенович, — подумал Громов, — тут и конец моим полетам».
      Он провел рукой по щеке и решил побриться. Бриться в три часа ночи — еще один нехороший признак, но и появляться в КДП с щетиной на подбородке командир воинской части не имел морального права. А на КДП сходить стоило. Хотя бы для того, чтобы не оставаться наедине со своими мрачными мыслями.
      Громов достал из тумбочки станок безопасной бритвы и баллончик с пенкой для бритья. Через полчаса гладко выбритый, подтянутый и пахнущий одеколоном командир воинской части 461-13 «бис» входил в помещение, где ждал команды на вылет дежурный пилот. Сегодня этим пилотом снова был Лукашевич.
      — Костя? — удивился он, завидев командира. — Не спится, что ли?
      — Распустил я вас, — проворчал Громов, подходя и осматриваясь; он снял плащ и фуражку, пригладил волосы. — Совсем страх потеряли!
      — В смысле? — не понял намека Лукашевич.
      — Устав когда в последний раз перечитывал? — поинтересовался майор, присаживаясь.
      — А, ты про это, — Лукашевич ухмыльнулся. — Не с той ноги встал, Костя? Громов вздохнул.
      — Что читаешь? — спросил он, кивая на томик в твердом переплете, который Лукашевич держал в руках.
      — Да так, ерунда всякая. Ребята из техобслуживания дали.
      Громов наклонился и отобрал у него книгу:
      — Том Клэнси. «Красный шторм». О чем?
      — Роман. О третьей мировой войне. СССР против НАТО. Бред редкостный.
      — Примеры?
      — Пожалуйста, — Лукашевич взял томик, полистал страницы и с выражением зачитал: — «Четверка американских „фантомов « ожидала истребители в засаде. Секунду спустя восемь ракет „Спарроу» уже пикировали на „Фалькрэмы «. Теперь Советы обратились в бегство, „МиГ-29» развернулись и на форсаже пошли в Исландию. Один был сбит ракетой, другой поврежден. Весь бой продолжался пять минут». Он хоть раз в справочники заглядывал? — добавил Лукашевич от себя. — «Фантом» против «двадцать девятого»! Да у «Фантомов» даже скорость предельная ниже на две сотни. Не говоря уже о маневренности. Завалили бы американцев в минуту .
      — Это точно, — согласился Громов. Они помолчали.
      — У тебя ко мне какое-то дело? — полюбопытствовал Лукашевич. — Или просто зашел посидеть?
      — Дело? — Громов потер переносицу. — Можно сказать и так. Ты фильм «Пираты XX века» помнишь?
      — Еще бы… Восемь раз ходили смотреть. — Свою юность Лукашевич всегда вспоминал с удовольствием. — А помнишь, мы еще поспорили из-за этого финального ляпа.
      — Ну ты, допустим, не шибко-то и спорил, — возразил Громов. — А вот Стуколин — да, завелся с пол-оборота. Но я сейчас не об этом хотел бы поговорить.
      — Говори, — Лукашевич изобразил готовность выслушать лучшего друга и командира.
      — Помнишь, на чем прокололись пираты в том фильме?
      — Они много раз прокалывались…
      — Но главный их прокол в том, что они оставили часть команды «Нежина» в живых. Лукашевич тихо рассмеялся.
      — А ты подумай, Костя, — сказал он, — если бы пираты убили всех нежинцев, о чем тогда был бы этот фильм?
      — Это понятно, — кивнул Громов. — Сюжетообразующий эпизод. Но вот в реальности — в нашей суровой бескомпромиссной реальности — что должны были сделать пираты?
      — Расстрелять всех, — не задумываясь, сказал Лукашевич. — До последней поварихи. В нашей суровой реальности, — съехидничал он, пародируя майора, — пираты не склонны проявлять гуманизм. А в смерти врага можно быть уверенным, только если видел его труп.
      Громов откинулся на спинку стула.
      — В самую точку, — произнес он со странной интонацией.
      — К чему ты клонишь, Костя? — спросил Лукашевич встревоженно.
      — Я жду ответного хода, — объяснил Громов, глядя почему-то в сторону. — Ответного хода наших противников.
      — Погоди, — встрепенулся Лукашевич. — Уж не хочешь ли ты сказать, что те, в «джипе», уцелели? Но это же ерунда, Костя. Прямое попадание «икса» — не шутка. И судебные эксперты подтвердили: трупов в машине было столько, сколько надо — восемь штук — ни трупом больше, ни трупом меньше.
      — Нет, — Громов поморщился, — не хочу я этого сказать. И не о группе Мурата речь.
      — Мурата? — переспросил Алексей.
      — Ах да, ты же не в курсе. Муратом назвался предводитель этой банды. Судя по повадкам, чеченец.
      — Ух ты, — выдохнул Лукашевич; он мгновенно возбудился. — Интересная тема. Чеченец по имени Мурат. При чем тут чеченец? Мы же как бы воюем с другими.
      — Ты забываешь, что они — единоверцы. Эти узы бывают посильнее кровных. На самом деле, Алексей, мы ведем войну не с какой-то отдельной нацией или народом — мы ведем войну с цельным и неизменяемым мировоззрением. А это всегда война до победного конца, война на полное уничтожение. И ни одна из враждующих сторон не остановится, пока не увидит все трупы своих врагов.
      Лукашевич, осмысливая услышанное, ответил не сразу. Он понял, что с другом Костей творится неладное. Монолит дал трещину. Что послужило причиной этому? Смерть Жени? Да, другого объяснения быть не может. Майор Громов, которого только полный кретин мог обозвать трусом, боится. Но, конечно, не за себя — он боится за своих солдат, а это очень плохо. Командир не должен бояться потерь — иначе он уже не командир и ему пора в отставку. Увидеть Костю отставником Лукашевичу не хотелось. А значит, нужно как-то на Костю повлиять, показать ему, что все эти метания излишни, что есть простая и понятная цель, ради которой только и стоит жить, работать, драться. Вопрос только — как это сделать? Не такой человек Костя, чтобы легко переменить точку зрения и успокоиться, если ему сказать, например: «Да брось дурака валять, Костяй, всё обойдется!» Тут требуется другой подход. И Лукашевичу после пары минут напряженных раздумий показалось, что он отыскал верное решение внезапно возникшей проблемы.
      — Как-то уж очень выспренно у тебя получается, Костя, — заметил он. — Всё гораздо проще. Мы солдаты. И воевать нам придется с солдатами. Не с идеологами, не с философами, а с такими же солдатами, как мы. А потому мировоззрение и у нас, и у них одинаковое — солдатское. Как бы наши вожди ни выпендривались, какие бы идеи нам ни вкручивали, солдат думает только об одном: поскорее бы эта мясорубка закончилась, живым бы остаться да вернуться домой. Вот и всё мировоззрение. Даже те отморозки на «джипе», как увидели, что дело пахнет жареным, сразу ноги в руки и — привет… Солдат не будет воевать до полного уничтожения — он хочет вернуться домой.
      — Ты знаешь, как убили Женю? — спросил вдруг Громов.
      Лукашевич осекся.
      — Э-э… подробностей я не знаю.
      — В него стреляли несколько раз, — сообщил Громов, отчетливо выговаривая каждое слово. — И он уже был мертв, когда один из этих, как ты их называешь, «отморозков» подошел и произвел контрольный выстрел ему в голову. Это установила экспертиза, и у меня нет причин сомневаться в истинности ее выводов.
      — Сволочи! — высказал свое мнение Лукашевич, он сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев. — Правильно я их разделал!
      — Вот именно, — Громов с печальным видом кивнул. — Они — контрольный выстрел. Ты — «правильно разделал». Вернуться домой — всё мировоззрение?
      Лукашевич понял, что попался. Возразить было нечего.
      — Твоя ошибка в том, Алексей, — продолжал Громов, — что ты воспринимаешь мировоззрение как набор идей. Абстрактные идеи действительно плохо воспринимаются рядовым солдатом. Но мировоззрение — это не представление о мире через идеи, это сам мир. Сколь иллюзорным бы он ни казался со стороны, этот мир уже существует. Рядовой солдат всё знает о нем, этот мир снится ему; солдат легко представляет, какое место он займет в этом мире. Остается лишь приложить усилие, не пожалеть ни себя, ни других и овеществить этот мир, сделать его единственно реальным. И война мировоззрений — это война миров, Алексей, война за овещесвление. Мы вступили именно в такую войну и должны быть готовы к тому, что придется идти до конца, не оставляя живыми врагов за спиной. Потому что именно так будут действовать наши противники… — Громов помолчал. — Это как немецкие нацисты. Берлин лежал в развалинах, был окружен со всех сторон, а они продолжали драться и верили в победу своего мира до последнего… Лукашевича заело.
      — А я слышал, — решился вставить он словечко, — что как раз на фронте с «фрицами» всегда можно было договориться. Мол, если наступления нет, то зачем нам стрелять друг в друга? Так и высаживали обоймы в белый свет, как в копеечку.
      — Легенды, легенды, — пробормотал Громов. — Это ничего не доказывает, Алексей, отклонения всегда бывали и будут, мы же говорим об общем правиле.
      Лукашевич подумал, что сейчас самый момент перевести беседу из теоретической плоскости в практическую. В любом другом случае все запутается еще больше, и Алексей, неискушенный в ведении философских диспутов, мог потерять нить, а там пиши пропало.
      — Ну хорошо, — сказал он, — ладно. Они, значит, фанатики идеи. Но мы-то, Костя, защищаем Родину. А это будет посильнее всяческих идей, разве нет?
      — Пока еще не защищаем, — резонно заметил Громов. — Пока только грабим чужие транспорты. И провоцируем этим войну.
      Лукашевич даже рот открыл от изумления. «Вона куда он клонит! Запущенный случай, однако!»
      — Ты думаешь, Маканин нам врет?! Думаешь, он всё это придумал, чтобы спровоцировать войну?
      — Не знаю, — Громов покачал головой, — Теперь я ни в чем не уверен. У советника Маканина тоже свой мир, он тоже добивается его овеществления, и кто может сказать, кроме самого господина советника, что это за мир и есть ли в нем место для России?
      — Так, — сказал Лукашевич. — Тебе не кажется, Костя, что ты перегибаешь палку?
      — Смотря какую палку…
      — И бежишь впереди поезда. Громов словно очнулся и озадаченно посмотрел на Лукашевича:
      — Какого поезда?
      — Все того же. Проблемы, Костя, надо решать по мере их возникновения. Если будет война, значит, будет война, и мы не самые плохие солдаты в этой овеществленной реальности. И не думай ты за нас. Мы знали на что шли, когда произносили слова присяги.
      — Как у тебя всё просто, — обронил Громов. — «Не думай» — и дело в шляпе.
      — А то! — горделиво сказал Лукашевич. — Всё в конце концов образуется, Костя. — Алексей наконец решился употребить этот стандартный фразеологический оборот, а потом добавил классическую, но малоизвестную поговорку, прекрасно зная, что уж она-то должна подействовать на все сто: — «И это тоже пройдет ».
      Громов наконец улыбнулся.
      — Где вычитал? — поинтересовался он.
      — Плохо ты все-таки знаешь своих друзей, — улыбнулся в ответ Лукашевич.
      — Ну что ж, спасибо, Алексей, — поблагодарил Громов. — Если всё обстоит именно так, как ты описываешь, значит, есть у нас надежда.
      — Надежда умирает последней! — изрек Лукашевич очередной общеизвестный афоризм.
      — Давай пить чай, — предложил Громов.
      — Давай.
      Лукашевич долил в стоящий на столе электрочайник воды из трехлитровой банки, вставил вилку в розетку. Они стали ждать, когда закипит вода.
      — Порой мне кажется, что все это: и то, что с нами уже произошло, и то, что происходит, и то, что еще произойдет, — все это сон, — признался Громов. — Что сейчас проснусь в том пансионате в Прибалтике — помнишь? — и мы втроем: я, ты, Леха — снова пойдем смотреть «Пиратов»… И даже не кажется — я хотел бы, чтобы все это оказалось сном…
      — Знаешь, — задумчиво сказал Лукашевич, — если это сон, то не самый худший из всех возможных…

* * *

(Мурманская область, октябрь 1998 года)

      На этот раз Черный Пес выбрал местом встречи со своим резидентом не цветочный павильон на рынке, а вагон утренней электрички, идущей в пригород. Встреча пришлась на воскресенье, день выдался холодный, а потому половина вагонов была пуста.
      Черный Пес появился в предпоследнем от головы электропоезда вагоне, где в полном одиночестве сидел Иван Иванович, через пятнадцать минут после отправления — электричка как раз миновала Колу.
      — У вас свободно? — спросил Черный Пес Ивана Ивановича.
      Иван Иванович хмуро взглянул на него и ничего не ответил. После того как авантюра Черного Пса провалилась и группа Мурата в полном составе погибла, резиденту, лишь приложив отчаянные усилия, удалось спасти от аналогичной участи созданную с таким трудом агентурную сеть. Теперь Иван Иванович и в грош не ставил своего начальника и думал только об одном: как побыстрее выйти из игры.
      Не дождавшись ответа, Черный Пес уселся на скамейку напротив Ивана Ивановича. Начальник военной разведки выглядел как обычно — только набросил сверху на «ветеранский» пиджак простенький и такой же поношенный плащ. Под грохот и лязг вагонов он сообщил подчиненному.
      — Мы начинаем новую операцию. Ее координация будет осуществляться на самом высоком уровне.
      Иван Иванович тяжко вздохнул. «Еще одна авантюра, — отметил он про себя. — Начальнички!»
      — «На самом высоком уровне»? Что это значит? Черный Пес кивнул. Он ожидал этого вопроса.
      — Операцию под условным названием «Снегопад» будет контролировать сам президент. Лично.
      — В этом есть необходимость?
      — Да, потому что это первая военная операция, проводимая нами на территории противника
      «Это конец, — подумал Иван Иванович. — Из этой авантюры мне живым не выбраться. Пора рвать когти».
      — Восемь дней назад меня пригласил президент, — продолжал Черный Пес. — Во время встречи мы обсудили план операции, этапы и детали ее проведения…
      На Ивана Ивановича вдруг снизошло озарение, и он словно наяву увидел, как происходила эта историческая встреча.
      Белый город под белым солнцем. Улицы выбелены жарой и суховеями. Жалкая растительность чахнет. Редкие прохожие задыхаются, хватают обжигающий воздух широко раскрытыми ртами, пот течет с них градом. Многочисленные фонтаны не функционируют: в городе введен режим строжайшей экономии электроэнергии; электричество включают только в девять вечера и не больше чем на час, чтобы горожане могли насладиться очередным выступлением своего президента, призывающего к новым победам во славу Аллаха и джихада. Старики в традиционных чалмах и халатах сидят в тени, но даже им, родившимся здесь и за сто лет жизни привыкшим и полюбившим климат своей родины, этот сентябрь кажется убийственно жарким — так что и не понятно, удастся ли его пережить.
      Во всем этом городе есть только несколько райских уголков, будто бы волей Всевышнего защищенных от адской жары. Один из них, расположенный на восточной окраине и обнесенный высоченным кирпичным забором, называется «Президентским коттеджем» (скромненько, но со вкусом). За забором, еженощно охраняемым лучшими бойцами Национальной гвардии, находится роскошный сад. Холодные капли воды, разбрызгиваемой поливальными установками, оседают на неестественно зеленых мясистых листьях экзотических растений — здесь можно найти и пальму, и секвойю, и гигантское алоэ.
      После того как гвардейцы обыщут вас, изымут всё оружие, включая ритуальное, и пропустят на территорию «райского уголка», теряться не следует, идите прямо по подъездной дорожке, и минут через пять вы окажетесь перед роскошным трехэтажным особняком, построенном в псевдовосточном архитектурном стиле — с высоким цоколем, узкими окнами, башенками-минаретами по углам, с большим количеством куполов и высокими колоннами перед входом. Здесь вас встретит кто-нибудь из обслуги, но проводит не в здание, как того следовало бы ожидать, а на лужайку за особняком, где над бассейном с чистой проточной водой восседает в шезлонге голый, мокрый и одышливый президент этой страны. Возможно, он уже принимает гостя — возможно, это будет старик, ничем не примечательный, один из великого множества стариков-аксакалов, восседающих на улице в жаркой тени. Если вы начальник службы безопасности, или главнокомандующий вооруженными силами республики, или министр внутренних дел, вас, скорее всего, не погонят дожидаться своей очереди в сторонке за прохладительными напитками, а позволят поприсутствовать при разговоре президента с этим загадочным стариком. Разговор будет долгим и эмоционально насыщенным. Речь пойдет об операции «Снегопад».
      «Меня не интересует, что ты думаешь по этому поводу, — будет говорить президент таким тоном, будто перед ним не убеленный сединами старик, а неразумный юнец, которому нельзя пока доверить ни стадо, ни саблю, ни винтовку. — Если бы мы собирались только мстить, я никогда не дал бы „добро" на проведение этой операции».
      Президент — из старых партработников, номенклатурный чиновник районного масштаба. В его речи до сих пор проскакивают словечки и целые фразеологические обороты, доставшиеся в наследство от славного советского прошлого. «Дать добро», «прийти к консенсусу», «показать кузькину мать» — какие слова, какие воспоминания!
      «Если не месть, то что нами движет?» — спросит старик; он спокойно отреагирует на оскорбительный тон президента, при его работе приходится выслушивать и не такое.
      «Нами движет война! — ответит президент, как отрежет. — Мы начинаем большую войну, акция в Заполярье — первый бой этой войны. И что я вижу: первый бой нами проигран. Русские уничтожают отряд отличных бойцов, играючи, без единой потери».
      «По нашим данным, потери у русских были», — сообщит старик.
      «Потери?.. Один человек, да и тот сержант. Если в большой войне будет такое же соотношение потерь, нашу армию истребят за неделю».
      «Группа Мурата действовала необдуманно, — попытается оправдаться старик. — Она пренебрегла основными правилами проведения диверсионных акций. Из этого следует извлечь урок. Новая группа будет снабжена всем необходимым; действовать она будет ночью, скрытно и внезапно. В этом случае соотношение потерь будет совсем другим».
      «Нет! — воскликнет президент и хлопнет себя по голому колену. — Я сказал, больше никаких скрытных акций. Мы уничтожим эту долбаную воинскую часть! Но мы сделаем это открыто, в честном бою. У них есть истребители. Что ж, у нас тоже есть истребители. И наши пилоты ничем не хуже русских пилотов! Мы докажем это!»
      «Война — далеко не всегда открытый бой, — заметит старик. — Война — это и хитрость, война — это и маневр. Для того чтобы на равных сражаться с русскими, нам придется построить в Заполярье свою собственную военную базу. Истребитель — не трактор. Ему недостаточно одного керосина — требуется взлетно-посадочная полоса, специальные команды технического обслуживания…»
      «Я знаю это без тебя, — оборвет старика президент. — Да, это будет стоить денег. Но война всегда стоила денег. И не о деньгах нам следует думать, начиная нашу войну».
      Старик не сумеет найти достойного ответа. Он предпочтет молча отхлебнуть щербета из запотевшего бокала в ожидании продолжения. Президент не заставит его долго ждать.
      «Это дело чести, — скажет президент. — Захватив наши грузы, уничтожив группу Мурата, русские бросили нам вызов. Ответить на него — дело чести каждого из нас».
      «Но неужели нет другого способа ответить на вызов? — спросит старик. — Допустимо ли в преддверии войны ослаблять нашу армию переводом части ее сил в Заполярье, на вражескую территорию, где мы не сможем оказать нашим солдатам полноценную поддержку?»
      Президент усмехнется.
      «Ты ищешь рациональное оправдание операции „Снегопад"? Что ж, вот тебе оправдание. Заполярье станет полигоном будущей войны. Мы должны убедиться, что наши войска способны вести боевые действия с применением самой современной техники. Если операция провалится, значит, начинать войну рано; значит, мы к ней не готовы. Поэтому операция „Снегопад" не должна провалиться! Мы покажем русским кузькину мать!»
      Из краткого пересказа этого диалога Иван Иванович уяснил две вещи: президент его родной страны окончательно сбрендил, и Черному Псу план операции «Снегопад» нравится ничуть не больше, чем самому Ивану Ивановичу.
      — В чем заключается наша задача? — поинтересовался резидент без малейших признаков энтузиазма.
      — Мы должны обеспечить агентурную поддержку операции, — отозвался Черный Пес. — У нас есть два месяца. За этот срок нам необходимо узнать о противнике всё: количество единиц техники, численность рядового и офицерского состава, порядок несения боевого дежурства, биографические данные командира и его заместителей.
      — Прошу прощения, — сказал Иван Иванович, — речь всё еще идет о воинской части номер 461-13 «бис»?
      — Да, — подтвердил Черный Пес, не уловив иронии, заключенной в вопросе Ивана Ивановича.
      — А как быть с другими подразделениями? Воинская часть 461-13 «бис» не в вакууме находится; в случае чего ей будет оказана поддержка всеми силами, сосредоточенными в Заполярье. Одна военная база против объединенной мощи северо-западной группировки войск — какого результата ждет президент?
      — Вакуум можно создать искусственно, — сообщил Черный Пес с таким видом, будто сделал открытие, которое можно с ходу выдвигать на присуждение Нобелевской премии в области физики. — Достаточно обрезать связующие линии, и общая картина сразу изменится. Но этим будут заниматься другие. В твою задачу входит только добывание информации.
      Черный Пес выделил слово «твою», подчеркивая тем самым, что его, Черного Пса, задачи намного шире. Иван Иванович воспринял последнюю фразу с заметным облегчением: с него снималась изрядная доля ответственности, и он это мог только приветствовать.
      — Я готов приступить к выполнению задания! — сказал резидент.

* * *

(Пансионат «Полярный круг». Мурманская область, октябрь 1998 года)

      — И сколько нам ждать? — подзуживал советник Маканин полковника Зартайского.
      Тот глубокомысленно морщил лоб, пожевывал тонкими бледными губами, но ничего не отвечал.
      Маканин подмигнул Фокину и продолжил измывательство:
      — А если «два» в «гору» записать?
      — Будете перемигиваться, я вам «четыре» в «гору» запишу. Каждому! — пообещал Зартайский сердито. — Девять бубей! — объявил он наконец.
      — Ого! — Маканин заглянул в свои карты. — Круто берешь, полковник.
      — Беру, как умею.
      — Тогда пас.
      Они посмотрели на Фокина. Лейтенант ФСБ Владимир Фокин хитровато улыбнулся.
      — Падаю, — проинформировал он партнеров по игре.
      Зартайский разочарованно крякнул.
      — Вот так всегда, — заворчал он. — Только начнет фартить…
      С выражением сильнейшей досады на лице он швырнул свою часть колоды на стол — карты легли веером. Маканин же заметно оживился и потер руки.
      — Еще не всё потеряно, полковник, — приободрил он. — Сейчас мы опустим этого молодого наглеца.
      — По этому поводу есть изумительный анекдот, — сообщил Фокин. — Из фольклора преферансистов. Рассказать?
      — Прикуп вскрывай, — потребовал Маканин сурово.
      — Пожалуйста.
      — Чтоб тебе два туза выпало! — в сердцах пожелал Фокину расстроенный Зартайский.
      Но два туза, что при игре на мизере смерти подобно, Фокину не выпали. В прикупе лежали дама треф и семерка пик. Зартайский расстроился еще больше.
      — Ну давай рассказывай свой анекдот, — попросил он. — Раз уж мне не везет сегодня, хоть скрасим вечер хорошей шуткой.
      — Приходит как-то Вовочка в школу, — начал Фокин, перебирая в руках свои карты, — с фингалом под глазом. Учительница сразу захлопотала: «Что случилось, Вовочка?» Он ей и говорит: «Встал утром, на кухню вышел, а там отец с двумя приятелями в карты играют. Я у отца спрашиваю: „Который час?", он мне отвечает: „Девять", а эти двое как заорут: „Вист! Вист!"»
      Маканин засмеялся.
      — В самую точку, — одобрил он.
      — Кому в точку, а кому по точке, — буркнул Зартайский: его анекдот почему-то не рассмешил. — Карты сбросил?
      Фокин отделил две карты и положил их на стол «рубашкой» кверху;
      — Готово.
      — Вскрываемся, — объявил Маканин. Они с Зартайским вскрыли свои карты и некоторое время молча изучали расклад.
      — Даму и короля он снес, — предположил Зартайский после естественной паузы, — «Чистая» игра.
      — Под пики не сунется? — Маканин прищурил один глаз.
      Полковник покачал головой.
      — Нету тут «паровозика», — подытожил он. — «Чистая» игра.
      Маканин опустил руку и смешал карты. Фокин изобразил легкое разочарование: мол, слабы старички — даже сыграть не попробовали.
      — Раздавай, — приказал ему Маканин, а сам потянулся за сигарами.
      — Что у нас с «Испаньолой»? — как бы между прочим поинтересовался Зартайский; он в свою очередь взялся за остывший заварочный чайник с намерением добавить себе чайку.
      — А что у нас с «Испаньолой»? — Маканин пожал плечами. — Операция в целом прошла успешно. Переброска грузов прекращена. Наши «друзья», — тут господин советник хмыкнул, — с Закавказья не сумели убедить наших «друзей» из Северо-Атлантического блока, что грузы исчезают по нашей вине, а не согласно их хитроумному плану быстрого сбыта дармовой амуниции.
      — Помнится, мы ожидали активизации деятельности их резидентуры в Заполярье…
      — Что скажешь, Владимир? — обратился господин советник к Фокину. — Наблюдается активизация?
      — Пока нет, — отвечал лейтенант, тасуя колоду. — А может, и не будет наблюдаться. Мы надеемся, что эта их безумная выходка с нападением на часть обошлась им дороже, чем они рассчитывали. Они обескровлены и вряд ли пойдут на что-нибудь серьезное. По крайней мере, в ближайшее время.
      — А если нам только кажется, что они обескровлены? — спрашивая, Зартайский выделил особой интонацией глагол «кажется».
      — Москве что-то известно? — быстро спросил Фокин. — Что-то такое, что неизвестно нам?
      Зартайский дал ответ не сразу. Было видно, что он колеблется, то ли не зная, что можно сказать, а что нельзя, то ли не зная, как сказать.
      — Их президент был в ярости, — сообщил он в конце концов.
      — Еще бы, — Фокин ухмыльнулся. — Окажись я на его месте…
      — И он встречался с начальником военной разведки.
      — С Черным Псом? — встрепенулся Маканин.
      — Да. И по нашим данным, речь шла о Заполярье и перехваченных «Геркулесах».
      — Ну и что? — возразил Фокин. — Что они могут сделать?
      — Ну, например, они могут попытаться вычислить организаторов, — предположил Маканин. — И попытаются ликвидировать их. В порядке индивидуального террора,
      — Что ж, пускай попробуют, — теперь улыбка на лице Фокина стала угрожающей. — А мы посмотрим.
      — Как ты легко об этом говоришь, лейтенант, — заметил Зартайский неодобрительно. — Война еще не закончилась, а эти способны на любую мерзость.
      — Справимся, товарищ полковник, — Фокин стоял на своем, — не таких обламывали.
      — Ну тогда сдавай, — потребовал Маканин. — И хватит о делах.
      Лейтенант начал сдавать карты. Ни один из этих троих и представить себе не мог, что это их последняя совместная игра.

* * *

(Мыс Святой Нос, октябрь 1998 года)

      Аэродром на Святом Носу был построен в 1943 году. Взлетно-посадочная полоса длиной в триста метров, два дощатых ангара, три вагончика для личного состава, капониры, зенитная установка — вот и всё хозяйство. Здесь базировались знаменитые торпедоносцы «Ту-2Т», они патрулировали вход в Белое море, охотились на немецкие субмарины и катера, иногда осуществляли воздушную поддержку караванов.
      По окончании войны аэродром оказался невостребованным. Торпедоносцы были разобраны и отправлены в Мурманск, оборудование демонтировано. Всё быстро пришло в запустение. И лишь перелетные птицы: гуси, лебеди, утки — навещали Святой Нос, помечая белым пометом его черные камни. Так продолжалось до октября 1998 года, когда на мысу после долгого перерыва снова появились люди.
      Сначала это была группа из восьми человек — молодые жизнерадостные ребята, говорливые и легкомысленные. Днем они с использованием хитроумных оптических приборов проводили картографирование местности, вечерами пили водочку у костра и орали альпинистские песни под гитару: «Если друг оказался вдруг и не друг, и не враг, а так…» Через пять дней, закончив работы, они покинули этот забытый Богом уголок.
      Минуют еще две недели, и к мысу Святой Нос со стороны Баренцева моря подойдет ракетный крейсер под индийским военно-морским флагом, но с арабским названием «ал-Бурак ». Когда-то этот крейсер, сошедший со стапелей Ленинградского судостроительного завода, носил гордое имя адмирала Льва Владимирского и входил в состав эскадры Черноморского флота. За два года до описываемых событий крейсер был признан устаревшим, списан и передан в дар дружественной Индии. До тенистых берегов Индии он не дошел, где-то на подходах к Суэцкому каналу на нем полностью сменилась команда, надпись «Адмирал Владимирский» была закрашена, и крейсер отправился через Средиземное море в Атлантику. Дальнейший его маршрут покрыт мраком тайны. Но вот в конце октября 98-го года ракетный крейсер «ал-Бурак» появится у мыса Святой Нос, с его борта поднимется вертолет, он доставит на старый, заброшенный аэродром три десятка человек, которые тут же разовьют кипучую деятельность. Будут возведены времянки, ангары для строительной техники. Сама техника будет доставлена с материка транспортными вертолетами. Взлетно-посадочную полосу восстановят, подравняют, удлинят до километра. Тут же будут сооружены бункер для персонала, склад для оружия, резервуары для топлива.
      По окончании подготовительных работ на мыс будут доставлены семь боевых самолетов. Шесть «МиГ-25РБ» и один «Су-27». Обслуживающий персонал поглядывает на последнюю из названных машин со смесью страха и благоговения. Она обращает на себя внимание хотя бы уже тем, что и ее фюзеляж, и ее крылья выкрашены в идеально черный цвет.

(Санкт-Петербург, октябрь 1998 года)

      На встречу поехали втроем: Стриженый, стрелок-водитель Олег и Гера Стаханов, известный в определенных кругах под кличкой «Ударник». Можно было взять и побольше народу, но Стриженый не видел в предстоящей встрече для себя никакой опасности, а потому ограничился минимумом. В самом деле, встреча назначена благожелательным тоном в одном из лучших ресторанов Петербурга, человеком, которого Стриженый хорошо знал и который сам хорошо знал Стриженого. Возможно, возникло некое недоразумение, требующее для своего урегулирования непосредственного участия Павла Стрижельчика. Скорее всего, так оно и есть. Стриженый, конечно, хотел бы знать точно, зачем его вызывает Джафар, но такие вещи не обсуждаются по телефону, а официального курьера лидер крупнейшей азербайджанской группировки не прислал. Да, дело, видно, выеденного яйца не стоит. Иначе без курьера не обошлось бы.
      Однако уверенность уверенностью, но свой «ТТ» Павел все-таки прихватил, спрятав его в «оперативную» кобуру под левую мышку. К сожалению, пистолет ему не помог.
      В шесть часов вечера «джип» Стриженого при-парковался на платной автостоянке, расположенной на берегу Невы, в двух шагах от плавучего ресторана «Варяг». Из автомобиля вышли все трое, но, пройдя по трапу в ресторан, они разделились:
      Стриженый, кивнув метрдотелю, направился прямиком в отдельную кабину, где его ждал Джафар. Олег и Ударник остались в зале, профессионально «срисовав» телохранителей Джафара и заказав себе по кружечке темного пива. Назад, к автомобилю, никто из них не вернулся. Лишь к девяти утра следующего дня на стоянке появится молодой смуглый человек. Посвистывая, он с непринужденным видом подойдет к «джипу», достанет из кармана связку ключей, сядет за руль и уведет автомобиль со стоянки. В гараже на Парнасе у «джипа» сменят номера и отправят транзитом в Узбекистан.
      Но это будет завтра, а сегодня Джафар угощал Стриженого жирным пловом из молодого барашка и вел светскую беседу. Стриженый изучил в свое время привычки Джафара, а потому не смел торопить его, вежливо отвечая на все вопросы.
      Наконец ужин подошел к концу, Джафар омыл руки в специальной жидкости; официант принес джезву с кофе. И можно было переходить к делу. Пригубив кофе, Стриженый посмотрел на Джафара. Тот выглядел как обычно — высокий, худой, с лицом, прорезанным глубокими морщинами, с глазами задумчивыми и взглядом отстраненным, словно не от мира сего. Но эта отстраненность не могла обмануть Стриженого — его личная разведка собрала на Джафара обширное досье, кое-какую информацию подбросил Куратор — Джафар был очень опасен, за ним стояли серьезные люди, и ссориться с ним Стриженый не порекомендовал бы никому. Он сам предпочитал не ссориться.
      — У меня есть к тебе несколько вопросов, Павел, — начал Джафар; по-русски он говорил практически без акцента.
      — Я готов ответить на любой из них.
      — Это хорошо, — отметил Джафар. — Мы друзья, Павел, и между нами не должно быть конфликтов. А если вдруг случается конфликт, мы должны его улаживать.
      — Я полностью с тобой согласен, Джафар, — сказал Стриженый, который Дейла Карнеги читал и старался следовать его советам, особенно при общении с такими опасными людьми, как этот азербайджанец.
      Джафар покивал удовлетворенно.
      — Ты торгуешь военной амуницией? — задал он первый за сегодня по-настоящему серьезный вопрос.
      Стриженый почувствовал беспокойство. Он действительно довольно быстро сбагрил полученную им натовскую амуницию оптовикам с рынков в Апраксином дворе и Автово, но сделку проводил через третьих лиц и не думал, что его так быстро вычислят. Эх, ну почему этот лейтенант оказался таким несговорчивым? Да и Куратор мог быть пооткровеннее. Стриженому катастрофически не хватало информации о деле с норвежскими транспортами, и он боялся допустить непоправимую ошибку. Он правильно боялся.
      Отпираться не имело смысла: Джафар наверняка запасся неопровержимыми доказательствами причастности группировки Стриженого к сделке. Павел выбрал другую тактику.
      — Амуницией? — Стриженый изобразил секундное замешательство. — А, ну да… Было такое… Провернул одно дельце по случаю. Но почему это тебя интересует, Джафар? Если ты решил заняться торговлей военными побрякушками, я с радостью уступлю тебе место на этом рынке. Меня, ты знаешь, подобный товар мало интересует.
      — Я не услышал ответа на свой вопрос, — сообщил Джафар.
      Ну, Карнеги, не подведи!
      — А что ты хочешь услышать? — Стриженый напялил на себя маску недалекого малого.
      — Не шути со мной, Павел, — предупредил Джафар сурово. — Ты знаешь, что я хочу услышать.
      Стриженый очень убедительно захлопал глазами. Ничего другого ему не оставалось. Эх, лейтенант, подставили вы меня…
      — Да ерундовая сделка-то, Джафар. Навару — мизер. Нервотрепки больше. Пришли какие-то тюки. Я один распорол, глянул — там камуфляж и ботинки. Это, говорю, ребята, на Апрашке сбыть можно. Так и порешили.
      — От кого поступил товар?
      Джафар шел на нарушение неписаных правил. Он не имел права спрашивать о поставщиках Стриженого, однако спросил. Стриженый заерзал, но спохватился и взял себя в руки.
      — От дилеров, что на Польшу завязаны, — ответил он осторожно.
      — Ты говоришь правду?
      — Мамой клянусь. А что случилось-то, Джафар? Если я перебежал кому дорогу, то готов компенсировать.
      — Компенсировать? — Джафар внимательно разглядывал Стриженого.
      — Да, — подтвердил Стриженый. — Сколько? Он даже похлопал себя по карманам, как бы намекая, что уверен; сумма компенсации не так велика, чтобы не обнаружить в кошельке с наличностью.
      — Забавно, — проговорил Джафар с непонятной интонацией. — А что ты скажешь, если узнаешь, что компенсировать придется кровью?
      Стриженый переменился в лице.
      — Это шутка, Джафар? — спросил он, чувствуя приближающуюся панику. — Ты шутишь?
      — Я никогда не шучу с такими вещами, — сказал Джафар спокойно. Стриженый вскочил:
      — Надеюсь, ты понимаешь, Джафар, что за базар придется ответить?
      Павел по-настоящему запаниковал, а потому прибег к крайнему, но испытанному средству — «разводу по понятиям».
      Джафара это не остановило.
      — Вещи, которыми ты торговал, были украдены, — пояснил азербайджанец. — Затронуты интересы очень хороших людей, моих друзей. Можно сказать, что ты нанес им смертельное оскорбление. Такое смывается только кровью.
      — Джафар! — закричал Стриженый. — Да я-то тут при чем? Мне откуда было знать, что вещи ворованные? Дилеры их привезли — с них и спрос.
      Тут он вспомнил, что никаких дилеров в реальности не существует, и прикусил язык.
      — При чем тут ты? — Джафар изогнул бровь. — Откуда тебе было знать?.. Хорошо, Павел, допустим, ты ничего не знал, и во всем виноваты твои польские дилеры…
      — Именно так, — Стриженый истово закивал.
      — …Тогда как ты объяснишь вот это? Джафар швырнул на стол пачку цветных фотографий. Они разлетелись веером, но Стриженый не стал собирать их. Ему хватило беглого взгляда, чтобы понять: это конец, живым его отсюда Джафар не выпустит… Или попробует не выпустить.
      Одним движением Павел выхватил пистолет и наставил его на Джафара.
      — Поймал меня? — сказал Стриженый, криво усмехаясь.
      Джафар сидел неподвижно. Взгляд его оставался отстраненным. Словно и не было пистолета, нацеленного прямо ему в лицо.
      — Встать! — рявкнул Стриженый. Джафар поднялся. Он ничего не сказал при этом — всё уже было сказано.
      — Ты поможешь мне выйти отсюда, — решительно заявил Стриженый.
      Он шагнул к Джафару, свободной рукой обхватил его за плечи, ткнул стволом «ТТ» в бок:
      — Пошли.
      Стриженый толкнул Джафаром дверь, и они оказались в общем зале. Там шла потасовка. Олега видно не было. (В этот момент стрелок-водитель Стриженого уже лежал в углу с проломленной головой.) Зато Ударник буйствовал вовсю. С ревом он сметал столики, пытаясь стряхнуть с себя двоих телохранителей Джафара, норовящих повалить его на пол и заломать руки. Ресторанные работники взирали на происходящее с немым ужасом, но милицию вызывать никто, судя по всему, не собирался.
      — Всех замочу! — взревывал Ударник. — Ах вы, твари, всех замочу!
      Численный перевес был на стороне людей Джафара: справа и слева заходили еще двое — у этих в руках были дубинки. Раньше или позже Ударник ослабнет, и тогда его дожмут. Но Стриженый не собирался бросать своего человека на растерзание этим подонкам. Он поднял руку с пистолетом и произвел два выстрела в потолок. Безобразная драка мгновенно прекратилась. Охранники откатились, а Ударник развернулся и улыбнулся Стриженому окровавленным ртом.
      — Спасибо, шеф, — только и успел сказать он. Тех нескольких секунд, которые понадобились Стриженому на демонстрацию своей щепетильности в вопросе ответственности начальника за подчиненных, Джафару хватило на то, чтобы извлечь спрятанный в рукаве стилет и вонзить его в живот Стриженому чуть пониже пупка.

* * *

      Через пять дней после побоища в зале плавучего ресторана «Варяг» два бомжа, промышлявшие на помойке у пригородной станции Кавголово, отрыли в куче мусора три обезображенных тела. Опознать (по отпечаткам) удалось только одно из них: Павел Стрижельчик фигурировал в базе данных ГУВД «Досье». Патологоанатомы установили, что колотая рана на животе, нанесенная Павлу Стрижельчику, не являлась смертельной. Более того, ему была оказана вполне профессиональная медицинская помощь. Однако сразу после этого Стрижельчику были нанесены новые и очень болезненные ранения. В частности, на теле обнаружились следы точечных ожогов, ногти были выдраны с мясом, раздроблены коленные чашечки, выдавлен правый глаз. Заключение экспертов было единодушным и категорическим: Павла Стрижельчика пытали.
      Впрочем, и пытки не стали причиной его смерти. Все трое: и Стрижельчик и двое неопознанных — умерли одинаково — от пистолетной девятимиллиметровой пули, выпущенной в затылок с близкого расстояния.

* * *

      Зверское убийство Павла Стрижельчика и двух его телохранителей никогда не было раскрыто. Как и другое тяжкое преступление, произошедшее днем позже, но не попавшее в оперативную сводку УВД Санкт-Петербурга. На этот раз жертвой неизвестных убийц стал подполковник ФСК Григорий Анатольевич Миронов. Так же, как и в случае со Стрижельчиком, на теле подполковника были обнаружены следы пыток. Поскольку расследование этих двух убийств велось разными ведомостями, никто их не сопоставил и не увидел связи. Тем не менее связь была, потому что Павел Стрижельчик хорошо знал подполковника Григория Миронова. Правда, под псевдонимом Куратор.

* * *

(Мурманск, октябрь 1998 года)

      Аслан появился в Мурманске девятнадцатого октября. Он прилетел на «Ту-154» из Москвы, рейс 2339, время прибытия 12:40. Добравшись до города на маршрутном такси, он поселился в гостинице «Полярные зори», что на улице Книповича, и два дня потратил на осмотр городских достопримечательностей. По крайней мере, так это выглядело со стороны. На самом деле Аслан изучал маршруты и график перемещений высокопоставленного чиновника мурманской администрации Льва Максимовича Маканина.
      Результаты наблюдений его полностью удовлетворили. В маршрутах господина Маканина наличествовало несколько отрезков, не прикрытых охраной — по всей видимости, господин Маканин считал себя «крутым» и частенько сам подставлялся. Аслана это устраивало. Программу-минимум он сможет выполнить без малейших проблем. Однако задание, полученное им шесть дней назад, включает в себя не только программу-минимум. И как быть с условием, обязательным для выполнения программы-максимум, Аслан пока не знал.
      Решение нашлось с неожиданной стороны. Наблюдая как-то сквозь витрину магазина «Детский мир» за выгружающимися из белоснежного лимузина телохранителями Маканина (господин советник по вечерам закупал здесь новые игрушки для внука), Аслан заприметил знакомое лицо. Сначала он подумал, что перед ним просто очень похожий человек, но, понаблюдав еще, пришел к выводу: нет, это именно Валька Кагарлицкий, бывший лейтенант воздушно-десантных войск, под началом которого когда-то Аслан проходил срочную службу в рядах Советской Армии. Это была удача. План дальнейших действий созрел сам собой.
      Маканин в сопровождении Кагарлицкого и двух телохранителей шел вдоль прилавков, выбирая игрушки, и Аслан, точно рассчитав время и место встречи, двинулся им наперерез. Он задел Вальку плечом, тот буркнул привычно: «Извините», но глаза поднял, и взгляды их встретились.
      — Валька! Кагарлицкий! — закричал Аслан радостно. — Ну здравствуй, товарищ лейтенант.
      Вся четверка приостановилась. Кагарлицкий смотрел непонимающе, потом лицо его осветилось.
      — Аслан! — закричал он в ответ. — Чахкиев! Ну здравствуй, сержант!
      Они обнялись. Маканин, стоя в сторонке, с любопытством наблюдал за этой сценой.
      — Старый друг? — поинтересовался он. Кагарлицкий спохватился.
      — Извини, Аслан, я, понимаешь, на работе. А это мой шеф, — он обернулся к господину советнику, — Лев Максимович.
      Тут Кагарлицкий замешкался, но, видя, что Маканин настроен доброжелательно, представил ему Аслана:
      — Мой старый приятель и сослуживец. Аслан Чахкиев. Сержант ВДВ.
      — Очень приятно, — господин советник с улыбочкой пожал Аслану руку. — Надолго в Мурманске? Аслан пожал плечами:
      — Может быть, навсегда.
      — Что ж, желаю удачи, — Маканин кивнул, прощаясь, и двинулся дальше по магазину; охранники поспешили за ним.
      Кагарлицкий посмотрел им вслед и заторопился.
      — Вот возьми, сержант, — он сунул Аслану в руку свою визитную карточку с золотым обрезом. — Звякни вечерком, после восьми — встретимся, попьем водочки, вспомним прошлые денечки. А сейчас мне работать надо.
      — Да я понимаю, — Аслан изобразил сочувствие.
      — Ну я побежал, — сказал Кагарлицкий. — Не пропадай, сержант.
      — Не пропаду, — пообещал Аслан, «Пропадать» действительно не входило в его планы.

* * *

      О дне сегодняшнем заговорили только после того, как почти вся водка была выпита, почти все деликатесы съедены, а дело шло к полуночи, и жена Кагарлицкого, Ольга, поначалу гостеприимная, пару раз намекнула, что пора бы и закругляться.
      — Так ты в Мурманске надолго? — спросил Кагарлицкий.
      Он фактически повторил вопрос своего шефа, заданный несколько часов назад, хотя, разумеется, знал на него ответ. Аслан тоже не стал оригинальничать.
      — Пока не знаю, — ответил он. — Но город мне нравится. Может быть, останусь. Может быть, нет.
      — А что тебя смущает? Оставайся.
      — Работа. Как и везде, у вас безработица.
      — А что ты умеешь? — поинтересовался Валентин, разливая остатки водки «Смирнофф» по хрустальным рюмкам.
      — То же, что и ты, — Аслан усмехнулся. — Стрелять и подставлять грудь.
      — Телохранитель? — уточнил Кагарлицкий. — М-да… Ну, конечно, я мог бы похлопотать за тебя перед Львом Максимовичем — все-таки я у него заместитель — но, понимаешь, на этом рынке труда вакансий практически не осталось. Брать на работу тебя — значит, кого-то увольнять, а случайных людей у нас не бывает, все поступали по рекомендации, так что…
      — Понимаю, — Аслан вздохнул. — Делать нечего, придется самому искать…
      — Ты уж извини, — Кагарлицкий прятал глаза, — но свободных вакансий действительно нет. Но если вдруг появятся, я тебе сразу звякну. Ты где остановился?
      — В «Полярных зорях», сто двенадцатый номер.
      — Ага, сейчас запишу, — Кагарлицкий полез за блокнотом, долго искал его, нашел, полистал, записал. — Гостиница «Полярные зори»… Номер сто двенадцать… Аслан… Слушай, Аслан, так тебе, наверное, деньги нужны? Ты скажи, не стесняйся — проспонсируем. Когда встанешь на ноги, отдашь…
      — Спасибо, — ответил Аслан. — Деньги у меня пока есть. Давай лучше выпьем. За тех, кто в сапогах!
      Они допили водку, и Аслан посмотрел на часы.
      — Пора бежать, — сказал он почти с искренним сожалением. — Но предложение твое я запомнил. Если вакансия освободится, звони.
      — Конечно, Аслан, какие вопросы? Я тебя в деле видел и завсегда поручусь.
      Они сердечно распрощались. Аслан ушел, зная, что скоро вернется. Он не собирался ждать милостей от природы. Если нет свободных вакансий — значит, нужно сделать так, чтобы они появились.

* * *

      Петра Акимова он выбрал неслучайно. Этот парень производил впечатление недалекого малого с большими амбициями и предсказуемыми желаниями. Впрочем, Аслан понимал, что первое впечатление бывает обманчивым, а потому для начала решил познакомиться с кандидатом «на выбывание» поближе.
      Знакомство состоялось в стенах ресторана «Айсберг». Здесь Акимов ужинал — иногда один, чаще — с девочкой, «снятой» тут же на улице. На этот раз девочку Акимову поставил никто иной, как Аслан Чахкиев. В нужный момент она должна была без скандала покинуть теплую компанию, и Аслан не мог полагаться на случай, потому выплатил ей гонорар заранее и сполна. Девочка легко согласилась на поставленное условие, тем более что ей это было более чем выгодно.
      Когда парочка в составе Акимова и девчонки расположилась за столиком и ничего не подозревающий Петр принял на грудь первые сто грамм, Аслан, сидевший в глубине зала, подозвал к себе официанта и попросил его отправить бутылку наилучшего шампанского «во-он тем ребятам». Официант услужливо поклонился, и через минуту бутылка «Вдовы Клико» уже стояла на столике, за которым сидел Акимов. Тот, конечно, удивился.
      — От кого? — спросил он у официанта, цепко ухватив его за рукав.
      Официант указал на Аслана. Заметив, что привлек всеобщее внимание, Аслан встал и подошел к столику Акимова.
      — Это я прислал шампанское, — сообщил он.
      Акимов оценивающе оглядел его.
      — Спасибо, — поблагодарил Акимов. — Но в чем прикол?
      Аслан улыбнулся.
      — Мне понравилась ваша жена, — объяснил он.
      — Жена?! — Акимов захохотал. — Садись, друг, — предложил он.
      Поблагодарив, Аслан сел за столик. Всё шло по плану. Акимов был расслаблен после долгого рабочего дня в охране городской администрации и утратил бдительность.
      Познакомились (Аслан назвался другим именем и представился как частный предприниматель), выпили за знакомство.
      — Не жена она мне, — проинформировал Акимов, юмористически подмигивая. — Нравится? Забирай. Я себе другую кралю найду — вечер длинный. А то хочешь, на пару ее попользуем? Групповушку, а?
      Девочка опустила глаза и густо покраснела.
      — Да ладно тебе, — сказал ей Акимов. — Не изображай скромницу. Ну так что, согласен на групповуху? — снова обратился он к Аслану.
      — Почему нет? — сдержанно отвечал тот. Тем временем принесли горячее. Официант быстро сориентировался и пересервировал столик.
      А Аслан не забывал подливать.
      — Ты кавказец? — спросил его Акимов; он несколько осоловел, и даже горячее мясо с большим количеством специй не могло уже поправить положение.
      Аслан отнекиваться не стал.
      — Люблю кавказцев, — сообщил Акимов доверительно. — Никто вас не любит, а я люблю. За широту вашу, за умение красиво жить. Вот мы, русские, разве умеем? — вопросил он, с вызовом оглядываясь вокруг, словно рассчитывая найти среди посетителей русофила-оппонента и тут же дать ему в зубы. — Ничего не умеем, — подытожил он, не встретив возражений с чьей-либо стороны. — Гостей принимать не умеем, гулять не умеем, пить даже не умеем — только напиваться.
      Элитное шампанское давно закончилось, и Акимов налегал на водочку. Аслан понял, что наступил решающий момент. Исподтишка он сделал девице знак удалиться, и та, извинившись, отправилась в сторону дамской комнаты. Акимов отвлекся, наблюдая ее уход, и Аслан сыпанул ему клофелина в рюмку. Засек время. Через десять минут Акимов должен был вырубиться.
      Так и произошло. Взгляд Акимова остановился, глаза закатились, и он откинулся на спинку кресла. Аслан изобразил веселое недоумение по поводу внезапной слабости собутыльника, расплатился с официантом и буквально выволок Акимова из ресторана. Девица, как и было обговорено, больше не показывалась. Зато нарисовались два милиционера, и Аслану пришлось остановиться и лезть за кошельком. Получив мзду, милиционеры пожелали спокойной ночи, и Аслан в обнимку с похрапывающим Акимовым двинулся к автомобильной стоянке. Машину Акимова он, разумеется, знал и нашел очень быстро. Вытащить ключ из кармана собутыльника также не составило труда.
      Аслан сел за руль, а Акимова посадил рядом, пристегнув привязным ремнем. Теперь нужно было подготовить машину. Проехав почти через весь город, с севера на юг, Аслан добрался до Ледового озера. Здесь на автозаправочной станции он заправил машину и купил еще канистру 98-го бензина. С полчаса покружив по Мурманску, Аслан отыскал темный переулок, остановил автомобиль, достал канистру и обильно полил бензином кресла и диван. Плеснул он и на похрапывающего Акимова.
      Закончив с этим делом, Аслан осторожно выехал из переулка и повел машину по Кольскому проспекту, где есть довольно опасный участок — дорога идет как бы по склону сопки: с одной стороны — гранитная возвышенность, к склону которой прилепились многоэтажные дома брежневской постройки, с другой — резкий спуск в заболоченную низину — часть так называемой Долины Уюта. То, что собирался сделать Аслан, было рискованным предприятием, но бывший сержант ВДВ любил риск. Когда до Долины Уюта оставалось менее ста метров, Аслан отстегнул Акимова, приоткрыл дверцу со своей стороны и вжал педаль газа до упора, одновременно выворачивая руль вправо. За мгновение до того, как колеса разогнавшейся машины оторвались от мокрого асфальта проспекта, Аслан выпрыгнул из нее. В прыжке он сгруппировался, но всё равно удар о землю был весьма сильным и болезненным. Тем не менее Аслан почти сразу вскочил на ноги. На секунду он задержался на краю, над низиной. Машина падала, передняя часть ударилась о гранит, с громким скрежетом смялась, от этого удара машина перевернулась на крышу и разом вспыхнула. Дело было сделано, и Аслан, прихрамывая, побежал прочь. На пустом по ночному времени проспекте его никто не заметил. Первый гаишный «уаз» появился на месте катастрофы только через двадцать минут.

* * *

      На следующий день в гостиничном номере «Полярных зорь», в котором поселился Аслан, прозвучал телефонный звонок. Подняв трубку, Аслан услышал голос Валентина Кагарлицкого.
      — Тебе везет, Аслан, — порадовал старый приятель. — У нас в охране освободилась вакансия.
      — Кто-то уволился? — спокойно поинтересовался Аслан.
      — Можно сказать и так, — Кагарлицкому явно не хотелось посвящать старого приятеля в подробности этого «увольнения». — Записывай адрес отдела кадров, — Кагарлицкий продиктовал адрес. — Чем раньше оформишься, тем лучше.
      — Понял, — сказал Аслан. В отделе кадров его ждали, и все формальности были улажены в течение нескольких минут. Однако в телохранители Маканина Аслан не попал. Впрочем, он на это и не рассчитывал: всему свое время. Аслан проработал в охране администрации неделю. Пару раз он видел Маканина и даже разговаривал с ним. В воскресенье он снова встретился с Валентином Кагарлицким и в дружеской обстановке изложил ему соображения по поводу «дыр» в системе охраны высокопоставленных чиновников администрации. Кагарлицкий принял его слова к сведению и попросил составить докладную записку для советника по безопасности. Аслан составил. Прошло еще три дня, и Маканин самолично пригласил Аслана на собеседование.
      — Это вы написали? — осведомился он благожелательно, демонстрируя Аслану листки с докладной запиской.
      — Да.
      — Очень хорошо. Валентин говорил мне, что вы очень способный молодой человек. Я думаю, вы заслуживаете большего, чем работа в наружной охране. Пойдете ко мне в команду?
      — Почему нет?
      Так Аслан за полторы недели сделал карьеру. Теперь он был при Маканине, и они стали встречаться намного чаще. Проблема выполнения задачи, поставленной перед Асланом, упростилась до предела. Но он не спешил. Ведь нужно не только разобраться с Маканиным, нужно выполнить одно маленькое условие и уйти живым.
      Удобный момент выдался на семнадцатый день службы в охране мурманской администрации. Вечером Аслан заступил на суточное дежурство в приемной Маканина — дежурство входило в список обязанностей всех членов команды Маканина, за единственным исключением в лице заместителя и «правой руки» Валентина Кагарлицкого. В тот день Лев Максимович задержался в своем кабинете дольше обычного, работал с бумагами. Пару раз просил Аслана принести ему «белого» тонизирующего чаю. Аслан послушно приносил. Когда здание администрации опустело, Аслан вытащил из своей сумки длинноствольный пистолет системы «парабеллум», навинтил глушитель — не самоделка, настоящий, заводского изготовления. Потом подумал и, расстегнув запонки, закатал левый рукав. Вслед за пистолетом Аслан извлек из сумки хитроумную перевязь с длинным тонким кинжалом без рукояти. Закрепив перевязь на предплечье и проверив, насколько свободно движется клинок, Аслан закатал рукав. После чего взял «парабеллум» в правую руку и, не постучав, распахнул дверь кабинета Маканина. И остановился, замер, увидев направленное прямо ему в лицо дуло пистолета.

* * *

      — Оружие на пол, — приказал Маканин. Аслан наклонился и положил пистолет с глушителем на пол.
      — Оружие — ногой ко мне, — последовал новый приказ.
      Аслан шаркнул ногой. Вращаясь, «парабеллум» отлетел к столу, за которым сидел Маканин.
      — Отлично, — сказал советник. — Теперь заложи руки за голову и отойди к стене.
      И снова Аслан выполнил приказ. Даже сейчас из этого более чем невыигрышного положения он мог бы расправиться с Маканиным в один момент, но тогда не была бы выполнена программа-максимум. Молча Аслан ждал продолжения.
      — Теперь поговорим, — советник не опустил пистолет, удерживая Аслана на мушке и разумно полагая, что противник может выкинуть какой-нибудь фортель. — Я не знаю точно, кто прислал вас убить меня. Есть несколько версий, и все они равнозначны. Но это меня и не интересует. Перед тем как вас уведут отсюда, я хотел бы знать ответ только на один вопрос. Почему вы не убили меня сразу? Вы показали себя великолепным профессионалом, вы обнаружили массу «дыр» в нашей системе охраны — зачем вам понадобилось идти на прямой контакт со мной, внедряться, убивать Акимова? Не проще ли было бы ликвидировать меня на расстоянии — снайперским выстрелом? Аслан сразу понял, где прокололся. Он ожидал, что расследование гибели Акимова будет проведено со всей тщательностью, но не думал, что смерть охранника, разбившегося «по пьяни» в Долине Уюта, так быстро увяжут с ним — Асланом. Но чем-либо смутить бывшего сержанта ВДВ, а ныне — профессионального киллера было трудно. На слова Маканина он лишь презрительно усмехнулся.
      — Так поступили бы вы, — ответил он надменно. — Но так никогда не поступаем мы. Наш враг должен знать, за что он приговорен к смерти.
      — Это входит в ваше задание? — изумился Маканин. Пистолет дрогнул в его руке. — Невероятно!
      Аслан пожал плечами. Сделать это с заложенными за голову руками довольно сложно, но он справился.
      — Тогда новый вопрос, — продолжал советник. — Что именно вы должны были сказать мне, перед тем как убить?
      — Не сказать. Показать.
      — Показать?! Очень интересно. Что же вы должны были мне показать?
      — Одну фотографию. Она у меня с собой. Маканин воспринимал ситуацию скорее юмористически, чем серьезно. Он переиграл киллера, взял его на мушку в самый опасный момент и теперь явно хотел насладиться моментом. Тщеславие его и погубило.
      — Где конкретно находится фотография?
      — Здесь. В моем внутреннем кармане. В правом, — добавил Аслан, чтобы у Маканина не было нужды задавать еще один вопрос.
      — Медленно сними левую руку с затылка…— распорядился Маканин.
      Аслан так и поступил. Но только снял он ее не медленно, а резко выкинул вперед, будто в нацистском приветствии. Тонкий кинжал без рукояти за долю секунды преодолел расстояние между стеной и столом и пробил грудную клетку Маканина, войдя между ребрами с левой стороны.
      Советник все же успел выстрелить, но его пуля не достигла цели. Кинжал еще был в воздухе, а Аслан отпрыгнул в сторону и вниз, упал на четвереньки, перекатился. Потом медленно встал. Лев Максимович хрипел в кресле. Он был жив, и это тоже входило в планы Аслана.
      Киллер подошел к столу. Он склонился над Маканиным, приблизил свое лицо к его лицу. — Наш враг должен знать, за что он приговорен к смерти, — повторил Аслан ранее сказанную фразу.
      Он все-таки полез во внутренний карман и достал из него фотографию. Это был снимок очень хорошего качества, словно вырезанный из рекламного проспекта — изображение взлетающего над полосой военно-транспортного самолета С-130Н «Геркулес» с норвежскими опознавательными знаками.
      Аслан поднес фотографию к самым глазам Льва Максимовича.
      — Смотри, — сказал Аслан. — Ты узнаешь этот самолет?
      Маканин булькнул. Он сфокусировал зрение на фотоснимке. Потом с большим трудом выговорил несколько слов. Это были его последние слова.
      — Чурки… — сказал советник губернатора, — чурки… вы… все…
      — Узнал, — подытожил Аслан удовлетворенно. Последние слова Маканина, оскорбительно вызывающие, не произвели на него ровно никакого впечатления. Программа-максимум была выполнена. Он положил пальцы на шею советника, туда, где находилось так называемое плечевое сплетение нервов, и с силой нажал. Через минуту Лев Максимович Маканин был мертв. Уходя, Аслан забрал «парабеллум» и фотографию. Извлекать кинжал из остывающего тела он побрезговал.

(Кольский полуостров, декабрь 1998 года)

      Майор Громов не любил ночных вылетов. А кто их любит? При ночных вылетах совершенно утрачивается ощущение истинного полета. Да, приборов в кабине более чем достаточно для того, чтобы взлететь, выполнить задание и посадить истребитель, ни разу не взглянув на небо и землю. Да, в программу обучения пилотов входит полет при нулевой видимости, а чтобы он был действительно «слепым», без обмана, на фонарь кабины надевается специальный колпак. Да, со временем любой способный пилот отрабатывает свои действия в воздухе до автоматизма, начинает чувствовать скорость печенкой, а высоту — мозжечком. Тем не менее пилот остается человеком и чисто инстинктивно доверяет своим глазам больше, чем показаниям приборов. А ночью — какие тут глаза?
      Но как бы ни относился Громов к ночным полетам, тревожный сигнал заставил его вскочить и, застегивая на ходу ремешки подшлемника, побежать к выходу.
      — Майор Громов, лейтенант Беленков, готовность номер один, — услышал он уже на бегу.
      Следом за Громовым к выходу устремился лейтенант Беленков.
      «Если пойдем парой, значит, дело серьезное», — подумал майор.
      Через десять минут оба пилота уже сидели пристегнутыми в кабинах своих истребителей. Метеосводка в этот день была не ахти. Облачность — десять баллов. Снег. Полетная видимость — триста метров. Ветер — норд-ост, пятнадцать метров в секунду. Температура воздуха у земли — минус двадцать.
      Все эти прелести зимы в Заполярье Громов мог наблюдать через фонарь кабины. Снежные хлопья летели наискось, заслоняя обзор, но полоса была ярко освещена, и майор видел, как в ледяном сумраке медленно движется по ней снегоочиститель — тягач с авиационным двигателем на подвеске, реактивная струя из двигателя бьет под наклоном вниз, в один миг сметая сугробы. К истребителю подбежал, пряча лицо от ветра, кто-то из дежурных механиков, расторопно убрал стремянку и колодки. Снегоочиститель повернулся и ушел с полосы.
      «Сейчас начнется», — подумал Громов.
      Глядя на светящиеся шкалы приборов, он вспомнил вдруг, как сын Кирюша играл в «F-117», довольно примитивную игрушку для персонального компьютера. Громов не знал схемы расположения приборов в кабине «Найтхока », а потому не мог оценить по достоинству качество имитатора, однако ощущение полета «вслепую» воспроизводилось очень точно: чтобы выиграть в этой игре, все внимание следовало отдавать многочисленным шкалам, и только. Бездушная механика ночного боя.
      «Кого бомбишь?» — поинтересовался тогда Константин у сына.
      «Мурманск», — ответил Кирюша, нетерпеливо дернув плечом: отец ему явно мешал одним своим присутствием.
      «Ну ты и сволочь, — сказал Громов без малейшей, впрочем, угрозы в голосе. — Наших бомбить?»
      «А кого мне еще бомбить? — резонно вопросил сын. — Это же F-117. Белый дом они в опциях не предложат».
      Громов подивился чудному слову «опция», прозвучавшему из уст шестилетнего ребенка, а про себя решил найти в обязательном порядке для Кирюши игру более патриотической направленности — под названием «МиГ-23», например.
      — Двести тридцать первый, запуск! — распорядился дежурный по КДП.
      «Всё это игра, — подумал Громов, выводя двигатель „МиГа" на рабочие обороты. — А в опциях у нас сегодня нарушитель».
      Еще майор вспомнил, что, как-то разговорившись, Кирюша признался: после выполнения очередного задания он никогда не сажает свой «Найтхок» на аэродром, предпочитает катапультироваться, не долетев милю. На удивленный вопрос отца, почему Кирюша гробит дорогостоящий бомбардировщик, даже если у бомбардировщика этого минимум повреждений, сын безапелляционно заявил, что так проще, а на количестве заработанных очков это не сказывается. «Во-от как? — протянул Громов, немало удивленный странной логикой заокеанской игры. — Если б ты знал, мальчик, что такое катапультирование».
      Майор представил себе, каково катапультироваться в такую вот зимнюю заполярную темень над заснеженным лесом, и его пробрал озноб.
      Пока Громов предавался воспоминаниям, дежурный согласовал программу вылета с коллегами в Оленегорске и отдал приказ на перехват:
      — Цель следует вдоль государственной границы. Идентифицирована как самолет радиоэлектронной разведки «Nimrod R.MK1 ». Задача — выйти на цель и сопровождать ее, не допуская нарушения государственной границы Российской Федерации.
      — Вас понял, база, — откликнулся Громов. — Задача — выйти на цель и сопровождать ее, не допуская нарушения государственной границы.
      — Взлет разрешаю.
      Ведущим снова стал Громов. Беленков пристроился в полукилометре, благоразумно держась в стороне от спутной струи. Штурман наведения, сидящий в Оленегорске, дал целеуказание, перехватчики развернулись в воздухе и легли на юго-западный курс.
      Прошло две минуты полета в полной темноте, и наконец бортовая РЛС «Сапфир» обнаружила цель. Самолет-разведчик действительно шел вдоль российско-норвежской границы, старательно следуя всем ее прихотливым изгибам.
      — База, цель обнаружена, — доложился Громов. — Ведем ее.
      — Так держать, — откликнулся штурман. Тут на рабочей частоте вдруг появился посторонний.
      — Good morning, Костьйя! — услышали пилоты веселый голос с хрипотцой. — How are your? Jour wife and son ?
      Это был кто-то из экипажа «Нимрода». Командир или второй пилот. Он знал о присутствии двух истребителей, и ему, очевидно, захотелось поразвлечься.
      — Факал я тебя, — ответил Громов беззлобно. Беленков засмеялся.
      — Так их, командир! — поддержал он с задором.
      Спутная струя — турбулентный поток, оставляемый самолетом; представляет опасность для ведомого, так как может вызвать срыв на плоскостях его крыльев.
      — Костьйя, — укоризненно сказал безымянный пилот британского разведчика. — Speak English, please !
      — Учи русский, — буркнул майор.
      (В том, что экипаж «Нимрода» столь хорошо осведомлен о подробностях жизни Константина Громова, не было ничего удивительного. Службы радиотехнической разведки НАТО отслеживали все вылеты российских перехватчиков, а в базы данных были занесены все пилоты и работоспособные машины. Сложить один и один несложно, а потому под каким бы позывным ни прятался русский пилот, для «потенциального противника» секрета это не представляло. Именно для того, чтобы сбить с толку радиоразведку НАТО, и была придумана в свое время игра в «плановые учения», послужившая прикрытием для операции «Испаньола».)
      Истребители следовали за разведчиком, удерживая его в радиусе дальнодействия своих ракет. Громов знал, что комполка Александр Свиридов отдал бы правую руку за то, чтобы этот самый «Нимрод» (британский разведчик уже не раз залетал в приграничную зону, досаждая наземным службам) хоть раз пересек границу и его можно было бы сбить к чертовой матери, но он также знал, что этого никогда не произойдет, а потому не ждал от «тревожного» вылета никаких сюрпризов — рутина «холодной» войны.
      «Ну, это надолго», — подумал Громов, Скорого окончания этой игры на нервах действительно ждать не приходилось. «Нимрод» будет продолжать маневрировать у границы, пока у перехватчиков не кончится топливо и они не вернутся на базу. Сам разведчик снабжен системой дозаправки в воздухе, и теоретически у него нет ограничений по времени пребывания у чужих границ. Но Свиридов — тоже не дурак, и когда пара Громова уйдет на Рыбачий, с аэродрома в Оленегорске взлетят еще два перехватчика, и игра будет продолжаться до тех пор, пока «Нимрод» не уберется из приграничной зоны.
      Против ожидания британский разведсамолет не стал задерживаться у границ Российской Федерации. Не прошло и пяти минут с того момента, как Громов и пилот «Нимрода» обменялись «любезностями», и самолет радиоэлектронной разведки вдруг развернулся и пошел курсом на запад, в глубь территории Норвегии.
      — База, на связи двести тридцать первый, цель уходит, — сразу же доложил Громов. — Курс цели — двести семьдесят.
      — Вас понял, двести тридцать первый, — откликнулся штурман из Оленегорска. — Пока держитесь рубежа.
      «Мудрят, — подумал Громов. — А чего мудрят, сами не знают. Ясно же, разведчик на сегодня свое отработал».
      От нечего делать майор попытался угадать, кто сегодня штурманом наведения. В любом подразделении ВВС людей, выполняющих обязанности наземного штурмана, не так уж много; обычно это пилоты с большим стажем, снятые с полетов по состоянию здоровья, по возрасту, да мало ли причин. Личный состав их хорошо знает, и не только по голосу. Но сегодня вылетом перехватчиков руководил новичок. Громов слышал о недавнем пополнении в авиаполку «Заполярье», но ни с кем из новоприбывших пилотов и штурманов до сих пор не встречался и не беседовал. Об уровне квалификации новичков в части 461-13 «бис» могли только догадываться. Например, зампотех Никита Усачев в своей неподражаемой экспрессивной манере заявил: «Знаем мы эти перестановки! Пригнали дармоедов с юга, а наших — под сокращение!»
      Голос штурмана, направлявшего пару Громов— Беленков, принадлежал, по оценке майора, еще довольно молодому человеку, говорившему правильно, но с характерным, хотя и малозаметным акцентом. «Прибалт, — решил Гримов. — Эстонец или латыш. Из натурализовавшихся после отделения». Ничего против прибалтов Константин не имел, однако невольно вспомнил анекдоты про «горячих эстонских парней», медлительных и глуповатых.
      «Нимрод» уходил на крейсерской скорости от границы, пока наконец не вышел за пределы действия бортовой РЛС «Сапфир». Перехватчики продолжали кружить над совершенно пустым пятачком радиусом в десять километров.
      — Штурман, — обратился Громов к «горячему эстонскому парню». — Цель потеряна. Долго мы тут будем болтаться?
      — Э-э, терпение, двести тридцать первый, — ответил штурман. — Ждите дальнейших распоряжений.
      Громов поджал губы. Его подобный ответ не устраивал, но со штурманом не поспоришь: ждите — значит ждите. Впрочем, ждать долго не пришлось — всё случилось гораздо раньше.
      Первым посторонний объект заметил Беленков.
      — Ведущий, к нам НЛО в гости, — сообщил он на рабочей частоте.
      — Где?.. Вот черт, действительно.
      Индикатор на лобовом стекле АСП-17МЛ подтверждал слова Беленкова: в радиусе действия бортовой радиолокационной системы появился кто-то третий. И этот третий приближался с очень большой скоростью.
      «Истребитель», — быстро прикинул Громов.
      Сирена оповещения молчала. Следовательно, система опознавания СРО-2М посчитала объект «своим».
      — База, — запросил майор. — На связи двести тридцать первый. У нас гость. По характеристикам — истребитель. Курс — сто девяносто. Кто у вас там болтается?
      После небольшой заминки штурман наведения переспросил:
      — Я вас не понимаю, двести тридцать первый. Что значит «гость»?
      — К нам приближается летательный аппарат, опознанный системой как свой, — принялся терпеливо растолковывать Громов. — Но мы никого не ждем…
      — В вашей зоне нет посторонних самолетов, — сказал штурман. — Только вы, двести тридцать первый, и ваш ведомый — двести тридцать второй.
      — Как нет? У вас с локатором в порядке?
      — Не морочьте мне голову, двести тридцать первый, — в голосе штурмана послышалось раздражение; прибалтийский акцент заметно усилился. — С локатором у нас всё в порядке.
      — Действительно НЛО, — подытожил голос Беленков. — Никогда их раньше не видел — интересно…
      — Ничего интересного, — высказал свое мнение Громов.
      Он напряженно следил за приборами. Неопознанный объект изменил курс. Теперь он двигался строго на юг, обходя зону, где кружили два истребителя.
      — Штурман, вы до сих пор ничего не видите?
      — Ничего, двести тридцать первый. Кроме вас, в приграничной зоне никого нет.
      «Если на клетке с тигром написано „Заяц", не верь глазам своим», — к месту или не к месту вспомнился Громову общеизвестный афоризм.
      НЛО снова изменил курс.
      — В переднюю полусферу заходит, — сообщил Беленков. — И высоту вроде уравнивает.
      — Вижу, — отозвался майор.
      — Что будем делать?
      — Не знаю. «Земля» его не видит. Мистика какая-то.
      — Ну это по вашей части, Константин Кириллович.
      — Что за намеки, лейтенант?
      — Прошу прощения, товарищ майор.
      Пустопорожняя болтовня между двумя пилотами могла бы продолжаться еще долго, но тут Громова окликнул штурман наведения:
      — Двести тридцать первый, сообщите ваши координаты. Двести тридцать первый, где вы? Сообщите ваши координаты.
      — Чем дальше, тем страньше, — перефразировал майор слова Алисы Харгривс . — Теперь и я с экранов пропал.
      Ситуация нравилась ему всё меньше и меньше.
      — База, говорит двести тридцать первый. Я нахожусь в приграничной зоне. Координаты… — продиктовать координаты Громов не успел, потому что как раз в этот момент понял, что его не слышат.
      — Двести тридцать первый, — продолжал бубнить штурман. — Двести тридцать первый, где вы? Сообщите ваши координаты.
      Майор еще раз окинул приборную панель придирчивым взглядом. Нет, никаких неисправностей вроде бы нет.
      — Ведомый, — обратился он к Беленкову, — попробуй ты, что ли, поговорить с землей? У меня с дальней связью неполадки, а система молчит.
      — Понял, командир, — откликнулся лейтенант. И тут началось. Взвыла сирена оповещения. От НЛО, шедшего навстречу истребителям на расстоянии чуть более сорока километров, вдруг отделилась хорошо различимая на экране радиолокатора точка. Ракета! Это же ракета, черт вас побери!
      Громов положил «МиГ» на правое крыло, уходя в сторону. О ведомом в этот момент он не думал, полагая, что тот будет делать то же самое. Громов не учел, что Беленков еще очень молод, что он недавно в части и является летчиком третьего класса, то есть не сдал еще положенные нормативы. Громов забыл, что молодой лейтенант ни разу не участвовал во всамделешном бою. Откуда ему? Ни в Афганистан, ни в Чечню он не попал. Итог; Громов не подумал, не учел, забыл да и просто растерялся, и его ошибка стоила Беленкову жизни.
      Управляемые ракеты «воздух-воздух», предназначенные для борьбы с авиацией противника, бывают двух типов: с осколочно-фугасной или стержневой боевой частью. Разница невелика, тем более что принцип действия одинаков. Осколочно-фугасная БЧ представляет собой металлическую оболочку, внутри которой находится бризантное взрывчатое вещество. При взрыве оболочка дробится на осколки. Для получения осколков нужного размера и формы на оболочку наносят насечку, и металл рвется там, где «тонко». Стержневая БЧ применяется на более современных и скоростных ракетах; вместо оболочки с насечкой там используются спаянные друг с другом стержни. При подрыве боевой части стержни разлетаются, поражая цель. Именно второго — стержневого — типа была боевая часть у ракеты, выпущенной неопознанным летающим объектом по перехватчикам Громова и Беленкова.
      Сброшенная авиационной катапультной установкой, ракета на скорости полторы тысячи метров в секунду понеслась в сторону цели. Быстро выгорал маршевый двигатель. Головка самонаведения, получая команды от бортового компьютера неопознанного истребителя, надежно держала цель. Рули поворачивались, подчиняясь командам системы гидравлических приводов, не давая ракете сбиться с курса. За двадцать секунд ракета — этот металлический, но от того не менее смертоносный хищник — преодолела расстояние, отделявшее ее от указанной пилотом НЛО цели, и взорвалась в двадцати метрах от «МиГа» лейтенанта Беленкова. Стержни разлетелись, и в это облако раскаленного металла на огромной скорости вошел перехватчик.
      На такой скорости и птица опасна, а тут тысяча стальных игл, пронзивших фюзеляж самолета в тысяче мест. «МиГ» сразу перестал слушаться руля, лопатки компрессора энергетической установки обломились, центробежная сила разбросала их по корпусу, и двигатель запылал, что еще усугубило общую картину катастрофы.
      — Старший, я горю! — успел крикнуть Беленков.
      Правое крыло истребителя Беленкова отвалилось, и «МиГ» камнем рухнул вниз. Это был даже не штопор, это было просто падение.
      — Жми на катапульту, Сережа! — заорал Громов, и ларингофоны, закрепленные на его шее, передали приказ в эфир. — Жми на катапульту!
      Но лейтенант Беленков уже ничего не слышал. Пламя охватило кабину, и Беленков умер раньше, чем успел дернуть за держки системы катапультирования.
      Искалеченный «МиГ» за несколько секунд достиг земли и врезался в склон сопки. Полярная ночь озарилась яркой вспышкой.
      — Двести тридцать первый, двести тридцать первый, — монотонно повторял штурман наведения, — где вы находитесь? Двести тридцать первый, где вы находитесь?..
      — Вы что там, охуели?! — неистовствовал Громов. — Нас атакуют! Ведомый сбит! Нас атакуют!
      — Двести тридцать первый, где вы находитесь? Ответьте, двести тридцать первый…
      Разбираться с этой проблемой не было времени. Сбив Беленкова, неопознанный противник уходил на юг. Громов отлично видел его на ИЛС . Майор заскрежетал зубами. Решение пришло быстро. НЛО не должен уйти.
      Громов сделал вираж и лег на курс преследования. Врубил форсаж. Неопознанный истребитель шел на скорости 1800 километров в час, Громов рванул на максимальной — 2500. Удаление составляло восемьдесят километров. Следовательно, на то, чтобы войти в зону пуска двух ракет средней дальности Р-24Р, подвешенных на «МиГе», Громову понадобится чуть больше четырех минут. Нет, нужно подойти еще ближе — на предельной дальности пуска и при таких скоростях противник может легко уйти от ракеты, а второй возможности поджарить ему хвост не будет.
      Четыре минуты пролетели незаметно. Громов был собран, напряжен и уже не обращал внимания на призывы штурмана наведения. Глянул только на индикатор топлива. «Окурок» пока не горит, и славно.
      Пилот НЛО наверняка заметил преследователя, но маневра никакого не предпринял, даже не увеличил скорость. Это означало только одно: он слишком уверен в своей безопасности и безнаказанности и демонстрирует преследователю презрение, подставляя хвост.
      «Ты еще не знаешь, с кем столкнулся, — думал Громов ожесточенно. — А столкнулся ты с „Витязем", а драться с „Витязем" я никому не порекомендую».
      И тут, в тот самый момент, когда удаление между Громовым и НЛО составило тридцать километров и зажегся сигнал «Захват головок», преследуемый противник выкинул неожиданный финт: светящаяся точка на индикаторе радиолокационного комплекса застыла и за какие-то доли секунды оказалась в задней полусфере истребителя Громова. Громов обалдел. А потом спохватился. Это же «Сухой»! Никаких сомнений. Только истребитель класса «Су» с такой непринужденностью может сделать «Кобру Пугачева», пропустив преследователя под собой или над собой и мгновенно переменив роли в сумасшедшей чехарде воздушной дуэли.
      Мысли Громова неслись галопом. Но отличная выучка давала себя знать. За какие-то секунды майор вспомнил всё, что когда-нибудь знал об истребителе «Су-27».
      …Экипаж — один человек…
      …Масса, длина, максимальная нагрузка, боевая нагрузка…
      …Энергетическая установка — два двухконтурных турбореактивных двигателя АЛ-31Ф…
      …Максимальная скорость на высоте — 2550 километров в час, на предельно малой — 1450 километров в час…
      …Максимальная дальность полета без дозаправки — 4100 километров…
      …Дальность обнаружения воздушных целей — 400 километров. Количество одновременно сопровождаемых целей — 15 штук. Количество одновременно атакуемых целей — 6 штук…
      …Каждая машина оборудована бортовым комплексом обороны, включающим системы радиоэлектронного противодействия…
      …Радиолокационный прицельный комплекс с помехозащищенной когерентной импульсер-доплеровской РЛС позволяет обнаруживать и определять координаты воздушной цели на проходе, производить ее захват и сопровождение, а также одновременный пуск управляемых ракет по двум целям в любых метеоусловиях, днем и ночью как в свободном пространстве, так и на фоне земли. Он дополняется оптико-локационной станцией 36Ш, работающей вместе с нашлемной системой целеуказания. Прямо как по учебнику. Хоть закавычивай…
      …Аэродинамическая устойчивость на грани фантастики…
      …Двадцать семь мировых рекордов. Один из них — мой рекорд…
      …Вооружение. Главное — вооружение. Чем он может быть вооружен? Чем должен быть вооружен «Сухой»?..
      …Сначала пушка. ГШ-30Л. Калибр — 30 миллиметров. Боекомплект — 150 снарядов. Темп стрельбы — 1500 выстрелов в минуту. Установлена в наплыве правой половины крыла. Система управления огнем поддерживается сразу несколькими каналами: радар, лазер, ИК . За счёт этого достигается высокая Точность наведения. Но это оружие ближнего боя —я не дам ему им воспользоваться…
      …Теперь ракеты. Ракетное вооружение размещается на авиационных пусковых установках, подвешиваемых в десяти точках. Шесть — под консолями крыла, две — под гондолами двигателей, две — под центропланом между мотогондолами…
      …Возможная комплектация. До шести управляемых ракет средней дальности Р-27 с полуактивными радиолокационными головками самонаведения (модификация Р-27Р) или с тепловыми головками (модификация Р-27Т), или то же самое, но с увеличенной дальностью (модификации Р-27ЭР, Р-27ЭТ). Характеристики ракет: дальность пуска Р-27 — 130 километров; тип боевой части — стержневая, скорость — 4,5 Маха…
      …Такая зверюга против моих пукалок. М-да…
      …На подкрыльевых узлах могут быть подвешены четыре управляемые ракеты ближнего боя с инфракрасными головками самонаведения Р-73 Или их улучшенный вариант — Р-73Э. Но это снова «дуэльное» оружие, а дуэли не будет…
      …Что еще? Над подфюзеляжной и двух подкрыльевых точках подвески могут быть установлены балочные держатели для авиабомб и других средств поражения. Но здесь вряд ли, не тот случай, да и какую опасность для меня могут представлять авиабомбы, если они без ядерного заряда?..
      …Нет, двух мнений быть не может. На истребителе противника установлены шесть Р-27. Точнее уже не шесть. Минус один… Минус два!..
      С удаления в двадцать километров противник запустил свою вторую ракету. На принятие решения у Громова оставалось всего несколько секунд. Но этих секунд ему хватило — он бросил машину в штопор.
      Ночной штопор (вообще ночное пикирование) считается очень сложным маневром. Настолько сложным, что во всей России есть только пять человек, которые его проделывали с благословения вышестоящих инстанций. Он чрезвычайно опасен хотя бы тем, что пикировать приходится вслепую, а радиовысотомер может подвести, и тогда от пилота не останется даже костей. Но «Витязи» не зря считают себя лучшей пилотажной группой России — они отрабатывали ночной штопор по собственной инициативе, не согласуясь с начальством и полагая, что в нелегкой жизни военного летчика всякое умение сгодится. Это умение спасло Громову жизнь.
      Собственно, свалиться в штопор не составляет особого труда. Задача посложнее — выйти из него. Вращаясь вокруг продольной оси, «МиГ» падал носом вниз на невидимые в темноте сопки, а Громов напряженно следил за показаниями высотомера. На ИЛС он не смотрел, он и так знал, где находится ракета — пытается пикировать вслед за ним. Когда указатель сместился до отметки «1000», Громов нажал ногами на педали, останавливая вращение, затем отсчитал про себя: «И раз, и два, и три…», после чего отклонил ручку управления от себя до упора. Когда истребитель перестал вращаться, Громов поставил ручку в нейтральное положение. Он сильно рисковал — до земли оставались какие-то метры, но на этот раз повезло, истребитель вышел из пике и обрел утраченную было устойчивость. Ракета повторить столь головокружительный маневр не смогла. На скорости в четыре Маха она врезалась в гранит сопки, и на месте ее падения вырос дымовой гриб. Разумеется, Громов гриба не видел, но ему было достаточно и данных ИЛС: светящаяся точка ракеты с индикатора пропала.
      Теперь противник шел на северо-восток. Было ясно, что он заметил и оценил противоракетный маневр Громова, но по-прежнему не сомневался в своей неуязвимости.
      — Не уйдешь, тварь, — пробормотал Громов; любой, кто услышал бы это его бормотание, бежал бы в ужасе прочь — столько ненависти и плохо сдерживаемого бешенства содержалось в этих простых словах.
      И снова гонка, и снова ревет двигатель, и снова всё внимание майора сосредоточено на «Сухом» противника. Удаление пятьдесят километров… сорок километров… тридцать пять… Теоретически «Сухой» мог сделать еще одну «кобру» или боевой разворот, поставив «МиГ» в крайне неудобное для дуэли положение: машины разного класса и разных возможностей, исход очевиден. Но теперь Громов был начеку и на случай неожиданных финтов противника у него была припасена пара хитрых контрприемчиков.
      …Удаление тридцать… Двадцать пять… «Чего я жду?» — спохватился Громов и выпустил наконец ракету.
      «МиГ» ощутимо тряхнуло, и Громов убавил скорость. В течение нескольких секунд ракета догоняла истребитель противника. Затем точка ее на индикаторе мигнула и погасла. Громов не верил своим глазам: пилот «Сухого» в точности воспроизвел его маневр — сваливание, пикирование, выход из пике над самой землей.
      «Да он издевается! — мелькнула мысль. — Он просто издевается надо мной».
      — Двести тридцать первый, — продолжал причитать штурман наведения. — Двести тридцать первый, ответьте. Мы потеряли вас, двести тридцать первый.
      — Пошел ты…
      Загорелся «окурок» — топлива осталось совсем чуть. Быстро прикинув, Константин понял, что до базы ему не дотянуть. Придется покинуть самолет где-то здесь, над пустынными, необжитыми просторами. Найти его здесь во время разгула стихий, под снегопадом, спасателям будет очень сложно, да и будут ли искать? Но другого выхода не было. И когда Громов понял это, он быстро и громко заговорил:
      — Всем, кто меня слышит. Говорит пилот истребителя «МиГ-23» майор Громов, воинская часть 461-13 «бис». Во время парного вылета на перехват разведсамолета британских ВВС, тип «Нимрод», я и мой ведомый были атакованы неизвестным противником. Ведомый был сбит управляемой ракетой, я продолжаю вести бой. Противник использует «Су-27». Повторяю. Противник использует «Су-27». Всем, кто меня слышит, передайте эту информацию командованию округом или в Министерство обороны…
      В этот момент противник (может быть, он тоже услышал заявление майора) сделал боевой разворот и лег на встречный курс.
      «Хочет выйти на дистанцию ближнего боя, — догадался Громов, — и засадить мне „семьдесят третью". Но, извини, коллега, ближнего боя не будет. Хотя…»
      Константин снова посмотрел на тлеющий «окурок». Бредовая затея, конечно, но чем черт не шутит.
      Истребители быстро сближались. Громова охватило ощущение дежа вю. Когда-то всё это уже было, с ним или с кем-то другим по фамилии Громов — была ночь, горел ИЛС и «окурок», и два боевых самолета, скрытые тьмой, шли навстречу друг к другу — игра на нервах, высший пилотаж. В любой момент неизвестный противник мог выпустить ракету, то же самое мог сделать и Громов — расстояние уже позволяло, — но они оба не предпринимали никаких действий и, словно зачарованные, шли на этот самоубийственный таран.
      Когда до лобового столкновения оставалось четыре секунды, Громов дернул держки катапульты. Система катапультирования сработала, как часы. Отлетел фонарь кабины, и Константин вместе с креслом был выброшен вертикально вверх. Ощущения от ускорения в шестнадцать «же » не из приятных, но Громов был к ним готов.
      По существующим нормативам на спасательном оборудовании российских ВВС в качестве предельных для раскрытия парашюта выставляется высота в четыре тысячи метров и задержка раскрытия в полторы секунды. То есть при катапультировании выше четырех километров летчик падает до указанной высоты, после чего срабатывает прибор. Громов катапультировался на высоте пяти тысяч и провел несколько страшных секунд падения в абсолютной пустоте. Потом раздался громкий хлопок, стропы натянулись, на секунду сдавило грудь, и вот уже он висит, не видя ничего вокруг и задыхаясь в обжигающе ледяном воздухе.
      «Знал бы ты, мальчик, что такое катапультирование».
      И тут уши майора заложило от страшного рева. Нечто огромное стремительно надвигалось на Громова из темноты. «Сухой» противника. Рев двигателей истребителей этого класса Константин не спутал бы ни с чем. Он прошел в каких-то метрах под ногами Громова. Майору показалось даже, что он успел различить святящуюся изнутри кабину и сидящего в ней пилота, затем Громова настиг акустический удар. На несколько секунд Громов потерял сознание. Когда он пришел в себя, истребителя и след простыл. Значит, тарана не получилось. «Сухой» остался цел и отправился на неведомую базу, черт его побери совсем. Но кто его поддерживал? Кто осуществлял наведение? Кто за этим стоит?..
      Громов мог сколько угодно ломать на этим голову — ответов на поставленные вопросы не существовало. Пока не существовало.
      Майор продолжал спускаться. Перед встречей с землей надо сгруппироваться, но земли видно не было, вообще ничего видно не было за тьмой и снегом. На крутых склонах сопок можно сломать и ногу, и шею, но Громову ничего другого не оставалось, как уповать на Бога или везение, которые обеспечат ему глубокий уютный сугроб вместо обледенелого склона.
      Громову повезло. Именно такой сугроб ему и подвернулся. Каблуки проломили наст, и майор ушел в снег по пояс. Парашют словно саваном накрыл его сверху.
      Некоторое время майор тяжело ворочался, выпутываясь из строп и разгребая снег. Потом он встал. Побаливала правая нога, было очень холодно, и снег летел прямо в лицо, однако Громов был жив и не оставил надежды расквитаться с неизвестным противником.
      — Я тебя достану! — крикнул он в кромешную тьму.
      Его слова оказались пророческими.

(В/ч 461-13 «бис», полуостров Рыбачий, декабрь 1998 года)

      Новость о «сбитии» пары Громов-Беленков разнеслась по воинской части 461-13 «бис» в одно мгновение. На «вышке» в тот день дежурил старший лейтенант Вячеслав Казанцев. Ничего о деятельности воздушных пиратов он, разумеется, не знал: для него и для таких, как он, советник Маканин и разработал когда-то прикрытие в виде внеплановых учений. Однако внезапное появление НЛО, переговоры экипажа со штурманом наведения сразу привлекли внимание Казанцева. Участвовать в диалоге он не мог — канал дальней связи занимал штурман из Оленегорска, и всё вроде бы развивалось по проверенным временем схемам. Непонятное началось в тот момент, когда штурман вдруг заявил, что не слышит пилотов истребителей. Казанцев пилотов слышал — с сильными помехами, на пределе, но слышал. Он снял трубку прямой связи с КДП авиаполка «Заполярье», но гудка не было. Казанцев постучал трубкой по столешнице — нулевой эффект. Это его сильно удивило, но не напугало. Испугаться он успел чуть позже, когда Громов закричал в эфире, что ведомый сбит, а потом задиктовал свое сообщение. Больше майор не сказал ничего, и это было самое страшное.
      Казанцев медлить не стал. Связавшись с дежурным по части, он приказал немедленно поднять всех офицеров и в спешном порядке гнать их на «вышку». Не забыл также вызвать взвод связи. Первыми явились летающие офицеры Лукашевич и Стуколин. С небольшой заминкой подошел злой от недосыпания Усачев. Потом подтянулись и остальные. Скоро на «вышке» было не протолкнуться от сердитых, агрессивно настроенных мужиков. Связисты подошли последними, и Казанцев тут же распорядился выяснить, почему он не может связаться с Оленегорском. Молодой сержант начал разбирать аппарат, остальные отправились на проверку кабеля и антенн.
      — Что происходит, Слава? — встревоженно спросил Лукашевич.
      — Товарищи офицеры, — обратился Казанцев к сослуживцам; слова давались ему с большим трудом, — я должен сообщить вам… только что майор Громов и лейтенант Беленков… были сбиты неизвестным противником…
      Воцарилась гробовая тишина.
      — Ты бредишь, Слава! — заявил экспрессивный Усачев.
      Все присутствующие на «вышке» смотрели на Казанцева, словно ожидая, что сейчас он скажет:
      «Да, ребята, это мне сон такой дурной приснился; на самом деле всё хорошо, Громов с Беленковым возвращаются, задание выполнено успешно». Даже сержант оторвался от работы и воззрился на офицера. Но ничего подобного Казанцев не сказал. Он только вздохнул тяжко и повторил уже сказанное:
      — Только что майор Громов и лейтенант Беленков были сбиты неизвестным… Я это слышал своими ушами…
      — Подробности, — потребовал Лукашевич. — Расскажи подробности.
      В отличие от других офицеров воинской части 461-13 «бис» он знал подноготную многих странных событий, произошедших в последнее время на Рыбачьем полуострове или в непосредственной близости от него. Перехват двух норвежских транспортов, затем дерзкое нападение банды кавказцев, теперь вот Громов с Беленковым. Знал то же самое и Стуколин. Он и Лукашевич переглянулись.
      — Сначала всё шло по плану, — ответил Казанцев, хмурясь. — У границы вертелся британский разведчик «Нимрод». Громов и Беленков ушли парой на его перехват. Потом их атаковали…
      — Кто атаковал? «Нимрод»? На этих самолетах нет вооружения.
      — «Нимрод» тут ни при чем. Он вскоре ушел, и пару атаковал неопознанный противник. Он шел с нашей территории.
      Казанцев продолжал говорить, вводя собравшихся офицеров в курс дела, а Лукашевич уже все понял. Неопознанный истребитель, «Су-27», по словам Громова (Костя — все-таки молодец, не растерялся, сумел передать информацию!), прилетевший с нашей территории — что это может быть еще, кроме как очередная акция в необъявленной войне двух государств, начатой в Заполярье в октябре этого года? Другого объяснения Лукашевич не видел, Одного он не понимал: каким образом этим уродам удалось осуществить военную операцию в таком удалении от собственных границ? «Су-27» без дозаправки сюда не долетит. А кто ему позволит дозаправляться над российской территорией? Да и вообще — кто ему позволит углубиться так далеко?..
      Офицеры тем временем расшумелись. Мнений по поводу было как всегда предостаточно. Однако ни один из присутствующих не верил, что Громов и Беленков погибли. Высказывались предложения о немедленной высылке поисковых групп. Это сейчас казалось важным.
      — Поисковые группы должны быть уже высланы, — охолодил пыл сослуживцев Лукашевич. — И в Оленегорске, и в штабе округа наверняка контролируют ситуацию.
      И вот тут выяснилось, что никто ничего не контролирует. Казанцев в нескольких словах описал, как возникли некие помехи в связи: в частности, штурман наведения из Оленегорска не смог засечь противника, потерял истребители, а кроме того, не смог установить с ними связь.
      — Но ты всё слышал, Слава?
      — Я слышал. А он — нет.
      Ко всему оказалось, что с вышестоящим командованием часть 461-13 «бис» связаться также не может. Услышав эту новость, все разом замолчали и посмотрели на сержанта, который так и стоял с открытым ртом и полуразобранной телефонной трубкой в отставленной руке. Сержант спохватился и быстро завозился с аппаратом.
      — Как-то странно это получается, — заметил лейтенант Подвицкий со сдавленным смешком. — И то и другое разом. Может, все-таки это был НЛО, «летающая тарелочка»? Поэтому и связь вырубилась. Эти твари иногда в наши края залетают. Слышали, какое светопреставление они над экспериментальным аэродромом Чкаловского НИИ устроили? В семьдесят девятом, слышали ?
      Как ни странно, эта безумная идея была воспринята с определенным сочувствием. Любой из офицеров, связавших жизнь с авиацией, мог рассказать не одну историю, связанную с феноменом НЛО. На поверку чаще всего эти истории оказывались высосанными из пальца — типичный пример профессионального фольклора. Но иногда под шелухой вымысла вдруг обнаруживалось зерно истинного события, объяснения которому не могли дать ни военные, ни ученые. И только двое из всего собрания знали, что дело не в мифических зеленых человечках из «летающих тарелок». Все намного проще. И намного, на порядок страшнее.
      Лукашевич не мог смолчать. Дело приняло слишком серьезный оборот, чтобы он сдерживался, вспоминая наставления Маканина. В конце концов Маканина здесь нет, и это не его сбили над обледенелыми сопками. (О том, что Маканин был еще в октябре убит, ни Лукашевич, ни Стуколин не знали — их забыли поставить в известность.)
      — Мужики, — сказал Лукашевич. — НЛО здесь ни при чем… Началась война… Мы принимаем участие в войне, — повторил он, чтобы до сослуживцев лучше дошло.
      Кто-то присвистнул.
      — Что ты хочешь этим сказать? — изумленно спросил Усачев. — Какая война? С кем? С чеченцами?
      — Нет, — Лукашевич оглянулся на Стуколина; тот едва заметно кивнул. — Не с чеченцами, всё гораздо хуже…
      — Объяснись, Алексей.
      Но объясниться Лукашевич не успел. Пронзительно заверещал зуммер на пульте. Сержант-связист просто-таки подпрыгнул от неожиданности. В наступившей тишине Казанцев шагнул к пульту, поднял трубку и поднес ее к уху. Глаза его расширились, быстрым движением он перекинул тумблер на пульте, подключая внешний динамик.
      — …Русские, — говорил хрипловатый незнакомый голос с характерным акцентом, — мы обращаемся к вам, русские, слушайте нас. Трое ваших земляков нанесли нам смертельное оскорбление. Это майор Громов. Это старший лейтенант Лукашевич. Это лейтенант Стуколин. Оскорбление должно быть смыто кровью. Но мы не собираемся нападать исподтишка и на безоружных, как это делали вы. Мы бросаем вам вызов, русские. Докажите, что вы — настоящие мужчины, настоящие воины, умрите с честью…
      — Что он такое мелет?! — на Никиту Усачева было страшно смотреть.
      Ответом ему был нарастающий вой. И почти сразу за этим воем последовала серия мощных и близких взрывов.

* * *

(Кольский полуостров, декабрь 1998 года)

      В тот момент, когда Константин Громов в надежде, что его кто-нибудь услышит, скороговоркой выдавал в эфир информацию о неизвестном противнике, атаковавшем два российских самолета, с аэродрома на Святом Носу взлетели и взяли курс на запад четыре «МиГа-25РБ». Двигаясь под покровом полярной ночи вдоль побережья Баренцева моря, на высоте в двадцать километров, соблюдая радиомолчание, четыре смертоносных ястреба глобальной войны несли на себе 12 тонн бомб, предназначенных для маленькой и затерянной далеко внизу воинской части 461-13 «бис».
      Системы ПВО страны отметили продвижение группы бомбардировщиков, однако распоряжение, поступившее «с самого верха», было предельно конкретным: «Бомбардировщики выполняют спецзадание — пропустить».
      Летчикам, сидящим в кабинах бомбардировщиков, практически ничего не нужно было делать. Автопилот доведет их до цели, бомбардировочная система «Пеленг» отработает бомбометание по заранее заданным координатам — нет ни возбуждения, ни азарта. Летчики скучали, но они привыкли скучать.
      За минуту до того, как старший лейтенант Лукашевич решился раскрыть тайну пиратов своим сослуживцам, бомбардировщики достигли точки сбрасывания. Каждый самолет сбросил по шесть бомб ФАБ-500 . Тяжелые двухметровые чушки посыпались вниз. Бомбардировщики спокойно развернулись, возвращаясь на базу. Оценивать точность попадания и масштаб разрушений не было необходимости. Пилоты и так знали, что он будет минимальным. В их задачу не входило уничтожить воинскую часть 461-13 «бис». Их вылет был демонстрацией мощи.

* * *

(В/ч 461-13 «бис», полуостров Рыбачий, декабрь 1998 года)

      Большая часть бомб легла с большим недолетом. Но сила взрывов была такова, что содрогнулось всё плато Рыбачьего полуострова. В воздух взлетело и осыпалось гранитное крошево. Лишь пять из двадцати четырех бомб упали на территорию воинской части. Одна из них уничтожила резервный дизель-генератор, вторая сделала огромную дымящуюся воронку на подъездной дорожке, третья разнесла в щепки бочку-контейнер с «Красной комнатой», где, к счастью, никого не было, две последние очень «удачно» накрыли собой командный пункт единственного наземного средства противовоздушной обороны части — зенитного ракетного комплекса «Бук-М1».
      Когда капитан Никита Усачев на правах старшего по званию крикнул: «Всем в укрытие!», бомбардировка закончилась. Выскочившие из КДП офицеры растерянно озирались, не зная, то ли бежать к убежищам, то ли возвращаться назад. Взяв инициативу в свои руки, капитан Усачев объявил «Тревогу» по части и ввел боевую готовность номер один.
      Впрочем, это не помогло: бомбардировщики ушли, а нового нападения не последовало. Связь с командованием установить по-прежнему не удалось. Связисты заявили, что с их стороны всё функционирует нормально. Неисправность имеет место быть у контрагентов, то есть «гикнулось что-то у этих мудозвонов, а они, чушки позорные, даже не заметили». Усачев задумался, а потом вызвал к себе старшего лейтенанта Лукашевича.
      Тот по распорядку боевой готовности находился в кабине своего истребителя. Поэтому, отправляясь по вызову, он даже не стал переодеваться — так и пришел в летном комбинезоне и зажав под мышкой шлем.
      — Так, — сказал Усачев и остановился; он внимательно посмотрел на Лукашевича, после чего продолжил: — Выкладывай.
      Но Лукашевич уже несколько оправился от первого потрясения и не был уверен в том, стоит ли говорить посторонним всю правду целиком.
      — Что «выкладывать»?
      — И не валяй дурочку, — прикрикнул Усачев: он был явно не в себе. — Ты уже сказал «а», говори «б».
      Делать было нечего.
      — Мы начали войну, капитан, — сказал Лукашевич; в глаза Усачеву он старался не смотреть. — Нас… Громова, Стуколина, меня наняли… для выполнения особо секретного задания. Вы ничего не должны были знать об этом задании… и, скорее всего, ничего не узнали бы… но видишь, как всё обернулось…
      — Мать твою! — выругался импульсивный Усачев. — Я всегда знал, что дело с вашими «учениями» нечисто. Нет, но это ж надо — организовать тут секретную операцию, и чтобы, кроме летающих пилотов, никто ничего не знал! Ну, козлы! Нет, но это ж надо!
      Лукашевич терпеливо ждал, пока поток ругательств и возмущенных реплик, изливающийся из Усачева, не прекратится и тот не вернется к главному.
      — Ладно, — Усачев наконец остановился. — Кто это организовал? Те деятели из комиссии? Лукашевич кивнул.
      — Суки. И с кем мы воюем?
      Лукашевич ответил с кем. На долгих десять секунд воцарилось молчание.
      — Кретинизм, — дал свою оценку происходящему Никита. — Они хоть понимают, что это за люди?
      — Успокойся, капитан, они понимают. Лучше нас с тобой.
      — Понимают, говоришь?! — Усачев снова взъярился. — А почему нас бомбят, если они понимают? Почему сбили Громова и Беленкова, если они понимают?
      — Перестань, капитан, только твоей истерики нам не хватало.
      Усачев с огромным удивлением посмотрел на Лукашевича. Не таких слов он от него ожидал. Потом Усачев вытер лоб рукавом и спросил заметно спокойнее:
      — Что вы делали?
      — Мы перехватывали норвежские военно-транспортные самолеты.
      — То нападение на нашу часть… с этим связано?
      — Да.
      — Какими силами противник располагает?
      — Этого я не знаю.
      — Снова врешь?!
      — Это правда, капитан. Для меня «сбитие» Громова и Беленкова, бомбежка — такая же неожиданность, как и для тебя… как для всех остальных…
      Усачев явно хотел сказать по этому поводу что-нибудь едкое, но на этот раз сдержался.
      — Хорошо, допустим, не знаешь. Что знаем мы? Противник располагает хотя бы одним истребителем «Су-27» и некоторым количеством бомбардировщиков неизвестного класса…
      — Могу высказать предположение.
      — Давай.
      — При подготовке операции нас знакомили с составом и вооружением армии противника. В качестве бомбардировщиков они используют «МиГ-25РБ».
      — Блядь! — Усачев не сдержал эмоций. — Мы их даже не достанем ! — Он помолчал. — И что теперь прикажешь делать?
      — Я не могу приказывать тебе, капитан, — напомнил Лукашевич. — Но совет дать могу.
      — Давай свой совет…
      — В первую очередь мы должны связаться с командованием округа…
      — Это понятно. Только как? Связь не работает — твои «друзья» постарались, в остальном…
      — Кто-то должен поехать в Печенгу, — сказал Лукашевич. — Ехать лучше группой. Все должны быть вооружены. Через комендатуру Печенги можно связаться и с округом, и с Оленегорском. Нужно объяснить ситуацию и запросить подмогу. Кроме того, я посоветовал бы установить связь еще с одним человеком — он в курсе всего происходящего, и он поможет.
      — Кто этот человек?
      — Его зовут Маканин. Лев Максимович. Номер телефона в Мурманске… — Лукашевич помедлил: не так просто оказалось с ходу выдать «страшную» тайну, — …шесть, тридцать девять, ноль, семь…
      — Погоди, я запишу, — засуетился капитан, но потом спохватился и вернул себе грозный вид: — Вот что, Алексей, меня ваши игры не интересуют. И кто такой этот ваш Маканин… хм-м… Лев Максимович… мне тоже не интересно. Я подчиняюсь командованию округом и только с ним буду обсуждать, что делать, а что нет в настоящей ситуации.
      — Пожалуйста, капитан, — Лукашевич не стал возражать. — Как старший по званию и занимаемой должности Ты имеешь полное право принять и отстаивать свое решение.
      Усачев с подозрением уставился на него:
      — Есть еще какая-нибудь гадость в запасе? Выкладывай всё!
      — Нет, капитан. Я рассказал всё, что знаю.
      — Немного же ты знаешь.
      — Громов знал больше, но… — Лукашевич осекся; говорить о Косте было тяжелее, чем о ком-то или чем-то другом, в смерть его не верилось (не таков наш майор, чтобы вот так просто дать сбить себя), но даже если считать, что Громов спасся, воспользовавшись системой катапультирования, благополучный исход оставался под вопросом — как он там, выберется ли?
      — Вот, еще и Громов… — пробормотал Усачев; он подумал о том же самом и отмел сомнения. — Да, ты прав, Алексей, нужно ехать в Печенгу…

* * *

(В/ч 461-13 «бис», полуостров Рыбачий, декабрь 1998 года)

      Ровно через полтора часа на пятнадцатом километре дороги (если считать от воинской части 461-13 «бис», а не от Печенги) старый грузовик «ЗИЛ» наехал на стальную полоску с торчащими вверх шипами, положенную поперек дороги — из тех, с помощью которых гаишники «тормозят» не в меру разошедшихся угонщиков. Шины мгновенно спустило, грузовик остановился. Всех, кто сидел в кузове — а было там пятеро бойцов с автоматами, — побросало друг на друга.
      Подобная остановка на пустой заснеженной дороге не сулила ничего хорошего. Капитан Усачев и рядовой срочной службы Бельтюков, сидевший за рулем грузовика, посмотрели друг на друга. Бельтюков был не дурак и сразу всё понял. В глазах его читалась смертная тоска.
      — Не дрейфь, солдат, — приободрил его Усачев. — Прорвемся.
      Капитан вытащил из-под куртки свой табельный ПМ, оттянул затвор, досылая патрон в ствол, снял пистолет с предохранителя и, открыв дверцу кабины, спрыгнул в сугроб.
      Ноги его не успели коснуться земли, как с громким шипением в небо ушла осветительная ракета и сразу из нескольких точек по грузовику ударили пулеметные очереди. Невидимый за темнотой противник бил не прицельно, но и этой беспорядочной пальбы хватило, чтобы деморализовать и без того напуганных солдат Усачева. Побросав оружие, забыв о долге, как слепое, охваченное паникой стадо, пятеро солдат покинули обреченный грузовик и своего командира. Для одного из них это бегство станет самой большой ошибкой в жизни: он собьется с дороги и заблудится, его хватятся и найдут только через четверо суток — обмороженного и полумертвого; пальцы на его руках и ногах придется ампутировать.
      Удача отвернулась от капитана Усачева. Одна из пуль, выпущенная по грузовику, попала ему в живот, и все пятнадцать километров капитана тащил на себе рядовой Бельтюков. Во второй раз за последние три часа воинская часть 461-13 «бис» лишилась командира

(В/ч 461-13 «бис», полуостров Рыбачий, декабрь 1998 года)

      Усачев кричал. Ему было больно, ему было очень больно, и он не сдерживал себя. Федор Семенович Абрамов, военврач части 461-13 «бис», что-то бормоча себе под нос, осмотрел рану.
      — Ну что? — спросил Лукашевич, когда осмотр был закончен.
      Федор Семенович кивком указал на перегородку, разделявшую блок полевого госпиталя на две части. Они перешли в соседнее помещение, оставив мучающегося Усачева с санитаром. Федор Семенович наклонился к раковине, включил воду и стал мыть руки.
      — Очень плохо, — сообщил он шепотом. — Требуется операция. И не здесь — в Мурманске.
      — Но сейчас что-нибудь сделать можно?
      — Боль я сниму. На это у нас есть промедол, но долго на одном промедоле его держать нельзя…
      — Сколько у нас времени? Федор Семенович покачал головой с мрачным видом, тяжко вздохнул:
      — Мало у нас времени, Алеша, очень мало.
      — Я всё понял, — сказал Лукашевич. Не попрощавшись, он вышел из госпитального блока. Метель унялась, снеговые тучи разогнало, и над Рыбачьим полуостровом зажглись яркие, невозможно огромные звезды, полыхало северное сияние, снег хрустел под ногами, и дышалось легко.
      «В такую погоду нельзя умирать, — подумалось вдруг старшему лейтенанту. — В такую погоду жить надо».
      Пока он шел по расчищенной дорожке мимо обугленного остова «бочки — красной комнаты», мимо пока еще целых казарм, санитарного и пищевого блоков, направляясь к «вышке», где находились остальные офицеры, у него было время подвести некоторые итоги произошедшему, обдумать сложившуюся ситуацию и принять единственно верное решение.
      Итак, что мы имеем? Наш давний противник (Усачев язвительно назвал их «твои друзья») нанес ответный удар. Предварительно хорошо подготовившись. Из чего это следует? Это следует из целого ряда известных нам фактов. Во-первых, участие в деле истребителя «Су-27» и бомбардировщиков «МиГ-25РБ». Дозаправиться они не могли по объективным причинам — значит, где-то поблизости противник отстроил базу. Думается, располагаться база должна на побережье — так легче обеспечить скрытность при доставке соответствующего оборудования и материалов. Во-вторых, блокада. Нас блокировали всеми возможными способами и по всем возможным направлениям. Блокировали с воздуха, блокировали с земли, блокировали связь с командованием. Для осуществления подобной блокады нужна длительная и трудоемкая подготовка. Значит, они проводили разведку, а мы (и не только мы, но и Маканин) это прохлопали. Враг знает о нас всё — мы о нем ничего. Ну и, наконец, в-третьих; без поддержки предателей в российском командовании (прямой или косвенной) широкомасштабную военную операцию в четырех тысячах километров от собственной границы не проведешь. И за этим снова чувствуется продуманный план, железная воля и солидная подготовка. В результате — мы практически разгромлены. Костя сбит. Беленков сбит. Показательная бомбардировка прошла без потерь со стороны противника. Усачев тяжело ранен и, если не оказать ему срочной хирургической помощи, умрет.
      Теперь такой вопрос: почему нас не добивают? Что это за игры устроили в самом деле? Зачем вообще понадобилось строить военную базу, перевозить сюда «МиГи» и «Су», проводить разведку, искать предателей, ради чего? Ради того, чтобы сказать по трансляции: «Русские, вы — уроды»? И снова: почему они нас не добивают?..
      Ответ может быть только один. Мы им зачем-то нужны живыми. Может быть, мы для них — полигон будущей войны; на нас они тренируются, проверяют эффективность своих военно-воздушных сил. Поставив их в равные (или почти равные) условия с реальной и полноценной российской воинской частью. Они играют с нами, забавляются, как кошка с мышкой, и только когда убедятся, что мы не способны больше оказывать сопротивление, — тогда нас уничтожат.
      С этими невеселыми рассуждениями Лукашевич добрался до «вышки». Он поднялся в ярко освещенное помещение КДП, где связисты безуспешно пытались выйти на связь хоть с кем-нибудь, а те из офицеров, кто не был задействован в обеспечении режима повышенной боевой готовности, строили гипотезы, выдвигали версии одна другой чище.
      При появлении Лукашевича разговоры немедленно стихли и все лица обратились к нему.
      — Будет жить, — обнадежил офицеров Лукашевич. — Нужна операция, но Семеныч ручается.
      Офицеры почти по-детски обрадовались этой новости. Еще полчаса назад сообщение об устроенной на грузовик засаде чуть не привело к новой панике, однако теперь всё должно было устаканиться. В этом смысле Лукашевич очень рассчитывал на Устав. Все-таки уставы пишутся умными людьми, В экстремальной ситуации лучше действовать по Уставу — с большой вероятностью кривая вывезет.
      Лукашевич отозвал в сторонку присутствовавшего здесь же лейтенанта Стуколина.
      — Пойдем покурим, — предложил он ему.
      — Ты же не куришь, — удивился тяжелый на подъем Стуколин.
      Лукашевич указал глазами на остальных офицеров. До Стуколина наконец дошло.
      — Пойдем, — согласился он.
      Они вышли на мороз. Лукашевич быстро и не вдаваясь в подробности поделился своими соображениями.
      — Не верю! — едва выслушав, заявил Стуколин. — Этого не может быть, потому что не может быть никогда!
      — Что именно тебя смущает?
      — Как им удается здесь летать? Как их пропускают? Здесь не Кавказ…
      — Против нас воюют нашим же оружием, — объяснил Лукашевич. — Кавказцы создают информационную завесу. Войны как бы нет ни для кого, кроме нас. То же самое делал Маканин. Но только там, где он добивался своего властью, кавказцы используют деньги.
      — Всё равно не могу поверить, — Стуколин помотал головой. — Ты хочешь сказать, что все… Свиридов… и командующий округом… и министр… все они куплены? Это бред, Алексей!
      — Зачем же покупать всех? — Лукашевич горько усмехнулся. — Достаточно купить одну шишку в министерстве… Подобрать такого, который держит руку на пульсе, и вперед… Свиридова отозвать, командующего заморочить до предела, совершить в округе кадровые перестановки такого рода, чтобы на ключевые посты сели нужные люди. Я повторяю, Маканин действовал точно так же.
      — Но ведь все полеты регистрируются и пишутся. И не только нашей службой радиоперехвата — есть натовцы…
      — Ты еще не понял?! Натовцы им помогают! Не знаю, кто конкретно: турки, как говорил Маканин, или даже норвежцы, но они им помогают. Ты думаешь, случайно разведчик у границы крутился? Ты думаешь, это совпадение, что ребята вылетели на его перехват и их тут же сбили?
      На лице Стуколина обозначилось понимание;
      — Ах вот оно что…
      — Мы должны действовать, — сказал Лукашевич. — Глупо сидеть и ждать, когда нас прикончат. Если мы ничего не предпримем в ближайшие два-три часа, Никита умрет, а потом будет новая бомбардировка — ив этот раз наверняка не показательная.
      — Что ты предлагаешь? — спросил Стуколин. — Собрать бойцов и прорвать блокаду?
      — Нет. Если кавказцы окопались, мы потеряем больше половины личного состава без всякого результата. Новых бессмысленных жертв нам не надо. Будем прорываться по воздуху. Поднимемся парой, пойдем на Оленегорск, сядем на аэродром. Не думаю, что в Оленегорске всё продано и куплено — это было бы слишком накладно даже для богатых кавказцев.
      — Это идея, — сразу же загорелся Стуколин. — Когда летим?
      — Лететь нужно прямо сейчас, — ответил Лукашевич, — но сначала нужно всё обдумать.
      — Чего там обдумывать? — легкомысленно заявил Стуколин. — Летим — значит, летим.
      — Ты забываешь о «Сухом», который сбил Костю и Сергея. Не исключено, что он будет преследовать и нас. А наши «МиГи» ему — тьфу.
      Лицо Стуколина приобрело озабоченное выражение.
      — Ты серьезно?
      — Более чем. Тут нужно изобрести какую-нибудь хитрость…
      Лукашевич внимательно посмотрел на друга.
      — Есть одна идея, — сказал он, — но… ведь ты пилот второго класса. Сможешь ли? Стуколин обиделся.
      — Излагай свою идею, — буркнул он. — А там посмотрим, справлюсь или нет.

* * *

      Первое «боевое крещение» многоцелевой истребитель «МиГ-23» прошел в начале 80-х годов в Ливане. В 1975 году в этой стране вспыхнула гражданская война между правыми, произраильскими, группировками и левыми силами, поддерживаемыми Сирией. Уже в 76-м, в соответствии с решением Лиги арабских стран, в центральные районы Ливана были введены мажарабские силы сдерживания (преимущественно сирийские войска), а в марте 1978 года Израиль оккупировал юг страны. Разумеется, почти сразу началась сирийско-израильская воздушная война.
      Самыми боеспособными самолетами ВВС Сирии к тому времени были фронтовые истребители «МиГ-21бис», обладавшие сравнительно неплохой маневренностью, но нуждавшиеся в постоянном наведении с земли (тот, кто хоть раз сидел в кабине истребителя этой серии, мог заметить, как мало там приборов). Израиль же пополнил свою авиацию новейшими американскими истребителями «четвертого поколения» — «F-15 Игл» и «F-16 Файтинг Фолкон». Кроме того, на вооружение израильской армии была принята и своя весьма совершенная машина, созданная на базе «Миража-III» — истребитель-бомбардировщик «Кфир-С.2».
      С первых же дней противостояния израильская авиация активно бомбила лагеря палестинцев, иногда (официальная версия — «по ошибке») сбрасывая бомбы и на сирийские подразделения, а сирийская авиация пыталась этому помешать. Однако обстоятельства не благоприятствовали сирийцам: долина реки Бекаа — основной район воздушных боев — была отделена от Сирии горными грядами и не контролировалась сирийскими радиолокационными службами.
      Начались работы по созданию радиолокационного поля в небе Ливана, однако на это требовалось определенное время. Советские военные специалисты, которые понимали разницу между старыми перехватчиками «МиГ-21» и новейшими американскими истребителями, настоятельно рекомендовали сирийцам временно воздержаться от активного применения авиации над Ливаном, однако Генеральный штаб Вооруженных сил Сирии продолжал с упрямством, достойным лучшего применения, посылать в небо Ливана истребители «МиГ-21», которые, не имея достаточной информационной поддержки с земли, неизменно проигрывали в схватках с израильскими «F-15», наводимыми на цели с борта самолетов дальнего радиолокационного обнаружения «Хоукай», патрулировавших над Средиземным морем.
      Череда неудач (объективно предопределенных) подрывала боевой дух сирийских летчиков. Участились случаи преждевременного катапультирования.
      Упрямство сирийского командования в значительной мере объяснялось стремлением убедить советское руководство в необходимости предоставить Сирии более современную авиационную технику и вооружение. Некоторое время Москва «отбояривалась» направлением в Дамаск многочисленных комиссий, анализирующих и изучавших опыт боевого применения авиации. Однако 13 мая 1981 года произраильские вооруженные формирования при поддержке ВВС Израиля начали наступление на горный район Санины. Обострение конфликта вынудило советское руководство принять решение о передаче Сирии тридцати истребителей «МиГ-23БН» и «МиГ-23МФ».
      Сразу же после получения самолетов сирийцы приступили к переучиванию на новую технику. Требовалась выработка тактики ведения воздушных боев «МиГов» с новейшими истребителями противника — «F-15» и «F-16». Задача осложнялась отсутствием сколько-нибудь достоверных данных об одном из противников — самолете «F-16» (в то время о нем мало что было известно). Однако на основании общих данных был сделан вывод, что «МиГ-23МФ» не в состоянии один на один бороться с «F-16». Успеха можно было добиться лишь хорошо спланированными действиями группы «МиГов».
      В ходе боевых действий во время предпринятой Израилем наступательной операции под циничным названием «Мир для Галилеи» был выработан следующий хитроумный маневр. В соответствии с тактикой, предложенной военными советниками из СССР, четверки из «МиГ-23» сближались с противником в плотном боевом порядке: расстояние между самолетами было так мало, что на индикаторе РЛС самолета дальнего радиолокационного обнаружения все четыре «МиГа» выглядели как один самолет. Достигнув рубежа атаки, «МиГи» размыкали порядок: часть самолетов «ныряла» на предельно малые высоты, оставаясь невидимой для израильтян, а другая играла роль приманки, подводя истребители противника под внезапный удар одного из самолетов звена, выполнявшего атаку «снизу вверх».
      За счет этого маневра сирийцы почти уравняли шансы «МиГа-23» и истребителя «F-16», однако превосходства в воздухе завоевать им так и не удалось: израильские пилоты оказались лучше, да и техника у них была в то время поприличнее.

* * *

      Стуколин тоже знал эту историю. Как и любой выпускник современного высшего военного авиационного училища. Ее изучение входило в «Тактику воздушного боя» и в спецкурс «Боевое применение истребителей „МиГ"». Когда Лукашевич напомнил ему о хитроумном маневре, предпринятом сирийцами, Стуколин заулыбался и принялся почесывать кулак.
      — Отличная идея! — сказал он. — Значит, идем в паре — крыло к крылу; когда эта сволочь появляется в зоне и атакует, расходимся; я делаю противоракетный, ты засаживаешь ему Р-24 в бок.
      — Постой, постой, — осадил приятеля Лукашевич. — Ты уверен, что справишься? Придется действовать вслепую, на одном радиовысотомере, ошибешься — костей не соберешь.
      — Ты же знаешь, что я всё равно полечу, — Стуколин ухмыльнулся. — К чему этот разговор? Лукашевич вздохнул.
      — Если «Сухой» выйдет на нас, атаковать придется тебе, — заявил он. — Все-таки до первого класса ты не дослужился.
      — Вот уж не думал, что ты такой формалист, — озлился Стуколин. — Второй класс, первый класс — слушать противно. И вообще ракету «Сухого» будет уводить тот, за кого она «зацепится», понял?
      Лукашевич развел руками:
      — Ну что с тобой поделать, летим…

* * *

(Кольский полуостров, декабрь 1998 года)

      На подготовку двух истребителей к вылету много времени не понадобилось. Собственно, их подготовили еще раньше, когда только пришло сообщение о «сбитии» пары Громов-Беленков.
      — Я взлетаю первым, — говорил Лукашевич Стуколину, когда они шли по очищенной от снега и наледи полосе к своим машинам. — Ты взлетаешь с интервалом в минуту. Ориентируешься, догоняешь меня и пристраиваешься ниже. Крыло в крыло мы не пойдем — опасно. Следи за высотомером, избегай спутной струи. Потом сразу разворачиваемся и ложимся на курс «сто семьдесят», высота — шесть тысяч.
      — Понятно, — отзывался Стуколин.
      — В радиопереговоры вступай только по необходимости. Имей в виду, наша задача — прорваться в Оленегорск, а не выманивать на себя «Сухого» противника.
      — Кого имею, тому и введу, — дежурная острота была явно лишней, но Стуколин никогда не отличался особым чутьем в подобных вещах. — На какой скорости пойдем, командир?
      — На крейсерской. На форсаже мы долго не протянем.
      — О'кей.
      Они остановились у «МиГа», на котором предстояло подняться в воздух Лукашевичу. Старший лейтенант вдруг наклонился корпусом вперед и порывисто обнял Стуколина за плечи:
      — Давай попрощаемся, что ли?
      — Но-но, — Стуколин резко отступил, высвобождаясь. — Совсем сбрендил, что ли? Кто же прощается перед вылетом?
      — А когда еще прощаться? Потом может быть поздно.
      — Не раскисай, отец Алексий, — посоветовал Стуколин. — Не время сейчас.
      Лукашевич мотнул головой и взял себя в руки. Обычно толстокожий, как бегемот, Стуколин на этот раз ухитрился подобрать и верные слова, и верную интонацию. Лукашевич махнул рукой.
      — Ну, с Богом! — сказал он, хотя никогда в списке верующих не числился. — Поехали!
      Расположившись в кабине, Лукашевич доложил Казанцеву, продолжавшему дежурить на КДП, что к взлету готов. Казанцев пожелал ни пуха, Лукашевич послал его к черту.
      Взлетели, набрали высоту. Стуколин начал довольно борзо, пристроился тютелька в тютельку и не без некоторой лихости — демонстрировал, видно, что и летчики второго класса тоже не лыком щиты. Развернулись по азимуту и почапали себе спокойно, без приключений в сторону Оленегорска.
      Приключения начались через шесть минут после взлета.
      — Вот он, — сказал Лукашевич, увидев засветку на индикаторе. — Молчим.
      Стуколин, который хотел было подтвердить, что тоже видит потенциального противника, заткнулся. Лукашевич поступал правильно: если «Сухой» так быстро вышел на них, значит, действует радиоперехват, противник приготовился к ответным действиям.
      Они продолжали полет в полной тишине. Небо над летящими истребителями приобрело отчетливый темно-красный оттенок, посветлело — где-то на юго-востоке, впереди по курсу, поднималось солнце, открывая новый день. «Сухой» противника приближался. Сто километров… девяносто… восемьдесят…
      «До Оленегорска он нам дойти не даст, — понял Лукашевич. — Пора применить домашнюю заготовку. Ну, Леха, не подведи!»
      — Меняю курс, — сказал Лукашевич вслух. — Новый курс — десять градусов. Раз… два… три!
      Перечисление начала ряда простых чисел предназначалось Стуколину. На счет «три» истребители синхронно легли на крыло и, выписав вираж, поменяли курс. Если бы это видел Громов, он одобрительно прицокнул бы языком и высказался бы так:
      «Молодцы, ребята! Прямо как на MAX'e ». Но Громова или кого-нибудь другого из «Витязей» здесь не было, а значит, и некому было оценить слаженность действий пилотов.
      Противник приближался. Сейчас произойдет захват головок… Старт! Ого-го, наш «Сухой» выпустил аж две ракеты разом — стрельба дуплетом, как на утиной охоте.
      — Леха, расходимся! — крикнул Лукашевич. Истребители разошлись: «МиГ» Стуколина ушел вниз, «МиГ» Лукашевича — вверх. Но оба продолжали идти навстречу противнику. Оттикало две длинные секунды, и Лукашевич увидел (а скорее, просто чутье подсказало), что ракеты зацепились за него.
      — Леха, ракеты на мне. Атакуй.
      Маневр удался на славу. Пока пилот «Сухого» соображал, почему это вдруг цель разделилась на две части, Стуколин, вошедший в зону стрельбы, выпустил свои ракеты, сначала одну, затем — с небольшой паузой вторую. Лукашевич же был занят противоракетным маневром. Как делал Громов за несколько часов до него, старший лейтенант швырнул машину в сторону и вниз, затем на предельно малой выровнялся, врубил форсаж, играя со смертью, но ракеты висели как привязанные. Необходимо было быстро поменять полусферу относительно ракет: ни одна из них не могла на таких скоростях сделать разворот на сто восемьдесят градусов — не выдержав перегрузок, разломится корпус. Сделать это ему почти удалось. Он проскочил под ракетами, но головка самонаведения одной из них успела отреагировать на близкое положение цели, и соответствующий сигнал подорвал боевую часть. Стержни разлетелись, и несколько из них попали в истребитель, повредив гидравлическую систему управления. Потекли масло и спирт, давление в системе мгновенно упало, о чем Лукашевичу доложил бортовой компьютер. Старший лейтенант чертыхнулся. Но тут он услышал радостный крик Стуколина и на несколько секунд забыл о своих неприятностях.
      — Алексей, мы сделали это! — Стуколин захлебывался от восторга. — Мы сбили эту сволочь!
      Он был прав. «Сухого» достала одна из Р-24Р, выпущенных Стуколиным. Вторая по неизвестной причине не разорвалась, уйдя в пространство. Повреждений, которые получил истребитель противника, хватило бы на три самолета классом попроще, но «Су-27» тем и славен — он делает то, что другим не под силу. Да и пилот, который сидел в его кабине, крепко сжимая сильными пальцами рукоятку управления, уже один раз сажал искалеченный истребитель на плохо приспособленный для этого аэродром.
      — Он не падает, Алексей, — через пару секунд после победных реляций тревожно сообщил Стуколин. — Он уводит машину на запад. Я догоню его и расстреляю из пушки. Как слышишь меня? Я догоню его…
      — Идиот! — крикнул в ответ Лукашевич. — Брось его и уходи на базу.
      Он еще хотел добавить пару фраз покрепче, но тут ему пришлось забыть на время и о Стуколине, и о пока еще недобитом истребителе противника. «МиГ» Лукашевича не слушался руля. Он и не должен был слушаться — повреждения в гидравлической системе были необратимы, — но продолжал лететь на северо-восток. Лукашевич попытался вернуть себе власть над машиной, но увы — все его попытки были обречены на провал. В любую секунду «МиГ» мог свалиться в штопор, и старший лейтенант решил катапультироваться. Когда не знаешь своего местоположения, катапультирование просто опасно для жизни, но другого выхода не было.
      — Земля, — обратился он в эфир, — говорит старший лейтенант Лукашевич. Мой истребитель был атакован неизвестным противником. Имею повреждения в системе управления. Нахожусь восточное полуострова Рыбачий. Принял решение катапультироваться.
      Лукашевич еще раз оглядел пульт, вздохнул и, прижавшись затылочной частью шлема к изголовью кресла, дернул держки катапульты. И только по истечении пяти минут с момента катапультирования, когда уже отделилось кресло и развернулся парашют, Лукашевич понял, что совершил страшную ошибку. Внизу, под ногами, он не увидел земли — там была черная и безбрежная морская гладь.

(Баренцево море, декабрь 1998 года)

      Спасательное оборудование, применяемое в современной авиации, довольно разнообразно. Например, к высотно-компенсирующему костюму прилагается «морской спасательный комплект», включающий, помимо водозащитного и теплозащитного комбинезона с гермошлемом, еще и пару поплавков, предназначенных поддерживать пилота на плаву. Однако подобное оборудование ставится далеко не на все самолеты. «МиГ-23» старшего лейтенанта Лукашевича таким оборудованием снабжен не был. В так называемый НАЗ («носимый аварийный запас») входила только надувная лодка — неуклюжая и довольно неудобная в эксплуатации.
      Когда Алексей увидел, что падает в воду, его охватила паника. Температура воды в незамерзающем Баренцевом море обычно не поднимается выше плюс двух-трех градусов по шкале Цельсия. Человек, оказавшись в такой воде, продержится недолго — минут десять-пятнадцать — затем наступает переохлаждение и смерть. Лукашевич слышал о редчайших случаях, когда отдельные индивидуумы выживали и после часа пребывания в ледяной воде, но относить себя к уникумам он не имел никаких оснований.
      Однако смиряться с судьбой и идти камнем на дно было не в характере старшего лейтенанта, он дернул специальный шнур, высвобождающий лодку. Лодка вывалилась из рюкзака парашюта, стала надуваться. Каблуки ботинок Лукашевича еще только коснулись водной поверхности, а он уже расстегнул замок привязных ремней и выскользнул из подвески. Парашют ветром унесло в сторону. Лукашевич плюхнулся в воду, и тут же волна накрыла его с головой.
      Поскольку был он не в герметичном скафандре, а в обычном полетном комбинезоне, ледяная вода тут же залилась под шлем, струйки ее потекли по спине, и Лукашевич впервые в жизни почувствовал, что это такое — обжигающий холод. Отчаянно работая руками и ногами, Алексей вынырнул и первым делом стащил и отбросил шлем. Обретя некоторую плавучесть, он потянул за шнур, скрепляющий его с лодкой. Еще минута ушла на то, чтобы подтянуть ярко-оранжевую лодку к себе и перевалиться через невысокий бортик.
      Относительно прочности и остойчивости лодки можно было не беспокоиться: такие не тонут при любом волнении моря. Однако Лукашевич вымок с ног до головы и продрог, волны вновь и вновь окатывали его, и как долго он сможет продержаться, оставалось под вопросом.
      «Что-то нужно делать, — одна и та же мысль в разных вариациях билась в голове Лукашевича. — Нужно что-то делать. Делать что-то нужно».
      Стуча зубами от холода, он нащупал еще один шнур и подтянул к лодке мешок с НАЗом. В мешке лежали консервы, медикаменты, аварийная радиостанция «Комар» и две сигнальные ракеты. Консервы и медикаменты не пригодятся — не успеют пригодиться, а вот радиостанция и ракеты… Пальцы потеряли гибкость, клапан мешка не открывался, Лукашевич сдернул перчатки, но это не помогло. Тогда он пустил в ход зубы. Наконец НАЗ был распакован. Консервные банки и аптечку Алексей сразу выбросил за борт. Разорвал герметичный полиэтилен, в который была завернута радиостанция, перекинул тумблер. На радиостанции загорелась лампочка, и в эфир на аварийной частоте понеслись сигналы «SOS». Лукашевич, одной рукой удерживая радиостанцию, другой принялся растирать шею и плечо. Помогло это мало. Тело с каждой секундой немело всё больше. Глаза слезились, он перестал чувствовать холод, но это уже не пугало его. С какого-то момента Лукашевич перестал воспринимать происходящее как нечто реальное, он бултыхался в черной воде под черным небом, уже умирая, но не понимая этого.
      В какой-то момент ему показалось, что он слышит характерный звук работающего двигателя и шипение воды, рассекаемой форштевнем. И вроде бы даже мелькнул в сумраке совсем близко силуэт корабля с хищными обводами. И скользнул по воде луч прожектора. Лукашевич отреагировал на это видение не сразу. Он лежал в лодке в позе зародыша, засунув замерзшие руки под мышки, и распрямляться ему не хотелось. Невыносимо тяжко было распрямляться. Невыносимо тяжело было вообще двигаться.
      Но видение повторилось. Сквозь сумрак шел корабль — корабль-призрак, и скользил по волнам луч прожектора. И тогда Лукашевич услышал свое имя. Это встряхнуло его. Он приподнялся, напрягая последние силы.
      — Алексей! — звал громкий голос. — Алексей! Лукашевич!
      Старший лейтенант медленно потянулся руками к засунутым за пояс сигнальным ракетам, вытащил одну, всё еще не веря в то, что рядом с ним кружит корабль.
      — Алексей!!! Где ты?!
      Лукашевич сдернул предохранительный колпачок, вставил одеревеневший палец в кольцо и дернул. Красная ракета, разбрасывая искры, с шипением взлетела в воздух. Сразу стало намного светлее. Пустой патрон вывалился из рук старшего лейтенанта. Лукашевич снова свернулся и уронил голову.
      — Мы видим тебя, Алексей! — загрохотал усиленный мегафоном голос. — Мы идем! Держись!..
      С момента, когда ноги Лукашевича коснулись ледяной воды Баренцева моря, прошло сорок шесть минут.

* * *

(Баренцево море, декабрь 1998 года)

      …Пульсирующий свет мигалок. Суровая, мужественная музыка. Лица шоферов — желтые, с узким разрезом глаз. Портовые краны перегружают ящики с пирса в трюм теплохода. Крупным планом — борт теплохода; надпись белой краской: «Нежин»…
      …Мальчишеские сердца трепещут. Трое ребят в первом ряду кинотеатра возбуждены до предела. Им уже рассказывали об этом фильме, они знают, что «это круто», они замирают в сладком предвкушении невероятных и стремительных приключений, которые будут им сейчас показаны на экране…
      …Голоса. Посторонние голоса за кадром…
      «…он жив, разумеется. Но переохлаждение, сами понимаете…»
      «…э-э-э… А что посоветуете, доктор?..»
      …На экране появляется надпись: «Пираты XX века». А вот и главные персонажи фильма. «Нежин» в открытом океане, погода тихая и солнечная, и на палубе теплохода моряки развлекаются тем, что осваивают приемы восточных единоборств, а наставником у них — крутой боцман…
      …Мальчишки едва ли не повизгивают от удовольствия. Этот фильм словно специально создан для них. Так оно и есть на самом деле, но они поймут это много позже…
      «…что тут посоветуешь. Других рецептов нет. Спирт, растирания. А дальше — как организм справится…»
      «…существует еще один рецепт, доктор…»
      «…хм-м… э-э-э… что вы имеете в виду, Зоя?..»
      …Теплоход «Нежин» подбирает чужого моряка в спасательном жилете. Моряк — азиатского типа: то ли японец, то ли китаец. «Сейчас начнется», — многообещающе шепчет Леха, которому уже кто-то пересказал содержание фильма. Костяй, не отрывая восторженных глаз от экрана, молча показывает Лехе кулак…
      «…вы знаете, что я имею в виду…»
      «…не совсем понимаю вас, Зоя…»
      «…вы слышали об опытах по переохлаждению, доктор?..»
      «…каких опытах?..»
      «…Зигмунд Рашер — такая фамилия вам о чем-нибудь говорит?..»
      «…хм-м… Зоя… э-э-э… я что-то пропустил? Какой Зигмунд… хм-м… Рашер?..»
      …Подобрав моряка, «Нежин» встречает грузовое судно. Оно кажется пустым. «Летучий голландец», да и только. К судну отправляется катер. «Сейчас, сейчас», — шепчет вредный Леха…
      «…оставьте нас, Сергей Афанасьевич… И вы, доктор, тоже…»
      «…вы уверены, что справитесь?..»
      «…справлюсь. Я давно не девочка…»
      «…хм-м… э-э-э… Зоя…»
      «…идите на мостик, Сергей Афанасьевич. Там вы нужнее. Доктор вам всё объяснит…»
      …С «Летучего голландца» на «Нежин» летят абордажные крючья. Зал, забитый подростками, вздыхает в едином порыве. Сюжет начинает развиваться столь стремительно, что за ним трудно уследить. Теперь и многознающий Леха перестает раздражать приятелей комментариями. Всё внимание мальчишек приковано к экрану, и только там, на экране, — настоящая жизнь…

* * *

      Лукашевич очнулся, чувствуя, что всё тело у него горит, конечности болят так, что хоть вой, а рядом кто-то ворочается. Лукашевич попытался спросить: «Кто здесь?», но только зашелся сухим кашлем.
      — Спокойно, спокойно, — сказал женский голос, и на живот Лукашевича легла легкая горячая ладонь.
      Лукашевич лежал, полностью обнаженный, на узкой кровати с противоштормовым бортиком по левую руку. И рядом с ним, а частично и на нем — полулежала женщина. Повернув голову, Лукашевич увидел грудь с темными пятнами сосков и белый овал лица. Старшему лейтенанту пришлось напрячься, чтобы сфокусировать зрение и разглядеть подробности. Он узнал ее почти сразу. Зоя. Валькирия из исторической комиссии. Та самая, которая пыталась в присутствии Лукашевича унизить любимый «МиГ-23».
      — Вы… кха-кха… как вы… кха-кха-кха… здесь… — с трудом, сквозь кашель, выговорил Алексей.
      — Я здесь, чтобы помочь вам, — ответила Зоя. — Не шевелитесь. Я всё сделаю сама.
      И она действительно всё сделала сама. Она гладила тело старшего лейтенанта ладонями, массировала мышцы кулачками. По телу Лукашевича разливалось блаженное тепло, мышцы расслаблялись и обретали чувствительность. И даже тяжесть в голове уходила истаивала без следа. Потом Зоя перевернула его, и старший лейтенант почувствовал, как она ложится на него сверху, накрывая своим обнаженным телом его тело. Груди Зои оказались где-то на уровне лопаток Лукашевича, и он тихо порадовался тому, что может ощущать кожей ее твердые соски. Но главное чувство, которое он испытывал, — огромное удивление: уж кого-кого, а Зою в своей постели — после катастрофы, катапультирования и долгого (ему казалось, что долгого) плавания в ледяной воде — он менее всего ожидал увидеть.
      Зоя двигалась медленно и ритмично, растирая его, поглаживая, а Алексей лежал дурак дураком и пытался сообразить, как могло это чудо случиться, каким стечением обстоятельств и по чьему попущению. Никакой обиды от тогдашней их первой встречи он не испытывал: в конце концов, это было давно, и к тому же трудно обижаться на девушку, которая греет тебя собственным телом.
      Через некоторое время Зоя остановилась и отодвинулась в сторону. Лукашевич, приподняв голову, посмотрел на нее. Ее тело блестело от пота. На ней не было даже трусиков. Взгляд старшего лейтенанта против его воли сфокусировался на темном треугольнике лобковых волос сидящей перед ним женщины. Да-а, в каком бы положении ни оказался мужик, тянет его все туда же..
      — Как вы себя чувствуете? — спросила Зоя, словно и не заметила его взгляда.
      — Мне… кха-кха… хорошо, — сообщил Алексей, отводя глаза.
      Булькнула наливаемая жидкость. По каюте распространился незнакомый, но душистый аромат.
      — Вот выпейте это, — предложила Зоя, подавая стакан.
      Своей наготы она совершенно не смущалась. Да и что теперь было смущаться?
      Лукашевич отпил из поданного стакана нечто горячее и горькое и дышать ему сразу стало легче.
      — Где мы? — спросил он сиплым шепотом. — Это ведь корабль?
      — Это корабль, — ответила Зоя. — Сторожевик класса «Бдительный». Капитан — Коломейцев Сергей Афанасьевич. Знаете такого?
      «Тридцать пятка»! Ай да Сергей Афанасьевич, ай да молодец!..
      — Знаю…
      Как-то всё стало легко и понятно. Имеет место быть «тридцать пятка» Сергея Афанасьевича, класс «Бдительный»… И сам Сергей Афанасьевич где-то здесь…
      — Вы услышали мой сигнал… о помощи? — сам не зная зачем, спросил Лукашевич.
      — Да, — подтвердила Зоя. — И вам повезло, что мы оказались поблизости.
      Следующий вопрос Лукашевич задал, приподнявшись на койке.
      — Вы… кха-кха… знаете, что происходит?
      — Мы знаем, Алексей.
      — Так что же вы… — он задохнулся, новый приступ кашля не позволил ему сказать пару «ласковых» этим интриганам-темнилам, из-за которых подверглась бомбардировке российская воинская часть и были сбиты три российских истребителя.

* * *

      Однако сил возмущаться уже не оставалось. Лукашевич долго не мог унять кашель, потом его вырвало на себя, и Зое пришлось приводить постель в порядок. Потом она оценивающе взглянула на Алексея.
      — Недостаточно, — произнесла она раздумчиво и вдруг наклонилась над обнаженным животом старшего лейтенанта.
      Лукашевич почувствовал ее мягкий язычок и с огромным изумлением для себя обнаружил, что то, о чем он и думать забыл, вдруг ожило, зашевелилось, наполнилось кровью и запульсировало в нетерпении.
      Зоя не стала испытывать это терпение. Она приподнялась и, расставив коленки, села на Лукашевича сверху. Все получилось так легко и быстро, что Лукашевич даже не сразу понял, что он уже внутри.
      — Давай, — шепнула Зоя. — Тебе это нужно… Мир был словно качели. Корабль взлетал на волнах, корпус скрипел, в стекло задраенного иллюминатора летели брызги, тени то удлинялись, то сокращались в такт качке, и это механическое движение — вверх-вниз, вверх-вниз — дополнялось живым движением двух тел на узкой кровати с бортиком. В какие-то моменты Алексею даже казалось, что это не море раскачивает катер, а они с Зоей, и «тридцать пятка» подлаживается под древний ритм, благодаря которому только и существует человек.
      Это было лучше всякой горячей ванны или спиртосодержащих притираний. Зоя проявила незаурядное знание предмета, и Лукашевич на глазах возвращался к жизни. С тихим стоном он подтянул ноги, поудобнее устраиваясь под Зоей, и, подняв руки, коснулся ее маленьких и крепких грудей. Зоя откинула голову назад. Вверх-вниз, вверх-вниз, все ближе к кульминации…
      На гибком теле Зои выступили мелкие капельки пота, она закусила губу и вдруг издала низкий горловой звук. В глазах у Лукашевича потемнело, и на долю секунду он утратил способность что-либо видеть и соображать. И все кончилось.
      Зоя почти сразу поднялась и стала одеваться. Лукашевич, чувствуя себя намного лучше, смотрел на нее с неприкрытым восхищением. Какая женщина!
      Быстро одевшись, Зоя накрыла Лукашевича толстым ватным одеялом.
      — Спасибо, Зоя, — сказал старший лейтенант со смущением.
      — Пожалуйста, — она кивнула и отошла к зеркалу, чтобы поправить сбившие волосы.
      Корабль сильно качнуло на волне, и ей пришлось опереться о стену каюты, чтобы устоять на ногах.
      — Зоя… а вы…— хотел было задать новый вопрос Лукашевич, но остановился.
      — Да? — она повернулась к нему.
      — Вы… что-то испытываете ко мне? — решился все-таки спросить Лукашевич.
      В чем-то он был идеалист. И это сказывалось на его отношениях с женщинами.
      Зоя могла фыркнуть, но лишь пожала плечами.
      — Был такой немецкий врач Зигмунд Рашер, — сообщила она ровным голосом. — Он работал в концлагере Дахау. Занимался проблемой переохлаждения человеческого организма. В качестве подопытных кроликов он использовал заключенных — евреев и советских военнопленных. В ходе экспериментов им было установлено, что лучший способ привести обмороженного в чувство — обогреть его обнаженным женским телом. Если за этим следовал половой контакт, быстрое исцеление было практически гарантировано.
      Щеки Лукашевича вспыхнули. Он хотел сказать пару «ласковых» этой… этой… Но потом спохватился. А что, собственно, он может ей сказать, в чем обвинить? В критический момент она действовала так, как должна была действовать. И в этом нет ничего для него оскорбительного. Скорее, стоит позавидовать ее находчивости и собранности…
      Но ведь ей понравилось, правда? Ей понравилось, он же сам видел…
      Как бы холодно Зоя ни отвечала, заморозить теплое чувство, возникшее к ней у Алексея, было теперь не так-то просто.
      — Но по крайней мере, — обратился к ней Лукашевич с примирительной интонацией, — вы не испытываете ко мне неприязни.
      Зоя остановилась и с удивлением посмотрела на старшего лейтенанта:
      — Нет. А почему я должна испытывать к вам неприязнь?
      — Тогда, может быть, встретимся? Когда всё закончится?..
      Момент был щекотливый. Зоя могла обидно рассмеяться, съязвить… Не произошло ни того, ни другого. Она тихо улыбнулась чему-то своему и ответила так:
      — Почему бы нет? Если вы пригласите меня на киносеанс, я буду очень вам благодарна. Сто лет не была в кино.
      — Приглашаю, — быстро сказал Лукашевич. Зоя постояла еще, придерживаясь за стенку, потом добавила к уже сказанному:
      — Смешно» И всё не как у людей. Сначала трахнулись, теперь вот в кино собрались… Имейте в виду, старший лейтенант: чтобы повторить сегодняшнее, вам придется сильно потрудиться.
      — А трюк с переохлаждением второй раз не пройдет? — поинтересовался Лукашевич с самым невинным видом.
      — Не пройдет, — откликнулась Зоя, — я предпочитаю самостоятельных мужчин.
      Уходя, она наклонилась над Лукашевичем и поцеловала его в щеку.

* * *

(Баренцево море, декабрь 1998 года)

      Когда Зоя ушла, Лукашевич погрузился в приятную полудрему. Он был разбужен через полчаса характерным шумом. Сторожевик сбавил ход, по металлу настилов застучали тяжелые башмаки матросов. Дверь открылась, и в каюту шагнул невысокий и очень грузный морской офицер. Лукашевич сонно посчитал звезды и нашивки и пришел к выводу, что перед ним капитан третьего ранга, то бишь майор по общевойсковому табелю о рангах. Оказалось, что это судовой врач и зашел он, во-первых, чтобы осмотреть Алексея, во-вторых, закрепить его в койке на случай «внезапных маневров». Лукашевич возмутился и заявил, что он взрослый человек и способен удержаться в койке, даже если «тридцать пятка» встанет на дыбы. Судовой врач ответил, что это приказ капитана Коломейцева. «Милейший Сергей Афанасьевич», — тепло подумал Алексей о капитане «тридцать пятки» и разрешил себя пристегнуть.
      — Передавайте капитану привет, — попросил он, когда судовой врач собрался уходить.
      Тот обещал передать. Только когда он вышел, Алексей спохватился, что забыл спросить, какие такие «внезапные маневры» собирается совершать корабль и с чем это связано.
      Минуло еще несколько часов. Лукашевич то проваливался в беспокойный сон, то просыпался, прислушиваясь к тому, что происходит на корабле. Впоследствии он не смог отделить сон от яви. Мысли упорно возвращались к воздушной схватке (Как там Стуколин?), к бомбардировке родной части и к более ранним событиям, связанным с операцией «Испаньола» — захватом двух норвежских транспортных самолетов и стрельбе у КПП. Засыпая, Лукашевич заново переживал все эти эпизоды, а что-то мозг домысливал по рассказам друзей. Просыпаясь, он слышал приглушенный переборками вой сирен, шум силовой установки и вроде бы… крики… вроде бы… взрывы… Сторожевой корабль то ускорял, то замедлял ход; несколько раз он менял курс. Порой наклон корпуса — моряк и пилот сказали бы: угол крена — достигал запредельных величин. К счастью, в каюте всё было закреплено и привинчено (в том числе и старший лейтенант Лукашевич), а потому летающих в пространстве предметов не наблюдалось. Но потом Алексей снова засыпал, и ему казалось, что это не сторожевик Коломейцева кренится набок, а его, Лукашевича, истребитель закладывает вираж, выходя на цель, а потом еще ухнуло, грохнуло и взвыло, и Лукашевичу привиделось, что в него попала ракета и он падает вместе с потерявшим управление истребителем, тянется рукой к держкам катапульты, тянется, тянется, но не может дотянуться…
      Когда через несколько часов ход сторожевика выровнялся, к Лукашевичу снова пришел судовой врач. Осмотрел, ощупал, велел открыть рот и сказать; «А-а».
      — Удивительно, — бормотал он при этом. — Я тоже слышал об опытах Рашера, но каков эффект! Лукашевич покраснел.
      — Скажите, доктор, — обратился он к врачу, чтобы скрыть смущение и развеять сомнения в реальности или нереальности того, что он слышал на границе между сном и явью, — скажите, корабль вел какие-то боевые действия?
      — Господь с вами, — отмахнулся доктор. — Какие тут боевые действия? Баренцево море — издавна наша территория.
      — Но мне показалось, будто кто-то стрелял…
      — Ну постреляли, — отвечал судовой врач уклончиво. — От широты душевной.
      Лукашевич хмыкнул. У Сергея Афанасьевича, конечно, душа была широка, как Атлантика, но чтобы из-за нее растрачивать боекомплект… Так и не удалось выяснить, имел ли место бой или богатое воображение Лукашевича сыграло с ним дурную шутку.
      — Куда мы направляемся? — поинтересовался Алексей.
      — В Мурманск, куда же еще.
      — Когда придем?
      — Часов через шесть-семь.
      — Я хотел бы переговорить с капитаном. И с Зоей.
      — Я передам вашу просьбу, товарищ старший лейтенант.
      Лукашевич не сомневался, что врач выполнил свое обещание, но только ни Коломейцев, ни Зоя так и не появились до самого Мурманска.

* * *

(Кольский залив, декабрь 1998 года)

      Старший лейтенант Лукашевич считал себя более-менее уравновешенным и дисциплинированным человеком. Однако и он начал терять терпение, когда вместо капитана и Зои к нему приходил для очередной проверки самочувствия судовой врач, или гремящий посудой из нержавейки кок с камбуза, или какой-то хмурый и молчаливый моряк-подросток, делавший уборку помещения. Ни у первого, ни у второго, ни у третьего ничего выпытать не удалось. Вымуштровал их Коломейцев, нечего сказать.
      Лукашевич ворочался и ругался. Одежды при нем не было никакой, а выйти на палубу завернутым в одеяло он считал ниже своего достоинства. Приходилось терпеть.
      Наконец период ожидания кончился, и в каюте появилась Зоя с большим свертком в руках. Она положила сверток на край койки:
      — Одевайтесь, старший лейтенант.
      Лукашевич посмотрел, что ему принесли. Это был полный комплект матросского обмундирования, включая белье.
      — Я отвернусь, — пообещала Зоя.
      — Ну зачем же так официально, Зоя? — спросил Лукашевич не без укоризны. — «Старший лейтенант», «отвернусь», «вы»…
      — Я уже говорила, старший лейтенант, для того, чтобы наши отношения стали более близкими, чем сейчас, вам придется потрудиться. Но если вы считаете, что…
      — Хорошо, хорошо, — быстро сдался Алексей. — Пусть будет по… э-э-э… вашему.
      Он быстро оделся. Потом они с Зоей вышли на верхнюю палубу. Там их уже дожидался капитан Коломейцев.
      — Э-э… прибыли, — сообщил Сергей Афанасьевич после того, как они с Лукашевичем обменялись рукопожатиями. — Хм-м… в Мурманск, — как и любой северный моряк, название города-порта Коломейцев произносил с ударением на вторую гласную.
      Лукашевич огляделся. Сторожевик стоял у пирса в военно-морском порту Мурманска. Справа по борту был пришвартован катер, слева — малый ракетный корабль класса «Буря». Пирс был ярко освещен. В свете прожекторов кружились редкие снежинки.
      — Спасибо вам, капитан, — поблагодарил Лукашевич с чувством. — Вы спасли мне жизнь. Можно сказать, я заново родился.
      «Какие банальности я леплю, — подумал он при этом. — Господи, нас совершенно не учат говорить. Всему учат, а этому нет».
      Впрочем, на то, чтобы пропустить Зою на сходни впереди себя, его образования хватило. Напоследок, уже оказавшись на причале, он оглянулся, чтобы обозреть «тридцать пятку» целиком. И увидел: многочисленные вмятины в корпусе катера над ватерлинией, черные языки копоти и отверстия пробоин там, где в надстройку попадали снаряды противника. Значит, не пригрезилось, и дело не в широте души. «Тридцать пятку» атаковали. Война в Заполярье продолжалась…

(Кольский полуостров, декабрь 1998 года)

      Громов погибал. Он продвигался в юго-западном направлении уже более восьми часов и окоченел настолько, что ни о чем не мог думать, кроме как о самом процессе продвижения: правая нога вперед, левая — опорная, правая — опорная, левая — вперед. И так раз за разом, перестановка за перестановкой.
      Поначалу Громов полагал, что ему очень поможет НАЗ («носимый аварийный запас»). Там были спички, там был спирт — можно развести костер. Там была аварийная радиостанция «Комар» — по ее сигналам уже мчится на спасение специальная команда. Там были сигнальные ракеты — всегда можно сообщить спасателям, где ты находишься. Но по здравому размышлению (которое давалось с трудом — перегрузки при катапультировании, легкая контузия от акустического удара не прошли даром) Громов понял: ни от одного, ни от другого, ни от третьего толку не будет. Развести костер под снегопадом в промерзшем лесу было хотя и возможно, но очень трудно. Однако не только очень трудным, но просто-таки невозможным оказалось поддерживать пламя костра достаточно долго… Аварийная радиостанция уже приведена в действие. Но смогут ли вылететь спасатели в такую погоду? И будут ли искать и спасать, если даже его призыв в эфире не захотели услышать?.. И зачем нужны сигнальные ракеты, если никто не придет на помощь?..
      Помощи ждать было неоткуда, оставаться на месте — глупо, на таком морозе быстро окочуришься. Громов прекрасно знал, что все эти байки о людях, переживших стужу в зимнем лесу, зарывшись в сугроб, — байками и являются. Значит, нужно идти. И более значимыми из комплекта НАЗ оказываются два предмета: компас и фонарик. С ними можно выбрать направление и не сбиться с курса. Идти надо, но куда?..
      Громов попытался вспомнить полетную карту. Разведчик крутился у шестьдесят восьмой параллели. Потом он ушел, потом начался бой, в этой круговерти уследить за изменением курса и запомнить последовательность этих изменений очень сложно.
      Константин решил, что по-прежнему находится где-то в районе шестьдесят восьмой параллели. Значит, к северу от него находится приграничный городок Раякоски. К нему и нужно идти.
      Громову почти сразу повезло. Не пройдя и километра в северном направлении, он вышел на грунтовую узкую дорогу, заваленную снегом, но гораздо более пригодную для продвижения пешком, чем склоны сопок. Указатели на дороге отсутствовали, но они были Громову не нужны: если есть дорога, куда-нибудь она выведет.
      Однако первый энтузиазм по поводу столь спасительного открытия быстро улетучился. Громов шел, подсвечивая себе дорогу фонариком, смотрел на компас, но толку от этого было мало — никаких признаков человеческого жилья вокруг не наблюдалось. Что ж поделать, это Заполярье: здесь можно идти сутками и не увидеть ничего, кроме сопок, гранитных валунов и низкорослого леса. Через восемь часов Громов начал терять надежду.
      …Правая нога вперед, левая — опорная, правая — опорная, левая — вперед…
      Пеший безостановочный поход по сугробам отнял последние силы; мороз и не думал убывать, у Константина быстро онемели щеки и наросла бахрома из льдинок на бровях. Конечности тоже теряли чувствительность, хотя летный костюм был отлично утеплен самым натуральным мехом. А жильем всё еще не пахло.
      …Правая нога вперед, левая — опорная, правая — опорная, левая — вперед…
      У Громова начал мутиться рассудок. Студеная полутьма наполнилась сгустками сизого тумана, там вспыхивали разноцветные огоньки, туман клубился, образуя невероятные, причудливые фигуры. Эти фигуры не были случайным сочетанием виртуальных частиц — они жили своей жизнью, подчиняясь определенным законам, как рой пчел или ос. И как осы, они жалили Громова в открытые части тела: в незащищенное лицо, в глаза, в шею.
      …Правая нога вперед, левая — опорная, правая — опорная, левая — вперед…
      Громов пытался отмахиваться от снежных ос. Потом как-то разом вдруг понял, что отмахиваться не надо, нужно терпеть, вглядываться, и тогда, быть может, проступят в тумане контуры другого мира — горячего, солнечного, бесконечно далекого от этой жестокой реальности, где нет места существу из плоти и крови, где ворочаются среди вечной мерзлоты, в грязи, превратившейся в камень, громоздкие и уродливые боевые машины.
      …Правая нога вперед, левая — опорная, правая — опорная, левая — вперед…
      Разорвав в клочья искрящийся туман, на Громова выскочил большой черный зверь. Глаза его кровожадно сверкали. С клыков капала слюна. Зверь напал не сразу. Он стал кружить вблизи Громова, то подкрадываясь, то отскакивая назад, выбирая, словно тигровая акула, время для нападения.
      В какой-то момент мир перед глазами Громова померк, и он обнаружил, что лежит в снегу, а черный зверь стоит над ним, открыв пасть. Константин приготовился принять удар клыками и смерть, но вместо того, чтобы вцепиться в беспомощное тело, зверь вдруг вывалил язык и щекотно лизнул в замерзшую щеку.
      Черный страшный зверь на поверку оказался веселым, игривым псом породы лайка — еще совсем щенком. На шее у него имелся большой кожаный ошейник, свидетельствовавший, что пес этот — не какой-нибудь блохастый бродяга, а вполне пристроенный и довольный жизнью хранитель домашнего очага. Пес носился вокруг Громова, пританцовывая на снегу от переполнявших его чувств, и, как оказалось, громко лаял.
      Появление молодого пса с ошейником могло означать только одно — рядом жилье, рядом люди. Помогая себе руками, Громов сел. Потом, отдохнув, попытался встать на ноги. Его повело в сторону, но он удержался, не упал, И тут же услышал совсем близко мужской голос:
      — Щекн! Щекн, ко мне! Куда запропастился, собака?
      — Помогите! — крикнул Громов и сам удивился тому, каким слабым и больным стал его голос.
      Незнакомец при виде его обалдел, и некоторое время был слышен только жизнерадостный лай пса по кличке Щекн. Потом клацнул затвор, и незнакомец спросил:
      — Кто здесь?
      — Майор Громов, — представился Константин. — Военно-воздушные силы Российской Федерации… Помогите мне… пожалуйста…

* * *

(Метеостанция «Молодежная», Кольский полуостров, декабрь 1998 года)

      Студенты пятого курса метеорологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета проходили преддипломную практику в метеоцентрах и на метеостанциях страны. Обычно распределение будущих синоптиков по объектам осуществлялось по принципу «на кого Бог пошлет», но был один объект, который пользовался особым статусом.
      Когда студентам второй группы Гене Зайцеву и Ларисе Дробышевой приспичило зарегистрировать свои более чем близкие отношения в государственной организации под названием «загс», сокурсники, посмеиваясь, «порадовали» их, что теперь точно известно, куда счастливая пара отправится проводить свой второй медовый месяц. Как ни странно, но ни Гена, ни Лариса ничего не знали о существовании за Полярным кругом метеостанции «Молодежная», прозванной факультетскими весельчаками «Медовой». По возникшей давным-давно традиции — негласной, разумеется — студентов метеорологического факультета, решивших сочетаться во время обучения в университете, отправляли на практику именно в эту глухомань. Мотивация была простая: лучше отправить на зимовку в вынужденную изоляцию уже готовую пару, чем ломать голову над вопросом психологической совместимости. Ломать голову деканату не хотелось, а потому и был выбран этот, самый простой, путь. Иногда, кстати, второй медовый месяц приводил к быстрому разводу, но это, как говорится, издержки производства.
      Так новоиспеченная супружеская пара оказалась на метеостанции за сотню километров от ближайшего поселения. Самое интересное, что Гене и Ларисе Зайцевым это положение очень даже нравилось. К тому же на станции их было не двое, а трое — сокурсники подарили молодым супругам черного и красивого щенка, прозванного за сообразительность и природный ум Щекном . Станция была оборудована аппаратурой производства шестидесятых годов, однако все работало более-менее исправно, в автоматическом режиме, и у молодоженов было сколько угодно времени заниматься друг другом, что они и делали, доводя себя до полного изнурения.
      И вот эта идиллия была разрушена вторжением офицера ВВС, свалившегося с неба в самом буквальном смысле. Но делать нечего. Громов был принят, уложен на единственную постель, растерт спиртом, им же напоен, укутан восхитительно толстым ватным одеялом, Константин с удовольствием наблюдал за суетой этих совсем еще юных ребят, прямо-таки разрывающихся от желания помочь.
      Впрочем, нужнее для него сейчас была иная помощь.
      — У вас ведь наверняка есть связь с «большой землей»? — спросил он слегка заплетающимся языком после того, как почувствовал себя вполне удовлетворительно.
      Гена и Лариса переглянулись. На милом лице Ларисы вспыхнул румянец, и она потупила глазки. Гена смущенно крякнул. Потом показал рукой на заваленный разной электротехнической мишурой стол, который занимал чуть ли не половину маленькой комнатки, где ютились будущие синоптики и теперь некоторое время предстояло ютиться Громову. На столе прямоугольная металлическая рама, внутри которой были закреплены катушки, конденсаторы, радиолампы, печатные платы и провода — всё это было покрыто толстым слоем пыли и выглядело ужасно; только кое-где пыль была стерта и обнажены блестящие серебром контакты.
      — Вот, — сообщил Гена с непонятным юмористическим выражением на лице, — наша связь с «большой землей». Вся здесь, но не работает.
      — А что с ней случилось?
      Лариса захихикала. Громов изобразил глубокое непонимание.
      — Уронили мы ее, — Гена виновато развел руками. — Увлеклись и уронили.
      До майора наконец дошло. И он тоже не смог сдержать ухмылки.
      — Как же вы умудрились-то? Она же килограмм пятнадцать весит.
      — Темперамент, — объяснил Гена и подмигнул: несмотря на всю нелепость ситуации, он был явно горд собой.
      — Ну и что теперь будем делать? — Громов посерьезнел. — Мне, ребятушки, связь очень нужна. Можно сказать, жизненно необходима.
      — Это срочно? — Гена растерялся.
      — Очень срочно. Я к вам не просто так свалился — меня сбили, и я должен доложить об этом командованию округом.
      — Блин! — сказал Гена.
      — А кто вас сбил? — с ужасом спросила Лариса. — Американцы?
      — Где Америка и где мы, — напомнил ей супруг. — Я не знаю, Константин Кириллович, — снова обратился он к Громову, — смогу ли с этим агрегатом справиться. Мы ведь метеорологи по специальности. Я корпус снял, а что там внутри сломалось, понять не могу… Да и антенна…
      — Что антенна? — Громов привстал на своем лежбище.
      — Антенна повалена.
      — Как?! Вы и антенну повалили?!
      — Нет, не мы, — Гена замахал руками. — Буря была. Два дня назад.
      Громов вспомнил. Буря действительно имела место. После нее всё и началось.
      — Но антенну я поставлю, — заверил Гена. — Это как раз просто. А вот как с радиостанцией быть? Константин Кириллович, может, вы в этом разбираетесь?
      Громов подумал. Когда-то, в училище, им читали курс «Основы электротехники», затем еще один, более углубленный, — «Радиодело». И в курс обучения входили диагностика и ремонт неисправного радиопереговорного устройства. Однако все мы знаем, чего на самом деле стоят подобные курсы: сдал, и с плеч долой. В реальной полетной практике пилотам нет нужды упражняться в разборке и сборке вспомогательного оборудования — для этого существуют технические службы, и у пилотов нет повода им не доверять. Поэтому радиотехнику — на самом низменном ее, «чернорабочем» уровне — Громов успешно позабыл.
      — Разберемся, — без уверенности сказал он. — А пока извини, Геннадий, но тебе придется поставить антенну.
      — Бу сделано, — сказал Гена и стал собираться: надел громоздкие валенки, облачился в полушубок, нахлобучил шапку-ушанку, выбрал из ящика в углу необходимые инструменты.
      Когда он ушел, Лариса захлопотала, стала готовить на примусе обед — суп из пакетиков. Любопытство распирало ее, но она не решалась расспросить Громова, что же произошло в небе Заполярья на самом деле. Громову же было «не до грибов». Его мучила неопределенность. Он не знал, что произошло после того, как его и Беленкова сбили, но предполагал самое худшее.
      Константин уже догадался, что, скорее всего, внезапное нападение является прямым следствием операции «Испаньола». И точно так же, как и его друзья из воинской части 461-13 «бис», не мог ответить на вопрос: как противнику это удалось провернуть — в нашем охраняемом небе, за тысячи километров от своих границ? Нашел он и единственно возможный ответ на этот вопрос — если противник здесь, значит, он пользуется базой, которую или построил сам, или… купил? Возможно ли это — купить военную базу?..
      Трудно, дорого, но, наверное, возможно. К такому выводу пришел Громов. Мы живем в такое время, что купить можно всё. Были бы деньги. Да что там говорить, ведь он прекрасно помнил подробности позорного исхода — почти бегства — советской армии из бывших союзных республик и стран Варшавского договора: там военные базы не продавались даже — отдавались задаром, по принципу «берите суверенитета и оружия столько, сколько сможете удержать». И брали. Отчего ж не взять, если дают.
      «В любом случае главная моя задача — доложить куда следует, — рассудил Громов, — подключить, если понадобится, Маканина, а там колеса завертятся, механизм обороны придет в движение, и этим бандитам, кем бы они ни были, мало не покажется. Мы еще не так слабы, как принято об этом думать на просвещенном Западе и диком Востоке».
      Отчаянно залаял Щекн. Лариса оторвалась от кастрюльки с супом и подняла голову. На лице ее отразилась тревога.
      — Он часто так лает? — спросил Громов; он снова приподнялся на постели.
      — Нет… только если…
      Едва Лариса произнесла эти слова, как грохнул выстрел, и лай черного веселого пса по кличке Щекн сменился жалким поскуливанием. Впустив волну морозного воздуха, распахнулась дверь, и в помещение метеостанции ступил одетый в разорванный на груди высотный компенсирующий костюм человек. Шлема на голове пилота не было — а это без сомнения был пилот. Выглядел он ужасно: чёрные, как смоль, волосы припорошены снегом, на бровях осел иней, в глазах — блеск безумия, лицо белое, в руках пистолет. «Вальтер», — чисто автоматически определил Громов. А потом он узнал пилота с пистолетом.
      Несмотря на прошедшие с момента их последней встречи годы, несмотря на то, что оба за эти годы сильно изменились, он узнал его. Это был выпускник Ейского военного училища восемьдесят пятого года Руслан Рашидов.

(СССР, 1987-1998 годы)

      Непредсказуемы пути земные. Жил-был в маленьком горном ауле мальчик по имени Руслан. Был он младшим сыном в семье, и уготована ему была участь пастуха. И пас бы он коз на скудных травой склонах, да вот однажды по утру, когда семилетний мальчуган сидел в тени у ручья и любовался синим глубоким небом, его внимание привлек нарастающий гул. За два удара сердца гул превратился в рев, и две могучие серо-стальные птицы крыло к крылу пронеслись над головой мальчика. Истребители шли так низко, что деревья в миг облетели, а листья закружились в воздухе, словно вдруг наступила осень. И в этот момент мальчик понял, чего ему не хватает в жизни и к чему он будет стремиться всю жизнь. Власть над небом. Которая дает власть над землей.
      Через восемь лет он закончил школу с отличием и стал проситься в город — поступать в военное училище. В семье к его просьбе отнеслись с неодобрением: отец имел другие планы на будущее Руслана, и даже когда его поддержал старший брат — гордость семьи, надежда и наследник, который заканчивал рижский ин-яз и приехал в отчий дом на каникулы, это не произвело на отца должного впечатления. Образование Руслана сочли законченным, и он был отправлен на рынок в помощь среднему брату. Руслан стерпел, но затаил обиду. Он знал, что никуда авиация от него не денется, потому что придет пора служить в армии, а оттуда Руслан твердо решил домой не возвращаться.
      Как решил, так и сделал. Служил он в радиотехнических войсках, в части, расположенной под Питером, на живописном берегу Финского залива. Служил на совесть, матчасть и уставы изучал самозабвенно, за что неоднократно был отмечен в списках на поощрение, быстро возвысился до сержанта.
      В часть, кроме него, были направлены сразу шестеро земляков Руслана, и вот тут молодой солдат впервые осознал, сколь сильны землячества. По всем неуставным законам новобранцам предстояло занять низшую ступеньку в иерархии и полгода драить старослужащим сапоги, чистить унитазы булавкой и изображать «дембельский поезд». Однако ни один из семерых горячих кавказских юношей не пожелал вписываться в эту схему. Несколько отчаянных драк — с применением солдатских ремней, стальных прутьев, выкрученных из спинок кроватей, кухонных ножей и других предметов интерьера — разрушили сложившийся уклад. Главной ошибкой русских солдат и, как следствие, причиной их поражения была разобщенность. Если один был родом из Тамбова, а другой — из Ярославля, они уже не считали себя людьми одной национальности. Бессмысленные, измывательства старослужащих над молодыми также не способствовали единению. В результате русские были биты, и хотя почти все новички были так или иначе наказаны — кто-то попал на госпитальную койку с переломами и порезами, кто-то загремел на гарнизонную гауптвахту, — особый статус кавказцы для себя отстояли.
      С этого времени Руслан презирал русских. Однако собственной авиации в его республике не было, да и сама республика являлась довольно небольшой частью огромной империи, в которой заправляли русские, поэтому с их «засильем» приходилось мириться, иначе никогда не увидишь неба.
      Командование не могло нахвалиться на прилежного солдата, и когда пришла пора демобилизоваться, замполит лично написал направление для Руслана в Ейское училище и пожелал удачи. Земляки встретили выбор Руслана со смешками. «Не навоевался еще?» — спрашивали они. И добавляли уже серьезно: «Учти, Руслан, наших в Ейском никого нет. П…ть тебя будут по-черному». Руслан соглашался. Да, возможно, он совершает ошибку, оставаясь в армии, когда все нормальные люди возвращаются к своим баранам; да, в одиночку будет трудно сносить издевательства русских, но ведь это когда-нибудь кончится, а терпеть и ждать Руслан научился с детства.
      Вступительные экзамены Рашидов сдал без труда. Слухи о том, что «кавказцев валят», не подтвердились. Более того, доброжелательный подполковник, принимавший математику, оказался азербайджанцем, а один из лучших инструкторов училища — чистокровным чеченцем. Не подтвердились и опасения земляков Рашидова, что «п…ть будут по черному»: дисциплина в училище была на высоте, старшие курсанты хоть и поглядывали высокомерно, но рук не распускали — за это можно было в два счета вылететь, так что единственной трудностью для молодых курсантов было выдержать беспощадный темп в усвоении новых для них знаний.
      Несмотря на хорошее к нему отношение, мнение Руслана о русских не изменилось. Стоя в караулах или в суточном наряде по училищу (это входит в обязанности любых курсантов в любой точке мира), он от нечего делать размышлял о том, почему русские столь разобщены. Ведь это идет им же во вред. Уже наученный основам анализа, Руслан попытался сформулировать положения некоей теории, которая объясняла бы всё. То, что «теория» базировалась на эмоциональной, чисто субъективной оценке, мало волновало его.
      «Русские разобщены, — думал Руслан, стоя ночью „на тумбочке" под храп сокурсников. — Сами они считают себя нацией коллективистов, но в этом их великое заблуждение. Больших индивидуалистов в мире не найдешь. Всё тащат в дом. Кроме своего дома, ничего не видят и не хотят видеть. Рядом будут резать их соседа, отвернутся и пройдут мимо.
      Но нация не может существовать без объединяющей идеи — иначе это не нация, а банда. Что же делает русских русскими? Православие? Нет. Их православие — показуха, истинно верующих мало, да и они слабо разбираются в религии, которую сами проповедуют. Национальная идея? Даже не смешно. Если бы у русских была национальная идея, они меня бы и на порог не пустили. Марксизм-ленинизм? Пустая болтовня, в которую давно никто не верит…
      Вот и получается: единственное, что способно сплотить русских, — это страх. Только страх заставляет их действовать заодно. И страх этот должен превосходить все возможные пределы. Только тогда русские начинают действовать как единое целое, как один организм, способный своротить горы. И тот правитель, который понимает это, становится по-настоящему великим правителем России. Иван Грозный, не разбиравший ни бояр, ни холопов, отправляя их тысячами на плаху. Петр Первый, заморивший пятую часть населения собственной страны. Иосиф Сталин, сгноивший на стройках коммунизма миллионы. Только страх сплачивает русских. А больше они ничего не имеют за душой».
      Для молодого человека, да еще отличника военной и политической подготовки, рассуждения весьма необыкновенные, не правда ли? Но Рашидов и сам был необыкновенным человеком.
      Но как бы ни относился он к русским, именно они подарили ему небо. Прошло время, сотни часов изнурительных тренировок на тренажере, и вот по полосе разгоняется «МиГ-15УТИ» с инструктором за штурвалом, земля вдруг проваливается куда-то вниз, перегрузка вдавливает Руслана в кресло, и вот он уже кричит от восторга, а в шлемофонах слышен голос инструктора: «Не шуми, курсант, КДП напугаешь».
      Потом он летал много и часто. В одиночку и в спарке, на учебных «МиГах» и «Сухих», осваивая одну модификацию самолетов за другой; участвовал в учебных боях и отрабатывал «горку», «иммельман», «штопор», «боевой разворот». И на этом поприще он демонстрировал способности, намного превосходящие способности его сверстников.
      Тогда с ним и познакомился Константин Громов, будущий командир воинской части 461-13 «бис». Встречались в столовой училища, в ленинской комнате, на комсомольских собраниях, где Рашидов, поддерживая свой имидж отличника политической подготовки, делал доклады о международном положении, на разборах тренировочных полетов — Рашидов для Громова был полубогом: лучшим пилотом училища и в то же время в доску своим собратом-курсантом.
      Сам Руслан в те дни воспринимал свой успех как нечто само собой разумеющеюся. Лишь много позже он задумается, а почему, собственно, обыкновенный мальчик, не отмеченный никаким особым знаком при рождении (а на его родине придавали огромное значение разнообразным приметам), почему этот пастушок так легко впитал знания и умения, ничего общего не имеющие с его прежним опытом? В чем секрет? Руслан начнет вспоминать, перебирая одно за другим события своей жизни, но не сможет найти внятного ответа. Словно кто-то подсказывал ему готовые решения; они приходили из пустоты, из ниоткуда, а он оказался в достаточной степени сметливым, чтобы не отмахиваться от них. И только когда Рашидов увидит один необычный сон, который изменит его жизнь, всё встанет на свои места.
      Закончив Ейское военное училище, Рашидов попросился в Афганистан. Он не хотел отсиживаться на каком-нибудь «мирном» аэродроме или летать на перехват разведсамолетов, которые, не будь дураки, чаще всего границы СССР не пересекают — новоиспеченного летчика тянуло в гущу боя, туда, где металл рвет на клочки металл, где смерть совсем рядом и где можно испытать себя на прочность, увидеть, чего ты стоишь на самом деле. Его просьбу удовлетворили не сразу. Сколь бы высокие показатели ни демонстрировал выпускник, «доводку» его умений обычно осуществляют в обычной воинской части под присмотром опытных пилотов. Поэтому целый год Рашидову пришлось тянуть лямку на дальневосточной границе, сопровождая американские «RC-135» и переругиваясь с их пилотами на ломаном английском. Но, в конце концов, неповоротливая бюрократическая машина Министерства обороны переварила в своих пыльных недрах его рапорт, и Рашидов получил «добро».
      Его посадили на «Су-25», один из лучших по тем временам самолетов-штурмовиков. Осваивать его пришлось буквально на ходу, но Рашидов, будучи фанатиком своего дела, с этим быстро справился.
      Эскадрилья «Су-25», в которой пришлось служить Рашидову, базировалась на границе между Узбекистаном и Афганистаном. Начиная с марта 1980 года эти штурмовики принимали самое активное участие в боевых операциях советских войск против моджахедов. Они прикрывали взлет и посадку военно-транспортных самолетов на афганские аэродромы, с воздуха минировали караванные тропы и перевалы, оказывали поддержку сухопутным войскам в бою и на марше. Они сделали много для того, чтобы увязшая в бесконечной и по большому счету бессмысленной войне армия с минимальными потерями в живой силе и технике выполняла приказы, изрекаемые кремлевскими старцами, и получили от солдат в память о своем позывном ласковое прозвище «Грачи ».
      Долгое время штурмовики «Су-25» оставались практически неуязвимыми для противника, но когда пакистанские друзья моджахедов начали поставлять последним переносные ЗРК «Стингер», «Грачей» стали сбивать. Командование отреагировало немедленно: пилотам было запрещено опускаться ниже отметки в четыре с половиной километра. При этом значительно снизилась точность попаданий, и пилоты ворчали, но соглашались: потери «Грачей» к началу 87-го года составляли уже более двадцати машин.
      Очень скоро война, которая в отдалении от нее бередила душу, звала и притягивала, как притягивает свет яркой лампы ночного мотылька, превратилась для Рашидова в рутину — ничем не лучше скучных вылетов на перехват американских разведсамолетов. И Руслан вернулся к своим прежним мыслям.
      Вот он воюет. Воюет на стороне русских, которых втайне презирает. И наблюдает всю мерзость этой войны. Нет, под «мерзостями войны» Руслан понимал совсем не то, о чем пишут беллетристы-баталисты: не гноящиеся раны, не взгляд умирающего и, уж конечно, не разрушенные прямым попаданием ФАБа жалкие лачуги аборигенов — он наблюдал и отмечал для себя совсем другое: как офицеры приторговывают наркотиками и боеприпасами, набивая карманы грязными «афгашками » или, если повезет, «капустой », как боевые пилоты, вернувшись с задания, подсчитывают «пайсу », прикидывая без всякого стеснения на глазах у всех, сколько можно заработать на том или ином вылете и соображая, хватит ли накопленного на «видак» или придется еще подождать, как лютуют «деды» — о такой дедовщине в Союзе ему даже не приходилось слышать, — а командный состав всячески потакает этому беспределу, как замполит, только что с горящими глазами говоривший на политзанятиях об «интернациональном долге», «ястребах империализма», которым надо дать отпор, о воинской доблести и славе, выйдя в «курилку», жалуется, что война вот уже идет столько лет, а конца и краю этому не видно, что с самого начала было ясно: лезем в авантюру, что давно бы свалил, да полковник тянет с рассмотрением рапорта… Той самоотверженности, которую, как утверждают историки, проявляли русские во время Великой Отечественной войны, здесь не приходилось ожидать. В этом Руслан усматривал лишнее подтверждение своим выкладкам, и его презрение усиливалось. С другой стороны, он видел, как воюют моджахеды, как отстаивают они свою веру и родину — все, от мала до велика, взялись за оружие, и никакие репрессии, никакие бомбардировки, никакие потери не остановят их, не заставят склонить голову перед захватчиками с севера. Он видел в афганцах настоящих воинов, но, разумеется, держал свое мнение при себе.
      А однажды во внезапном и чистом озарении он вдруг понял, что его враги — вовсе не афганские моджахеды, а как раз вот эти жалкие людишки, которые только называются «военными летчиками», и что афганцы гораздо ближе ему по крови, по традициям, по вере в боевое содружество, способное изменить землю и небо.
      Руслана сбили зимой восемьдесят седьмого года. Полевой командир одного из подразделений царандоя , зажатого моджахедами в безымянном ущелье, запросил по рации подкрепления, и два штурмовика «Су-25» в ту же минуту поднялись с аэродрома и взяли курс на Афганистан. На самом деле оказалось, что никто никакой помощи не ждал: предательства царандоя были частым явлением, особенно под конец войны, и штурмовики попали в засаду. Когда под самолетом замелькали нагромождения мертвых скал и автоматизированная система управления САУ-8 доложила, что выход в район нахождения цели завершен, в воздухе вдруг стало тесно от ракет. Ведущий Рашидова мгновенно задымил и свалился в штопор — пилот даже не успел катапультироваться. Сам Руслан отстрелил контейнеры с инфракрасными ловушками, совершил Противоракетный маневр, пытаясь уйти в сторону, но по нему били прямой наводкой, и одна из ракет настигла цель.
      Много позже, уже на аэродроме, специалисты из роты технического обеспечения определили, что в тот момент, когда ракета взорвалась, разбрасывая осколки, «Су-25» Руслана Рашидова получил два серьезных повреждения, почти исключивших вероятность успешного возвращения на базу: были перебиты магистрали подачи топлива к правому двигателю и гидравлические трассы управления закрылками. Менее серьезными сочли повреждения кабины: пара пробоин — какая мелочь. Но именно эта мелочь едва не стоила Руслану жизни.
      Впоследствии Рашидов так и не смог вспомнить подробности своего последнего (в качестве советского летчика) перелета. Всё застилал кровавый туман, приборы взбесились, мир качался, кренясь то вправо, то влево, словно Руслан находился не в кабине самолета, а на палубе яхты, попавшей в шторм. Но он довел штурмовик и посадил его на полосу. Через секунду после того, как ротор уцелевшего двигателя, в последний раз провернувшись в подшипниках, наконец остановился, Руслан провалился во тьму.
      И увидел сон.

* * *

      Тело Руслана Рашидова было распластано на операционном столе; врачи возились над ним, обмениваясь короткими репликами; извлекаемые осколки с характерным звоном падали в залитый черной кровью таз, а сам Руслан Рашидов был далеко и от этой белой палаты, и от хирургов, и от своего израненного, нашпигованного железом тела.
      Он шел по бескрайней пустыне, сильный холодный ветер дул ему в лицо, заставляя пригибаться, ноги увязали в сыпучем белом песке, и очень хотелось пить. Над головой его чернело ночное безлунное небо, и единственным светом в этом странном, призрачном мире был свет ярких, ни на что не похожих звезд. Руслан Рашидов не знал, куда он идет и зачем он идет, но чувствовал, что так и должно быть, что впереди его ждет нечто величественное и прекрасное.
      Не без труда поднявшись на гребень очередного песчаного бархана, он увидел странное существо, сидящее в низине. Рашидову словно кто-то шепнул: всё, что он делал до этого, весь пройденный путь — на самом деле лишь первый отрезок, самое начало длинной дороги, детство, и только теперь начинается настоящий путь. Существо представляло собой причудливый гибрид — тело принадлежало какому-то небольшому копытному животному с короткой, гладкой белой шерсткой; хвост — огромный, павлиний, существо развернуло его веером, чтобы Рашидов мог полюбоваться на эту ослепительную и в то же время устрашающую красоту; а голова… голова была человеческой, женской — с ярко-алыми, словно накрашенными, губами и неестественно большими глазами с поволокой. Существо ударило копытом и спросило, глядя прямо на Руслана:
      «Что ты здесь делаешь, воин?»
      «Я пришел узнать ответы», — сказал Рашидов; он едва мог шевелить губами, в горле пересохло, голос сел, и вместо внятных фраз вырвалось какое-то бессмысленное клокотание.
      Впрочем, и этого гибриду оказалось достаточно. На смуглом женском лице отразилось удивление.
      «Ты далеко не первый, кто пришел сюда за этим, — сообщил гибрид. — И, наверное, не последний. Но только одному это удалось. Все остальные погибли и прокляты. Ты готов рискнуть?»
      «Я готов».
      «Что ж, садись, — произнесло существо, подставляя Рашидову спину. — И держись крепче».
      Руслан перекинул ногу через круп гибрида, уселся — ни о каком седле или попоне здесь и речи быть не могло — и, наклонившись вперед, обхватил существо за шею. В ту же секунду гибрид сорвался с места. Оттолкнувшись от земли, он очень быстро набрал скорость, и вскоре пустыня внизу превратилась в серую равнину — глаз перестал различать детали, как это бывает, когда идешь над афганской территорией на предельно малой высоте.
      Сколько длился этот полет, Рашидов сказать не мог: несколько секунд или целый год — понятие времени потеряло всякий смысл в этом призрачном мире, так что все временные интервалы были абсолютно равнозначны и утрачивали смысл. Но вдруг полет оборвался, и Руслан увидел, что копытное с головой женщины доставило его к ногам еще более странного и страшного существа — огромного, подпирающего небо могучими плечами ифрита. Ифрит казался сотканным из звездного света, но зато имел пару прекрасных белоснежных крыльев, гордо расправленных за спиной. На поясе ифрита (а может быть, ангела?) в простых, без украшений, ножнах висел меч.
      Руслан Рашидов слез с гибрида и встал на песок, задрав голову и пытаясь разглядеть в высоте глаза крылатого ифрита. Но не увидел их. Там, где положено быть глазам, клубился туман, в котором хаотически двигались, вспыхивая, ярко-алые искры.
      «Кого ты привел, ал-Бурак?» — грозно осведомился ифрит.
      «Я привел того, кто хочет узнать ответы, — отозвался гибрид. — Это его право, и ты должен проводить его, малаик Джибрил».
      Ифрит-ангел чуть переменил позу, теперь он смотрел (если можно такое сказать о существе, не имеющем глаз) на Руслана Рашидова:
      «Кто ты, осмелившийся испросить ответов?»
      Нужно было что-то говорить, и Рашидов снова захрипел пересохшим горлом:
      «Мое имя — Руслан. Я солдат. Мое дело — война, но я не хочу сражаться на стороне людей, которые не имеют веры. Я пришел найти веру».
      «Праведное дело, — оценил Джибрил, — но знаешь ли ты, что тебя ждет, если ты не сумеешь пройти путь до конца?»
      Рашидов почувствовал за этими словами не просто угрозу или предупреждение, он услышал отзвук немыслимых страданий, на которые будет обречен всякий оступившийся — чудовищная, ни на секунду не прекращающаяся боль, которая продлится до конца времен.
      «Я знаю, — произнес Рашидов, и на этот раз слова дались ему неизмеримо легче. — Я знаю, но я готов рискнуть».
      «Достойный ответ, — одобрил Джибрил. — Возможно, ты выдержишь испытание».
      Ангел — все-таки, наверное, ангел — взмахнул рукой, и с неба, словно из пилотской кабины самолета, спустилась лесенка. И без дополнительной подсказки Рашидов понял, что нужно делать. Он подошел к лестнице и взялся за перекладину обеими руками. Пальцы обожгло холодом. Рашидов подумал, что взбираться по этой лесенке будет очень непросто.
      Напоследок странный гибрид по имени ал-Бурак подошел к Рашидову вплотную и наклонил голову так, чтобы яркие женские губы оказались на одном уровне с ушами Руслана.
      «Ничего не бойся, — посоветовал ал-Бурак. — И не оглядывайся. Ни в коем случае не оглядывайся. Прошлое должно остаться в прошлом. Желаю удачи», — добавило в заключение это удивительное существо и вдруг, потянувшись, поцеловало Руслана в щеку.
      «Вперед! — напомнил Джибрил о своем присутствии. — Вперед, и да сопутствует тебе удача!»
      Руслан поднимался долго. Он потерял счет времени, но ощущение от подъема было именно таким — долго, очень долго. Руки замерзли так, что Рашидов перестал их чувствовать. Сильный, режущий ветер дул ему в лицо, грозя скинуть вниз, и Руслану приходилось напрягать все силы, чтобы удержаться. Ангел Джибрил поднимался рядом; он, разумеется, не пользовался лестницей, а парил в трех шагах, наблюдая за Рашидовым,
      «Смотришь? — спросил его Рашидов, перехватывая очередную перекладину. — Ну смотри-смотри…»
      Джибрил ничего не ответил.
      Лестница закончилась небольшой квадратной площадкой из цельного камня. Тяжело дыша, Рашидов взобрался на площадку, с трудом подавил желание оглянуться и посмотреть вниз.
      «Вот Первые Врата», — сказал Джибрил.
      Рашидов поднял глаза и застыл в изумлении. На каменной плите, словно на театральной сцене, был устроен бутафорский сад: деревья из грубо сколоченных досок с бумажными листьями, поддельные лианы, картонные цветы, булыжники из папье-маше, разбросанные в живописном беспорядке Посреди этого сада, выкрашенного в ядовито-зеленый цвет, сидел огромный мускулистый бородач. На нем была такая же, как и все остальное здесь, бутафорская шкура — битый молью «искусственный леопард». Сам бородач выглядел довольно необычно: при прекрасно развитой мускулатуре он был сложен непропорционально, а потому казался уродом — так дети лепят из пластилина фигурки силачей, не думая о симметрии и анатомии; так в книгах изображают Голема. Обнаженную грудь пересекал некрасивый, плохо зарубцевавшийся шрам,
      Завидев Рашидова, бородач встал и пошел навстречу. Двигался он мелкими шажками и клонился при ходьбе на правый бок. Когда он приблизился, Руслан ощутил резкий запах нафталина. В руках бородач держал каменный топор — обтесанное рубило на палке, — но никаких враждебных действий не предпринял. Вместо этого он попытался улыбнуться — его грубое, безобразное лицо от этого стало еще безобразнее — и заворчал что-то на непонятном языке. И произошло необъяснимое. Сумрачный мир вокруг потек, сминаясь, складываясь в гармошку, и Рашидов обнаружил вдруг, что он больше не пилот советских ВВС, ведущих боевые действия в Афганистане, а этот необыкновенный, неладно скроенный человек, встречающий путников у Первых Врат неба.
      С этим превращением изменилось всё. Была нарушена непрерывность событий, пространство и время закрутились, завязываясь узлом, потом сильный толчок в спину бросил Рашидова (или не Рашидова?) на землю, а когда он, мотая головой, встал на ноги, то увидел, что стоит босой посреди пустой заснеженной равнины, воет вьюга, ему смертельно холодно, но надо идти, потому что за спиной жалкая лачуга, в которой жмутся к костру жена и двое детей, и дети плачут от голода, а жена смотрит потухшим, мертвым взглядом, и надежды пережить эту долгую и страшную зиму уже не осталось.
      Вместе с видением заснеженной равнины пришли и чужие воспоминания. Еще совсем недавно этот человек, которым теперь стал Рашидов, ни в чем не нуждался, он жил в цветущем саду, где на каждом дереве висели сочные фрукты, а под каждым кустом сидел упитанный кролик — нужно было только протянуть руку. А потом что-то изменилось (человек до сих пор не понимал, что именно), и тот, чье невидимое, но благожелательное присутствие он ощущал всё время пребывания в необыкновенном саду, вдруг сменил милость на гнев, и человек вместе с недавно обретенной и беременной женой оказался на этой равнине, где жизнь тяжела и опасна, где полно хищников и ядовитых гадов и каждый шаг может стать последним. За что? Почему? В чем он провинился? И зачем в него вдохнули жизнь? Чтобы он страдал, замерзал, подыхал? Чтобы он видел, как умирает его жена? Чтобы слышал, как кричат его дети?..
      Тут его позвали по имени. Рашидов обернулся, но увидел только сугробы и цепочку своих следов, заметаемых вьюгой.
      «Человек, — позвал голос, — готов ли ты принять веру, которая обрекает тебя на страдания?»
      Человек в шкуре леопарда ответил бы, что нет, не готов; да он просто не имел представления о таком расплывчатом и во многом абстрактном понятии, как вера, но Рашидов в нем был все-таки сильнее, и он склонил чужую ему голову: «Я готов. Страдания не пугают меня».
      «Что ж, — сказал голос. — Ты прошел Первые Врата».
      Заснеженная равнина исчезла в один миг, словно картинка с экрана телевизора в момент его выключения из сети. Рашидов снова стоял на лестнице, ведущей в небо, упираясь ногами в перекладину снизу и держась руками за перекладину сверху. Рядом парил ангел Джибрил.
      «Продолжай, — распорядился ангел. — Пока у тебя неплохо получается».
      Второй участок лестницы дался Рашидову труднее. Во-первых, он устал — любой устанет, если будет подниматься по вертикальной лестнице продолжительное время; во-вторых, ветер не оставлял попыток скинуть Руслана вниз.
      «Вот Вторые Врата», — объявил Джибрил.
      «Вижу», — проворчал Рашидов; он перевалился через край новой площадки и с минуту полежал, уткнувшись носом в холодный камень.
      «Вторые, — подумал он. — Сколько их еще будет?»
      Он, к счастью, не знал, что всего Врат будет семь, иначе, скорее всего, остановился бы на полпути, признав свое поражение. Незнание спасло его жизнь и рассудок.
      А Врат действительно было семь, и он прошел их все.
      …На второй площадке его поджидали сразу двое. Оба — сравнительно молодые люди отчетливо семитской национальности, и оба жестоко искалечены. У одного — в набедренной повязке из кожи — была отрезана голова, и он придерживал ее на плечах руками. У второго имелись раны на запястьях и стопах и еще одна, большая и постоянно кровоточащая, — под ребрами. У этого второго было удивительно изменчивое лицо. Глядя на него, нельзя было понять, когда он сердится, а когда радуется. Декорацией здесь служил кусок пустыни, поросшей местами низким колючим кустарником с острыми листьями. Еще на заднем фоне возвышался крест — жуткое сооружение, поставленное здесь явно не для красоты. Рашидов с удивлением подумал, что он, кажется, знает, кто эти двое…
      …Крест стоял на горе, так, что с него был виден весь город: висячие сады, соединяющие храм с Антониевой башней, крылатые боги над гипподромом, хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды. Город плавился в потоках жара, изливаемых солнцем, и очень хотелось пить — жажда была просто невыносимая, — но вместо воды стражники в блестящих на солнце шлемах давали на кончике копья губку, намоченную в уксусе. Боль уже притупилась, но жизнь постепенно покидала иссохшее, избитое тело. В последний свой миг он поднял голову и, глядя прямо на солнце ослепшими от муки глазами, прошептал:
      «Или! Или! Лама савахвани?..»
      «Готов ли ты принять веру, которая заставляет тебя искупать грехи других?»
      «Готов. В этом смысл веры — искупать грехи».
      «Вот Третьи Врата».
      …Зал с высоким потолком, барельефы на стенах: люди с птичьими, песьими головами, с необыкновенными головными уборами. Глубокий старец на троне: лицо изборождено морщинами, руки цвета пергамента цепко сжимают подлокотники, взгляд острый, испытывающий, умный…
      …На дне колодца холодно и пусто. Сильная пульсирующая боль в запястье левой руки — должно быть, сломал при падении. Сначала они раздели его догола, сорвали его разноцветный кетонет, подарок отца, потом сбросили его вниз и ушли, посмеиваясь и громко переговариваясь друг с другом. Он не понимал причин их ненависти к нему, он плакал и умолял их вернуться. Но они ушли, оставив его умирать на дне высохшего колодца. На следующий день они вернутся, но не из милосердия, а лишь для того, чтобы получить выгоду — они продадут его работорговцам…
      «Готов ли ты принять веру, если за нее твои братья продадут тебя?»
      «Готов. Мои братья по вере никогда не продадут меня».
      «Вот Четвертые Врата»…
      А были еще другие. Рашидов прошел их все. Это было трудно, почти невозможно. Он убивал своего любимого сына на жертвенном камне под черным от туч небом. Он горел в печи, брошенный туда по приказу царя, его плоть обугливалась, а легкие были заполнены дымом от собственного горящего мяса. Он вел свой народ по выжженным мертвым землям, слыша их стоны и крики, наблюдая, как они умирают один за другим: он хотел (нет, ему так приказали), чтобы вымерли старики, но на одного старика умирало десять детей, а младенцев вообще без счета, но он всё равно вел их сквозь пустыню и сквозь собственный страх…
      Когда Рашидов добрался до последней площадки, он был настолько измучен, что уже не мог адекватно воспринимать происходящее с ним. Всё тело болело, руки и ноги тряслись, кожа на ладонях и пальцах превратилась в лохмотья, обнажив живое мясо, глаза заливал пот, а волосы сбились в жесткий колтун. К тому же было чертовски холодно, мороз проникал до костей, и, лежа ничком на новой площадке, Руслан трясся, как в лихорадке.
      «Ты прошел испытание», — торжественно произнес Джибрил.
      «Ты прошел испытание», — вторил ему другой, более глубокий и сильный голос.
      Рашидов поднял голову, почувствовав при этом, как что-то хрустнуло в спине. Он ничего не увидел. Точнее увидел, но не смог зафиксировать картинку в сознании. Какой-то хаос, быстрое мельтешение точек, колышущиеся под ветром полотнища.
      «Теперь ты воин истинной веры, — развил мысль второй голос, — Жизнь твоя будет трудна, но и награда велика, помни об этом».
      «Да, — прошептал Рашидов. — Я буду помнить».
      Потом картинка сменилась, и рядом снова появился Джибрил.
      «Поздравляю, — произнес ангел, и его слова после всего, что испытал и с чем столкнулся Рашидов, прозвучали верхом нелепости. — Тебе помогли твои гордость и упорство. Будь таким и впредь».
      Рашидов, который за эти часы пережил множество жизней — причем жизней ярких, настоящих, — воспринял совет почти юмористически; словно ребенка здесь учат, но он уже был не ребенок.
      «Грядет великая война, — сообщил Джибрил, помолчав. — Война за веру. Во время этой войны ты неоднократно преступишь через запреты, накладываемые на тебя верой. Имей в виду, мы простим тебе всё, кроме одного — предательства».
      «Я не собираюсь предавать», — отозвался Рашидов; более того, он почувствовал себя оскорбленным тем, что кто-то высказывает сомнение в его преданности.
      «Что ж, — сказал Джибрил, — я и не ждал другого ответа. Осталась самая малость», — добавил он в заключение.
      После чего обнажил меч, размахнулся и нанес Рашидову сильный удар мечом — наискось, через всю грудь. (В этот момент хирург Данилов, вскрыв грудную клетку Руслана, подбирался к самому опасному из осколков — тому, что лег под сердце.) Боль была неимоверной — сильнее и страшнее всего, что он до сих пор испытывал. Не выдержав, Руслан Рашидов закричал («Пульс — сто сорок! Давление — шестьдесят на сорок!» — крикнул анестезиолог. «Салфетку! — отозвался Данилов. — Сушить! Зажим! Да не этот, а „москит", неужели не видно?..»), но ангел лишь безразлично улыбнулся, кинул меч в ножны, протянул руку и вырвал еще трепещущее сердце из груди Рашидова.
      «Я верну, — пообещал Джибрил с доверительной интонацией. — Омою и верну. На твоем сердце не должно быть скверны».

* * *

      — Счастливчик, — говорили медсестры. — К самому Данилову на стол попал. Никто другой не вытянул бы.
      Руслан Рашидов никак не комментировал эти высказывания. Он лежал в одной из лучших палат госпиталя юго-восточной группировки войск и смотрел в потолок остановившимся взглядом некогда жгучих глаз. Сестрички, откровенно напрашивавшиеся на близкое знакомство с молодым, красивым холостым офицером, который не сегодня завтра получит Звезду Героя на грудь, разочарованно вздыхали. Сам Данилов осматривал его не раз, но не вздыхал, а после каждого такого осмотра звонил в Москву, советовался со светилами психиатрии — этот замечательный хирург был из тех, кто любое дело доводит до конца, и ему, мягко говоря, не нравилось послеоперационное состояние героического пациента. Но все его усилия были впустую, потому что однажды утром Рашидов без какой-либо посторонней помощи встал, прошелся по палате, чем вызвал всеобщее оживление, и потребовал чаю. Медперсонал сбежался посмотреть на это чудо природы, и Данилов самолично поздравил Руслана с возвращением в эту реальность.
      Рашидов резко пошел на поправку. Это не могло его не радовать, однако Руслана ждали и разочарования. Например, оказалось, что он комиссован подчистую, и за штурвал «Сухого», да и любого другого боевого самолета, ему сесть не разрешат ни под каким видом. В довершение, расследование дела о предательстве царандоя, которое вдруг зачем-то затеяла военная прокуратура, требовало отыскания виновных, а поскольку до предателей-афганцев было далеко, а до собственных офицеров рукой подать — вот они, голубчики, — следователи стали копать под командира части, в которой служил Рашидов; у того было что скрывать от их бдительного взора, а потому он разыграл настоящую комедию (для Рашидова это была, скорее, трагикомедия), обвинив пилотов-штурмовиков в несанкционированном вылете. Разумеется, из затеи командира ничего бы не вышло, но на дворе стоял восемьдесят седьмой год, коррупция в армии (да и во всем остальном обществе) достигла небывалых размеров (хотя скажи кому, каких размеров она достигнет через десять лет, никто бы не поверил), и следователя, прибывшего разбираться, удалось купить за видеомагнитофон и пачку кассет с жестким порно к нему. В результате было найдено компромиссное решение: да, сигнал от царандоя имел место, но предусмотрительный командир велел перепроверить поступившую информацию, в то время как двое пилотов, находясь в состоянии «куража» (так и было сказано в рапорте), самовольно покинули часть на приписанных к ним штурмовиках, собираясь нанести ракетно-бомбовый удар по позициям моджахедов, но попали в засаду, один штурмовик был сбит, другой с сильными повреждениями дотянул до базы. Новая версия давних событий была шита белыми нитками, это понимали все, но всем она была выгодна, и свою Звезду — без сомнения, заслуженную — Рашидов так и не получил.
      Впрочем, его это больше не интересовало. После последнего вылета, после четырех часов, проведенных на операционном столе, он сильно изменился. В отличие от коллег, попавших в сходную ситуацию, он не писал писем министру обороны, не требовал повторного медицинского освидетельствования, не пил в тоске «шило» по углам. Со стороны казалось, что он вообще потерял какое-либо влечение к авиации, а особо — к военной. Однако это постороннее впечатление было обманчивым. Рашидов и не думал расставаться с небом. Наоборот, он собирался завоевать его. Но не для русских, а для своего нового бога. Руслан запомнил свой сон: от первого до последнего эпизода; запомнил он и слова Джибрила. Руслан демобилизовался и стал искать применение своим силам. И очень скоро, когда в советской империи центробежные настроения возобладали над здравым смыслом, он нашел людей, которые оценили его знания и умения по достоинству и которым не нужно было предъявлять «паспорт налета» или «свидетельство о пригодности по медицинским показателям» — этим людям было достаточно одного: он с ними, и он их не предаст.
      Рашидов был везде, где шла война. Он сжигал поселки иноверцев в Нагорном Карабахе, совершенствовался в бомбометании по городской застройке в Приднестровье, оказывал поддержку с воздуха повстанцам Таджикистана. Только во время чеченской кампании ему ни разу не удалось подняться в воздух: русские хоть и вели себя тогда как полные идиоты, но первое, что сделали — это разбомбили военные аэродромы противника, в результате чего Рашидову пришлось полгода слоняться с отрядом таких же обездоленных пилотов-чеченцев, партизаня, захватывая в плен нерасторопных российских солдат, подбивая танки из гранатометов, охотясь на вертолеты со «стингером» в руках. Теперь, когда Рашидов воевал на стороне истинной веры, новый бог берег его — даже в самых ожесточенных боях пули и осколки летели мимо, и бывший пилот советских ВВС выходил из переделок без единой царапины. О его везении и безрассудной храбрости слагались легенды. Кое-что из этих устных историй дошло и до него. Слушая их, он только качал головой и улыбался — молва, как всегда, разукрашивала подвиги сверх всякой меры.

* * *

      У Рашидова хватило ума никогда и никому из своих новых собратьев по вере и оружию не рассказывать о причудливом сне, увиденном им на операционном столе, и встрече с Божеством. Ознакомившись с Кораном и комментариями к нему мусульманских богословов, Руслан понял, что он видел не просто сон, он участвовал в том, что мусульмане называют «Исра ва-л-мирадж» — «ночном путешествии и вознесении», которое совершил когда-то, много столетий назад, сам Пророк. Это историческое событие занесено во все хроники и по сию пору отмечается как праздник аль-мирадж в двадцать седьмой день месяца раджаб. Повторение священного вознесения Пророка — даже в виде сна — было бы воспринято любым мусульманином (будь он суннит, шиит или ваххабит) только как немыслимое святотатство. За подобное можно и головы лишиться, а потому Рашидов предпочитал помалкивать. Ему было вполне достаточно того, что он сам знает о своем особом статусе в грядущей «великой войне за веру», а слава… слава у него уже есть.
      Эти войны, которые российская пресса упорно называла «локальными конфликтами», лишний раз укрепили Рашидова в убеждении, что он сделал правильный выбор: воевать сейчас на стороне русских было просто унизительно. Та раковая опухоль индивидуализма по принципу «моя хата с краю», которая иссушала русскую нацию с начала времен, наконец дала метастазы. Процесс развала приобрел катастрофический характер. Солдаты за водку продавали свое оружие и амуницию; генералы за пачку долларов продавали своих солдат; за то, чтобы сохранить дешевую популистскую репутацию, правители продавали своих генералов. Продажность и предательство стали настолько распространенным явлением, что уже никто не удивлялся, когда в сводках новостей проскакивало сообщение о том, что боевики сумели «непонятным» образом выйти из окружения, а лучшие истребители «Су-27» сдаются на металлолом.
      Ничего подобного не было в среде тех, с кем теперь предпочитал иметь дело Рашидов. Воинское товарищество, гордость, достоинство — все эти качества, казалось, были присущи тем, кто встал под знамена истинной веры. Не смущала Руслана и политика репрессий, которую его друзья проводили по отношению к русским, так или иначе оказавшимся в пределах досягаемости; более того, он лично принимал участие в расстрелах и ощутил при этом странное и совершенно новое для него удовольствие.
      После того, как генерал Александр Лебедь и начальник штаба вооруженных сил свободной республики Ичкерия Аслан Масхадов подписали в Хасавюрте историческое соглашение, фактически озвучившее победу чеченской армии над российской, Руслан Рашидов временно оказался не у дел. Он не сильно переживал по этому поводу, зная, что вскоре будет востребован вновь. На полученные от полевых командиров деньги (а Руслан хоть и воевал из идейных соображений, но от денег, положенных бойцам с «гяурами» и «ненавистной Российской империей», никогда не отказывался) Рашидов отправился отдохнуть в Европу, посетил Париж и Венецию, Берлин и Амстердам, покатался на лыжах в альпийских горах, полюбовался на корриду в Мадриде, загорел до черноты на Золотых песках, соблазнил темпераментную итальянку в Риме — в общем, турне удалось на славу. Тем более что именно там, в Европе, на одном из курортов, он познакомился с человеком, благодаря которому снова стал кадровым офицером.
      Молодая республика создавала свою армию и нуждалась в военных специалистах самого различного профиля. Разумеется, специалисты эти подбирались не просто как эксперты с соответствующим образованием, они должны быть преданы идее, ради которой им придется воевать и, возможно — умирать. В этом смысле Руслан Рашидов был для вербовщиков идеальной кандидатурой. Прослышав о его квалификации и боевых заслугах, вербовщик с ходу предложил ему звание полковника и должность при президенте республики. Рашидов, дослужившийся в советских ВВС до старшего лейтенанта, выказал свое равнодушие к любым должностям и званиям и сразу спросил, на чем ему придется летать.
      — «Су-27», — ответил вербовщик, наблюдая сквозь огромные солнцезащитные очки за резвящимися на пляже девушками в трудноразличимых для глаза купальниках. — Личная гвардия президента. Вы знаете этот класс машин?
      Рашидов, которому в последнее время приходилось летать на таком старье, как «МиГ-21» (Нагорный Карабах, Таджикистан) и «L-39» (Чечня), был приятно поражен. К сожалению, у большинства молодых республик, внезапно и бесповоротно обособившихся, не было средств на приобретение и поддержание в работоспособном виде современной военной техники. Только в Приднестровье ему подфартило: молдаване выделили под начало Рашидова «МиГ-29». Однако части ПВО 14-й армии, защищавшей Приднестровье, не дремали, и развернуться по полной программе у Рашидова не получилось.
      — Знаю ли я «Су-27»? — переспросил Руслан. — Это лучшее из того, на чем я летал. Когда выезжаем?
      Он уже понял, что устами вербовщика говорит судьба, и не колебался ни секунды. Вербовщик улыбнулся, обнажив большие белые клыки — словно волк перед броском.
      — Сегодня, — сказал вербовщик. — Если вам не жаль расставаться с этим, — он обвел рукой пляж и девушек.
      Рашидову было не жаль. И через три дня он уже входил в украшенный тяжелыми знаменами и средневековым арабским оружием кабинет президента. Новый наниматель произвел на Руслана двойственное впечатление. С одной стороны, президент был типичным номенклатурным работником брежневского пятизвездочного разлива, с другой — он действительно радел за благополучие своей страны, хотя и считал, что основой этого благополучия должны стать не развитие экономики и новые рабочие места, а сильная (на мировом уровне) армия и расширение территорий за счет ближайших соседей, в том числе — России. Проще говоря, президент был убежденным милитаристом, что вообще нехарактерно для бывших советских чиновников. Впрочем, эта позиция президента вполне Рашидова устраивала, он не собирался отсиживаться на военной базе, его тянуло в бой.
      Президент встретил его приветливо и, когда они, расшаркавшись и выразив глубочайшее почтение друг к другу, перешли к делу, попросил (не приказал, а именно попросил) Руслана заняться разработкой организационной структуры гвардейских ВВС: состав, службы, атрибутика, обмундирование гвардейцев, внешний вид истребителей. Обмундированию и внешнему виду президент придавал особое значение. Рашидов понял, что президент из тех деятелей, которые привыкли видеть армию на парадах и смотрах, а не в гуще битвы, когда не до качества стрелок на форменных брюках. Впрочем, он не стал возражать. Он также придавал значение армейской атрибутике: вооруженные силы одним своим видом должны внушать страх врагу, апеллируя к его, врага, подсознанию, дремучим инстинктам — всему, что мы со тщанием скрываем под налетом цивилизованности. Да и сами бойцы новой армии гораздо увереннее себя ведут и чувствуют, когда у них есть ощущение принадлежности к касте избранных, что проявляется и в той форменной одежде, которую они носят, и в знаменах, под которыми они выступают в поход против неверных.
      — Мне кажется, — сказал он, — что основным цветом гвардии должен стать черный.
      Президент не слишком хорошо разбирался в религии, которую сам учредил в качестве официальной в своем государстве. Поэтому он спросил:
      — Почему черный?
      — Когда Пророк вошел в Мекку через семь лет после изгнания из нее толпой язычников, он был одет во все черное.
      — О! Да вы метите в пророки! — рассмеялся было президент, но, заметив, сколь серьезен собеседник, оборвал свой смех. — Что ж, — сказал он, — это хорошая идея. Черный — цвет гвардии. Изящно, красиво. Пусть будет по-вашему.
      Так на свете появился Черный Истребитель. И именно его сбил в небе над Заполярьем старший лейтенант Алексей Стуколин.

(Лэнгли, округ Колумбия, США, декабрь 1998 года)

      Как и в любой другой организации, в Центральном разведывательном управлении внезапный вызов к начальству не сулил ничего хорошего. Но идти всё равно было надо, и Роберт Фоули, курировавший разведдеятельность ЦРУ в молодых мусульманских республиках, хоть и с тяжестью на сердце и с большой неохотой, но положил папки, с которыми в момент вызова работал, в сейф, поставил компьютер на временный пароль, вышел из кабинета и направился к лифту, чтобы через три минуты, вознесясь на четыре этажа, предстать пред строгими очами Шефа.
      К удивлению Фоули, кроме Шефа, в кабинете находился еще один человек — седовласый и смугловатый джентльмен в хорошем шерстяном костюме. О высоком статусе джентльмена говорило хотя бы то, что он, развалясь в кресле, курил одну за другой длинные сигареты с тремя золотистыми ободками вокруг фильтра, извлекая их из металлического портсигара странной формы, а Шеф, который терпеть не мог сигарет и курильщиков, словно не замечал столь явного нарушения всех писаных и неписаных правил. Представить джентльмена Роберту Шеф не удосужился, а Фоули на знакомство напрашиваться не стал. Он только дружелюбно улыбнулся, на что джентльмен ответил лучезарно белозубой улыбкой.
      — Вот, — сказал Шеф, глядя на Фоули, но обращаясь, по-видимому, к своему высокопоставленному гостю, — наш лучший специалист по исламистам.
      — Очень приятно, — откликнулся джентльмен; говорил он с характерным британским акцентом, и Фоули понял, что перед ним коллега, представитель «МИ-6 ».
      — Присаживайтесь, Роберт, — предложил Шеф. — Разговор будет долгим.
      — Благодарю, — кивнув, Фоули сел. Ему несколько полегчало: Шеф никогда не распекал подчиненных в присутствии гостей из дружественных служб, значит, головомойки не будет. Возможно, его вызвали для консультации.
      С минуту безымянный джентльмен из «МИ-6» пристально изучал Роберта. Тот выдержал, не заерзал в кресле, взгляда не отвел.
      — Итак, вы занимаетесь мусульманскими республиками, некогда входившими в состав СССР? — переспросил англичанин.
      Фоули предупредительно посмотрел на Шефа. Тот кивнул, разрешая ему отвечать на вопросы коллеги.
      — Да, — сказал Фоули. — Это входит в число моих служебных обязанностей.
      — Как давно вы этим занимаетесь?
      — Шесть лет.
      — Приличный срок. Как вы можете охарактеризовать состояние дел в этих республиках?
      Роберт подумал. Странный вопрос. Туманный до неприличия. «Характеризовать состояние» дел можно по-разному. Если в качестве критерия оценки брать, например, степень независимости от Москвы, то с этим у молодых республик всё в порядке — их руководители готовы хоть с чертом-дьяволом сдружиться и договор с ним пожизненно-посмертный заключить, лишь бы тот разделял их отвращение к Москве. Но если смотреть на уровень экономического благосостояния, то хуже критерия не придумаешь: никакие кредиты не помогут им подняться до, как любят говорить русские, уровня 1913 года. Впрочем, здесь, скорее всего, хотят услышать не то, что происходит в республиках на самом деле, а то… что хотят услышать.
      — Положение в молодых мусульманских республиках внушает оптимизм, — сообщил Фоули осторожно. — Несмотря на разногласия, обусловленные особенностями различных направлений ислама, в правительствах этих государств преобладают прозападные настроения. Они легко идут на контакт, готовы сотрудничать в любых сферах, включая обмен разведанными.
      — Хорошо, — сказал англичанин. — А что вы можете сказать об экспансивных настроениях в этих республиках? По нашим сведениям, эти настроения довольно сильны. Джихад, газават, территориальные претензии. Могут ли они быть подкреплены чем-то серьезным, или это только разговоры?
      — Это зависит от конкретных условий. Кому-то повезло больше: русские войска, уходя, оставили им свои арсеналы; кому-то меньше, и они вынуждены создавать свою армию практически с нуля.
      Фоули отвечал самыми общими фразами — так, как принято отвечать в присутствии высокого гостя, который не должен узнать больше того, что ему положено знать в этом статусе.
      Шеф поморщился.
      — Здесь другая ситуация, Роберт, — сказал он. — Говорите более подробно. Ничего не скрывая. Фоули изогнул бровь:
      — Совсем ничего? Шеф хмыкнул.
      — Ничего не скрывайте, — подтвердил он приказ, — но придерживайтесь обсуждаемой темы.
      — Меня интересует вот что, — вмешался в их диалог англичанин. — Оказываете ли вы помощь этим республикам в приобретении вооружений? Я имею в виду не администрацию Соединенных Штатов, а именно вас — Центральное разведывательное управление.
      Фоули посмотрел на Шефа. Шеф посмотрел на Фоули и кивнул.
      — Да, — ответил Роберт на вопрос импозантного англичанина. — Мы помогаем правительствам этих государств, когда в том возникает нужда. Время от времени мы помогаем им в приобретении оружия. Мы заинтересованы в том, чтобы молодые республики укрепляли свою оборонную мощь, чтобы их вооруженные силы могли оказать эффективное сопротивление в случае, если в России придут к власти коммунистические реваншисты, которые, как известно, предполагают восстановить Советский Союз в прежних границах.
      — А если вместо укрепления оборонительного потенциала упомянутые правительства используют ваше оружие для решения своих территориальных проблем — за счет России, в частности?
      — На сегодняшний момент мы противники передела, — сказал Фоули. — Открытый военный конфликт между Россией и мусульманской республикой может привести к непредсказуемым последствиям — вплоть до смены правительства Российской Федерации, изменения внутриполитического и внешнеполитического курсов. В этом случае мы можем утратить контроль над ситуацией, а это сегодня просто недопустимо.
      — Разделяю ваши опасения, — кивнул англичанин. — Подобный сценарий вполне возможен. Однако у моего руководства есть основания полагать, что одно из правительств, поддерживаемых вами, ведет свою игру и готовит широкомасштабное вторжение на территорию России.
      Видимо, это было новостью и для Шефа. Фоули не знал, о чем тут у них шла речь в его отсутствие, но подозревал, что явно не, о мусульманских правительствах, которые «ведут свою игру» — Шеф даже не сумел сдержать изумленного восклицания. Впрочем, благодаря утечке, допущенной не так давно приятелем Роберта — Джоном Муром, Фоули догадывался, что имеет в виду импозантный англичанин.
      — Вы ошибаетесь, — заявил Роберт спокойно. — С теми, о ком вы говорите, у нас нет договоров: ни официальных, ни тайных.
      — Вот как? — англичанин прищурился. — Тогда прокомментируйте вот это, — он взял в руки кейс из натуральной крокодиловой кожи, который лежал до поры до времени в стороне.
      Шеф и Фоули обменялись многозначительными взглядами. Похоже, коллега из «МИ-6» приготовил сюрприз.
      Безымянный англичанин достал из кейса плотный черный пакет и портативный диктофон.
      — Не беспокойтесь, — сказал он, заметив, как изменилось лицо Шефа. — Я не «писал» нашу беседу. Диктофон здесь для другой цели.
      Поставив диктофон на стол перед Шефом, он без какого-либо предисловия нажал на клавишу «PLAY».
      — «База, цель обнаружена, — услышали они. — Ведем ее».
      — «Так держать».
      — «Good morning, Костьйя! How is your health? How are your wife and son?»
      — «Факал я тебя»…
      Запись продолжалась около двадцати минут. Шеф, который не понимал ни слова по-русски, очень быстро потерял терпение и сверлил англичанина гневным взглядом, способным испепелить любого из сотрудников ЦРУ, но только не гостя — тот невозмутимо попыхивал сигареткой.
      Фоули русский знал неплохо и понял почти всё из того, что говорилось и было записано на эту пленку, В тупик его поставило только одно слово: «охуели», но Роберт решил, что это скорее всего какая-то экзотическая русская фамилия.
      — Что это было? — спросил Шеф сразу после того, как англичанин выключил диктофон. — Я ничего не понял, кроме первой фразы.
      — Это запись переговоров двух русских пилотов между собой и с наземной базой, — ответил за англичанина Фоули. — Они преследуют разведсамолет класса «Нимрод». Это ведь ваш самолет, не правда ли? — Роберт обернулся к англичанину, и тот кивнул, подтверждая догадку. — Затем разведчик уходит, а в зоне действия русских истребителей появляется НЛО… э-э-э… так русские называют неопознанные объекты… Этот объект оказался истребителем, он сбил одного из русских, второй был вынужден катапультироваться…
      — Где это произошло? — настороженно поинтересовался Шеф.
      — Это произошло за Полярным кругом, — сообщил англичанин. — На границе между Норвегией и Россией.
      — Ничего не понимаю, — признался Шеф. — Если инцидент произошел за Полярным кругом, при чем здесь мусульманские государства? Насколько мне известно, за Полярным кругом нет мусульманских государств.
      — Это еще не всё, — англичанин вскрыл черный пакет, извлек из него пачку фотографий и разбросал их по столу. — Это данные космической съемки, — пояснил он. — Наше Министерство обороны давно обратило внимание на необычайный всплеск активности на так называемом Святом Носу.
      Фоули присмотрелся. Как и любой другой снимок, сделанный со спутника-шпиона, эти мог «прочитать» только специально подготовленный человек: размытые разноцветные пятна, ни одной прямой линии, хаос земной поверхности.
      Шеф тоже взглянул на снимки.
      — Да, — сказал он. — Я это уже видел. Но мы считали, что русские оборудуют новую вспомогательную базу; по крайней мере, так трактовали это строительство наши аналитики.
      — Они ошиблись, — заявил англичанин. — Взгляните вот на этот ракетный крейсер, — из фотоснимков он выбрал один с изображением вытянутого серого пятна.
      — Я его знаю, — сказал Шеф, чем поверг Фоули в трепет благоговения. — Это ракетный крейсер «Адмирал Владимирский», военно-морской флот Российской федерации.
      — Он давно уже не принадлежит России и называется не «Адмирал Владимирский», а «ал-Бурак». Его перекупили фундаменталисты.
      Это была новость. Всем новостям новость — хоть сейчас на передовицу «Таймс» с заголовком: «Ракетный крейсер в руках религиозных фанатиков — угроза национальной безопасности США!» Шеф тут же попытался развить бурную деятельность, схватился за телефон мобильной связи, но англичанин нетерпеливым жестом остановил его:
      — Вы еще не услышали самого главного, — сказал он. — фундаменталисты не просто перекупили крейсер, с его помощью они доставили на Святой Нос истребители и бомбардировщики наземного базирования — «флэнкер» и «фоксбэт». Именно «Флэнкер» сбил два русских истребителя, а затем звено «Фоксбэтов» нанесло удар по авиационной воинской части на Рыбачьем полуострове.
      Фоули раскрыл рот от изумления.
      — Это же война! — не сдержал он восклицания. Шеф спохватился первым.
      — Всё это интересно, — сказал он, — но при чем здесь Центральное разведывательное управление?
      Англичанин кивнул.
      — Я ожидал этого вопроса, — он затушил в пепельнице едва начатую сигарету, и она, дымя, сломалась пополам. — Самолет «Нимрод» выполнял задачу в рамках программы по сбору разведданных о работе служб противовоздушной обороны русских — вашей программы.
      — Не вижу связи.
      — А мы ее видим. Судите сами, истребители вылетают на перехват нашего разведчика, и их тут же сбивают. Элементарный расчет показывает, что пилот «флэнкера» знал, когда «Нимрод» будет выполнять задание у границ Российской Федерации. Знал и воспользовался этим.
      — Вы хотите сказать, что в управлении появился предатель?
      Шеф — мастак на такого рода версии. Понятно, что коллега из «МИ-6» имел в виду совсем другое. Англичанин не стал спорить.
      — Если вы не санкционировали утечку информации о графике вылетов разведсамолетов, — сказал он, — то да, среди вас появился предатель.
      Шеф выглядел недовольным. Фоули подумал: у него есть причины быть недовольным: управление обвиняют в предательстве и двойной игре, а если уж «партнерам по НАТО» что-нибудь подобное в голову втемяшится, не переубедить их никакими силами — дело пахло международным скандалом. Но, кроме всего прочего, Шеф был еще и политиком. Поэтому он не стал выяснять, почему коллеги из «МИ-6» сразу свалили вину за утечку на ЦРУ — ведь вполне могло оказаться, что информацией фундаменталистов снабдил кто-нибудь из обслуживающего персонала аэродрома, на котором базировались «Нимроды». Опять же у самих «МИ-6» частенько бывают проблемы с лояльностью сотрудников. Однако Шеф счел за лучшее оставить свои соображения при себе, он только спросил:
      — Какой реакции вы от нас ждете? Англичанин наклонился вперед и даже привстал в своем кресле.
      — Вы должны остановить войну в Заполярье, — ответил он. — Это и в наших, и в ваших интересах…

* * *

(Лэнгли, округ Колумбия, США, декабрь 1998 года)

      Когда-то давным-давно (а на самом деле всего десять лет назад) командировка в Россию была для сотрудника ЦРУ поворотным событием в карьере. После такого стресса агент или сразу уходил на пенсию, или переводился на высокую руководящую должность. Положение изменилось за каких-то полгода, железный занавес рухнул, и поездка разведчика-нелегала в Россию стала мало чем отличаться от поездки в Нигерию: экзотика, специфические условия, национальный колорит, то-сё, но и не более того,
      Однако этот факт мало утешал Роберта Фоули, сотрудника аналитического отдела, по определению не готового к оперативной работе за рубежом. К тому же не раз и не два ему приходилось слышать рассказы о том, что не всё так просто в современной России, что если раньше, во времена СССР, «спалившихся» агентов с большой помпой и ехидными нотами «от лица советского правительства» выдворяли восвояси (или обменивали на деятелей Коминтерна), то теперь в демократической России запросто можно было пропасть без следа, и никто никогда не сумеет выяснить, что с тобой сталось.
      — Ваша задача — проникнуть на территорию Российской Федерации, — говорил Шеф, не замечая (или делая вид, что не замечает) нервозности в поведении своего подчиненного, — конкретно — в Мурманск, и под тем или иным предлогом вступить в контакт с резидентом. Он проживает на проспекте имени Ленина. Вот его адрес. В официальных документах резидент значится под именем Иванова Ивана Ивановича. Вот его фотография.
      Приняв в руки адрес, напечатанный на простом, без вензелей и грифов, листе бумаги, и фотографию, Роберт внимательно изучил их.
      — Я могу это забрать? — спросил он, хотя и так было ясно, что вынести эти документы из кабинета Шефа ему не позволят.
      — Нет! — отрезал Шеф. — Вы запомнили?
      — Запомнил. Позвольте вопрос?
      — Слушаю.
      — Откуда у нас информация о резиденте? Шеф посмотрел на Фоули столь выразительным взглядом, что тот прикусил язык. Помолчав, Шеф таки смилостивился и ответил:
      — Он сам предложил нам свои услуги. Всего лишь позавчера резидент связался с представителями одной из торговых компаний, действующих в Мурманске, и предложил нам свое сотрудничество в обмен на возможность выезда из России и получения вида на жительство в США. Вы знаете, Роберт, что процедура проверки подобных «перебежчиков» обычно занимает несколько месяцев, но ситуация экстраординарная и времени на доскональную проверку у нас нет.
      Фоули кивнул. Ситуация действительно была экстраординарная, иначе он никогда не согласился бы отправиться в Россию — даже под угрозой увольнения.
      — Далее, — Шеф отобрал у подчиненного распечатку и фотоснимок. — Через резидента вы постараетесь выйти на Черного Пса. Он наверняка в Мурманске; без него операцию такого масштаба, как нам описывают ее коллеги из «МИ-6», кавказским фундаменталистам не организовать.
      — А если резидент откажется организовать мне встречу с Черным Псом? А он может отказаться — это встреча не в его интересах. После нее у Черного Пса возникнет много вопросов к своему резиденту…
      — А вы объясните ему, что после этой встречи он может уже ничего не бояться: мы сразу обеспечим ему переправку в Норвегию с последующей натурализацией в США — поселится в любом штате по его выбору.
      — Это правда?
      Шеф остановился и посмотрел на Фоули как-то по-новому.
      — Не понимаю вопроса.
      На этот раз Роберт не стушевался. В конце концов не Шефу, а именно ему — Роберту Фоули — придется разговаривать с этим человеком на фотографии, обещать ему неземные блага и американское гражданство, и лучше сразу знать, может ли этот человек на что-нибудь рассчитывать или всё это — блеф.
      — Я спрашиваю, правда ли, что будет проведена операция по защите резидента? Или это «легенда»?
      Шеф побуравил подчиненного глазами, но тот стоял на своем.
      — Это «легенда», — неохотно признался Шеф. — Времени на эту операцию у нас также нет. Резидент должен остаться в Мурманске, или…
      — Или?
      — Или пусть выбирается из передряги своими силами.
      — Я могу оказать ему помощь в этом деле?
      — На ваше усмотрение, — буркнул Шеф, — но не во вред общему плану.
      — О чем я должен буду говорить с Черным Псом?
      — Вы должны убедить его в бесперспективности продолжения военной акции на территории Заполярья. Угрожайте. Предупредите его, что, если он не остановит акцию, мы окажем Российской Федерации прямую военную помощь.
      — Разве этот вопрос решает Черный Пес?
      — Нет, но если вы сумеете убедить его, он сумеет убедить своего президента.
      Роберт подумал, что в словах Шефа есть резон. Известно, что этот президент ориентирует свою внешнюю политику исключительно на развитые мусульманские страны: Турция, Пакистан, Саудовская Аравия; американцев он клеймил и клеймит — совсем недавно, например, выступил с очередным осуждением военного присутствия США в Персидском заливе. Понятно, что агрессивная промусульманская политика проводится не с бухты-барахты, не от того, что так захотелось левой пятке президента — за этой политикой стоят настоящие фанатики, которые привели президента к власти и сейчас составляют большинство в его окружении; они не потерпят малейшего отклонения от выбранного курса, поэтому, даже если бы президент хотел провести тайные переговоры с представителями Центрального разведывательного управления, ему бы этого просто не позволили сделать. А на Черного Пса можно надавить. Но для этого его сначала нужно найти.
      — Если будет продолжать упорствовать, намекните, что мы легко организуем эмбарго, введем санкции, запретим Турции и Пакистану помогать им. Не стесняйтесь в выражениях, Роберт. Черный Пес должен убедиться, что мы не шутим…
      В свой кабинет на шестом этаже штаб-квартиры ЦРУ в Лэнгли Роберт Фоули так и не вернулся. Через два часа он уже был в аэропорту Френдшип, через двенадцать часов — в Норвегии, через пятнадцать часов — оформлял документы для того, чтобы сесть на теплоход, идущий в Мурманск. В документах он представился как американский турист, жаждущий ознакомиться с достопримечательностями России. В визе ему не отказали.

* * *

(Мурманск, декабрь 1998 года)

      Таможенник в помятой форме и с усталым лицом поставил печать в заграничный паспорт Роберта Фоули и сказал:
      — Welcome to Murmansk !
      Акцент его был ужасен.
      — Спасибо, — ответил Фоули и улыбнулся. — Я говорю по-русски.
      Таможенник встрепенулся и посмотрел на Роберта с отчетливым подозрением. Потом лицо его снова поскучнело.
      — Проходите, — сказал он. — Вам налево. Фоули подхватил чемоданчик (ничего противозаконного, никаких потайных карманов или второго дна в этом чемодане, разумеется, не было) и по скрипучим доскам настила плавучего таможенного пункта направился к выходу на пирс. Туристов было мало — не сезон, в основном — жизнерадостные норвежцы пожилого возраста, скрашивающие свою старость поездками по экзотическим странам. Им уже был приготовлен автобус. На предложение гида присоединиться к группе Роберт ответил отказом. Во время перелета над Атлантикой он успел изучить подробную карту Мурманска и знал, что гостиница «Арктика» (лучшая, как утверждалось, из гостиниц для интуристов) находится всего в километре от морского вокзала. Этот путь Фоули решил проделать пешком. И быстро пожалел об этом.
      Снег хрустел под ногами, мороз кусался, на улицах города-порта было темно, навстречу Роберту, поскальзываясь на наледи, двигались люди, закутанные в шубы с головы до пят, словно мифические бурые медведи, которые, в чем Фоули был абсолютно уверен, НЕ бродят по русским улицам, как это описывается в дешевых комиксах. Помимо всего прочего, к Роберту привязался какой-то нетрезвый субъект в грязном пальто. Несмотря на то что Фоули шел довольно быстро, субъект, которого шатало из стороны в сторону, практически не отставал от него, хватал за руки и чего-то невразумительно требовал. Половина слов, употребляемых субъектом, были Роберту непонятны, другая половина произносилась на таком немыслимым диалекте, что Фоули разбирал их с большим трудом. Минут через пять Роберт прекратил попытки оторваться от навязчивого субъекта, остановился и спросил прямо:
      — Что вам нужно?
      Еще минута была потрачена субъектом на то, чтобы сформулировать свою просьбу. Оказалось, ему нужен был рубль, которого не хватало на покупку некоего предмета, называемого «мальком».
      «Обычный попрошайка», — подумал Роберт с облегчением.
      Рублей у него с собой не было, и он отдал попрошайке десятидолларовую бумажку. Тот, обалдев от подвалившего счастья, остановился, как вкопанный, посреди обледенелой улицы, разглядывая зеленую бумажку и бормоча: «Тока рупь на малёк, Тока рупь на малёк».
      Переходя улицу Коминтерна рядом с автовокзалом, Роберт Фоули едва не попал под машину. Огромный черный «мерседес», который не всегда увидишь даже на улицах Нью-Йорка, проскочив внаглую на красный сигнал светофора, чуть не задел Роберта бампером, после чего, обдав вонью неочищенных нейтрализатором выхлопных газов, укатил.
      Фоули выругался, использовав самое страшное и нецензурное из всех известных ему ругательств, позаимствованное из лексики пуэрто-риканских портовых грузчиков. А потом перевел взгляд и обнаружил, что за ним пристально наблюдает высокий молодой человек в форменном полушубке и в меховой шапке с бляхой. Поигрывая резиновой дубинкой, молодой человек вразвалку подошел к Роберту и сурово спросил:
      — Ну что, нарушаем?
      Фоули непонимающе уставился на него. Сердце отчаянно забилось — казалось, сейчас оно выскочит из груди. Неужели провал? Так быстро?!
      Видя замешательство американского разведчика, молодой человек в форме указал кончиком дубинки на светофор. Выяснилось, что, пока Роберт посылал проклятья в адрес наглого водителя «мерседеса», сигнал на светофоре сменился, и теперь сам Фоули своим присутствием на проезжей части нарушал правила дорожного движения.
      — Ну что? — снова обратился к разведчику молодой человек, представлявший собой правоохранительные органы Российской Федерации, о которых Фоули знал мало, а то, что он знал, не внушало надежды на скорый и простой исход нового инцидента, — Ну что, будем составлять протокол или разойдемся по мирному?
      — Что означает «разойдемся по мирному»? — пролепетал побледневший Роберт.
      Представитель страшных правоохранительных органов уловил акцент, и глаза его зажглись хищным восторгом:
      — Иностранец?
      — Я американский гражданин…
      — Отлично! — провозгласил молодой человек, и за какие-то две минуты Роберт лишился еще одной купюры, достоинством уже в сто долларов; причем, что характерно, он отдал ее совершенно добровольно.
      Приближаясь к гостинице «Арктика», которая своим видом напоминала недостроенный небоскреб, Роберт мрачно размышлял на темы, весьма далекие от процесса выполнения поставленной перед ним задачи.
      «Что происходит в этой стране? — мысленно вопрошал сам себя Фоули. — Почему мы выделяем колоссальные деньги в качестве кредитов, если любой русский коп может заработать сотню долларов в течение пяти минут, не сходя с места? Сколько же он зарабатывает за день? Куда смотрит наш президент? Куда смотрит наш конгресс? Не пора ли потребовать хотя бы элементарного уважения к тем, кто эту страну кормит и одевает?»
      Возмущение сделало профессионального разведчика самым примитивным обывателем, который за деревьями не видит и, самое главное, не хочет видеть леса. Впрочем, главное потрясение ждало Роберта впереди. Продолжая кипеть от негодования, он вышел на площадь Конституции, более известную как площадь Пяти Углов, и буквально наткнулся на огромного и вполне живого бурого медведя.
      «Вот и не верь после этого комиксам!» — пронеслось в голове Фоули.
      Медведь оскалил клыки и издал рыкающий звук, от которого душа Роберта ушла в пятки. Он так растерялся, что даже выронил свой чемоданчик.
      — Потапыч, ты чего?! — послышался звонкий мальчишеский голос.
      Медведь, судя по всему, намеревавшийся вонзить в американского разведчика свои внушительных размеров клыки, вдруг как-то странно подался назад, и Роберт увидел, что огромную шею медведя обхватывает мощный стальной ошейник, от которого тянется столь же мощная цепь, удерживаемым закутанным в шубу мальцом лет четырнадцати.
      — Извините, дяденька, — запричитал малец, видя вытаращенные глаза Фоули. — Я не хотел вас напугать. А Потапыч — он смирный, не кусается. Потапыч, назад!
      Как ни странно, медведь слушался этого тинейджера.
      Всё еще пребывая в состоянии шока, Роберт медленно наклонился и подобрал чемоданчик.
      — Безумная страна, — пробормотал он. — Безумные люди. Безумные медведи.
      Утихомирив зверюгу, подросток вернулся к выполнению своих прямых обязанностей, то есть начал вымогать деньги.
      — Дяденька, — заискивающе обратился он к Фоули, — подайте мишке на пропитание. Смотрите, какой он большой — ему много мяса требуется.
      Последняя фраза прозвучала настолько двусмысленно, что Роберт, не мешкая, полез за бумажником и дрожащими руками вручил подростку пятидесятидолларовую купюру. Происшедшее его доконало.
      — Спасибо, дяденька! — радостно заорал нахальный юнец.
      Фоули обошел его и медведя по широкой дуге. К счастью, администрация гостиницы была хорошо вышколена и обучена работать с иностранцами, поэтому здесь обошлось без приключений. Заполучив ключи, Роберт ввалился в свой номер и как был рухнул на двуспальную кровать.
      Через некоторое время, отдышавшись и умерив сердцебиение, он пошел умыться и обнаружил, что сегодняшнее приключение не обошлось без последствий для его внешности. Таким образом, едва ступив на российскую землю, американский разведчик Роберт Фоули потерял сто шестьдесят долларов и приобрел три седых волоска, которые тут же с омерзением вырвал.
      — Безумная страна, — приговаривал он при этом. — Безумные люди. Безумные медведи.
      Однако нужно было приступать к выполнению задания, поэтому, отобедав в гостиничном ресторане и немного придя в себя, Фоули собрался и отправился на поиски резидента, известного под именем Иванова Ивана Ивановича.
      В холле на первом этаже гостиницы Роберт, как добропорядочный американский турист, обменял часть имеющихся у него долларов на рубли. Полученная сумма — в виде толстенной пачки сторублевых купюр — его приятно поразила. Бумажник сразу раздулся и стал похож на миниатюрную модель бегемота с сохранением всех естественных пропорций. Курс покупки-продажи наличной валюты наполнил Роберта гордостью за свое — безусловно, самое лучшее в мире — государство. Вот так, переполняясь гордостью в качестве своеобразной душевной компенсации за перенесенные обиды, он и вышел из гостиницы, по дороге легко отбившись от двух дежурных проституток и одного низенького коммерсанта с голодными глазами, который на ломаном английском предложил Роберту принять участие в русском сафари «Охота на мамонтов».
      Такси по вызову Фоули заказывать не стал, резонно опасаясь, что администрация центральной городской гостиницы работает в тесном контакте с контрразведкой, а предпочел «голоснуть» машину с шашечками, стоя на троллейбусной остановке. Такая быстро объявилась.
      — Везите на проспект Ленина, — распорядился Фоули, залезая в желтую грязноватую «Волгу». — Дом я покажу.
      — О'кей, босс! — откликнулся водитель. Полуобернувшись, он одарил Роберта широкой улыбкой. Водителем такси был лейтенант ФСБ Владимир Фокин.

(Метеостанция «Молодежная», Кольский полуостров, декабрь 1998 года)

      Константина и Ларису спасло то, что Громов практически сразу вспомнил Рашидова. Оставлять в живых случайных свидетелей — русских! — не входило в планы воина истинной веры. Но удивленный возглас майора: «Руслан?! Рашидов?! Ты?! Здесь?!» — остановил руку с зажатым в ней пистолетом.
      Рашидов всмотрелся, но Громова, разумеется, не узнал: еще бы он помнил всех «мальков» с начальных курсов.
      — Кто ты такой? — спросил Руслан настороженно; пистолет он не убрал, удерживая Громова на мушке.
      — Ейское училище, помнишь? Восьмидесятые, помнишь?..
      Дуло пистолета дрогнуло. Рашидов, конечно же, помнил. Собственно, лучшие воспоминания о службе в российской армии были у него связаны именно с Ейским военным училищем.
      — Ты был лучшим в выпуске, — продолжал Громов. — Мы тебя все хорошо помним.
      — Кто это… «все»? — Руслан понимал, что его затягивает в совершенно ненужный и пустой разговор, но ничего поделать с этим не мог.
      — Я… и другие. Алексей Стуколин, Алексей Лукашевич, помнишь их?
      Лариса с немым ужасом переводила взгляд с одного на другого. Она никак не могла понять, как эти двое способны мирно беседовать, когда между ними пистолет. Не понимал этого и Рашидов, но и начать на курок просто так уже не получалось.
      — Нет, не помню, — произнес он медленно. — А ты сам-то кто такой?
      — Громов, Константин Громов, — представился майор. — Неужели совсем не помнишь? Мы, правда, салаги тогда еще были, но все-таки…
      И тут Рашидов вспомнил. Майор Громов. Конечно же! Командир этой Богом забытой воинской части, которую президент выбрал в качестве полигона для отработки взаимодействия родов войск в предстоящей войне против русских. Пилот, которого он сам, Руслан Рашидов, победил несколько часов назад в ходе короткого воздушного боя. Надо его кончать. Невзирая на давнее и хорошо забытое знакомство. Тем более что хорошо забытое.
      Рашидов снова прицелился, но в этот момент входная дверь распахнулась и с мороза ввалился будущий метеоролог Гена. В руках Гена сжимал лом. Руслан обернулся ему навстречу и тут же получил ломом по руке, в которой держал пистолет. Грохнул выстрел. Пуля вонзилась в пол, выбив длинную щепку.
      — Ах ты, сука! — с неожиданной яростью выкрикнул Гена. — Щекна моего подстрелил!
      Удар ломом оказался удачен, и правая рука Рашидова повисла плетью. Он выронил пистолет. Руслан заорал от боли и кинулся на Гену. Тот попытался встретить Рашидова ударом лома по ребрам, но оказался не столь расторопен, и они сцепились, ворочаясь у стены и рыча, как два бульдога. Неизвестно, кто из них победил бы в рукопашной схватке, но Громов не мог оставаться безучастным наблюдателем. Презрев условности (он лежал под одеялом совершенно голый, нательные вещи сушились над обогревателем), Константин вскочил и, наклонившись, подхватил пистолет. После чего, не долго думая, шарахнул Рашидова рукояткой по незащищенному загривку. Руслан ойкнул и сел на пол. Глаза у него закатились.
      Гена выполз из-под Рашидова, тяжело дыша и отплевываясь. На скуле у него красовалась свежая ссадина.
      — Подонок, — охарактеризовал он противника. — Щекна подстрелил. Кости бы ему переломать за это. — Он пнул развалившегося на полу Руслана мокрым носком валенка, словно прямо сейчас собирался реализовать свою угрозу.
      — Щекна?! — завопила Лариса, в отчаянии заламывая руки. — Нашего щенулю убил?
      — Не убил, но подстрелил.
      Несколько минут эта парочка ни о чем не могла думать, кроме как о своем несчастном псе, подстреленном Рашидовым. Гена сходил наружу и на руках принес едва шевелящееся тело. Лариса плакала, гладила черную длинную шерсть, а Щекн тихонько поскуливал и пытался лизать ей руку. От него пахло мокрой псиной и свежей кровью.
      Громову было тоже жаль пса, но рассудительности он не утратил. Быстро натянув еще влажное белье, Константин дернул Гену за рукав и потребовал веревку — самую крепкую, которую тот найдет. Гена, озабоченный тем, как бы у его молодой жены не началась истерика, не сразу понял, чего от него хотят. Но после того, как настойчивый Громов во второй раз изложил смысл просьбы, закивал, полез под стол, на котором громоздился остов поломанной радиостанции, и извлек на свет моток веревки. Громов принял моток, попробовал веревку на разрыв и, удовлетворенный, занялся Рашидовым.
      Через несколько минут всё было готово. Громов связал Руслану руки и ноги, посадил так, чтобы тот упирался спиной в стену и не загораживал проход. Потом критически осмотрел свою работу, подтянул узлы — вроде бы всё нормально.
      Лариса продолжала причитать над несчастным псом, а Гена стоял опустив руки. Константин решил им помочь, — возвысив голос до командного, он распорядился, чтобы принесли бинт, спирт и скальпель. После чего, отогнав Ларису, осмотрел пса. Рана была скверная, пуля засела глубоко, и Константин отказался от идеи извлечь ее на месте, без помощи ветеринара. Но, по крайней мере, он мог остановить кровь. Единственное, чего стоило опасаться — это если Щекн, очумев от боли, хватит своего «лекаря» за руку. Впрочем, опасения Громова были напрасны: пес терпеливо перенес перевязку — лишь дрожал и поскуливал.
      Лариса тут же потребовала переложить Щекна на единственную в комнате постель. Что и было сделано.
      Пока супруги занимались обустройством раненого пса, Громов сел на грубо сколоченный табурет и осмотрел трофейный пистолет. Действительно, «вальтер», модель современная и довольно распространенная — Р5. Повинуясь внезапному и совершенно безотчетному чувству, Громов разрядил пистолет и переложил патроны в карман своей куртки. Потом стал ждать.
      Через некоторое время очнулся Рашидов. Он недоуменно обвел глазами тесное помещение метеостанции, зафиксировал взгляд на Громове, затем — на своих связанных руках.
      — Что ж ты, Руслан, — обратился к нему Константин, — разве так приходят в гости?
      Рашидов не ответил. Он отвернулся и стал смотреть в стену.
      — Значит, ты и есть вражеский пилот, — скорее утвердительно, чем вопросительно произнес Громов. — Ты летал на «двадцать седьмом».
      Гена и Лариса притихли. На их глазах разворачивалась новая драма — драма психологического противостояния.
      — Значит, ребята тебя все-таки сбили, — продолжал Громов, перекладывая разряженный «вальтер» из руки в руку. — И какое уникальное стечение обстоятельств! Согласно теории вероятности, дорогой Руслан, встретиться нам было не дано, но мы встретились, а значит, это неслучайно. Рашидов снова промолчал.
      — Не хочешь разговаривать на отвлеченные темы? — спросил Громов. — Ладно, поговорим на более конкретные. Где находится ваша база? Сколько машин на ней базируется? Кто осуществляет наведение?
      Рашидов сплюнул.
      — Ненавижу, — произнес он одно только слово.
      Громов пощелкал предохранителем «вальтера».
      — Почему? — поинтересовался он. — Нет, правда, Руслан, я не понимаю, в чем причина твоей ненависти к нам. Ты же был прекрасный пилот; ты и сейчас, я не сомневаюсь, остаешься прекрасным пилотом, но этим, согласись, ты обязан нашей стране и нашему народу. И насколько я помню, ты это всегда понимал. Что же изменилось?
      — Ага, — сарказма, прозвучавшего в ответе Рашидова, хватило бы на десятерых, — о долге заговорил? Все вы любите вспоминать про долг, когда припирает, но сами платить по долгам всегда отказываетесь. А я, между прочим, свой долг оплатил до конца. Ты горел когда-нибудь над Афганом? Я горел.
      Все-таки слова Громова задели Руслана за живое; он уже не сидел отвернувшись, он спорил, несмотря на свое безнадежное положение. Тут и Гена решил поучаствовать в диалоге.
      — Давайте его паяльником, — предложил он кровожадно. — У меня паяльник есть. Сразу станет разговорчивее.
      Рашидов с презрением посмотрел на него.
      Громов тяжко вздохнул.
      — Стоило бы, наверное, паяльником, — признал он. — И не только паяльником. На этом ублюдке не только кровь вашего Щекна, он хорошего человека недавно убил. Да и не первого, должно быть, хорошего человека. Ведь так, Руслан?
      Рашидов дернул плечом.
      — Но только ни я, ни ты, Гена, — продолжил мысль Громов, — не сумеем его пытать: не обучены заплечным делам, и очень надеюсь, что обучаться нам не придется.
      — Гордые? — Рашидов фыркнул. — Как же, как же, белая кость. Куда уж нам, чернозадым, до вас!
      — Серьезный случай, — отметил Гена. — Запущенный.
      Лариса молчала. Ей было очень страшно наблюдать за перепалкой этих двоих ужасных людей, без предупреждения ворвавшихся в ее с Геной жизнь, в один миг разрушивших умиротворенный покой и счастье второго «медового» месяца, но еще страшнее было вмешиваться в их споры. Лариса была очень боязливой девушкой.
      — Ты скажешь, где находится база? — повторил самый важный вопрос Громов.
      — Доставай паяльник, — посоветовал Рашидов ехидно. — Это будет ново: русский пилот, пытающий своего врага.
      Громов взглянул на Гену:
      — У тебя спирт еще остался?
      — Остался, — ответил будущий синоптик. — А зачем он вам?
      — Тащи.
      Когда Гена принес бутылку со спиртом, Громов взял два стакана, наполнил их до половины спиртом, разбавил спирт водой. Один стакан он оставил у себя, второй поднес к лицу Рашидова:
      — Пей.
      Руслан посмотрел на него как на безумца.
      — Что вы затеяли, Константин Кириллович? — полюбопытствовал Гена.
      — Пусть для начала выпьет. Со мной. За встречу. Как-никак мы учились вместе.
      — Не буду я пить! — заявил Рашидов, отворачиваясь.
      — Будешь, — сказал Громов. — Еще как будешь. Не будешь добровольно, я в тебя силком волью — по лезвию. Или клизму поставлю. Хочешь спиртовую клизму?
      Рашидов сразу понял, что Громов не шутит: далеко не шутейная была ситуация — и вольет спирт в любом случае: не через верхнее, так через нижнее отверстие.
      — Будешь пить? Или клизму ставить?
      — Буду.
      Пришлось пить. Гулко глотая и давясь, Рашидов высосал стакан мерзкого пойла. Выпил свою порцию и Громов.
      Гена смотрел на них напряженно и непонимающе.
      — Тебе не предлагаю, — сказал Константин. — Ты должен остаться трезвым.
      Рашидов очень быстро захмелел. Кровь бросилась ему в лицо, и смуглое лицо потемнело еще больше.
      — Ну и чего ты… собираешься этим… добиться? — спросил он у майора. — Думаешь, если меня напоить… я трепаться начну? Глупо, Громов, глупо. Я же бывший… советский офицер… Нас учили держать язык за зубами… даже по пьянке…
      Захмелел и Громов. Это входило в его расчет. Он должен был находиться в «одном градусе» с Рашидовым. Иначе действительно не выдержал бы и приказал бы принести паяльник.
      — Дурак, — сказал Громов Руслану. — Какой же ты все-таки дурак… — Помолчав, он добавил: — Вот уж никогда не думал, что придется назвать Руслана Рашидова дураком.
      — Зато никто не назовет меня предателем, — огрызнулся Рашидов.
      — Почему же? Ты предатель и есть. Кому ты давал присягу? С кем ты теперь воюешь?
      — Я давал присягу «советскому народу» и «любимой Коммунистической партии». Где теперь этот ваш «советский народ»? Где теперь ваша «Коммунистическая партия»?
      — Демагог. Впрочем, все перебежчики этим отличаются — лишь бы найти оправдание своему предательству. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.
      — Это вы все демагоги, — не собирался оставаться в долгу Рашидов. — Ни стыда, ни гордости, ни веры — одни слова. За что вы воюете? За толстосумов из бывших партийных работников, которым плевать на вас с высокой колокольни? Нет? За народ, который вас боится и ненавидит и сочиняет про вас анекдоты? «Чем больше в армии дубов — тем крепче наша оборона», — продекламировал Рашидов издевательски.
      Громов почувствовал, что закипает, и налил еще по стакану.
      — Да, — сказал он, после того как Рашидов одолел свою порцию, — ты прав, кое-кто нас боится и ненавидит. Но нельзя за это винить весь народ. Мы ведь тоже народ, и они вон, — он кивнул на супругов Зайцевых, — тоже народ. И за них я готов драться не меньше, чем за себя и за свою семью. А вот ради чего дерешься ты? Я ведь знаю, как ты сюда попал. Отомстить решили за перехваченные транспорты? А что эти транспорты везли, помнишь? Неужто продовольствие для беженцев и малоимущих? Военной амуницией они были набиты. Для чего столько амуниции? Для войны? С кем? С Россией? А мы, между прочим, с вами воевать не собирались. И не собираемся. А вам зачем эта война? Тебе она зачем?..
      — Это праведная война, — заявил Рашидов. — Эта война за истинную веру.
      — Ты никак уверовал? — изумился Громов. — Это отличник-то боевой и политической подготовки, читавший нам лекции по марксизму?
      — Вот за это я вас и ненавижу. Вместо веры вы даете безверие. Но, к счастью, обратиться к истинной вере никогда не поздно.
      — И какую же веру ты принял? А-а, я, кажется, догадываюсь. Ислам? Вижу, что угадал. Потому ты и от спирта отказывался. Но видишь ли, Руслан, в исламе есть несколько направлений. Какое предпочитаешь ты?
      — Ислам не делится на части, ислам — это Ислам…
      — Да ты еретик, отступник! — подвел итог Громов, большой специалист по истории религий и эзотерических учений. — Оно и видно. Если бы ты читал побольше книжек и ознакомился с историей своей веры, то знал бы, что истинный мусульманин никогда не покусится на жизнь христианина. Для тебя христианин — человек Книги, верующий в Пророков единого Бога.
      — Все это так, — с вызовом сказал Рашидов. — Но вы, русские, — не христиане, не православные, вы — неверующие, а это хуже самых поганых язычников.
      — О, Боже! — вырвалось у Громова. — Летчик первого класса Руслан Рашидов действительно стал религиозным фанатиком. Но почему ты считаешь, что у нас нет веры?
      — Я не считаю — я знаю.
      — Ничего ты не знаешь, — отрезал Громов. — Вот послушай-ка одну историю. Да и вы, ребята, послушайте. Она стоит вашего внимания…
      И, налив себе и Рашидову спирта, Константин начал свой рассказ.
      История об экспедиции на Ловозеро, рассказанная майором Громовым на метеостанции «Молодежная»
      …Места здесь древние. История их освоения теряется в глубине веков. Ну взять хотя бы наш Рыбачий полуостров. Ты ведь, Руслан, и не знаешь, наверное, что на Рыбачьем были обнаружены следы мезолита, то бишь поселения людей каменного века, живших за десять тысяч лет до нашей эры. Так что давно живут здесь люди, со времен мамонтов живут.
      Я, видишь ли, интересуюсь древней историей. В ней, как мне кажется, следует искать истоки всех современных верований. Тем более что и сама по себе она полна загадочного; белых пятен там больше, чем на карте Земли времен Гекатея Милетского .
      И вот однажды я наткнулся в популярном журнале на статью, в которой рассказывалось об одном очень интересном человеке, жившем и работавшем в первой трети двадцатого века. Звали этого человека Александр Барченко. Он имел медицинское образование, но большую часть своей жизни посвятил изучению различных паранормальных явлений в связи с популярными эзотерическими доктринами. В этом нет ничего необычного, наука в те времена еще не определилась, в каком направлении ей развиваться дальше; перебирались всевозможные варианты, и считалось вполне нормальным, если физик занимался вопросами телепатии, а химик проводил спиритические сеансы. Не был исключением и Барченко.
      В конце концов, благодаря своим изысканиям, он попал в штат Петербургского Института мозга и был направлен Ученой конференцией института на Кольский полуостров для изучения странного заболевания «мерячение», или, как его еще называют, «полярной лихорадки». Наиболее часто это заболевание встречалось на берегах Ловозера.
      Ловозеро — второе по величине озеро на Кольском полуострове. Название его происходит от русифицированной версии саамского слова «Лойявр». По-саамски, лой означает сильный. Таким образом, Ловозеро приблизительно переводится как Сильное озеро. А это насторожит любого исследователя.
      Географически Ловозеро находится в центре Кольского полуострова, то есть совсем близко от нас. Мне доводилось несколько раз пролетать над ним — и на очень большой высоте, и на бреющем, — зрелище впечатляет: озеро тянется с севера на юг и напоминает язык пламени. Там вокруг болотистая тундра, тайга, но озеро очень рыбное, и по его берегам раскиданы рыболовецкие поселки. Добраться туда и сейчас непросто, а во времена Барченко сделать это было еще сложнее. Но Барченко добрался, и в конце августа 1920 года его экспедиция приступила к работе на Ловозере.
      Через два года экспедиция вернулась с отчетом. В отчете содержалась сенсация. Оказывается, в ходе полевых изысканий Барченко со товарищи обнаружили остатки мегалитических сооружений, указывающие на то, что когда-то там существовала высокоразвитая цивилизация. Среди находок назывались мощеная дорога, развалины древней обсерватории, пирамидальные камни и несколько культовых сооружений на вершине горы Нинчурт. Барченко, имевший склонность к далеко идущим обобщениям, сделал вывод, что его экспедиция наткнулась на следы Гипербореи — легендарной страны на Севере, достигшей необычайных высот в своем развитии, а затем, подобно Атлантиде, погибшей в результате неизвестного катаклизма.
      Разумеется, я чрезвычайно заинтересовался всей этой историей и, когда прослышал, что в район предполагаемой Гипербореи уже сегодня готовится новая экспедиция, возглавляемая неким московским профессором, решил присоединиться к ней.
      Выяснив подробности, я отправил профессору заявку на участие в экспедиции и получил благожелательное письмо, в котором содержалось официальное приглашение и определялись сроки проведения. В качестве места, где я должен был присоединиться к экспедиции, профессор выбрал рыболовецкий совхоз «Красный невод», расположенный на юго-западном берегу Ловозера.
      Я полагал, что рассчитал всё правильно: заранее выписал себе отпуск, продумал маршрут — успеваю. И не успел. Каждый раз думаешь, что уйти в отпуск будет легко и просто: наступил указанный в рапорте день, отгуляли отвальную, можно ехать — и каждый раз ошибаешься. У командира воинской части слишком много обязанностей, чтобы можно было вот так всё бросить и уехать. В результате в начале отпуска я забегался и опоздал на двое суток. Надеялся, подождут. Но не подождали.
      В рыболовецкий колхоз «Красный невод» меня доставили вертолетчики. Прощаясь, они чрезвычайно веселились, подтрунивали надо мной: мол, и ты, майор, в мистики подался — кто теперь в армии служить будет? Я отшучивался как мог.
      В поселке — где и дворов-то всего штук тридцать — гостиницы не было, и я пошел выяснять судьбу экспедиции к председателю совхоза. Тот встретил меня радушно, но с порога разочаровал.
      — Ушли твои коллеги, майор, — сказал он. — Третий день как ушли.
      — А догнать их можно?
      — Где их теперь догонишь. Хочешь, дожидайся возвращения.
      Дожидаться возвращения экспедиции не входило в мои планы, и, угостив председателя предусмотрительно захваченной водочкой, я стал выспрашивать его о том, что он знает о необычных артефактах или странных событиях, которые происходят в окрестностях. Председатель в ответ на водку выложил балык и сало, но от разговора на темы артефактов и феноменов уклонился, сообщив, что он не специалист в этом вопросе. В словах председателя мне послышалась недоговоренность, и я непринужденно спросил; а может быть, такой специалист в поселке все-таки есть? Председатель попытался замять и эту тему, но я настаивал, и тогда он рассказал мне о семье Черниковых, потомственных саамских шаманов-нойдов, обосновавшихся в поселке с незапамятных времен. Я потребовал подробностей.
      — А что они умеют? — спросил я.
      — Камлать умеют, — ответил председатель, снова наливая мне и себе. — Будущее будто бы умеют предсказывать и прошлое видеть. Со зверьми общаются. Много про них болтают. Только чушь это всё, сказки для малышни.
      — Познакомьте меня с Черниковыми, — попросил я. — Очень хочу посмотреть на камлание.
      — Оплату запросит, — предупредил председатель. — Старший Черников — скряга еще тот.
      — Без вопросов, — сказал я. — Оплачу, сколько потребует.
      Заночевал я у председателя, и на следующий день мы вместе отправились на поиски потомственного шамана Черникова-старшего.
      К тому времени я знал о шаманах довольно много. Шаманизм — это древнейшая религиозная система, дошедшая до наших дней практически без изменений. Я знал подробности шаманской космологии (трехчленное деление мироздания на Верхний, Срединный и Нижний миры, сквозь которые прорастает мировое древо), знал об их мифологии, о тотемах и законах, предметах силы и способности шаманов управлять духами. Я могу рассказывать об этом очень долго, но не о шаманизме сейчас речь. Главное, что при всех своих познаниях я не имел возможности хотя бы раз взглянуть на главный ритуал шаманизма — танец, приводящий исполнителя в экстатическое состояние и называемый камланием. Подвернувшуюся возможность упускать было нельзя.
      Летом над Ловозером солнце не садится, и когда мы в семь часов утра вышли на единственную улицу поселка, там было светло, как днем. Черникова-старшего мы нашли на заднем дворе поселкового продмага. Шаман был маленький, востроносый, с раскосыми глазами. Носил он огромные, размера на три-четыре больше, чем требовалось, кирзачи, ватные штаны и замызганную до невозможности телогрейку. Более всего шаман походил на обычного алкаша из люмпен-пролетариев, коих в большом количестве можно увидеть у рюмочной в любом городе. Видя, что я засомневался, председатель шепнул мне:
      — Он точно шаман. Другого у нас нету. А то, что одет в телогрейку, так это нормально — не в шаманских же лохмотьях ему ходить…
      Я согласился, что да, в телогрейке удобнее и привычнее для постороннего глаза.
      — Я с ним договорюсь, — пообещал председатель.
      Он направился к восседающему на завалинке саамскому дону Хуану и вполголоса заговорил с ним на местном наречии. Шаман отвечал. Причем среди слов незнакомого мне языка нет-нет да проскальзывали родные матерные выражения — нравы здесь были незамысловатые.
      Переговоры продолжались минут десять. Шаман кивал, качал головой, вертел головой, потом показал председателю пять пальцев. Председатель в ответ показал два. Сошлись на четырех.
      Председатель вернулся ко мне.
      — Четыре бутылки водки, — сообщил он итог переговоров, — и будет хоть сутки камлать.
      — Мне так долго не надо, — отозвался я. — Но я согласен. Когда начнем?
      Председатель помялся. Было видно, как он перебарывает себя: с одной стороны, он не верил во всю эту чертовщину, с другой — давали себя знать гены и местные суеверия, не позволяющие простому человеку перечить тому, кто общается с высшими силами.
      — Он спрашивает, что вы хотите попросить у мира духов? Лечение, снятие заговора, предсказание будущего?
      — Нет, — сказал я. — Меня как раз интересует прошлое. Здесь очень интересные места, и я хотел бы услышать о том, что тут происходило тысячу, а лучше — десять тысяч лет назад.
      — Я передам ему.
      Председатель снова отправился на поклон к Черникову, оставив меня ждать. На этот раз разговор не был долгим, председатель быстро вернулся.
      — Ну что?
      — Он готов. Через два часа на берегу. Но только водку вперед. Иначе он не согласен.
      — Вперед так вперед, — отозвался я, доставая из рюкзака четыре бутылки «Столичной». — Вы меня сопроводите?
      Председатель ответил, как мне показалось, чересчур поспешно:
      — Я бы с удовольствием, но работать надо…
      — А как я его пойму?
      — С ним будет внук, — сообщил председатель. — Очень способный парень. Он вам всё переведет.
      — Что ж, — я не стал настаивать, — тогда не смею вас задерживать.
      Через два часа я действительно встретился с Черниковыми на берегу Ловозера, в том месте, на которое мне указал председатель. Впереди шествовал Черников-старший. Я ожидал его увидеть в специфическом шаманском наряде, но Черников, видимо, о моих ожиданиях не подозревал, а потому явился на камлание в чем был: телогрейка, ватные штаны, кирзачи. Еще мне показалось, что он пьян до невменяемости. Затея с камланием нравилась мне всё меньше и меньше.
      Однако, когда он приблизился, я подумал, что не всё еще потеряно, потому что увидел на плече у потомственного шамана большую сумку из выделанной кожи, украшенную бахромой и бисером, составляющими причудливый узор.
      Несколько в отдалении за Черниковым-старшим шел Черников-младший — парнишка лет четырнадцати в простом школьном костюмчике. Подойдя, Черников-старший, не глядя, обошел меня и стал выписывать восьмерки у берега, прислушиваясь, принюхиваясь и что-то бормоча себе под нос. Парнишка, наоборот, направился прямо ко мне.
      — Здравствуйте, — сказал он шепотом. — Меня зовут Игорь. Вы шамана заказывали?
      — Здравствуй, Игорь, — я тоже понизил голос. — Да, это я пригласил твоего деда. Но он как-то странно одет — не по шамански.
      — Разве суть шамана в одежде? — возразил Игорь. Пока мы знакомились, Черников-старший выбрал место и сел прямо на землю, скрестив ноги, лицом на восток. Сумку он положил перед собой. Покопался в ней и извлек первый предмет. Это был коврик, и даже издали мне было видно, что коврик этот самый простой, плетеный и почти новый — из тех, которые домохозяйки стелят на пороге квартиры, чтобы гость мог вытереть ноги. Вторым предметом была алюминиевая миска, затем — свернутая в трубочку пожелтевшая газета, после газеты — детская погремушка, представлявшая собой большой оранжевый шар на пластмассовой рукоятке; за погремушкой, появление которой привело меня в сильное замешательства, из мешка был извлечен барабан — да-да, не бубен, — а знакомый любому с детства «пионерский» барабан. Пребывая в растерянности, я оглянулся на Черникова-младшего:
      — Извини, конечно, Игорь, но я думал, что «орудия шамана» выглядят несколько по-другому. Парнишка пожал плечами:
      — У прадеда они выглядели по-другому. В двадцать втором пришла экспедиция. Ее начальник попросил прадеда покамлать, вот как вы. Посмотрел, послушал, а потом велел чекисту (с ними в экспедиции чекист был) все орудия у прадеда реквизировать. Прадед воспротивился, конечно, и они его расстреляли. Как врага народа. Сумка — всё, что осталось. Но сила шамана не в орудиях — сила в нем самом. И даже после смерти эта сила остается. Те из экспедиции тоже думали, что главное — это побрякушки, а когда их потом в Москве расстреливать начали, никак понять не могли, почему их расстреливают и за что.
      Парнишка рассказывал мне эту страшноватую историю таким спокойным, скучающим голосом, что у меня волосы зашевелились на затылке.
      — А откуда ты всё это знаешь? — спросил я.
      — Дед рассказывал…
      Тем временем Черников-старший разложил на коврике свои орудия и приступил к действу.
      — Подойдем ближе, — предложил Игорь. Мы так и поступили. Внезапно Черников-старший вскочил на ноги. В правой руке он держал погремушку и смотрел прямо на восток. Взмах руки, тихий и сухой треск погремушки. Протяжный крик, потом — речитатив на высокой тональности. Как я уже говорил, саамского не знаю, а потому обратился к Игорю за переводом:
      — Что происходит? Что он говорит?
      — Это подготовка к путешествию, — сообщил парнишка. — Дед заручается поддержкой сил мировых направлений, чтобы они помогли ему.
      — Понятно, — сказал я, хотя, если честно, ничего не понял.
      Раскачиваясь на широко расставленных ногах, словно пьяный (а может быть, и будучи пьяным?), шаман выкрикивал непонятные фразы и ожесточенно тряс погремушкой. Потом он сменил положение, повернувшись лицом к югу. Перебрав основные направления: четыре стороны света, верх и низ, он совершил довольно странный танец: три оборота вокруг собственной оси, пауза, наклон назад, наклон вперед; погремушка то взлетает вверх, то опускается резко вниз. Наконец Черников-старший остановился и сел в прежнюю позу. Полез за пазуху, извлек полиэтиленовый пакетик и, отложив погремушку, высыпал из него в алюминиевую тарелку, стоящую на коврике, какую-то сушеную травку. В полной тишине он достал из кармана ватника спичечный коробок и подпалил сбор. Травка затлела, распространяя неожиданно густой и пахучий дым.
      — Началось, — шепнул мне Игорь. — Смотрите внимательно.
      — А ты не забывай переводить.
      Черников-старший схватил газету и стал размахивать ею, как веером, над миской с тлеющей травой, направляя дым на себя. Возвратно-поступательные движения, которые шаман совершал правой рукой с зажатой в ней газетой, были осмысленны: дым то окутывал голову Черникова-старшего, то струился, обтекая его по бокам на уровне груди.
      — Он очищает себя, — проинформировал меня Игорь. — Еще немного, и он отправится в путешествие,
      И действительно, стоило парнишке произнести эти слова, как его дед с хриплым вскриком отбросил газету, схватил барабан и камлание началось. Шаман двигался кругами, в центре которых находился коврик с «орудиями», ноги его выбивали на сухой земле чечетку, а над головой мелькал барабан. Время от времени Черников-старший ударял в него кулаком, задавая ритм: сначала — медленный, затем — всё более ускоряющийся. Продолжалось это минут двадцать, и я успел заскучать. Зрелище, которое иные комментаторы любят описывать как «завораживающее», на меня произвело скорее гнетущее впечатление: вот с ума сходит человек, а толку?..
      Танец оборвался внезапно. Черников-старший рухнул там, где остановился, растянулся на земле и, уставившись незрячими глазами в небо, быстро-быстро заговорил. Игорь тут же включился, и я услышал следующее:
      — Вижу озеро… Вижу город на берегу… Большой… Красивый… Дома из камня… Вижу дорогу… На дороге — повозки… Их тянут за собой большие лохматые животные… Рыжие… Рыжие… Цвет шерсти — рыжий… И бивни… Большие бивни… Вижу людей… Они управляют этими животными… Они одеты… одеты в шерсть и кожу… На повозках — бочки с рыбой… Повозки везут рыбу в город…
      На несколько секунд Черников-старший замолчал, и мы, обеспокоенно переглянувшись, подошли ближе. Тело лежащего на земле шамана выгнулось, на лице застыла страдальческая гримаса,
      — …Небо темнеет…— вновь забормотал он. — Это летит Куйва… враг саами… я вижу его… я вижу его… он — черный демон… его взгляд сжигает… даже боги боятся его… Я вижу, как Куйва приближается… Ветер и рев… Люди на дороге… кричат… разбегаются… На дороге — пламя… горят повозки… горят животные… они бегут… бегут и горят…
      Черникова-старшего трясло крупной дрожью, но он продолжал говорить:
      — …Люди боятся Куйву… но старый нойд знает… нойд знает, как изгнать Куйву… Я вижу старого нойда… он проводит обряд… он обращается к Айеке … Айеке… Айеке… Айеке бросает вызов черному демону… Я вижу… полыхает небо… гремит гром, и сверкают молнии… Айеке и Куйва бьются насмерть… Я вижу их крылатые тени… Ночь сменяет день… день сменяет ночь… Айеке и Куйва продолжают битву… Я вижу… на город сыплется зола… люди бегут… рыжие животные бегут… Но Куйва ослабел… он не может драться… Айеке наносит еще один удар… Я вижу… Куйва падает… он падает… падает… падает…
      Шаман затих.
      — Это всё? — спросил я по прошествии пяти минут, которые мы с Игорем провели в полном молчании, наблюдая за успокоившимся и словно заснувшим Черниковым.
      Игорь пожал плечами.
      — Не знаю, — ответил он. — Может быть, всё… Наверное, всё.
      — Не густо, — сказал я разочарованно. — И что-то мне эта легенда напоминает…
      Парнишка с искренним недоумением воззрился на меня:
      — Какая легенда?
      — Ту, что рассказал нам сейчас твой дед.
      — Это не легенда, — обиделся Игорь. — Он видел то, что происходило когда-то на самом деле.
      — Ну-ну, — я не стал спорить, хотя уже твердо решил, что потратил четыре бутылки водки зря: устроенное на моих глазах низкопробное шоу таких затрат не стоило.
      Поскольку мы стояли очень близко к «спящему» шаману, а делать было совершенно нечего, я принялся изучать разложенные на коврике «орудия». Подобрал газету, с помощью которой Черников-старший окуривал самого себя. Развернул. Это оказался старый номер газеты «На страже Родины» — пожелтевший, мятый, а кое-где надорванный. В глаза мне бросилась фотография — улыбающееся лицо, скрытое до половины защитными очками летного шлема.
      И тут шаман снова вскочил на ноги. Он сделал это так быстро и пружинисто, что я не успел отреагировать, и через секунду Черников-старший стоял вплотную ко мне и держал меня грязными толстыми пальцами за отвороты куртки.
      — Ты! — произнес он громко и вполне по-русски, дыхнув мне в лицо перегаром. — Я видел тебя…
      Я посмотрел шаману в глаза и содрогнулся. Такой взгляд сымитировать попросту невозможно — остановившийся, темный, нечеловеческий взгляд.
      — Ты… ты… — шаман затрясся и выпустил меня. — Ты… Айеке…— наконец выговорил он.
      После этого Черников-старший отступил и вдруг медленно опустился на колени. Склонил голову. И замолчал.
      Игорь ухватил меня за рукав.
      — Идемте, идемте, — позвал он. — Теперь нужно уходить.
      — Но почему? — воспротивился я, мне казалось, что начинается самое интересное.
      Но парнишка был непреклонен.
      — Нужно уходить, — настаивал он и уже тащил меня вдоль берега к поселку, а я оглядывался на ходу, пытаясь разглядеть, что же такое будет вытворять шаман, чего мне не положено видеть.
      Черников-старший оставался в той же позе, и никаких признаков того, что он сейчас снова «пустится в пляс», я не заметил.
      Когда мы отошли достаточно далеко, Игорь остановился, внимательно посмотрел на меня снизу вверх и спросил:
      — У вас сигаретки не найдется? Я развел руками:
      — Не курю. Да и ты молод еще для этого. Парнишка вздохнул и отвернулся.
      — Скажи-ка, Игорь, — обратился я к нему, — а что твой дед имел в виду, когда говорил, что видел меня… э-э-э… там… и называл меня Айеке?
      — Не вас он там видел, — отозвался парнишка. — Айеке — бог, а какой из вас бог? Я приосанился:
      — Ну, в некотором смысле все люди — боги. Игорь покивал с отстраненным видом.
      — Вы не Айеке, — поставил он меня в известность, — скажем так, вы его частица. Вы верите в силу неба, а значит, Айеке — ваш бог.
      — Но я не верю ни в какого Айеке, — возразил я. — Или я тебя неправильно понял?
      — Вы верите, — сказал парнишка очень серьезно. — Нет людей без веры. Они могут ничего —не знать о своей вере, но это ничего не значит. Всё равно все их желания, чувства, поступки опираются на эту веру. Ваша вера — небо. И где бы вы ни были, что бы вы ни делали, эта вера сопровождает вас и управляет вами.
      — Хорошо, — кивнул я. — Допустим, моя вера — небо. Но если ты так здорово разбираешься в этих делах, может быть, ты скажешь, почему боги, в которых мы веруем, столь жестоки к нам, людям?
      Признаться, этим вопросом я рассчитывал загнать Игоря в тупик. Ну в самом деле, откуда четырнадцатилетнему подростку знать ответ на вопрос, которым на протяжении пары тысяч лет задаются мудрейшие из мудрейших, философы и теологи. Но парнишка не смутился:
      — А кто вам сказал, что те боги, в которых вы веруете, существуют на самом деле? Я поперхнулся:
      — А кто тебе сказал, что Айеке существует на самом деле?
      — Дед сказал. Он видел Айеке своими глазами, а значит, Айеке существует на самом деле. Я всплеснул руками:
      — Не понимаю!
      — Боги, которых вы обвиняете в своих бедах, выдуманы людьми. Люди вообще склонны обвинять в своих бедах кого угодно, только не себя — вот и придумывают жестоких богов. Русским лучше — они на распутье, а потому ближе к истинным богам.
      Я ошалел.
      — На каком распутье?..
      — А вы этого не видите? Всё, что происходит сейчас — это распутье. Общей веры нет, есть много маленьких вер — тех, что создаются душой, а не помутненным от страха разумом. У русских есть выбор. А это всегда хорошо, когда есть выбор…
      — Ну, мальчик, быть тебе академиком, — подытожил я.
      На этом наша беседа завершилась. Минул еще один день, и в поселок снова прибыл вертолет.
      — Как успехи? — полюбопытствовали вертолетчики.
      Я пожаловался на горькую судьбу, которая разлучила меня с экспедицией.
      — Хоть у Черникова побывал? — спросил командир экипажа.
      — Откуда вы знаете?..
      Вертолетчики зашлись от смеха.
      — Да у него все уже побывали. Пользуется популярностью, что твоя Шарон Стоун. Потому и не просыхает — «горючим» всегда снабдят.
      — А что, Черников тебе подарка не сделал? — поинтересовался командир экипажа.
      — Какого подарка? — удивился я. Командир с понимающей улыбкой подмигнул:
      — Не хочешь показывать? Ну-ну. Мы-то знаем, что он всем подарки дарит, и каждый со смыслом, потому не все и показывают.
      Я пожал плечами. И только по прибытии на базу, разбирая рюкзак, обнаружил, что вертолетчик был прав: Черников никого не отпускает без подарка — сделал он подарок и мне. В одном из карманов рюкзака лежал маленький бумажный сверток. Внутри свертка я нашел рукотворную поделку. Это была вырезанная из кости мамонта, грубая, но вполне узнаваемая модель истребителя «МиГ-23»…

* * *

      — Вот так, Руслан, — закончил свое повествование Громов. — В этом суть нашей веры. Она незаметна только потому, что состоит из великого множества маленьких вер, у каждого — своя; эти веры часто вступают в противоречие, и со стороны мы, наверное, кажемся безалаберным народом с беспорядочным мировоззрением и противоречивыми убеждениями. Возможно, это язычество, но более достойное человека, чем слепая вера в единого для всех Бога, приказывающего убивать.
      Лариса вздохнула восхищенно:
      — Как хорошо вы рассказываете, Константин Кириллович.
      — Да, забавная теория, — согласился Гена. — Многое объясняющая.
      — Бред, — высказался Рашидов; говорил он медленно, с некоторым трудом. — Фантазии чокнутого патриота, — но было видно, что и его рассказ Громова задел за живое.
      — Что ж, — Громов пожал плечами. — Это твое мнение.
      — Вера, вера, — забормотал Рашидов. — Да, трепать языком по поводу веры вы мастера. А вот на деле…
      — А что «на деле»?
      — Способен ты делом свою веру отстоять? В честном поединке?
      — Не понял, — протянул Громов, хотя уже начал понимать.
      — Я вызываю тебя на поединок! — заявил Рашидов, сверкая глазами. — Я хочу испытать твою веру. Поединок. Моя вера против твоей.
      — Задело, значит?
      — Молчи и слушай. Нам нужны два ножа. Хороших ножа. Длинных и остро заточенных. Когда этот мальчишка их подготовит, я выберу нож себе, а ты возьмешь оставшийся. Готов ты к такому? Или твоя вера не допускает поединков равных по силе противников? Только на «биче» с полной боевой против «духов» с огнестрельными пукалками?
      — Почему же? — медленно произнес Громов. — Очень даже допускает. Я принимаю твой вызов.
      — Да вы все с ума посходили! — крикнула Лариса.
      — Будьте благоразумны, девушка, — сказал Рашидов, осклабившись. — Кто-нибудь из нас двоих выживет, в ином случае умрут многие…
      — Гена, — обратился Громов к будущему синоптику, — ты слышал, о чем просил Руслан? Нам нужно два ножа — с крепкими рукоятками, одинаковой длины и остро заточенных. Сделаешь?
      Гена потрясенно кивнул. Такого оборота событий он совсем не ожидал, а потому глаза у него были совершенно круглые.
      — В таком случае делай.
      Двигаясь, словно сомнамбула, Гена выдвинул ящик с инструментами и принялся в нем копаться. А Громов встал и наклонился к Рашидову.
      — Интересная деталь, — сказал он, глядя Руслану в глаза. — Вы, поклонники агрессивных монотеистических религий, очень любите шантажировать своих противников гибелью многих людей — к чему бы это?
      Он хотел уязвить Руслана, но тот оказался неуязвим.
      — А вы — нападать вдвоем на одного, — отвечал Рашидов. — Эй ты, сопляк, пошевеливайся! — поторопил он Гену с веселым бешенством. — Грядет великая война за веру, и мы на острие этой войны…

(Мурманск, декабрь 1998 года)

      Водитель такси произвел на Роберта благоприятное впечатление: не приставал с расспросами, не рассказывал пошлых анекдотов, не пытался завязать разговор на околоспортивные темы — молча вел автомобиль по проспекту Ленина. Фоули, расслабившись, изучал пейзаж за окном. Но расслабился он рано. У троллейбусной остановки «Универмаг „Мурманск"» их остановил, взмахнув жезлом регулировщика уличного движения, человек в форменной шинели.
      «Еще один, — неприязненно подумал Роберт; теперь его напугать было трудно. — Видно, рэкет — это русская национальная игра. Или вид спорта».
      Потенциальный вымогатель обошел «Волгу» и постучал в окошко со стороны водителя. Водитель посмотрел на Фоули, вздохнул и опустил стекло. После чего сразу полез за правами и документами на машину, которые держал в «бардачке». Однако документы не понадобились.
      — Старший лейтенант Баконин, — представился человек в шинели. — Вы нас до Шевченко не подбросите?
      На лице водителя такси отразилось столь явное облегчение, чуть ли не радость, что Фоули едва сдержал смех. Как он понимал этого таксиста!
      — Садитесь, — предложил водитель, перегибаясь через свое кресло и открывая замки на задних дверцах.
      Старший лейтенант Баконин снова обошел машины, поманил кого-то рукой, и в результате в салон «Волги» забралось сразу трое: он сам и две девушки в шубах. В такси сразу стало тесно и душно,
      Фоули вспомнил карту Мурманска и сообразил, что улица Шевченко — это где-то далеко на юге города, а значит, он выйдет много раньше. Поскольку в пределах видимости находился представитель российских правоохранительных органов, Фоули решил лишний раз подстраховаться и покинуть машину на два квартала позже, чем нужно. Старший лейтенант Баконин, зажатый своими дамами, завел тем временем разговор с водителем.
      — Как работается? — спрашивал он. — Как баранка вертится?
      Фоули, который все-таки очень слабо разбирался в русской фразеологии и в русском жаргоне, так и не понял, при чем здесь изделие из теста в виде тора и почему это изделие должно вертеться.
      — Тяжеловато, — отвечал водитель со вздохом. — Но зимой всегда тяжело. На этом гололеде не раскатаешься.
      — Да, аварий в этом году хоть отбавляй, — признал старший лейтенант. — А всё почему? Дорожным службам финансирование срезают, а они ничего и сделать не могут. Нам вон тоже с кризиса зарплату не повышали.
      «А вам зарплата и не нужна, — подумал Фоули, вспомнив давешнего милицейского вымогателя. — По сто долларов за пять минут».
      — Высадите меня здесь, пожалуйста, — выдал он заранее подготовленную фразу.
      — Пожалуйста, — безразлично сказал водитель, выруливая к обочине. — С вас сорок рублей.
      Роберт полез за бумажником и извлек из пачки сторублевую купюру:
      — Вот. Извините, но мелочи нет.
      — Не нужна нам мелочь. Сдача всегда найдется.
      Он снова полез в «бардачок» и отсчитал Роберту шесть сильно мятых десяток.
      — Спасибо, — поблагодарил Фоули и выбрался из машины.
      Отойти далеко ему не дали,
      — А ну стой! — раздался преисполненный возмущения окрик.
      Роберт сразу понял, что оглядываться нельзя, нужно бежать и, может быть, удастся уйти, но рефлексы победили, он приостановился и обернулся. В желтой «Волге» распахнулась дверца — та, рядом с которой сидел старший лейтенант Баконин. На асфальт улицы спрыгнул сам лейтенант.
      — Стоять! — рявкнул он и набросился на Фоули так, что едва не сбил последнего с ног.
      На запястьях Роберта защелкнулись наручники.
      — Я американский гражданин, — залепетал тот. — Вы не имеете права. Я не нарушал ваших законов.
      — Разберемся, — сурово ответствовал старший лейтенант; он подтолкнул Фоули к стоявшему у обочины автомобилю.
      — В чем меня обвиняют? — спросил американский разведчик, вернувшись в кресло, которое только что покинул.
      — Вы видели, видели? — словно не замечая Роберта, вопрошал водитель у расположившихся на заднем сиденье девиц. — Эта гнида мне фальшивую сторублевку сунул и еще сдачу забрал, вы видели?
      Девицы подтверждали, что видели.
      — Вот и отлично, — сказал старший инспектор. — Сейчас составим протокольчик — ив отделение. И понятых искать не нужно. Ведь вы будете понятыми, девушки?
      Девицы выразили готовность помочь родной милиции.
      — Я эти деньги получил в обменном пункте гостиницы «Арктика», — попытался оправдаться Фоули. — У меня в бумажнике есть справка.
      Ему действительно вместе с рублями выдали зеленого цвета справку с печатью отделения Сбербанка России, в которой было сказано, что гражданину США Роберту Фоули в обмен на пятьсот долларов выдано двенадцать тысяч рублей. Эту справку Фоули по получении денег не выкинул, как делают большинство иностранцев, а бережно припрятал. На такой вот случай.
      — Да, — спохватился старший лейтенант, — в самом деле. Товарищ водитель, посмотрите, что там у него в карманах. А вы, — обратился он к понятым, — внимательно наблюдайте за происходящим. Чтобы не было потом вопросов.
      — Слушаюсь, товарищ лейтенант, — откликнулся водитель с непонятным Роберту весельем.
      Он полез к Фоули в карманы и довольно умело обыскал их. Достал бумажник, паспорт, справку.
      — Посмотрим, посмотрим, — пробормотал старший лейтенант; он зашелестел бумажками. — Ага. Эти рубли тоже поддельные. Да и справка липовая. Итак, господин Фоули, вы обвиняетесь в подделке и распространении фальшивых денежных знаков с целью подрыва национальной экономики Российской федерации. Статья 186, пункт первый Уголовного кодекса. Наказывается лишением свободы на срок от пяти до восьми лет с конфискацией имущества.
      — Я не гражданин Российской Федерации! — закричал Роберт; от волнения его акцент резко усилился. — Я требую встречи с американским консулом! Я отказываюсь давать показания до встречи с консулом!
      — Заголосила пташка, — удовлетворенно констатировал старший лейтенант, — Слушай, Фоули, а может, ты — шпион? И специально прислан разрушать экономику России?
      Роберт покрылся холодным потом. Всё это напоминало кошмарный сон, но самое ужасное в этом кошмаре было то, что он происходил на самом деле.
      Около получаса ушло на составление протоколов. Высунув язык от усердия, старший лейтенант заполнил протокол задержания лица, подозреваемого в совершении преступления, потом — протокол обыска этого лица, затем — показания понятых, присутствовавших при обыске, Фоули не раз в своей жизни наблюдал, как работает полиция его родного штата, но не подозревал, что они заполняют вручную такое количество бумаг. Хотя это же отсталая Россия — откуда местным копам знать о существовании компьютеров и «Интернета»?
      — Свободны, девочки, — сказал Баконин, заполнив бланки показаний понятых и дав девушкам дважды расписаться на них.
      Те беспрекословно покинули стоящую на обочине «Волгу». Довольно потирая руки, старший лейтенант спрятал протоколы в папку.
      — Ну что, господин Фоули, — обратился он к Роберту, — поедем в отделение или с миром разойдемся?
      Тот милиционер-вымогатель на перекрестке сказал как-то по-другому, что-то про мир, но фраза сама по себе была настолько характерна, что Роберта наконец осенило.
      «Да ведь это обыкновенные жулики! — сообразил он. — Мошенники! Все они — одна шайка: и этот таксист, и эти девушки, и этот псевдокоп. У нас таких тоже хватает. Но здесь — примитив, грубая работа. И как я мог попасться к ним на удочку?»
      — У меня есть доллары, — сообщил Роберт, оживившись. — В гостинице. Настоящие доллары. Хотите, я дам вам тысячу долларов? Или, может быть, пять тысяч долларов вас устроят?
      Водитель и старший лейтенант переглянулись. На лице водителя расцветала улыбка.
      — Дурашка, — сказал он ласково, — ты так ничего и не понял? Нам не нужны доллары — нам нужен ты!

* * *

(Мурманск, декабрь 1998 года)

      — Куда направимся? — поинтересовался Лукашевич.
      — Смотрите, старший лейтенант, — сказала Зоя, — много будете знать, скоро…
      — Состарюсь, — закончил за нее Алексей. — Не до шуток, Зоя, действительно, куда мы направляемся?
      — К людям, которые знают, что нужно делать.
      — Замечательно. И кто эти люди?
      — Увидите.
      Они сели на самый обычный рейсовый автобус, перевозящий работяг и военнослужащих из порта в город. Ехали долго. Движок автобуса завывал, в салоне было холодно, и все пропахло выхлопными газами. На редких остановках внутрь заходили раскрасневшиеся на морозе моряки. Всю дорогу Зоя молчала, и разговорить ее Лукашевичу не удалось. Она только отмахивалась, глядя прямо перед собой и иногда начиная шевелить губами. Лукашевич попытался припомнить, что он слышал о Зое от Громова. Константин называл ее специалистом по оружию и… что-то еще? Нет, вроде бы больше ничего. Напрашивается ряд вопросов. Что специалист по оружию делал на сторожевике Коломейцева? Кем был атакован сторожевик? Связано ли это с присутствием Зои на борту или нет? Какую роль играла Зоя в исторической комиссии, с визита которой в часть 461-13 «бис» началась операция «Испаньола»? И какую роль она играет теперь?..
      Слишком много вопросов, на которые Алексей хотел бы получить ответы, но Зоя молчала и разговорить ее было, судя по всему, невозможно.
      Наконец автобус затормозил у очередной остановки, Зоя встала и жестом пригласила Лукашевича следовать за собой. Они вышли на мороз, и Алексей непроизвольно поежился. Его слегка знобило, но он старался этого не показывать.
      Район Мурманска, в котором они оказались, был Лукашевичу незнаком. Тускло светили фонари. У подъезда приземистого трехэтажного здания, к которому направилась Зоя, намело снега по колено, и Лукашевич предупредительно сунулся вперед. Впрочем, провешивать путь для Зои ему не пришлось: в сугробах были протоптаны тропки.
      По деревянной скрипучей лестнице (в Мурманске довольно много домов с деревянными лестницами) Алексей и Зоя поднялись на третий этаж. На одной из дверей Лукашевич увидел надпись:
      «МУРМАНСКОЕ ОБЩЕСТВО ВЕТЕРАНОВ (СЕКРЕТАРИАТ)».
      Зоя остановилась именно у этой двери и, не мешкая, нажала кнопку звонка. Почти сразу щелкнул электрический замок и дверь приоткрылась.
      — Проходите, старший лейтенант, — пригласила Зоя.
      Лукашевич переступил порог,
      С первого взгляда становилось ясно: ветераны устроились неплохо — помещение, открывшееся за дверью, было довольно просторным, на полу лежал ковер с замысловатым рисунком; вдоль стены стоял шкаф, плотно набитый книгами, у окна массивный стол из хорошего дерева, на столе — компьютер, сканер, принтер. За столом сидел массивный бородатый мужик, которого Лукашевич почти сразу опознал. Это был один из членов исторической комиссии — тот самый, который заступился когда-то за «МиГ-23» Лукашевича, обозванный Зоей «летающим бронетранспортером». На мужике были белый шерстяной свитер и выцветшие джинсы; на нос бородач водрузил очки в роговой оправе и, щурясь сквозь них, смотрел на экран монитора. При появлении Зои и Лукашевича он сдернул очки и развернулся вместе с креслом, на котором сидел. Над столом Алексей увидел постер, на котором был изображен спецназовец в полном боевом снаряжении, со снайперской винтовкой, направленной прямо на зрителя. На постере красовалась поясняющая надпись: «Терроризм — это болезнь. Встречайте доктора!»
      — Ага! — сказал бородатый ветеран. — Старший лейтенант Лукашевич в сопровождении прекрасной дамы. Добро пожаловать!
      Зоя отодвинула Лукашевича в сторону.
      — Пора вызывать Зартайского, Роман, — заявила она. — Всё зашло слишком далеко.
      Ветеран порывисто встал, выкатил из угла два кресла.
      — Садитесь и рассказывайте, — распорядился он.
      В голосе его зазвучали стальные нотки. Стало ясно, кто тут главный. Лукашевич, и прежде испытывавший безотчетную симпатию к этому малознакомому человеку, сразу ему доверился. Бородач явно знает, что делает; может быть, лучше всех остальных.
      — У них ракетный крейсер! — объявила Зоя. — Курсирует вдоль побережья. Кроме того, на суше оборудована военно-воздушная база. Истребители, бомбардировщики…
      Роман мрачнел на глазах.
      — Местоположение базы? — перебил он Зою.
      — Не знаю, — Зоя покачала головой. — Базу вычислить не удалось. Но они точно там. Вон его, — кивок в сторону Лукашевича, — сбили над Баренцевым.
      — Так, — бородатый ветеран повернулся к Алексею. — Что скажешь, старший лейтенант? Как было дело?
      — Я скажу больше! — Алексей загорячился; наконец-то ему предоставили возможность говорить. — Сначала они сбили двух наших офицеров: командира части майора Громова и лейтенанта Беленкова…
      Алексей рассказывал минут пять. Рассказал о британском разведсамолете, о том, как НЛО «завалил» Костю и Сергея, рассказал о массированной бомбардировке части, когда были выведены из строя средства ПВО, а канал связи с авиаполком оказался перехвачен противником; рассказал о хитроумном маневре, с помощью которого и удалось сбить вражеский «Су-27», а также о собственном падении в студеные волны Баренцева моря и неожиданном спасении в лице Коломейцева, капитана сторожевого катера «Бдительный». Рассказал он и о своих подозрениях относительно тех, кто засел сейчас на КДП авиаполка «Заполярье». Роман внимательно выслушал.
      — Лихо, — оценил он, когда Лукашевич закончил. — Вы, ребята, молодцы. Вот только нам бы еще расположение базы узнать.
      Лукашевич развел руками:
      — Где-то на северном побережье, — предположил он.
      — Где-то! — бородач фыркнул. — Вот ты, старший лейтенант, способен произвести бомбометание по координатам «где-то»?
      Лукашевич пожал плечами:
      — Если район определен…
      — Вот именно. А «где-то на северном побережье» — это не район.
      — Согласен.
      Роман посмотрел на Зою.
      — Значит, вызываем Зартайского? Без него проблему не решить?
      — Кто такой Зартайский? — встрял Лукашевич. — Нужно обратиться к Маканину.
      Наступила тишина. И Зоя, и Роман уставились на Алексея, как на выходца с того света.
      — А что такое? — насторожился тот. — Я что-то не так сказал?
      — Маканина убили, — сообщил Роман, — еще в октябре. Убили те, с кем мы сейчас воюем.
      Лукашевич яростно хлопнул себя ладонью по колену:
      — Так что же вы?! — возмущению его не было предела. — Что же вы молчали?! Почему мы всё узнаём в самый последний момент? Мы для вас что — пешки? Одноразовые изделия? Использовал и бросил?
      — Спокойнее, старший лейтенант, — Роман поднял руку. — Ты — солдат, и должен понимать, что солдату знать всё совершенно необязательно.
      — Я солдат! — подтвердил Лукашевич. — А вот кто ты такой, чтобы определять, что мне можно знать, а что нельзя?!
      На лице бородатого появилась кривоватая ухмылка,
      — Ливан, Афганистан, Нагорный Карабах, Таджикистан, Чечня. Заметный послужной список?
      — Откуда я знаю, что ты делал в той же Чечне? — возразил Лукашевич, на которого однако послужной список бородатого ветерана впечатление произвел. — Может быть, в тылу, у кухни подъедался.
      Роман побагровел. И даже привстал в своем кресле:
      — Да как ты смеешь, салабон… — начал он грозную отповедь, но его оборвала Зоя.
      — Перестаньте! — сказала она резко. — Ваша ссора вредит делу. Разборки будете устраивать потом.
      Роман мгновенно взял себя в руки. Овладел собой и Лукашевич.
      — Да, — сказал бородач. — Разборки потом. Главное сейчас — вышвырнуть чернозадых.
      Он повернулся к столу. Лукашевич почему-то решил, что Роман снимет телефонную трубку, наберет номер и переговорит с кем надо, но бородач даже не глянул в сторону телефона. Вместо этого он схватился за «мышку » и быстро защелкал по правой клавише. На экране открылись одно за другим несколько окон. Заверещал пронзительно модем , выходя на линию.
      Роман откинулся в кресле.
      — Ждем ответа, — сообщил он.
      — Какой код ты отправил? — поинтересовалась Зоя.
      — Нулевой, — ответствовал Роман, чем несколько сбил Лукашевича с толку.
      Он не знал их системы кодов, но, подумав, догадался, что «нулевой» — это, видимо, высший приоритет. С иным не стоило и огород городить.
      Ответ пришел через две минуты. Роман ввел пароль, чтобы раскодировать сообщение, быстро ознакомился с содержанием.
      — Черт! — ругнулся Роман. — Зартайский отсутствует.
      — То есть как? — изумилась Зоя.
      — Отсутствует, и всё! — отрезал Роман.
      — Что же мы будем делать? Лукашевич впервые увидел Зою по-настоящему растерянной.
      Роман запустил пальцы в бороду, подергал.
      — Не знаю, Зоя… просто не знаю. И Лукашевич вдруг понял, что пришло его время.
      — Эй, ребята, — позвал он, — я не знаю, кто этот ваш Зартайский и чем он может помочь, но думаю, у нас единственный выход — обратиться в штаб авиаполка.
      Он никого не удивил. Роман посмотрел на Алексея почти с презрением и сказал так:
      — Как ты думаешь, мог бы кто-нибудь из штурманов наведения работать на противника, если бы об этом не были осведомлены в штабе полка?
      — Предали в штабе? — не поверил Лукашевич.
      — Именно, — кивнул Роман. — И мы даже знаем, кто предатель.
      — Так что же вы… — Лукашевич понял, что его снова выносит на скандал, и вовремя себя одернул: «разборки потом».
      — Но это идея, — неожиданно заявил Роман. — В конце концов, в штабе далеко не все предатели. Можно попробовать разобраться своими силами.
      На этот раз он потянулся к телефонной трубке. Два звонка и две минуты ушло на то, чтобы вызвать «подмогу». Еще через пять минут в секретариат «Общества ветеранов» явились двое, оба — донельзя примечательные личности. Лицо одного из них — высокого и худого парня в отороченной мехом куртке — рассекал уродливый шрам; шрам поднимался от подбородка по правой щеке к виску и, видимо, задевал глаз, потому что верхнюю часть лица парня закрывали большие темные очки. У второго — ярко-рыжего крепыша ростом пониже — с лицом было всё в порядке, но на руках были заметны многочисленные следы пересадок кожи. В общем, ни дать ни взять — ветераны.
      — Оружие взяли? — с порога спросил у них Роман. —
      — Так точно, товарищ майор! — ответил за обоих тот, что со шрамом и в темных очках.
      Роман представил «ветеранов». Того, что со шрамом, звали Вадим, второго, рыжего с пересаженной кожей, — Захар.
      — Значит, так, коллеги, — сказал Роман, — наша задача на сегодня — штаб авиаполка «Заполярье». Свиридов в Москве, а потому будем прорываться к подполковнику Лисову. Скорее всего, мы встретим сопротивление. Поскольку сопротивление нам будут оказывать обычные салаги, даю установку: оружие применять только в крайнем случае, целить по ногам…
      Слушая инструктаж, Лукашевич вспоминал, кто такой Лисов. И вспомнил. Глеб Анатольевич Лисов. Подполковник, Заместитель начальника штаба авиаполка «Заполярье». Любит заложить за воротник, а во всем остальном вполне порядочный мужик, отец многочисленного семейства. Он, разумеется, не предатель. Но почему к нему? А не прямо к начальнику штаба? Неужели начальник штаба?..
      Довести эту мысль до конца Алексей не успел. Все как-то очень быстро собрались и уже шли на выход, подгоняемые Романом.
      На улице их дожидался залепленный снегом старый «уазик». Захар сел за руль. Роман рядом с ним. Вадим, Зоя и Алексей разместились на заднем сиденье. Когда «уаз» тронулся и, чуть пробуксовывая, выехал на дорогу, Вадим перегнулся куда-то назад и извлек тяжелую сумку. Положив ее на колени, он вжикнул молнией и спросил у Лукашевича:
      — Какое оружие предпочитаете?
      — А что у вас есть? — заинтересовался Алексей.
      — Пистолеты: «Макаров», «Гюрза». Пистолеты-пулеметы: «Бизон-2», «Клин». Автоматы: «АКС-74У»…
      — Может, у вас и гранатометы есть? — в шутку спросил Лукашевич.
      — Есть, — не уловил юмора Вадим. — Только за ним отдельно заезжать надо.
      — Ну вы, ребята, даете! — восхитился Лукашевич. — А я думал, «Обществу ветеранов» оружие не полагается. Разве что именное.
      — А оно у нас именное, — вставил со своего места бородач Роман.
      — Ага, — Алексей скептически хмыкнул. — Именной гранатомет.
      — Так что вы выбираете? — спросил Вадим.
      — Если есть «Гюрза», то выбираю «Гюрзу». Вадим порылся в сумке и протянул Лукашевичу завернутый в промасленную бумагу пистолет. К пистолету он приложил коробку с патронами.
      Зоя выбрала пистолет-пулемет «Клин». Захар был уже вооружен, а Роман вообще отказался от оружия.
      — Обойдусь, — буркнул он.
      — Вы уверены, товарищ майор? — очень вежливо спросил Вадим.
      — Сказал, обойдусь — значит, обойдусь, — отрезал бородач.
      Лукашевич зарядил свой пистолет, поставил на предохранитель и спрятал в карман бушлата…
      В Оленегорск они въезжали через четыре часа, Короткий день зимнего Заполярья кончился, и стало совсем темно. По дороге к авиабазе их дважды останавливали, но Роман предъявлял некую ксиву, закатанную в пластик, ему козыряли и пропускали без досмотра.
      Захар подогнал машину к массивным воротам с жестяными звездами, с которых кто-то заботливо счистил снег.
      — Ну, братцы, пошли! — сказал Роман, открывая дверцу.
      Он зашагал впереди, направляясь прямо на КПП. Лукашевич шел за ним и ждал окрика. Просто так подпустить к контрольному пункту их не могли. И окрик действительно последовал. Из темного проема, определяющего собой вход в домик КПП, ударил яркий луч света. Роман поднял руку, прикрывая лицо, но не остановился, продолжая вразвалку идти вперед.
      — Стой! — крикнул звонкий мальчишеский голос. — Стрелять буду!
      «Срочник, — подумал Лукашевич. — Салага. Как бы действительно не пальнул».
      Наверное, о том же самом подумал и бывалый Роман. Но всё равно не остановился — лишь замедлил ход.
      — Не свети в лицо, парень, — обратился он к часовому. — И позови сержанта.
      — Стой! Стрелять буду!
      — В кого стрелять? Ты видишь, в кого здесь можно стрелять?
      Он рисковал: у часового могли не выдержать нервы, но он дошел, остановившись практически на пороге.
      — Кто вы? — пискнул часовой.
      Его уже можно было разглядеть. Закутанный по глаза пацан в форменной ушанке с автоматом и фонарем в руках.
      — «Буду стрелять», «буду стрелять», — передразнил часового Роман нарочито писклявым голосом. — Перед тобой целый майор стоит, а ты: «буду стрелять». А ну зови сержанта!
      — Товарищ сержант! — возопил часовой. — Товарищ сержант!
      Отодвинув его, на площадку перед КПП вышел мордастый сержант. В руке у него был батон, и прямо на ходу сержант от батона откусывал.
      — Ну что тут? — спросил он скучающе.
      — Вот, товарищ сержант, неизвестные лица. Я хотел стрелять, а они…
      — Так стрелял бы, — сказал сержант, — а не жевал бы сопли, мля.
      — Здравствуй, Ваня, — обратился к сержанту Роман. — А мы тут с друзьями решили навестить начштаба.
      Сержант, судя по всему, тоже узнал бородатого ветерана, но виду не подал.
      — Документы, — не попросил, а буквально приказал он.
      — Ты что, Иван, с дуба рухнул? Это же я!
      — Документы, или я…
      Что он собирался сделать в случае, если Роман откажется показать документы, Лукашевич так никогда и не узнал. Роман действовал стремительно. Как молния. Удар головой, тихий стон, батон падает в снег, а сержант валится спиной на окаменевшего часового.
      — Вперед! — крикнул Роман, и все побежали.
      Первым КПП проскочил сам бородач. За ним — Вадим и Захар, потом — Лукашевич, замыкала вторжение Зоя. Лукашевич хотел задержаться, чтобы вырубить тяжело ворочающегося часового, но Зоя подтолкнула его в спину:
      — Не спи, старлей!
      Это было ошибкой — оставлять часового. Но они это поняли, только когда в ночное небо ударила автоматная очередь.
      На выстрелы тут же откликнулась сирена. Лучи прожекторов заметались, высвечивая участки территории, и в их свете Лукашевич увидел, как со стороны казарм по подъездной дорожке к контрольно-пропускному пункту бегут вооруженные бойцы — количеством не менее взвода.
      — Ждали, — произнес Роман одно-единственное слово.
      А потом началась стрельба.

(Кольский полуостров, декабрь 1998 года)

      Военно-транспортный самолет «АН-12» с пятьюдесятью десантниками на борту кружил на высоте восьми километров над Оленегорском. В его кабине помимо экипажа находились два полковника: один с петлицами ВВС, другой — с петлицами ПВО. Полковники внимательно следили за действиями экипажа, время от времени отпуская реплики или вступая в короткий спор друг с другом.
      — Запросите диспетчера еще раз! — требовал авиационный полковник. — Они не могут нас игнорировать.
      — База, база, говорит Пеликан, как слышно меня, прием? Нет ответа.
      — База, база, говорит Пеликан, мы просим разрешения на посадку. Нет ответа.
      — Черт знает что! — высказался авиационный полковник. — Они там уснули?
      — Они не собираются вам отвечать, — обронил противовоздушный полковник.
      — То есть как «не собираются»? — Авиационный полковник обернулся к нему, яростно сжав кулаки. — Это мой полк, это моя база.
      Противовоздушный полковник скривил губы.
      — Я же вас предупреждал, с момента вашего убытая в авиаполку многое изменилось. Теперь это не ваш полк и не ваша база.
      — Всех под трибунал отправлю! — пообещал авиационный полковник зловеще. — Так что же, нам теперь вручную садиться, без наведения?
      — Выходит так.
      — Справитесь, ребята? — обратился авиационный полковник к экипажу.
      — Справимся, товарищ полковник, — откликнулся командир, — не впервой. Главное, чтобы они полосу не погасили.
      — Тогда действуйте!
      — Есть!..

* * *

(Метеостанция «Молодежная», Кольский полуостров, декабрь 1998 года)

      Рашидов ударил первым. И по тому, как он двигался в момент нанесения удара, Константин понял: противник ему достался серьезный, хорошо обученный. Сам Громов особой выучкой в ведении ножевого боя похвастаться не мог; так, баловались с сослуживцами, но не более того. Однако уйти от первого выпада ему удалось без труда: он просто подался всем корпусом назад, позволив руке Руслана с зажатым в ней ножом описать законченный полукруг. Рашидов с шумом выдохнул воздух и ощерился.
      Бой происходил под посветлевшим небом, однако для улучшения видимости Гена вынес и включил легкий прожектор. Сам он в обнимку с Ларисой стоял в отдалении. Еще до начала поединка Гена жестами давал понять Громову, что в случае надобности подкрадется сзади и огреет Руслана чем-нибудь тяжелым по голове, но Константин решительно отверг любую помощь подобного рода. Да, такой маневр позволит выйти победителем из нелепого поединка, но, во-первых, это не решит главной проблемы, а во-вторых, Рашидов очень вовремя обронил по поводу «вдвоем на одного». Если поединок, то он должен быть честным.
      — Ну что, майор, не нравится? — спросил Рашидов и сделал новый выпад.
      На этот раз Громов не оказался столь расторопен, и острие скользнуло у самой груди, распоров куртку. Константин отмахнулся ножом, вынудив Рашидова отскочить в сторону. Они закружились на узком пятачке утоптанного Геной снега.
      — Где же твоя вера, майор? — продолжал подначивать противника Рашидов. — Ведь вера — это еще и уверенность. Только вот уверенности в твоих глазах что-то не видно.
      Громов смолчал: берег дыхание. Он понимал, что против Рашидова, обучавшегося искусству ножевого боя в горах Закавказья, ему долго не выстоять. Необходимо было придумать какой-то хитрый и неожиданный для противника прием. Хитрый и неожиданный.
      Продолжая внимательно следить за перемещениями Рашидова, Константин напряг память. Что и где он читал о ножах? Помимо общих сведений, которые получает каждый курсант военного училища?..
      В голову лезла сплошная эзотерика. В последнее время он действительно ничего, кроме эзотерических трактатов, не читал — вред один от этого хобби.
      …Ножей в эзотерике полно. Это и ритуальный предмет. Это и церемониальный атрибут. Только вот о практическом применении ни слова…
      …Практическое применение? Может быть, дон Хуан? Мексика, Карлос Кастанеда…
      …Да, что-то такое было про нож. Дон Хуан и нож…
      «Корень высох и сморщился, и складки коры широко отставали и топорщились. Дон Хуан положил корень к себе на колени, открыл сумку и вынул короткий зазубренный нож.
      — Эта часть для головы, — сказал он и сделал первый надрез у хвоста корня, который в перевернутом виде напоминал человека с расставленными ногами. — Эта — для сердца, — сказал он и надрезал корень там, где „ноги" соединялись.
      Затем он обрезал концы корня. И медленно и терпеливо вырезал фигурку человека».
      И вот оказывается, на что способна человеческая память. Сочетание «дон Хуан» вызвало ассоциацию с Латинской Америкой, Латинская Америка — бой на навахах, бой на навахах, о технологии которого Громов когда-то давным-давно читал, напомнил один стишок…
      Малость отступив для вида, Пончо я с руки сронил; Только на него ступил Новичок в задоре пылком, Дернул я что было сил, Он и грянулся затылком .
      Грянулся затылком… Грянулся затылком… А ведь это, пожалуй, идея!
      Рашидов сделал еще один выпад и снова порезал куртку. Казалось, он забавляется с Громовым, как кошка с мышкой.
      — Давай же, майор! Покажи, на что ты способен ради веры!
      Громов поднял левую, свободную от ножа, руку и начал расстегивать куртку…

* * *

(Авиаполк «Заполярье», Оленегорск, декабрь 1998 года)

      Как оказалось, стрелял Вадим. Он стоял, широко расставив ноги, и поливал из «Бизона» быстро приближающихся солдат.
      — Идиот! — крикнул Роман, прыгая на своего «ветерана» и толкая его в снег.
      К счастью, Вадим ни в кого не попал: бойцы залегли, удобно расположившись между сугробами, и открыли ответную стрельбу из автоматов. Пришлось залечь и команде Романа. Лукашевич сразу пополз к Зое с явным намерением прикрыть ее.
      — Позаботьтесь лучше о себе, — посоветовала Зоя, угадав его настрой.
      Она вытащила из-за пазухи свой «Клин» и сняла пистолет-пулемет с предохранителя.
      На несколько секунд пальба утихла.
      — Братцы! — воззвал Роман в пространство, адресуя свои слова к залегшим в двух десятках метров солдатам. — Не стреляйте в нас! Мы свои! Я — майор Прохоров. Меня тут каждая собака знает. А со мной два ветерана и старший лейтенант Лукашевич с базы на Рыбачьем! Мы к начштаба по делу пришли, а нас не пускают! Теперь вот и вы стрелять начали. Да разве ж так можно, братцы?..
      За сугробами недолго посовещались, прозвучала отчетливо команда «Огонь!», и новые пули засвистели над головами уткнувшейся носом в снег команды Романа.
      Лукашевич оставил Зою, которая действительно могла постоять за себя, не прибегая к помощи мужской части населения, и подполз к Роману.
      — Какие будут предложения? Ни на КДП, ни в штаб нам не прорваться.
      — Сам знаю, — огрызнулся бородач. — Что это? — внезапно вскинулся он.
      Оба услышали равномерный нарастающий гул.
      — Транспорт на посадку заходит, — довольно быстро определил Лукашевич.
      Услышали гул и солдаты авиаполка. Они прекратили стрелять и тоже задрали головы вверх. Шум двигателей усиливался, и тут низко нависшие облака продавила тяжелая туша военно-транспортного самолета. Его экипаж явно намеревался совершить посадку, но в последний момент почему-то отказался от этой затеи и снова набрал высоту, уходя в разворот.
      Рискуя получить пулю в лоб, Лукашевич встал во весь рост, силясь разглядеть, что происходит на ВПП. И он увидел. На полосу, мешая посадке, выползали одна за другой снегоуборочные машины.
      — Они не дают ему сесть, — проинформировал Романа Лукашевич, плюхаясь на живот. — Почему-то они не дают ему сесть…

* * *

(Оленегорск, декабрь 1998 года)

      — На полосе машины! — нервно сообщил командир экипажа военно-транспортного самолета «АН-12». — Прекращаю заход на посадку.
      Самолет резко задрал нос.
      — Ну, суки! — изумился авиационный полковник. — Это уже ни в какие ворота не лезет!
      Он обернулся к противовоздушному полковнику за советом. Тот сложил ладони вместе, а потом раскрыл их — более чем красноречивый жест.
      — Десантируемся! — распорядился авиационный полковник. — Открывайте люк, ребята!

* * *

(Авиаполк «Заполярье», Оленегорск, декабрь 1998 года)

      — Наши! — крикнул Роман, и в голосе его звучал истинный восторг. — Наши парашютируются! Молодец Зартайский! Успел!..
      В небе над аэродромом авиаполка «Заполярье» разворачивались белые купола десятков парашютов.

* * *

(Метеостанция «Молодежная», Кольский полуостров, декабрь 1998 года)

      — Очень интересно, — сказал Рашидов. — Ты что-то затеял, майор?
      Громов закончил расстегивать куртку. Оставалось самое сложное — снять ее так, чтобы Руслан не сумел воспользоваться его временной беспомощностью. Константин не придумал ничего лучше, как начать пятиться. При этом он свел руки перед собой и дернул себя за рукав, вытаскивая левую, свободную руку.
      Кажется, опытный в этих делах Рашидов понял, что собирается сделать Константин. Он молча, без подначек и оскорблений, ринулся вперед, и тогда Громов, который явно не успевал выбраться из куртки, отбросил нож и перекинул подол куртки над головой, накрывая и себя, и Руслана. Проткнув кожу, нож Рашидова увяз в подкладке. И Константин, и Руслан повалились на снег.
      Будущий синоптик Гена Зайцев не выдержал и, бросив Ларису, подбежал к дерущимся.
      — Вам помочь, Константин Кириллович? — спрашивал он, приплясывая вокруг. — Вам помочь?
      — Уйди! — прошипел Громов.
      Двое сплелись на снегу, тяжело дыша друг другу в лицо и напрягая последние силы. От нечеловеческого напряжения у Громова потемнело в глазах, но он продолжал бороться, стараясь положить Руслана на лопатки и завладеть застрявшим в куртке ножом. В эти секунды он вспоминал друга Лукашевича и друга Стуколина (возможно, уже погибших), сверхсрочника Женю Яровенко, и лейтенанта Сергея Беленкова (погибших наверняка), и молодого веселого пса Щекна — ярость захлестнула Константина. И тело противника под его руками с какого-то момента стало поддаваться, а потом и вовсе обмякло.
      Громов наконец завладел ножом и сел.
      — Твоя взяла, — выдохнул хрипло Руслан, глядя на него со смесью отчаяния и ненависти. — Что ж ты тянешь, гяур? Добивай.
      Громов очень медленно встал на ноги. Болезненно прострелило в пояснице.
      — Моя вера, — сказал он, — дозволяет мне убивать только в случае крайней необходимости. Сейчас я такой необходимости не усматриваю.
      И тут Рашидов заплакал.

(Мурманск, декабрь 1998 года)

      Американский разведчик и аналитик из Лэнгли Роберт Фоули чувствовал себя полным дураком. Его вербовали. Вербовали самым беспардонным образом, а он ничего не мог с этим поделать.
      — Таким образом, — говорил человек, которого совсем недавно Фоули по наивности принимал за водителя такси, — вы можете легко убедиться в нашей доброй воле. Никаких расписок, никаких договоров, скрепленных кровью — ваше слово против моего слова, ваше обещание против моего обещания…
      — А если я откажусь?
      Фоули знал ответ на этот вопрос, как знает его любой человек, достаточно долго проработавший в разведке. И водитель из ФСБ не стал оригинальничать.
      — Тогда делу о распространении фальшивок будет дан ход. И вы очень не скоро увидите вашу родную страну.
      — Какие гарантии?
      Слова давались Фоули с огромным трудом. Он никогда не предполагал, что может оказаться в ситуации, словно специально взятой из какого-нибудь методического пособия по основам агентурной работы. Вот только пособия пишутся для тех, кто вербует, а не для тех, кого вербуют. Такое потрясение (из охотника да в дичь) нелегко пережить.
      — Я вам уже говорил: никаких гарантий не будет, мое слово против вашего слова. Вы оказываете мне небольшую услугу, я отдаю вам эту папку со всеми материалами.
      — Что за услуга? — Роберт вытолкнул из себя новый вопрос.
      — О! — оценил водитель из ФСБ. — Значит, вы готовы сотрудничать?
      — Да!!!
      — Замечательно.
      — Что за услугу я должен оказать? • — Мелочь. — Водитель откинулся на спинку кресла. — Мы в общем знаем, зачем вы прибыли в Мурманск. Вы собираетесь встретиться с главой военной разведки, известным в вашей конторе под псевдонимом Черный Пес.
      От удивления у Фоули отвалилась челюсть.
      — Откуда вы можете это знать?
      — Но ведь знаем. — Водитель из ФСБ был очень доволен собой.
      Роберт быстро перебрал в памяти всех, кто был в курсе относительно его сверхсекретной миссии в Мурманск. Он сам — раз. Шеф — два. И тот… британец — три. Неужели британец? Какая мерзость! Этот тип, оказывается, работает на две стороны. Вот и доверяйся после этого союзничкам!..
      На Шефа Роберт подумать не мог. Но и на коллегу из «МИ-6» грешил напрасно. Был еще один человек (четвертый), который располагал информацией о «сверхсекретной миссии» — мелкий работник, имени которого Фоули даже не знал. Этот человек занимался оформлением бумаг, необходимых агентам для легального въезда в ту или иную страну. Именно он сообщил российской контрразведке о готовящемся визите, а уж аналитический отдел Мурманского Управления ФСБ, состоящий из специалистов, которых подбирал еще покойный Маканин, сопоставил факты и додумал остальное.
      — Да, — признавая свое поражение, сказал Фоули. — Я собираюсь встретиться с Черным Псом.
      — А я, — вкрадчиво произнес водитель из ФСБ, — собираюсь принять участие в этой встрече.

* * *

(Мурманск, декабрь 1998 года)

      Всё было не так. Всё было хуже не придумаешь. Иван Иванович понял это сразу, как только представитель ЦРУ завел разговор о необходимости организации скорой встречи с Черным Псом. Американцы не собирались помогать ему, вытаскивать из этой передряги, более того — они не были заинтересованы в том, чтобы он сам как-то попытался спастись. Они хотели одного — Черного Пса на блюдечке с голубой каемочкой, а что после этой встречи будет думать Черный Пес о нем, Иване Ивановиче, их не волновало.
      На все вопросы, связанные с возможным продолжением сотрудничества, эта лощеная сволочь — американский агент — отвечал, что будет видно; посмотрим, как встреча пройдет; вы еще не показали себя человеком, достойным внимания столь серьезной. организации, как Центральное разведывательное управление, и так далее в том же духе.
      А после того, как американец объявил, что на встрече будет присутствовать еще один человек, имя которого пока нельзя называть в интересах конспирации, Иван Иванович хотел было совсем отказаться от организации встречи американца с Черным Псом.
      Но американец настоял. Он заявил, что от этой встречи зависит будущее его, Ивана Ивановича, родины (Ивану Ивановичу было на родину наплевать). Он уверял, что, если встреча не состоится по вине Ивана Ивановича, его за это сурово накажет тот же Черный Пес (это было уже интересней). Он говорил, что встреча направлена на прекращение войны (Иван Иванович устал от войны, в которую его втянули против воли, он потерял сон и аппетит и был бы счастлив, если бы она поскорее закончилась).
      Поколебавшись, Иван Иванович дал свое согласие. После этого за крепким кофе они обговорили с агентом детали легенды. Для Черного Пса всё должно было выглядеть так, будто Иван Иванович и американский агент познакомились случайно. Иван Иванович выбрал его из группы туристов в качестве подходящего объекта для вербовки, а тут — раз! — такой вот казус. Обсудив легенду и назначив новое место и время встречи, разошлись.
      Как ни странно, Черный Пес с живым интересом отнесся к информации о появлении в городе американского агента, уполномоченного вести с ним переговоры. Глава военной разведки устроил Ивану Ивановичу допрос с пристрастием. И на турецком языке.
      Как агент выглядел? Как представился? Как зарегистрировался? В какой момент признался, что является агентом ЦРУ? В какой момент впервые прозвучало имя Черного Пса? В каких местах они встречались? Более двух сотен вопросов, задаваемых в ошеломляющем темпе.
      Впрочем, Ивана Ивановича в свое время научили держать удар, не изменяясь в лице, и легенда была принята без замечаний.
      — И все-таки есть у меня подозрение, что это не американец, — признался Черный Пес, подводя итоги.
      — А кто? — позволил себе вопрос Иван Иванович. Черный Пес покачал убеленной сединами головой, покопался в кармане своего засаленного «ветеранского» пиджака, извлек платок, шумно высморкался (в Заполярье он постоянно страдал от простуды — климат был не по нему) и сказал:
      — Русский. Из «безопасности».
      — Но как мы это проверим?
      Вопрос был уместен. Досье на сотрудников ФСБ Мурманска и окрестностей собиралось медленно, и сбор этот был сопряжен с большими опасностями. Честно признаться, это досье содержало информацию всего на десятерых сотрудников, включая покойного Маканина.
      — Очень просто, эздий , мы возьмем его в заложники.
      — Но это против правил! — вскричал Иван Иванович, которого еще в турецкой разведшколе учили, что и у шпионов существуют неписаные правила, преступать которые себе во вред.
      — Для нас есть одно правило, — сказал Черный Пес, постукивая тростью, — и это правило гласит: мы должны победить. И поторопись, — поднажал Черный Пес на Ивана Ивановича. — Если все-таки они американцы, я хочу переговорить с ними как можно скорее…

* * *

      По дороге домой из таксофона Иван Иванович связался с американским агентом. Несколько условленных фраз — и встреча была назначена.
      Дома Иван Иванович прибрался, наскоро перекусил. А уходя, собрал все свои кактусы и с наслаждением выбросил их в мусоропровод.

* * *

(Мурманск, декабрь 1998 года)

      Штаб Черного Пса, откуда он руководил строительством базы на Святом Носу, осуществлял необходимые закупки и координировал деятельность резидентуры; располагался он на азербайджанском траулере, пришвартованном в Мишуках, что от Мурманска по другую сторону залива. Добраться туда можно было только на рейсовом катере, который ходил редко, но зато без опозданий.
      Всю дорогу до Мишуков «представители ЦРУ» помалкивали, не обменявшись и парой фраз. Напарник американского агента (как окрестил его для себя Иван Иванович) был одет довольно скромно, а потому определить его социальный статус не представлялось возможным — с равным успехом он мог оказаться и очень «важным человеком», и «мальчиком на побегушках». Впрочем, в его движениях чувствовалась военная выправка, а значит, он имел как минимум звание сержанта. Лицо «напарник» скрывал за большими очками с темными стеклами.
      На причале в Мишуках троицу поджидали охранники Черного Пса. Они быстро обыскали гостей и, не найдя оружия, сопроводили их на траулер.
      Для ведения переговорного процесса расположились в кубрике — единственном более или менее просторном помещении траулера. Сначала Черный Пес завел разговор на отвлеченные темы.
      — Когда вы прибыли в Мурманск? — спрашивал он. — Вам здесь нравится? Что вы думаете о русских?
      Он излучал и демонстрировал такую благожелательность, что даже отставил в сторону свою страшную черную трость. Иван Иванович только диву давался.
      Когда «представители ЦРУ» захотели перейти к делу, Черный Пес, извинившись, сказал, что сможет продолжить переговоры только при условии, если между ним и гостями не останется недоговоренностей.
      — Что вы имеете в виду? — спросил американский агент.
      — Но вы даже не представились, — напомнил Черный Пес вкрадчиво.
      — Меня зовут Роберт, — сказал американский агент. — Роберт Фоули. А это…— он замешкался.
      — Спасибо, Роберт, — перебил напарник. — Я сам представлюсь.
      И он снял очки. Нельзя сказать, чтобы Иван Иванович узнал его в один момент — слишком отвлеченные мысли его одолевали, но зато «напарника» почти сразу опознал Черный Пес. Перед ними был тот самый человек, который охранял дверь в палату военного госпиталя, где лежал подстреленный у одного из «Геркулесов» старший лейтенант Стуколин. Лицо этого человека было запечатлено на видеопленке, которую в свое время Ивану Ивановичу передал частный детектив Игорь Егоров и которую Черный Пес, Иван Иванович и покойный Мурат со тщанием изучали.
      Однако насколько быстро его опознают, по всей видимости, не имело для «напарника» большого значения. Он опередил и Черного Пса, и Ивана Ивановича.
      — Владимир Фокин, — представился «напарник американского агента». — Лейтенант Федеральной Службы Безопасности.
      Все на секунду застыли. С грохотом вылетела дверь. Охранник, убитый выстрелом в упор, свалился кулем на пол. А кубрик уже заполнялся людьми в масках и пятнистых комбинезонах.
      Черный Пес с хищным выражением схватился за трость, но было поздно — трость держал лейтенант Фокин.
      — Поздравляю вас, господа, — сказал Фокин громко, — вы арестованы!
      — Ну наконец-то, — пробормотал Иван Иванович с невыразимым облегчением.

(КП авиаполка «Заполярье», Оленегорск, декабрь 1998 года)

      Комполка Александр Свиридов бушевал:
      — Нет, это подумать только! Превратили мой полк в черт знает что! В базу исламистов! Теперь получается, что все мы предатели?
      — Зачем же так категорично? — мягко возразил полковник Зартайский. — Очень многие просто не знали, на кого работают. Ну конечно, требуется —провести самое тщательное расследование, чтобы выяснить, кто знал, а кто не знал. Но это потом. Сейчас нужно разобраться с базой противника.
      На командном пункте было не протолкнуться. Присутствовали почти все старшие офицеры авиаполка, Тут же находились герои дня — Роман Прохоров, Алексей Лукашевич и Зоя. Вадима с Захаром бородатый ветеран отправил «сторожить казенную машину».
      Кроме того, вдоль стены, под картой Кольского полуострова, сидели на колченогих стульях четыре самых настоящих предателя, среди них — начальник штаба авиаполка. Руки у всех четверых были скованы наручниками.
      — Хороши субчики, — высказался Свиридов, в который уже раз прохаживаясь вдоль позорной шеренги. — Что же ты, Тойво? — остановился он перед начальником штаба. — Я тебе доверял, а ты вон как…
      Начальник штаба поднял голову, улыбнулся (хотя атмосфера и не располагала к улыбкам) и заявил, произнося слова с сильным прибалтийским акцентом:
      — Мы боролись за нашу и вашу свободу!
      — Заботливый, — съязвил Свиридов. — За мою свободу он борется! Раз такой заботливый, ответь: где находится ваша база? Молчишь? Может, кто-нибудь другой хочет облегчить свою участь? — Свиридов обвел суровым взглядом всех четверых предателей. — Военный трибунал, ребята, — это не шуточки. И пощады не ждите.
      — Неплохо было бы всех офицеров опросить, — заметил стоявший в сторонке Зартайский. — Наверняка кто-нибудь из этих что-нибудь болтал — мог и проговориться.
      — Время, время, — напомнил Свиридов, — времени у нас мало.
      Стоило прозвучать этим словам, как дверь распахнулась и вбежал взмыленный лейтенант из роты связи. При виде большого количества старших офицеров он спохватился, оправился и промаршировал к Свиридову:
      — Разрешите обратит…
      — Обращайся, — нетерпеливо перебил его комполка, почуявший неладное.
      — Только что поступила телефонограмма от майора Громова. Майор Громов утверждает, что база противника находится на северном побережье мыса Святой Нос, точные координаты прилагаются.
      Заслышав эту новость, Лукашевич возликовал:
      Костя жив, и, значит, теперь всё будет хорошо. Но его радость была преждевременной.
      — И еще, — продолжил докладывать лейтенант, — с локатора только что сообщили: цели, много целей! Идут курсом сто восемьдесят. Удаление — триста. Высота — девятнадцать.
      Арестованный начальник штаба захохотал, чем привлек всеобщее внимание.
      — Это ваши? — дернулся к нему Свиридов.
      — Звездец вашей лавочке! — выдавил предатель сквозь смех.
      — Ax ты, гнида! — Свиридов шагнул к начальнику штаба с намерением отвесить ему оплеуху, но вовремя остановился.
      Элементарный расчет показывал, что времени до начала бомбометания у военнослужащих авиаполка «Заполярье» почти не осталось.
      — Летающие офицеры, за мной! — гаркнул он. — По машинам!

* * *

      Уходить в бой на чужой машине — не лучшая идея. Даже если это знакомый и объезженный «МиГ-23». Однако свою собственную машину Лукашевич потерял и был рад тому, что ему досталось.
      Взлетал он одним из последних, в составе наскоро сформированного третьего звена. На аэродром уже падали бомбы, и любая из них, угодив на полосу, могла отрезать его от неба. Но обошлось, и, взлетев на форсаже, Алексей быстро набрал высоту.
      Целей было шесть. И все идентифицированы как «МиГ-25РБ», разведчик-бомбардировщик. Когда пилоты бомбардировщиков засекли взлет сразу трех звеньев истребителей, они попытались уйти на предельную высоту, но сделать это, когда за тобой гонится «Су-27» или «МиГ-29», не так-то просто, и им пришлось принять бой.
      Эфир мгновенно заполнился переговорами пилотов и штурманов наведения:
      — База, говорит триста двадцать седьмой, захожу на цель номер два. Ракеты к пуску готовы!
      — Триста двадцать седьмой, пускайте. Сбивай эту сволочь, Максим!
      — База, здесь четыреста двадцать пятый, цель пять пытается оторваться.
      — Четыреста двадцать девятый, я возьму пятую на себя.
      — Это кто там берет на себя?
      — Это я, Андрей.
      — А, тогда бери!
      — База, атакован целью один! Выпущены РМД … А, блядь, задело! Горю, мужики! Катапультируюсь!
      — База, говорит сто двадцать девятый, принимаю первую цель на себя.
      — Легкой славы, Гриша, захотелось?
      — База, говорит триста двадцать седьмой, цель номер два уничтожена!
      — Максим, с тебя причитается!..
      Несмотря на то что пришлось лететь на чужой машине, Лукашевич был настроен на бой, но оказалось, что в бою-то ему как раз и не придется участвовать. На подвеске «МиГа» обнаружились только две ракеты «Х-23», предназначенные для работы по наземным целям. Пришлось приглушить раж и уйти в сторонку, не мешая воевать тем, у кого есть для этого соответствующее вооружение.
      Долго ждать не пришлось. Весь бой над Оленегорском занял не более трех минут. Все шесть бомбардировщиков противника были уничтожены. Потери авиаполка составили два истребителя: один «МиГ-29» был сбит ракетами малой дальности, один «Су-27» случайно попал под огонь из пушки своего сослуживца, получил сильные повреждения, но сел на аэродром почти без проблем.
      «Бой как в тире, — скажет потом Александр Свиридов. — Даже неинтересно».
      Однако это был еще не конец.

* * *

(Мыс Святой Нос, декабрь 1998 года)

      За колпаком фонаря было хоть глаз выколи. Даже северного сияния сегодня не наблюдалось. Двенадцать минут полета в полной темноте, когда стремительное движение ощущается лишь селезенкой и более ничем. В ходе этого короткого перелета оставшиеся истребители (полтора звена) перегруппировались. Ведущим шел сам Свиридов, он и осуществлял наводку на цель.
      — Ребята, приготовились, заходим в зону бомбометания. Снижаемся… Вы видите ее?! Вы видите ее?!
      Лукашевич напряг зрение, и вдруг сквозь сплошную темень проступила цепочка ярких желтых огней. Это ВПП, а вот там должен быть командно-диспетчерский пункт. Пока глаза вглядывались, руки сами делали то, что положено. Звуковой сигнал оповестил Лукашевича о том, что захват цели осуществлен.
      — Пли, — шепнул он сам себе.
      Истребитель ощутимо тряхнуло, и ракеты ушли вниз. Там немедленно вспухли огненные шары взрывов. И еще один самолет, и еще один, и еще один, и еще… Просто море огня.
      Никто из пилотов не мог видеть, как от прямого попадания ракет «воздух-поверхность» проседает и рушится крыша бетонного бункера, как складывается, подобно карточному домику, вышка КДП, как горят машины вспомогательных служб, которые обслуживающий персонал так и не успел загнать в подземные гаражи, как сам обслуживающий персонал мечется в поисках укрытия, но не находит его. Таков был бесславный конец базы на Святом Носу.
      — А вот и крейсер, ребята! — с азартом сообщил Свиридов. — Пытается, между прочим, уйти. Хватает еще силенок? Тогда берем и его!

* * *

(Баренцево море, декабрь 1998 года)

      Ракетный крейсер «ал-Бурак» (некогда называвшийся «Адмирал Владимирский») был спущен на воду в 1968 году. Он принадлежал к серии кораблей «Крест-1», всего было построено четыре крейсера подобного типа. Как и любой другой ракетный крейсер, «ал-Бурак» был предназначен прежде всего для борьбы с военно-морскими силами противника. Кроме того, любой хорошо оснащенный военный корабль в сегодняшнем мире есть фактор политического воздействия. Новые владельцы крейсера это хорошо понимали, собираясь посредством «ал-Бурака» заявить о своих претензиях на участие в делах всего мира.
      Они не понимали только одного: что в бою против современной авиации старому крейсеру устоять, мягко говоря, тяжеловато. Из всего зенитного вооружения, которым был когда-то оснащен «Адмирал Владимирский», в наследство «ал-Бураку» достались только две спаренные башни для четырех 57-миллиметровых орудий, расположенных на крыше надстройки за дымовой трубой. Что это против ракет с самонаведением? Даже не смешно.
      Капитан крейсера «ал-Бурак» был истинным патриотом своей родины, но он не был дураком. Когда он получил сообщение о гибели бомбардировщиков, то сразу отдал приказ уходить.
      Двухвинтовой паровой двигатель был выведен на максимальное число оборотов. Пена взбурлила за кормой, по палубам забегали матросы, раздались резкие команды на гортанном языке, и на скорости в тридцать пять узлов ракетный крейсер «ал-Бурак» отправился к норвежской границе.

* * *

(Баренцево море, декабрь 1998 года)

      У Лукашевича не осталось ракет. Но на этот раз он не собирался дожидаться, пока другие сделают за него всю работу. В конце концов, есть еще пушка «ГШ-23Л» с боекомплектом в 260 патронов — не пропадать же добру!
      Он развернул свой истребитель в сторону моря, быстро нашел цель на индикаторе, изменил угол стреловидности крыльев и погнал-погнал-погнал. Когда он высаживал обойму, ему даже показалось, что он видит и сам крейсер, и вспышки встречных выстрелов. Но на самом деле ничего подобного он видеть не мог, глаз просто не успел бы запечатлеть картинку — столь велика была скорость.
      — Лукашевич! — рявкнул комполка. — Ты-то куда прешь со своей пушкой?
      — Всё уже, всё, патроны кончились.
      — Возвращайся на базу!
      — Слушаюсь, товарищ полковник.
      И уже уходя из зоны атаки, Лукашевич услышал:
      — Есть! Есть попадание! — объявил Свиридов. — Молодцы, ребята, всех к наградам представлю!.. А полыхает-то как! Ох, как полыхает, мать его!
      — Ну, вы сами этого хотели, — пробормотал Лукашевич.
      Ни один мускул не дрогнул на его спрятанном под забралом летного шлема и застывшем, словно маска, лице. Он положил истребитель на крыло, возвращаясь за своим ведомым на базу.

(Москва, февраль 1999 года)

      В Москву решили ехать через Питер. Награждение назначили на десятое число, и у троих офицеров хватало времени навестить родственников, проживающих в Северной Пальмире. Но и задержаться надолго они не могли, поэтому девятого вечером погрузились на «скорый», идущий в Москву, провожаемые Громовыми-старшими и Громовыми-младшими, матерью Лукашевича и отцом Стуколина. Провиантом офицеров снабдили в избытке — в пакетах и банках было упаковано столько снеди, что не справиться с ней за ночь и десяти таким молодым здоровым офицеров, как наши герои. Прихватили, конечно, и водочку. Выбор тут был большой, но остановились на «Синопской».
      В половине первого «скорый» тронулся, офицеры расселись в купе мягкого вагона, и Стуколин достал первую. Открыли, разлили по алюминиевым стаканчикам, молча чокнулись и выпили.
      — Ну вот и едем, — изрек Громов, глядя в окно на проплывающие мимо огни. — Вот и едем.
      — Курицу кто-нибудь будет? — поинтересовался Стуколин, шурша пакетами. — Или, может, пирожки?
      Но все были сыты, час назад плотно отужинав, потому Громов только покачал головой, а Лукашевич предложил выпить еще по одной. Налили, выпили.
      — Как думаете, мужики, — завел разговор Стуколин, — нас сам президент награждать будет или какому-нибудь из министров поручат?
      — А тебе не без разницы? — лениво спросил Лукашевич; он снял галстук и ослабил воротник, расстегнув верхнюю пуговку.
      — Ну как же, — сказал Стуколин. — На президента посмотреть хочется.
      — Ты его еще о самочувствии спроси, — Лукашевич хмыкнул.
      — А что? — вскинулся Стуколин. — Он вон только что из Иордании вернулся, с похорон Хусейна, и ничего — смотрелся очень даже.
      — Хватит вам, — повернулся от окна Громов. — Президент, не-президент. Поговорить больше не о чем?
      Тема для разговора нашлась после третьей стопки. Лукашевич подумал и принялся пересказывать сюжет американского фильма «Армагеддон», который они посмотрели с Зоей в видеосалоне в Мурманске. Рассказ этот вызвал определенный интерес. Стуколин похохатывал, бил себя кулаком в ладонь и подбадривал рассказчика возгласами:
      «Ну и?! Ну, а они?!» Громов тоже заинтересованно слушал о похождениях бригады бравых нефтяников, полетевших бурить астероид, чтобы, как и полагается героям голливудского фильма, спасти мир. Особенно веселили офицеров технические ляпы, допущенные создателями этого фантастического боевика. С какого-то момента совместной биографии (они уже успели забыть с какого) трое друзей взяли за правило обсуждать недавно просмотренные художественные фильмы на предмет поиска в них всевозможных ляпов. С возрастом и ростом жизненного опыта ляпов они находили всё больше и очень веселились. Так, под водочку и под шутки, доехали до Бологого, где у «скорого» была остановка на десять минут. Раз остановка — решили выйти подышать свежим воздухом и купить по бутылочке пивка. Сонный и вроде бы тоже не совсем трезвый проводник посмотрел на них хмуро.
      — Чего не спите? — осведомился он.
      — Не спится, друг, — ответствовал за всех Стуколин. — Звезду Героя едем получать — разве уснешь?
      — Да ну? — изумился проводник. — А за что?
      — Тс-с-с, — Стуколин поднес палец к губам и с многозначительным видом оглянулся. — За подвиг!
      Проводник так расстрогался, что вынес из своего купе по баночке «Бочкарева» каждому.
      — О! — сказал Стуколин, дергая за кольцо банки. — Вы — настоящий патриот. Проводник остался доволен.
      — Скажите, — обратился он к офицерам почти заискивающе, — вас президент принимать будет?
      Громов засмеялся. Проводник не понял причины смеха, но на всякий случай улыбнулся. Был он еще очень молод (намного моложе наших офицеров), а потому многие вещи воспринимал со свойственным молодости пиететом.
      — Что передать? — встрял вдруг захмелевший Лукашевич.
      Проводник растерялся. Потом что-то про себя сообразил и сказал со смешком:
      — Да заливаете вы, парни!
      — Заливаем, — Стуколин не стал спорить: он был настроен благодушно. — Но за пиво — «спасибо».
      После Бологого новой, достаточно нейтральной темы для разговора не нашлось, и офицеры завалились спать. Утро они встретили на Ленинградском вокзале.
      Было морозно, но солнечно. Офицеров ожидали некий лейтенант, представившийся Владимиром Фокиным («Можно просто Владимир»), и при нем двое плечистых молодых людей в длинных узких пальто.
      Лейтенант по очереди пожал офицерам руки и предложил пройти к машине.
      С перрона Ленинградского вокзала свернули направо. Там, в небольшом закоулке, обнаружилась стоянка, где офицеров дожидался длинный черный (видать, правительственный) лимузин. Погрузив в необъятный багажник лимузина свои пожитки, офицеры разместились на мягком диване. Лейтенант сел впереди, рядом с водителем. Когда автомобиль уже выезжал на Краснопрудную улицу, он Повернулся к офицерам, положив локоть на спинку кресла:
      — Как доехали?
      — Спасибо, нормально, — осторожно ответил Громов.
      Лимузин быстро набирал скорость. За тонированными стеклами проносилась Москва, но разглядеть что-нибудь не представлялось никакой возможности.
      — А можно ехать помедленнее? — спросил Лукашевич.
      — На столицу посмотреть хочется? — лейтенант понимающе усмехнулся.
      — Конечно, — не смутился Лукашевич. — Я здесь последний раз был в десятилетнем возрасте, да и то — проездом.
      — И я давно Москву не видел, — поддакнул Стуколин.
      — Рад бы помочь, — сказал лейтенант, — но нельзя. Через час награждение. Мы и так едва поспеваем.
      — Так мы в Кремль едем? — восхитился Стуколин.
      — Нет, — разочаровал его Фокин, — но это не имеет значения.
      Офицеры притихли. Хоть и трепались об этом в поезде и шутили, никто из них в глубине души всерьез не верил, что их будет принимать и награждать сам президент. Грузная фигура этого измученного огромной властью человека давно воспринималась ими как некий символ современной государственности, абстракция. А вот теперь им предстояло увидеть эту «абстракцию» воочию, увидеть, пожать руку, побеседовать. Лукашевич вдруг поймал себя на том, что лихорадочно вспоминает все анекдоты, когда-либо слышанные о президенте: от старых-бородатых, переделанных из Мрачноватых историй о жизнедеятельности дряхлого генсека, до современных — язвительно-злых. «Ну вот, — подумал Алексей, — всякая чушь лезет в голову. А ведь это президент — не хухры-мухры». Но вместо прилива патриотизма, которого вроде бы следовало ожидать, Лукашевич испытал совсем другие чувства: вспомнив наиболее смешную и злую шутку, он затрясся от беззвучного смеха. «Все-таки я — бессердечная и беспринципная скотина», — подумал Лукашевич с облегчением.
      Лимузин тем временем выехал на Щелковское шоссе, справа и слева потянулись промышленные кварталы, и смотреть стало совсем не на что.
      Офицеров привезли в какую-то загородную резиденцию. Трижды лимузин останавливали хмурые ребята с короткоствольными автоматами, проверяли документы. Наконец проверки закончились; последние ворота затворились, пропустив автомобиль на территорию; лимузин медленно покатил по узкой асфальтированной дорожке и остановился перед залитым ярким солнечным светом особняком в псевдоготическом стиле. Перед особняком росли два огромных и очень старых вяза с узловатыми и голыми ветвями; здесь, за городом, было очень холодно, и снег искрился на ветвях и на земле.
      Лейтенант, пригласив офицеров следовать за ним, уверенно прошел к двери, ведущей в правое крыло особняка. За дверью, в небольшом помещении с дубовыми панелями, их обыскали на предмет личного оружия, ничего, разумеется, не нашли и отвели в туалетную комнату, где и оставили на десять минут, дабы офицеры могли привести себя в порядок перед церемонией награждения.
      — Как вы думаете, где мы? — спросил Стуколин товарищей, справляя малую нужду в один из начищенных до блеска писсуаров.
      — Что не в Кремле — это точно, — сказал Лукашевич, он снял куртку, повесил ее на крючок вешалки и теперь с сомнением изучал свою физиономию в зеркале. — А где конкретно, бес его знает.
      Громов никак не прокомментировал этот обмен репликами, молча открыл кран и стал умываться.
      — Охо-хо, — сказал Стуколин. — Не нравится мне всё это — что-то уж больно тихо…
      Шутку его на этот раз не поддержали: сказывалось волнение от предстоящей встречи с «символом современной государственности».
      Ровно через десять минут в туалетную заглянул Фокин.
      — Готовы? — спросил он вполне свойским тоном, а потом, практически без перехода, объявил громко и в предельно официозной манере: — Господа, вас ожидает полномочный представитель Президента Российской Федерации!
      Лукашевич и Стуколин переглянулись. На лице последнего читалось разочарование. Не будет, значит, президента. Очень жаль. Ну и хрен с ним.
      Полномочный представитель Президента Российской Федерации принял их, стоя посередине большого и светлого холла с интерьером а-ля «охотничий домик». Имелся здесь украшенный изразцами и вполне действующий камин: от него веяло жаром хороших дров и уютом; имелась коллекция оружия на стене; имелись трофеи — голова кабана и голова лося с пустыми стеклянными глазами; на полу был расстелен роскошный персидский ковер, ступить на который было боязно, но пришлось.
      Полномочным представителем оказался не кто иной, как старый знакомец офицеров — полковник ПВО по фамилии Зартайский. Смотрелся он бодрячком — ни в какое сравнение со старым, больным президентом. Впрочем, Лукашевич поймал себя на том, что не знает, хорошо это или плохо.
      Громов, как старший по званию, вышел вперед, приложил руку к фуражке и четко отрапортовал:
      — Товарищ полковник, офицеры части 461-13 «бис»: майор Громов, старший лейтенант Лукашевич, старший лейтенант Стуколин — прибыли для получения правительственных наград за успешно выполненное боевое задание.
      Полковник помолчал для пущей торжественности, потом повернулся, и офицеры увидели, что у него за спиной на деревянном лакированном столике лежат подготовленные заранее коробочки, удостоверения и конверты. Полковник потянулся к столику и взял одно из удостоверений наугад. Угадал. Или заранее подготовился.
      — Майор Громов! Константин шагнул вперед:
      — Майор Громов прибыл в ваше распоряжение.
      — Молодец! — сказал полковник, передавая ему удостоверение и коробочку с орденом. — Герой…
      — Служу Отечеству! — уставной формулой отвечал Громов.
      За Громовым полковник вызвал Лукашевича, за ним — Стуколина. Процедура дважды повторилась. Потом Зартайский снова выдержал длинную и томительную паузу, сгреб со столика конверты и передал их Громову со следующими словами:
      — А это вам довольствие, мужики. Церемония себя исчерпала, офицеры попрощались с полковником и покинули холл, неся в руках коробочки с орденами и конверты. В «предбаннике» лейтенант Фокин поздравил офицеров с заслуженной наградой и куда-то вышел, оставив их одних.
      — Сейчас будет банкет, — уверенно сообщил Стуколин своим товарищам, пряча награду и «довольствие» в карман.
      Но он ошибался. Банкет с новоиспеченными Героями России не входил в планы администрации. Ни лейтенант Фокин, ни полковник Зартайский, ни тем более президент больше не появились. Вместо них пришел один из тех плечистых молодых людей в длинных пальто, которые встречали офицеров на вокзале.
      — Пройдемте, — произнес он с требовательной интонацией участкового инспектора.
      Стуколин подмигнул друзьям: мол, сейчас поведут в банкетный зал. Но вопреки его ожиданиям офицеров выпроводили из особняка, провели через контрольно-пропускные пункты и, вручив пожитки, оставили на обледенелом шоссе, рассекающем дремучий и белый от снега лес.
      Громов вопросительно взглянул на сопровождающего.
      — Идите по дороге, — пояснил тот с невозмутимым выражением на лице. — Никуда не сворачивайте. Через шесть километров будет железнодорожная станция. На любой электричке легко доберетесь до Москвы.
      — Так, — сказал Стуколин и принялся потирать кулак. — А подвезти нас до станции ни у кого не возникло желания?
      — Распоряжений не поступало, — нагло заявил сопровождающий. И добавил, осклабившись: — Да вы не смущайтесь, парни, вы же теперь герои, вас обслужат вне очереди.
      — Костя, — обратился к командиру Стуколин, — можно я ему врежу?
      Ухмылка сошла с лица сопровождающего, он подобрался, настороженно разглядывая офицеров.
      — Пошли, — сказал Громов, поворачиваясь. — Нечего нам тут больше делать.
      Уже в электричке, под грохот колес, в болтанке старых грязноватых вагонов, офицеры не без любопытства вскрыли конверты, переданные им президентом. В каждом конверте обнаружилось по десять тысяч новых рублей.
      — М-да, — высказал общее мнение Стуколин. — И сколько же это в «зеленых» будет?
      — Баксов четыреста, — быстро прикинул Лукашевич.
      — Не густо… Вот суки! — Стуколин с чувством хлопнул себя ладонью по колену. — Дешево же они нас оценили!..
      В результате до Москвы офицеры добрались только к пяти вечера, когда уже начало смеркаться. Заехали на Ленинградский вокзал и, выстояв малую очередь, приобрели билеты на обратную дорогу. «Скорый» до Питера отправлялся в час с небольшим, а потому офицеры решили осмотреть достопримечательности столицы.
      На Стуколина с Лукашевичем Москва произвела сильное впечатление. Громов только посмеивался. Он бывал здесь довольно часто, а последний раз — два года назад, и в общем где-то привык к московскому размаху. Но двое его друзей, судивших о крупном городе по Петербургу или Мурманску, были потрясены.
      Лукашевич подумал, что никогда прежде не видел столь нерациональной застройки. Монолиты зданий были отделены друг от друга столь огромными пространствами, что захватывало дух — словно отдельные города или планеты. И в то же время вдоль большинства из этих зданий, казалось, можно идти часами — оно никогда не кончится. Размах чувствовался и в делах коммерции. Киоски, сделанные из стекла и алюминия, по высоте и внутреннему устройству, скорее, можно было бы назвать магазинами — солидные, в два-три человеческих роста, сооружения с отдельным входом и рядами прилавков, заполненными множеством самых разнообразных товаров. У офицеров разбежались глаза.
      — Надо бы чего-нибудь родным прикупить, — заметил Стуколин. — Деньги у нас есть, — он похлопал себя по карману, где лежал конверт с «довольствием» от президента.
      Друзья с ним согласились. Отправились в поход по магазинам. Громов выдвинул идею, что брать нужно нечто соответствующее Москве и московскому духу — то, чего ни в каком другом городе не купишь. Через час он пожалел, что вообще об этом заикнулся. В московских магазинах можно было купить предмет, символизирующий любой город на планете: питерскую «Балтику» и гонконговские кроссовки, екатеринбургские самоцветы и тайваньские магнитолы, парижские чулки и нью-йоркские презервативы. Не было только одного — исконного местного продукта.
      — Может, мы не там смотрим? — предположил Лукашевич на выходе из очередного шопа, — Может быть, надо какой-нибудь специализированный магазин поискать?
      — Может быть… — пробурчал Громов. — Но время уже поджимает. Предлагаю остановиться на том, что есть.
      Остановились на том, что есть. Громов купил жене пару хороших зимних сапог. Лукашевич подумал и приобрел для Зои набор украшений из настоящей кожи. Стуколин, почесав в затылке, разорился на серебряный портсигар для отца.
      — Ну вот, — сказал Громов с некоторым облегчением. — Поздравляю с покупками. Куда теперь направим свои стопы? Есть предложения?
      — На ВДНХ! — высказался Стуколин.
      — Почему на ВДНХ? — удивился Громов.
      — Всю жизнь мечтал побывать на Выставке достижений народного хозяйства. Хочу достижений!
      — Ты что скажешь, Алексей? — обратился майор к Лукашевичу.
      Тот пожал плечами:
      — Почему бы и нет?
      И они поехали на ВДНХ. На этот раз жалеть о том, что сунулся с инициативой, пришлось Стуколину.
      — Да-а… — высказался он, разглядывая длинные ряды ларьков и шашлычных, заполонивших аллеи Выставки. — «Клуб на улице Нагорной стал общественной уборной; наш родной центральный рынок стал похож на грязный склад…» — пропел он, несносно фальшивя.
      Громов поморщился. Но возразить ему было нечего: когда он был на Выставке в последний раз, всё здесь выглядело совершенно иначе — не так убого. По счастью, милосердные сумерки скрыли от взора офицеров большинство неприглядных подробностей. Оскальзываясь в жидкой грязи и матюгаясь, друзья добрели до павильона «Машиностроение», где получили возможность полюбоваться на стадо «тушек» и одинокий, латаный-перелатаный «Як-38 ». Стуколин подошел к «Яку» и погладил его по фюзеляжу.
      — Бедняга, — сказал старший лейтенант. — Затащили тебя сюда, болезного.
      — Да он без движков и без подвески, — заметил Лукашевич, обойдя истребитель.
      — Ну и что? Всё равно наш, свой.
      Стуколин снова погладил фюзеляж с таким выражением, словно не видел боевых истребителей лет сто, а теперь обрадовался старому надежному другу.
      Громов сходил к павильону, убедился, что тот уже закрыт, ознакомился с рекламой фирмы, которая, как оказалось, этот павильон снимает в качестве своей главной торговой точки, и вернулся к лейтенантам.
      — Всё, хватит, — заявил он. — Я хочу жрать. Кто-нибудь составит мне компанию?
      Составить компанию захотели все. Из большого числа палаток, промышляющих изготовлением и торговлей шашлыков, выбрали наиболее прилично выглядевшую — аккуратный домик с большим окном и столиками внутри. Ввалились шумной гурьбой и заказали по порции шашлыка из молодой телятины. К шашлыкам, как и полагается, взяли водочку.
      Первую рюмку приняли на грудь молча, без тостов. Накинулись на еду, поглощая обжигающе горячее мясо с остервенением, закусывая это дело горячим лавашем и луком в уксусе. После того как утолили первый голод и даже стали подумывать, не заказать ли еще порцию, Громов собственноручно разлил водку по рюмкам и тихо сказал:
      — Вот теперь самое время помянуть погибших. Стуколин и Лукашевич переглянулись и синхронно потянулись к рюмкам.
      — Давайте, братцы, помянем всех, кого нет больше с нами, — продолжал Громов, глядя в стол. — Пусть земля им будет пухом.
      Помянули. Помянули отчаянного сверхсрочника Женю Яровенко. Помянули лейтенанта Беленкова. Помянули советника Маканина.
      — «Архангел нам скажет: „В раю будет туго", — тихонько напел знаток Высоцкого Стуколин, — но только ворота щелк. Мы Бога попросим: „Впишите нас с другом в какой-нибудь ангельский полк"».
      Посиделки в шашлычной не затянулись. Когда офицеры прикончили вторую порцию шашлыка и вторую бутылку водки, буфетчица намекнула им, что пора и честь знать, заведение закрывается. Слегка осоловевший Громов кивнул и тут же получил счет. Поглядев на колонки цифр, он присвистнул:
      — Однако!
      Цены здесь кусались. Но делать нечего — расплатившись из «президентского довольствия», офицеры покинули шашлычную. Гулять по Москве им уже расхотелось, и, не долго думая, они завернули в первый попавшийся круглосуточный ресторан. И снова взяли водку.
      Дальнейшее Лукашевичу запомнилось плохо. Сказалось наконец количество выпитого за день. Даже мясо не помогло. Впоследствии Алексей перебирал в памяти отдельные эпизоды первого и последнего вечера в Москве, но цельной картинки не получалось. Он помнил, как они пили в ресторане, как заказывали оркестру «„Як" — истребитель», как поднимали тосты, но, хоть убей, не мог вспомнить, из-за чего начался спор с бритоголовым нуворишем, отмечавшим в том же ресторане очередную сделку. Спор закончился безобразной дракой с опрокидыванием столов. Стуколин врезал и нуворишу, и подбежавшему охраннику.
      — Я — Герой России! — ревел он. — А вы кто? Дерьмо!..
      Громов попытался прекратить эту нелепую ссору, но тоже получил по физиономии — от разъяренного нувориша, К драке пришлось подключиться Лукашевичу: допустить, чтобы у него на глазах избивали его командира, он не мог.
      Потом все они как-то сразу очутились в отделении милиции, в «крысятнике». Стуколин продолжал буйствовать, хватаясь разбитыми в кровь руками за прутья решетки и жутко матерясь. Бритоголовый нувориш, сидя на табурете и утираясь платочком, давал показания. Сонный, вялый лейтенант милиции заносил эти показания на бумагу. Второй милиционер — в пятнистом комбинезоне — прохаживался по помещению, поигрывая дубинкой и с нехорошим, темным весельем поглядывая на арестованных офицеров. Лукашевич, у которого дико болела голова, тем не менее в первую очередь проверил карманы. Карманы оказались вывернуты: ни удостоверения, ни ордена, ни довольствия, ни военного билета — всё изъяли.
      Лейтенант закончил с показаниями, попросил нувориша расписаться и обратился к своему пятнистому компаньону с вопросом:
      — Ну что, Сева, надо бы их в комендатуру сдать?
      — Можно и в комендатуру, — согласился пятнистый. — Только я бы еще с ними поработал.
      Сказавши так, пятнистый выразительно взмахнул дубинкой.
      — Свиньи какие, — пояснил он свою мысль. — Приехали, понимаешь, в Москву и сразу нажрались. Дома у себя нажирайтесь.
      Он приблизился к решетке «крысятника» и вдруг резко ударил дубинкой по пальцам державшегося за прутья Стуколина. Тот заорал благим матом, отскочив от решетки.
      — Что вы себе позволяете? — разъярился теперь уже Громов. — Мы военнослужащие, мы офицеры. Немедленно свяжитесь с комендантом.
      — С комендантом мы свяжемся, — сказал пятнистый. — Но только тогда, майор, когда этого захочу я. И от твоего поведения зависит, захочу я этого или нет.
      Громов побледнел от едва сдерживаемой ярости. И всё бы кончилось очень плохо, но тут дверь распахнулась и в отделении появился Фокин в сопровождении какого-то высокого милицейского чина. Лейтенант и пятнистый встали навытяжку.
      — Ага, они здесь, — отметил Фокин. — Что же вы, товарищи офицеры? — обратился он к плененным офицерам. — Без опеки и часа не можете?
      Лейтенант, выйдя из-за стойки, доложил чину, за что и при каких обстоятельствах были арестованы офицеры. Чин кивнул, но видно было, что решает здесь не он, а этот вот молодой человек.
      — Открывайте клетку, — приказал Фокин. — Через час у них поезд.
      Замок с «крысятника» был снят, и офицеры выпущены на волю.
      — Пусть личные вещи вернут, — сварливо потребовал Лукашевич. — И деньги.
      — Денег у них не было, — быстро сказал лейтенант. — Всё пропили.
      — Личные вещи вернуть! — распорядился Фокин с брезгливой миной.
      На вокзал офицеров привезли под конвоем из трех автоматчиков. Словно уголовников-рецидивистов. Мрачные офицеры вошли в вагон, и поезд почти сразу тронулся.
      Стуколин под причитания пожилой проводницы высунулся из вагона и проорал, потрясая окровавленным кулаком;
      — Я еще вернусь, суки! Я вам, тварям, еще задам!
      — Всё! Всё! Успокойся! — прикрикнул на него Громов.
      Стуколин послушался. Сплюнул на пол и утер рукавом раскрасневшееся лицо.
      — И все-таки они суки, — произнес он уже тихо, но непоколебимо. — Твари продажные. Мы за них, а они нас…
      — Надоело, — сказал Громов. — Все твои вопли мне надоели.
      Стуколин понурился. Не так, совсем не так представлялась ему эта поездка в Москву. Офицеры прошли в купе. На этот раз четвертое место оказалось занято. На диване сидел полный и лысоватый человек в очках, рядом с ним лежала гитара в чехле. Он с понятным удивлением и даже озабоченностью воззрился на опухших и побитых офицеров, но те быстро привели себя в порядок и чинно расселись пить чай.
      — Давайте познакомимся? — предложил Стуколин, обращаясь к новому попутчику.
      — Давайте, — согласился тот. — Меня зовут Михаил.
      — А кто вы по профессии? — с любопытством спросил Стуколин.
      — Я — автор, — сообщил Михаил со смущенной улыбкой. — Профессиональный автор. Пишу песни, пою их перед публикой. Тем и живу.
      — А нам споете?
      — Мне не хотелось бы… — Михаил еще более смутился. — Поздно, да и надо ли?
      — Надо! — заявил Стуколин. — Хотя бы одну, — добавил он просительно.
      — Одну исполню, — согласился Михаил, Он расчехлил гитару, перебрал струны, чуть-чуть подстроил.
      — Что вам спеть?
      — А что вы обычно поете? — спросил вежливый Громов.
      — У меня много самых разных… произведений. Какая тема вам ближе всего?
      — Про пилотов что-нибудь есть? — снова встрял Стуколин. — Об истребителях? О войне?
      — Об истребителях? — Михаил покачал головой. — Об этом у меня ничего нет. О войне? Пожалуй, спою о войне.
      Он еще подстроил гитару и тихим ровным голосом запел:
      Теплый дом, сытный стол, брудершафт с поцелуем — Всё потом, всё потом, а теперь недосуг. Собирайся, солдат, и пойдем повоюем, Что потом — то потом, что теперь — то вокруг. — Кто кого, кто куда — мы приказ не нарушим. Мы присяге верны, хоть огнем всё гори. Теплой кровью по горло зальемся снаружи И трофейным портвейном — по горло внутри. Наше черное время не кончится с нами. Нас вода унесет. А оно — над водой Повисит, переждет и вернется с войсками, И никто ему снова не скажет: «Долой !»
      Эти стихи, положенные на красивую грустную мелодию, действовали безотказно. Лукашевич вдруг почувствовал, как у него увлажнились глаза. Он поспешно наклонил голову, чтобы никто, не дай Бог, не увидел его слез.
      «Вот тоже казус, — подумал он. — Плачущий герой».
      — «Наше черное время не кончится с нами»… — повторил Стуколин враз охрипшим голосом, когда стихли последние аккорды новой для него песни. — «И никто ему снова не скажет: Долой!»… Отличная песня!
      — Рад, что вам понравилось, — сказал Михаил, зачехляя инструмент. — А теперь, если позволите, я откланяюсь.
      — Да, пожалуйста, — ответил за всех Громов.
      Майор снова смотрел в окно, и Лукашевич подумал, что, может быть, его непреклонный и отчаянно смелый командир, от которого не услышишь и слова жалобы, тоже не хочет, чтобы кто-нибудь увидел горе и слезы на его лице.
      Михаил встал, забросил гитару на багажную полку, после чего принялся готовить себе постель, а трое офицеров из далекой отсюда воинской части 461-13 «бис», пираты президента, молча слушали перестук колес поезда, идущего по огромной заснеженной стране — поезда, идущего с востока на запад…
      Эпилог. ПИРАТЫ XXI ВЕКА.

* * *

(Средняя Азия, июль 1999 года)

      — Первый, — прозвучало в эфире, — доложите о готовности.
      — Первый к взлету готов.
      — Второй, доложите о готовности.
      — Второй к взлету готов.
      — Третий, доложите о готовности.
      — Третий к взлету готов. Короткая пауза.
      — Первый, второй, третий, взлет разрешаю. Приступайте к выполнению задания.
      Тяжелая стальная створка с грохотом откатилась вправо, открывая белую взлетно-посадочную полосу под нестерпимо ярким небом. Громов медленно вывел штурмовик из подземного ангара. И сразу увеличил обороты двигателя — полоса была не из тех, по которым можно долго разгоняться.
      Машина быстро и легко набрала скорость, оторвалась от земли. Громов убрал шасси, сверился с компасом и лег на заданный курс. Беглого взгляда, брошенного назад, майору хватило, чтобы убедиться: «второй» и «третий» без проблем заняли предписанный им эшелон. В переговоры с ведомыми Громов вступать не стал: инструктор требовал соблюдать по возможности радиомолчание.
      До цели — двадцать четыре минуты лету, и столько же — обратно. Есть время подумать, что делаешь и зачем делаешь.
      Штурмовики шли на предельно малой высоте, приходилось активно маневрировать, чтобы вписаться в прихотливый рельеф, но опытные руки всё делали сами, и голова была свободна для любых, самых сторонних размышлений. Громов вспомнил полковника Зартайского. С той памятной встречи на даче президента (впрочем, ни один из новоиспеченных Героев России не был уверен, что встреча состоялась именно на даче президента) минуло пять месяцев, и Константин виделся с полковником Зартайским еще три раза. После каждой новой встречи с этим загадочным «полномочным представителем» жизнь трех офицеров из воинской части 461-13 «бис» изменялась самым коренным образом. После первой — два с половиной месяца назад — все трое были уволены в запас, после чего очутились в специальном лагере под Казанью, о существовании которого до сих пор ни один из них не знал. Здесь они прошли ускоренный курс подготовки, освоив новую для себя машину — штурмовик «Су-25Т». После второй встречи — еще через два месяца — пилотов перебросили на некую военную базу, спрятанную в горах, местоположение которых на земном шаре какое-то время оставалось для офицеров загадкой номер один. И вот наконец третья встреча. Зартайский появился на базе внезапно, и был он один, без обычного сопровождения. Пригласив пилотов в отдельную комнату и закрыв дверь на ключ, полковник вручил Громову кожаную папку.
      «Здесь карты, маршрут, полетное задание, цели и сроки, — сообщил полковник. — Никто из персонала базы видеть этого не должен, — предупредил он тут же. — Вам всё понятно, товарищи офицеры?»
      Пилоты переглянулись.
      «Мне непонятно только одно, — сказал Стуколин и потер кулак, — кто мы? Честные пираты или грязные наемники?»
      Зартайский поднял брови.
      «Вы — офицеры Российской армии», — сказал он с нажимом.
      «Уволенные в запас офицеры Российской армии». — напомнил ему Громов.
      Полковник поморщился.
      «Мы это уже обговаривали, — заметил он. — Стоит ли возвращаться к пройденному?»
      «Мы особо обговаривали, что от нас не будет секретов. Мы должны быть в курсе, что мы делаем и почему это необходимо. Это было отдельное и обязательное условие».
      «Что ж, — сказал Зартайский, не моргнув глазом, — мы действительно это обговаривали».
      И он рассказал. Лучше бы он этого не делал…
      Пискнул сигнал — автоматизированная система управления самолетом САУ-8 информировала пилота, что штурмовик входит в район нахождения цели. Впереди расстилалась более или менее равнинная местность, и где-то там, в излучине узкой речушки, располагался лагерь «сепаратистов-экстремистов», как назвал их Зартайский. Лагерь был практически неприкрыт — идеальная мишень для бомбометания, вот только «сепаратисты-экстремисты» эти, как оказалось, предпочитали путешествовать по просторам своей родины не в одиночку, а в окружении семьи — чад и домочадцев.
      «Это война, — сказал тогда Зартайский. — Не мне объяснять вам, товарищи офицеры, что такое война».
      «Но война не объявлена!» — воскликнул Лукашевич.
      «Мы бы с удовольствием объявили войну, — сказал Зартайский спокойно. — Тем более что фактически она уже идет. Но наши политики…»
      Он не закончил начатую фразу, но всё было ясно и так.
      «А верховный главнокомандующий в курсе?» — на всякий случай уточнил Стуколин.
      «А как же, — Зартайский вдруг с совершенно идиотским видом подмигнул. — Он в курсе с самого начала».
      Вот и понимай как хочешь. Хочешь — понимай, что ты патриот и защитник Родины, а хочешь — что ты сепаратист-экстремист ничем не хуже, но и не лучше тех, в лагере, который ты летишь бомбить. Но самое страшное, что выбора нет: и в том, и в другом случае. Однажды они уже стали пиратами (хотя здесь лучше подошло бы слово корсары ), подписались на дело, которое можно назвать «спецоперацией», а можно… м-да… об этом лучше не думать.
      «Да не расстраивайтесь вы так, — сказал тогда Зартайский, — У нас нет причин вас кидать».
      «Как вы сказали?» — переспросил Громов.
      «Нет причин кидать, — пояснил Зартайский. — Есть такой новомодный глагол».
      До цели оставались считанные километры. Оптико-электронная система «Шквал» прицельного комплекса И-251 осуществила обнаружение и захват цели, точнее — даже группы целей. Пилоту оставалось только нажать на кнопку.
      Громов медлил. Почему? Может быть, потому, что у него самого где-то в далеком отсюда и, по слухам, изнывающем от немыслимой жары Петербурге остались жена и сын, и они тоже ни в чем не виноваты. Как не виноваты дети и жены тех — в лагере.
      «Это война», — сказал тогда Зартайский.
      Громов нажал на кнопку. Штурмовик тряхнуло, и две почти идеально прямые дымные полосы определили собой направление, в котором ушли выпущенные ракеты. Больше майор не колебался. Он выпустил еще две ракеты и, отстрелив инфракрасные ловушки на случай, если кто-нибудь из «сепаратистов-экстремистов» захочет поиграться со «стингером», положил штурмовик на обратный курс.
      Вслед за ним выполнили боевую задачу и пристроились в хвост штурмовики Лукашевича и Стуколина. На равнине, в излучине безымянной речушки, медленно и страшно поднималась к небу, заслоняя солнце, сплошная стена черного дыма.
      А пираты возвращались на базу. Впереди их ждала большая война.