- Но должны же существовать наказания.
      - В самом деле? Конечно. Наказания должны существовать. Слушай, Стеффи, я доверяю тебе одну тайну, но не пугайся: наказаний не должно быть на свете.
      Демба глубоко перевел дыхание. Покраснев от волнения, запинаясь, хрипло и фанатически он продолжал:
      - Не должно быть наказаний! Наказание - безумие. Наказание - это запасной выход, куда устремляется человечество, когда возникает паника. Наказание виновато в каждом преступлении, какое совершается и будет совершено.
      - Это я не понимаю, Стани.
      - Что человечество властно наказывать, в этом корень всякой духовной отсталости. Если бы не существовало кар, то давно найдено было бы средство сделать невозможным, ненужным и бесцельным любое преступление. Как далеко пошли бы мы вперед, не будь у нас виселиц и тюрем! У нас были бы несгораемые дома и не существовало бы поджигателей. У нас давно уже не было бы оружия и не было бы убийц. У каждого было бы то, в чем он нуждается и чего желает, и не было бы воров. Иногда у меня мелькает мысль: как хорошо, что болезнь - не преступление! Иначе у нас не было бы врачей, были бы одни только судьи.
      - Будь же спокойнее, Стани! Я так не могу работать.
      - Не выходит у меня из головы маленькая дочурка женщины, моей соседки по лестнице. У этой девочки тоже было однажды столкновение с карающей Фемидой. Мать, держа ее на руках, соскочила с площадки трамвая и упала. Ребенок попал под предохранительную сетку прицепного вагона, ему раздробило ногу, и ее пришлось ампутировать. Казалось бы, и мать и дитя в достаточной мере несчастны теперь. Но нет, этого мало! Тут только выступает на сцену правосудие и желает их покарать. Матери предъявляют обвинение в нерадении и приговаривают ее к денежной пене в тысячу крон. Она - вдова почтового чиновника. Но тысяча крон у нее есть. Она их отложила для своей девочки. И ребенок, ставший калекою, должен еще стать нищим: так желает правосудие! Ребенок должен голодать. Видишь, как обстоят дела, когда карают судьи человеческие! И этим-то судьям, с их гнусной манией "наказания", я должен был отдаться в руки?.. Ты еще не кончила, Стеффи?
      - Нет! Ничего не выходит! Цепочка слишком крепка! Ничего не выходит, Стани! - всхлипнула Стеффи и взглянула с отчаянием и безнадежностью на несчастные руки Станислава Дембы.
      Глава X
      - Что с тобою, обезьянка? Мне кажется, ты плачешь. Что случилось?
      Господин Стефан Прокоп так внезапно появился в комнате, что у Дембы не было времени спрятать руки под накидку. Студент замер на стуле в неподвижной позе и нашел временный приют для своих рук под доскою стола.
      - Что-нибудь произошло между вами? - спросил Дембу господин Прокоп.
      - Решительно ничего, - сказал быстро Демба. - Стеффи плачет потому, что мою собачку переехала подвода; это ее так взволновало.
      Он видел с большим беспокойством, что господин Прокоп направляется к дивану, откуда можно было заглянуть под стол.
      - Переехала? - спросил Прокоп.
      - Да. Подвода с мясом.
      Руки Дембы искали прикрытия за спинкою одного стула, но так как господин Прокоп неожиданно прервал свой обход комнаты, то им пришлось поспешно скользнуть опять под стол.
      - А я совсем не знал, что у вас есть собака, господин Демба. Помню хорошо: когда вы у нас жили, то терпеть не могли собак.
      Господин Прокоп лег на диван.
      - Она ко мне пристала, - сказал Демба. Пространство под столом оказалось прибежищем сомнительной ценности.
      - А какая она была? - интересовался господин Прокоп.
      - Маленький пинчер в коричневых пятнах. Разве вы не помните, я ее как-то приводил сюда? - объяснял Демба и силился отгородиться от господина Прокопа широкой спинкою стоявшего поблизости стула.
      - В самом деле, что-то припоминаю. - Господин Прокоп выпустил из своей трубки облако дыма в воздух. - Как бишь звали ее?
      - Кир, - сказал Демба, которому в этот миг пришла в голову только кличка его утреннего врага. Господин Прокоп вытряхивал в это время трубку, и нужно было быстро воспользоваться этим мгновением.
      - Кир? Правильно, - сказал Прокоп. - Забавное прозвище для собаки. Так она, стало быть, почила блаженным сном? Ну что ж, соболезную вам. Обезьянка, перестань же наконец реветь. Ступай в столовую, твой обед простыл. - Он зевнул. После еды его всегда клонило ко сну. - Вообще, разве тебе не нужно сегодня днем идти в контору?
      Стеффи встала, расправила складки передника и украдкой взглянула на руки Дембы, которые как раз в этот миг собирались исчезнуть под накидкой, как лисицы в норе. Затем она ушла в другую комнату. Дверь была открыта, и в комнату проникал запах вареного мяса и топленого масла.
      Тогда Демба встал и принялся рассматривать разные безделушки на комоде: гнома с белой патриархальной бородою, укрывшегося под мухомором, как под зонтиком, кошачье семейство из фарфора и арабский шатер с финиковой пальмою, произведение искусства, созданное отцом Стеффи из пробок. Старик Прокоп любил работы такого рода. Шкапик для катушек с нитками, весь построенный из старых спичечных коробок, тоже находился в этой комнате, а на стене висел портрет Франца-Иосифа, склеенный из бывших в употреблении почтовых марок.
      - Обезьянка, принеси-ка мне мою кружку пива, я ее оставил на столе, приказал господин Прокоп.
      Стеффи принесла кружку. Он допил пиво и отложил в сторону трубку. Потом повернулся лицом к стене. Через несколько минут он уже спал.
      Стеффи приблизилась тогда на цыпочках к Станиславу Дембе.
      - Стани! Что нам делать теперь? Ради Бога, что нам теперь делать?
      - Ловко я вывернулся, не правда ли? Это за сегодняшний день моя девяносто первая ложь, - сказал Демба. Стеффи Прокоп опять начала всхлипывать.
      - Какое несчастье! Какое несчастье!
      - Да не плачь же ты! - сердито шепнул Демба. - Это ведь бессмысленно. Надо попробовать еще раз.
      - Ничего не выйдет. Я пилила изо всех сил, а цепочка какою была, такою и осталась. Ее не берет напильник, она из какой-то особенной стали. Что теперь делать, Стани?
      - Да не плачь! Перестань плакать! Ты разбудишь отца.
      Станислав Демба неловко попытался провести руками по волосам Стеффи, чтобы приласкать ее. Жалкий и в то же время комический вид производили эти обе руки, как две вьючные лошади, как два мула, впряженные в общее ярмо. Безмолвным докучливым спутником, упрямым, неотвязным провожатым казалась левая рука Станислава Дембы.
      Демба опустил руки, Стеффи перестала плакать и сказала вдруг:
      - Но ведь тут замочная скважина. Наручники можно отпереть.
      - Разумеется.
      - У нас дома много таких ключиков. В передней на стене висит ящик, и в нем их десятка два-три. Должен же подойти хоть один из них. Нам надо их перепробовать.
      Она принесла горсть ключиков и положила их бесшумно один за другим на подоконник.
      Попробовала вставить первый.
      - Это ключ от футляра часов в нашей столовой. Не подходит. Слишком велик. Взяла второй.
      - Этот - от моего скрипичного футляра. Тоже велик. Он даже не входит в скважину. Погоди-ка, может быть, этот подойдет. Это ключ от шкатулки, где лежат мамины серьги и оба лотерейных билета. Нет, тоже не годится.
      Она перебрала один за другим все ключи. Не подошел ни один. Нашелся ключик, который можно было повернуть в скважине, но замок все-таки не отпирался.
      Она задумалась на мгновение, нерешительно опустила руку в карман передника и достала еще один ключик.
      - Это ключ от моего дневника. Ты знаешь, на дневнике есть замочек. Мне кажется, этот, наверное, подойдет.
      - Брось, этот не годится тоже.
      - Нет, нет, дай проверить. Видишь... Нет! Тоже не подходит. Чересчур мал.
      Она с мольбою о помощи взглянула на Дембу.
      - Стани! Чересчур мал! Что делать?
      - Нужно заказать ключ, - сказал Демба, - у слесаря. Мы сделаем слепок из воска... Где можно получить воск?
      - Воск у меня есть.
      - Каким образом?
      - Я ведь рисую. Ты знаешь: цветы, птиц и орнаменты на шелковых лентах и бантах. Для этого нужен воск. Некоторые места, которые не должны приходить в соприкосновение с краскою, обливают воском. У меня есть еще большой кусок. Подожди, я его сейчас принесу.
      Он вернулась в комнату с куском воска и сделала слепки с обоих замков.
      - Отнеси их слесарю, - сказал Демба, - но будь осторожна и предварительно обдумай, что скажешь, чтобы у него не возникло подозрений.
      - Нет, я не к слесарю пойду. У соседей в семье старший сын состоит учеником в большой мастерской. Он очень ловок. Нам он уже несколько раз исправлял замки. Теперь, в обеденное время, он, наверное, дома. Я скажу ему, что потеряла ключик от своего дневника. Сам дневник я не могу ему принести, скажу я ему, потому что там есть вещи, которые ему нельзя читать. Вот почему я сделала слепок, скажу я. Это его никак не может навести на подозрения... Так ты подожди меня, я сейчас туда сбегаю.
      Возвратилась она только через пять минут. Но лицо у нее совсем раскраснелось от волнения и радости.
      - Все сошло превосходно. Сначала он хотел непременно получить дневник, сказал, что без него нельзя обойтись. Он, знаешь ли, очень за мною ухаживает, и ему бы хотелось знать, нет ли в дневнике чего-нибудь про него. Вот почему он этого добивался. Но я его уговорила. В восемь часов, когда он придет с работы, он отдаст мне ключ.
      - Только в восемь часов?
      - Да, в восемь. Раньше невозможно. До этого времени придется подождать. Но знаешь ли что? Сиди дома, запрись и никого к себе не пускай. А в восемь часов я приду к тебе с ключом. Ты должен сам открыть мне дверь, когда я позвоню. Увидит меня кто-нибудь?
      - Нет.
      - Ты будешь один? Ты ведь с кем-то вместе снимаешь комнату?
      - С Микшем. Он по вечерам уходит на службу.
      - Мне интересно, как выглядит твоя комната. Я еще никогда не бывала у тебя. Наверное, беспорядок страшный. Я у тебя приберу. Прежде, когда ты у нас жил, я у тебя частенько приводила в порядок письменный стол. Теперь иди домой и жди меня. Тебе нельзя ходить по улицам! Иначе ты выдашь себя. Обещай мне сидеть дома, Стани!
      Но голова у Станислава Дембы занята была одной только мыслью: устранить соперника посредством денег. Это лишало его и ума, и осторожности.
      - Это невозможно, - сказал он. - Домой мне теперь нельзя идти. Микш еще дома. Он уйдет только вечером. Да и дела у меня есть, я ведь говорил тебе. Я должен раздобыть деньги.
      - Для Сони. Я знаю, - сказала Стеффи и кивнула головою.
      Демба хитроумно надел шляпу на голову причудливо равномерным движением обеих рук, напоминавшим одну из фигур на стенной росписи египетских царских гробниц. Затем он встал.
      - Стани! - сказала Стеффи Прокоп. - Стани, тебе все-таки следовало бы где-нибудь запереться и не показываться никому. Послушайся же меня. Тебе грозит такая опасность...
      Она умолкла. На диване старик Прокоп шевельнулся. Оба насторожили слух.
      - Слышал он что-нибудь? - прошептал Демба.
      - Нет, - шепнула в ответ Стеффи. - Он не просыпался. Стани, послушайся меня. Если кто-нибудь увидит, что ты...
      - Дитя мое, это как раз меня и соблазняет, - сказал Демба заглушенным голосом. - Видишь ли ты, с этими наручниками я стою в стороне от мира. Противостою совсем один миллионам других людей. Всякий, кто только на миг заметит мои скованные руки, становится с того же мгновения моим врагом, пусть бы он до этого был миролюбивейшим человеком на свете. Он не спрашивает, кто я такой, не спрашивает, что я сделал, он охотится за мною, и если бы на улице вдруг появился вепрь, или лисица, или серна, то и тогда охота не могла бы стать такой безжалостной и свирепой, как в том случае, когда бы у меня свалилась на землю накидка и открыла мои руки.
      - Вот видишь, - сказала Сгеффи, - это я и хотела сказать.
      - Но это меня манит, Стеффи. Это привлекает меня. Я спокойно и уверенно расхаживаю среди миллионов врагов, которые не узнают меня, и смеюсь над ними. Сегодня утром я мог бы еще, пожалуй, выдать себя. Тогда я был новичком. Но теперь... Ты не можешь себе представить, какой у меня уже навык в том, чтобы не показывать рук. Мне почти жаль, что эта комедия продлится только до вечера. Сегодня вечером в восемь, не правда ли? А теперь будь здорова.
      Стеффи проводила его до дверей.
      - Куда же ты теперь? - спросила она.
      - Примусь за работу! - сказал Демба и начал спускаться по лестнице.
      Глава XI
      Фрау Гирш, супруга присяжного поверенного, живущего на Эслинггассе, вошла, немного запыхавшись, в кабинет мужа. Она тотчас же опустилась в кожаное кресло, предназначенное для клиентов и стоявшее возле письменного стола адвоката, астматически перевела дыхание и протянула мужу несколько кредитных билетов.
      - Скажи, Роберт, что мне делать с этими восемьюдесятью кронами?
      - Передо мною как раз постановление о продаже с молотка виллы "Эльфида" в Нойвальдегге. Двенадцать комнат, службы, гараж, дивный парк, в двух минутах пути от трамвая... Поезжай и прими участие в торгах.
      - Нет, не шутя, я нахожусь в затруднении. Я не знаю, мои ли это деньги или не мои. Это - жалованье за месяц господина Дембы, репетитора Георга и Эриха. И, представь себе, Демба не хочет его взять.
      - Жалованье за месяц? Разве сегодня первое число?
      - Нет, но он уже сегодня попросил жалованье.
      - И не хочет его взять? Адвокат стряхнул пепел с сигары.
      - Да, не хочет. Послушай, что произошло. Четверть часа тому назад раздается звонок, и входит Анна: "Сударыня, это господин Демба". Я удивлена и думаю: "Что ему понадобилось теперь, в два часа дня? Мальчики ведь до четырех в гимназии, он это знает". Я как раз принимала счет у кухарки и велела ему сказать, чтобы он подождал немного в гостиной, что я сейчас приду. Пусть посидит. Разделавшись с кухаркою, иду в гостиную.
      Фрау Гирш приостановилась, чтобы передохнуть, испустив легкий вздох, который должен был выразить, как ее донимают повседневные заботы. Затем она продолжала:
      - Когда я вошла, он вскочил, и вид у него был совершенно такой же, как у горничной, когда я застаю ее над сахарницей. Ты ведь знаешь: Анна, вообще говоря, молодчина, но сахар - ее слабость. Так вот, у Дембы тоже был такой вид, как будто он сделал что-то недозволенное. Он был совершенно растерян. Я говорю ему: "Сидите, сидите, господин Демба!" И думаю: почему он так смутился? Мне и в голову не могла прийти сигара.
      - Какая сигара? - спросил адвокат.
      - Погоди. Сейчас услышишь. Он садится, и я его спрашиваю: "Ну, господин Демба? Что у вас нового?" Он говорит: "Сударыня, я хотел вам только сообщить, что должен уехать на две недели". - "Ах, это очень неприятно, - говорю я, - посреди учебного года. И перед педагогическим советом. Разве вы Георгу не будете нужны? Какие же у вас срочные дела?" "Важные семейные обстоятельства, - говорит он, - и Георгу в течение ближайших двух недель не понадобится моей помощи, а Эриху - и подавно. Они по всем предметам идут хорошо, а по математике, в которой Георг немного слаб, только через месяц предстоит письменная работа". - "В таком случае, пожалуйста, - говорю я. - Если вы думаете, что мальчикам не понадобитесь, то... Впрочем, вы можете ведь прислать мне товарища, который бы вас временно заменил". - "Этого не потребуется, - отвечает он, - но я хотел бы попросить вас, сударыня"... Коротко говоря, просьба его в том, чтобы я уже сегодня заплатила ему жалованье за месяц. Ты знаешь, я не люблю платить вперед репетитору, но все-таки я сказала: "Конечно, пожалуйста", - потому что ему ведь нужны деньги на дорогу. Беру свою сумочку и достаю восемьдесят крон. Собственно говоря, ему следует меньше, потому что я не должна бы считать то время, в течение которого он будет отсутствовать. Но я подумала: Георга он натаскал по математике, у мальчика нет ни одной дурной отметки с тех пор, как Демба дает ему уроки, а у этого человека каждый грош на счету, так не стану же я высчитывать несколько гульденов. Ведь я права?
      - Разумеется, детка, - сказал адвокат.
      - Ну вот, достаю я из сумочки восемьдесят крон и в этот миг чувствую вдруг запах чего-то горелого, оглядываюсь и спрашиваю Дембу: "Господин Демба, вы не чувствуете здесь какого-то запаха?" Он принюхивается и говорит: "Нет, сударыня, ничего не чувствую". - "Но в комнате что-то горит", - говорю я и в это мгновение замечаю уже дым и дыру, которую он прожег себе в накидке. Он закурил сигару, пока ждал меня, и быстро спрятал ее под накидку, когда услышал мои шаги, почему - не знаю. Сначала я думала, что он взял одну из твоих Виргинии из ящика с сигарами, - ты ведь всегда оставляешь его в комнате открытым, Роберт. Я тебе сто раз говорила: не оставляй его на столе - у Анны есть пожарный, и когда она с ним вечером уходит из дому, то, наверное, всякий раз берет на дорогу несколько штук. Но ведь тебе ничего не втолкуешь. Ведь я права?
      - Да, дитя мое, - сказал адвокат.
      - Ну, думаю я, наверное, он стянул одну из твоих Виргинии и хотел спрятать ее под накидкой и поэтому так смутился, когда я вошла. Я кричу: "Господин Демба, вы прожгли себе дыру в накидке!" Демба вскакивает и роняет сигару на пол. Но это была не Виргиния, а маленькая, толстая сигара; таких ты не куришь, - значит, он ее с собою принес. Так почему же он ее спрятал? Этого я не могу понять. Как бы то ни было, коротко говоря, он уронил сигару, и она лежит на ковре и дымится, на том маленьком ковре, знаешь, который нам подарила тетя Регина в благодарность за то, что ты вел два года тому назад ее дело против домовладельца за оскорбление чести. Так вот, горящая сигара падает на ковер. Я страшно испугалась, но Демба стоит совершенно невозмутимо, словно это ничуть его не касается, и спокойно смотрит, как она прожигает мне ковер, и он не делает ни одного движения, чтобы поднять ее. Я кричу: "Господин Демба, поднимите же свою сигару! Вы ведь видите, что губите мне ковер!" Демба краснеет как рак, и страшно смущается, и кашляет, и запинается, не может выговорить ни слова, и наконец говорит: "Простите, сударыня, мне нельзя нагибаться - врач запретил; у меня сразу сделается кровотечение - так сказал врач". Ты слышал что-нибудь подобное? Что ты на это скажешь? Адвокат сказал на это:
      - Гм!
      - Ну, что же мне оставалось делать? Я сама подняла сигару, раз господин Демба не может нагибаться, - сказала фрау Гирш с горькой иронией и легко вздохнула.
      Видно было, что для этой одышливой, туго затянутой, полной дамы поднять сигару значило совершить связанный с чрезвычайными трудностями гимнастический фокус.
      - Но ковер уже совсем обуглился, - продолжала она, помолчав немного, и на нем было выжжено большое черное пятно. Я, разумеется, не была расположена продолжать беседу с господином Дембою, сам понимаешь. Я отсчитываю ему деньги на столе. И туг происходит самое интересное. Как ты думаешь, что случилось? Господин Демба не берет денег. Не притрагивается к ним. Я говорю: "Возьмите же, пожалуйста, тут восемьдесят крон!" Он качает головою и делает такое несчастное и отчаянное лицо, что мне опять его стало жаль. "Но, господин Демба, - говорю я, - не станете же вы мне платить за ковер, мы ведь застрахованы от огня". Он глядит на деньги и не берет их. "Но ведь это смешно, берите же деньги", - говорю я. "Нет, я их взять, к сожалению, не могу", - отвечает он и опять заливается краской. Ну, думаю, если он решительно отказывается от денег, то я с ним спорить не стану. Не буду же я ему навязывать восемьдесят крон, - ведь я права? Поэтому я ему сказала: "Господин Демба, если вы непременно хотите мне возместить ущерб, то это, конечно, смешно с вашей стороны, но в конце концов..." - и собираюсь положить обратно деньги в сумку. Но, когда я взяла их в руки, он взглянул на меня с такою яростью, словно хотел растерзать меня на части. Я просто испугалась, так он на меня посмотрел, и не тронула денег. Я подумала: "Чего он, в сущности, хочет, этот человек? Хочет он денег или не хочет?" Вдруг он говорит: "Сударыня, зачем нам, в сущности, ломать себе голову? Ведь ваш супруг - ученый юрист. Оставьте, пожалуйста, деньги здесь, пойдите к вашему мужу и расскажите ему про этот сложный казус. Если он найдет, что я не обязан возместить убыток, то я деньги, так и быть, приму". - "Хорошо", - сказала я, взяла деньги и спрятала их в карман. Не оставлю же я их на столе? Слуги все время ходят через эту комнату; зачем же Анне знать, какое жалованье получает Демба? Ведь я права?
      - Конечно, дитя мое, - сказал адвокат.
      - Так какого же ты мнения? Должна ли я, в самом деле, допустить, чтобы Демба заплатил мне эти восемьдесят крон?
      - Возместить ущерб обязано, разумеется, страховое общество, а не репетитор, - сказал адвокат и погладил себя по бороде. - Но этот господин Демба начинает меня интересовать. Поразительно, какое сильное правовое чувство встречается иногда именно у неюристов. Дай-ка я с ним сам переговорю.
      Когда адвокат вошел в гостиную, то уже не застал в ней господина Дембы, которому, по-видимому, надоело ждать его заключения. Комната была пуста.
      Адвокат осмотрел пострадавший ковер.
      - Знаешь ли, - сказал он, - в сущности, ущерб не так велик: восемьдесят крон покрывают его с большим излишком. Ковер ведь простого фабричного производства. Можешь ли ты представить себе, чтобы тетя Регина была способна истратить на подарок больше тридцати крон?
      - Роберт! Что это такое? - крикнула вдруг фрау Гирш и в ужасе показала на груду разбитого фарфора, валявшегося перед камином на полу.
      Фигура письмоносца была тем предметом, на котором излил свою ярость Демба, когда ему не удалось остаться в комнате наедине со своими деньгами. А все ее преступление состояло в том, что она протягивала наблюдателю с приветливою улыбкою большой денежный пакет из фарфора.
      Глава XII
      - Господин фон Гегенбауер! - кричала экономка,-Господин фон Гегенбауер, проснитесь же! Вас хочет видеть какой-то господин.
      Фриц Гегенбауер поднялся, заспанный, с дивана, но сейчас же пришел в себя, услышав о желающем его видеть господине. У него ночью вышло столкновение с одним чиновником градоначальства, и теперь он ждал появления двух знакомых господ в тщательно выутюженных брюках.
      - Один господин или два?
      - Один, - сказала экономка.
      - В штатском или в форме?
      - В штатском.
      - Как он выглядит? Элегантен?
      - Еще бы! - сказала экономка тоном самого искреннего убеждения.
      Фриц Гегенбауер подошел к умывальнику и сунул голову в таз с водою. Потом вытерся наскоро полотенцем и с дикой энергией причесал волосы.
      - Так. Теперь можете ввести сюда этого господина.
      Он в небрежной позе прислонился к курительному столику, оперся одной рукою об его плиту и, поглядевшись в зеркало, уверился, что имеет вид человека, гордо и хладнокровно глядящего в глаза надвигающимся событиям.
      Но все эти воинственные приготовления разлетелись в прах. В комнату вошел всего только Станислав Демба.
      - Это вы, Демба? - крикнул Фриц Гегенбауер. - Я ждал совсем другого визита, значительно менее приятного.
      - Я, может быть, помешал? - спросил Демба.
      - Нисколько. Рад вас видеть. Садитесь же, старый приятель. Демба сел.
      - Ну? Примирились вы наконец с нашей неудачей? - спросил Гегенбауер.
      "Наша неудача" заключалась в том, что Гегенбауер три месяца тому назад провалился на экзамене. Правда, это событие не поразило его, он предчувствовал его всегда, а своим предчувствиям он придавал большое значение, хотя на экзамене они его жалким образом подвели: того, о чем его спросят, он не предчувствовал и не имел понятия, чего от него, в сущности, хотят. Но Демба, который готовил его к экзамену, очевидно, приписывал себе значительную часть вины, так как все эти месяцы старательно избегал Гегенбауера.
      - Возьмите папироску, Демба, - поощрил коллегу Гегенбауер, - Совсем новый сорт: "Федра". Попробуйте-ка. Алжирский табак. Моя кузина Бесси привезла мне его из Бискры. С опасностью для жизни провезла через границу. Попробуйте!
      - Нет, спасибо, - сказал Демба.
      - Да нет, попробуйте только. Мне интересно, что вы скажете об этом сорте. Вы ведь знаток.
      - Спасибо, я не курю.
      - Что? С каких пор? Вы ведь выкуривали по сорок штук в день!
      - Я простужен, - сказал Демба, и тут же с ним случился припадок кашля, от которого бы он неминуемо задохся, если бы звонок у парадной двери не прервал его виртуозного изображения последних минут умирающего от чахотки.
      - Вот, это они, - сказал Гегенбауер.
      - Кто? - спросил Демба.
      - Два господина, которые в виде исключения пришли ко мне не для того, чтобы сыграть партию в тарок.
      - Вот как! - сказал Демба. - Какой же дебош учинили вы опять сегодня ночью?
      - Ничего не поделаешь. Весною я всегда становлюсь бодлив. Кажется, люди могли бы уже это знать и вести себя со мною немного поосторожнее.
      Но и на этот раз появились не два торжественных господина, а почтальон с письмом и почтовой карточкой.
      - Простите, - сказал Гегенбауер и принялся читать.
      Демба, прежде чем позвонить у дверей Гегенбауера, составил план кампании. Просто занять у Гегенбауера деньги он не хотел. Такую просьбу он ни за что бы не мог произнести. Нет. Надо было устроить так, чтобы Гегенбауер сам предложил и навязал ему деньги.
      Недавно Демба дал Гегенбауеру тетради с лекциями, которые тщательно стенографировал в аудитории, а дома, с усердием пчелы, переписывал начисто красивым почерком. Они представляли собою довольно значительную ценность, и Демба твердо надеялся, что Гегенбауер их давно затерял или выбросил как ненужный хлам. Ибо Гегенбауер никогда не умел сохранять то, что занимал, но зато всегда был готов благородно возмещать причиненные им убытки. На этом и основывал Демба свой план.
      - Я, собственно говоря, пришел, - заговорил он, когда Гегенбауер бросил письмо на стол, - пришел только, чтобы спросить, нужны ли вам еще тетради, которые я дал вам в пользование в декабре месяце.
      - Какие тетради? - спросил рассеянно Гегенбауер.
      - Лекции Штейнбрюка о римском художественном эпосе.
      Гегенбауер призадумался.
      - Четыре коричневые тетради, и одна из них без обложки?
      - Да, Они самые.
      - Вам они непременно нужны?
      - Да. Непременно. Я опять получил урок.
      - Это неприятно, - сказал Гегенбауер. - Дело в том, что я их сжег.
      Демба возликовал в душе. Но самым жалобным тоном, какой был у него в распоряжении, он воскликнул:
      - Что вы говорите? Сожгли?
      - Да, - кивнул головою Гегенбауер без малейших признаков уныния.
      - Не может быть! - воскликнул Демба.
      - Я сжег все, что мне напоминало каким-нибудь образом о моем провале. Даже цилиндр спалил, в котором я был тогда.
      - Боже мой, что же мне делать теперь! - плакался Демба.
      - Вы неудачник, - определил Гегенбауер. - Второго экземпляра у вас нет?
      - Нет.
      - Это ничего не значит, - сказал Гегенбауер. - В таком случае он тоже провалится.
      - Кто?
      - Ваш новый ученик.
      При таком проявлении жестокосердия Демба счел вполне своевременным выступить с практическими предложениями.
      - У Мюллера есть такой экземпляр, - сказал он, как бы рассуждая сам с собою.
      - У кого?
      - У некоего Эгона Мюллера. Но он его не согласен дать в пользование. Он хочет его только продать.
      - Сколько он просит?
      - Семьдесят крон.
      - В таком случае дело в шляпе. Отчего вы этого сразу не сказали?
      Он достал свой бумажник.
      - Нет, спасибо, денег я не хочу, - быстро сказал Демба.
      Гегенбауер поднес четыре кредитных билета на соблазнительно близкое от Дембы расстояние.
      - Бросьте вы, пожалуйста, упираться. Тетради я вам не могу достать из огня. Так возьмите деньги.
      - Ни за что.
      - Но почему же?
      - Я своими тетрадями не промышляю.
      - Да ведь это не промысел. Я только покрываю ваш убыток.
      - Будьте добры, обратитесь к Мюллеру сами и передайте мне потом тетради. Он живет на Пацманитенштрассе, дом No 11.
      Демба дрожал при мысли, что Гегенбауер согласится на это предложение и сунет деньги обратно в карман.
      - Я его не знаю. Возьмите это дело на себя, - сказал Гегенбауер.
      У Дембы отлегло на душе. Но он покачал головою. Раздался звонок.
      - Это они, - сказал Гегенбауер. - Знаете ли, Демба, я воздаю должное вашей деликатности, но не могу теперь долго возиться с вами.
      Он взял со стола конверт, вложил в него кредитки и засунул его в карман, гостеприимно оттопыренный в накидке у Дембы.
      - Так, - сказал он. - Деньги я вам дал. Делайте в ними, что хотите.
      Это-то и нужно было Дембе. Деньги находились у него в кармане. Ему не пришлось высунуть руку, чтобы их принять. И теперь пора было подумать об отступлении.
      - Два господина желают вас видеть, - доложила экономка и положила на стол визитные карточки.
      - Барон Владимир фон Гельч, доктор Гейнрих Эбенек, лейтенант запаса, почитал Гегенбауер. - Просите.
      - Так я пойду теперь, - сказал поспешно Демба. - Очень вам благодарен, теперь мы все уладим.
      - До свиданья, до свиданья! - рассеянно проговорил Гегенбауер. Загляните как-нибудь еще разок.
      И Демба вышел с добычею в кармане из квартиры, миновав двух неприступных господ, стоявших в передней и в мрачной решимости уставившихся глазами в пол.
      Демба ликовал. Полный успех! И совсем без труда, почти как по программе. Начало было положено. Семьдесят крон! Демба шел и чувствовал, как от каждого шага шелестит в кармане накидки конверт с кладом. Семьдесят крон! Правда, это была только часть той суммы, какая была ему нужна. Но он доказал себе самому, что не нужно рук, чтобы добывать деньги. "Это не легко, - думал Демба, - но это возможно. Это возможно!" Ему невольно припомнился один человек, агент по продаже спиртных напитков, который однажды хвалился в его присутствии: "Сегодня я, рукой не шевельнув, заработал пятьсот крон". "Рукой не шевельнув! Какое наглое преувеличение! Наверное, взял же он деньги в руку, вынул из кармана бумажник, сложил кредитные билеты и положил их в карман.