Станислав Демба вышел на улицу и пропустил в телефонную будку маленького толстого господина, который глядел на него с яростью и бормотал невнятные ругательства. Не прошел он и нескольких шагов, как его окликнули с противоположного тротуара.
      - Здравствуйте, Демба! Куда идете? Подождите, я пройду немного с вами.
      Демба остановился. Вилли Эйснер перешел улицу. Демба кивнул ему небрежно головою.
      - Что с вами? Разве вы больше не служите в банке? Как это вы разгуливаете по улицам в служебное время?
      Вилли Эйснер затянулся дымом из папироски и выпустил его в пространство.
      - Служу, - сказал он. - Вы думаете, банк позволил бы мне гулять? Но я иду с биржи, у меня там было дело.
      Вилли Эйснер любил прихвастнуть. Он был мелким служащим Центрального банка и работал в инспекторском отделе. К биржевым операциям банка он не имел никакого отношения. Ему просто было поручено проводить одного артельщика, при котором были крупные деньги, а исполнив поручение, он не мог преодолеть соблазна пройтись немного по Рингштрассе, с лайковыми перчатками в правой руке и тросточкой в левой. Вилли Эйснер чувствовал себя не на месте в своей конторе. Он завидовал всем, кто имел свободную профессию и не был связан определенными служебными часами: адвокатам, художникам, торговым агентам. Идеалом существования рисовалась ему жизнь человека, который утром спокойно читает свою корреспонденцию, потом идет в кафе и, развалившись в удобном кресле, с папироскою в зубах перед рюмкою ликера на мраморном столике, наблюдает уличную сутолоку; который днем прогуливается по Грабену сколько душе угодно, встречается со знакомыми, обменивается с друзьями, делая скучающее лицо, замечаниями насчет элегантных дам, потом не спеша обедает и наконец за своим письменным столом занимается кое-какими важными делами. Сам же Вилли Эйснер был принужден с восьми до половины первого и с двух до половины шестого в комнате, общей с восемью сослуживцами, неустанно сравнивать счета и цифры и против проверенных мест ставить карандашом птички.
      Он говорил медленно, изысканными оборотами, вводил паузы между отдельными словами, чтобы придавать им надлежащую внушительность, и был уверен, что все слушают его внимательно, когда он считал уместным высказаться по какому-нибудь поводу.
      - Мне пришлось отказаться от своей квартиры. Квартира у меня очень уютная, но мне стало в ней немного тесно; мне нужно место для моей библиотеки.
      - Простите, - сказал Демба, - не можете ли вы идти немного скорее? У меня мало времени.
      - Мне жаль квартиры, - сказал Эйснер и пустился вперед рысцою. - У меня связаны с нею приятные воспоминания. Там посещало меня много хорошеньких девчонок. Прелесть каких хорошеньких...
      - Я иду теперь на Колингассе, - перебил его Станислав Демба, - это вам, верно, не по пути?
      - На Колингассе? В таком случае я могу пройти с вами, к сожалению, только небольшое расстояние. Слишком у меня много дел в банке. Право, я тону в делах. Надо вам сказать, что я и распоряжаюсь, и представительствую, и веду переговоры, и заключаю сделки - всё!
      - Вот как! - сказал рассеянно Станислав Демба.
      - Вчера меня спрашивает барон Райфлинген... Вы знаете Райфлингена? Я с ним обедаю иногда в кафе "Империаль"... Так вот, вчера он спрашивает меня: "Какого вы, скажите, мнения насчет Глайсбахского синдиката? Как стоят эти акции?" А я отвечаю ему: "Милый барон, вы знаете - коммерческая тайна! У меня, к сожалению, связаны руки, но..."
      Станислав Демба остановился, наморщил лоб и взглянул на своего спутника:
      - Что вы сказали? Связаны руки?
      - Да. Потому что, видите ли...
      - Вот как! У вас руки связаны? Это, должно быть, неприятно?
      - В каком смысле?
      - Это должно быть неприятно, - повторил Демба с лукавым выражением лица. - Связанные руки! Я представляю себе, что пальцы вспухают от застоя крови. Ощущение, должно быть, такое, словно они вот-вот лопнут. Кроме того, боль, которая передается даже в плечо...
      - Что вы говорите? Не понимаю.
      - Я рисую себе, как должны вы себя чувствовать, когда расхаживаете со связанными руками.
      - Но я ведь хотел только сказать: со связанными руками, поскольку интересы банка...
      - Довольно! - крикнул Демба. - Зачем говорите вы о вещах, о которых ничего не знаете, которых не понимаете и не чувствуете? Слова, которые вы произносите, рождаются мертвыми на свет и не успеют слететь у вас с языка, как уже отдают запахом тления.
      - Что это вы так расшумелись? Да еще посреди улицы! Я ведь ему, в конце концов, дал справку. Я сказал ему: "Знаете ли, барон, я не хочу вас удерживать, я сам их купил, но это был прыжок в неизвестное. Если я..."
      - Что вы сказали? Прыжок в неизвестное? Очень хорошо! Прекрасно! Вам, наверное, уже случалось прыгать... в неизвестное? Нет? - Станислав Демба с усилием подавил в себе новый приступ ярости и заставил себя говорить совершенно спокойно. - Не правда ли, смотришь вниз и сперва не испытываешь никакого страха, думаешь: так нужно! Страх появляется - ужасный страх! лишь в то мгновение, когда теряешь опору и начинаешь падать... Лишь только в эту секунду! Видишь вдвое отчетливее все, что вокруг тебя происходит. Чувствуешь капли пота у себя на лбу. А затем... Ну-ка, что происходит затем? Говорите!
      - Я не понимаю, чего вы хотите от меня? - сказал с удивлением Вилли Эйснер.
      - Что? - крикнул Станислав Демба. - Вы этого не знаете? Так как же вы смеете говорить: прыжок в неизвестное? У меня, когда я это говорю, холодный пот выступает на лбу и колени начинают дрожать. Вы же говорите это, вероятно, по всякому поводу и ничего не чувствуете при этом.
      - Люди не похожи друг на друга, милый Демба, - сказал Вилли Эйснер. Не у всех такая фантазия, как у вас. У меня, например...
      - У вас руки связаны, я знаю. У вас превращается в штампованный словесный оборот все то, что было для кого-то другого кровавым переживанием. Но попытайтесь же хоть раз представить себе, что это значит: связанные руки. Мне приснилось как-то, что я должен ударить одного несносного дурака прямо по его гладкой физиономии, должен - и не могу! У меня были связаны руки, действительно связаны, не коммерческой тайной, а цепями на запястьях, одна привязана к другой...
      - Часто ли вас посещают столь фантастические сны? - спросил Эйснер, которому становилось не по себе. - Мне нужно с вами распрощаться теперь. Меня ждет работа. Будьте здоровы.
      - Что это такое? - спросил Демба и нагнулся над протянутой рукою Вилли Эйснера.
      - Я хотел пожать вам руку, несмотря на ваше, должен сказать, странное поведение посреди улицы. Но вы, по-видимому...
      Он пожал плечами и отошел.
      - Прекрасно, - промолвил Демба, - скажите-ка, почтеннейший, можно ли каждому подавать руку со связанными руками? Не ответите ли вы мне на этот вопрос?
      Глава VII
      Между одиннадцатью с половиной и двенадцатью часами дня, когда приближалось время обеда, в кафе "Гиберния", против биржи, было обыкновенно очень безлюдно. Толпа торговых агентов, заведующих фирмами и биржевиков, которые утром наполняли помещение шумом и сутолокой, наспех закусывая, обделывая дела, обсуждая конъюнктуру, сочиняя письма и в то же время читая, перелистывая или, по крайней мере, раздирая в клочья газеты (чтобы унести на память о них биржевой бюллетень), - толпа эта растекалась по всем направлениям. Послеобеденная жизнь в кафе, появление любителей домино и тарока, игроков шахматных и бильярдных, начиналась только после часу дня. Кельнер Франц, которому на это время вверялись также функции метрдотеля,-старший кельнер уходил обедать, - стоял, прислонившись к бильярду, сонно мигал глазами и следил за партией двух единственных посетителей, коммивояжеров, игравших в карты. Барышня у кассы клевала с тарелки крошки торта.
      Станислав Демба вошел в кафе. Шляпы он не снял, но это не бросалось в глаза посреди расположенного в деловом квартале кафе, куда посетители часто заходили только на несколько минут и где всякий торопился или, по крайней мере, хотел показать, что торопится.
      Демба огляделся по сторонам, обозрел территорию взором полководца, отверг ближайший к кассе стол как не соответствующий его целям, безмолвно отклонил предложение кельнера, который пантомимно, приглашающими жестами обращал его внимание на ряд превосходных по удобству мест, и остановил наконец свой выбор на столе, находившемся в углу помещения, между двумя вешалками.
      Кельнер подошел к нему с низким поклоном.
      - Что прикажете?
      - Я хотел бы поесть, - сказал Станислав Демба. - Что есть у вас?
      - Порцию салями не угодно ли? Отличный холодный ростбиф?
      Станислав Демба, казалось, раздумывал.
      - Яичницу с ветчиной, если угодно отведать чего-нибудь горячего, рекомендовал Франц и повторил еще раз: - Яичницу с ветчиной, порцию салями, порцию ростбифа, два яйца всмятку.
      - Принесите мне, - решил Демба после долгого обсуждения, - принесите мне справочник Лемана.
      - Первый или второй том прикажете? - спросил озадаченный кельнер, ожидавший заказа, который бы обладал более питательными свойствами.
      - Оба тома.
      Кельнер достал с книжной полки оба увесистых тома, положил их на стол и стал ждать следующего заказа. Ждать его пришлось недолго.
      - Есть у вас словарь?
      - Как вы изволили сказать?
      - Энциклопедический словарь?
      - Есть. Маленький "Брокгауз".
      - Так принесите маленького "Брокгауза".
      - Какой прикажете том?
      - От А до К, - приказал Демба. Кельнер принес еще три тома.
      - В сущности, мне нужны также буквы Н, Р и У. Принесите мне остальные тома, - сказал Демба.
      Кельнер притащил еще пять; весь маленький "Брокгауз" лежал на столе перед Дембою.
      - Это все? Все буквы тут? - спросил Демба.
      - Нет. Один дополнительный том еще остался на полке.
      - Отчего вы мне не принесли его? - нетерпеливо крикнул Демба. - Мне нужны данные новейших научных исследований для моей работы.
      Кельнер принес дополнительный том и почтительно попятился. Он подошел к столу игроков, приложил руку ко рту и прошептал таинственно:
      - Журналист! Пишет здесь статью.
      - Кельнер! - крикнул в этот миг Станислав Демба.
      - Что позволите?
      - Нет ли у вас справочника для инженеров?
      - К сожалению, нет.
      - Так принесите мне военный альманах, и ежегодник армии и флота, и другие пособия по военному делу, какие у вас найдутся.
      Один из коммивояжеров отложил карты в сторону.
      - Против высших чинов военного ведомства идет поход, - сказал он, взглянув на Дембу. - Слышали вы? Военный альманах! И поделом, пусть-ка он им всыплет! Чей ход?
      - Откуда вы взяли, что он против высших чинов? С таким же успехом он может высказаться за них. Может быть, господину журналисту количество наших дредноутов показалось недостаточным, - ответил партнер.
      - А нет ли у вас еще Готского альманаха? - допрашивал тем временем кельнера Демба.
      - Есть-с.
      - Так принесите его тоже.
      - Чего только не нужно ему для одной статьи! - сказал коммивояжер. - А еще говорят: журналисты судят неосновательно.
      - Готский альманах! - заметил второй. - Он что-то пишет против министра иностранных дел. Ведь министр - граф.
      - А может быть, он в военного министра метит. Военный министр - барон.
      Кельнер положил на стол Дембы Готский альманах и карманную книгу титулованных особ.
      - Это не все тома! - набросился на него Демба.-Принесите мне остальные. Не думаете же вы, что я знаю наизусть, ведет ли свое происхождение барон Кристоф
      Гериберт Райфлинген от старшей ветви, барона Себастьяна, или от младшей, барона Киприана?
      У кельнера начинала кружиться голова. Он принес справочник баронских семейств, гербовник, а также ежегодник союза бывших членов фондовой биржи, случайно ему подвернувшийся.
      Вся ученость мира загромоздила столик Станислава Дембы в виде высокого бастиона, за которым студент совершенно исчез. Виднелась еще только его засаленная шляпа. Но всех этих справочников было все еще, по-видимому, мало господину Дембе. Он велел еще принести атлас Нижней Австрии, календарь венского общественного самоуправления и официальный справочник Австро-Венгерской монархии, причем последние два сочинения ему понадобились за два года.
      - Кельнер! - крикнул он, когда все это было ему доставлено. - Что там за книга стоит на полке? Большая, в черном переплете?
      - Словарь иностранных слов.
      - Сейчас же принесите его сюда. Он мне необходим. Мне нужно непременно посмотреть, как лучше всего перевести на немецкий язык слово "лептопрозопия". Но может быть, вы мне это скажете? Лептопрозопия?
      - Этим не могу, к сожалению, служить, - пролепетал кельнер, у которого совсем помутилось в голове.
      Теперь наконец Демба располагал, по-видимому, всеми книгами, какие были ему нужны для работы. Оба коммивояжера опять принялись за игру. Кельнер подошел к ним в качестве ассистента.
      - Кельнер! - снова заревел Демба так громко, что барышня у кассы уронила кусок торта, который подносила ко рту. - Кельнер!
      - Сейчас! - крикнул кельнер и бросил взгляд на книжную полку, но она была пуста. Он взял поэтому с буфета стеклянную запачканную чернильницу и бювар с писчей бумагой, полагая, что угадал новое желание посетителя.
      - Кельнер! Где вы пропадаете? - крикнул Демба.
      - К вашим услугам! Прикажете чернил, перо и бумагу?
      - Нет, - сказал Демба. - Принесите мне порцию салями, два яйца всмятку, хлеба и бутылку пива.
      Кельнер подал заказанное, и некоторое время видна была только шляпа Станислава Дембы, которая двигалась вверх и вниз в ритме жевания и то появлялась за книжным валом, то исчезала.
      У одного из коммивояжеров болели зубы, и он приказал кельнеру посмотреть, все ли окна закрыты в кафе. Франц, исполнив это поручение, счел своим долгом немного занять разговором господина Дембу.
      - Некоторые господа так чувствительны, что не выносят никакого сквозняка, - заговорил он и показал на коммивояжера.
      Станислав Демба сразу перестал есть, едва лишь к нему приблизился кельнер. Нож и вилка со звоном упали на доску стола. Он поднял голову и сквозь стекла пенсне яростно выпучил глаза на кельнера поверх тома Брокгауза "Лосось - Неврит".
      - Что вам нужно?
      - Мне пришлось, к сожалению, закрыть окна, потому что этот господин... Кельнер не договорил.
      - Закрывайте или открывайте окна - какое мне до этого дело? - зарычал Демба. - Но не мешайте мне есть.
      Франц поспешно скрылся за буфетом и появился снова, только когда Станислав Демба крикнул:
      - Счет!
      - Что, простите, изволили требовать? Порцию салями, два яйца всмятку, бутылку пива, хлебца - два? Три? Демба сидел на стуле, странно выпрямившись.
      - Три хлебца.
      - Одна крона восемьдесят, две шестьдесят, три тридцать шесть, три кроны сорок два, пожалуйста...
      Демба показал глазами на столик. Там лежали три кроны и несколько никелевых монет. Потом он встал и пошел к двери. Прежде чем выйти на улицу, он повернул голову и сказал кельнеру с гримасой раздражения:
      - Я собирался, в сущности, писать здесь большую свою диссертацию о состоянии человеческого знания в начале двадцатого столетия. Но для меня здесь слишком шумно.
      Глава VIII
      Когда Стеффи Прокоп вернулась домой, ее уже нетерпеливо поджидал Станислав Демба.
      - Здравствуй, - сказала она. - Ты ждешь уже давно?
      - С двенадцати часов.
      - Я не виновата, что опоздала. Раньше, чем в двенадцать, невозможно уйти из конторы, и потом еще десять минут уходит на то, чтобы смыть пятна с рук от чернильной ленты. Но теперь я свободна почти до трех часов.
      Она торопливо сняла шляпу и кофточку, а также густую вуаль, которую всегда надевала, выходя на улицу. Затем подвязалась передником и сняла шляпу Дембы.
      - Ну? Ты не снимешь пальто? - спросила она. Демба все еще был в своей накидке. Он покачал головою.
      - Нет, мне холодно.
      - Холодно? Да что ты! Сегодня можно открыть все окна настежь.
      - Меня знобит, - сказал Демба. - Я болен. У меня, вероятно, жар.
      - Бедный Стани! - сказала Стеффи тем сердобольно-жалобным тоном, которым утешают детей, когда они, играя, падают и делают себе больно. Бедный Стани! Он болен, у него жар. Бедненький! - Потом она переменила тон и спросила: - Ты ведь пообедаешь с нами?
      Демба покачал отрицательно головою.
      Она открыла дверь в соседнюю комнату и крикнула:
      - Мама, господин Демба будет с нами обедать.
      - Нет! - закричал Демба порывисто и почти взволнованно. - Что тебе в голову взбрело?
      - У нас клецки сегодня, - сказала поощрительно Стеффи Прокоп.
      - Нет, спасибо. Я не могу.
      - Ну, видно, ты в самом деле болен, теперь я тебе верю, Стани, рассмеялась Стеффи. - Обычно у тебя всегда хороший аппетит. Погоди-ка, я сейчас посмотрю.
      Она просунула руку под пелерину Дембы, чтобы пощупать его пульс. Но руку его не сразу нашла, а в следующий миг ощутила такой толчок, что отшатнулась на два шага и должна была схватиться за комод, чтобы не упасть.
      Демба вскочил и стоял перед ней белый как мел и в полном исступлении.
      - Откуда ты знаешь? - прошипел он, глядя с яростью на Стеффи. - Кто тебе открыл, что...
      - Что открыл? Отчего ты толкнул меня? Что с тобою, Стани?
      Демба неуверенно глядел на девушку, тяжело дышал и не говорил ни слова.
      - Я хотела пощупать твой пульс, - жалобно сказала Стеффи Прокоп.
      - Что?
      - Пульс хотела пощупать. А ты меня толкнул.
      - Вот что! Пульс! - Станислав Демба медленно сел. - Тогда все в порядке. Я думал...
      - Что? Что ты думал?
      - Ничего... Ты ведь видишь, я болен.
      Демба молча уставился глазами на стол. Из соседней комнаты доносился стук тарелок и ложек. Мать Стеффи накрывала стол к обеду. Стеффи Прокоп легко положила свою хрупкую, детскую руку на плечо Дембы.
      - Что с тобою, Стани? Скажи.
      - Ничего, Стеффи. Во всяком случае, ничего серьезного. Завтра все пройдет... так или иначе.
      - Говори же! Мне ты можешь это сказать.
      - Право же, нечего рассказывать.
      - Но ведь ты хотел мне что-то рассказать. Что-то важное, чего не мог сообщить мне по телефону.
      - Это уже не важно теперь. - Что же это было?
      - Ах, ничего... То, что я завтра уезжаю.
      - Вот как? Куда?
      - Это я еще не знаю. Куда захочет Соня. В горы, может быть, или в Венецию.
      - Ты едешь с Соней Гартман?
      - Да.
      - Надолго?
      - Пока Соне не нужно будет вернуться. Я думаю, недели на две или на три.
      - Разве вы опять поладили друг с другом? Ведь вы были в ссоре.
      - Помирились.
      - На три недели! Наверное, ты получил деньги за веселый роман, который перевел. Знаешь, за тот роман, где говорится: "Вашей дочери, графиня, осталось жить не больше шести часов, может быть, даже меньше". Я еще так смеялась... Тебе наконец прислали гонорар? Да?.. Отвечай же! О чем ты только что думал, Стани?
      Демба рассеянно взглянул на нее.
      - Где был ты мыслями? Уже в Венеции?
      - Нет. У тебя.
      - Брось, не лги. Я прекрасно знаю, что ничего не значу для тебя. Я для тебя слишком молода, и слишком глупа, и слишком...
      Стеффи бросила взгляд в зеркало. Ее правая щека была сплошь багровым ожогом. Много лет тому назад, когда она была еще ребенком, ее мать однажды поливала бензином угли в очаге, чтобы развести огонь, как это делают в Вене многие хозяйки. Девочку она при этом держала на руках, и у нее загорелось платье. Стеффи сохранила об этом память на всю жизнь. Ожог безобразил ее, она это знала. Никогда не выходила она на улицу без вуали.
      - А теперь я хочу знать, что с тобою. Не гляди так тупо в пространство!
      - Ничего, дитя мое. Мне нужно сейчас идти дальше. Я хотел только посмотреть, как ты поживаешь.
      - Полно, полно! - досадливо сказала Стеффи. - Посмотреть, как я поживаю! Точно это интересует тебя! И вообще, не называй меня никогда "дитя". Мне шестнадцать лет. Мне ты можешь все рассказать. Я знаю, тебя что-то гнетет. О, я тебя знаю, Стани! Никто на свете не знает тебя лучше меня. Когда у тебя худо на душе, ты приходишь ко мне и глядишь в пространство. Тоска ли тебя грызет, ярость ли одолевает, неприятности ли какие-нибудь случаются, всегда ты приходишь ко мне. Когда Соня написала тебе то письмо, ты ко мне пришел. Прежде, когда ты еще жил у нас, ты тоже приходил ко мне, когда тебе было слишком холодно в своем кабинете. Вот в эту комнату, здесь всегда было натоплено. И расхаживал взад и вперед, и учился или декламировал древних, integer vitae... - как дальше?
      - Integer vitae scelerisque purus8... - говорил Демба в полузабытьи.
      - Да... scelerisque purus. Вот именно. А я сидела в углу и готовила уроки, бухгалтерию, арифметику, товароведение... О чем ты грезишь, Стани? Ты совсем не слушаешь меня. Отчего ты так пристально смотришь на стол? О чем ты грезишь, скажи?
      - Да. Может быть, я грежу, - сказал Демба тихо.-Вероятно, все это только сон. Я лежу, искалеченный и разбитый, где-нибудь на больничной койке, а ты, и твой голос, и эта комната - все это только предсмертный бред.
      - Стани! Что это значит? Что ты говоришь?
      - Может быть, меня мчит в эту минуту по улицам карета "скорой помощи", или же, быть может, я все еще лежу в саду на земле, под орешиной, и у меня поломан позвоночный хребет, и я не могу встать, и в голове у меня проносятся последние видения...
      - Стани, ради Бога, не пугай меня! Что случилось?
      - Integer vitae scelerisque purus... - тихо сказал Демба.
      - Я боюсь! - простонала Стеффи. - Что случилось? Теперь ты мне должен это сказать.
      - Тише! Кто-то идет, - быстро шепнул Демба. В дверь просунула голову фрау Прокоп.
      - Я не помешала? - спросила она шутя. - Как поживаете, господин Демба? Надеюсь, хорошо? Стеффи, я хотела тебе только сказать: суп простынет. Господин Демба, не пообедаете ли с нами?
      - Спасибо, фрау Прокоп, я уже пообедал.
      - Мама, - сказала Стеффи, - иди, поставь мой обед в духовку, я приду потом. Мне нужно поговорить с господином Дембой... А теперь говори, сказала она, когда мать ушла, закрыв за собой дверь. - У меня остается мало времени. Через час я должна опять идти в контору.
      Демба смущенно рассмеялся.
      - Не знаю, что на меня нашло. Сегодня утром я тоже был не Бог весть как хорошо настроен, но все же ни на мгновение не вешал носа и не терял бодрости, хотя мне почти ничего не удавалось, за что я ни брался. "Брался" - недурно сказано! - Демба рассмеялся коротко и хрипло.-Язык иногда положительно бывает остроумен. "Брался" - это в самом деле не совсем подходящее слово. Скажем: к чему ни прикасался... Нет! За что ни хватался... тоже нет! Черт побери, чего ни предпринимал... Так будет правильно! Итак, все, что я ни предпринимал, ускользало у меня из рук... Опять! Мой собственный язык издевается надо мною. Все, за что я ни брался, ускользало у меня из рук. Превосходно! Право же, превосходно! Язык отличается юмором висельников. Но это было не так, я хотел сказать: все, что я сегодня ни предпринимал, не удавалось мне.
      - Я тебя не понимаю, Стани.
      - Но ведь это же очень просто! Мне ничто не удавалось, но все же я не терял мужества - вот что я хотел сказать. Только теперь это нашло на меня. Я был почти сентиментален. Не правда ли? Я признаюсь тебе: я был близок к тому, чтобы положить свою голову на колени к тебе и заплакать. Так было у меня тяжко на душе! И, в сущности, без причины. Право! Вся эта история совсем не так трагична.
      Он поглядел неуверенно в лицо девушке, несколько раз кашлянул смущенно и затем продолжал:
      - Ты единственный человек, Стеффи, которому я доверяю. Ты умна и мужественна и умеешь молчать. Ты мне поможешь. Сейчас я вел себя немного странно, не правда ли? Но это был только припадок слабости, и он теперь прошел. Не думай, что эта история меня сколько-нибудь волнует.
      - Так скажи же наконец, что случилось, Стани? - спросила испуганная девушка.
      - Я, видишь ли... Коротко говоря, полиция разыскивает меня.
      - Полиция! - Стеффи Прокоп вскочила.
      - Да не кричи ты! Ты весь дом переполошишь. Она совладала с собою и понизила голос до тихого лепета.
      - Что ты сделал?
      - Совершил преступление, дитя мое, - сказал Станислав Демба равнодушным тоном. - Этого я не могу отрицать. Но мне не удается почувствовать стыд. Я могу говорить о нем совершенно спокойно. Мой разум и моя логика ободряют его. Только полиция против него восстает.
      - Преступление?
      - Да, детка. Я продал одному антиквару три книги из университетской библиотеки. То есть продал я только две, третью я сегодня утром отдал даром. Не смотри же на меня так разочарованно! Теперь ты меня, наверное, презираешь... В таком случае нет смысла продолжать рассказ.
      - Почему ты это сделал, Стани?
      - О Боже милостивый, почему! Я писал работу об идиллиях Кальпурния Сикула и его "Нарах legomena". Исследование нескольких аграрных терминов, встречающихся у этого Кальпурния Сикула. Смысл их спорен, и в остальной латинской литературе они не попадаются. Для этого мне понадобились некоторые источники. Кое-что я получил из университетской библиотеки. Но три старинных драгоценных книги хранитель не хотел мне выдать на дом. Однако они мне были нужны, и я поэтому просто унес их, спрятав под пальто.
      - А теперь полиция...
      - Из-за этого? Да нет же! Это было больше года назад. И в университетской библиотеке никто и не вспомнил про эти книги. Их, может быть, хватились бы, если бы кто другой опять потребовал их. Но я за десять лет был первым, кому они были надобны, это мне сказал тогда библиотекарь. Так эти-то три книги я унес. Работу через три месяца закончил. Я опубликовал ее в большом специальном журнале. Она обратила на себя внимание. Разгорелась оживленная полемика насчет одного слова, для которого я предложил новое толкование. Меня хвалили и на меня нападали. Я получал много писем. Профессор Гаазе в Эрлангене и профессор Майер в Граце отстаивали мой взгляд, а знаменитый Рименшмидт в Геттингене назвал мое исследование остроумным. Говоря по совести, я набрел на правильный путь не благодаря остроумию: речь шла о древних крестьянских выражениях, а мои родители и предки были крестьянами, и у меня есть ясновидение в этих вещах. Заплатили мне за эту работу так, что покрытыми оказались лишь издержки на чернила, перья и бумагу и, пожалуй, еще на несколько папирос, которые я выкурил за работой. Переведенный мною роман для служанок дал мне ровно в двенадцать раз больше. За это я оставил себе две книги. У кого я их отнял? Они стояли бы без пользы и в пыли в углу университетской библиотеки, и только каталог знал бы про их существование.
      - Но полиция, Стани! Полиция! - взмолилась в отчаянии Стеффи Прокоп.
      - О Боже, полиция! Если бы только это, она бы меня не беспокоила, из-за этого я бы к тебе не пришел. Нет, не в этом дело. Оно сложнее. Я расскажу тебе все. Теперь мне гораздо легче говорить! Слушай!
      Но он не продолжал рассказа, а подошел к окну, выглянул на улицу и тихонько свистнул.
      - Ну? - спросила Стеффи. Он обернулся.
      - Да. На чем же я остановился? Три книги, да. Первые две я продал полгода тому назад. У меня были долги. Я отнес книги к букинистам на Иоганнесгассе и Вайбурггассе. Но там за них ничего не хотели заплатить. Эти люди ничего не понимают. На старинные книги они тратятся мало. Один из них хотел купить их на вес.
      Я случайно узнал имя одного библиофила в Хайлигенштадте. Этот чудак не то коллекционер, не то торгаш. Я пошел к нему. Он действительно разбирается в книгах. За одну он заплатил мне пятьдесят крон; через месяц, когда мне опять понадобились деньги, я получил за вторую сорок пять крон. Книги стоили больше, особенно вторая, но, как бы то ни было, это были приемлемые цены.
      Третью книгу я не хотел продавать. Это был великолепный экземпляр семнадцатого столетия, Кальпурний Сикул, изданный типографией "Эншеде и сыновья" в Амстердаме, с интерполяциями, глоссами, примечаниями на полях и гравюрою на титульном листе, исполненною Артом ван Гельдерном. Переплет был украшен четырьмя камнями и резьбою из слоновой кости, довольно значительной ценности.
      Книгу эту я хотел сохранить для себя. И я не выпускал ее из рук, все время не выпускал, как ни нуждался в деньгах. А в деньгах я нуждался почти постоянно. Однажды, в январе месяце, мне пришлось так туго, что я был принужден в самую лютую стужу отнести свое зимнее пальто в ломбард. Но книги я все-таки не продавал, пока вчера не услышал эту историю про Соню.
      Ее я тоже должен тебе предварительно рассказать. Я рассказываю тебе все. Я так устал, Стеффи, и мне приятно все рассказывать. Мы последнее время часто ссорились. Соня и я, это ты знаешь. Отношения наши изменились. Но этому я не придавал значения; я знал, что на Соню иногда находит блажь. Ее знакомству с Вайнером я тоже не противился. У меня это своего рода высокомерие. "Разве может у меня что-нибудь отнять этот Вайнер?" - думал я. Ведь он напыщенный дурак. Я никогда еще не слышал от него ни одного слова или мысли, на которые бы стоило отвечать. При этом он труслив, и хитер, и эгоистичен. Я говорил себе: пусть она сама разберется, какая ему цена.
      А вчера вечером я пришел к ней на квартиру. Ее не было дома. Но на столе - два упакованных чемодана. Я спрашиваю квартирную хозяйку, в чем дело. "Да ведь фрейлейн уезжает". - "Вот как? - говорю я. - Куда?" Хозяйка этого не знает. Я был в полном недоумении. "В отпуск? - думаю я. - Но ведь пора слишком ранняя. И к тому же она бы мне, наверное, что-нибудь об этом сказала". Оглядываюсь по сторонам и вижу выдвинутый ящик письменного стола, и в нем сверху лежит большой конверт фирмы "Кук и сын".
      Беру конверт и раскрываю его. В нем - два круговых билета. Один - на ее имя, другой - на имя Георга Вайнера, студента юридического факультета.