А позор ли? Ужас ли? Неужели Иван Макарович может желать для людей плохое, а пристав Вишневецкий - хорошее? Ведь он хотел посадить в тюрьму Валерия Всеволодовича и следил за ним, как собака Пальма за утками.
      Тесно в голове Маврика. Ему иногда очень трудно дышать, а поговорить не с кем. Разве только с Артемием Гавриловичем, да и то... Можно ли довериться ему во всем?
      Дни стоят ясные, а кругом тучи. Вчера к тете Кате приезжал помощник пристава. А сегодня тетя Катя ушла в полицию. Уходя, она сказала:
      - Маврушенька, как мы неосторожны с тобой. Иван Макарович оказался вовсе не тем человеком, за которого мы его принимали.
      - А каким? - тревожно спросил Маврик.
      - Когда узнаю, скажу. Я, наверно, скоро вернусь из полиции. Жаль, что сам пристав уехал в Пермь. Он вежливее. Побудь дома.
      И ушла. Но Маврик не стал сидеть дома. Он побежал к Артемию Гавриловичу. И Артемий Гаврилович сказал:
      - Поймали одного из тех, с кем скрывался Валерий Всеволодович. Его заставляют сознаться, что он Бархатов.
      - Какой Бархатов? - дрожащим голосом спросил Маврик.
      - Да тот, что был у тебя в гостях. И твою тетю Катю пригласили в полицию, чтобы она узнала его.
      - И она... она, вы думаете, Артемий Гаврилович, узнает его? - спросил Маврик, трепеща всем телом.
      - Не знаю, - уклонился от прямого ответа Кулемин. - Но если это он, то как она может не узнать? Не узнает она, заставят узнать тебя.
      - А вы думаете, меня тоже...
      - Уверен!
      Маврик умолк, теребя листки герани, росшей на подоконнике дома Кулеминых.
      - Иван Макарович так изменился за этот год, и я не узнал его, когда он приехал к нам, - заговорил снова Маврик. - А теперь он, наверно, еще больше изменился, и я, наверно, совсем-совсем не узнаю его.
      Кулемин вдруг схватил Маврика и посадил его к себе на колени. Точно так же, как это делал Иван Макарович.
      - Тебе нельзя не узнать его, - наставительно сказал Маврику Кулемин. - Не узнаешь ты, узнает "Саламандра".
      - Какая саламандра?
      - Страховой агент Шитиков, который заходил к вам, когда у вас был Бархатов. Узнавай... узнавай... Его теперь так и так ты не спасешь.
      Тетя Катя вернулась из полиции радостная.
      - Ты знаешь - это не он. Это совсем другой человек.
      Но Маврик был уверен, что это был он и тетя Катя не захотела его узнать, и Маврик решил спросить ее подробнее, но за окнами послышались голоса:
      - Барклай! Ты нам нужен!
      Это был Юрка Вишневецкий со своими уланами.
      - Зачем? - спросил Маврик через окно.
      - Выйди. Ты нужен, - позвали они.
      - Иди, иди, Мавруша... Они хотят, чтобы ты узнал его, но ты не узнаешь в нем Ивана Макаровича...
      Маврик вышел на улицу. Его потянули за руки. Юрка сразу же объявил:
      - Поймали каторжника, а он не хочет говорить, что это он. А ты узнаешь его? Пойдем.
      И Маврика привели.
      - Вот он, Толлин. Барклай.
      - А-а-а! Здравствуйте, мой маленький друг... - сказал помощник пристава и протянул руку. - Одну минуточку. - Он позвонил настольным колокольчиком с костяной ручкой.
      В ответ на звонок полицейский ввел мужчину со связанными руками, с синяками на лице. Рукав его пиджака был наполовину оторван.
      - Узнаешь? - спросил помощник пристава.
      - Нет, - ответил Маврик.
      - Как же нет? Ты всмотрись. Разве это не сапожник Иван Макарович Бархатов?
      - Нет, - обрадованно повторил Маврик.
      - Не может быть, это он.
      - Если не верите, можете спросить "Саламандру"...
      - Какую саламандру?
      - Того, что страхует дома от пожара...
      - А-а-а... Шитикова. Непременно, непременно, как только вернется. Он, кажется, был у вас, когда приезжал к тебе твой друг сапожник. Где же он?
      - В Чердыни, - твердо ответил Маврик. - Его тогда отвез на пристань Яков Евсеевич Кумынин. Можете спросить, если не верите.
      - Нет, зачем же - я верю...
      Когда увели арестованного и помощник пристава остался вдвоем с Мавриком, был задан новый вопрос:
      - Тебе нравится твой сапожник?
      - Очень, - ответил Маврик.
      - Он хороший человек?
      - Да, - не задумываясь ответил Маврик.
      - Я так же думаю, - сказал помощник пристава. - Я очень доволен, что Бархатов хороший человек. Беги, мой друг. Играй.
      И Маврик убежал, твердо зная, что теперь он тоже такой же политический, как Иван Макарович, как Валерий Всеволодович.
      Неделю спустя пришла открытка из Чердыни от Ивана Макаровича. Он писал: "Дорогой бараша-кудряша, в Чердыни тоже не повезло, и я поехал на Волгу. Найду же где-нибудь городок, где можно будет открыть сапожную мастерскую..." Далее он передавал поклон Екатерине Матвеевне и сожалел, что она перекармливает отличного песика Мальчика, который может зажиреть и превратиться в ленивую дворняжку.
      Как мог Иван Макарович оказаться в Чердыни и зачем - Маврик не мог и представить. Может быть, открытку написал кто-то другой? Это вернее всего.
      Посоветовавшись с тетей Катей и с Артемием Гавриловичем, он снес открытку в полицию и передал самому Вишневецкому, вернувшемуся из Перми.
      Этот вертлявый враль счастливо вывернулся, рассказав, как на Омутихинском пруду он был избит, связан и обезоружен. Ему поверили. Его благодарили.
      - Вот, - сказал Маврик, - про Ивана Макаровича говорят, что он будто бы убежал с Валерием Всеволодовичем за границу. А он вовсе не убегал. Читайте, пожалуйста, Ростислав Робертович.
      Вишневецкий прочитал открытку. Поблагодарил Маврика. А потом, оставшись один, он постарался поверить, что человек, бежавший с Тихомировым, не был Бархатовым, а всего лишь походил на него приметами, имевшимися в деле. И очень хорошо, что бежавшие не пойманы. Вишневецкому не хочется, чтобы они попадались... А если попадутся, тогда, пожалуй, ему придется скрываться самому. Ведь он же обманул губернатора.
      Между тем Бархатов и Тихомиров благополучно перебрались за границу. Об этом уведомила сестру Елена Емельяновна, прислав ей из Праги каталоги зубоврачебных принадлежностей, читая которые умеючи можно было узнать не так уж мало.
      Бархатов не долго проживет за границей. Он вернется в Россию под новой фамилией, как только будет добыт хороший паспорт и отрастет борода, достаточная для того, чтобы выглядеть солидным человеком из коммерческого мира.
      А о Валерии Всеволодовиче сообщали газеты. Он дал о себе знать первой же появившейся статьей. Его по статье узнали близкие ему люди, узнали и те, кто называл его "неуязвимый трубадур". Теперь это прозвище охранки получило особое звучание.
      X
      Для успокоившегося Маврика весна могла стать хорошей. Иван Макарович во всех случаях на свободе. Тетя Катя сумела объяснить приставу, как произошло знакомство с Бархатовым и почему он привязался к ее племяннику. Она также, ссылаясь на открытку, поколебала пристава в причастности Бархатова к политике.
      - Если бы он был таким, - сказала она, - зачем бы ему так открыто писать о себе нам? Ведь мы-то ему никто, как и он для нас чужой человек.
      И пристав окончательно поверил, что за Бархатова он тогда в вершине пруда принял другого человека.
      Весна могла стать хорошей, а лето еще лучше. Герасим Петрович предложил пасынку пожить в Омутихе у бабушки Ирины. Туда же будут по субботам наезжать отец и мать с маленькой Иришей, которой тоже нужен воздух. И Маврик ждал переезда в деревню. Она его манила и потому, что в одной версте, на мельнице, будут жить Тихомировы, и он может хоть каждый день встречаться с Викторином, Владиком и видеть Леру. Все складывалось очень хорошо, да нескладно сложилось. Новая учительница, заменившая Елену Емельяновну, заявила матери Маврика, Любови Матвеевне:
      - У меня, госпожа Непрелова, нет времени возиться с вашим ленивым сыном и тянуть его за уши, лишь бы перевести в третий класс. Он будет оставлен на второй год.
      Любовь Матвеевна, вернувшись из школы, накричала на Маврика. Отчим на этот раз во всеуслышание назвал его петрушкой и лодырем. Мать плакала и обещала запереть опозорившего семью Маврика на все лето в квартире и, как арестанту, разрешать ему выходить один раз в день во двор. Любовь Матвеевна напомнила Маврику и об Иване Макаровиче:
      - Еще тогда, еще в Перми, я запрещала тебе видеться с этим сапожником... А ты... ты обманул мать... Ты хочешь прямо из школы в "золотые роты". Если тебя в девять лет вызывают в полицию, так в десять ты будешь сидеть против старого кладбища, - намекала она на пермскую тюрьму.
      Маврик выплакал все слезы. Он сидел, забившись в угол темной комнаты на сундуке, где спала Васильевна-Кумыниха, когда она жила у Непреловых.
      Казалось, что в жизни у Маврика уже не будет ничего хорошего. Он петрушка, он лодырь. Его дорога в "золотые роты".
      Как жить теперь, тетя Катя? Почему ты не приходишь? Или ты тоже сердишься на второгодника, который опозорил и тебя?
      Нет, ты торопишься, Маврик. Твоя тетя Катя не сидит сложа руки. Она уже побывала в школе и пообещала, что к осени ее племянник будет знать все необходимое для перехода в третий класс. И в школе сказали, что переход в третий класс Толлина будет решен в первых числах августа.
      Но и это еще не все, что произошло и о чем не знал Маврик. У него нашелся друг, куда более сильный и влиятельный. Друг, которому Мавриков папа должен был сказать:
      - Здравствуйте, ваше превосходительство... Милости прошу. Проходите, чем обязаны?
      Этого друга Маврика папа не мог не назвать вашим превосходительством, потому что жена генерала тоже "превосходительство". И когда Варвара Николаевна Тихомирова пришла к Непреловым, она сказала:
      - Ничего особенного, Герасим Петрович и Любовь Матвеевна, не произошло. Маврикий и не мог не остаться на второй год. Такой уж он у вас... фантазер и мечтатель... Моя невестка Елена знала эти особенности мальчика и занималась с ним и с другими после уроков, а новенькая учительница не захотела или не сумела поступать так...
      Герасим Петрович не смел сесть при генеральше. Годы солдатчины вбили ему в голову и последующие годы не выбили из нее страх перед "превосходительствами", независимо от того, при лампасах "они" или без них. И он говорил только "так точно" и "как изволите". Маврику жаль было папу, и он стыдился за него.
      Варвара Николаевна сказала:
      - И незачем ему переходить в третий класс этой школы, немногим лучшей, чем нагорная. Этой осенью открывается прогимназия с приготовительным классом. И если вы, Герасим Петрович, не будете против, то ваш сын, уверяю вас, выдержит экзамен в приготовительный класс на круглые пятерки.
      - Как изво... как вам будет угодно, ваше превосходительство, ответил Герасим Петрович.
      - Да, - подтвердила Любовь Матвеевна. - Это самое лучшее. Маврик, где ты?
      Но Маврик не появлялся.
      - Он придет сегодня же ко мне, и я поговорю с ним очень серьезно и очень строго, - сказала, уходя, Варвара Николаевна.
      XI
      Маврик вскоре отправился к Тихомировым.
      Лера встретила его молча, но сочувственно. Ее глаза не оправдывали второгодника, но в них не было презрения к нему.
      Она провела его к бабушке.
      - Вот что, государь мой Маврикий Толлин, - начала Варвара Николаевна, усадив Маврика в креслице против себя. - Ты уже достаточно взрослый и мужественный человек, и у тебя найдутся силы, чтобы взять себя в руки. Нужна таблица умножения или не нужна, я не буду выяснять, как это делала Лена, твоя учительница Елена Емельяновна. Я тоже не буду убеждать тебя, почему всякий человек... всякий человек, - повторила она, - должен... я говорю, должен и обязан уметь хорошо читать, грамотно писать. Моим детям и моим внукам мне этого никогда не приходилось доказывать. Не буду доказывать и тебе. Ты должен, ты обязан, а когда вырастешь, узнаешь, почему ты должен и обязан. А теперь... Теперь тебе нужно отдохнуть. Две недели. Ни о чем не думать. Переехать в деревню. Бывать у нас на мельнице. Кататься с внуками на Бяшке, которому не нужна никакая таблица умножения, потому что он осел. А через две недели ты каждый вторник и каждый четверг утром будешь приходить ко мне. Я не буду с тобой заниматься. Я буду тебя спрашивать и задавать тебе уроки. А теперь... Танечка, - обратилась она к горничной, - проводите гимназиста Толлина и не расспрашивайте его ни о чем, чтобы он не растерял то, что я ему сейчас положила в голову.
      Маврик побежал к тете Кате. Вбежав, он сказал:
      - Я поступаю в приготовительный класс, и мне нужно не через две недели, а сейчас... сию же минуту садиться за уроки! Таблица умножения, тетя Катя, это же чепуха... И если я научился бить из рогатки без промаха в копейку, так уж читать-то... писать-то... и считать... - не договорил он, потому что ему не хватало воздуха, сел за свой столик и начал с самого начала: "Осень! Осыпается весь наш бедный сад. Листья пожелтелые по ветру летят..."
      Ни Санчик, ни Ильюша, ни тетя Катя с этого дня не могли оторвать его от чтения, письма и счета. Он подымался и садился за стол в восемь утра и прекращал свои занятия, когда свисток звал на обед.
      Это было трудно. Это было невозможно трудно. Часы издевались над ним. Их маятник качался так же, а стрелки шли медленнее. Иногда они словно примерзали к циферблату. А он читал.
      Доброе солнце не щадило его. Оно заглядывало в окошко, смеялось и манило на улицу. А он закрывал шторой окно и твердил:
      - Шестью шесть - тридцать шесть. Шестью семь - сорок два...
      Собака Мальчик, к которой так был внимателен он, не платила ему тем же, жалобно подскуливая и тоскуя по своем добром хозяине, мешала писать. А он писал, не пропуская букв, не позволяя им выскакивать за тесные линеечки строк.
      Санчик, с которым он вырос, которому он помогал учиться в первом классе на круглые пятерки, тоже находил возможным для себя громко вздыхать за окном, и, вместо того чтобы увести Мальчика, он принимался уговаривать его не лаять и этим тоже мешал. И пусть. Маврик все равно выучит и те стихотворения, которые не задавались в школе и которые не нужно было заучивать наизусть.
      Уж коли брать, так брать себя в руки...
      А тетя Катя? Есть ли на земле кто-то ближе ее?.. Может быть, и будет, но пока нет... Так и она входит в большую комнату и советует сделать маленький перерыв, выйти во двор или пристает с выдуманными делами. А он, заткнув уши, решает труднейшие примеры на все четыре действия.
      И только один человек из всех, один приходит и спрашивает - не изменил ли он своему слову, не поддался ли он чему-нибудь?.. А потом садится вместе с ним и начинает учить то, что он знает, и то, что ему уже не надо учить. Но ему это надо, потому что нужно для его друга.
      - Ах, Иль, как хорошо, что мы с тобой встретились тогда в Перми, в Козьем загоне. Козел теперь я. Загоняй меня, загоняй...
      Маврик обнимает товарища, потом просит его побыть злющей Манефой, а сам остается учеником.
      И тот скрипучим голосом Манефы вызывает его и спрашивает сердито, придирчиво... То - сколько будет восемью семь... То велит вычесть в уме из девяноста трех шестьдесят девять, а сам смотрит на маятник часов и проверяет, быстрее ли стал считать Маврик. И снова задает трудное-претрудное и замечает каждую, даже самую маленькую, ошибку, которую бы, наверно, пропустила и Манефа, потому что настоящая дружба не признает поблажек.
      Так было до отъезда в Омутиху, но и в Омутихе слышен громкий свисток завода, и никакое журчание речки, никакие пескари, ни крупные налимы, за которыми успешнее охотиться утром, с вилкой, насаженной на палку... ничто не могло заставить взявшего себя в руки, достаточно взрослого и мужественного человека изменить самому себе.
      И когда Лера, которая может его заставить сделать все, даже переплыть огромный Мильвенский пруд, пришла в деревню Омутиху и сказала: "Тебя ждут на мельнице, я приехала за тобой на Бяшке" - Маврик ответил:
      - Сейчас засвистит, Лера... А до свистка нельзя.
      И свисток засвистел.
      - Поехали, Лера. Теперь я могу...
      И они ехали в маленькой тележке. Ленивый ослик прытко бежал на мельницу, его, как и Буланиху, возвращающуюся домой, тоже не нужно было понукать.
      Как чудесны летом омутихинские поля, как сладко пахнет травами! Как хорошо, что не Викторин и не Владик приехали за ним, а она. Она, сказавшая ему дорогой, как взрослая взрослому:
      - Я уважаю вас, Толлин. Вас нельзя не уважать...
      Ой, как приятно слышать от Леры эти слова! Какой гордостью закипает его сердце! И он готов любоваться собой. Но в это время они проезжают мимо того места, где Иван Макарович разоружал пристава Вишневецкого. И Маврику вдруг становится стыдно за себя. Что сделал он? Какой подвиг им совершен? Что произошло? Ничего особенного - просто-напросто ленивый ученик Толлин нагнал своего успевающего сверстника Киршбаума. Только и всего.
      Походить на Ивана Макаровича Бархатова не так-то легко и просто...
      Ч А С Т Ь Т Р Е Т Ь Я
      ПЕРВАЯ ГЛАВА
      I
      В Мильве открылся и успешно работал кинематограф, названный "Прогресс". Для тех, кто впервые видел на экране движущихся людей, волнующееся море, шевелимые ветром листья деревьев, бегающих животных и все, что стало большой ожившей фотографией, этот электротеатр оказался волшебным без преувеличений.
      Люди, не выезжавшие из Мильвы, а таких было множество, увидели не только другие города, но и другие страны. Семья Шишигиных, открывая "Прогресс", не ошиблась в предпринимательских расчетах. Сеансы, особенно вечерние, давали большие прибыли. Появилось сравнительно доступное зрелище, если не считать спектаклей комаровского общества любителей драматического искусства. Ради этих редких спектаклей нужно было терять весь вечер, получше одеться и тоже платить за билет. А за что? Что там увидишь? Переодетых знакомых людей с наклеенными бородами, с нарумяненными лицами, подчерненными бровями, которые изображают князей, боярынь, купцов, помещиков... А в "Прогрессе" уплатишь пятиалтынный - и за полтора часа насмотришься такого, что и за три дня не перескажешь. Убийства гладиаторов... Съедение крокодилами обнаженной красавицы... Бой живого быка с живым тигром... Глупышкин прыгает из окна третьего этажа на проходящий воз, с воза скачет в другое окно... Это же - умереть, уснуть как здорово!
      А знаменитый "Пате-журнал", который "все видит, все знает"! Париж и живые парижане. Натуральный пожар с жертвами. Наводнение в Голландии. Работа слонов в Индии. Охота на китов. Карнавал в Венеции. Живой настоящий царь Николай Второй, маленький щупленький, в настоящем Питере. Фабричный труд в Англии. Страхование рабочих в Германии.
      Хозяева "Прогресса" Шишигины, заботясь о наживе, доставая новейшие картины, и не представляли, как они расширяли познание мильвенцев, добрая половина из которых не читала и не писала. Экран "Прогресса" стал окном, пусть не таким широким, но все же окном в большой мир. И многие, смотревшие в это окно, впервые в жизни спросили себя: "А так ли мы живем?" Шишигины, не поверили бы, если бы кто-то им сказал, что "Прогресс" ускоряет приближение их конца, что они продают не билеты на право входа в кинематограф, а торгуют опасными для них познаниями. И что даже такие безвинные картины, как "Ямщик, не гони лошадей", как "У камина", которые, казалось бы, должны вызывать сочувствие к неразделенной или угасшей любви, будят другие чувства. Чувства ненависти к богатым бездельникам, которым некуда спешить и некого любить, которые сидят одиноко в роскоши и переживают, как печально догорает камин.
      Появившийся кинематограф позволил побывать людям в закрытом для них мире богатых людей и увидеть его не сочинительски-книжно, а фотографически-правдиво. И этот мир озлоблял. В нем люди ели, пили, любили, разъезжали по балам, по морским райским берегам, утопали в богатстве, изнывали от безделья, искали наслаждений... И простой народ следил не за одним лишь сюжетом, но и за тем, что сопутствовало сюжету. За теми невиданными подробностями, неслыханными деталями, которые неизбежно проникали на экран. И эти подробности развенчивали устройство жизни, распределение благ и в душах тех, кто не задумывался над этим, твердя, как покойная бабка Толлиниха, что все от бога, что кому что дано, тем будь и доволен. А экран ломал эти представления. На экране показывалось, как один разоряет другого, как торжествует в мире мошенничество и грабеж.
      В жизни мильвенской детворы "Прогресс" стал самым заманчивым развлечением, и увиденное там переходило в жизнь, в игры, повторялось в школах, училищах. Появился таинственный Зигомар - сотни "зигомаров" появляются в школах. Показали картину о неуловимой Соньке Золотой Ручке на стенах в женской гимназии возникают отпечатки золотой руки.
      Учредитель гимназии Всеволод Владимирович Тихомиров, считающий политехническое образование обязательным, старался дать как можно больше знаний своим питомцам. Хотя и бесспорно, что всего не узнать и не изучить, но стремиться знать и уметь как можно больше необходимо каждому. Это и стало основой созданной им гимназии.
      Наиболее любознательным было рассказано о кинематографе все, что знал о нем Всеволод Владимирович. И этого оказалось достаточно, чтобы Маврикий Толлин загорелся желанием создавать свои картины. И если у него нет аппарата, которым снимаются эти картины, если даже обычный фотографический аппарат является предметом недосягаемых мечтаний, то почему бы не вообразить, не представить, какие картины он мог бы снять и показать. Первая картина называлась бы "Приготовительный класс". В ней бы он с удовольствием посмеялся над собой и над другими. Можно бы показать, как он, маленький хвастунишка, выскакивает после каждого экзамена и показывает матери пальцами рук - пять. Как на другой день после экзаменов, когда-еще стояла жара, он поспешил обновить свою первую гимназическую шинель. Как глупо он появился в ней на Ходовой улице, желая, чтобы все знали, что теперь он Гимназист.
      Ильюша щеголял тогда в форменной фуражке, которую мог тоже бы не надевать до начала учебного года.
      Кажется, все это было давным-давно, а в общем-то совсем недавно.
      Если б у Маврика был даже обыкновенный фотографический аппарат, то и им бы можно было наснимать множество снимков и составить из них интересные альбомы, страницы которых навсегда бы сохранили то, что прошло и ушло. Ушло навсегда.
      Каким бы волнующим мог стать альбом о старом и новом доме!
      И Маврик, вместо того чтобы учить уроки, воспользовавшись тем, что дома никого нет, принимается листать в своем воображении несуществующий фотографический альбом...
      II
      На первом снимке сидит тетя Катя у печки, на низенькой скамеечке, которую ей подарил Терентий Николаевич. Сидит и думает о старом доме. На снимке хотя и нельзя показать мыслей, но можно дать надпись: "Кому продать дом?"
      На другом снимке отчим Маврика уговаривает тетю Катю продать дом фирме "Пиво и воды", потому что дом стоит на ходовом месте и в дни получек рабочие обязательно забегут выпить пива.
      Тетя Катя не может решиться. Она помнит, что наказывала бабушка, умирая. Нельзя такой известный в Мильве дом продать под "распивочную и на вынос".
      Открывается новая страница альбома. На новой странице появляется Всеволод Владимирович Тихомиров. Он говорит, что, конечно, богач Болдырев может заплатить за дом дороже, чем гимназия... Но ведь, кроме денег, есть еще и добрая слава, добрая память.
      Тут отчим Маврика говорит, что фирма "Пиво и воды" согласна набавить за дом еще тысячу рублей... И тетя Катя уже колеблется. Но...
      Но страница перевертывается, и на ней гимназист Маврикий Толлин. У него совершенно серьезное лицо и совершенно нахмуренные брови. Он говорит:
      - Папа, неужели ты не помнишь, как просила бабушка, умирая, чтобы ей с дедушкой было не стыдно зайти в свой дом, когда тетя Катя продаст его?
      На лице Всеволода Владимировича появляется хорошая, как всегда, улыбка. Глаза его блестят еще больше, чем стекла очков. Он хочет обнять Маврика. А Маврик произносит такие слова, которые, как острый топор, разрубают все. Он говорит:
      - Неужели дедушка с бабушкой могут войти в свой дом, где находится пивная?
      Тетя Катя вздрагивает. Вздрагивает и папа. Не вздрагивает только Маврикий Толлин. Он гордо стоит, как князь Серебряный перед Малютой Скуратовым.
      Наверно, все это не так хорошо получилось бы на снимках, но все равно, что-то получилось бы... Во всяком случае, можно бы снять, как тетя Катя решает продать дом под гимназию и в знак этого подает свою руку Всеволоду Владимировичу, а Маврикий Толлин торжественно разнимает руки. И это крепче купчей крепости, которая составляется нотариусом Шульгиным.
      А потом новые страницы. Новые снимки.
      Плачет тетя Катя. Крепится, но тоже не может сдержать себя гимназист Толлин в летней фуражке с белым чехлом, в летней блузе с блестящими форменными пуговицами, подпоясанной ремнем с пряжкой, на которой три буквы - ММГ.
      Ломается крыша старого дома. На чердаке все еще лежат пучки лучины, которые нащепал дедушка. Выдираются гвозди старого пола. Скатываются бревна стен.
      И всё... Все соседи. Все мальчики - Коля, Федя, Санчик, Яктынко, Сактынко, Ильюша - и все-все жалеют старый дом.
      Грустно стоит на дворе за сараем старый пароход. Ломают и его. Затем на месте парохода роют яму и гасят в ней известь.
      Прощай пароход. Прощай дом. Но...
      Но приходит Всеволод Владимирович и говорит:
      - О чем же вы, Екатерина Матвеевна?.. Разве ломают, а не перестраивают ваш дом? Разве пропадет хоть одна половинка кирпича, разве хорошие, старые сухие бревна не станут досками, рамами нового дома, новой гимназии?
      И слезы сохнут на тети Катином лице. И тетя Катя улыбается. И есть чему. Потому что на других снимках видно, как подымаются стены новой гимназии, как поднялась она, белая, оштукатуренная, трехэтажная, с красивым куполом на углу, с лепными украшениями, с балконом на одном фасаде и с четырьмя колоннами на другом, где главный и самый парадный вход.
      Снимок отрывного календаря. На календаре уже 1 августа, и в доме работают маляры. Как жаль, что на снимках нельзя показывать краски. Ничего, и так видно, каким красивым стал старый дом.
      Память и воображение Маврика листают страницу за страницей альбома, который мог бы быть... А на страницах новые снимки. Некоторые из них тоже шевелятся, как в "Прогрессе", а иногда и разговаривают.
      Множество народа. Пришли почти все родители. Господа и простые. Торжества открытия. А потом, пятнадцатого августа...
      Опять листок из календаря.
      Маврик и его товарищи входят в новое здание. Светлые классы. Широкие коридоры. Не верится, что здесь когда-то стоял дом, где жил Маврик, где болел корью, где лежала в гробу бабушка... Зачем вспоминать об этом? Теперь стоит здесь дом для всех, для многих. Если б знал об этом Иван Макарович!
      III
      Кажется, это было давным-давно, а в общем-то совсем недавно. Эти годы минули, как месяцы летних каникул. Тетя Катя поселилась в маленькой квартирке на тихой улице в Замильвье. Если бы не Киршбаумы, она бы жила у сестры во флигеле.
      Жизнь тети Кати теперь совсем одинокая. Маврик не так часто бывает у нее. Он подрос. А когда закончит гимназию и уедет в Томск вместе с Ильюшей Киршбаумом в технологический институт, тетя останется совсем одна-одинешенька.
      Родня да и посторонние люди от души советуют ей выйти замуж. Женихи есть. Целых три. Один служит на почте. Второй - лесничий. Тоже вдовец. И третий, самый настырный, Даниил Феоктистович Судьбин. Одна фамилия что стоит. Не зря Екатерине Матвеевне сказали, что от Судьбина, как от судьбы, не уйдешь.
      У Даниила Феоктистовича свое дело. Мастерская, и даже две. Товар всегда в спросе. Он гробовщик. Единственный на всю Мильву. Остальные пробовали было зашибать копейку на смертях своих ближних, да Судьбин не дал ходу никому. Сам на смертях жил - покойников обирал.
      Екатерина Матвеевна на предложение Судьбина ответила мягко и необидно:
      - Не подхожу я вам, Даниил Феоктистович, а чем - позвольте не объяснять.
      И все опять сказали, что, значит, такова судьба. Значит, это все предначертано свыше.
      Но кем предначертано? Неужели есть кто-то, который предначертывает судьбы? Как же у него хватает времени предначертать каждому свою судьбу, если только в одной Мильве столько тысяч судеб? Для этого же нужна огромная контора, куда больше, чем заводская!
      Может быть, этим занимаются ангелы?
      Может быть. Но как они пишут судьбы? Неужели как вздумается, так и пишут? Наверно, так. Если бы это было иначе, то как бы первый ученик Санчик Денисов мог, окончив три класса школы, не попасть хотя бы в городское училище, а пошел рассыльным на завод? Почему? Неужели тому, кто писал его судьбу, захотелось такого способного мальчика лишить образования и заставлять разносить бумажки.
      А почему балбесу Игорю Мерцаеву судьба пожелала дать велосипед? И не один велосипед, но и ружья, настоящие сабли, электрический свет в доме и настоящую охотничью собаку? И это считается справедливым? И за это нужно благодарить судьбу?
      Конечно, Игорь должен благодарить судьбу, но Санчику-то за что ее благодарить? За три рубля, которые он получает в месяц, носясь по улицам? Или за то, что еще бабушка Митяиха не слегла и добывает на паперти копеечки и куски?
      Маврикию Толлину хотя и грех жаловаться на судьбу, но и благодарить ее не за что. Он сыт, одет, учится, переходит в третий класс гимназии, так это же благодаря деньгам, а не судьбе. Конечно, можно говорить, что и деньги даются судьбой. Значит, вор, который их ворует, вовсе не виноват, что он вор, а виновата судьба, предписавшая ему быть вором? Зачем же его, а не судьбу наказывают тюрьмой?
      На это никто и никогда не ответит, как никто не ответил, почему бог, начиная с Адама и Евы, все испытывает и испытывает людей, придумывая им всякие соблазнительные ловушки, а потом без конца наказывает и пугает людей.
      Разве нельзя было сразу предначертать им хорошую судьбу и уберечь от греха? Зачем понадобилось ему выращивать яблоки познания добра и зла?