Сергей ПЕРЕСЛЕГИН. Проектирование будущего как ресурс для настоящего
      Источник: Русский Журнал
 

 
      Одним из основополагающих (может быть, и самым важным) принципом естествознания является постулат причинности, согласно которому причина всегда предшествует следствию, "стрела времени" направлена только вперед и события всегда развиваются из абсолютного Прошлого в абсолютное Будущее.
      Человек, разумеется, подчиняется закону причинности, но живет и действует в совершенно противоположной парадигме. Будучи разумными существами, мы способны предвидеть Будущее, и это Будущее, явившееся нам в вещих снах, пророчествах, прогнозах, сценариях и расчетах, управляет нашим "сегодня" и нередко протягивает свои руки в незыблемое, казалось бы, "вчера".
      Мы совершаем или же не совершаем определенные поступки, руководствуясь той оценкой, которую они вызовут в Будущем у нас, у наших детей и внуков, у "всего прогрессивного Человечества". Говорят, что физик-теоретик, который не может объяснить смысл диссертации своей одиннадцатилетней племяннице, к защите не готов. Смог же Льюис Кэрролл объяснить трем девочкам квантово-механический подход к реальности, обернув ее в лучшую сказку XIX столетия? И точно также: политик или бизнесмен должен быть в состоянии объяснить ребенку содержание и логику своих решений. В конце концов, эти решения создают мир, в котором этот ребенок будет жить.
      Я думаю, что многих деятелей, скопивших состояние в 90-е, преследует в ночных кошмарах вовсе не образ неотвратимого карающего российского (а то и бывшего советского) правосудия, а заданный тихим и спокойным голосом вопрос: "Отец, почему вы уже продали страну, которая принадлежит нам?"
 

 
      Будущее невозможно предвидеть. И дело здесь даже не в том, что оно "сложнее, чем мы можем себе вообразить". Дело как раз в антипричинности – прогнозы сразу же начинают оказывать воздействие на настоящее, модифицируя его, а тем самым меняя и Будущее. Кроме того, прогнозы (это было известно еще в античности) контекстуальны, а не текстуальны. Иными словами, пусть вы и знаете с абсолютной точностью некоторые детали Будущего, уверены ли вы, что правильно понимаете, в какой именно контекст должны быть вписаны эти детали? И станете ли вы частью этого желаемого контекста или у вас обнаружится на него аллергия? Представьте себе, например, что Э.Томас, главный конструктор "Титаника", получил в свое время прогноз, где черным по белому была изложена абсолютная правда: этот корабль станет самым знаменитым судном ХХ века, о нем будут писать книги, снимать фильмы и сочинять музыку…
      Нужно еще иметь в виду, что мы совершенно не готовы принять реалии новых времен во всем их разнообразии – вместе со сноубордами, "фабриками звезд", "прокладками с крылышками" и японскими мультиками-страшилками. Тем более мы никак не желаем учитывать в своих планах, проектах и программах роды и аборты в тринадцать лет и заказные убийства нерефлективных родителей в пятнадцать. И единственной реакцией на предсказание реального Будущего (даже если это предсказание удалось донести "до тех, кому положено" не расплескав) является ответ: "Возьмите миллион, миллиард, триллион – в общем, сколько вам там надо, и сделайте так, чтобы этого не было".
      Нам всегда хочется вписать локусы будущего в привычный мир, но ростки, крепкие и шустрые, как борщевик, размножаются делением, подобно раковым клеткам. И пугают. Даже самых креативных из родителей.
      "Вот вам от потопшей Америки на сто триллионов чек".
 

 
      О Будущем бесполезно мечтать. В самом лучшем случае такие мечты относятся к категории маниловщины и не содержат в себе никакого осмысленного содержания. В худшем же мы начинаем требовать от Будущего, чтобы оно если и не отвечало нашим представлениям о рае земном, то по крайней мере было бы лучше настоящего, причем именно с нашей сегодняшней точки зрения. Поэтому наши мечты начинаются с "не". Пусть не будет бедности, войны, преступлений, расовой ненависти и все станут "белыми и пушистыми". В свое время Марк Твен заметил, что люди почему-то видят рай как сочетание филармонии с воскресной школой, хотя большинство из них не так чтобы очень любят симфоническую музыку, а уж воскресную школу ненавидят все поголовно.
      Еще хуже дело обстоит с мечтами прагматиков, которые в искоренение пороков и всеобщее торжество справедливости верят слабо. Такие люди требуют от Будущего, чтобы оно продолжало настоящее и по возможности не несло никаких перемен, кроме тех, которые получили "одобрение всех 750 министров". Подобные мечтатели соорудили из подручного материала и сейчас навязывают всему миру концепцию "устойчивого развития", которая трещит по всем швам и поглощает все больше и больше ресурсов только для того, чтобы "поддерживать впечатление гармонии".
      Мечты не столько приближают Будущее, сколько защищают от него.
 

 
      Итак, предсказывать Будущее бессмысленно, а мечтать о нем бесполезно. Но Будущее создается сегодня – создается нашими действиями (а главным образом – бездействием), поэтому его можно проектировать или конструировать.
      Слова эти воспринимаются как синонимы, хотя в них заложена разная логика. Будущее может создаваться проектно.
      Мы понимаем проектирование Будущего как эффективную форму "упаковки" всех видов деятельности, направленных на разрешение одного или нескольких базовых мировых противоречий. Поскольку все развитые нации, государства и культуры сталкиваются сейчас с вызовами глобализации, терроризма, ресурсной недостаточности в форме демографического, кадрового или энергетического кризиса, а также с вызовом экзистенциального голода (1), они вынуждены как-то реагировать на эти вызовы.
      Современной формой такой реакции являются национальные и наднациональные программы развития, а также институциональная деятельность. По мере продуцирования новых и новых программ и усложнения институциональной среды возникает необходимость в специфическом интегрирующем механизме, регулирующем процессы взаимодействия в пространстве управления. Среди таких механизмов наиболее простым и изученным является мегапроект. Такой проект обязательно содержит в себе какую-то рабочую онтологию как необходимое условие согласования разнородных институционально-программных конструкций, целевую "рамку", как обоснование общественных затрат, сценарную схематизацию развития, как инструмент управления, определенные представления о последовательности реализации ("дорожную карту") и оценку времени осуществления.
      Анализ, произведенный исследовательскими группами "Конструирование Будущего" и "Санкт-Петербургская Школа Сценирования", диагностировал наличие по крайней мере семи глобальных и трех локальных проектов Будущего. Речь идет об американском и европейском постиндустриальных проектах, японском и российском когнитивных проектах, неоиндустриальных проектах Китая, Индии, мировой исламской общности, о локальных образах Будущего, целенаправленно создающихся в Исландии и Ирландии, о локальном в пространстве, но вечном иудейском проекте, малозначимым звеном которого является государство Израиль.
      Конструирование Будущего не столь системно, как его проектирование, но и затрат требует меньших. Кроме того, всякий проект Будущего – и именно в силу своей системности – содержит "родимые пятна" настоящего и прошлого. Он укоренен в настоящем и, развиваясь, отрицает себя. Можно с уверенностью сказать, что Будущее возникнет в ходе выполнения перечисленных выше проектов, но при этом ни один из них не будет реализован.
      Конструирование менее амбициозно: речь идет не о Будущем в целом, не об ответе на глобальные вызовы, не о разрешении мировых противоречий, а лишь о деталях, элементах, инновациях. Конструирование – попытка сделать Будущее богаче настоящего, что-то к нему добавив. Иногда это "что-то" быстро обретает всеобщую значимость – так произошло с персональными компьютерами и мобильными телефонами. Иногда остается одним из многих камушков в мозаике. Но всегда возможностей становится чуть (или не чуть) больше. Эти возможности не упаковываются в тот или иной проект, а по отношению к уже существующим проектам оказываются "джокером", "дикой картой", "тузом из рукава", возникшим спонтанно и исказившим всю "заранее рассчитанную и утвержденную" конфигурацию причин и следствий.
      В известном смысле конструирование Будущего – это улыбка проектировщика Будущего, муха, нарисованная Мастером на незаконченной картине старательного, но посредственного художника.
 

 
      И проектирование Будущего, и даже конструирование его начинается с понимания пространства возможностей. Анализируя сегодняшний день, изучая долговременные тренды развития, принимая во внимание развертывающиеся на наших глазах инновационные локусы, учитывая, что одинаковые причины влекут за собой одинаковые следствия, мы составляем представление о так называемом неизбежном Будущем.
      Нужно совершенно точно понимать, что с неизбежным Будущим ничего поделать нельзя. Оно возникнет обязательно, и с этим надо считаться и в практической деятельности управленца, и в теоретических расчетах.
      Но Реальное Будущее гораздо богаче неизбежного, и, кроме того, оно управляемо. Любой выбор включает неизбежное Будущее в себя, оно – инвариант, воспроизводящийся при любых сценарных преобразованиях, но в остальном версии Будущего могут отличаться сколь угодно сильно. Говорят, что 5% добавок превращают воду в суп. Вряд ли нужно больше реалий, чтобы полностью переменить картину грядущего, во всяком случае, в ее оценочной части.
      И конструктор Будущего, и его проектировщик работают именно с "добавками". Правильной является очень простая постановка вопроса: чем именно нужно дополнить неизбежное Будущее, чтобы результат получился лучше настоящего (как правильно заметил выдающийся английский военный теоретик Б.Лиддел-Гарт – "хотя бы только с вашей личной точки зрения": всякие операции над Будущим субъективны).
      Эту мысль можно и нужно усилить: работа с Будущим – это всегда проявление волюнтаризма, это зачеркивание одних возможностей ради других, это игра с мировым порядком в странную игру, соединяющую элементы шахмат, покера и китайской боевой гимнастики ушу, это навязывание своей картины мира всем окружающим. С точки зрения многих российских и западных интеллигентов, операции над Будущим вообще аморальны.
      Но заниматься этим приходится даже тем, кто не очень склонен к этому, не умеет, стесняется, боится и ежечасно спрашивает себя "по Ф.Достоевскому": "Тварь я дрожащая или право имею?" Потому что иначе будет сконструировано Настоящее, причем в пользу тех, кто на данный момент сильнее и энергичнее. Здесь нет ничего личного. В 90-е годы к власти в России пришли бандиты, и пришли именно потому, что интеллигенция сетовала на ушедшее "прекрасное далеко" и ничего себе не предполагала про грядущее. Она ополчилась на всех и вся и засела в НИИ, словно стены, выстроенные при Сталине, должны были помочь. Не помогли. Науку – на всякий случай – обесточили на двадцать лет. И не потому, что бандиты такие уж плохие управленцы. Они про науку не думали и про энергетический кризис не знали. Они взяли власть и поделили ресурсы. Страна жила в настоящем двадцать лет, и это настоящее перестало нравиться детям олигархов. Олигархи послали их учиться за границу, а там как раз случился кризис мечты, и дети, вернувшись, сказали: нужно жить здесь.
      – Почему, сынок?
      – Здесь еще остались люди…
 

 
      Будущее – само по себе ресурс. Оно стремится стать настоящим, превратиться из великого множества возможностей в единственную целостную Реальность. Даже неосуществленные варианты прошлого оказывают давление на действительность, что же говорить о Будущем, версии которого не утратили надежды осуществиться. Человек, социальная группа или страна, поймавшие в свои паруса "ветер грядущего", будут развиваться быстро и успешно, хотя это будет очень рискованное развитие.
      Надо отметить, что наша эпоха имеет свои особенности, уникальные именно с точки зрения конструирования/проектирования Будущего. Если не "никогда", то, во всяком случае, очень давно конфликт Настоящего и Будущего не принимал столь острую форму.
      Современный мир является настолько комфортным и упорядоченным (по крайней мере в развитых государствах европейской культуры), что очень велико искушение представить его еще и безопасным, а потом продлить эту безопасность из вечности в вечность. Это тот самый "конец истории", шутка Ф.Фукуямы, воспринятая всерьез: Будущего нет, есть только продолженное настоящее, замаскированное под "устойчивое развитие" и для вкуса приправленное нанотехнологиями, информационными технологиями, биотехнологиями и прочим "мейнстримом", в который уже вложены деньги.
      Эта "картинка" часто ассоциируется с Соединенными Штатами, но в действительности принадлежит Европейскому союзу, который вообще пропалывает все новое и тормозит все странное. Зарегламентированность в ЕС такая, что даже самые отпетые ненавистники российской Родины нет-нет да и возвращаются вдохнуть "нашего русского произвола". Европейцы, конечно, погорячились. Они никак не смогли "съесть тот факт", что вместе с мусульманской культурой предыдущей фазы развития к ним в страны ворвется пассионарность, врежется своим культурным шоком в их истеблишмент, сломается через поколение об европейскую систему и начнет на ней паразитировать. Раз взяли – кормите. Приемные дети далеко не всегда благодарны новоиспеченным родителям с их умильными лицами родственников, обязательными воскресными школами и чистыми носовыми платками. Тем более не терпят они унижения лицемерием. А в Европе такого сколько угодно. Принято казаться политкорректными, а на самом деле считать, что арабы – виновники всех бед во Франции. И почему бы арабам не жечь машины? Скушно! Пока они еще не голосующее большинство, а дальше видно будет.
      Заметим здесь, что европейский постиндустриальный проект обречен на мучительную раздвоенность: как "европейский", он должен чтить и поддерживать "продолженное настоящее"; как "проект", он играет с вариантами Будущего и, сверх того, подозревает, что "устойчивое развитие" с "неизбежным Будущим" вообще несовместно.
      Именно в этом заключен конфликт Будущего с Настоящим: цивилизация находится на переломе, индустриальная фаза развития исчерпала себя, устойчивых решений здесь вообще нет. Собственно, после 11 сентября 2001 года это стало ясно последнему слепому политтехнологу с неполным средним образованием. Соединенные Штаты бросились упаковывать все тренды, несовместимые с продолженным настоящим, в деятельность: так возникла "антитеррористическая коалиция" с войнами в Афганистане и Иране, так возникли нынешние инициативы в области энергетики. Европа принялась активно "раскачивать вагон" – говорить об энергосбережении, сеять рапс, насаждать безопасность "ценой всего". Свободой пожертвовали сразу, а сейчас пришел черед и комфорта. Главное, что и первая, американская, стратегия, и вторая, европейская, совершенно бесполезны, и их адепты сами это прекрасно понимают.
      Главным конфликтом следующего десятилетия станет борьба (пост)индустриального "продолженного настоящего" с неизбежным Будущим, относящимся к иной фазе развития. Этот конфликт, в рамках которого будут функционировать глобальные и локальные проекты, программы развития и прочие "хотелки", скорее всего, примет вид противостояния концепций "глобальной безопасности" и "глобальной свободы".
      Как говорило в свое время "Армянское радио": "Войны не будет. Но будет такая борьба за мир, что камня на камне не останется".
      Метафора 2010-х годов – "Борьба за Мир".
 

 
      Из всего сказанного следуют очень простые выводы.
      Во-первых, главный ресурс Будущего заключается в том, что оно есть, и оно радикально отличается от настоящего.
      Во-вторых, Будущее управляет сегодняшним днем и проецирует нам свои этические и эстетические императивы. Имеющий уши да услышит.
      В-третьих, Будущее и само управляемо, причем мы в состоянии разобраться в пределах этого управления: принять Неизбежное Будущее и достроить его до того варианта, который устраивает нас.
      В-четвертых, если мы этого не сделаем, Будущее достроят для нас и за нас. Ибо не имеющий своего Проекта обязательно становится частью чужого.
      В-пятых, мы живем в очень неустойчивом мире, в котором трудно рассчитывать на долгую и спокойную жизнь, но зато индивидуальная активность далеко не всегда бессмысленна и обречена на неудачу.
      По-моему, понимание этого представляет собой ценный ресурс. По мнению Г.П.Щедровицкого, "развитие само по себе является дефицитным ресурсом". Как и понимание того, что мы обречены на развитие.
      Примечание:
      1. Под экзистенциальным голодом понимается потеря обществом трансцендентной "рамки", редукция социально значимого потребления к материальному потреблению. Экзистенциальный голод проявляется в страхе смерти, страхе изменений (инновационном сопротивлении), ощущении бессмысленности существования, синдроме хронической усталости. Общества, утратившие экзистенцию, тяготеют к точной регламентации всех сторон жизни и деятельности (ритуальности), формализации общения, смещению баланса деятельностей в сторону контроля и эстетизации, навязчивому продуцированию всевозможных мер по обеспечению безопасности, повышенному вниманию к проблеме продления жизни вплоть до физического бессмертия. Для таких обществ характерен кризис первичных форм социальной организованности – семьи и рода.
      Пространства страхов. (Трансграничное сотрудничество и постиндустриальные войны)
      «Вы уверены, что рано или поздно пограничники не проникнутся пониманием того, что все границы – условность! И провести их (а затем охранять, конечно!) можно где угодно: по пространственно-временному континууму, в фазовом пространстве системы отношений,
      по битовым полям инфомира и даже – мембрана не дрогнет сказать! – по уровням самого Альфабета!»
      Я. Юа, А. Лазарчук
      «Сосед – значит враг. Посмотрите на это поле, рядом с моим. Его хозяина я ненавижу больше всех на свете. После него злейшие враги мои – жители вон той деревни, что лепится по горному склону с другой стороны долины, пониже березовой рощи. В ущелье, стиснутом горами, только и есть что две деревни – наша и та; они и враждуют одна с другой. Стоит нашим парням встретиться с их парнями, как сейчас же начинается перебранка, а там и потасовка. И вы хотите, чтобы пингвины не питали вражды к дельфинам…»
      А.Франс
      – 1 -
      Во времена моей советской молодости я хорошо понимал, что такое граница. Эта условная линия на карте разделяла две неэквивалентные экономики, два слабо стыкующихся правовых пространства, две социальные системы, построенные в различной логике, исповедующие несопоставимые ценности и задающие альтернативные версии коллективного бессознательного. Было вполне очевидно, что слишком тесное трансграничное взаимодействие представляет собой фактор риска для обеих систем. В этих условиях «граница» в лице представляющих ее социальных институтов (таможня, паспортный контроль, валютный контроль, пограничные войска, нейтральная полоса, пограничная зона) играла вполне понятную роль регулятора такого взаимодействия.
      В наши дни ситуация коренным образом изменилась. Не вдаваясь в дискуссию на тему, насколько современный мир является геоэкономически открытым, а насколько он геополитически замкнут, подчеркнем, что для подавляющего большинства стран нет принципиальных различий между областями по одну и по другую сторону государственной границы. Кроме того, возникновение Интернета привело к тому, что в отношении информационных потоков границы стали до определенной степени проницаемыми.
      Не вдаваясь в дискуссию на тему, насколько современный мир является геоэкономически открытым, а насколько он геополитически замкнут, подчеркнем, что для подавляющего большинства стран нет принципиальных различий между областями по одну и по другую сторону государственной границы.
      Вообще говоря, в теории все современные границы (между «цивилизованными государствами, конечно) границами не являются, так как обязаны поддерживать режимы свободного перемещения рабочей силы, капиталов, товаров и услуг. Об этом много говорят, в это, по-видимому, верят, но на практике до трансграничной прозрачности очень и очень далеко.
      В самом деле, если свободное перемещение является одним из неотъемлемых прав человека, то визовый режим между любыми странами должен иметь чисто информационный характер: я извещаю страну такую-то о своем намерении посетить ее. В действительности, такая логика характерна только для «туристских стран», таких как Турция, Египет, Тунис, Кипр, но не для «развитых и цивилизованных» государств Европы и Северной Америки, где консульские органы имеют право отказать вам в выдаче визы, причем даже не обязаны объяснять причину. Говорят, что это делается во имя борьбы с терроризмом. Но, во-первых, террористическая угроза, отнюдь, не является основанием нарушения прав человека. Во-вторых, в отношении реального терроризма все меры приграничного контроля довольно беспомощны – история «антитеррористической» борьбы такого серьезного учреждения, как гестапо (действующего в условиях военного положения!), убедительно это доказывает.
      Сомнительно, чтобы кто-то этого не понимал. Тогда со всей очевидностью встает вопрос: зачем современному цивилизованному миру система пограничного контроля? Или, другими словами, что именно (и от чего / кого) защищает граница?
      Ухудшение качества образования – во всех «развитых странах» без исключения – привело к резкому падению астрономической и географической грамотности. Средний выпускник школы конца 1960-х – начала 1970-х годов имел четкое представление о Земном шаре, как небесном теле, знал, что такое плоскость эклиптики и наклон земной оси, понимал, почему происходит смена времен года, мог объяснить, что такое «тропики» и «полярные круги» и как связаны между собой соответствующие широты. Современные же люди, воспитанные в постсоветской или, хуже того, болонской системе1, с большим трудом воспринимают такое элементарное понятие, как часовые пояса. Иными словами, они не видят Землю единым целым, их представление с астрономического уровня, минуя географический, упало до локального. Но локальное мировосприятие в своем естественном развитии приводит к классической средневековой картине мира, в центре которой находится огороженное упорядоченное, подчиненное определенному закону пространство обитания (Мидгарт, Ойкумена). Мидгарт окружают дикие земли, населенные людьми с песьими головами, великанами, циклопами и т.д. Конечно же, современный человек (если он не американец) знает, что окружающие страны населяют такие же люди, как он сам. Но это знание «живет» в сознании, как некая вырванная из контекста, информация, оно не онтологично и не влияет на мировосприятие. А вот средневековые архетипы вполне деятельны.
      В известном смысле государственная граница является лишь представлением совершенно иной границы: границы современного постиндустриального и средневекового традиционного в сознании человека. Граница есть пространство удержания страха. Страха перед чужим.
      Глобализация перемешала культурные коды и цивилизационные принципы, но – до известного предела. По-прежнему существуют национальные отличия, все более ярко проявляются культурные и религиозные идентичности. Между тем, в основе любой идентичности лежит страх инаковости, страх сравнения своих и чужих культурных кодов (вдруг последние окажутся лучше). И основное назначение границ – управление страхами, удержание их в определенных «рамках». Таможенные и визовые правила призваны гарантировать, что из внешнего мира не придет ничего чужого и чуждого2.
      – 2 -
      Современное прочтение глобализации сводится к лозунгу: «Одинаковые страхи – объединяйтесь». Европейский Союз разрушил границы между исторически сложившимися государствами Старого Света только для того, чтобы возвести Шенгенскую визовую стену, защищающую Европу от русских, китайских, индийских и арабских идентичностей. Россия ужесточает пограничный режим и достает из нафталина понятие «погранзоны», надеясь удержать свое каноническое пространство. Соединенные Штаты полны решимости отгородить североамериканский материк от любых террористов, даже изобретенных британскими спецслужбами. Все страны без исключения осуждают Китай за введение цензуры в Интернете, при этом жестко цензурируя собственное электронное пространство: вызывающая оскомину повсеместная борьба с пропагандой нацизма и детской порнографией в Сети представляет собой не что иное, как акт культурного геноцида – уничтожаются культурные коды, вызывающие повсеместный страх.
      Преступление Третьего Рейха перед современным миропорядком заключается, отнюдь, не в том, что он развязал мировую войну, тем более, что в этом деле у Германии было немало помощников, среди которых выделяются Советский Союз, США, Франция и Великобритания. И не в том, что господствующей идеологией Германии был национал-социализм, являющий собой всего лишь крайнюю форму разрешенного и даже поощряемого в большинстве современных государств национализма. Я полагаю, что даже воинствующий и кровавый антисемитизм Гитлера рассматривается в качестве «отягчающего обстоятельства», но не основного «состава преступления». Суть непреходящей ненависти глобализированного мирового сообщества к нацисткой Германии – в предельной культурной инаковости Рейха, в его цивилизационной чуждости современному миру.
      Ситуация с «детской порнографией» еще более интересна: практически, она стала поводом к глобальному цензурированию всеобщей Сети, а наказание, предусмотренное законодательствами ряда стран (США, например), больше, чем за непредумышленное убийство. Швейцарская прокуратора требует от 6 до 15 месяцев тюрьмы авиадиспетчерам Skyguide, погубившим российский самолет, на борту которого находился 71 человек, в том числе 47 детей. Если бы речь шла не об убийстве этих детей, а о распространении их откровенных снимков, возмущению мировой общественности не было бы предела, а в приговорах фигурировали бы такие сроки, как 8 – 10 лет.
      Реальная проблема заключается в том, что в возрастном пространстве также существуют границы, и эти границы тоже нужно охранять. Дети – иные. Они исповедуют другие ценности. Они по-другому мыслят и действуют. И они – вызывают страх. Единственным способом управления этим страхом в современном цивилизованном мире оказался тотальный контроль над детством (естественно, под предлогом защиты его: впрочем, американцы и Югославию бомбили только для того, чтобы защитить сербов, да и Советский Союз когда-то расстрелял законное правительство Афганистана исключительно в целях защиты этого правительства), и сексуальные ограничения – важнейшая составляющая этого контроля.
      Однако, страхи – страхами, а бизнес – бизнесом: пространства разных страхов объединяются единой геоэкономической логикой товарных, человеческих и финансовых потоков. Здесь, однако, тоже далеко не все соответствуют тому благостному образу, который существует в современной экономической литературе.
      Трансграничная напряженность непрерывно растет, и границы не в состоянии ее удерживать. Неизбежен прорыв напряженности в виде глобальной войны или взаимообусловленной цепи макрорегиональных войн – на Ближнем Востоке, в Азиатско-Тихоокеанском регионе, на североамериканском континенте и т.д.
      Трансграничные области обладают самым высоким производящим потенциалом – и именно потому, что в них скрещиваются культурные и цивилизационные коды, квалификации и компетенции. Само собой разумеется, именно межкультурное взаимодействие должно лежать в основе экономической эксплуатации приграничных и трансграничных районов. Такие проекты и в самом деле существуют (мне случилось принять участие в разработке проекта постиндустриального российско-китайского университета в городе Сунь Фунь Хэ, на границе Приморского Края и КНР), но в жизнь они претворяются крайне медленно, если претворяются вообще.
      Вместо этого приграничные районы зарабатывают на примитивной торговле ресурсами. Но вместе с газом и нефтью идентичность не переносится, так что «граница страхов» при этом не пересекается. Зарабатывают они и на обыкновенной контрабанде – рыбой, икрой, золотом, наркотиками – всем тем, что находится в государственной монополии или табуируется государством.
      Соединенные Штаты Америки, обобщив опыт трансграничной контрабанды, превратили ее в экономический институт, призванный укрепить положение доллара. Пусть США имеют с некоторой страной «Х» отрицательный торговый баланс. Тогда американское правительство «рекомендует» правительству «Х» провести приватизацию национальных активов, используя для этого «горячие» (то есть, ничем на самом деле не обеспеченные) американские доллары, находящиеся «на руках». После этого активы акционируются, выставляются на международные торги и скупаются по почти нулевым ценам транснациональными компаниями, имеющими штаб-квартиру в США. Таким образом, «горячие» доллары обретают вещественное содержание: отныне они обеспечены природными ресурсами «Х». Если же правительство «Х» рекомендации не следует, начинается следующий акт трансграничного сотрудничества – трансграничная война.
      – 3 -
      Трансграничная война за ресурсы, следовательно, бывает двух типов. Можно вести ее в геополитическом ключе, имея целью поставить тот или иной ресурс под свой непосредственный контроль. Так США действовали в Афганистане, который принято считать богатым ураном. Можно действовать геоэкономически, способствуя «оранжевой» или иной «цветной» революции, приватизации и акционированию ресурсов и, в конечном счете, скупке собственности. Так США действовали на Украине, где удалось обойтись без войны3, и в Ираке, где кровь льется до сих пор. Но, заметим, все эти действия не изменили к лучшему ситуацию с дефицитом платежного баланса и государственного бюджета США. В логике нашей статьи американская стратегия сравнительно безопасна (операции над культурными кодами не ведутся вообще, или ведутся в одном направлении), но и бесперспективна.
      В ближайшее время – имеется в виду следующее, второе, десятилетие XXI века – следует ожидать принципиально иных и гораздо более содержательных трансграничных конфликтов, «прописанных» в языках, культурах, цивилизационных принципах.