НИКОЛАЙ ПЕРЕЯСЛОВ
      УРОК КИРИЛЛИЦЫ
      Роман-алфавит
      "...Слово АЗБУКА состоит из двух букв: АЗ - я, БУКИ - что-то неопределенное в будущем, чего не знаешь наверняка. Раньше была загадка: "Буки-букашки, веди-таракашки, глаголь-кочерыжка". Ответ - кочерга. Почему, я так и не понял..."
      Из рубрики "Детский уголок"
      в газете "Тверская жизнь".
      Я снова на большом нуле,
      И что-то разъяснять неловко,
      Да, жизнь заключена в ЧИСЛЕ,
      А СЛОВО - только расшифровка...
      Сергей ХОМУТОВ.
      Глава А (1).
      - ...АЗия мы, Алексей, А-зи-я! Ну какая мы, на хрен, Европа? Ты вот сам посуди: может, потому-то у нас и идет всё наперекосяк, что на нас, как французские панталоны на русских солдат при императоре Павле, все время пытаются натянуть какую-то несвойственную нам культуру! Ну вот ты посмотри: что у нас осталось исконно своего, незаемного? Одни только матюки, да и те нам принесли из глубины Азии ордынцы, всё же остальное навязала Европа! - с ожесточением обгладывая куриный окорочок, убеждал меня известный писатель-почвенник Василий Николаевич Горохов, прославившийся своими повестями о крестных ходах, совершенных им в ближние и дальние монастыри России, которые он подписывал трехсоставным псевдонимом - Василь-из-Кундер.
      Кундеры - это небольшое сельцо недалеко от Самары, на правом берегу Волги, моя и Василия Николаевича малая родина. За пределами области оно известно главным образом тем, что рядом с его околицей из подножия Жигулевских гор бьет несколько весело булькающих источников целебной минерализованной воды, которая, как утверждали страждущие, успешно лечит геморрой, кариес и трудно проходимые запоры. В шестидесятые годы здесь были выстроены два санатория-профилактория на пятьсот койко-мест каждый. Зимой их связывала с Самарой санная дорога через замерзшую Волгу, по льду которой неторопкие мохноногие лошадки таскали устланные старыми половиками деревянные сани, летом от берега до берега сновали резвые серые катерки, а весной, когда ходить и ездить по потемневшему льду было уже нельзя, в плавать ещё нельзя, любителей кундерской минеральной доставляли к месту лечения за небольшую плату темно-зелеными армейскими вертолетами.
      Горохов уехал из Кундер около тридцати лет назад на учебу в пединститут, однако после его окончания домой возвращаться не стал женился на москвичке, осел в столице и начал писать свои повести. Я же после окончания кундерской средней школы поступил в Самарское культпросветучилище на библиотечный факультет, на котором то с большим, то с меньшим успехом доучился практически почти до диплома, но перед самой защитой вдруг загремел в армию. Вообще-то у нас из училища до окончания учебы на службу не призывали, но я, по своей глупости, закрутил тогда на глазах у всех опупенный роман с Галкой Шипиловой - красивой длинноволосой девахой, приезжавшей каждый день в училище на сверкающем импортном мотоцикле, которая, как утверждала молва, была то ли двоюродной, то ли троюродной племянницей тогдашнего самарского губернатора Константина Титова, - и, видимо, во избежание ненужных жизненных коллизий для именитой родственницы, с меня, вопреки правилам, сняли бронь, и отправили сначала в волгоградскую учебку, а в декабре девяносто четвертого - прямиком в город Грозный.
      Новый тысяча девятьсот девяносто пятый год я встречал на площади Минутка, выволакивая на себе из-под огня москвича Фиму Таракьянца, затем, благодаря своему библиотечному образованию, был переведен в Моздок штабным писарем, где и просидел вместе с выписавшимся чуть позже из ростовского госпиталя Фимкой до самого дембеля.
      Возвратившись домой, я благополучно защитил диплом библиотечного работника и, не отыскав следов исчезнувшей из Самары Галочки, вернулся в свои Кундеры и устроился работать в библиотеку расположенного неподалёку села Рождествено, где и проторчал безвылазно три с лишним года, кое-как перебиваясь на убогую библиотекарскую зарплату да привыкая к одиночеству. Санатории, откуда в годы моего детства гремел жизнерадостный голос Пугачихи, стояли полупустые и притихшие, сверстники мои поудирали из Кундер кто в Самару, кто в Тольятти, а кто и вообще на край света, благо все границы и страны стали нынче открыты для жаждущих обрести себе не такую непредсказуемую родину, как Россия, а потому почти единственной отдушиной для меня на все это время сделались книжки. Я штудировал Толстого, Достоевского, Булгакова, перечитывал по несколько раз Гоголя и Олешу, открывал наугад Пушкина, Пастернака и Рубцова, вчитывался в Розанова, Ильина и Бердяева, но так и не смог отыскать для себя вразумительного ответа на то, чем именно идущая ныне по второму кругу Чеченская война лучше того сытого семидесятилетнего мира, который обеспечивало этой республике (как, впрочем, и всем остальным её подругам по СССР) пребывание в столь яростно проклинаемой сегодня всеми советской "тюрьме народов". Не смог я найти ответ и на то, почему декларируемая в течение вот уже десяти с лишним лет на каждом углу демократия не позволяет сыну оператора котельной (то бишь попросту говоря - кочегарши) рассчитывать на взаимную любовь даже с троюродной племянницей губернатора российской области. И не потому ли, подумалось мне, наша самая читающая страна в мире почти в одночасье отшатнулась от своей великой литературы, что её высокие, но абстрактные истины оказались абсолютно не приложимыми к реалиям нашей внезапно понёсшейся, словно автобус по ухабам, жизни?
      Стояли Новогодние праздники, проходя с работы и на работу заснеженной сельской улицей, я смотрел на соседские дворы, где веселилась отпущенная на каникулы ребятня, и странным виденьем грядущей поры вставало вдали все пришедшее после: все мысли веков, все мечты, все миры, всё будущее галерей и музеев, все шалости фей, все дела чародеев, все ёлки на свете, все сны детворы. Весь трепет затепленных свечек, все цепи, всё великолепье цветной мишуры...
      ...Всё злей и свирепей дул ветер из степи...
      И я вдруг отчетливо понял, что, просиживая дни в полупустой библиотеке села Рождествено, я никогда в своей жизни ни на какие вопросы не отвечу, а потому, порывшись в записных книжках армейской поры и отыскав там адрес незабвенного Фимы Таракьянца, я написал ему письмо с просьбой разузнать, не найдется ли для меня какой-нибудь возможности устроиться в столице. Месяца полтора-два я с нетерпением заглядывал в почтовый ящик, а потом, как это обычно и случается, забыл о своем "запросе", переключившись мыслями на какие-то текущие местные дела. Однако в начальных числах августа наш бессменный почтальон Тишкин все-таки принес мне ответ, в котором Фимка для начала обзывал меня несколько раз мудаком, а потом говорил, что если бы я сразу же после дембеля рванул в белокаменную, то уже бы давно заработал себе на небольшую квартирку, служа в охранной службе какого-нибудь банка или офиса. А теперь все самые лучшие места уже заняты и, чтобы подыскать что-нибудь достойное, придется хорошенько покрутиться, но для этого, мол, мне надо приехать в Москву самому и походить по различным конторам. Ночлег и интересное время провождение на эти дни он берёт на себя, ну, а удачу возлагает на Бога...
      Прочитав письмо Таракьянца, я тут же написал заявление на отпуск и побежал к нашей заведующей Эльвире Марковне.
      - Ну что ж, ну что ж, - в раздумии произнесла она, ознакомившись с моей просьбой. - Это, наверное, даже кстати, что ты едешь в столицу. Весьма кстати... Я тут как раз пробила в Управлении культуры разрешение открыть при библиотеке музей нашего писателя-земляка Василия Горохова, и мы с ним договорились, что он передаст нам для этой цели часть своего личного архива. Вот ты его у Василия Николаевича и заберешь, я думаю, это будет сделать нетрудно. Так что можешь считать эту поездку командировкой...
      Она дала мне листок с телефоном Горохова, подписала заявление на отпуск и даже пообещала по доставлении гороховского архива решить вопрос с возмещением дорожных расходов. После этого я побросал в дорожную сумку кое-какие манатки, купил в подарок Фимке бутылку лучшей в России водки "Расторопша" самарского завода "Родник" и на всякий случай - вдруг он живет с сестрой или матерью (я это, честно говоря, как-то совершенно забыл) коробку самых лучших в стране конфет шоколадной (опять-таки, блин, самарской) фабрики "Россия", а затем переплыл на катере на левый берег Волги, вскочил в первый же идущий в столицу поезд, в котором нашлось для меня свободное место, залез на верхнюю полку и чуть менее суток, сжимаясь под серой простыней, гордился пространством за то, что росло на дрожжах, и уже следующим вечером звонил в обитую черным дерматином бронированную дверь Фимкиной квартиры в одном из новеньких домов на Марьинском бульваре всё разрастающейся столицы.
      Из-за того, что район Марьино, где жил Таракьянц, был, как мне пояснил один встретившийся мужик, только недавно построен Лужковым на месте бывших полей аэрации ("- Ну, говносборников, бля... Сюда раньше со всей Москвы дерьмо сваливали...") и люди ещё не успели разобраться в его не совсем четкой планировке, на поиски нужного мне дома ушла целая куча времени, но поскольку, выезжая вчера из Самары, я не решился беспокоить друга телеграммой с просьбой о встрече, то теперь был вынужден искать его жилище самостоятельно, плутая среди новостроек и выслушивая самые противоречивые советы встречных.
      Но вот, наконец, мой палец утопил черную кнопочку звонка, за дверью послышались чьи-то шаги, звякнули какие-то запоры и цепочки, и я оказался в объятиях своего боевого товарища.
      - Лё-ёха-а! Ты-ы! Ну, ва-аще-е прикол! - орал он дурным голосом, таща меня за собой внутрь квартиры. - Пацаны, знакомьтесь, это мой армейский корефан Лёха! Он меня, бля, в Грозном на себе из-под обстрела выволок, когда меня там чехи подстрелили! В натуре! Как мешок картошки с базара, объявил он сидящей в одной из комнат компании, в которой, между тем, были отнюдь не одни пацаны.
      - Лёха, Лёха, Лёха, без тебя нам плохо, - тут же протренькал на гитаре один из сидевших на диване пацанов.
      - Но теперь-то, слава Богу, можно выпить и за Лёху, - продекламировала ему в лад соседка по дивану - девица в короткой черной майке с белой надписью на груди: "Prigov - eto Pushkin segodnya!"
      - Ты не удивляйся, что они тут все в рифму шпарят, - подавая стакан с водкой, пояснил Таракьянц. - Это студенты Литературного института, друзья моего брата Борьки, - кивнул он на широкоплечего курчавого парня, пытающегося в эту минуту открыть бутылку сухого вина, пропихнув карандашом внутрь пробку.
      - А он сам - тоже поэт? - уточнил я.
      - Он? - на мгновение задумался Фимка, и честно признался: - А хрен его знает! Он такой жуткий модернюга, что его писанину нельзя толком отнести ни к стихам, ни к прозе, вот сам потом увидишь!
      Курчавому брату Фимки наконец удалось протолкнуть пробку вглубь горлышка, пустовавшие стаканы были наполнены, и компания потянулась ко мне чокаться. Затянувшись пару раз сигаретой, которую курила девица в черной майке, гитарист лениво тронул струны и запел. Пропустив потонувшее в окружающей болтовне начало, я вдруг поймал какие-то показавшиеся мне знакомыми интонации и прислушался к песне внимательнее:
      ...Какие повсюду
      ужасные цены,
      напиться в дымину
      и то денег нет.
      За нашим бокалом
      сидят - бизнесмены
      и девушек наших
      ведут в кабинет...
      - Это что - переделанный "поручик Голицын"? - наклонившись к Фимке, спросил я полушепотом.
      - Ну да, - кивнул он. - Они же тут все постмодернисты, а главный творческий принцип постмодернизма - это пародирование всего написанного предшественниками, обыгрывание широко известных в народе произведений, скрытое цитирование чужих строк, использование популярных персонажей и тому подобное трюкачество, причем, как правило, с опусканием любой используемой темы до уровня рядовой хохмы. Вон сидит главный идеолог и теоретик постмодернизма Слава Бройлерман, - указал он кивком головы на рыжего, с какими-то грязноватыми и, как сказала бы моя украинская бабушка, засмоктанными прядями длинных волос юношу в парусиновой куртке, который, думая, что его никто не видит, запихивал тайком ото всех во внутренний карман два банана со стола. - Нынешней зимой он опубликовал в "Литературке" нашумевшее исследование о современной любовной лирике - "Болеет фаллос одинокий", а два месяца назад выпустил книгу статей "Котлета в тексте", в котором объясняет основы своего направления. Скрытая в тексте цитата, говорит он, это практически то же самое, что и запеченная в тесте котлета можно жевать вместе с тестом, не различая вкусовых составляющих, а можно чувствовать вкус теста и вкус мяса по отдельности. Если захочешь, я дам тебе потом почитать, там есть кое-что любопытное... А вон тот, стриженный под призывника, в темных очках, это, как говорит Борька, гордость всей нашей завтрашней литературы - Гектор Анаврин. Правда, нынешней весной его отчислили из института за неуспеваемость, он там завалил экзамен по русскому языку, но при этом сумел повернуть дело так, что это только прибавило ему популярности. Он ведь теперь говорит всем, что его выгнали за творческую независимость, - то есть за то, что, мол, он "не укладывался в общепринятые стереотипы". Хотя Борька вон говорит, что, если не заваливать экзамены, то сейчас если за что и выгоняют, то как раз за то, что ты в эти стереотипы "укладываешься". Но - не случайно он написал роман о рекламе, видимо, знает это дело, если даже свою неудачу сумел обернуть победой! Другого кого-нибудь выгони из института, так у него на этом событии всей судьбе абзац придет, а у Анаврина, наоборот - взлёт популярности начался. "Самый загадочный писатель поколения тридцатилетних", - пишут теперь в предисловии к его книгам. Я, правда, прочитал пока только одну из них, да и то раннюю - "Секс по домофону". Ничего, помню, забавная такая вещица... А вот в июньском номере "Нового мифа" за этот год напечатан его роман "На задворках Великой Ичкерии", так я, блин, тебе честно скажу: не дочитал его даже до середины - фигня полнейшая, какие-то сваленные в кучу анекдоты плюс длиннющие цитаты из научно-популярных брошюрок о буддизме. А весь сюжет, бля, заключается в том, что Давыдов с Нагульновым прибыли в Грозный создавать колхоз имени Шамиля, пьют там целыми днями чачу, трахают чеченок и, вызывая время от времени дух Джохара Дудаева, обсуждают с ним, как им поскорее присоединить к Чечне Индию, назначить махатм звеньевыми и бригадирами, а самим погрузиться в затяжную нирвану... Бройлерман говорит, что это - самая знаковая вещь для поколения сегодняшних двадцатипятилетних, и что они от неё прямо-таки тащатся...
      - Это вы там не обо мне ли? - услышав свою фамилию, повернул к нам голову идеолог постмодернизма.
      - И о тебе тоже, - кивнул головой Фимка. - Я рассказываю Лёхе о вашем направлении, ну и объясняю ему, кто есть кто в постмодернизме. Если не лень, так дополни меня - ты в этом лучше разбираешься.
      Прихватив со стола стакан с недопитым вином, критик нехотя поднялся и, перейдя в наш угол, присел на пустующий стул.
      - И что вас интересует в постмодернизме?
      - Да вообще... Проиллюстрируй, так сказать, примерами. Можно даже из своего собственного творчества. Ты же, кажется, не только статьи пишешь, но и прозу?
      - Пишу, а как же... Сейчас вот как раз заканчиваю большой роман под названием "Огонь, вода и медные трупы".
      - Трубы? - переспросил я.
      - Трупы, - уточнил он.
      - А почему они медные?
      - А ты посмотри на эти блестящие лбы в Кремле или в Думе. На лицо, так сказать, нашей сегодняшней власти...
      - Так это будет роман о политике?
      - В какой-то мере, да. Я даже хотел его сначала назвать "Деньги, капиталы, гранты" - тебе это название ничего не напоминает?
      - Ну как же... "Дети капитана Гранта", точно?
      - Точнее некуда. Современная жизнь России - это ведь такое же плавание по океану политики и блуждание по джунглям экономики, как и путешествие героев Жюля Верна по морям и континентам. Но только я бы не хотел, чтобы мою работу воспринимали слишком узко - я ведь пишу собственно не о политике, а о том, как законы литературы проявляют себя в реальной жизни. Ну, вот возьмем, к примеру, нашу сегодняшнюю эпоху - это буквально время, которое началось после модернизации политической системы страны, то есть оно уже само по себе, в силу чисто хронологических законов оказывается ничем иным как периодом пост-модернизма. А значит, и всё развитие этой эпохи не может протекать никак по-другому, кроме как по законам этого метода искусства. То есть на смену настоящим героям должны прийти их пародийные тени, на смену глубокой любви - порнография, на смену высоким идеям - голая развлекательность, и так далее. И в принципе, если внимательно оглядеться вокруг, то всё это уже и на самом деле так...
      В то время, пока мы с Бройлерманом разбирались в премудростях постмодернизма и других новомодных литературных течений, младший Таракьянц сгонял в ближайший магазин за выпивкой и, поддержанное выставленной мною на стол "Расторопшей" пиршество перешла на новый уровень. Правду сказать, передать какие-либо отчетливые подробности этого загула я бы не смог, помню только, как кто-то опять пел какие-то полуузнаваемые песни, кто-то лез ко мне со своими стихами, кто-то бегал за водкой... Так продолжалось целых два или даже три дня, пока однажды утром вдруг не раздался длинный междугородный звонок и кто-то срочно потребовал Фимку к телефону.
      - Ну че, Лёх, - задумчиво скребя небритую три дня щетину на щеке, проговорил после разговора приятель. - У меня в Арзамасе невеста... И у нее, бля, как раз послезавтра день рождения. Сам понимаешь, я должен там показаться... Это всего на несколько дней, так что ты и заскучать не успеешь. Можешь все это время жить здесь, наши старики летом торчат на даче и мешать тебе никто не будет, но если надоело пить и хочешь заняться делами, то Борька тебя отведет к Пифагору.
      - Кому-кому?
      - Деду нашему - Панкратию Аристарховичу Пивогорову. Он большой любитель гостей, так что можешь оставаться у него столько, сколько потребуется.
      - Если только он его не умучает, - добавил слышавший наш разговор Борька.
      - Чем? - повернулся я к нему.
      - Да числами. Он у нас немного на математике "поехал" - ищет во всем числовую основу.
      - Так это, наверное, даже любопытно! - опрометчиво провозгласил я. Только сначала мне надо найти моего Василя-из-Кундер и забрать у него бумаги для музея... - и я полез искать записную книжку с телефоном Горохова, а через час с лишним, договорившись с ним о встрече, прихватил с собой по пути в пакет несколько бутылок пива и отправился к нему на дачу за архивом...
      - ...Сам посуди, - вещал между тем далее Василий Николаевич, поедая курицу, - государственность нам, как утверждают учебники, принесли Рюрик со Свенельдом, христианство - константинопольские купцы, алфавит - Кирилл и Мефодий...
      - Но ведь солунские братья за свой труд по созданию кириллицы признаны Православной Церковью равноапостольными, - решился я нарушить его монолог и вставить возражение. - А вы им это же самое деяние как будто в упрёк ставите...
      - Да это всё так, это верно, что они признаны и святыми, и равноапостольными, это верно, - возобновил свою скороговорку Горохов. - Но вот же в самом их житии говорится, что в Херсонесе Константину, то бишь Кириллу, удалось найти "Евангелие и псалтирь, русскими письменами писана" это, по-твоему, как надо расценивать, а? Я думаю так, что русская грамота существовала и до создания кириллицы, мы ведь вовсе не были безписьменным народом, но Европа и тут нам, пускай и в лице христианских подвижников, а всё равно подсунула своё вместо нашего... Нет-нет, ты только не торопись возражать, - предостерег он, видя, как я непроизвольно дернулся что-то говорить. - Ты ещё сколько в Москве пробудeшь?
      - Не знаю, - пожал я плечами, прикидывая в уме, на сколько у меня может хватить остающихся после загула денег. - Может быть, недели полторы, две...
      - Ну и хорошо, и достаточно. Походи по выставкам, по вечерам поэзии, послушай концерты современных артистов - и ты сам увидишь, насколько всё вокруг перестаёт быть русским.
      - Так а при чем здесь Кирилл и Мефодий? - не понял я.
      - А при том, - поднял вверх перст Горохов, - что, как пишут сегодня газеты, "создание славянской письменности великим гуманистом Средневековья Константином-Кириллом Философом послужило началом включения славянского мира в общеевропейский культурный контекст". Ты уловил подоплёку? Получается, что Кирилл и его брат как бы освятили своим делом традицию принесения в Россию культуры с Запада. Вот мы и хватаем, ничтоже сумняшеся, то идеи декабристских заговоров, то теории Маркса-Энгельса, то рекомендации Сороса.
      - Ну так, может, дело вовсе не в том, откуда эти идеи приходят, а в том, что мы их хватаем, не осмысливая? Я тут недавно у кого-то, кажется, у Вильгельма Гумбольдта, вычитал, что язык - это не просто средство межчеловеческого общения или передачи функциональной информации, но самая настоящая программа грядущего бытия народа. То есть - выражение апостола Иоанна "в начале было Слово" означает не только то, что Бог является первопричиной появления всего сущего, но и то, что нематериальное слово, раскодируясь, предопределяет собой и нашу материальную жизнь.
      - Это так, это так, тут я с тобой стопроцентно согласен. Ведь наши святые отцы тоже всегда говорили, что язык - это Божий замысел о народе.
      - Совершенно верно, - кивнул я. - И хоть в народе и говорят, что, сколько раз ни произноси слово "халва", а во рту от этого слаще не станет, на деле всё обстоит далеко не так однозначно. И если десять лет подряд на каждом углу кричать слово "свобода", то на одиннадцатый произойдет или революция, или перестройка. Свидетелями чего, собственно говоря, мы сегодня и являемся в нашем Отечестве, не так ли?
      - Что я могу тебе на это сказать? - вскинув свои реденькие брови, ответил мне вопросом на вопрос Горохов. - Вполне возможно, что ты абсолютно прав. Но чтобы уметь отстоять свою правоту перед оппонентами, мало опираться на интуицию, нужно обладать знаниями. Так что используй дни пребывания в Москве на полную катушку - походи по букинистическим магазинам, полистай учебники древнерусского языка, монографии славистов. Попробуй сопоставить языковые реформы с общественно-политическими событиями, тут тебе может открыться очень много любопытного... Короче, поизучай этот вопрос. Хорошо было бы сходить в какой-нибудь лицей на пару уроков кириллицы, но сейчас лето и у них наверняка каникулы, - и он потянулся к отложенной было на тарелку курице.
      Я в это время как-то неловко двинул под стулом ногой и зацепил поставленный рядом с собой пакет с бутылками, которые до сих пор не знал, как предложить писателю.
      - Что это там у тебя, - встрепенулся, услышав звякнувшее стекло Горохов, - пиво? Нельзя, нельзя, брат, губить свою душу алкоголем, душа должна быть всегда готова предстать пред Судией. Ты вот сам подумай призовёт Он тебя, допустим, сию вот минуту пред лице Свое, а от тебя кислым пивом несёт. Каково-то ты себя будешь чувствовать перед Ним?.. Что, говоришь? Не кислое? За какое число? Точно? Ну хорошо, тогда открой мне бутылочку, а то что-то курятинка немного жестковата. Ты, кстати, не желаешь отведать крылышко?
      - Нет пока... - помотал я головой. - Да и сегодня среда ведь, вы разве посты не соблюдаете? - удивился я, вспомнив написанные им православные повести.
      - Ну, среда, - покаянно согласился Василий Николаевич. - Ну и что же такого, что среда? Ты, Алексей, запомни: не человек для поста, а пост - для человека... А то мы как-то опять слишком уж буквально, по-европейки ко всему подходим, а русский человек - он ведь всё по-особенному понимает, его душа шире установленных канонов... Да ты давай-то, давай сюда пиво, что ты его в руке держишь, тебе же так неудобно! - он с удовольствием припал к горлышку открытой бутылки и, опорожнив её примерно до половины, захрустел косточками столь опрометчиво отвергнутого мной крылышка.
      - Так что же делать, Василий Николаевич? Как жить, чтобы Россия не превратилась в провинцию Европы?
      Я взял в руки приготовленную для транспортировки в Кундеры, туго перетянутую веревками, картонную коробку из-под телевизора "Samsung", в которой находились предназначавшиеся для кундерского музея бумаги Горохова, и попробовал её на вес. Писательский архив был откровенно тяжелым.
      - Как это, что делать? - замер тем временем с не донесенной до рта курицей Василий Николаевич. - Спасаться надо, Алексей, спасаться. Что мы ещё можем делать в этой жизни? Помнишь, как батюшка Серафим Саровский учил: "Спасись сам - и рядом с тобой тысячи спасутся..."
      Куриный жир золотыми каплями блестел в его седой бороде, остановившиеся на мне глаза фанатично горели, и весь он в эту минуту показался мне удивительно похожим на иконописного апостола Павла.
      - ...Да оставь ты, ради Бога, это пиво! - не сдержавшись, вдруг с сочувствием произнёс он, видя, как я беру во вторую руку пакет с остающимися там бутылками. - Оно же тебе только мешать будет - ни перехватиться поудобнее, ни руку сменить. А так всё посподручней будет ящик тащить - вишь, какой он неадекватный, - и, услышав сорвавшееся с собственных уст чужеземное слово, болезненно поморщился: - Ох, губители, что с русским языком сотворили! Совсем уже нормальных слов не осталось, сплошная иностранщина.
      Он встал с места, взял у меня из руки пакет с пивом, поставил его на стол и, вынув новую бутылку, ловко сковырнул с неё обратным концом вилки крышечку.
      - Спасаться, спасаться надо, - ещё раз повторил он своим быстрым свистящим полушепотом и, высоко запрокинув голову, так, что стал виден острый, как петушиный клюв, кадык на тонкой шее, забулькал поглощаемым пивом...
      Глава Б.
      ...БУКИнистический был почти пуст, только у дальнего прилавка с медицинской литературой читал какой-то журнал с выцветшей обложкой высокий старик в очках с перехваченными на затылке белой резинкой дужками. Я бы, наверное, и не зашел сюда, если бы название магазина не было выполнено старославянской вязью, увидев которую, я сразу вспомнил свою позавчерашнюю встречу с Гороховым и наш с ним разговор о кириллице.
      "Погляжу-ка, - решил я, перешагивая порог магазина, - может, и вправду попадется чего-нибудь близкое этой теме..."
      Спешить мне было некуда, Фимка почти сразу же после телефонного разговора с невестой умотал в Арзамас, а меня вечером того же дня, практически сразу же после возвращения с гороховской дачи, младший Таракьянц из рук в руки передал своему деду Пифагору.
      - ...Ну че, пустозвоны? - как-то совершенно внезапно возник вдруг тот посреди квартиры, оборвав своим громким и достаточно молодым голосом звучавшую под гитару песню. - Всё тренькаете, всё ля-ля-лякаете? Были бы хоть песни, как песни, а то ведь, небось, сплошные сексуальные страдания... А?.. - обратился он к гитаристу.
      - Ну отчего же, Панкратий Аристархович, - с некоторой долей привычности возразил тот, - есть у нас и песни гражданственного, как вы выражаетесь, звучания. Ну вот хотя бы эта, - он повернулся к своей подружке в черной кофточке и, кивнув ей: "Подпевай", медленно тронул гитарные струны:
      Белеет ли в поле пороша, пороша, пороша,
      Белеет ли в поле пороша
      Иль вешние ливни шумят
      Стоит в Гудермесе Алеша, Алеша, Алеша,
      Стоит в Гудермесе Алеша
      Ичкерии русский солдат...
      - Ну че, дед, нормально? - хохотнул Борька.
      - Да разве же вас, нынешних, поймешь? - сокрушенно развел руками Панкратий Аристархович. - Вот вроде бы то же самое поёте, что и мы когда-то, а ощущение такое, ну... как будто вы при этом, стоит мне на секунду отвернуться, корчите мне рожи и гримасничаете.
      - Ну Панкратий Аристархович, - обиделась певунья в маечке, - вы нас прямо-таки западло держите!
      - Не знаю, - вздохнул старик. - Нет в вас числовой основы. Нету. А без этого человек, как безъякорный парусник - куда его ветром погонит, туда и движется...
      Он оценивающе оглядел компанию и остановился взором на мне:
      - Это ты здесь - волгарь? Поехали ко мне, Фимка просил приютить тебя на недельку, говорил, что ты ему в армии жизнь спас. Так что можешь оставаться на сколько тебе понадобится, места и чая у меня хватит, - и с этого дня я перебрался в похожую из-за высоких потолков и обилия книг больше на библиотеку, чем на жилье, квартиру Панкратия Пивогорова, расположенную в красивом, но облупленном доме с лепными львами и ангелами по карнизу неподалеку от метро "Китай-город".
      Надо сказать, что нынешний мой приезд в Москву - не первый, и несколько лет назад, а если точно, то осенью девяносто третьего, я уже был в столице, куда нас привозили всей группой на пятидневную (но сокращенную из-за начавшейся тогда пальбы по Белому Дому до трёхдневной) экскурсию. Помню, как учившийся с нами безенчукский цыган Ромка Пантелеев впервые увидел в те дни в Москве живого негра.
      - Во, чуваки, глядите, глядите! - закричал он в изумлении, тыча пальцем в идущего навстречу чернокожего парня. - Видали, а?.. Ничего загарчик?..
      - Пантелеев! - прикрикнула на него ездившая с нами в качестве надзирателя проректор по воспитательной работе Галина Семеновна. - Ну как не стыдно! Ты что, ни разу в жизни негра не видел?
      - Живьем - нет, только по телеку, - признался Ромка и уточнил: - А у них, что - весь народ такого цвета?
      - Весь, - буркнула проректорша, возвращаясь к своим прерванным мыслям.
      - Поголовно? - не мог успокоиться Ромка.
      - Ну да, что здесь такого удивительного?
      - Да так, - задумчиво почесал он над ухом. - Просто я тут ненароком подумал... А какие же тогда у них - цыгане, а?..
      Два дня мы ходили гурьбой по разным музеям, галереям и выставкам, были в театре на каком-то скучнейшем спектакле, где со страшной силой гремела музыка, артисты в белых балахонах катались по полу, а между ними ходил изображающий повара персонаж и, заливаясь пьяным смехом, излагал рецепт приготовления жареного колбасуся... Ну и, конечно же, мы не менее часа протоптались на Красной площади, дожидаясь боя курантов да разглядывая наряды снующих вокруг нас иностранцев. Кто знает, может быть, мы ошивались бы там и дольше, задирая головы на сверкающую над Кремлем маковку великовозрастной колокольни Ивана Великого, но тут, угостив нас своим воробьиным холодком, с неба посыпался скупой московский дождик, и свежих капель виноградник зашевелился в мураве, - как будто холода рассадник открылся в лапчатой Москве, так что мы вынуждены были срочно бежать и прятаться в метро...
      Третий же день был свободным от экскурсий, и нам разрешили два часа самостоятельно погулять по городу, запретив при этом ездить к Белому Дому, откуда уже доносились раскаты первых танковых выстрелов. Но, правду сказать, я и не собирался совать свою голову под дубинки обозленных противостоянием омоновцев, а тем более под пули снайперов или танковые снаряды. Я просто бродил по старинным московским улочкам, выбирая места потише, хотя, оказалось, что в нынешней столице таковых практически почти не существует. Куда ни сунься, везде одно и то же - рёв, шум, прохожие проезжих реже, ещё храпит Москва деляг, Тверскую жрет, Тверскую режет сорокасильный кадилляк, а тут еще, хочешь того или нет, а напряженное сознание фиксирует краем уха всё разрастающуюся в центре города танковую канонаду...
      И так, невольно приближаясь к ней, на одной из небольших площадей со сквериком в центре, я чуть не наткнулся лбом на седого, как лунь, академика Ухарева, которого я узнал по торчащему из кармана плаща томику переведенного им году эдак в сорок шестом и с тех пор считавшегося едва ли не более каноническим, чем сам первоначальный текст поэмы, "Слова о полку Игореве". Был это (что являлось очевидным даже для такого неофита как я) довольно плоскостной и одномерный перевод, трактующий многослойную и метафорическую поэму исключительно как воинское повествование о неудавшемся походе Новгород-Северского князя Игоря против половцев. Даваемая академиком трактовка слов и событий была неуклюжа и приблизительна, и не столько проясняла имевшиеся в поэме "темные места", сколько добавляла к ним новой неясности. Так, например, в посвященном Игореву побегу из плена эпизоде есть строки: "Коли Игорь соколомъ полете, тогда Влуръ влъкомъ потече, труся собою студеную росу, претръгоста бо своя бръзая комоня", - которые практически во всех сегодняшних изданиях переводятся следующим образом: "Когда Игорь соколом полетел, тогда Овлур волком побежал, стряхивая собою холодную росу, ибо утомили (в других вариантах перевода - "притомили", "надорвали") они своих борзых коней".
      Таким образом, получается, что метафора скорости ("соколом полетел", "волком побежал") вводится автором поэмы именно тогда, когда реальная скорость беглецов резко замедлилась, ибо, загнав своих коней, они остались вообще без каких бы то ни было средств передвижения, кроме, как говорится, "своих двоих".
      Абсурд, нелепица?
      Если трактовать глагол "претръгоста" как "утомили" или же "надорвали", то - да. Но вот только зачем его так трактовать, если это - довольно ясное (даже для учащихся средних классов - я сам проверял это во время практики в школьной библиотеке!) русское слово, в котором отчетливо прочитывается приставка "пре-", корень "-тръг-" и характерное для глаголов двойственного числа окончание "-ста"? Не считая некоторого преобразования в своей флексийной части, слово это ещё и до сего времени понимается практически так же, как и в XII веке: "пре-тръг-о-ста", то есть - "пере-торг-ов-али", что вряд ли нуждается в каком-нибудь объяснении.
      Таким образом суть данного эпизода оказывается весьма проста: достигнув ближайшего населенного пункта, беглецы обменяли своих взмыленных коней на новых, доплатив соответствующую разницу барышникам, и уже на свежих скакунах полетели дальше. Вот в чем причина появления метафоры о соколе и волке, а также ключ к пониманию того, почему хан Гзак так легко дал Кончаку уговорить себя отказаться от погони. Потому что - она была заведомо бесполезной!
      Половецкая степь, которую, благодаря эпитету "дикая", мы представляем себе чуть ли не абсолютной пустыней, на самом деле таковой почти никогда не была, и многие исследователи отмечают, что уже с VIII - IX вв. в верховьях Северского Донца и его притоков существовало более двенадцати каменных крепостей: "Салтовская, Чугуевская, Змиевская, Дмитровская (на р. Короче), Подлысенковская (на р. Осколе), Волчанская, Коробовская, Кабановская, Мохначская, Гомольшанская, Нежегольская (на р. Нежеголь), Кодковская и Гумнинийская". И хотя ко времени Игорева похода в летописях упоминается уже гораздо меньшее число городов (Донец, Чугуев, Змиев, Шарукань, Сугров и некоторые другие), это вовсе не означает, что бежавший из плена князь ехал со своим проводником по безлюдной местности. Как пишет в четырехтомной "Истории казаков" А. А. Гордеев, "в то время, когда в черноморских степях господствовали половцы, по течению рек Дона, Северского Донца и их притокам жило разбросанное русское население, носившее название "бродников". Население это обслуживало РЕЧНЫЕ ПЕРЕПРАВЫ, жило в пределах степной полосы и служило связью северных русских княжеств с Тмутараканью и морскими путями". Кажется, должно быть понятно, что, находясь на стыке культур двух народов, такие поселения не могли не стать пунктами взаимного обмена между ними различными услугами и товарами. Здесь, в этих "буферных зонах", обитали бежавшие от своих князей смерды и отбившиеся от племени половцы, здесь жили поджидающие выгодного "контракта" русские и половецкие наемники, работали кузнецы и оружейники, нанимались проводники для походов в Степь и переводчики для визитов на Русь, проводились регулярные торги и ярмарки. В Брянской области, например, по дороге на упоминаемый в русских летописях город Трубчевск одно из сел ещё и доныне носит древнее название Переторги, в основе которого лежит тот же самый глагол, который мы видим и в "Слове о полку Игореве" - "претъргоста", т. е. "переторговали..."
      Однако академик считался официальной "совестью нации", много говорил о спасительной роли культуры, входил в десятки комитетов в защиту и поддержку демократии и был удостоен целой коллекции каких-то бутафорских орденов на лентах, отрабатывая которые, не задумываясь ставил свою подпись под всевозможными воззваниями и письмами, требовавшими напечатать Пастернака, отменить прописку, освободить Витухновскую, легализовать проституцию, "раздавить гадину" и "голосовать, а то проиграешь".
      Когда я его увидел, академик задумчиво стоял спиной к расстреливаемому зданию Парламента и кормил, отламывая от белой булочки крошки, копошащихся возле его ног голубей. Впервые видя так близко от себя живую "совесть нации", я, как столб, остановился перед Ухаревым и стоял, разглядывая его, как разглядывают в парках гипсовые фигуры сохранившихся со времен эпохи соцреализма женщин с веслом и пионеров с горнами, удивляясь тому, как такой непрочный материал мог достоять аж до наших дней, удерживаясь всего лишь на тонюсеньких прутиках.
      - Я где-то читал, - произнес, обнаружив мое внимание к нему, Ухарев, что птицы очень чувствительны к орудийным залпам... Думаю, чертой подлинно культурной нации как раз и является её гуманное отношение к нашим "братьям меньшим".
      - А к старшим? - непроизвольно вырвалось у меня.
      - Что? К каким старшим?
      - Ну, к людям, - повторил я, кивая в сторону чадящей впереди черным дымом головешки Верховного Совета.
      - А-а, к лю-юдям... - задумчиво протянул академик, кроша булочку. Люди со временем всё поймут, они - существа мыслящие... Просто сегодня наша культура ещё напоминает собой одежду с чужого плеча. Штаны спадают, рукава болтаются, плечи висят, но зато нигде ничего не жмет и очень свободно! - он подчеркнул интонацией последнее слово и на некоторое время величественно замер, созерцая голубиное пиршество. - Но ничего, ничего, - договорил он чуть погодя, - мы ещё дорастем до требуемого размера, не вечно же нам быть в недомерках... Пройдет совсем немного времени - и нам окажутся впору и постмодернизм, и концептуализм, и гей-искусство...
      - ...Простите, вы что-нибудь ищете? - вернул меня из блужданий по прошлому голос девушки-продавщицы и, оглядев длинные прилавки, словно бы крупной драконьей чешуей или цветной черепицей, покрытые книгами, я возвратился в реальность и вспомнил, ради чего именно я пять минут назад зашел в букинистический магазин, и кивнул:
      - Да, что-нибудь о кириллице. Исследование, курс лекций, материалы научных чтений по данной теме... Найдется?
      Девушка смущенно пожала плечами и покраснела.
      - Не знаю... Я здесь работаю совсем недавно и ещё слабо ориентируюсь в фондах. Но я сейчас спрошу у Арона Григорьевича - он в этом магазине уже лет пятьдесят и помнит о каждой брошюрке на складе. Обождите, я мигом, - и она юркнула в еле приметную дверь между стеллажами, а я остался стоять у прилавка и глядеть на возвышающиеся до самого потолка ряды книжных корешков. Стало даже казаться, что это вовсе и не книги, а темные плотные волны, которые только что перекатили через мол и теперь "стремительным домкратом" падают вниз. Нечто похожее я однажды читал в стихах у раннего Багрицкого, правда, запомнил только четыре строчки:
      Там, где выступ холодный и серый
      Водопадом свергается вниз,
      Я кричу у безмолвной пещеры:
      - Дионис! Дионис! Дионис!..
      Конечно, вспоминая сегодня присвоенное нам в недавние времена определение "самой читающей страны в мире", я понимаю, что в интеллектуальном плане мы выше других народов не были, тут преувеличения ни к чему. Но в том-то, скорее всего, и состояло наше отличие от остального мира, что книги нам были нужны больше, чем еда, тряпки и даже деньги. Помнится, хотя мы тогда у Таракьянцев и поддавали почти беспрерывно, но я в связи с каким-то спором подумал, что основное отличие социализма от капитализма заключается вовсе не в форме собственности на средства производства, а в том, что социализм формировал собой идеалистов, а капитализм - материалистов. И хотя, казалось бы, это именно мы в наших советских школах и вузах твердили в обязательном порядке, что "первична материя, а вторично сознание", но сам-то этот закон Маркс вывел, опираясь не на что-нибудь, а на опыт товарно-денежных отношений, тогда как наш социализм строился исключительно в опоре на идейный фундамент. Именно поэтому такое первостепенное значение для нас имели кино, книга, театр, песня, поэзия. Мы даже гимн себе в те годы сочинили: "Нам песня строить и жить помогает". Не технический прогресс, не деньги, не наука, не компьютеры, а - песня... Разве сравнишь это с западным искусством, опора в котором делается единственно на материальные факторы: кулак, пистолет, доллары, телесные удовольствия, на сообразительность ума, в конце концов, но только не молитву, не на дух, не на веру и не на совесть?
      Теперь вот, к сожалению, в нашей жизни тоже вышли на первое место колбаса и мерседесы. И мы сразу же перестали быть самостоятельным этносом и начали неумолимо превращаться в просто одних из многих...
      - ...Я, молодой человек, конечно, извиняюсь, но мне сказали, что вас интересует творение Константина Философа и его брата? - прервал мои мысли появившийся из внутренних помещений старик, и, судя по тому, что из-за его спины выглядывала ходившая за ним молодая продавщица, это и был тот самый Арон Григорьевич, который помнит о каждой имеющейся на складе брошюре. Так вот, если вы действительно хотите постичь глубины кириллической азбуки, а не просто собираете тома под цвет обоев, то я могу вам предложить вот это, - и он трепетно протянул мне толстоватую потрепанную книгу с безжалостно сорванной кем-то обложкой и, похоже, не всеми страницами.
      Так оно при ближайшем рассмотрении и оказалось. Потеряв обложку, книга вместе с ней утратила и своё название, и имя автора - и вообще она начиналась с семнадцатой страницы, имела несколько вырванных листов в середине и была мне несимпатична!
      - И сколько вы за неё хотите? - спросил я скорее просто так и, перевернув несколько затертых страниц, остановился глазами на подвернувшихся строчках.
      "...Однако хорошо известно, что знаки древнеславянской азбуки по своей природе двойственны, - излагал там неведомый автор. - Каждый Знак есть Буква-Число, а точнее: Число-Буква. В такой последовательности возникает эзотерический алфавит, сначала Число, а затем Буква-Слово... Письменный Знак, следовательно, являет собой синтез: Число+Буква. А если учесть, что каждая Буква выражается Словом, то можно записать: кириллический Знак есть Слово+Число... По существу своему каждый Знак кириллицы представляет собой Символ, а вся азбука - это целостная знаковая система... Если развернуть кириллический Знак и представить его в виде Букв-Слов и Букв-Чисел, то сразу обнаруживается много странностей... Азбучные Слова-Числа в древности представляли как первоэлементы, из которых слагается духовное Мироздание. Но Вселенная и Человек, мир открытый и скрытый существуют не раздельно, а слитно, поэтому в славянской азбуке в явном Знаке светится тайный смысл. Диалектический подход позволяет подобрать ключи к дешифровке всей структуры образно-числовых символов. В первую очередь необходимо правильно разделить азбучный Универсум. Обычно славянский алфавит изображают в виде сплошного ряда от Аза до Ижицы. Нередко Числа отделяют от Букв. Но такое представление Знаков разрушает внутреннюю структуру алфавита. Поэтому необходимо так расположить Буквы-Числа, чтобы ярче высветились принципы, коими руководствовался Константин, обустраивая кириллицу в соответствии с философско-теологическими представлениями древних мыслителей об Универсуме..."
      Заинтересовавшись, я перевернул сразу ещё несколько страниц и снова наугад прочитал:
      "...Будучи первообразцом стиля, Константин Философ создавал свою богооткровенную азбуку, руководствуясь логико-математическими соотношениями, проистекающими из "троичного догмата", на основе сокровенного "Плана Божьего". Любой алфавит, не содержавший тайнописного закона, считался тогда варварским, оскверняющим вероучение..."
      - Так сколько это стоит? - переспросил я, отрываясь от книжки, у Арона Григорьевича.
      - Не заставляйте меня краснеть! - отмахнулся продавец. - Разве такой неказистый товар заслуживает настоящей цены? Я отдаю вам эту книгу задаром - пробейте в кассе тридцать шесть рублей, и читайте себе ради вашего Бога.
      - Тридцать шесть рублей? - изумился я. - За изорванную старую книжку неизвестно даже какого автора? Бутылка водки дешевле стоит!
      - Молодо-о-ой челове-е-ек! - с нескрываемой укоризной покачал головой Арон Григорьевич. - Да разве же можно всё в этой жизни измерять водкой?.. За книгу, в которой раскрывается замысел вашего Бога о вашем же народе, стоило бы заплатить и в пять раз больше, а вы - жалеете каких-то тридцать шесть рублей!
      - Да я и не жалею, я заплачу, я ведь понимаю, что книга интересная, забормотал я, - но вы же сами видите, в каком она состоянии. Ни обложки, ни начальных страниц...
      - Только не смешите меня этими начальными страницами! Будто не знаете, что на них всегда печатают не нужное ни одному читателю вступление. Если бы его кто-то не вырвал, вы бы сдуру взялись его читать, да и бросили. И великая тайна кириллицы прошла бы мимо вас. А так вас от него освободили... Так что спешите с благодарностью в кассу и не задерживайте меня, пожалуйста, у меня отбою нет от покупателей.
      Я оглядел пустой зал магазина и скептически хмыкнул.
      - А что вы себе тут хмыкаете! - обиделся Арон Григорьевич. - Настоящий покупатель - он как шел всегда с заднего крыльца, так и теперь другой дороги не ищет. Потому что ему нужно не изобилие, а товар. Так-то, молодой человек... Не изобилие - а товар...
      Я заплатил в кассу названные тридцать шесть рублей, забрал у продавца безымянную книгу и, прижимая к груди покупку, вышел на московскую улицу.
      Глава В (2).
      - ...ВЕДИческая религия, из которой вышел современный индуизм, и та в первую очередь основывалась на обожествлении сил природы, а значит - и на поклонении им и уважении к окружающему миру! А если смотреть на период, начавшийся после слияния ведизма с брахманизмом, то там вообще появляется понятие закона воздаяния, предполагающее творение добрых дел, и тому подобные вещи. У тебя же в романе Давыдов с Нагульновым говорят об Индии как о стране, где нирвану навязывают всем чуть ли не в обязательном порядке, как когда-то всеобщее среднее образование в СССР! - услышал я, входя часа три спустя к Таракьянцам, чей-то доносящийся из глубины квартиры незнакомый голос.
      - Кто там у тебя? - спросил я Бориса, кивая в сторону открытой двери в гостиную.
      - Да критик один - Перехватов. Не читал? Он сейчас много публикуется. В православно-патриотических изданиях пропагандирует постмодернизм, а в демократических - православные критерии. Короче, свой среди чужих, чужой среди своих... Они тут с Анавриным выступали недалеко перед участниками районной литературной студии, и вот после неё заехали попить кофе.
      - Так, может, я в другой раз приду? А то буду тут мешать разговору, попятился я, чувствуя определенную неловкость из-за того, что притащился без предварительного звонка. Но, правду сказать, я и не собирался сюда приезжать специально в гости, просто, отправившись по одному из вычитанных в газете объявлений устраиваться на работу, неожиданно для самого себя вдруг увидел, что оказался недалеко от квартиры Таракьянцев, и, покончив с длиннющим и утомительнейшим собеседованием, решил зайти к Борису и попросить у него чашечку кофе.
      - Да ладно тебе! - словно прочитывая мое желание, подтолкнул меня вглубь квартиры Борис. - Заходи, кофе глотнешь. Кому ты можешь тут помешать?.. Они все равно никого вокруг себя не видят...
      - А от Фимки никаких вестей?
      - Не-е... Гуляет. Да ты проходи, проходи. А то у меня там кофе сбежит...
      Я прошел в гостиную и увидел там уже знакомого мне Анаврина в его неизменных, скрывающих половину лица, черных очках, и напротив него чернобородого, лет сорока или чуть больше, критика в белых брюках и светлой рубашке с короткими рукавами, в расстегнутом вороте которой болтался тяжелый серебряный крестик на черном гайтане.
      - ...Получается, что, пропагандируя буддизм, ты, сам того, может быть, не замечая, преподносишь его не как позитивное, а как негативное учение, не столько, кажется, убеждая своего собеседника, сколько объясняя ситуацию самому себе, говорил, когда я вошел в комнату, критик. - Ведь, утверждая иллюзорность реальности мира, твои персонажи перечеркивают тем самым существование и всех тех материальных и духовных ценностей, которые в нем существуют. И получается, что они абсолютно не понимают того, что понимал пропагандируемый ими самими Будда: то есть - того, что путь к осознанию великой истины проходит только через возвышение и облагораживание натуры, через позитивные усилия, а не через отрицание всего и вся. Я не богослов и не помню наизусть буддийских писаний, но, если не ошибаюсь, там говорится, что для того, чтобы в сердце человека проникла умиротворяющая тишина нирваны, он должен проделать громадную работу, очистив его сосредоточенными усилиями, а также закалив и возвысив свой дух в школе самоуглубления. А у тебя в романе? "Солнце светит иль темно, в этом мире всё - говно..." Главное для твоих героев - это достигнуть нирваны и раствориться в великой Тишине, оберегающей их от треволнений жизни, а каким путем - наплевать. И поэтому вместо всех усилий и самоуглублений они предпочитают заливать себя по самые глаза чачей, накуриваться с самого утра дури, нанюхиваться кокаина либо же идти в лес и нажираться там бледных поганок или мухоморов. Чтобы, значит, сразу напрямую оказаться в астрале...
      - В дзэн-буддизме есть такое понятие "сатори" - то есть неожиданное, внезапное просветление, открывающее путь к освобождению от печалей, подал, наконец, голос отмалчивавшийся всё это время и только куривший подряд одну за другой тонкие коричневые сигареты Анаврин. - Вот на него мои герои и рассчитывают, заменяя долгие занятия медитированием быстрым и сильным кайфом.
      - Ну да, они у тебя почти мгновенно освобождаются от печалей, но какой ценой - утраты своего собственного "я"! Нужно же ведь учитывать, что в оцепенении медитативного транса, как и в алкогольном "вырублении", не только снимаются страдания, но и - истребляется сам индивидуум, исчезает личность!..
      - ...А вот кому бодрящий напиток? Вах-вах-вах, какой напиток, "Чибо" называется. И душу греет, и личность не разрушает, - появился из кухни Борис, неся на подносе кофейник и чашки. - Я думаю, что такие споры, как у вас, надо разрешать творчески. Не нравится тебе идеология, проповедуемая в таком-то произведении? Чувствуешь, что его герой уводит читателя к погибели? Не спорь с автором, а сядь и напиши свой роман - да так, чтобы читатель сказал: вот, все другие идеологии и все другие герои - фигня, и отныне этот роман будет моей настольной книгой!
      - Да, собственно, так у нас, по-моему, раньше и было, - рискнул вступить в разговор и я. - Вспомните такие романы как "Овод", "Как закалялась сталь", куваевская "Территория" или повесть Виля Липатова "И это всё о нем" - их героям действительно хотелось подражать, и это были не единственные литературные образы, которые, как сказал бы Маяковский, являлись для молодежи эталоном того, "делать жизнь с кого". А вот что касается сегодняшних персонажей, то они не вызывают ни малейшего желания быть на них похожими! Ни Терминатор с его бицепсами, ни пресловутый агент "007" со своими бесчисленными победами над встреченными дамочками, ни тем более однозначно-безликие супермены сегодняшних наших романов не пленяют воображение так, как его пленяли когда-то образы капитана Татарникова, Штирлица, адъютанта его превосходительства - Павла Андреевича Кольцова, ученых Юрия Германа и множества других романтиков тогдашней литературы.
      - Ну ещё бы! - вздохнув, отозвался критик. - Ведь в книгах, написанных по законам соцреализма, герои, проходя через уготованные им по сюжету испытания, обязательно становились хотя бы на один вершок духовно и нравственно взрослее. А вот сегодняшние персонажи, сколько бы соблазненных баб или трупов за их спиной ни валялось, взрослеют только физиологически, не дорастая в духовно-нравственном смысле ни до мужчины, ни до гражданина. Так что прав был Николай Гаврилович Чернышевский, написавший в свое время, что "без приобретения чувства гражданина ребенок мужского пола, вырастая, делается существом мужского пола сначала средних, а потом и пожилых лет, но мужчиною он так и не становится..." А именно этим сегодня грешат почти все современные романы, и особенно, - кивнул он в сторону Анаврина, - твои.
      - Какие именно?
      - Да практически все. "Желтая струна", "Жизнь Насти Комовой", "Гений рации-П". Ни в одном из них нет такого фактора как единство исторической судьбы, ни один не изображает народную жизнь изнутри, все они напоминают собой только компьютерные игры, и не более того.
      - А разве не такова наша настоящая реальность? - нехотя разжал губы для ответа Анаврин. - Разве Бог не коротает Свою Вечность перед компьютером, развлекая Себя тем, что возводит на нашем пути всё новые и новые уровни испытаний - ну там всякие революции, войны, коллективизации, репрессии, эпидемии, перестройки, инфляции, взрывы домов, аварии - и смотрит, как мы всю эту муть преодолеваем? Или - если брать в личном плане - то болезни, измены, интриги и тому подобное?..
      - Так, значит, мы все-таки существуем, раз Бог наблюдает за нашими судьбами?
      - Существуем. Но не более, как один из уголков Его сознания. Или, как я только что сказал - картинка на экране Его компьютера.
      - А Он? Он-то хоть Сам - существует?
      - Ну, а как же. Он ведь и нас там - в Своем представлении о нас - тоже как бы наделил каждого индивидуальным компьютером, вот отражаемая на их экранчиках сумма наших представлений о Нем как раз и дает то коллективное представление, которое мы называем Богом.
      - Ну, а... - Перехватов изготовился задать какой-то свой очередной и, похоже, самый заковыристый вопрос, но произнести его вслух не успел. В дверь длинно и требовательно позвонили, и Борька встал из-за стола и пошел в переднюю.
      Глава Г (3).
      - ...ГЛАГОЛЬные рифмы - это именно та фигня, которая переводит высокую поэзию в разряд стихотворного лубка! - продолжая начатый, видимо, ещё по дороге спор, ввалилась в квартиру толпа Борькиных сокурсников по Литинституту. - "Дело поэзии, - громко, почти крича, говорил высокий длинноволосый парень в джинсовой куртке, - связывать или, по крайней мере, сближать дух и форму", - вот что написал в своей книге "Самосев" Филипп Жакоте, дав нам тем самым, сам того, может быть, не подозревая, ключ к ответу на вопрос, что такое верлибр. Ведь поэтическая форма, как нас учат в институте - это особая организация художественной речи, которая характеризуется такими показателями как рифма, ритм, причем, как правило (и это, прошу иметь в виду - мое собственное уточнение), повторяющийся с определенной закономерностью, а также определенная система слогов и ударений в строке, ну и так далее. Самая строгая форма поэзии - венок сонетов, самая вольная - белые стихи... Что же касается верлибра, то сближение духа и формы в нём представляется почти неосуществимым, так как форма его похожа на разломанные прутья клетки, а ежели прутья расшатаны, то и дух сквозь них вылетает практически беспрепятственно, не задерживаясь, присутствуя в стихотворении не долее, чем в момент его сотворения. Такой же непрочной конструкцией представляется мне и поэзия, опирающаяся на использование исключительно глагольных рифм... Привет, мужики! поздоровался он от имени всей компании и, сняв с плеча сумку, выставил на стол с десяток пивных бутылок. - Не помешаем?
      - Привет, Витюша, не помешаешь, - отозвался, узнав гостя, Перехватов и представил его Анаврину: - Познакомься, это Викторион Берлинский. Есин говорит, что скоро он будет лучшим литературоведом России, но пока что он проявляет себя только как отъявленный спорщик.
      - Не зря его зовут в институте "неистовый Викторион", - заметил кто-то.
      - Мы, - повернулся опять к вошедшему Перехватов, - говорили здесь примерно о том же, о чем и вы, но только - под кофе.
      - Ну? - с недоверием воскликнул патлатый. - И что же думает о путях развития современной поэзии "самый загадочный писатель своего поколения"?
      - Ничего, - хмыкнул Анаврин, выпуская струю дыма. - Зачем я буду думать о том, для чего уже почти не осталось в мире места?
      - То есть?
      - А ты почитай исследования сегодняшних литературоведов - думаешь, их и вправду интересует категория красоты в творчестве того или иного автора? Как бы не так! Для них важнее всего - узнать, были ли лесбиянками София Парнок и Марина Цветаева, а также активным или пассивным педерастом был Михаил Кузьмин. Сами же по себе стихи нынче никому не нужны, скоро они вообще станут интересны только в том случае, если будет известно и документально заверено, что у их автора два х...я или что он, на худой конец, способен прочитать их жопой.
      - Ну что ж? - подытожил, открывая выставленные на стол бутылки, будущий литературовед. - Ярко проиллюстрировал, ничего не скажешь... Но вот объясни мне: когда ты напеваешь про себя "Пару гнедых" или читаешь стихи, созвучные твоему внутреннему миру и тому, что ты в тот момент думаешь и чувствуешь, разве ты при этом не...
      - О-о-о! - застонал Анаврин. - Прошу тебя, не надо, не надо! Уже много лет моя главная проблема как раз в том и заключается, как избавиться от всех этих мыслей и чувств и оставить свой так называемый внутренний мир на какой-нибудь помойке.
      - И что же тогда останется в написанном тобою слове?
      - А что в нем вообще может остаться, если любое слово - это всего-навсего сосуд, и всё зависит только от того, сколько пустоты оно может в себя вместить?
      - Ага! - налил себе в стакан пива Берлинский. - Теперь я понимаю, почему тебя выгнали из института. Дело вовсе не в том, что ты не вписываешься в какие-то там творческие стандарты, которые проповедуют наши преподаватели. Ты - не вписываешься в саму русскую ментальность! Вот вчера, например, у нас проходила презентация книги Владимира Бандуренко "Банки идут ромбом", посвященной проблеме всё большего сужения территории русской культуры под натиском материальных ценностей. Он там во вступительной части приводит в пример сцену из фильма "Терминатор", где ставшая самодостаточной цивилизация роботов начинает вытеснять с Земли людей, и говорит, что на самом деле это сделают не машины, которые все-таки не способны к воспроизводству своей популяции, а размножающиеся, как грибы, банки, ибо уже сегодня видно, что не человек управляет мировой финансовой системой, а она - человеком. А выступавший там в числе других профессор Смирнов...
      - Владимир Павлович? Я недавно смотрел по телевизору его программу о Хлебникове - вот это класс! - заметил кто-то за моей спиной.
      - Он раньше вел такие же передачи и на радио, - с хрустальным, как мне показалось, звоном поддержал его мелодичный девичий голосок и, оглянувшись на него, я встретился взглядом с высокой тоненькой брюнеткой в некой бесформенной серо-зеленой блузе и с перехваченными резинкой в хвостик волосами.
      - ...Ну так вот, - продолжил далее оппонент Анаврина, - профессор Смирнов там сказал, что капитализм западного образца в России построить очень сложно. Потому что, говорил он, мы любим Пушкина, Тютчева, снег, антоновские яблоки, левитановский "Март" и целую массу других, бесполезных с точки зрения западного человека вещей, от которых ни за что на свете не захотим и не сможем отказаться. А вот от банка, сказал он, я откажусь, не задумываясь, и от биржи откажусь, потому что и банк, и биржа - мне абсолютно неинтересны...
      Он отпил из своего стакана несколько глотков пива и продолжил:
      - Еще там выступал главный редактор газеты "Скоро" Сапсан Барханов...
      - Самсон? - тихо переспросил кого-то за моей спиной тот же парень.
      - Сапсан, - уточнила, как я уже понял по голосу, брюнетка. - Хищная птица отряда соколиных, у Бунина про него целая поэма есть, ты что - не помнишь? А в сочетании с фамилией "Барханов" получается что-то вроде "сокола пустыни". Или, может быть, "сокол-пустынник".
      - Короче, волк-одиночка. Только - в небе...
      - Ну да. В небе словесности...
      - ...И он, - рассказывал дальше Берлинский, - очень хорошо говорил о том, что русская культура, издревле и до нынешних секунд живет с одной сверхзадачей, которая рождает великие произведения, перетекает из литературы в музыку, из музыки в живопись и скульптуру, дает себя знать в народных песнях. Эта сверхзадача - создание альтернативы грешному миру. Как Христос со Своим учением был альтернативой всему погрязшему в грехах ветхому миру, так русская культура - чаяла, чает и будет чаять лучшего, чем мы имеем сегодня, мира и лучшего, чем мы представляем собой ныне, человечества. Европейская культура - это плач об утерянном Рае. А русская культура - это выкликание Рая грядущего... Поэтому возводить своими произведениями культ пустоты - это даже не дезертирство с поля духовной брани, а, как говорил когда-то Мандельштам - социальное преступление.
      - Писателя нужно судить по законам, созданным им самим.
      - Да это-то можно. Только вот, что это будет за суд, если ни в одном из этих индивидуальных законов даже не предусмотрено статей об уголовной ответственности за правонарушения, а?..
      Глава D (4).
      - ...ДОБРО должно быть с кулаками? - Анаврин затушил в блюдечке сигарету и поднялся. - Извини, но все это напоминает мне покинутый Литинститут. Надоело. Я хочу сам выпекать свой теософический кокс, а не ждать, когда мне подвезут сбрикетированную в кирпичики истину. А потому счастливо оставаться...
      - Погоди, мне тоже нужно идти, - встал Перехватов. - Жаль, не послушал ваших стихов, - виновато улыбнулся он гостям. - Но я думаю, мы ещё увидимся.
      Борис проводил их в переднюю и, защелкнув замки, возвратился.
      - Всё-таки, блин, мне кажется, их лучше читать, чем слушать... Ты-то как все это выдержал? - повернулся он ко мне.
      - Да ничего... Я ведь тоже имею отношение к книгам, хотя и не пишу их сам. Так что мне это интересно.
      - А кто вы? - спросила худенькая брюнетка.
      - Я работаю в библиотеке. Сейчас мы создаем музей писателя Горохова, то есть - Василя-из-Кундер. Так что стихи и проза для меня такая же стихия, как и для вас.
      - Стихи - это воздух культуры! - резюмировал Берлинский. - А потому я предлагаю послушать нашего гостя из северной столицы, - он кивнул головой на долговязого угреватого парня, молча притаившегося с бутылкой пива в руке на углу стола. - Толян, прочитай нам что-нибудь свеженькое.
      - Добро, - поднялся тот. - Вот - самое последнее, я написал его буквально сегодня утром в электричке...
      И, широко, как Вознесенский, отбивая такт рукой, громко прочитал:
      Скорый поезд из Питера
      номера с головы!
      Едут бляди и пидоры
      от Невы до Москвы!
      Гул в вагонах нетопленых,
      тамбур пахнет махрой!
      До рассвета чуть тепленьким
      будет каждый второй!
      В свитерках не залатанных,
      не стыдясь своих дыр,
      молодые, патлатые,
      лишь пришедшие в мир,
      утром выйдут из поезда,
      в голове - пустота...
      ...Помоги им опомниться,
      отрезви, Храм Христа!
      Закончив читать, Толян молча сел на место и отхлебнул из пивной бутылки.
      - А ты, Борь? - окликнул Викторион Таракьянца. - Прочтешь что-нибудь?
      - Если слушатели готовы терпеть, то можно.
      - Что? До сих пор ещё экспериментируешь?
      - А что ещё можно делать в мире, который существует по законам текста?
      - Да ладно тебе! Ролана Барта начитался? Всё уже, мол, было, было, было, а потому - всё только повтор и цитирование, а если всё только цитата, то что тогда в жизни имеет право претендовать на ощущение трагедии? Ничего. Так?..
      - Ну, не совсем так, но... Впрочем, я могу и не читать.
      - Ладно, читай. Мы уже слушаем.
      - Смотри... Не я говорю, но ты.
      Борис прислонился к дверному косяку, прикрыл глаза и, скрестив на груди руки, бесцветным, но четким голосом прочитал:
      Шмардыгал Брандограй по грабору,
      фурзыгая и тряжно брендя.
      А настрапу - ляляла Фиора,
      лестолазо флудями кудя.
      - Брандограй, Брандограй, требрухите!
      Ранзе журно так тряжно брендить?..
      И закляк Брандограй, оропитев,
      и закрокало звенце в прети.
      - Илисите, Фиора, Фиора,
      я - кандо, мурандо и трандо.
      Не кухите ваво, лилодора,
      дудем врехте калять от и до...
      ...И гунда покоргилось за жоро
      закулевшее зорце на ной,
      шмардыгал Брандограй за Фиорой,
      и мугалы им фри за руной.
      - Ну и чего тут такого сверх экспериментального? - подала голос сидящая на коленях у одного из парней тяжелогрудая крепенькая девица в белых кучеряшках. - Классическая "глокая куздра", только развитая до размеров полноценного стихотворения. Но смысл его абсолютно понятен, и я искренне порадовалась и за этого увальня Брандограя, и за встреченную им Фиору. Потому что для передачи настоящих чувств не обязательно знать язык. Обходятся же без помощи Розенталя орлы, львы, куропатки?
      - Угу, - кивнул Берлинский. - И собаки в период течки...
      - Я предупреждал, что пишу нестандартно, - напомнил Борис, - а потому прошу прекратить дискуссию. Творчество - процесс индивидуальный, так что не будем превращать литературу в третью Чеченскую войну.
      - Между кем и кем?
      - Да как всегда - между властителями дум и блюстителями дум.
      - Ну, хорошо, хорошо, давайте сегодня обойдемся без споров, согласился Викторион. - Анют, прочти что-нибудь человеческое! - попросил он брюнетку за моей спиной.
      - Но у меня всё грустное...
      - Да хрен с ним, лишь бы эта грусть была настоящая! Читай.
      - Ну, хорошо...
      Она опустила долу глаза и медленно, будто восстанавливая перед внутренним взором описываемую картину, начала:
      Под вечер собираемся за стол...
      Горячий чай... Звоночки чайных ложек...
      Из рук твоих стакан упал на пол...
      О, как ты со стеклом неосторожен!
      О, как неосторожен ты со мной.
      Но я уже не жалуюсь, не плачу,
      лишь становлюсь всё тоньше и прозрачней,
      и, может, стану облаком весной.
      Меня ночами обнимает страх.
      То снится скит, то долгие скитанья.
      Но сколько можно о непониманье?
      От этого и так звенит в ушах...
      При этих словах она на мгновение прижала к ушам ладони и, уйдя взглядом куда-то ввысь, в закрытое потолком комнаты, но предполагающееся где-то над крышей небо, закончила:
      ...Родившись от небесного огня,
      душа небесный смысл повсюду ищет.
      И с каждым днем становится всё чище.
      И ты всё чаще смотришь сквозь меня...
      - Ну, вот! Есть же ещё настоящая поэзия! - признал патлатый. - Хотя тоже не без уклона в оригинальничание. В простоте сейчас уже и слова никто не скажет... Так, Борис?..
      - Минуточку, - отозвался Борька. - Звонят в дверь, я открою, - и вышел в переднюю.
      Глава Е (5).
      - ...ЕСТЬ! - раздался его радостный возглас в коридоре, и через минуту он ввел в комнату высокого черноволосого парня с птичьим лицом и пронзительными черными глазами. - Знакомьтесь, друзья. Это - Сергей Отпадов, автор недавно вышедшего романа-римейка "Медная лампа Алладина". Жаль, что Анаврин ушел - я так хотел, чтобы они познакомились. Потому что, на мой взгляд, они полные антиподы...
      - А в каком, ты говоришь, журнале роман вышел? - спросил кто-то из сидящих за столом.
      - Он не в журнале, он сразу отдельной книгой, - ответил вошедший.
      - Не в "Вагинусе" ли?
      - Ну что ты, "Вагинус" же как раз Анаврина раскручивает, а я с ним в своем романе полемизирую! Меня Игорь Хазаров издал, который до этого детективы Б. Анального печатал - читали, наверное, истории про сыщика Пандорина?
      - Ну-у! Кто же на такое чтиво свое время тратит?
      - А что? По-вашему это плохо написано?
      - Да дело не в том, хорошо или плохо написано. Написано-то как раз и не плохо, таланта у него не отнять, но понимаешь, в чем дело... Вот сейчас у нас стали продаваться такие специальные пластмассовые кости для собак, импортные, конечно, у которых вроде бы и вкус настоящих костей, и запах, ну и на вид они, как натуральные, да только в желудок при этом ничего, кроме собственной же слюны, не попадает. Вот и романы Б. Анального про Пандорина - точно такие же муляжи, как эти кости. Если их и можно "грызть", то лишь для того, чтобы занять время, но уж никак - не насытиться...
      - Да если б ещё он был просто Б. Анальный, а то ведь его настоящая фамилия - Чортишвили! Горгоний Чортишвили - каково вам, а?
      - А Отпадов - это ваша настоящая фамилия? - повернувшись к гостю, прозвенела бокальчиком своего голоса Аня. - Уж больно она какая-то... жаргонно-тусовочная, что ли.
      - Так это мне Хазаров специально такой псевдоним придумал, чтоб, значит, молодежь сразу за своего приняла, - засмеялся он. - А моя настоящая фамилия - Окладов, в выходных данных книги она указана.
      - И про что роман? - опять спросил кто-то из-за стола.
      - Да роман - просто отпадный! - не сдержал восторга Таракьянц. - Там один чувак, хакер, обманув устроителей интернет-аукциона, получает на халяву старинную медную лампу, из которой потом вылезает настоящий джинн. Прикидываете?
      - А в чем суть полемики с Анавриным?
      - Да в том, - снова взял слово пришедший, - что у Анаврина всякое слово - это только вместилище пустоты, а мой джинн говорит, что "внутри себя слово содержит все знания о предмете, надо только понимать его суть." И для того, чтобы понимать предмет, не обязательно знать его, но достаточно уже одного названия этого предмета. Более того - именно употребление нами тех или иных слов как раз и обеспечивает нам в дальнейшем становление той или иной реальности.
      - Это как?
      - Ну... Вы Пола Остера читали? Он у себя цитирует Чарлза Доджсона, я помню это место. "Когда я употребляю слово, - говорит там Шалтай-Болтай презрительно, - оно означает только то, что мне от него требуется, - не больше и не меньше". А Алиса возражает: "Вопрос в том, - говорит она, возможно ли заставить слово обозначать столько разных вещей". На что Шалтай-Болтай ещё более презрительно отвечает в том духе, что "Вопрос только в том, кто хозяин этого слова, вот и всё..."
      - Ну и в чем тут суть?
      - О-о, суть тут очень во многом! Ведь в этом небольшом уроке Алисе Шалтай-Болтай делает набросок будущих человеческих надежд и дает ключи к нашему спасению - чтоб жизнь развивалась так, как надо, мы должны стать хозяевами слов, в буквальном смысле. Тогда язык будет отвечать нашим чаяниям и обеспечивать наше будущее.
      - Как это?
      - Ну... Вот вы в "балду" на лекциях играете?
      - Да случается...
      - Ну так вот. Вы помните, что суть её заключается в том, чтобы из входящих в какое-нибудь базовое слово букв составить как можно больше других самостоятельных слов, максимальное число которых и обеспечивает победу. Понятно, что никакой логической связи со своими "слово-матками" эти новые слова не имеют, а зависят только от того случайного набора букв, из которых те состоят. Однако именно здесь как раз и проявляет себя та "хиромантическая", если так можно сказать, сущность языка, которая показывает, что слово - это не просто "единица речи, представляющая собой звуковое выражение понятия о предмете или явлении объективного мира", как об этом говорится в словарях, но самая что ни на есть настоящая кодовая программа, которая, используя входящие в него буквы в качестве "строительного материала", распрограммирует себя через новообразуемые слова в целом комплексе понятий, обусловливающих (вспомните-ка Вильгельма Гумбольдта, который говорил, что язык есть не что иное как соборная среда, не только предваряющая, но и обусловливающая всякое творческое действие в самой его колыбели) параметры и самой той реальности, которую они собой описывают... У кого-нибудь есть под рукой бумага и ручка? Возьмите для примера такое ключевое в эволюции человеческой культуры слово как "христианство" и посмотрите на тот набор понятий, который оно таит в себе в виде буквенной базы для образуемых из него в последующем слов. Ну, кто-нибудь сделал?.. - он подождал, пока парень за моей спиной закончил составление списка и протянул ему страничку. - Хорошо... Вот - основной в смысловом отношении корпус таких, пребывающих в нём в "эмбрионально-закодированном" состоянии, терминов. Смотрите, что это за слова: Христос, истина, таинство, страсти, творити, Сион, Исав, Иона, Иов, стихира, Сирин, сирота, воин, стон, вина, снасти, трон, страх, хитрости, синаит, вино, тиранство... Видите? Уже сам набор заключенных в слове "христианство" букв предопределяет возможность составления из них только таких слов, которые либо являются символами ветхозаветной подготовки мира к приходу Мессии ("Исав", "Иона" и т.д.), либо же охватывают основную символику уже самой новой религии ("Христос", "Истина", "таинство" и так далее). С такой же красноречивой наглядностью "расшифровывают" таящиеся в них "программы" и другие слова.
      - А давайте ещё попробуем? - попросила Аня.
      - Да ради Бога! Только для наглядности лучше брать слова основополагающего характера, ну, например...
      - Крестьянство, - подсказал парень с аккуратной бородкой и зачесанными назад волосами, представившийся как Антон Павлович Чохов.
      - Хорошо, берем "крестьянство", - он перевернул на чистую сторону лист бумаги с расшифровкой слова "христианство" и, вынув из кармана красивую и явно дорогую ручку, начал составлять слова сам, называя их при этом вслух: рост, сев, сено, веять, сеять, корень, яство, венок, осень, костер, ветряк, воск, треть, сок, тень, кот, совесть, ясень, век, свояк, ось, тесть, весть, крот, тесто, свет, крест, Нестор, кость... Видите? Практически всё это слова из круга явлений народно-крестьянской жизни!
      - А "государственность"?
      - Что "государственность"?
      - Слово "государственность" давай разложим, - предложил Чохов.
      - Ну давай, - снова взял ручку Отпадов. - Тут вообще класс: Государь, двор, Нева, вера, сударь, дар, гордость, радость, строгость, устроенность, свет, трон, совет, совесть, верность, одаренность, род, ода, сад, родство, драгун, острог, надо, суд, средство, стегать, данность, ордена, города, стена, сосуд, ударность... Увы, но дальше, к сожалению, идут такие понятия как дурость, горе, нервность, вор, неравность, стадо, ор, урод, гнусность и им подобные... Тут уж ничего не поделаешь - все это тоже входит в комплекс понятия "государство".
      - Ну так это что же тогда получается? - несколько ошалело спросил стоящий за моей спиной парень. - Что мы сами, безо всяких астрологов, можем предвидеть то, что нас ожидает завтра? Смотрите - я тут расписал слово "перестройка" и получилось, что в нем были заложены и Чернобыльский реактор, и кратер на месте его взрыва, и горбачевский треп, и шахтерский страйк, и мафиозный рекет, и овладевающая народом тоска, и всё отчетливее попахивающая из разверзшейся преисподней сера, и ощущаемый сегодня уже почти всеми приближающийся последний срок... И, если бы мы на это обратили внимание раньше, то, глядишь, может быть, и постарались бы найти для основы своего исторического бытия какое-нибудь другое слово - с более, скажем, оптимистической программой...
      - Так в том-то и дело, что слово способно не только определять будущее, но и влиять на него и даже предопределять его! Вот, скажем, чего хорошего можно ожидать от любого административно-командного строя, если само слово "администрация" таит в себе такие понятия как ад + министр, что даёт в сумме явление министерского ада, то есть некой чертовой канцелярии? И то, что это отнюдь не каламбур, доказала нам сама наша 74-летняя действительность, ещё и до сих пор остающаяся окольцованной "Дантовыми кругами" ад-министративной системы. Аналогичный случай можно увидеть и в недавнем названии всей нашей страны, сочетавшем в себе такие понятия как "Союз" и "республик", где "республика", как известно каждому школьнику, это - "форма государственного правления", ведущая свою этимологическую родословную от словосочетания "народная власть", "народное дело", а "союз" - это "тесное единение". Однако ближайшее рассмотрение слова "союз" показывает, что сквозь это "тесное единение" проступает ещё один, первичный и более точный его смысл, восходящий к старославянскому корню "узъ", "узы", где "съузъ" обозначало "то, чем можно связать", то есть "путы", "оковы", "цепи". Вышедшие из этого гнезда слова не нуждаются в особых комментариях, это - "узник", "узилище", "узда", "обуза", "обуздание" и так далее. Ну, а вся связка "Союз - республик" этимологически прочитывается как "то, чем можно связать народное дело", как "путы для народовластия", "узда на самоуправлении" или "цепи на деле народа". И этот потаенный смысл тоже, как мы теперь знаем, оказался далеко не пустым каламбуром... Так что, даже по этому небольшому своду примеров видно справедливость поговорки "Как аукнется - так и откликнется", глубинная сущность которой как раз и опирается на высказанную апостолом Иоанном формулу: "В начале было Слово". Поэтому всегда - прежде, чем водружать над головами очередной политический лозунг - нужно помимо его внешней привлекательности смотреть и на содержащуюся в нем потаенно-астрологическую сущность.
      - Не случайно ещё Конфуций говорил в V веке до нашей эры, что "если слово не имеет под собой оснований, то дела не могут осуществляться", добавил, потягивая пиво, Берлинский. - Древние были далеко не дураки...
      Глава Ж.
      - ...ЖИВЕТЕ вы, молодые, какой-то исключительно поверхностной жизнью, как жучки-водомерки на пруду, которые скользят по глади воды и даже не подозревают, какие драмы и трагедии разыгрываются под их беспечными брюшками! - говорил, ставя на другое утро на стол сковороду с горячей картошкой, старик Пивогоров. - Если б вы только знали, насколько богат и взаимосцеплен этот мир во всех своих деталях и связях! Вот ты тут видел у Борьки его друзей по Литературному институту - всех этих поэтов, прозаиков и других, так сказать, мастеров художественного слова. А между тем, половина из них, как те самые жуки-водомерки, даже не догадывается, что слово - это намного больше, чем просто обозначение какого-то предмета или явления, слово - это всего лишь вершинка того айсберга, который можно назвать Программой Божественного бытия российского народа. Не случайно ведь сам Твардовский написал в одном из своих стихотворений: "Ведь слово - это тоже дело, как часто Ленин повторял..."
      - Ну почему же? - возразил я, берясь за вилку. - Мы как раз недавно говорили у Бориса о способности слов распрограммироваться в ещё не совершившиеся, но уже закодированные в нем события или явления.
      - Более того! - торжествующе вознес перст Пивогоров. - Не только слово, но и каждая буква являются носителями своего сакрального смысла и своего числового значения. Вот - мне тут недавно попалось в одном из забытых Борькой журналов стихотворение, я, правда, забыл первые четыре строчки, но все равно послушай. Значит, так:
      ...Числом - определен предел
      Добычи, возраста, познанья,
      Скопленья душ, собранья тел,
      Объем построенного зданья.
      Факт, фактор, фатум, испокон
      Оттискивающий свершенье,
      Шестерка, павшая на кон,
      И дата страшного решенья.
      И сам я по тропинке дней
      Шагаю к цифре неизвестной,
      Стою, немея перед ней,
      Как - перед молнией небесной...
      - А как же Слово? - дослушав Пивогорова, поднял я голову от пустеющей сковородки. - Как же тогда Гумилёв с его знаменитым утверждением - "солнце останавливали словом, словом разрушали города"?
      - А что Гумилёв? Гумилёв как раз понимал всё как надо, вспомни окончание этого самого стихотворения:
      ...А для низкой жизни были числа,
      Как домашний, подъяремный скот,
      Потому что все оттенки смысла
      Умное число передает.
      Патриарх седой, себе под руку
      Покоривший и добро, и зло,
      Не решаясь обратиться к звуку,
      Тростью на песке чертил число...
      Пифагор неспроста говорил, что "мир построен на силе чисел", древние были намного умнее нас. Вот и Корнелиус Агриппа писал, что "каждое число имеет некую силу, которую цифры выражают не только количественно. Эти силы заключаются в оккультных связях между отношениями вещей и принципов в природе, выражениями которых они являются..."
      - Уж больно мудрено, - промычал я, налегая на картошку, только теперь почувствовав, что кофе, которым я вчера накачался у Бориса, только перебивает аппетит, но уж никак не прибавляет сытости. - Сегодня все науки обесценились. Значение имеет только то, что хотя бы как-нибудь проявляет себя в нашей реальной жизни. А где, кроме как в пунктах обмена валюты, можно увидеть подтверждение упомянутого вами только что высказывания Пифагора?
      - Да где тебе угодно, хоть в зеркале! - усмехнулся Панкратий Аристархович. - Ведь Человек - это совершенное подобие Божие, он есть микрокосм и заключает в себе все числа, меры, весы, движения и элементы. Человеческое тело имеет 5 различных и важных конечностей: 2 ноги, 2 руки и 1 голову, а потому и число 5 принято как символ Человека. Руки и ноги представляют собой четыре элемента: две ноги - землю и воду, две руки огонь и воздух. Мозг символизирует священный пятый элемент, эфир, который контролирует и объединяет четыре предыдущих элемента... Еще более сложная числовая символика (а за ней ведь кроется реальная подчиненность всего сущего некоему скрытому от нас до поры до времени Плану) проявляет себя в основе нашей материальной Вселенной. Ну вот чем, к примеру, кроме срабатывания некой конкретной математической программы можно объяснить постоянное выскакивание цифры 14 на "циферблате" истории Франции? Вот смотри, - он полез в шкаф и, вытащив оттуда какую-то потрепанную книжицу, зачитал мне:
      "...Первый король Франции с именем Генрих был освящен 14 мая 1029 г., а последний король Генрих был убит 14 мая 1610 г.
      Из 14 букв составлено имя Генрих де Бурбон (Henri de Bourbon), который был 14-м королем, носящим титул Короля Франции и Наварры.
      14 декабря 1553 г. или в 14-м веке, 14 декаде и 14 году после рождения Христа, родился Генрих IV; цифры даты 1553 (1+5+5+3), сложенные вместе, дают снова число 14.
      14 мая 1554 г. Генрих II подписал Указ о расширении Rue de la Ferronerie. Данный Указ не был выполнен, а узость этой улицы способствовала убийству Генриха IV 4 х 14 лет спустя.
      14 мая 1552 г. родилась первая жена Генриха IV Маргарита Валуа.
      14 мая 1588 г. Герцог Гиз поднял мятеж против Генриха III.
      14 марта 1590 г. Генрих IV одержал важную победу в Ивейской битве.
      14 мая 1590 г. основная армия Генриха IV потерпела поражение у Фоксбурга вблизи Парижа.
      14 ноября 1590 г. - "Заговор Шестнадцати". Они поклялись, что скорее умрут, чем будут служить Генриху IV.
      14 ноября 1592 г. французский Парламент решил дать полномочия Риму назначить короля вместо Генриха IV.
      14 декабря 1599 г. герцог Савои подчинился Генриху IV.
      14 сентября был крещен дофин, который позже стал Людовиком ХIII.
      14 мая 1610 г. из-за узости улицы Rue de la Ferronerie (которую 14 мая 1554 г. собирался расширить Генрих II) она была перегорожена телегой, что дало возможность Раввайлану убить короля.
      Людовик ХIII, сын Генриха IV, умер 14 мая 1643 г., в тот же самый день и тот же месяц, в который был убит его отец. Цифры 1643, сложенные вместе (1+6+4+3), дают число 14, которое играло важную роль в жизни его отца.
      Людовик ХIV взошел на трон в 1643 г., числа которого, сложенные вместе, дают 14, а умер в 1715 г., сложив которые, снова получаем 14. В день смерти ему было 77 лет, что опять дает в сумме число 14.
      Людовик ХIV взошел на трон в 1715 г., сумма цифр 1+7+1+5 = 14.
      Людовик ХVI на 14-м году своего царствования создал Генеральные штаты, которые впоследствии вызвали Революцию и низвергли его.
      Восстановление царствования Бурбонов имело место в 1814 г., числа этого года, сложенные вместе (1+8+1+4), дают 14..."
      Панкратий Аристархович отложил цитированную книгу и на какое-то время замолчал, уйдя в процедуру заваривания чая, затем наполнил чашки и спросил:
      - Ты про нумерологию слышал?
      - Ну ещё бы! Сейчас все только и делают, что определяют свою судьбу по звездам да по числам. В нашей библиотеке это самые ходовые книги. Вы хотите сказать, что это - серьезно?
      - Да, мой друг. Влияние чисел на жизнь гораздо более сильное, чем ты предполагаешь. Вот ты, к примеру, куда сегодня собрался идти?
      - Ну... Сейчас поеду в одну фирму поговорить насчет работы, а потом у меня назначена встреча...
      - Угу, - кивнул он. - А число сегодня, какое, не помнишь?
      - Сегодня? - задумался я. - Так... В Москву я приехал шестого. Десятого был на даче у Горохова, а вечером переехал к вам. Значит... Сегодня уже - тринадцатое, чертова дюжина.
      - Вот-вот. Вижу, ты и сам догадываешься, какие "удачи" тебя сегодня ожидают. Будь осторожен и внимателен. Не случайно же древние мистические изображения этого числа представляют собой скелет с косой в руках, которой он, как траву в поле, косит людей. Как объясняют нумерологи, это число сокрушает всё перед собой, переворачивая порядок вещей. Оно на единицу превышает считающуюся сверхсовершенной дюжину, а это опасно дисгармонией, взрывом, слишком стремительным переходом к новому качеству...
      - Ну так что ж мне теперь - и на улицу не выйти? - отодвинул я опустошенную чашку. - Назначенные встречи уже не отменить... Да я, правду сказать, и не хочу этого делать.
      И встав из-за стола, я поблагодарил Панкратия Аристарховича за завтрак и отправился в город.
      Глава S (6).
      - ...ЗЕЛО, батенька, тонко была продумана эта работа! Враги России отлично понимали, что для того, чтобы победить народ, надо сначала обесценить все его святыни и ценности - ведь ради говна, извини меня, под танки никто бросаться не станет! - на весь вагон метро говорил своему собеседнику седенький мужичок интеллигентного вида в бейсбольной шапочке с надписью "Chicago bull". - Во-о-от, - постучал он пальцем по её длинному козырьку, - мы сегодня настолько растворились в их символике, что уже и сами не знаем, что для нас теперь более наше - Мавзолей с Лениным или Овальный кабинет с Моникой. И вот уже вслед за "американской мечтой" сформировалась и наша "российская мечта". Но только если мечта среднего американца - поскорее стать богатым американцем в богатой и счастливой Америке, то мечта среднего россиянина - поскорее бросить, на хер, свою нищую Россию и, перемахнув океан и разогнав крылом туман, упав с ночных небес, скорей стать средним американцем.
      - Ну почему же? - не удержалась от вступления в разговор сидевшая наискосок от него женщина. - Некоторые и здесь умудряются наворовать себе столько, что и десяти средним американцам не угнаться!
      - Из России бегут не потому, что она нищая. Какая же она нищая? Наоборот, сегодня - это край не пуганных мерседесов. Уехать же из неё хочется потому, что она очень жадная. Здесь никто ни с кем ни за что не поделится. Ни государство с гражданами. Ни богатые с бедными. Ни начальство с подчиненными. Ни банки с вкладчиками. Никто...
      Поезд остановился, голос в динамиках объявил станцию "Бауманская" и, выйдя из вагона, я отправился по вырезанному из газеты объявлению искать адрес очередной объявившей о приеме на работу фирмы. Я уже побывал до этого в предыдущие дни в нескольких наших и зарубежных структурах не совсем ясного для меня профиля, но никаких конкретных ответов ниоткуда пока не получил. Везде, куда я ни приходил, меня подвергали какому-то абсурднейшему - устному или письменному - тестированию, где среди сведений о происхождении всех моих родственников, включая шестиюродных бабушек и дедушек, предлагалось ответить на то, как я отношусь к однополой любви, верю ли в реинкарнацию душ, подключен ли к Интернету, предпочитаю ли рисовать круг или треугольник, люблю брать отпуск зимой или летом, считаю растения мыслящими или нет, ставлю на первое место секс оральный или генитальный, ложусь ли спать в пижаме или нагишом, считаю ли зоной своих интересов города Петровардин и Урюпинск, а также на добрую сотню аналогичных вопросов. Дав ответы на всю эту галиматью, я оставлял в анкете телефон и адрес старика Пивогорова и шел листать газеты в поисках новых объявлений.
      Выйдя из метро, где какой-то парень ткнул мне в руки распечатанную компьютерным способом листовку, я перешел улицу с трамвайными путями и, сверяясь с вырезанным из газеты адресом, миновал оживленный мини-рынок и увидел слева от себя уносящийся в небо и словно бы растворяющийся в нем собор. "Вот это красота!" - подумал я, поражаясь тому, сколь велик в своих творческих возможностях человек, если ему под силу такой вот стихийный лабиринт, непостижимый лес, души готической рассудочная пропасть, где так легко и свободно сочетаются египетская мощь и христианства робость, с тростинкой рядом - дуб, и всюду царь - отвес. Меня аж потянуло какой-то силой войти в него, постоять под соединяющими землю с небесами сводами, я даже сделал уже шаг в сторону храма, но тут меня кто-то хрипло окликнул.
      Глава Z (7).
      - ЗЕМЛЯчок, у тебя закурить не найдется, а то я свои дома на рояле оставил? - тормознул меня какой-то бомжеватого вида парень с чумацкими усами.
      - Не курю, - отмахнулся я и, забыв о своем желании постоять в храме, целенаправленно устремился мимо него по указанному в бумажке адресу к месту своего очередного тестирования...
      Глава i (10).
      "...И стоило, право же, торопиться!" - подумал я, войдя в холл фирмы, где уже сидели в ожидании приема около десятка мужчин различного возраста, которые, судя по разговору, успели здесь между собой перезнакомиться и обсудить не одну тему.
      - ...Помню, когда я год в ГАИ отработал, меня перевели на Ленинский проспект, - говорил, обращаясь к сидящему за черной пластиковой стойкой парню в униформе с нашивками "security", розовощекий мужчина со светлыми детскими глазами и седыми висками. - Ну и раз, вижу, шпарит новая "Волга", нарушая все правила. Торможу - мол, так и так, предъявите права, и прочее... А он мне в окошечко вместе с правами подает корочки - "Космонавт СССР".
      - Ну, а ты? Штрафанул?
      - Да, знаешь - растерялся. Все-таки первый раз в жизни увидел перед собой живого космонавта... Я ведь в Москву прямо из армии приехал и сразу в милицию работать, в ГАИ, чтобы в свою деревню на Рязанщине не возвращаться. Так что космонавт для меня - это было что-то невероятное.
      - И что? Так просто и отпустил?
      - Ну да. Отдал ему документы и говорю: "Путь свободен. Гоните, как в Космосе..."
      Сидевшие в холле засмеялись.
      Улыбнулся невольно и я.
      - А я вот в девяносто пятом подрядился на лето в орнитологическую экспедицию - голоса птиц записывать, - дождавшись паузы в смехе, заговорил другой. - Ну, выехали в Калужскую область, нашли большой и не засранный мусорными свалками луг, граничащий с лесом, установили в траве микрофоны, всю ночь пленку меняли... И вот прослушиваем потом предрассветное пение, и вдруг слышим, как где-то в районе пяти часов утра на птичьи голоса накладывается отчетливо слышимый колокольный звон. Увеличили громкость точно, церковный благовест! И это при том, что на сорок километров вокруг нет ни одной церквушечки!.. Порасспросили местных жителей, поговорили с краеведами, и оказалось, что до 1922 года как раз на этом месте находился мужской монастырь, но потом большевики всех монахов то ли выселили, то ли расстреляли, а его взорвали.
      - А откуда же тогда колокольный звон взялся?
      - Получается, что из прошлого долетел. Или же сама земля его хранит в своей памяти, хрен его знает. Такие вещи никто толком объяснить не может, говорят, чудеса не имеют научного обоснования.
      - Это точно, - отозвался из другого угла ещё один. - Я в прошлом году ездил к теще в Татарию...
      Глава И (8).
      - ...И ЖЕна ездила?
      - При чем тут жена? Ну вместе ездили, а как же? Мать-то - не моя, а её, моя жила на Украине, так через год после Чернобыля и похоронили... Да. Ну и вот, значит, там у них под Казанью тоже недавно мужской монастырь восстановили - Раифский, кажется, называется. Так рассказывают, что когда его в семнадцатом веке монахи основывали, то первое время не могли даже службы нормально служить - настолько громко квакали в ближнем озере многочисленные лягушки. И тогда братия пошла к основателю монастыря старцу Филарету и сказала: сделай что-нибудь, ты же с Богом запросто общаешься, попроси его... И тот ушел на три дня в затвор и начал молиться. Господи, говорит, я не прошу, чтобы Ты уничтожал этих лягух - все-таки они тоже Твои создания, Божьи твари, как говорится. Пускай они живут, пускай размножаются, но, прошу Тебя, Господи, пускай они - перестанут квакать... И представляете? Вот уже четвертую сотню лет над озером стоит глубочайшая тишина! Говорят, приезжали даже французы недавно - они же специалисты по лягушкам, жрут их там у себя во Франции - и тоже устанавливали аппаратуру, говорили, не может такого быть, чтобы лягушки размножались и не квакали! Но потом прокрутили свои фильмы и кассеты - может. Раифские лягушки преспокойно себе спариваются, размножаются, плодятся, но при этом молчат, как партизаны на допросе. Три с лишним сотни лет над озером - ни единого квака! А? Каково?
      - Такую бы молитовку, - мечтательно вздохнул кто-то рядом с рассказчиком, - да в отношении НТВ сотворить. Чтоб тоже - лет на триста квакать перестали...
      Мужики снова засмеялись, хотя, как мне показалось, несколько и сдержаннее, чем в первый раз.
      Глава К (20).
      - КАКОв поп, таков и приход, - резюмировал "орнитолог". - Если бы наш старец захотел избавиться от их квака, то уж по его-то молитве от них на телеэкранах и следа бы давно не осталось...
      Глава Л (30).
      ...ЛЮДИ всё подходили и подходили, голоса говорящих начали сливаться в одно неразличимое гудение и, оторвавшись от чужих разговоров, я развернул всученную мне на выходе из метро листовку и прочитал:
      ОТ ИСПОЛНИТЕЛЬНОГО КОМИТЕТА
      Всероссийского общественного молодежного движения
      "Последние коммунисты"
      ЗАЯВЛЕНИЕ
      Проведя анализ общественно-политической и экономической ситуации в стране, мы, последние коммунисты России, заявляем, что продолжение осуществляемого ныне курса реформирования государства несет в себе прямую угрозу для жизни и здоровья граждан, что выражается в таких показателях, как:
      - невыплата зарплат, пенсий и галопирующее снижение жизненного уровня населения;
      - разрушение системы бесплатного медицинского и санаторного обслуживания;
      - падение обороноспособности страны и утрата вследствие этого гарантированной внешней безопасности;
      - паралич органов правопорядка и юстиции, приведший к установлению криминального беспредела во всех сферах жизни и экономики;
      - безнаказанный рост терроризма и увеличение числа невинных жертв среди мирных жителей;
      - снижение качества продуктов питания на отечественном рынке и исчезновение контроля за безопасностью импортируемых товаров;
      а также многие другие пункты, в том числе касающиеся проблем детской смертности, наркомании и гибели самой здоровой части мужского населения страны во всё увеличивающихся "горячих точках" нашего несчастного Отечества.
      Учитывая исходящую из вышеприведенных показателей угрозу жизни и здоровью рядовым гражданам России, мы считаем своим долгом заявить, что в соответствии с Уголовным кодексом Российской Федерации имеем полное юридическое право начать действовать в пределах допустимой самообороны. А потому, приступая с сегодняшнего дня к широкомасштабным акциям гражданского протеста, мы - вплоть до момента отмены антинародного курса государства требуем считать их мерой ОТВЕТНОГО характера, вызванной необходимостью защиты себя и своих близких от нависшей опасности....
      - ...Еще пять человек! - объявил дежурный за стойкой и, оторвав взгляд от листовки, я увидел, что сидевшие передо мной в очереди направляются к двери, а потому, сунув её в карман, тоже поспешил следом.
      Глава М (40).
      МЫСЛИТЕтельные способности человека с российским образованием становятся в тупик перед системой западного анкетирования, широко внедренной ныне в нашу кадровую политику, в бессилии понять логику того, что пытаются выявить у анкетируемого суммой (и даже самой постановкой!) соединенных в одном тесте вопросов. Поэтому, быстренько позаполняв графы с биографическими данными, я перешел к собственно тестовой части анкеты и тормознулся буквально на первом же вопросе. Минуты полторы я туповато вчитывался в строчку: "Считаете ли вы необходимым обратить внимание на половое воспитание детей в начальных классах", пока наконец не решился зачеркнуть стоящее в квадратике ответа слово "да". "Конечно, давно надо обратить на это внимание, - решил я, припоминая встречавшиеся мне публикации на эту тему. - Ну куда это годится, что девчушек-первоклассниц учат надевать на муляжи половых членов презервативы!" Однако, перечитав минуту спустя вопрос ещё раз, я усомнился: "А не говорю ли я своим "да", что надо как раз активнее заниматься этим самым половым воспитанием в школах?" - и, забыв о перечеркнутом "да", зачеркнул крест-накрест ещё и стоящее рядом "нет".
      Чтобы не мучить себя дальше подобными гаданиями, я наугад, как в существовавшей когда-то лотерее "Спорт-лото", позачеркивал первые попавшиеся ответы, сдал анкету длинноногой менеджерице и, узнав, что о результатах собеседования мне будет сообщено через несколько дней письменно либо же по телефону, вышел на улицу.
      День стоял о пяти головах, и на каждой из них сияло послеполуденное августовское солнце. Я медленно пошел в сторону этих сияющих солнц и через несколько минут уже входил в распахнутые двери пустоватого в это время дня Елоховского Богоявленского собора. Внутри всё тоже горело солнцем, хотя в то же время было и несколько пасмурнее, чем на улице. От запаха теплого воска и ладана сладко закружилась голова, стало так легко и покойно, как бывало только в детстве на коленях у мамы, и, сам того не думая сказать, я вдруг произнес полушепотом: "Господи!"
      Божье имя, как большая птица, вылетело из моей груди. И на мгновение показалось, что впереди клубятся клочья густого тумана, а позади поскрипывает раскрытая дверца пустой клетки...
      Наверное, я слишком долго стоял на одном месте, задрав голову к куполу, где в окружении сонма святых и ангелов парил Распятый Господь, потому что ко мне вдруг подошел моложавый, не старше тридцати лет с виду, священник в черной рясе и осторожно спросил:
      - У вас что-то случилось? Может, я могу вам чем-нибудь помочь? - и, видя отразившееся на моем лице раздумье, добавил: - Я служу в этом храме диаконом. Меня зовут Мирослав Занозин.
      - Спасибо, отче... У меня всё в порядке, я просто - думаю.
      - О чем, если не секрет?
      - Да так... О жизни. О том, почему в ней так много мрачного, почему не прекращается деление на богатых и бедных, и почему хорошие люди всегда несчастны, а подлецы - процветают...
      Священник с минуту помолчал, о чем-то раздумывая, потом тяжело вздохнул и покачал головой:
      - Н-да...
      - Что? - не понял я.
      - Да так... Тяжело с вами. Тяжело каждый день объяснять одни и те же очевидные истины.
      - Что вы имеете в виду?
      - Ну-у...
      Он вдруг обеспокоенно посмотрел на часы и задумался.
      - Мне сейчас нужно на Пушкинскую площадь... Если хотите, мы можем поехать вместе и дорогой договорить.
      - На Пушкинскую? - искренне удивился я. - У меня как раз тоже там встреча назначена!
      - Ну вот и хорошо, - кивнул он. - Вот и пойдемте, - и, взяв меня за локоть, двинулся к выходу, продолжая начатый разговор: - Я говорю о том, что меня поражает глухота современных людей к ниспосланному им откровению. Ну вот ответьте мне, ради Бога: как можно думать о мрачности жизни, если вот уже две тысячи лет, как Господь сказал нам, что смерти не существует? И как, зная об ожидающем каждого в грядущем воскресении, можно предаваться нытью из-за того, что олигархи до сих пор не раскулачены, а Сванидзе не выслан на поселение в Туруханский край?
      Мы вышли из храма, пересекли проезжую улицу и, пройдя по бетонной дорожке мимо торговых точек, опустились в метро.
      - Вы в церковь ходите? - спросил отец диакон.
      - Иногда, - кивнул я. И через секунду уточнил: - Забегаю.
      - Ну, я надеюсь, вам приходилось слышать, как радостно поют в пасхальные дни: "Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав"? И вообще, вы заметили, что в Церкви нет уныния?
      - Да, - отозвался я, - только я не совсем понимаю суть некоторых моментов. В одном из песнопений (я даже потом специально нашел его в богослужебном сборнике у нас в библиотеке) есть, например, такие строчки: "Тако да погибнут грешницы от лица Божия, а праведницы да возвеселятся..." Вот скажите мне, разве это не жестокость - веселиться, глядя на то, как другие погибают? Даже если они и заслужили эту погибель своими собственными грехами?..
      - Да ну что ты! - аж отшатнулся отец Мирослав, переходя внезапно на "ты". - Разве можно читать слово Истины так шиворот-навыворот? Сам хорошенько подумай: что есть Господь - как явление? Он - это осуществление чуда, это шок от Его любви к нам, на которую мы хотя и рассчитывали, но не предполагали, что она будет такой всеобъемлющей и щедрой! Ну вот представь себе: пришел Судный час, все ждут, что сейчас Он, согласно Апокалипсису, врежет всем грещникам, ввергнув их в кипящий огонь и подвергнув другим страшным мучениям, а Он вдруг берет и - всех без исключения - прощает. А?.. У тебя ведь бывало так в детстве - совершишь какую-нибудь шкоду, носишь в себе это чувство вины, носишь, пока наконец пересилишь в душе боязнь наказания, расскажешь обо всем матери, а она только вздохнет горестно, погладит тебя по голове да скажет: "Ну хорошо, иди гуляй и больше так не делай" - и как-то так вдруг на сердце станет горячо и свободно, что сдержать слёзы ещё труднее, чем вытерпеть, если бы тебя пороли?.. Вот так и здесь - грешники погибнут не от кары Его, а от прощения, ибо простив их, Он с них тем самым снимет вину за их грехи, и таким образом грешники в этот момент исчезнут, а вместо них появятся новые люди. Этому-то и возвеселятся праведники, видя, как на их глазах произойдет спасение грешных душ и возвращение их в лоно Божественного милосердия, понятно?
      - Вроде бы, - согласился я, и двинулся к дверям вагона...
      Глава Н (50).
      ...НАШе путешествие по Москве подземной подошло к концу. Выйдя на станции "Тверская", мы с отцом Мирославом поднялись вверх по эскалатору и направились к главному вестибюлю. Он собирался о чем-то переговорить со стоящим на площади сборщиком пожертвований, а меня в шесть часов должна была ждать возле памятника Пушкину Анечка. Анюта Чичикова...
      - ...А почему ты взяла себе такой непоэтический псевдоним? поинтересовался я вчера вечером, когда, вызвавшись проводить её до дома, спросил у неё фамилию. - Чичиков - это же вроде бы символ сатиры, а ты пишешь такие лирические стихи...
      - А с чего это ты решил, что я взяла псевдоним? - остановилась она на месте. - Чичикова - это моя настоящая фамилия. И отец у меня Чичиков, и дед, и прадед - мы всегда были Чичиковыми. У нас даже родословное древо есть до середины семнадцатого века. Были среди наших предков даже дворяне, правда, столбовые или личные, Бог ведает, но судя по всему - небогатые. Павел Иванович - единственный, кто добился хоть какого-то состояния, да и то лишь благодаря своим аферам с мертвыми душами.
      - Как? Ты хочешь сказать, что выведенный Гоголем в "Мертвых душах" Чичиков - твой прадед? - остановился теперь я.
      - Ну да. Только не прадед, а прапрапрадед. Потому что моя прапрабабушка - как раз дочь Павла Ивановича.
      - Какая дочь, ты что? Ведь он же - литературный персонаж! - не сдавался я.
      - Ну так и что же, что персонаж? - пожала плечами Анюта. - Выходит, и от литературных персонажей дети рождаются...
      Мы шли по вечерней Москве, спускаясь Тверским бульваром. С крыш окрестных домов за нами, как глаза драконов, следили пылающие буквы рекламы "Coca cola", "Samsung" и других зарубежных товаров, огненно горели вдоль тротуаров зазывающие названия всевозможных бистро, таверн и ресторанов. Минут через пятнадцать Аня свернула в какую-то невысокую арку, и мы оказались в тенистом внутреннем дворике, отделенном домами от шумов города.
      - Вот здесь я и живу, - махнула она рукой в сторону одного из подъездов и остановилась.
      - Ясно, - промычал я, не зная, о чем говорить и что делать со своей спутницей дальше. Да и откуда у меня было взяться подобному опыту, если, кроме всё ещё не забытой мною Галки Шипиловой, я всего два или три раза провожал до дома семнадцатилетнюю девчонку в селе Рождествено да как-то по пьянке переночевал у, не знаю, как подвернувшейся мне, тридцатилетней лахудры в одном из полупустых Кундерских санаториев?
      - Прочти какое-нибудь стихотворение, - попросил я. - Не часто доводится слушать поэтов вживую.
      - Ну, если ты и вправду хочешь... - она на минуту задумалась, опустив голову и, видимо, припоминая свои тексты, а затем выпрямилась и, встряхнув волосами, негромко прочитала:
      Светлый дух звенит, а тело
      от страданья онемело.
      Пьет из чашки пустоту,
      излучает немоту.
      Немота - такая штука,
      в ней ни скорости, ни звука.
      Приподнимешь влажный глаз,
      засверкает в нем алмаз.
      Я мечтала жить в столице.
      И серебряным копытцем
      я чеканила слова...
      А теперь - жива едва.
      Подняв голову, я смотрел в небо. Его тут было немного - так, прямоугольник размером с полуторное одеяло, натянутое между углами четырех выстроившихся в каре домов, но и этого было достаточно, чтобы увидеть, что ночи августа звездой набиты нагусто. "А в Кундерах, - подумалось мне, видно, как они падают за Жигулевские горы. А некоторым даже случается увидеть в небе легендарный небесный Ладоград, в котором живут святые жигулевские старцы..."
      - Ну, как тебе? - спросила, закончив чтение, Анюта. - Понравилось?
      - Да, - проговорил я, кивая, - только очень уж грустно. Тебе не везёт в любви?
      - Не знаю, - задумалась она. - Я думаю, что в любви и не должно быть везения... По крайней мере, опыт литературы показывает, что только несчастная любовь даёт импульс к творчеству, поскольку остается сидеть в сердце влюбленного, как заноза. А счастливая... Это ведь, как чувство голода - о еде думаешь лишь до тех пор, пока сосет в животе, а едва только набил брюхо, как на колбасу становится противно смотреть. А я - хочу сохранить в себе аппетит навсегда...
      Мы ещё минут сорок поболтали на разные темы, сравнивая жизнь в Москве и в Кундерах, а потом я рассказал ей о своем визите к писателю Горохову, книги которого, как оказалось, она знала намного лучше меня.
      - Мне нравится, как он пишет, - сказала она. - Я по несколько раз перечитывала его повести "Святая вода", "Паломники" и особенно - "Жду ответа, как соловей лета". Я не знаю, соблюдает ли он посты и верен ли своей супруге, но, читая его книги, мне почему-то хочется стать если и не монахиней, то по крайней мере - женой священника.
      - А как насчет библиотекаря? - сострил я неожиданно для самого себя.
      - Ну-у-у, если библиотекарь примет сан священника...
      Я представил себе наше село Рождествено, облупившуюся полупустую церковь, зимний лес вокруг и скользящие через замерзшую Волгу сани, в которых сидит Аня в шубке и рядом - я в черной рясе... И сознание тут же дорисовало толпу мокроносых расхристанных мальчишек, которые оравой бегут по сельской улице за нашими санями, выкрикивая какие-то нелепые дразнилки, типа "Поп, поп - толоконный лоб!" или что-нибудь в таком же духе.
      И я скомкал напрашивавшийся ответ, как недописанную записку.
      Мы договорились встретиться на другой день в шесть часов вечера возле памятника Пушкину, попрощались у входа в её подъезд и, едва успев на последний поезд метро, я поспешил к ожидающему меня на квартире Панкратия Пивогорова ночлегу...
      ...И вот наше путешествие по Москве подземной подошло к концу и, выйдя на станции "Тверская", мы поднялись с отцом Мирославом по эскалатору и, пройдя через главный вестибюль, направились к выходу на площадь...
      Глава О (70).
      "ОНэксим-Банк, - гласила полыхающая яркими лампочками надпись на бывшем кинотеатре "Россия", - это гарантия стабильности и..."
      Однако, какие еще, кроме стабильности, гарантии символизировал собой этот самый "Онэксим-Банк", я прочитать не успел, так как увидел стоявшую возле памятника Александру Сергеевичу Аню и в радостном нетерпении помахал ей рукой.
      - Так это у тебя с ней встреча? - увидев ответный жест Анюты, поинтересовался отец Мирослав.
      - Да, - кивнул я, - с ней. Идемте, я вас познакомлю.
      Мы сделали несколько шагов навстречу Ане, и я уже чуть было не сказал ей: "Привет! Познакомься - это отец Мирослав Занозин, он мне помог сегодня разобраться в некоторых сложных вопросах", - как какая-то внезапная сила заткнула мне рот тугим комком пыльного воздуха, по ушам ударила волна близкого грома, я увидел, как под одной из стоявших вокруг памятника скамеек мгновенно вспух кроваво-золотой куст взрыва, полетели вокруг обломки досок, камни, обрывки чьей-то одежды и подброшенные взрывной волной тела гулявших. Взвизгнув от удара о камень, один из осколков чиркнул по постаменту памятника и, звякнув где-то в стороне об асфальт, от него отлетела отсеченная (брошенная на сувенир поколению "П"?) первая буква фамилии поэта.
      "Это же неправильно! - тотчас вспыхнула в моей голове нелепая, кричаще-паническая мысль. - Он же не Ушкин, он - Пушкин! Надо объяснить это всем, надо сказать об этом Анечке и отцу Мирославу, надо немедленно..."
      Но вокруг вдруг сделалось совершенно темно, голова моя метнулась от меня куда-то в сторону и, едва поспевая за ней, я полетел вместе с пыльным вихрем и подброшенными взрывом предметами в черную бездну беспамятства.
      Сколько оно продлилось, я не знаю, но, судя по тому, что за это время к месту теракта успели приехать спасатели и милиция, я провалялся в обмороке минут пятнадцать, а то и больше.
      - ...Давай, давай, поднимай его, бери за ноги, - наконец-то пробился ко мне голос извне и, разлепив на мгновение веки, я увидел склоненных над собой людей в форме МЧС, которые пытались поднять меня и уложить на стоящие рядом носилки.
      - Я сам, сам, - пробормотал я, чувствуя, что мои руки и ноги находятся на месте и, кажется, слушаются меня.
      - Сам? - переспросил один из склонявшихся ко мне. - Сможешь? Тогда давай... вот в этот автобус, - и повернул меня лицом к стоявшему поблизости автобусу с распахнутыми дверцами.
      Держась рукой за распухший лоб, я, покачиваясь и почти ничего не видя перед собой из-за отяжелевших, не поднимающихся век, добрел до дверей автобуса и, подхваченный чьими-то сильными руками, поднялся в салон и сел на ближайшее сидение, спиной к водителю. Кто-то сразу же сунул мне в нос противно пахнущую нашатырем ватку и принялся обрабатывать влажным тампоном горящий лоб.
      Я попытался вторично открыть глаза и увидел перед собой озабоченную пожилую докторшу.
      - Ничего, ничего, - сказала она, увидев, что я очухался. - Все будет хорошо, ничего страшного не случилось, тебя просто ударило по голове вырванной из скамейки доской. Лоб, конечно, ещё поболит, и синяк может разойтись на лицо, но сотрясения вроде бы нет...
      - Вот это, бля, баклажан в натуре! - раздался вдруг не вяжущийся к ситуации момента жизнерадостный пьяный голос и, скосив глаза, я увидел поднимающегося с заднего сидения алкаша, по-видимому, посаженного где-то ранее в автобус да так и оставшегося в нем, когда поступил срочный сигнал ехать к Пушкинской площади. - О! И батюшку замели! Ну дают! - изумленно хохотнул он и, переведя взгляд на дверь, я увидел, как, бережно поддерживая за плечи Анюту, в автобусе появился отец Мирослав.
      Наложив мне на лоб холодный мокрый компресс, врач метнулась к ним и захлопотала над Анечкой.
      - Ничего, ничего, - услышал я знакомое приговаривание. - Всё будет хорошо. До свадьбы, как говорится, заживет...
      Минут через пять автобус был набит уже до отказа, сверх того в него влезли человек пять омоновцев с короткоствольными автоматами и, окатывая стоящую вокруг толпу разбрасываемыми мигалкой волнами синего света, он отчалил от тротуара и повез нас вниз по Тверской улице. Скоро нас пару раз тряхнуло, как бывает при въезде на бордюр, и сделав пару кругов и поворотов, автобус остановился.
      - Выходим по одному! - громко предупредил старший из омоновцев, когда открылись двери. - Резких движений не делать. Шаг вправо, шаг влево считается попыткой к бегству!
      "Ему еще, блин, до шуток", - подумал я, морщась от боли и выбираясь наружу.
      Но он не шутил. От подножки автобуса и вплоть до открытой двери отделения милиции (а это было именно оно, а не больница, как я подумал сначала) стоял живой коридор из выстроившихся в два ряда милиционеров, по которому мы и проследовали внутрь здания. Там у нас изъяли находившиеся в карманах вещи и документы, а затем всех, кроме отца Мирослава и Анечки, посадили в огромную клетку, отделенную от общего помещения стальной решеткой, и приступили к выяснению личностей.
      К следователю вызывали по одному, и пока шла проверка его документов, между остающимися за решеткой тянулись самые разнообразные и невероятные для данного места и ситуации разговоры.
      - ...Да разве дело в том, кто из нас более талантлив как художник? продолжая, как видно, прерванный задержанием разговор, говорил за моей спиной один собеседник другому. - Ты вот думаешь, почему от тебя жена убежала, а от меня, слава Богу, нет? А? Да потому, что ты смотришь на женщин с вожделением, а я - с восхищением. Я думаю, как прекрасно они выглядели бы из эбена, а ты - как прекрасно, если бы они были тобой отъебёны...
      - ...Нет, что ты мне ни говори, а век энциклопедистов уже больше не повторится! - доспаривал кто-то с другой стороны. - Потому что исчезла сама необходимость в накоплении знаний! Зачем это делать? Мир полон информационных носителей - СМИ, Интернет, видео и прочее, прочее. Читать не надо. Учить - не надо. Знать - не надо. Надо уметь - пользоваться. Вместо умных людей теперь растут одни только - пользователи...
      - ...Да что ты всё: государство, государство! Я знаю, что оно дерьмо, но нужно любить не сегодняшнее государство, а Отчизну - вот этим наши предки и отличались от нас сегодняшних. Что ты думаешь, они не видели, что тогдашние чубайсы да березовские разворовывают страну? Видели. Но, не любя их, они любили Россию, а потому и тратили свои жизни не на тяжбу с ворами, а на возвеличение русской славы. И потому о ворах никто не помнит, а Третьяковка стоит, собор Василия Блаженного горит посреди Москвы, как цветик-семицветик, и от русских песен аж сердце из груди выпрыгивает...
      - ...Надо же понимать душу русского человека! Не случайно ведь сказано: поэт нисколько не опасен, пока его не разозлят!..
      - ...Просто удивительно, как мы умудряемся попадать в зависимость от тех, кого сами же нанимаем для своего обслуживания! Так было с призванием Рюрика, который, как теперь доказано, не был никаким варяжским конунгом, а был рядовым атаманом разбойничьей ватаги, приглашенной для несения дружинной службы в Новгород. Но, дав ему власть, новгородцы тут же начали ломить перед ним шапки и со смирением принимать его самочинство, что и привело в конце концов к установлению им своего личного диктата над всей Русью, включая и Киев. То же самое происходит с нами и сегодня - стоит обществу нанять слесаря для ремонта унитазов, как оно тут же начинает перед ним заискивать, тыкать ему в руку трешки и пятерки, и тем самым сразу же меняет вектор зависимости на противоположный. То же - и с официантом, таксистом, целым рядом других профессиональных групп... А кто такой, если вникнуть, наш Президент? Это ведь тоже не более как чиновник, нанятый обществом для выполнения определенной организационно-представительской работы, а мы на него смотрим, как на Бога, и терпеливо сносим самое очевидное его самодурство. Кто из генералов грохнул по столу кулаком и сказал: прекрати развал армии, иначе я сейчас скажу своим ребятам, и они тебя разнесут в порошок? Никто, все смотрят снизу вверх и молчат...
      - ...Отпустите его, - услышал я сквозь рокот этих почти одновременно звучащих монологов голосок Анюты и увидел, что она показывает пальцем в мою сторону. - Он пришел на площадь, чтобы встретиться со мной. И вообще он наш, он друг знаменитого писателя... Знаете, есть такой прозаик Василь-из-Кундер?
      - Фазиль Искандер? Ну как же не знать, наслышаны... "Печальный детектив", "Пожар", "Приключения солдата Чонкина". Можно сказать, с него у нас в стране перестройка началась, как же такое не помнить? Только... Он ведь ведь теперь, если не ошибаюсь, работает полпредом России в Люксембурге, и его сейчас нет в Москве?
      - Это не он в Люксембурге, а Айтматов. А он живет на подмосковной даче, и Алексей приехал к нему специально для того, чтобы получить и увезти часть его архива для районного музея. Понятно?
      - Отпустите, - попросил и отец Мирослав, - он ведь ранен.
      - Ну, будь по-вашему, - сдался в конце концов следователь и, отперев решетку, вызвал меня наружу. - Так, где тут ваши документы...
      Он вынул из сейфа прозрачный целлофановый пакет, в который минут пятнадцать тому назад сам положил мои часы, деньги и бумаги, и высыпал содержимое на стол.
      - Так-так-так, - произнес он, открывая паспорт. - Так-так. Регистрации, значит - нет. Угу. А это что такое? - развернул он сложенную вчетверо страничку. - От исполнительного комитета Всероссийского общественного молодежного движения "Последние коммунисты". Угу, интересно... Заявление, значит. Так-так-так... Проведя анализ общественно-политической и экономической ситуации в стране, мы, последние коммунисты России, заявляем... Ага, так... несет в себе прямую угрозу для жизни и здоровья граждан... Ишь ты! Грамотно. Ну-ну, посмотрим, что там дальше, - и он углубился в изучение текста. - Ага, ага... Учитывая исходящую из вышеприведенных показателей угрозу, так... Считаем своим долгом заявить, угу. Угу, угу... Действовать в пределах допустимой самообороны, так... О-о, вот так да! Приступая с сегодняшнего дня к широкомасштабным акциям гражданского неповиновения, мы - вплоть до момента отмены антинародного курса государства - требуем считать их мерой ОТВЕТНОГО характера.... А? Что вы на это скажете?
      Анюта и отец Мирослав растерянно молчали.
      - Ну?.. - повернулся он ко мне.
      - Да это мне возле метро сегодня сунули, - вздохнул я.
      - Возле какого метро?
      - У "Бауманской", на выходе.
      - А что ты там делал?
      - Ездил на работу устраиваться. А потом в храм зашел... Оттуда мы вместе с отцом Мирославом и поехали на площадь.
      - Это так? - повернулся он к отцу диакону.
      - Воистину, так.
      - Ну-ну.
      Минуты три прошло в тягостном раздумии, затем он внимательно посмотрел на мой лоб и вздохнул.
      - Ладно, вижу, что ты сам пострадал... Но без регистрации тебе в городе делать нечего. И вообще - если хочешь получить в Москве работу, приходи к нам, нам люди всегда нужны. Будем вместе с преступностью бороться... Договорились?
      - Мне надо подумать.
      - Ну-ну. Подумай. Но без регистрации на улицах не появляйся. Режим проверки после сегодняшнего теракта будет ужесточен, так что ты и до пивного ларька не догуляешь.
      Он возвратил мне лежащие на столе бумаги и вещи, но, подумав, отложил в сторону листовку с заявлением "последних коммунистов", и мы вышли на улицу.
      Меньше всего пострадал от взрыва на Пушкинской отец диакон, а вот Аню взрывная волна швырнула на асфальт, и она сильно разбила себе обе коленки. Поойкивая при каждом шаге и хватаясь рукой за батюшку, она прошагала несколько десятков метров и остановилась.
      - Ф-фух, не могу больше.
      - Хорошо, постойте минутку, - сказал отец Мирослав и быстро ушел в сторону сверкающей огнями Тверской.
      А через несколько минут в переулок, где мы стояли, зарулило такси и, усадив нас в машину, отец Мирослав отвез домой сначала меня, а затем и Анюту.
      - Пока! - помахала она мне рукой в открытое оконце. - Мы тебя на днях навестим, так что поправляйся.
      И такси удалилось в ночь, а я пошел ночевать к Пифагору.
      - Ого! - увидев меня в прихожей, остолбенел он. - Где это тебя так?
      - На Пушкинской, там террористы бомбу взорвали. Включите телевизор, может, какие-нибудь подробности расскажут.
      Сходив в ванную, я намочил там холодной водой полотенце и, приложив его к пылающему лбу, пришел в гостиную. Щелкнув тем временем выключателем, Панкратий Аристархович включил свой старенький "Горизонт", отыскал ночные вести, и я второй раз за сегодня оказался у подножия памятника Пушкину. Или же, если учитывать произведенную взрывной волной поправку, то - ...ушкину.
      Глава П (80).
      "ПОКОЙнику никто не пишет", - прочел я четкую черную строчку, напечатанную поперек первой страницы рукописи, которую мне привез нынче днем Боря Таракьянц.
      - Вот, - сказал он. - Почитай на досуге...
      А досуга у меня теперь было хоть отбавляй. С расплывшимся на пол-лица фингалом да ещё и без отметки о временной регистрации в паспорте я мог дойти не дальше, чем до первого милицейского патруля, а они после позавчерашнего взрыва на Пушкинской маячили теперь практически на каждом углу. Поэтому я и попросил Бориса дать мне почитать что-нибудь из его сочинений - чтоб время моего вынужденного покоя проходило хотя бы с какой-то пользой.
      - Не думаю, что это приведет тебя в восторг, - честно предупредил он, выкладывая привезенную рукопись. - Но посмотри, чтобы иметь представление об экспериментах в сегодняшней литературе.
      - Хорошо, - сказал я и отложил папку в сторону, опасаясь заглядывать в неё на глазах у автора. Фиг их поймешь с этим модернизмом! Лучше уж наедине посмотреть, чтоб не видно было выражения лица в случае разочарования.
      - Давай, отдыхай пока, - сказал Борька на прощание, - а вечером я тебе позвоню.
      И он укатил заниматься своими богемно-творческими делами, а я включил телевизор и прилег на скрипучий диван. В новостях показывали одни и те же кадры с Пушкинской площади, называли число погибших и раненных, а потом шла всякая лабуда из предположений и домыслов относительно того, кому может быть выгодна дестабилизация в столице. При этом демонстрировалась на весь экран изъятая у меня листовка Всероссийского молодежного движения "Последние коммунисты", и моложавый представитель то ли ФСБ, то ли прокуратуры, сам не веря в произносимые обещания, уныло уверял телезрителей, что раскрытие этого преступления - дело чести следственных органов, и не пройдет и нескольких дней, как организаторы теракта понесут заслуженное наказание.
      Выключив телек, я с минуту полежал просто так, глядя в высокий потолок Пифагоровой квартиры, затем повернул голову и увидел лежащую на тумбочке книгу без обложки. Протянув руку, я взял в неё свое букинистическое приобретение и, перевернув несколько первых страниц, начал читать.
      "...Древние представляли Макрокосм как одушевленный, живой организм. "Дух" и "Плоть" едины и противоположны. В единении Слова и Числа выражена гармония, идея жизни "по природе", идея духовной устремленности к "свету", "добру", "истине". Мудрый царь Соломон наставлял: "Обдумай стезю для ноги твоей, и все пути твои будут тверды. Не уклоняйся ни направо, ни налево; удали ногу твою от зла, потому что пути правые наблюдает Господь, а левые испорчены. (Притч. 4; 26-28.)
      Константин Философ хорошо знал структуру мистического Плана Мироустроения. Более того, составляя с братом свою азбуку, он должен был следовать каноническим правилам. Догматизированный "План Божий" - тайный стержень Священного Писания, где разворачиваются "правые" и "левые" мифологические пути от Пятикнижия Моисея до Откровения Иоанна Богослова. Поэтому, создавая славянскую азбуку, автор кириллицы разработал не только очертания Букв, выражающих речевой звукоряд славян. Все Знаки были расположены на плане Мироустроения так, чтобы символика их скрыто отображала пути добра и зла, полную противоположность судеб образованного искателя истины и заблудшего невежды.
      Исходя из всего сказанного выше, разделим славянский алфавит на "высшую" (числовую) и "низшую" (бесчисельную) стороны и прочтем эти части (сначала от "А" до "Ф", а затем остальное) по очереди, внимательно задерживаясь на всех Знаках по отдельности и помня, что каждая Буква - это крохотное семя, из которого выросли кусты родственных слов. Корни их глубоки, а крона богата и разнообразна, но мы выделим из них то смысловое ядро, что закладывал в каждую Букву Константин Философ. Итак:
      "АЗ": Изначальная буква. "Я", "один". - Изначально.
      "БУКИ": Будущее, пусть будет, предстоящее. - Будет.
      "ВЕДИ": Знать, иметь сведения, владеть информацией. - Знать.
      "ГЛАГОЛЬ": Разговор, говорение, речь, деятельность. - Говорить.
      "ДОБРО": Всё хорошее. - Добро, добродетель.
      "ЕСТЬ": Всё, что имеется; природа, достаток, естество, сущность. Естество.
      "ЖИВЕТЕ": живой, живущий, жизнь. - Живой.
      "ЗЕЛО": Весьма, очень, сильно, крепко. - Сильно.
      "ЗЕМЛЯ": Страна, край, народ, - Земля.
      "И": Соединительный союз. - И.
      "ИЖЕ": Ежели, если, когда. - Ежели.
      "КАКО": Как, подобно, наподобие. - Как.
      "ЛЮДИ": Род человеческий; сословие; живи по-людски, по-человечески, пристойно; рабы, черные люди, миряне, челядь, слуги, "в люди выйти", добрые люди. - Люди.
      "МЫСЛЕТЕ": Думать, размышлять, помнить, судить умом. - Мыслящий.
      "НАШЪ": Свой, близкий, сродный, нашей общины брат; все. - Общий.
      "ОНЪ": Лицо, личность, персона. - Некто.
      "ПОКОЙ": Мир и тишина, душевный покой, неподвижность, гармония. Духовность.
      "РЦЫ": Изреки, скажи, выскажи. - Речь.
      "СЛОВО": Высказывание, проповедь, произведение, стих, истина. - Слово.
      "ТВЕРДО": Крепко, основательно, надежно, истинно. - Истинно.
      "ОУКЪ": Указ, указывать, закон, укреплять. - Закон.
      "ФЕРТ": Верх, вершина, слава, вечность. - Слава.
      Как видим, выявленные значения слов практически сами сливаются в короткие предложения-формулы, составляющие собой некий духовный завет читателю:
      "Изначально стремись к знаниям, говори-поступай добронравно; по-естеству живи; крепко землю (страну свою и народ) люби и, мысля как люди, станешь всем братом духовным; изречешь слово твердое, укрепишь закон; обретешь славу вечную."
      Если мы обратимся к Житию создателя кириллицы, то увидим, что, когда (родившийся 7-мым ребенком в семье) Кирилл Солунский поведал родителям о привидевшейся ему (в 7-летнем же возрасте) прекрасной Софии, отец сказал назидательно: "Сыне, храни закон отца твоего и не отверзи наказания матери твоея; рцы же премудрости: сестра ми буди, а мудрость знаему сотвори: сияет бо мудрость паче солнца, и аще привидению себе имети подружие, то от многа зла избавитися ею".
      Не увидеть различия двух этих поучений, наверное, нельзя, но очевидно и духовное родство. Правда, родительский наказ имеет, помимо побудительной стороны, ещё и запретительную, которой нет в приведенной выше расшифровке первой части кириллицы. Посмотрим же, может быть, во второй части азбуки раскроется нам облик того "многа зла", от которого призвана уберечь дружба с Софией-Премудростью? Вот она:
      "ХЕРЪ": Херувим (высший ангельский чин), херувимчик (обращение к ребенку), херальдика (родовой знак), хероизм, херцог, но также и хер (в смысле ругательства), похерить (перечеркнуть, вымарать, чтобы писать заново). - Родоначальный.
      "ОМЕГА": Конец, последний. Ядовитый, одуряющий, хмельной. Взбалмошный. Омерзительный. - Конечный, гибельный.
      "ЦЫ": Царство (Божие), церковь, Царьград, царь, цикл времени. Цирк (круг). - Но здесь же и: Цыц! Циркать (сверчать).
      "ЧЕРВЬ": Чадо, человек, чадолюбивый, чело, часть, чаша, часы, червленый (красный), чернец (монах). - И здесь же: Червь, чрево, челядин (раб).
      "ША": Шабала (пустомеля), шебарша (болтун), шваль. - Ничтожный.
      "ЩА": Щадить, нещадно, беспощадно. - Нещадно.
      "ЕР": Ерыжка, плут, мошенник. - Вор.
      "ЕРЫ": Ерыга, гуляка, пьяница. - Пьянь.
      "ЕРЬ": Еретик, отщепенец. Отступник. - Еретик.
      "ЯТЬ": Имать, взять, словить, догнать. - Взять.
      "Ю": Юдоль, плохая судьба. - Горькая доля.
      "Я": Изгой. - Изгнанник.
      "Е": Измаяться. - Мученик.
      "ЮС (малый)": Узы. Цепи, оковы, путы, узда, узел. - Пленение, поимка.
      "ЮС (большой)": Узилище, тюрьма. - Темница.
      "ЮС (йотованный малый)": Узничество, заточения. - Каторга.
      "ЮС (йотованный большой)": Усекновение главы. - Казнь.
      Таким образом коренной смысл и "бесчисленных" Букв-Слов предстает нам достаточно ясным. Логику грядущих событий они воспроизводят в грозном назидании-предупреждении:
      "Безродный, пустой, мразь конченная, утробная тварь; шваль суетная, воры, пьянюги, еретики, враги, примите долю горькую: изгнанниками измаетесь, изловят, свяжут, заточат в темнице, казнят."
      "Начало трудно, а конец мудрен", - гласит русская поговорка. В ней много правды, но премудрый Конец полностью согласуется с общим "Планом азбучного Мироустроения". Тем самым подтверждается единство творческой концепции, положенной в основу кириллицы. В Конце подводится полярный итог жизни пути духовного и пути плотского, бесчисельного, и дается оценка их наследию, выраженная четырьмя последними Букво-Числами славянской азбуки:
      "КСИ": Окстись, кстати, креститься. - И в то же время: Пакость, мерзость, гадость.
      "ПСИ": Психея (душа), психология (наука о душе), псалом, писание. - И одновременно: Псина, писака.
      "ФИТА": Феологоия (теология, наука о Боге), феургия (белая магия), фимиам. - И она же: Фикция (выдумка), фиктивный (ложный).
      "ИЖИЦА": Иевангелие, ипостась, ипостасный (истинный), извек (искони), век, вечность. - И тут же: Извет (злая весть, наговор), изводить, изувечить, иенна (геенна).
      Исходя из противоположного значения Букво-Слов, итогом правого пути будет формула:
      "Крещеная душа благовествует в раю вечно".
      Итогом левого:
      "Издохнешь псиной, смердящий прах; нескончаемы адские муки."
      Таким образом славянская азбука не только хранит, но и тайно воспроизводит в умах усердных учеников высоконравственные заветы Кирилла и Мефодия. План азбучного Мироустроения представляет собой сложную логико-математическую систему, которая изначально возникла и развернулась из Единого, и в которой воплощается универсальный Божественный Закон. Каждый Знак здесь играет существенную роль..."
      ...Я отложил книгу и потер рукой утомленные глаза. "Надо же... Казалось бы, обыкновенная азбука, а в ней - чуть ли не моральный кодекс строителя коммунизма!" Я хотя и подозревал подобное, но не думал, что закодированная в славянских буквах информация имеет такой осмысленно-стройный вид. Не зря, выходит, потратил тридцатник на книгу.
      Я приподнял голову над диваном и выглянул в окно. На улице за это время совершенно стемнело. Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла собой город так, что исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, Хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды... Пропал великий город, как будто никогда и не существовал на свете, а был только выдумкой забытого сочинителя, цитатой из чужой книги. Все пожрала тьма...
      Впрочем, насчет Средиземного моря я могу запросто ошибаться, и тьма может приходить в столицу откуда ей только заблагорассудится, хоть и из самих кремлевских коридоров. (Хотя она так же, как и средиземноморская, способна поглотить в себе навеки не только всё перечисленное выше, но и намного более того, в чем уже не раз на протяжении сумбурной российской истории убеждались живущие в этом мифическом городе...)
      Отвернувшись от созерцания заоконной черноты, я хотел было продолжить чтение заинтересовавшей меня книги, но в эту минуту в прихожей зазвонил телефон, и поскольку Панкратия Аристарховича дома в это время не было, то пришлось вставать и идти снимать трубку.
      - Привет! - грянул мне в ухо жизнерадостный голос Бориса. - Как продвигается изучение моих опусов? Не стошнило?
      - Считай, что тебе повезло - я до них ещё не добрался. Мне тут попала в руки удивительная книга о древнерусской азбуке. Помнишь тот разговор у тебя в квартире насчет языка, как Божьего Замысла о народе? Так вот она об этом же, но гораздо глубже.
      - Если ты этим серьезно увлекся, то я могу к тебе заехать с друзьями, которые этим вопросом давно занимаются, - нисколько не обидевшись на мое невнимание к его рукописи, предложил Таракьянц. - Завтра, наверное, не смогу, а вот послезавтра, если ты никуда не уйдешь, мы приедем. Устраивает?
      - А куда я уйду с таким фингалом и без регистрации? К тому же - мне все равно надо сидеть дома и ждать звонков из фирм, где я позаполнял анкеты...
      И покалякав ещё несколько минут о том, о сем, я вернулся к своему дивану и, с сожалением поглядев на ожидающую меня на тумбочке книгу о кириллице, пересилил себя и взял в руки загнувшуюся на уголках Борькину рукопись.
      Глава Р (100).
      "РЦЫ лебеди роспужени", - гласило название первой части будущей Таракьянцевой книги.
      "Ну и назвал бы по-нормальному - "Крики диких лебедей", - подумал я, вспоминая свое любимое "Слово о полку Игореве", откуда было взято это выражение. Там с лебяжьими криками сравнивались скрипящие в ночной тишине телеги разъезжающихся по Степи половцев: "Крычать телегы полунощи - рцы лебеди роспужени".
      В начале книги шло несколько небольших стихотворений в духе прочитанного им тогда у себя в квартире "Брандограя" и небольшая экспериментальная поэма, состоящая из набора вроде бы абсолютно самостоятельных, но выстраивающихся в некое целостное эволюционное полотно слов, сквозь которые солнечно просвечивали солярные символы "стольников":
      до100яние и100рии
      поэма-о100в
      ...пу100та. ла100ногие. ма100донты. чи100та и100чников. лепе100чки. кар100вые. ветви100рогий. про100ры. ла100чки. на100ящая па100раль! 100лбняк во100рга! 100йбища. Ари100тель. 100ики. Хри100с. апо100лы. рас100яния по100янны, неи100птаны. Хри100фор. конси100рии. па100ры. Го100мысл. мони100. "Ше100днев". Не100р-летописец. кре100носцы. первопре100льная. Мо100вые. хлы100вцы. пре100лонаследие. выпе100вать. трех100пным анапе100м. 100гование. по100лы. 100еросовый. те100. 100лоначальник. И100мина. сви100к. эпи100лярный. ари100краты. бати100вый. 100лбовая. 100рицей. неи100вый. про100людины. 100н. До100евский. "Подро100к". фе100нчики. шер100битня. Ро100в. ко100чковые. Сева100поль. Тол100й. "Хол100мер". О100женка. Пла100в. ме100блюститель. пи100лет. Ко100маров. водо100чные. Ку100диев. 100лыпин. Ше100в. ка100рка. по100вой. ли100вки. проте100вать?!. в уча100к! 100лкновения. заба100вки. 100н. на100йчивость. со100ялась!!! во100рг. 100лпотворения... на100роженность. 100н. "напо100вцы". "А100рия". неока100вость. "100лбцы". уже100чение. чи100плюи! аре100ваны. ко100ломные об100ятельства. гор100чка. аре100ваны. мефи100фельщина. недо100йны. аре100ваны. 100рож. по100ронние? 100й! аре100ваны. двух100ронний. о100лопы. ра100ргнуты. противо100яние. бе100лковщина. 100лпотворение. Чи100поль. 100йкость. "от100им 100лицу!" от100яли. 100пка на100йки. аре100вать. дальнево100чные. 100н. 100пка на100йки. 100ловая. "Во100к-1". "Во100к-2". мо100укладчик. "100личная". холо100й? 100лкуемся? предо100рожность. пи100н. Чи100прудный. 100лешников. про100кваша. чарль100н. ра100чительство. хва100вство. "Роллинг-100унз". 100лыпинские. за100лбить 100янку. хре100матийность. чи100ганом. по100ронись!.. за100порилось. про100и. подтек100м. ко100правы. за100лья. себе100имость. авто100п. че100любие. 100лик в ре100ране, арти100чки... 100п! 100лыпинские. по100льку-поскольку. себе100имость. за100й. до100примечательности. 100йка от100я. "Игри100е". и100пники, 100рожа. 100матологи. прокру100вость. непри100йности. про100речие. нера100ропные. Ру100лёт. Э100ния. Афгано100н. полтергей100вый. ра100птанное до100инство. заба100вка. поту100ронние. со100яние у100ев. сви100пляска. водоот100йники. заба100вка. 100п-краны. само100ятельности!!! 100н. манифе100вые. в го100рговле пу100. о100чертело. 100кгольм! 100кгольм! 100кгольм!.. опро100волосились? про100фили. 100ило? 100лько пред100ит! вы100им? вы100нем... Хри100се. Хри100се!
      ......................................................................
      ли100пад... адвенти100во... мгли100...
      Потом несколько страниц было заполнено стихами (столбцами?), содержащими в себе слова с намеком на всякие другие, проступающие сквозь них, аналогично "стольникам", цифры. Например: "госпОДИН", "рОДИНа","поДВАл", "рыДВАн", "посмоТРИ", "психиаТРИя", "гасТРИт", "всПЯТЬ", "оПЯТЬ", "СЕМЬянин", "СОРОКа" и им подобные. (Видно, что увлечение деда Пивогорова числами не прошло бесследно и для его внука.)
      Между этими поэтическими опытами были размещены небольшие фрагменты прозаических наблюдений или выписок из чьих-то высказываний, такие как:
      "Фрагменты - это единственное, чему можно доверять, поэтому если поэт на что-то и имеет право, то - только разъединять мир на детали."
      "Традиционная русская поэзия окончательно устарела. Использование рифм "Бог - тревог" и "Русь - не трусь" равносильно творческому самоубийству."
      "Литература не предназначена для выяснения нелитературных понятий", и так далее.
      В конце первой части шел объемный цикл палиндромических сонетов, которые мало того, что с одинаковым смыслом читались слева направо и справа налево, так ещё и были рифмованными!
      "Рок у лиха взят. Язва!" - хил укор.
      Сиро. Быдла баз. За балды борись.
      Россыпи сырти. Хитры сипы ссор;
      Сил копил скопец - цепок-с, липок лис.
      Рожа мима - скит. Стикса ми мажор.
      Синодал и нард? - ранил Адонис.
      Розу утр, тирад дарит рту узор.
      - Сикеру б вина, ан и в буре кис...
      Крой же тики их и... и Китеж-Йорк
      Ради зовов "Оз" (зовов!) - о, зидарь!..
      ............................................................
      Кроток овиди-види в око торк:
      Диво - вид озёр-грёз, о диво-вид!
      "Тив..." - о птах у хат! Птах у хат повит
      Радуги дугой... О, гуди, гударь!..
      В конце рукописи, как бы в качестве послесловия к ней, была подколота отксерокопированная из газеты "Тень литературы" статья философа Александра Злодюгина "Сочинительство как общенациональная скверна", в которой утверждалось, что "литература возникает в разлагающихся традиционных обществах и воплощает в себе сложнейший и интереснейший процесс десакрализации понятия текста. Согласно современной гипотезе Уорфа-Сепира, язык, на котором мы говорим, выковывает ту реальность, с которой мы имеем дело. В традиционном обществе - это основополагающий, очевидный всем факт; знание, составленное из компонентов языка, сращенное с языком, постулирует предмет, который вступает в бытие только тогда, когда о нем "осведомлен", "уведомлен" человек, когда у него есть лунка в поле интерпретаций и название, - писал современный мыслитель, словно бы обосновывая тот наш недавний разговор об игре в "балду" на квартире у Бориса. - Художественное же творчество есть не что иное как антимолитва, стремление человека создать замкнутый, закрытый от трансцендентного сверхчеловеческого субъекта текст, который строится из описания или творения реальности, компоненты которой соединяются собой по произволу автора. Само описание мирного пейзажа индивидуальным автором есть высшая форма богоборчества, радикальная антисакральная диверсия, ибо представляет собой не освобождение от материальности, а, напротив, её утяжеление, нагнетание её удушливого наличия. Литератор, описывающий пейзаж, удваивает плоть, замыкает бытие в фактичности его имманентности. Получается, что вещь порождает описание, а не описание - вещь. А это значит, что литература является источником десакрализации, активным злоумышленником и самым последовательным и радикальным сатанизмом..."
      С трудом улавливая взаимосвязь этих рассуждений с прочитанными ранее выписками и чередующимися с ними экспериментальными стихами, я дочитал Борькину рукопись до конца и благополучно вырубился. Проснулся же только тогда, когда услышал, как хлопнула, закрываясь за пришедшим откуда-то Панкратием Аристарховичем, входная дверь.
      - Спишь, студент? - заглянул он ко мне в комнату. - А то пошли поужинаем вместе, я тут по случаю получения пенсиона кое-чего прикупил по пути.
      Он быстренько включил газовую плиту, поставил на неё кастрюльку для пельменей и чайник. А когда всё было готово, вынул из портфеля две стограммовые бутылочки с крупно выведенным названием "40-градусная".
      "Надо было нарисовать на этикетке сороку и через дефис добавить окончание - градусная. Получилось бы СОРОКА-градусная, а в рисунке СОРОКи была бы зашифрована цифра СОРОК", - машинально, не остыв ещё от Борькиных экспериментов, подумал и я, глядя на весело поблескивающие в Пифагоровых руках фунфырики.
      - Вот, - покаянно произнес он, ставя их на стол. - Названием соблазнился. Увидел цифру "40" - и не смог устоять.
      - В чем же её магия? - поинтересовался я для приличия.
      - О-о! Число 40 - это число абсолютной законченности, завершенности. Блаженный Августин, например, полагал, что число 40 выражает путешествие человека к истине и Богу. 40 лет Моисей выводил из пустыни свое племя. 40 дней длился пост Христа в пустыне. Слово "карантин" в буквальном переводе означает "сорокадневный период". "Сорок сороков" - очень много и вместе с тем систематизированное множество. "Сорок морозов после праздника сорока мучеников". Сороковины. Сорокоуст. Сорок - это собрание всех, всеобщность, соборность. Все = 40. Вселенная = 40. Собор = 40. Христос = 40. Мистическим корнем числа 40 является священный Тетрактис пифагорейцев.
      - Вы так сильно любите Пифагора? Мне кажется, что вы его боготворите.
      - Что ж, в его биографии действительно есть много совпадений с жизнью Иисуса. Они оба были уроженцами одной и той же местности. Пифагор родился в Сидоне, а Иисус в Вифлееме, оба города в Сирии. Отец Пифагора, как и святой Иосиф, был пророчески извещен о том, что у него родится сын, который явится благодетелем человечества. Оба родились в то время, когда их родители были вне дома. Иосиф и Мария были на пути в Вифлеем, а отец и мать Пифагора путешествовали из Самоса в Сидон. Пифазис, мать Пифагора, имела соитие с духом бога Аполлона, который впоследствии явился к её мужу и сказал ему, что тот не должен возлегать с женой во всё время её беременности - история практически та же самая, что и с Иосифом и Марией. Из-за этого обстоятельства Пифагор был известен среди современников как Сын Бога, и люди верили, что Он был Божественно вдохновлен.
      - И всё это из-за его знаменитой теоремы про квадрат гипотенузы? "Пифагоровы штаны во все стороны равны"?
      - Не только, - усмехнулся Панкратий Аристархович. - Теорема - это, так сказать, скорее побочный продукт. Главное же учение Пифагора состоит в том, что Космос возник из Первоединого, из Триединого Числа, которое есть Тетрактида. Знаменитая фраза Иоанна Богослова - "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога" - фигурально следует пифагорейской логике, образуя круг и выводя из Единого Бога Триединое Слово - Четверицу.
      - Бр-р, - потряс я головой, - давайте лучше сначала выпьем, может, я тогда быстрее во всё это врублюсь.
      Мы опрокинули по маленькой рюмочке и нанизали на свои вилки по пельменю.
      - Можно и попроще, - продолжил Панкратий Аристархович. - Пифагор, помимо всего прочего, оставил после себя так называемые "Золотые стихи", в которых изложил свои нравственные заветы потомкам. Я тут недавно перевел их на русский язык, вот, послушай:
      Да не внушат тебе ни делом, ни стихом
      То совершать, что почитаешь ты грехом.
      Не торопись блеснуть поступком иль словцом
      Обдумай их, чтобы не выглядеть глупцом.
      Пред новым делом обратись сперва к науке
      И твоя жизнь пойдет приятно и без муки.
      Чтоб быть здоровым, закаляй себя везде.
      Во всем знай меру - в играх, винах и еде.
      (В той мере - столько, чтоб не пожалеть
      И от чрезмерных доз не ошалеть.)
      Будь чист душою, прост и не мерзавец.
      Не делай то, что вызывает зависть.
      Ложась в постель, припомни, коль не лень,
      Всё, что свершил ты за прошедший день.
      Зло отдели в сознаньи от Добра,
      Как золото купец - от серебра.
      Не будь ни мот, ни жмот - во всем знай меру
      И не теряй в Богов отцовских веру!
      Так говорю тебе - я, Пифагор,
      Чтоб ты Богов не заслужил укор,
      А видел связь Бессмертных и людей,
      Проник в единство действий и идей...
      Клянусь душе нам Давшим Четверицу
      Всё это стоит, чтоб тому учиться!
      Он дочитал стихи до конца, затем мы допили свои пузырьки и принялись за остывающие пельмени.
      - Ну как, понятно изложено?
      - Вот теперь всё ясно. И стихи очень хорошие, по-моему, это лучшее из того, что я слышал за прошедшие дни. Вы их не показывали Борису?
      - А-а, - махнул вилкой Пивогоров. - Разве они им интересны? Литература сегодня - это самодостаточное внутрицеховое дело, и большинство писателей пишут свои произведения не для читателей, а исключительно для критиков. Если, скажем, поколение Шукшина и Вампилова наделяло свои книги откровенно охранительными функциями, то поколение Ерофеева и Сорокина уже вполне сознательно заменило их одними только охренительными.
      Мы завершили свою трапезу чаем и, посмотрев по телевизору новости, разошлись по местам ночлега. И прежде, чем погасить свет, я снова взял в руки приобретенную в букинистическом магазине книгу без обложки...
      Глава С (200).
      - ...СЛОВО, как сказал когда-то Маяковский, это полководец человечьей силы, воистину наше знанье и оружие, а потому ты совершенно прав, что придаешь такое значение постижению первоосновы слов - азбуке, - забыв о дымящейся в руке чашке кофе, говорил, появившись на день позже обещанного Борисом один из трех пришедших вместе с ним друзей, назвавший, как мне запомнилось, себя в первые дни знакомства Антоном Павловичем Чоховым. - Не так давно лингвисты из Московского НИИ языкознания вместе с биологами провели на растениях своеобразный эксперимент. Некоторые из подопытных растений подвергли словесному проклятию, и оказалось, что это равнозначно радиационному облучению - у растений порвались цепочки ДНК, распались хромосомы и перепутались гены. Большинство семян погибло, а те, что выжили, мутировали. Как стало известно из экспериментов, злое слово способно изменить структуру воды так, что её молекулы приобретают свойства, аналогичные известным ядам. А вот доброе слово и благословение священника способны восстановить здоровую формулу ДНК и растению, и человеку.
      - Более того! Более того, Антоша! - вскочив с места, выкрикнул тонкошеий вихрастый паренёк и, потрясая над головой какой-то тетрадью, заявил, что святые учители Словенские Кирилл и Мефодий имели в свое время контакт с представителями внеземных цивилизаций, и те-то, собственно, и подарили нам через них готовую славянскую азбуку.
      - Посмотрите, - тыкал он всем в лицо раскрытые страницы, - ведь они же не просто придумали алфавит, но под его видом оставили нам самое настоящее зашифрованное послание! Вот, читайте: Аз, Буки, Веди, Глаголь, Добро... Думаете, это названия букв, и всё? Это чистейшая тайнопись, кодовое письмо жителям Земли от космических братьев!
      - И ты знаешь, как его расшифровать?
      - Да проще простого! Аз - это значит "я", то есть самонаименование автора текста, Буки - это "буквы", Веди - это "ведаю", и так далее. А все вместе звучит следующим образом, - он перелистал несколько страниц своей тетради и, оглядев присутствующих, торжественно зачитал: - "Автору Букв Ведомы Глаголы Добра: Ей! Живите, Земляне, Истиною, Которою Людям Мыслится Небесного Отечества Покой. Речения Сделайте Твердыми. Учите Формации: Херувим - Царь - Червь..."
      - Ты смотри! - хмыкнул Чохов. - Прямо цитата из оды Державина. Помните? - окинул он взглядом присутствующих. - "Я - царь! Я - раб! Я червь! Я - Бог!.." Обычно считалось, что это - слова-антонимы. Но, может быть, поэт вовсе и не собирался противопоставлять эти понятия, а как раз хотел обратить наше внимание на универсальность всего сущего в мире?
      - То есть, получается, что Державин тоже был контактером? - уточнил Чохов.
      - А что? - снова завелся вихрастый. - Ты вот сам только что говорил о губительных и целебных свойствах слов, такими свойствами обладают и буквы. Звук "А", как показывают опыты - хороший, "Ж" - плохой и сильный, "Щ" горячий. "О" для нас больше, чем "И". "Р" быстрее, чем "Щ". А "Д" лучше, чем "Ф". На женщин, к примеру, особенно действуют слова, в которых концентрируется звук "М" и "П", а большая частотность звука "Й" способна возбудить мужчину лучше любого эротического журнала. Не случайно поэты так любят использовать в своих стихах аллитерацию - то есть окраску стиха каким-либо одним звуком! Ну, как в "Слове о полку Игореве" - в сцене первой битвы Игоря с половцами, когда русичи "Съ зараниа въ Пятокъ ПотоПташа Поганыя Плъкы Половецкыя и, рассушясь стрелами По Полю, Помчаша красныя девкы Половецкыя..." Кто, если не представители Космического Разума, мог научить их этому в самом начале ХII века? Так что не только Державин, а почти все великие поэты имели контакты с посланцами Вселенной.
      - Ну ты уж, кажется, чересчур загнул со своими пришельцами! возмутился Чохов. - Вон Николай, - кивнул он на их третьего друга, молчаливо отсиживающегося в глубине комнаты, - тоже написал на днях стихотворение, в котором по первым буквам начальных слов прочитывается весь русский алфавит. Так что же, по-твоему, ему его зеленые человечки нашептали?
      - А что за стихотворение? - поинтересовался я.
      - Да вот пусть прочитает, а мы послушаем. Колян, прочти "Акроалфавит".
      - Можно.
      Он встал с места, отыскал глазами какую-то точку на противоположной стене и, обращаясь к ней, начал читать:
      А для чего нам надо столько букв?
      Болтать по фене? Сочинять частушки?
      Великий Боже, не сочти за бунт
      Горячий гул горенья в наших душах!
      Даруй нам милость, ниспошли талант:
      Единым словом - ёмким, нелукавым
      Жизнь огранять, как чистый бриллиант,
      Запечатлять и заключать в оправу.
      И защити нас от нападок зла,
      Которым мир наш бренный переполнен.
      Лишь перед Словом отступает мгла,
      Мир уступая во владенья полдня.
      Ну так возможно ль не воспеть в веках
      Отца, и Сына, и Святого Духа?..
      Прими сей труд. Послушай, как в стихах
      Рокочут рифмы, торопя друг друга.
      (Стиль слабоват, конечно, ибо нам
      Твоё величье выразить нет мочи.
      Ум - ограничен. Он, словно Адам,
      Фактически низвергнут в сумрак ночи,
      Хоть и рожден был волею Отца
      Царить над миром по подобью Божью...)
      Чем же отмыть нам черствые сердца,
      Шесть тысяч лет питаемые ложью?
      Щемит душа. Съедает алфавит
      Экзема язв тотального распада.
      Юлой крутясь, Земля плывет в крови...
      Явись нам, Слово! Хоть за миг - до ада!
      Глава Т (300).
      ...ТВЕРДОго мнения относительно созданной Кириллом и Мефодием азбуки я в этот вечер, само собой, ни от кого не услышал, но литературных споров наслушался выше крыши. Особенно, когда заявилась толпа, среди которой я узнал Сергея Отпадова, Викториона Берлинского, Славу Бройлермана, Гектора Анаврина и других, уже знакомых мне за эти дни, людей, в том числе и Анюту, пришедшую, как я не без сожаления отметил, вместе с отцом Мирославом.
      - Ты никак в матушки собралась? - улучив момент, шепнул я с трудно скрываемым чувством досады.
      - А почему бы и нет? - не стала она отнекиваться. - Я же тебе говорила, что, читая книги Горохова, представляю себя если и не монашенкой, то женой священника.
      - Но ведь отец Мирослав ещё только диакон?
      - Да, но он как раз и не рукополагался раньше, чтобы не стать целебатом. Если бы он принял священство холостым, то ему уже нельзя было бы потом жениться. Вот он и ждал, чтобы сначала обвенчаться, а затем уже стать батюшкой.
      - Ну и когда же теперь венчание?
      - Мы ещё ничего конкретно не решали, но, по крайней мере, не раньше Успения. Ведь сейчас идет пост, а в пост не венчают...
      - ...Да что там реклама, реклама - это чепуха! - почти кричал тем временем на всю комнату, заглушая все прочие разговоры, тот же вихрастый паренек, которого все называли странной фамилией Фертоплясов. - Если будет надо, я могу на любой товар сочинить рекламу, подумаешь! Ну вот для примера: Соки и нектары - "Шей саван"! И за кадром - эдакие жадные глотательные движения: буль, буль, буль... А потом - с высоты птичьего полета - вьющаяся по узкой пыльной дороге среди песков процессия с гробом, и в конце - крупным планом - кладбищенские ворота, над которыми, вырастая во весь экран, покачивается на сухом ветру выгоревшее на солнце полотнище: "Им уж - ничто жажда и всё..."
      - Такую рекламу только в "Городке" показывать.
      - Да где угодно, главное - что мне это неинтересно делать. А вот я сейчас пишу сценарий телевизионного фильма "Джентльмены у дачи" - так это мне в кайф, там чуваки приехали к другу на дачу, а в его доме какая-то шобла гуляет. И они на своей собственной территории оказываются в роли рабов и вынуждены ублажать узурпаторов. Показывают им, где хранятся ружья, отдают мобильники, собственными руками разбивают на потеху блатякам иконы...
      - Короче, полная модель сегодняшней России! - заметил Берлинский, с чем согласились и Чохов, и остальные. - Разоружение перед наглым чужаком, оплевывание своих святынь, все прочее...
      - Ну да, - кивнул Фертоплясов. - Только боюсь, что это никому сегодня заведомо не нужно. Они же теперь все демократы, требуют легкого стиля. Вот, как у него! - кивнул он в сторону Отпадова. - А серьезное слово всех прямо в дрожь бросает.
      - А что ты хотел? - подал голос обычно отмалчивавшийся Анаврин. Время "самовыражения" в литературе закончилось. В нашем массовом, потребительском обществе писатель должен стать "демократом". У него нет другого выхода, как пойти навстречу публике и говорить то, что ей интересно и для неё важно.
      - Но это почти стопроцентно значит, писать "массовую литературу", то есть всякого рода "чернуху", "порнуху", детективчики, триллеры, фэнтези, в лучшем случае постмодернистские хохмы. Одним словом, дешевку, - резюмировал Берлинский.
      - Почему же обязательно дешевку? - обиделся Анаврин. - Между массолитом и серьезной литературой есть узкая зона, которую я как раз и пытаюсь превратить в "ничейную землю" - то есть территорию, на которой действуют законы обеих враждующих сторон.
      - Вот-вот! - поддержал его Борька. - Именно этого сегодня нашей литературе и не хватает!
      - А почему герои твоих романов, - не удержался от вопроса и я, - живут словно во сне? Я тут почитал на днях "Гений рации П" и "На задворках Великой Ичкерии" - и все герои там либо находятся в страшном алкогольном угаре, либо дуреют от съеденных мухоморов или слизанной с марок ЛСД...
      - Это не совсем так, - нехотя отозвался Анаврин, снисходя до случайного собеседника. - А может быть, и совсем не так, потому во сне находятся не герои, а сам мир. Это он, этот мир, представляет из себя сон и бред, понимаешь? Вся наша реальность, которая якобы дана нам в ощущениях, это только иллюзия и мнимость. Она - наш коллективный глюк, и поэтому, когда мой герой напивается или съедает мухомор, он этим как раз и возвращает всё в свое первоначальное положение.
      - Да разве у тебя герои? - задираясь, бросил Берлинский. - Это какие-то куклы-марионетки, которые пассивно следуют за любыми случайными поворотами судьбы и ничего не пытаются делать сами.
      - А зачем? - не дав ответить Анаврину, подал голос Бройлерман. Мнимость сущего заранее обесценивает любое действие, лишая смысла любую попытку переменить судьбу, а тем более улучшить мироздание.
      - Точно, - опять подпрягся на помощь Борька. - Человек есть то, что он ест. То есть, когда любой из нас садится перед телевизором, он превращается в пустую перчатку, в которую виртуальный субъект с экрана входит, как рука. И не более того.
      - Ну не скажите! - раздался вдруг чей-то спокойно-уверенный голос и, оглянувшись, я увидел незаметно сидевшего за всеми отца Мирослава. - Ведь в этой, как вы говорите, перчатке, - провел он легким жестом руки вдоль своего тела, - уже давно присутствует нечто гораздо более реальное и более законное, чем пытающаяся вскользнуть в неё с экрана информация, то есть моя душа, причем не просто душа, а созданная по образу и подобию самого Творца - потому-то она и вмещает в себя весь окружающий мир.
      - Да ладно, отче, не надо, - криво ухмыльнулся Анаврин. - Весь этот мир, о котором вы говорите - это только анекдот, который Господь Бог рассказал самому себе. Да и сам ваш Господь Бог - то же самое.
      - Религия - это такая же часть человеческой культуры, как театр, живопись или та же литература, - лениво добавил Бройлерман. - А значит, она находится в зоне действия тех же самых законов, что и любая другая сфера творчества, которые без постоянной модернизации просто отмирают, превращаясь в рудименты былых эпох.
      - И из этого следует, что богослужения в православных храмах должны проводиться в сопровождении группы "На-на"? - усмехнулся отец Мирослав.
      - Так далеко, к сожалению, наши архиереи не шагнут, но обновить язык богослужений надо было ещё в начале восьмидесятых, - не обращая внимания на иронию отца диакона, продолжал проповедник постмодернизма. - Ну не смешно ли - третье тысячелетие на пороге, а там всё "аки" да "паки"?
      - Вот и обновите язык литературы, возвратив ему не только понимание этих забытых слов, но и утраченную ныне возможность обозначать действие "в чистом виде", то есть не зависящее от времени и происходящее вне времени, в Вечности, - предложил отец Мирослав.
      - Что вы имеете в виду? - удивленно вскинул брови Бройлерман.
      Анаврин и остальные тоже заинтересованно повернули лица к отцу диакону.
      - Я имею в виду так называемый аорист - "не-ограниченное" или, как его называли славянские книжники, "всегдашнее" время. Дело в том, что из современных переводов "Библии" и "Нового Завета" на наш сегодняшний русский язык как бы сам собой исчез тот догмат о безначальном и бесконечном, от времени не зависящем и временем повелевающем бытии Слова, который был возвещен миру самовидцами Божия Слова апостолами и передан затем нам на языке, специально созданном для славян равноапостольными Кириллом и Мефодием. И, печатая в новых изданиях Евангелий от Иоанна не славянское "в начале Бh слово", а осовремененное "в начале БЫЛО слово", мы, сами того не замечая, как бы лишаем свой мир развития, говоря, что бытие "слова" уже окончилось в прошлом... Или же возьмем для примера такой фрагмент Библии, говорящий о делах Божиих. Там, в начале книги Бытия, различие между "церковнославянским" и "русским" текстами при их записи по принятым теперь орфографическим нормам получается вообще всего только в одной букву: "СОТВОРИ Бог небо и землю" и - "СОТВОРИЛ Бог небо и землю". Казалось, бы такая ничтожная разница (всего-то лишь одна буковка!), а смысл получается принципиально разный. Так, если современный русский текст, выражая действие Бога перфектом (совершенным прошедшим временем), утверждает, что акт творения всецело относится к прошлому и по окончании этого акта Бог уже не вмешивается в дальнейшее бытие твари, то традиционный "церковнославянский" текст, выражая "дело твари" аористом, утверждает, что Бог его не прекращает никогда и, активно вмешиваясь в наше "мирное бытие", этого мира Своим творчеством не оставляет... А ты, - отец Мирослав повернулся к Бройлерману, - предлагаешь этот длящийся в аористе Вечности процесс обновления всего бытия, в том числе включающего в себя и литературу, запереть псевдомодернистским реформированием в клетку навеки завершенного перфекта. Кто же в таком случае больший приверженец модернизма - ты с твоими апологетами или наши консервативные архиереи?..
      - Это всё, отче, софистика, - вяло парировал Бройлерман, тогда как остальные присутствующие оживленно загудели, признавая позицию отца Мирослава и оригинальной, и не лишенной смысла.
      В этом галдеже и шуме никто не заметил, как открылась входная дверь и в квартиру вошел уходивший на какое-то свое пенсионерское собрание Панкратий Аристархович. Его увидели только тогда, когда он сделал несколько шагов в центр комнаты и молча там остановился.
      - Дед, что с тобой? - испуганно спросил Борька, когда все вдруг замолчали. - Что-нибудь произошло? Дед?..
      - Включите телевизор, - тихо ответил он.
      Глава q (400).
      УКаз о введении чрезвычайного положения зачитывался сразу по всем телевизионным каналам одновременно. (Так же дружно его завтра опубликуют "Независтливая газета", "Тень литературы", "Вечерний клоп", "Документы и пакты", "Is bestiya", "Завтрак", "Литературная разиня", "Пир новостей", "Черная сводня", "Московская бравада" и целый ряд других, заклято сотрудничающих друг с другом на просторах российской информации, изданий).
      Суть же рожденного в недрах президентской головы решения объяснялась следующим. Пока я отлеживался после полученного на Пушкинской площади удара, пока вникал в Борькино экспериментальное творчество да пока мы сидели на пивогоровской квартире и спорили о роли буковок в истории человечества, в стране произошло одно весьма немаловажное событие. Вернее, само-то событие было по нынешним беспредельно-криминальным меркам вроде бы даже и "так себе" - хотя и выходящим за пределы нормальности, но уже как будто бы и притершимся к нашей российской ментальности и психике. Коротко говоря, в районном центре одной из располагающихся чуть севернее от Москвы областей - небольшом двухэтажно-деревянном городке под названием Сенокосово - разгулявшаяся по случаю удачной реализации турецких арбузов группа лиц кавказской национальности заманила в оккупированную ими гостиницу трех сенокосовских школьниц несовершеннолетнего возраста и, удерживая их там силой, в течение трех суток совершала с ними всевозможные развратные действия. Когда одной из девчушек (отпросившейся якобы в расположенную в пятидесяти метрах от гостиницы уборную) удалось наконец убежать и рассказать обо всем дома родителям, те, не в состоянии стерпеть такого надругательства, подняли всю свою улицу и устремились к гостинице бить кавказцев. Через какие-то полчаса к ним присоединились родственники и соседи двух других девчонок, а к вечеру, увлеченные азартом справедливого возмездия, уже все жители Сенокосова, кто с оглоблей, а кто со штакетиной в руках, бегали толпами по деревянным тротуарам городка и с криками "Мочи их в сортирах!" вытаскивали позабивавшихся во все щели напуганных черноусых торговцев и тут же, на месте, вымещали на них всеми имеющимися под рукой средствами свою накопившуюся в душах обиду, в основе которой лежали и продаваемые втридорога нитратные помидоры и арбузы, и идущие бесконечной чередой из Чечни цинковые гробы с телами обезглавленных сыновей, и растлеваемые за вино и деньги малолетние дочери-школьницы...
      На следующий день кавказцев били уже по всему району, а ещё через три дня этой массовой экзекуции, небритые, всклокоченные, покрытые синяками и кровоподтеками, они были собраны на сенокосовском железнодорожном вокзале, затолканы в первый же идущий в сторону Москвы поезд и под обещания поотрывать им в случае возвращения их противные черные головы изгнаны из района.
      Там, на Ярославском вокзале, их и надыбала в день прибытия поезда вызванная руководством МПС тележурналистка студии "Ню-ТВ" Гилена Пацюк, поднявшая на весь свет крик о гуманитарной катастрофе в Сенокосово. Все телеэкраны мира обошел снятый ею сюжет, обличающий массовый геноцид кавказцев в Сенокосовском районе. Заросшие многодневной щетиной, в бинтах и ссадинах, затравленно стреляя по сторонам глазами, черноголовые грязные мужики вразнобой кричали в объективы о том, что в Сенокосово начались этнические чистки, а затем через головы друг друга хватали цепкими волосатыми руками подаваемые журналисткой батоны. Заканчивая передачу, Гилена Пацюк истерически предупреждала мир о возможности развития эпидемий в лагере беженцев и призывала мировое сообщество вмешаться и не допустить расширения гуманитарной катастрофы.
      На следующий же день по телевизору выступил бледный от негодования Блин Клинтон и потребовал от главы Сенокосовского района немедленно возвратить кавказцев в места, с которых они были согнаны этническими чистками, а самому уйти в отставку, иначе США будут вынуждены прибегнуть к силовому воздействию при помощи сил НАТО.
      Однако из-за того, что по причине задолженности энергетикам и связистам в Сенокосовском районе уже давно были отключены не только электроэнергия, но и телефоны, а не получающие второй год подряд зарплату сенокосовцы не выписывали ни одной газеты, никто там этого выступления не видел и ничего о происходящем в мире не слышал, поэтому глава администрации продолжал по-прежнему ходить в свой обесточенный кабинет, где садился за стол с отключенными телефонами, и думал о том, как пережить предстоящую зиму, не заморозив двенадцать имеющихся в районе детсадиков, тридцать две школы и пять больниц. Он, похоже, и не подозревал, что в его районе происходит гуманитарная катастрофа в виде разукрашенных фингалами и запиханных без штанов в московский поезд кавказцев.
      И тогда НАТО, не дождавшись выполнения клинтоновского ультиматума, объявило о том, что начинает операцию "Лиса в курятнике" и посылает для наказания строптивых сенокосовцев свои самолёты. В ответ на это по телевидению выступил российский Президент и, страшно кривя лицо и вращая мутными глазами, заявил, что он, как гарант Конституции, не допустит такого произвола со стороны НАТО, и пускай они там не думают, что одна страна, понимаешь, может диктовать свою волю кому ей вздумается. А потому, мол, с завтрашнего дня мы начинаем...
      Однако, что именно мы начинаем с завтрашнего дня, осталось никем не услышанным, так как в это самое время над Москвой на низкой высоте потянулись в сторону Сенокосово восемь тысяч тяжелых натовских бомбардировщиков, и гул их моторов полностью заглушил собой мудрое решение гаранта Конституции.
      ...И вот теперь по всем каналам отечественного ТV профессиональные телеведущие читали текст президентского Указа, которым в стране объявлялось чрезвычайное положение. Начиная с завтрашнего утра все граждане Российской Федерации обязаны были выходить на улицу только с прицепленными ко лбу символическими изображениями мишени, которые можно получить в ЖЭУ по месту своего жительства или же изготовить из куска плотной бумаги самостоятельно. С двенадцати часов дня на центральных площадях всех крупных городов России предписывалось начать непрерывные акции презрения, включающие в себя выступления популярных рок-групп и отдельных исполнителей. В Москве такой концерт должен начаться завтра в полдень на Васильевском спуске, между Кремлем и храмом Василия Блаженного. В первой части предполагается выступление цыганского хора, затем эстафету подхватят популярные эстрадные артисты, а в три часа дня возьмет старт антиимпериалистический "Стиходром протеста" с участием современных поэтов Москвы, Петербурга, Украины и других уголков бывшего СНГ. И эта акция должна продолжаться до тех пор, пока НАТО не отменит своего решения и не прекратит бомбардировки Сенокосовского района.
      Глава Ф (500).
      ФЕРТоплясов, напряженно слушавший текст президентского Указа, аж подпрыгнул, когда услыхал слова диктора о начале стиходрома.
      - Чуваки! Это же верх мечтаний - выступить со своими стихами на главной эстраде России! Полная площадь народу, телекамеры, миллионы телезрителей перед своими экранами!..
      - ...Восемь тысяч бомбардировщиков над головой, - дополнил Чохов.
      - Это ерунда! - отмахнулся он. - Такие массовые скопления людей всегда притягивают к себе внимание инопланетных наблюдателей, которые постоянно курсируют на своих НЛО вблизи нашей планеты, и они не дадут произойти несчастью.
      - Каким же это образом? Устроят в знак протеста рок-концерт зеленых человечков на своем НЛО?
      - Да таким, как на Курской дуге в Великую Отечественную! Очевидцы говорят, что перед началом танкового сражения над местностью повисло несколько гигантских летающих тарелок, и они парализовали работу двигателей немецких "тигров".
      - Да ладно тебе... Веришь во всякие сказки.
      - Ну почему же "сказки"? - вступился вдруг за него Панкратий Аристархович. - Были там тарелки, я подтверждаю. Одну из них я даже себе на память привез, - и, выдернув из-за брючного ремня край рубахи, он поднял его вверх, обнажив перед присутствующими свой худой старческий живот с громадным ожоговым шрамом округлой формы посередине. - Вот... Такими, значится, самыми "тарелками" и были остановлены немецкие "тигры".
      - Извините, - смущенно пробормотал Фертоплясов. - Но я неоднократно слышал...
      - Кончай, братан, мало ли чего теперь болтают? - остановил его Берлинский. - Как же! Свобода слова, мать её в лоб. Мечта интеллигенции... И ведь даже не понимают, что этим самым они губят Россию.
      - Кто? Интеллигенты? - уточнил молчавший все это время Отпадов.
      - А кто же еще? Или это не они в течение последних пятнадцати лет пытаются поставить историю России с ног на голову? Мол, если бы ветераны в сорок первом были хоть немножечко умнее, то мы бы уже пятьдесят лет пили баварское пиво... И откуда, блин, только мысли такие вылезают? Ведь русские люди вроде...
      Он протянул руку к столу и взял свою недопитую чашку с давно остывшим кофе.
      - У интеллигента, - сказал вдруг с мрачной гримасой Анаврин, особенно у российского, который только и может жить на содержании, есть одна гнусная полудетская черта. Он никогда не боится нападать на то, что подсознательно кажется ему праведным и законным. Как ребенок, который не очень боится сделать зло своим родителям, потому что знает - дальше угла не поставят. Чужих людей он опасается больше. Так же и с этим мерзким классом.
      - Не совсем успеваю за вашей мыслью, - произнес отец Мирослав. Поясните, если можно.
      - А что тут пояснять? - усмехнулся Анаврин. - Интеллигент, как бы он ни измывался над устоями советского строя, который его, собственно говоря, и породил, отлично знает, что в нем все-таки был высший нравственный закон. Ведь если бы нравственный закон в стране был мертв, то он побоялся бы и рот открыть против такого строя. Там, где нет высшей нравственности, там и пришибить могут! А социализм декларировал добро и во многом придерживался этой декларации. Ну, а добро, как вам, отче, должно быть известно, по своей природе - всепрощающе, ударь его по правой щеке, и оно вместо ответного хука подставит тебе левую... Так что интеллигент не боится топтать святыни. Интеллигент боится только одного - касаться темы зла и его корней, потому что справедливо полагает, что здесь его могут сразу выдрючить телеграфным столбом.
      - Сильный образ, - поднялся с места отец диакон. - Но вот вам всем и экзамен подошел. Или, как у вас говорится, проверка на вшивость. Испугаетесь вы или нет обличить заявившее только что о себе зло? Рискнете вывести его на чистую воду или предпочтете отсидеться в сторонке? Если вы действительно служите Слову и России, то верните интеллигенции её честь и славу.
      - А может ли кто-нибудь сказать, что именно есть слава? - поднялся в свою очередь и Анаврин. - Скажем, слава интеллигенции? Существует ли она сама по себе, вне сознания этой самой интеллигенции? Вот совсем ещё недавно на всех перекрестках страны красовались лозунги "Слава КПСС!" - куда сегодня подевалась эта слава, кто знает? А ведь она была, и многие члены КПСС испытывали на себе её благотворное влияние...
      - Ладно, братан, давай мы пока разговор о славе перенесем на другое время, - остановил его Берлинский. - Завтра у нас очень непростой день, так что нужно успеть отдохнуть и кое-что обдумать. Давайте встретимся возле памятника Жукову, в половине двенадцатого. Я принесу с собой мегафон, и мы сможем начать свое выступление уже на подступах к площади. Договорились? Тогда - до встречи...
      Толпа вышла в коридор и, минут десять спустя, в непривычно звенящей от тишины квартире остались только я и Пивогоров.
      Глава Х (600).
      - ...ХЕР он завтра на площадь придет, этот умник, помяни мое слово! произнес вдруг Панкратий Аристархович задумчиво. - Видывал я таких говорунов на фронте - как рассуждать о зле, так они первые, а как с этим самым злом бороться, так их и близко не увидишь...
      Мы собрали оставленные на столе чашки и стаканы и перенесли их на кухню.
      - А ты завтра сходи с ребятами. И не бойся никакого зла - ни в милицейской форме, ни в натовской. Оно ведь как раз того и боится, что его перестанут бояться - оно от этого силу свою теряет.
      - Хорошо, - кивнул я, - я схожу. Чего мне бояться?
      Я помог старику помыть посуду и привел в порядок после гостей свою комнату. Спать не хотелось. Мысли расползались, как высыпанные из ведра раки. К незашторенному окну прилипла маслянистая от желтых огней московская ночь и, глядя на неё изнутри молчащей квартиры, я прямо-таки физически начал чувствовать, что даль тиха, столица внемлет Богу, и звезда с звездою говорит...
      - А вы почему не спите? - выйдя на кухню, поинтересовался я у все ещё сидящего за столом Панкратия Аристарховича.
      - Да так... Думаю, - отозвался он. - А вернее - считаю.
      И только тут я заметил, что на столе перед ним лежит исписанный авторучкой лист школьной тетради, на котором были выведены ряды каких-то букв и цифр.
      - Плату за электроэнергию подсчитываете? - предположил я.
      - Число Зверя разгадываю, - спокойно ответил Пивогоров. - Слыхал про такое?
      - Три шестерки, что ли?
      - Они самые.
      - И вы думаете, что можно объяснить их символику?
      - А почему бы и нет? Вот смотри. Число 7 именуется как полнота, его признавал совершенным Пифагор, оно представляет собой законченный цикличный процесс, при котором троичная сущность всегда облекается в четверичную материальную форму. Всё проявленное мироздание пронизано семеричными структурами. Семь символизирует собой совершенный порядок, оно образует базовую серию для музыкальных нот, спектральной шкалы и планетарных сфер, а также главных добродетелей и смертных грехов. Семь - это число небес, число дней недели, число лепестков в волшебном цветике-семицветике, число сказочных братьев Симеонов. Тогда как шестерка - это нечто недостигшее совершенства, оставшееся без Бога и Его благодати. А три раза повтореннное шесть - 666 - это человек, сам себя ограничивший самим собой. Самообоготворившаяся тварь - воцарившаяся неполнота, желающая завладеть всем. Но в ней нет жизни, а есть только вечное повторение одного и того же - я, я, я; в противоположность жизни Пресвятой Троицы Отца и Сына и Святого Духа.
      - А что обозначает число завтрашнего дня?
      - 19 августа? Не бойся. Древние традиции связывают это число с идеей "солнечного делания", это благоприятное число. И кроме всего прочего, это праздник Преображения Господня, а Господь способен преобразить даже самое сильное Зло - в Добро, не забывай об этом.
      И собрав со стола свои мудреные писания, Пивогоров поднялся с места, давая понять, что наша беседа окончена и время ложиться спать...
      Глава w (800).
      ...О МЕГАфоне вспомнили только когда уже шли по Красной площади к храму Василия Блаженного, возле которого за минувшую ночь были выстроены гигантские подмостки для предстоящего концерта и стиходрома. Площадь была забита молодежью, у большинства были прицеплены на лбу белые изображения мишеней, и чтобы не потеряться в толчее, мы старались пробиваться кучкой, держа друг друга за руки.
      - А где Анаврин? - спросил я, вспомнив вчерашнее предположение Панкратия Аристарховича. - Не пришел?
      - Да и хрен с ним, - проворчал в ответ Берлинский. - Для него Внутренняя Монголия всегда была важнее России.
      - Он что - уехал? - не понял я.
      - Считай, что он к нам и не приезжал, - проворчал тот и принялся с усердием прокладывать путь сквозь толпу парней с заклепками на кожаных куртках и петушиными гребнями на головах.
      Не было с нами также и отца Мирослава с Аней...
      Глава Ц (900).
      ЦЫганского хора мы среди выступающих не увидели, зато вылетевшая, как шестисотый мерседес, на эстраду Лалка Бухачева, на которой широкой поповской рясой болтался бесформенный черный балахон до пят, а на лбу белела прикрепленная бумажка с нарисованной мишенью, спела в паре с одевшим прямо на голое тело крупноячеистую авоську Форелием Лимонтьевым старую песню о своем главном, аранжированную под моду шестидесятых годов при помощи шести разнокалиберных гармошек:
      Городок наш - ничего,
      населенье - таково:
      сексуальные меньшинства
      составляют - большинство...
      В конце их выступления над красной кремлевской стеной выдвинулась ввысь раздвижная крановая стрела с огражденной круглой площадкой на конце, и там, на ней, все без труда узнали массивную фигуру своего Президента, на лбу которого, так и не сумев закрыть собой его знаменитую седую шевелюру, различался белоснежный кружочек мини-мишени. Дождавшись окончания песни, он медленно, словно делая небу "козу", воздел к небу свою двухпалую руку и громким, усиленным динамиками голосом, провозгласил: "Я - с вами! Я - с вами!"
      Сразу же после этого, рассылая во все стороны улыбки и воздушные поцелуи, на помост выбежал одетый в короткий прозрачный пеньюарчик Ирис Борисеев, показавший в сопровождении танцевальной группы "Моя голубятня" отрывок из своей новой программы "Любая голубовь". Закончив выступление, он представил зрителям восходящую звезду российской эстрады - Сергея Афродитова, сказав при этом, что бьющее гейзером творчество этого нежного, как шоколадные пенки, артиста вошло в данный момент в такой видимый всем невооруженным глазом апогей, которому позавидовали бы Гейне, Гей-Люссак и все жители Гейдельберга вместе взятые. И что вообще, мол, если во время выступлений этого певца устанавливать в зале счетчики Гейгера, то от излучаемого им любвеобилия они будут зашкаливать так, что хоть "э-ге-гей" кричи.
      И напевая про себя это "э-ге-гей, гей-гей", он игриво удалился за возведенные на краю помоста кулисы, а его протеже, чувственно обхватив тонкими пальцами цилиндр микрофона, поднес его ко рту.
      Поблескивая накрашенными губами и перламутровым макияжем, Афродитов, жеманясь и постреливая подведенными глазками, исполнил несколько придыхательных песенок, и только после этого было объявлено о выступлении участников стиходрома. Право открыть его было предоставлено двум известным поэтам-шестидесятникам - Евмену Евнушенко и Андрону Возгласенскому. При этом первый из них, прежде чем с завываниями и пришептываниями прочитать стихотворение о ржавеющей изнутри статуе Свободы, сообщил собравшимся, что он буквально полчаса тому назад прилетел в Москву из Штата Вирджиния, где в знак протеста против агрессии НАТО в Сенокосово выставил сразу 15 двоек студентам-филологам Ричмондского университета, в котором он всего за пять тысяч долларов в неделю вынужден преподавать им современную русскую литературу. А второй заметил, что видя перед собой вздыбленный эрекцией фаллос микрофона, он всегда вспоминает о распространяющейся по планете эпидемии СПИДа, и чтобы об этом не забывали и остальные, вынул из кармана красивую импортную коробочку и собственноручно натянул на микрофон длинный белый презерватив с торчащей на конце пимпочкой, после чего упер руки в бока и, сощурив один глаз, прокричал в толпу стихотворение "На смерть Ломоносова", начинавшееся словами: "Вы с живого сдирали парик, вдоль ушей пропустив его крик", - сообщив в конце, что оно было написано им ещё в годы цензурного произвола и на самом деле посвящено памяти Пастернака, которого по понятным причинам пришлось замаскировать под образом Михайлы Васильевича.
      И только после этого на помост были выпущены молодые стиходрочц... то бишь, виноват - стиходромцы, первым из которых предстал перед публикой известный поэт-концептуалист Демьян Дрыгов, напоминающий своей внешностью облезлый череп с приклеенной к нижней челюсти бородкой и нацепленными на пустые глазницы очками-хамелеонами. Ощерив редкие кривоватые зубы, он прочитал заключительную главу из своей новой поэмы "П...здец во стане русских воинов", имеющую отдельное название "Сон полка":
      ...На блок-посты - Великая Дремоть
      сошла, как наважденье, как химера.
      И взять бы хлыст да спящих отпороть
      (чтоб не нарушали Устав караульной службы),
      да только нет в войсках Милицанера.
      А потому, крадясь с большим ножом,
      пришла к ним смерть - к таким, во сне сопящим
      меж часовых протиснулась ужом
      и, скорчив рожу, крикнула: "Ужо!
      Ужо я вас почикаю тут, спящих!.."
      Уже под конец выступления Дрыгова мне почудился льющийся откуда-то сверху тяжелый монотонный гул и, подняв голову, я посмотрел в небо. Пересекая озаренную солнцем синеву, там черной вороньей стаей тянулись в сторону Сенокосова восемь тысяч начиненных смертью натовских бомбардировщиков.
      Я огляделся по сторонам. Подчиняясь всеобщему духу тусовки, толпа завороженно внимала выступающему, не обращая внимания ни на какие самолеты над головой. И я тоже стал смотреть на сцену.
      Следующей к одетому в презерватив микрофону подошла украинская поэтесса и, как она сама о себе добавила - "прэдставныця ордэна куртуазных бубабыстив" - Роксана Забодужко, прочитавшая объемный рифмованный манифест под названием "Монолог Хохлуши", начинавшийся с такого признания:
      Я хохлушка молода,
      звать мэнэ Маруся.
      Кажуть вси, що я - манда,
      а я й нэ журюся.
      Гляну в нэбо - дэсь бо там
      Бог всих гришных судэ.
      Ну так що ж! Я й Богу дам
      З мэнэ нэ убудэ...
      - Я - с вами! - прогремел, венчая её выступление, высоко над головами президентский голос. - Я - с вами!..
      Глава GY (90).
      ЧЕРВЬ тревоги, зашевелившийся во мне при появлении НАТОвских бомбардировщиков, разрастался все больше и больше, заслоняя все происходящее на эстраде и заставляя меня то и дело поглядывать в небо.
      - Слушай, ты скоро выступаешь? - шепнул я на ухо Борису.
      - Сказали, что в первой десятке. А что?
      - Да так... Чего читать будешь, решил?
      - Да уж не "Русь - не трусь". Есть у меня одно коронное стихотворение.
      Я заставил себя успокоиться и принялся ожидать выхода Таракьянца.
      - Я - с вами! - в очередной раз прогремел над головами бас гаранта Конституции. - Я - с вами!
      "Лучше бы ты был сейчас с сенокосовцами", - подумал я, скашивая взгляд в сторону все ещё тянущихся по небу железных птиц...
      А минут через двадцать - двадцать пять ведущий стиходрома объявил, наконец, и фамилию Бориса.
      Глава Ш.
      - ША, чуваки, я выступаю! - предупредил он и, легко вспрыгнув на доски помоста, направился к стойке микрофона.
      Глава nm.
      "ЩАстя - воно як лампочка у хати, щаслыву людыну за тры киломэтра выдно", - эти произнесенные когда-то мамой слова сами выплыли из недр моей памяти, когда я увидел лицо подходящего к микрофону Бориса. Он действительно сиял так, будто внутри его организма включили тысячеваттный светильник - казалось, свет прямо изливается из его глаз, из открывшегося в счастливой улыбке рта, стекает с курчавых смоляных волос...
      "Ша, чуваки!" - словно бы говорил он, поднимая в приветствии руку.
      Откликаясь на поданный знак, толпа тоже вскинула в небо растопыренные рожками пальцы, ответила тысячеголосым приветствующим ревом, и... И в это самое мгновение воздух вдруг наполнился каким-то непонятным, похожим на завывающий в печной трубе ветер, воем и свистом...
      Как будет объяснено потом в средствах массовой информации, у одного из пролетавших над Москвой натовских бомбардировщиков по чисто технической неисправности оторвалась из-под крыла ракета, которая и упала в момент проведения стиходрома за кремлевскую стену - примерно туда, где была установлена выдвижная крановая стрела с площадкой для Президента.
      В моей оглушенной взрывом памяти, словно в замедленной съемке немого кино, до сих пор сохраняются кадры того, как из-за зубчато-красной стены Кремля вдруг вырастает черный, с проблесками огня, столб взрыва, и ссеченная его острой волной, от тела гаранта Конституции отделяется его седоволосая крупная голова и, описав в воздухе высокую дугу, падает прямо на голову подошедшему к микрофону Борьке. Я вижу, как сбитый с ног этим ударом, он валится на доски помоста, как в инстинктивном защитном движении приседает к булыжной мостовой стоящая на площади толпа, и как начинает медленно клониться в сторону Москвы-реки сносимое ветерком черное облако дыма...
      Восприятие действительности возвратилось внезапно - я вдруг обнаружил себя, не заметив, когда, присевшим на корточки и обхватившим голову руками. В ушах у меня отчаянно звенело. Тряхнув головой, я попытался освободиться от этого звона, но ничего не получилось.
      Тогда я оглянулся направо, налево...
      И догадался, что это гудит не у меня в ушах, а вокруг.
      Гул шел откуда-то сверху - со стороны Кремля, и прислушавшись, я понял, что это гудит большой колокол на Иване Великом - встряхнутый взрывом, он гудел, будто созывая народ на вече. Казалось, сейчас ему ответят звонницы храма Христа Спасителя, затрезвонят у Казанской, у Ивана Воина, у Спаса в Наливках, на колокольнях Марона Чудотворца, Григория Неокессарийского, Успения в Казачьей, Петра и Павла, Флора и Лавра, Иоакима и Анны... А там подхватят этот набат колокола Михаила Архангела, что в Овчинниках, Никиты Мученика, с Пятницкой, Воскресения в Кадашах, Николы в Толмачах, Преображения на Болвановке... Отзовутся у Троицы в Лужниках, у Катерины Мученицы на Ордынке, Николы Заяицкого, Николы на Барсеневке... А потом только слушай - Георгий Победоносец, что в Яндове, Никола Голутвинский, Косьма-Дамиан, Вознесения на Серпуховке, Воскресения Словущего, в Монетчиках, Спаса-на-Бору...
      Трудно сказать, сколько висел над Васильевским спуском этот, похожий на шоковое оцепенение, звон, может, пять минут, может, десять - но вдруг Борька шевельнулся и сел. Затем медленно огляделся по сторонам и, протянув руку, поднял за волосы президентскую голову. Голова была аккуратной и чистой - ни вытекающей из оборванных вен крови, ни болтающихся сухожилий или лоскутов кожи - только однотонная гладкая плоскость шейного среза с круглым отверстием в центре. Держа её в своей руке, Борька осторожно поднялся на ноги и шагнул к микрофону. Брезгливо сдернул свободной рукой болтающийся на нем презерватив. И медленно, словно бы впервые осваивая речь, прочитал:
      Среди бомбежек и тревог...
      Я ничего не убоюсь...
      Покуда есть на свете - Бог...
      Покуда есть под Богом - Русь...
      Затем со всего маху стукнул президентской головой об доски настила, и та подскочила от удара, как баскетбольный мяч, так что стало видно, что она резиновая, и, снова поймав её за искусственные волосы, он поднял её высоко над собой, показывая всей площади.
      - Он - с нами! - прокричал Борька в микрофон. - Он - с нами!
      И, ещё раз стукнув президентской голову об сцену, он поймал момент, когда та подпргынет над досками настила и, широко размахнувшись, будто пробивая пенальти, изо всей силы вмазал по ней обутой в кроссовку ногой, так что шар головы взвился над толпой, а затем опустился куда-то в центр площади, порождая неистовый вопль восторга, и, наткнувшись на выставленные над головами кулаки, опять взлетел в вышину и опять опустился на ожидающие его кулаки молодежи. И пошел гулять из конца в конец переполненной ревущим народом площади, подлетая и вновь опускаясь, и пошел кувыркаться, то удаляясь от эстрады, а то снова возвращаясь к ней по мосточкам торчащих навстречу ему над головами кулаков...
      А Борька повернулся спиной к этому аттракциону и, глядя прямо перед собой, медленно двинулся прочь с помоста.
      Глава Ъ.
      - ...ЕРмак отечественной словесности - Виктор Едрифеев! - торжественно объявил за нашими спинами выход очередного гения очухавшийся от шока ведущий, и толпа взорвалась разгульным бандитским гоготом и свистом.
      Глава R.
      - ...ЕРЫжки да воры вокруг, а не государевы люди! - громко ругался, глядя со стороны на это действо, какой-то высокий худой старик с клинообразной черной бородой с проседью, одетый в темный затрепанный халат до пят и высокую остроконечную шапку с заломившимся набок верхом. - Видно, и впрямь Антихрист приближился, и Откровение Апостолово сбывется...
      Глава Ь`/.
      - ...ЕРЬков, мать твою, ты куда смотришь? Что у тебя за типы в центре Москвы шатаются! "Где, где?" В манде! Это ты постовой, а не я! Откуда, я спрашиваю, этот старик придурковатый у Кремля появился? Убрать его немедленно, вызывай машину!..
      Глава h.
      - ...Я, ТЬфу ты, ну ты, смотрю, а он прет на меня, как Т-34, да ещё и орет при этом: "Ты как стоишь, холоп, перед государем? Царя не признаешь, разбойничья харя?.." Мне аж не по себе сначала стало - ну вылитый Иван Грозный, прямо, как из кино вышел... Еле вшестером в машину затолкали, такой здоровенный оказался. Да ещё какая-то палка дурацкая в руках. Если бы Сидоров ему по яйцам ногой не вмазал, того и гляди, пораскидал бы нас...
      Глава Ю.
      - Юродивый, что ли? - спросил я, оглядываясь на услышанные реплики милиционеров.
      - Да тут теперь пол-Москвы юродивых, - откликнулся Чохов. - Не столица, а край непуганных идиотов.
      "...И мерседесов, - вспомнил я слышанную уже где-то раньше остроту. Интересный получается набор..."
      Глава IА.
      - Яблочный Спас называется! - проворчал, выбираясь из толпы, Фертоплясов. - Ничего себя яблочко упало! Наливное!
      - Ну так - август... Помнишь, Перехватов читал нам свой неопубликованный роман в стихах - "Моление о миллениуме"?
      ...Москву в те дни опять томил вопрос,
      чего ждать дальше и что будет лучше:
      обвал рубля иль оперетта путча?
      Ведь для России август - месяц гроз!
      О да, мы любим и медовый Спас,
      и дух садов - до головокруженья...
      Из года в год мы ждем Преображенья,
      но, видно, вправду - Спас, да не про нас!
      - Славянское название августа - серпень, то есть месяц жатвы. Что ж вы удивляетесь тому, что Господь срезает колосья? - оглянулся на эти слова Берлинский.
      - Посидеть бы где-нибудь, - мечтательно вздохнул вместо ответа Борька.
      - Голова болит? - остановился Чохов. - Сильно?
      - Да нет... Просто как-то не по себе.
      - А тебя на Пушкинской тоже по голове долбануло? - повернулся ко мне Берлинский.
      - Да. Сюжет один и тот же.
      - Жизнь, как сказал бы не пришедший сюда Слава Бройлерман, любит цитировать сама себя, воспроизводя рифмующиеся между собой ситуации...
      Глава L~.
      - Едемте ко мне, что ль, - предложил Борис. - Попьем кофейку, отдышимся после случившегося.
      - Я не могу, - вспомнил я предупреждение следователя. - Кругом сплошные проверки документов, я не хочу опять попадать в милицию. Мне бы скорей до Панкратия Аристарховича дойти.
      - Ну потопали к деду... Лишь бы не сидеть сейчас одному в квартире...
      - Только давайте не мимо милицейских постов, - попросил я на всякий случай.
      - Да, менты после взрыва на Пушкинской прямо озверели. От них и до этого нормальным людям житья не было, а теперь вообще не дают никому шагу свободно ступить, - проворчал Фертоплясов.
      Глава #.
      - ЮСтиция и должна быть жестокой. Что это за государство, которое не умеет себя защитить? - аж остановился, услышав такие слова, Берлинский. Вот как мне поверить, что оно не даст меня в обиду внешним врагам, если оно не сумело как следует врезать даже своим собственным кухонным болтунам, развалившим его, словно карточный домик! А ещё говорят, что СССР был тоталитарным монстром, государством-концлагерем! Да будь я у руля власти, у меня бы все болтуны давно на Колыме парились! Зато попробовало бы какое-нибудь НАТО вот так запросто полетать с бомбами над нашими просторами, не говоря уже о том, чтобы безнаказанно вмешиваться во внутренние дела Отечества. Родина - понятие святое, и милиция должна пропагандировать и блюсти эту святость наравне с поэтами и Церковью...
      Глава @.
      - ЮСтиниан говорил, что когда государство начинает истреблять своих граждан, оно как раз и требует, чтобы его называли Родиной, - вздохнул Чохов, открывая перед Борькой и остальными отяжелевшую от дождей дверь пивогоровского подъезда.
      Войдя в квартиру, все с таким чувством усталости поплюхались в кресла, как будто отпахали смену на лесоповале...
      - Ты, дед, так и не выбросил эту рухлядь, - какое-то время спустя подошел Борис к этажерке, на которой стоял накрытый кружевной белой салфеткой старенький ламповый приемник "Рекорд" и, громко щелкнув коричневой клавишей включения, то ли от нечего делать, то ли чтобы забыться, принялся крутить колесо настройки...
      Глава >.
      ...ЮСтас - Алексу: "По данным из высокопоставленных источников, инцидент с так называемым "случайным" падением одной из ракет на московский Кремль является пробным шаром НАТО в прощупывании готовности России применить адекватные меры. В дальнейшем планируется сымитировать "случайное" столкновение одной из американских субмарин с российской атомной подводной лодкой класса "Курск", взрыв ядерных реакторов которой можно будет использовать как причину для начала третьей мировой войны", вырвался вдруг из шипения радиопомех ледяной голос диктора.
      - А ну постой, постой! - повскакивали все с мест. - Добавь звук, не слышно! Настрой получше! - отталкивая и мешая друг другу, мы кинулись к Борису и, торопясь подрегулировать приемник, он пошевелил колесо настройки, и голос пропал.
      - Ты что? Ищи скорей! Давай назад! Крути! - завопили мы, но вращаемое Борькиными пальцами колесо выталкивало из дребезжащего динамика только обрывки каких-то несуразных мотивчиков, захлебывающиеся истерикой голоса певцов да бесконечные рекламные объявления.
      Пройдя раза три всю шкалу в оба конца, Борис расстроенно выключил радиоприемник.
      - Что это было? - спросил я.
      - Бог его знает... Может, радиоспектакль какой, - предположил Чохов.
      - Ну да, - усомнился Берлинский, - кто бы его успел за это время написать да ещё и поставить? Двух часов не прошло...
      - Да это просто прикол. Ведущие любят такие штуки, - решил Фертоплясов.
      - Очень уж этот прикол на правду похож, - сказал, стоя в дверях, Панкратий Аристархович.
      - Ладно, дед, не паникуй, - положил конец разговору Борис. - Сделай-ка нам лучше чаю, а то что-то аж в глотке пересохло! - и он демонстративно прикрыл радиоприемник накидкой и отошел в сторону...
      Глава \.
      "ЮСисапайл" ("Северное сияние") - армейский ежемесячный журнал, выходивший в 1858 - 1864 годах в Москве. Выражал просветительские демократические идеи. Издавался С.И. Назаровым", - вполголоса прочитал я, открыв наугад в ожидании чая лежавший на краю стола толстенный энциклопедический словарь.
      - Сволочь, - так же вполголоса отозвался Берлинский.
      - Кто? - не понял я.
      - Да этот твой, С.И. Назаров.
      - Ты о нем что-то знаешь?
      - Первый раз слышу. Но разве можно выражать демократические идеи в армии? В армии надо выполнять приказы, тогда она - сила, и её уважают.
      Глава k (60).
      - К СИле надо относиться с уважением, - рассудительно поддержал его Чохов. - Что армия, что милиция - это основа порядка. Ксиву тебе, конечно, выправить можно, - обернулся он ко мне. - Ну, скажем, оформить регистрацию у того же Панкратия Аристарховича, отксерить кучу копий, чтобы ходить везде, не боясь проверок. Но зачем тебе, прости за оксиморон, эта грустная радость - спать над начиненными гексогеном подвалами?
      - У нас, кстати, несколько дней назад как раз нашли в соседнем доме такой склад. Среди десяти мешков с ксилитом оказалось три - с гексогеном.
      - Да ладно вам, ребята, успокаивать. Вы думаете я буду из-за всего этого горевать да кукситься? Окститесь, я не раскисну. Поеду вон обратно к себе домой, к синей Волге да горам Жигулевским. Это ведь вам здесь, для всех этих модернистских шабашей, необходимы эстрады да микрофоны, а нам там, в наших Кундерах, нужны только песня да костер Стеньки Разина. Мы ведь и доныне скифы, приявшие глазами Андрея Рублева Византию и писания Козьмы Индикополова с поверием наших бабок, что земля на трех китах стоит. А у вас тут - все в основном романцы да западники...
      - Ну, скажем, не все еще, - возразил Берлинский. - Но, может, это даже и хорошо, что ты уезжаешь. И что вообще Россия - это не только наша пропахшая хот-догами Москва, но и твои Кундеры, которые пока ещё никто не успел выменять на ксероксную коробку с долларами. Пускай хотя бы там сохраняется живая жизнь, где слово "берёза" вызывает в памяти шелест белоствольной рощи, а не лысину Бориса Абрамовича.
      - Главное, чтобы он не увез отсюда изломанную психику, - назидательно поднял вверх узловатый палец Пивогоров. - А то будет потом всю жизнь при слове "Москва" голову в плечи втягивать.
      Глава J (700).
      - ПСИхика - штука опасная, - согласился Чохов. - Вон - почитайте повести Павлина Облыжного про карагандинскую караульную роту. Похоже, что его когда-то "деды" в учебке "опустили", так он им этого до сих пор простить не может - только про дедовщину и пишет.
      - Это тот, что год тому назад в "Новом мифе" роман напечатал? "Казненная пляска", кажется? - уточнил я.
      - Да ну какой это роман? Такие вещи назывались во все времена грязный пасквиль. Нашим ребятам сегодня в Чечне боевики головы отрезают, в Косово в них албанцы из-за каждого угла стреляют, а он всё никак не может с армией счеты свести, все на ней свою обиду вымещает!
      - Что ни говори, а в основе творчества художника должна лежать только любовь, - как бы подводя итоги, произнес Берлинский. - Месть, ненависть или злоба - это все равно что опухоль в голове, они зацикливают человека на его собственной боли и не дают видеть страдания других. Именно это главным образом и отличает творчество одного писателя от другого. Вот, скажем, сумел же Александр Снежнолицын в своих повестях "Матренин - вор" и "Один пень и ванна Денисовича" общее для всего нашего народа чувство выразить через судьбы частных персонажей! И это при том, что он и сам срок отсидел, и онкология у него была обнаружена... А вот упомянутый вами здоровый и свободный писатель Павлин Облыжный не смог пересилить свою частную обиду и нагружает теперь ею все свои писания, а через них и всех своих читателей. Мол, мне было херово, так пускай и вас потошнит...
      Глава F (9).
      - ФИ! ТА кие нынче мелкие писатели пошли? - разочарованно протянул Панкратий Аристархович. - Право же, зря только время на разговор потратили. Давайте-ка лучше выпьем по рюмочке да пойдем отдыхать.
      Он принес бутылку "Столичной" и наполнил рюмки.
      - Ну... С Богом...
      И в эту минуту настойчиво затрезвонил телефон.
      - Тебя, - подняв трубку, сказал Борис.
      Звонил Горохов.
      - Ну ты как там, жив?
      - Да вроде.
      - Был сегодня на площади?
      - Был.
      - Вот, сам теперь видел, каковы они, последние времена.
      - Ну да.
      - С работой ничего не получилось?
      - Нет.
      - И что ты решил?
      - Поеду домой. Что мне тут ещё делать?
      - Ну да, ну да, это точно... Без работы здесь делать нечего, это так. Если хочешь, приезжай завтра, попрощаемся. Земляки все-таки.
      - Хорошо, я приеду.
      Я положил трубку, а на следующее утро, заехав сначала в Центральные железнодорожные кассы и купив себе билет на завтрашний поезд, поехал на дачу к Горохову.
      - Так значит, уезжаешь? - наваливая себе на тарелку здоровенный кусок кремового торта, уточнил писатель.
      - Да, Василий Николаевич. Как это ни грустно, а приходится возвращаться домой. Ничего не поделаешь.
      - Ты только давай тут не впадай в уныние, уныние - один из самых тяжких грехов для христианина, запомни это. А то ещё где-нибудь архив мой от расстройства потеряешь. Ты обвязал его дополнительно веревкой?
      - Обвязал, Василий Николаевич. Только все равно грустно.
      - А ты - улыбайся. Я тут как-то прошлой зимой вышел в Москве во двор, а там пацаны на площадке в хоккей играют. И одному шайбой в лоб как залепят, он аж взвыл: "Да вы че, блин, офонарели? Больно же!" А те ему со смехом: "А ты - улыбайся..." Это у них, у молодых, тогда прикол такой был советовать, когда кому-то хреново: "А ты - улыбайся".
      - Спасибо, - усмехнулся я. - Я возьму на вооружение.
      - Во-во. Не помешает...
      Он энергично уписывал свое блюдо, с присёрбыванием отхлебывая из большой чашки длинные глотки чая.
      - Значит, уезжаешь, - ещё раз произнес он. - Ну-ну... С кириллицей-то, надеюсь, разобрался?
      - Да почитал кое-что.
      - Это хорошо. Только исторические романы не читай - там не реконструкция древнерусской речи, а сплошные выдумки. Историческая проза это вообще фантастика наоборот.
      - Как это?
      - А почитай внимательно, как она пишется. "Эх, не договорил я с митрополитом!" - подумал князь Иван, вдевая ногу в стремя..." Ну откуда автору знать, что думал князь четыре века назад, а? Поэтому я и говорю, что это чистейшее фантазирование.
      - Ну почему же... Я читал романы Александра Цыгеня, в них вроде бы очень все правдоподобно. Да и Валерий Ганнушкин их хвалит, а это все-таки руководитель вашего Союза писателей.
      - Похвала Ганнушкина, Алексей - это ещё не критерий. Ты ведь всего не знаешь, откуда тебе знать... Саша Цыгень - это, говорят, побочный сын Валерия Никодимовича, вот он его и пропагандирует, где только может...
      Он отрезал себе ещё одну порцию торта и долил в чашку чая.
      - Ладно, Алексей. Сейчас не это главное. Сейчас, как говорится, ангела-хранителя тебе... Поклонись там нашим родным Кундерам. Да с архивом в дороге будь поосторожнее - кругом одно ворье...
      Распростившись с Гороховым, я вернулся в Москву и, обходя милиционеров, добрался до пивогоровской квартиры. Позвонив Боре, узнал, нет ли каких новостей от Фимки из Арзамаса, и сообщил, на какое время купил себе обратный билет.
      - Хорошо, мы завтра с ребятами придем тебя проводить, - пообещал он.
      Остаток вечера я провел с Панкратием Аристарховичем, но разговор наш как-то откровенно не клеился, хотя старик и откопал для меня (наверняка заинтересовавшую бы в другое время) цитату из Велесовой книги: "Нет, не достойны мы быть Даждьбоговыми внуками. Те ведь молятся богам: "Да будут чистыми души и телеса наши, и да поимеем жизнь с праотцами нашими, во богах слившись во единую Правду". Вот каковы истинные Даждьбоговы внуки".
      - Древние понимали, что жизнь - это сплошное математическое действие, суммирующее все человеческие поступки, все его слова и мысли. Вспомни, какую надпись прочитал Даниил Валтасару: "Мене, мене, текел, упарсин" "Бог исчислил царство твое, оно взвешено на весах и разделено". То есть всё указывает на числовую основу Божественного Суда. Так и в конце Времен душа каждого человека будет "исчислена", "взвешена" на тончайших весах и "разделена" на низшую часть, подлежащую уничтожению, и на свою высшую часть, заслуживающую право на избавление от смерти. Всё человечество должно пройти через этот этап "разделения", после которого должен выявиться его нетленный "остаток", предназначенный для того, чтобы унаследовать "новое небо" и "новую землю". Вот, почему такое важное значение в судьбе человечества имеют числа.
      - Да, Панкратий Аристархович, наверное, это и в самом деле так. Но я, пожалуй, готов "выпасть в осадок" уже сейчас, не дожидаясь Божьего исчисления. Очень уж что-то меня в сон клонит...
      И, уйдя на свой диванчик, я и правда провалился в глубочайший сон, и провалялся в нем едва ли не до обеда, пока не вспомнил, что надо вставать и собираться к отъезду.
      А вскоре меня приехали проводить и ребята...
      ...Борька поднял мою сумку, Чохов взял перетянутую веревкой коробку, я попрощался с Панкратием Аристарховичем и мы всей гурьбой вывалили из квартиры. Тащиться на метро не захотелось, и скинувшись, мы поймали такси и минут через двадцать уже были у Казанского вокзала.
      До отхода фирменного поезда № 10 "Жигули" оставалось ещё минут сорок.
      - Ребята, вы постойте здесь минутку, а я позвоню, - попросил я и, найдя телефон-автомат, сунул в монетоприемник пластмассовый коричневый жетончик и набрал Анин номер.
      - Алло? - услышал я через минуту её голос.
      - Привет, - сказал я. - Я тут сейчас уезжаю в свою Самарию. Ну и звоню, чтобы попрощаться... У тебя как дела?
      - Нормально.
      - А у отца Мирослава?
      - С ним Бог, ему легче. Хотя, кому много даётся, с того много и спрашивается.
      - Ну-да. Кх-м... Угу.
      - Да.
      - Ну так я, значит, поехал.
      - Счастливо тебе. Будешь в Москве - звони.
      - Зачем?
      - Не знаю.
      - Хорошо, обязательно позвоню.
      - И ещё одно...
      - Да?
      - Знаешь... Держись подальше от литературы.
      - От литературы? - удивился я. - Почему?
      - Потому что она - только имитация жизни, а человек должен жить реальностью. Зачем тебе мир фикций? Будь конкретным. Пока! - она положила трубку, и я вышел из будки.
      Увидев, что я закончил разговор, Берлинский поднял стоящую возле чоховских ног коробку и мы пошагали к поезду.
      - Я тут вчера стихотворение написал, - сказал вдруг Борис, когда мы дошли до моего двенадцатого вагона. - Хочешь прочту?
      - Прочти, - кивнул я.
      - Сейчас, - поставил он сумку. - Сейчас.
      И не скрывая волнения, прочитал:
      Безголосые канули годы,
      И народ мой уже не простак.
      Православия чудные всходы
      Не растопчет ликующий враг.
      Возлюби! Животворное слово
      Станут дети и внуки беречь.
      И возвысится снова и снова
      Богоданная русская речь...
      - Что же? - сказал я, переваривая услышанное. - Ты, оказывается, и правда поэт, - и, немного помолчав, добавил: - Хороший поэт. Сообщи мне, пожалуйста, как там все сложится у Фимки.
      Затем взял у него свою сумку, поднял с земли коробку с гороховским архивом, кивнул всем на прощание и шагнул в вагон...
      Глава V.
      ... "ИЖ" И ЦАрапины не получил, хотя и пролетел метров двадцать по воздуху и затем несколько раз перекувыркнулся в кювете. А вот Фимка Таракьянц и сидевшая за рулем мотоцикла девушка разбились насмерть.
      Как стало потом известно от её родителей, поздно вечером, увидев по телевизору, как во время проведения стиходрома на Кремль упала оторвавшаяся от натовского самолета ракета и сразу же после раздавшегося за кремлевской стеной взрыва на сцене рухнул сбитый с ног чем-то круглым Борис, Фимка тут же сорвался с места и бросился ехать из Арзамаса в Москву.
      - Я довезу тебя быстрее, чем поезд, - пообещала ему его невеста, и через двадцать минут они уже неслись по ночному шоссе на её ревущем "ИЖе" последней модели и, надо полагать, к утру бы уже наверняка были в столице, если бы на самом выезде из Арзамасского района на шоссе прямо перед мотоциклом не выскочил вдруг длинноухий серый заяц. Дернувшаяся в сторону от неожиданности рука повела руль в сторону, мотоцикл выбросило на обочину и, прочертив горящей фарой световую дугу, он зацепился колесами за кусты уже наливающегося краснотой шиповника, перекувыркнулся через "голову" раз, другой, третий и, подмяв под себя бездыханные тела несостоявшихся молодоженов, затих, задрав к звездному небу замедляющие вращение колёса...
      Их потом так и похоронят рядом, установив одно общее на двоих надгробие, на котором будут выбиты на мраморе их имена и фамилии - "Ефим Таракьянц" и "Галина Шипилова". Да, да - та самая пятиюродная племянница самарского губернатора, из-за которой я около четырех лет назад вместо защиты диплома, один со всего курса, был призван на армейскую службу и в декабре 1994-го года отправился в город Грозный, чтобы вытащить там на себе с горящей площади Минутка своего раненного чеченской пулей сослуживца Фимку. Но объясни же мне теперь, Господи - для чего?..
      Глава ^ (1100), добавочная, она же - Эпилог.
      ОТче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго.
      + + +
      Священную двоицу просветителей наших почтим, божественных писаний преложением источник богопознания нам источивших, из негоже даже до днесь неоскудно почерпающе, ублажаем вас, Кирилле и Мефодие, престолу Вышняго предстоящих и тепле молящихся о душах наших.
      Киими похвальными венцы увязнем богомудрии учители, языки словенския во тьме неведения и сени смертней седящия, светом Евангелия просветившия, Троицы Единосущныя велегласныя проповедники? Имиже и мы, яко дивия маслина, к благоплодному корени православия прицепихомся, и прияхом от Христа Бога мир и велию милость.
      Аминь.
      Лето - осень 2000 года.