Он зажмурился, представляя как все будет, и живописал.
      — Поставим парус, и куда ветром занесет, туда и прибудем… Ты знаешь, какие наслаждения на море можно испытать? Неземные!
      Ирокезов старший шевелил бровями с таким видом, словно у него было что сказать, только он оставит свои возражения до другого раза.
      — Вот вы папенька завсегда ворчать начинаете, как куда идти соберемся — «Да нечего там делать, да в гробу я это все видал. Все уже видано-перевидано». А тут так не скажешь — кто знает, куда нас волной да ветром занесет?
      Он запнулся и добавил для убедительности.
      — Роза ветров, понимаешь ли…
      Капля долбит камень. Ирокезов-младший нудил, нудил и в конце концов папаша сдался. Махнув рукой на сына, он сказал только.
      — Твое упрямство, сынок, уже было причиной некоторых несчастий, и, без всякого сомнения, станет причиной еще очень многих. Говорят, что со временем люди умнеют. Тебя это, видимо не касается. Тебе нужна хорошая взбучка.
      Ирокезов младший для видимости согласился и спустя три дня утренний бриз потащил семейную лодку из Амстердамской гавани в любезное его сердцу «неведомое»
      Верный своему фатализму Ирокезов младший закутался в одеяло и уснул. Ирокезов-же старший сел на корму дышать свежим воздухом. Скрипела мачта, хлопал парус, ветер посвистывал в щелях между бочек с солониной… Баркас несся вперед, рассеивая справа и слева от себя тучи брызг.
      Некоторое время Ирокезов старший покачиваясь как китайский болванчик, наблюдал как скрываются за горизонтом шпиль ратуши и мачты кораблей, стоящи в гавани Амстердама, а когда город и мачты скрылись за горизонтом он, достав зрительную трубу, начал разглядывать горизонт.
      Горизонт был пуст, как дыра.
      Пуст так же, как был пуст в тот день, когда Господь отделил твердь от хляби и задумался что же делать дальше…
      Ирокезову стало грустно.
      — Отчего же это мне так тягостно? — начал размышлять Ирокезов папа. — Отчего это у меня такое нездоровое томление на душе?
      Несколько минут он размышлял над причинами обуявшей его тоски, но ничего не придумал и совсем расстроился.
      Сын спал.
      Можно было бы, конечно разбудить его и подраться, но подумал он отложил этот вариант «на потом». Более интересной он признал мысль о рыбной ловле.
      Вскрыв бочонок с солониной он насадил кусок мяса на хороший кованый крюк и и опустил снасть в море… Минут десять он держал веревку в руке, ожидая, что вот-вот она дернится, суля либо диетический завтрак, либо, на худой конец, развлечение, но ожидания не сбылись….
      Тогда привязав веревку к носу лодки, но не утратив оптимизма, сел рядом. Улыбаясь, он представлял какое, вероятно, странное зрелище представляет собой кусок солонины, стремительно летящей над морским дном. Он даже почувствовал желание нырнуть и полюбоваться этим, но опять передумал. Гораздо забавнее было представлять это мысленно. Прикрыв глаза, он вьявь увидел, как стремительно летит во тьме кусок солонины и как, сужая круги, подкрадывается к нему черная, почти невидимая в морской глубине громадная тень…
      Когда лодку рвануло, Ирокезов старший удовлетворенно хмыкнул. Если он и спал, то сон оказался в руку.
      Канат натянулся. Лодка даже немного просела. Ирокезов старший ухватился за нее рукой, пробуя приподнять, но натянутая как струна она не поддалась.
      — Здорова, верно, — подумал Ирокезов. Несколько минут он пробовал бороться с рыбиной, но где там. Рыба была сильна как стихия…
      А в остальном рыба вела себя примерно. Не ныряла, не металась из стороны в сторону. Поняв, что с ней ему не совладать Ирокезов старший потерял к ней всякий интерес — с какой, скажите, стати, обращать внимание на то, что тебе недоступно и даже невидимо. Сперва он даже хотел обрезать веревку, но тот факт, что рыба тащила лодку в ту же сторону, куда ее гнал ветер, утешила его. Не желая долго оставаться на воде, он рассчитывал, что вместе с рыбиной они быстрее доберутся до цели, какой бы странной и далекой она не была.
      Почти так и случилось.
      Только произошло это не через 2–3 дня, как на это рассчитывал Ирокезов старший, а только месяц спустя. Все это время лодка непрерывно двигалась к югу, оставляя за собой градус за градусом, параллель за параллелью.
      Однажды утором Ирокезов старший проснулся от неприятного сна. Ему приснилось, что он участвует в соревнованиях по поднятию тяжестей и вдруг громадная горячая гиря упала ему на грудь, сдерживая дыхание. Он попытался сдвинуть ее, но не мог. Гиря становилась все тяжелее и тяжелее и… он наконец проснулся.
      Когда он открыл глаза, гири у него на груди, конечно, не оказалось, Душный тропический зной окружал лодку трепещущим маревом, а в дрожащем мареве виднелся торчащий из моря остров. Истосковавшийся Ирокезов старший водил глазами по острову, словно языком по леденцу.
      — Ух ты.. — раздалось за спиной Ирокезова старшего. — Знамение….
      Это сын проснулся и увидел остров. Сев за весла он уверенными взмахами повел лодку к острову. Миновав полосу прибоя, он прямо с лодки прыгнул в бурлящие волны.
      — Вода хороша… — сообщил он, отцу вынырнув на поверхность. Тот укоризненно покачал головой.
      — Кто другой на твоем месте земле бы радовался, а ты «Вода! Вода!»
      Осторожно, стараясь не перевернуть лодку, он спустил с лодки одну ногу, потом другую. С легким кряхтением он расправил уставшие члены, утвердившись на дне обеими ногами. Вода тут доходила до пояса. Секунду подумав он упал в воду. Высунув голову, сообщил сыну.
      — Если что и есть хорошего в твоей воде, так это то, что она около берега…
      Сын не стал спорить.
      Приятно мокрые они вытащили лодку на берег. В десяти шагах впереди из белого песка торчали пальмы, дальше от берега их окружал густой подлесок, в котором Ирокезов младший тут же затерялся как вошь в шерсти.
      — Бананы! — донесся его голос.
      — Все бы тебе жрать, — с неудовольствием крикнул в ответ папаша, хотя и сам был не прочь разбавить надоевшую солонину фруктами — О душе бы лучше подумал…
      Сын не замедлил отозваться.
      — Во первых не жрать, папенька, а от цинги спасаться, а во вторых — с чего ты взял, что я о душе не думаю? Знал бы ты, как она у меня бананам радуется!
      Сбросив с плеч усталость морского путешествия, Ирокезовы направились к высившемуся посреди острова жерлу вулкана.
      Дорога шла через лес. Они не придерживались никакой из тропинок, изредка пересекавших чащу в разных направлениях, и шли напролом. Разнообразие растений тут радовало не только глаз, нои брюхо.
      Это был даже не лес — райский сад. Апельсиновые деревья стояли рядом с финиковыми пальмами, бананы светились желтыми пятнами на фоне манговых деревьев. То сдесь, то там около небольших озер и нешироких ручьев заманчиво краснели какие-то ягоды.
      — Ну, что, папенька, — набив полный рот бананово-апельсиновой-абрикосовой массой спросил Ирокезов младший — стоило ли ради этого морем плыть?
      Папаша, запрудивший своим телом какой-то случившийся рядом ручей и превративший его в крошечное озеро аж поперхнулся.
      — Опять ты за свое… Мог бы я тебя понять, еслиб ты сейчас морскую капусту жевал, а то ведь жрешь то все плоды земные… У турецкого султана сад не хуже, а в Версале ко всему прочему еще и приличное общество… Так-то вот.
      Он наклонил куст и губами сгреб в себя пригоршню ягод.
      — Еслиб только в этом дело то и идти надо было бы в Париж или в Константинополь.
      Ирокезов младший очень уважавший французских монархов за утонченность сказал:
      — Да. Версаль… Там нравы, конечно…
      — Там и фрукты, — вернул его к разговору папаша.
      — С твоей-то рожей только Версалям шляться, — нашелся сын. — Посмотри-ка на себя. Зарос-то как…
      Ирокезов посмотрел вниз. Озеро не было зеркально гладким, но он себя и тат знал. Правда у знакомого с детства лица откуда-то появилась борода.
      — А что? Нормально. А побриться — так и вообще отлично!
      Он вышел из воды, встряхнулся. Зажав бороду в кулак, выжал ее.
      — Вообще-то я в таком виде к кому только не ходил… И ничего. Принимали.
      — А к графьям ходил?
      — Ходил.
      — А к графиням?
      Ирокезов старший подумал и признался.
      — Нет, к графиням в таком виде как-то не доводилось.
      — Вот тот-и оно.. — грустно вздохнул сын, вспомнив давнюю свою Парижскую знакомую Жуавиз де Монсекарн. — А может, ты и прав был. Чего это мы сюда приперлись?
      Они продолжили путь, только теперь Ирокезов младший погрустнев шел чуть позади отца.
      — Всю душу растравил, — ворчал отец — Версаль ему теперь подавай, графинь… Сам-то на кого похож?
      Сын в ответна упреки только вздыхал. Наслушавшись вздохов, отец смягчился.
      — Поживем тут, осмотримся, придумаем что-нибудь… Раз земля есть, то и удовольствия будут. Нормальные земные удовольствия.
      Погруженные в воспоминания они вскоре перестали обращать внимание на фруктовое изобилие вокруг себя, а потом как-то сразу в глаза полезли возделанные поля, на которых произрастал маис, батат и маниока.
      — Вот и тут люди живут, — утешил отец сына — А раз люди есть то и брадобреев найти среди них можно.
      Он хохотнул и добавил.
      — И графьев и графинь и наливки графин…
      Они вышли к озеру и пошли по берегу. Загребавший босыми ногами теплый песок Ирокезов младший извлек из него шляпу явно европейского покроя.
      — Эй, папенька! Тут след белого человека!
      Ироккезов старший осмотрел находку и пренебрежительно бросил ее в о воду.
      — Не графская это шляпа. Твой брат, морячок какой-то бедствует… Открыватель земель.
      Бедствующего морячка они обнаружили неподалеку… Как это не странно, но он походил больше на жертву пожара, а не кораблекрушения. Под оторопелым взглядом оборванного и обгорелого моряка они пересекли то ли ручей, то ли небольшую речушку.
      — Слушай, друг! Брадобреи тут у вас есть? — дружелюбно спросил Ирокезов-младший.
      Матрос зачем-то поглядел на небо и сказал, видно обалдев и ничего не понимая в происходящем.
      — Не, мужики, вы чего? Нету у нас никаких брадобреев. Отродясь не было, и сейчас нет. Сами что ли не видите — дико живем!
      Он отчаянно махнул рукой. Было видно, что такая жизнь и самому ему надоела хуже горькой редьки.
      — Зубов не чистим! Умываемся и то через раз, когда пьем. Нет у нас брадобреев! Нет и небудет!
      — Будут, — успокоил его Ирокезов старший, голосом не обещавшим ничего хорошего. — Надо только поискать. Главное правильно вопрос поставить.
      — Это как это?
      — А вот это видел?
      Он показал воспрянувшему духом морячку кулак.
      — Да тут этим никого не удивишь, — отмахнулся тот от демонстрации. — Тут мордобой дело привычное. Одно слово — дикость.
      — Ну, мордобой мордобою рознь, — туманно сказал Ирокезов младший. Матрос только плечами пожал.
      — Ладно… Ты давно тут бедствуешь?
      — Полгода почти
      — Значит, кто тут что знаешь и кого где искать — тоже, — полувопросительно, полуутвердительно сказал папаша. Матрос опять пожал плечами.
      — Да тут и нет ничего. Деревня вон там, — он показал рукой в сторону. — Вон там лес. Во-о-он гора огнедышащая. Вон море. Больше и нет ничего.
      — А пещера с сокровищами? Тебе ее не показывали?
      — Чего? — переспросил матрос. Он наклонился вперед, словно боялся ослышаться. — Чего?
      — Пещеру с сокровищами. Нет? Ну, а ты твердишь все. Тут, брат много чего еще есть.
      Ирокезов старший пошел в сторону деревни. Следом пошел ничего не понимавший сын. Догнав отца, спросил.
      — Какая пещера? Какие сокровища? Кладоискатель нашелся…
      — Какая пещера? Обычная. Раз есть гора, значит, есть и пещера. Сокровищ там, конечно, может и не быть…
      Он обернулся и увидел, как матрос-погорелец побежал следом.
      — Не люблю таких..
      — Он теперь за нами хвостом ходить будет.
      — Ну и пусть ходит. Нужен же нам провожатый.
      Матрос догнал их и пошел, отставая на пару шагов.
      — А вы-то как тут оказались. Потерпевшие что ли?
      — Это от кого потерпевшие? — нахмурился Ирокезов младший. — Обычно от нас терпят..
      — Крушение потерпевшие, — поправился матрос.
      — Нет. Мы по собственной надобности путешествуем, — ответил Ирокезов старший укрепляя подозрения матроса. Опережая другие вопросы, что без сомнения висели у него на языке, сам спросил:
      — А ты как тут оказался? Корабль потопил?
      — Да нет. Капитан с корабля выгнал.
      — Это за что же нынче с кораблей выгоняют? — заинтересовался Ирокезов младший.
      — За буйство. — матрос горделиво приосанился.
      — Ну-у-у-у-у-у? — с ноткой интереса переспросил Ирокезов старший — чего же ты такого натворил?
      — Капитану ногу сломал.
      Интерес к персоне погорельца у Ирокезова старшего пропал, увял, испарился. Он и сам как-то не так давно тоже сломал ногу Магелану, когда тот пытался пройти на своем корабле мимо мыса Бурь без остановки, так что ничего необычного в это не углядел.
      — Тю-ю-ю-ю. Хиба ж це буйство? Це членовредительство! — сказал он. Матрос увял.
      Разговаривая на посторонние темы, они дошли до деревни.
      Крытые пальмовыми листьями хижины стояли кругом. В просветах между стенами было видно, как там мечутся люди.
      — А ихняя порода против нашей помельче будет, — заметил Ирокезов младший, разглядывая мужчин с копьями и дубинами.
      — Расист, — поморщился отец. — Харч тут скверный. Понимать надо. Посмотрел бы я на тебя, проживи ты всю жизнь на ананасах.
      Толпа жителей с дубьем вышла навстречу Ирокезовым. Герои остановились, разглядывая убогих противников.
      — Копья мелкие, дубинки легкие… Может я один их… А? — предложил сын. Ирокезов старший не ответил сыну.
      — Хинди руси бхай бхай, — произнес он волшебное заклинание, однажды крепко его выручившее в стране собакоголовых людей, что находилась на самом краю земного диска.
      Там эти слова чудесным образом разрядили напряженную обстановку, однако тут это не сработало. Мелкими шагами туземцы приближались. Вождь, как и полагалось военачальнику болтался где-то позади.
      — Не достать мерзавца, — сказал Ирокезов старший. — И поговорить-то не с кем…
      — А ты попробуй. Крикни ему, — посоветовал сын, — мало ли… Вдруг да откликнется?
      — Вы, что драться хотите? — спросил Ирокезов старший.
      — Моя твоя не понимай, — ответил вождь. — Моя твоя копьем тык-тык. Потом съедим. Всех.
      — Грамотный, — отозвался ирокезов младший. — Вон как чешет на латыни..
      — Лучше сама костер ходи.
      Чтоб его поняли совсем правильно вождь пальцами показал как надо идти к костру.
      — Мы подумаем, — сказал Ирокезов старший. Он отошел к пальме и поманил к себе морячка.
      — Как звать-то тебя?
      — Ротшильд.
      Ирокезов дальновидно (чтоб не убежал) положил погорельцу руку на плечо.
      — Ну, что Ротшильд, плавать умеешь?
      Тот еще ничего не понял, и смело ответил:
      — Могу.
      — А летать?
      Морячок посмотрел на папашу как на безумца. И отрицательно закрутил головой.
      — Ну конечно, — согласился с ним Ирокезов младший. — Это тебе не миногу за ноги держать.
      — Сейчас научишься, — подтвердил папаша матросские опасения. — Немножко полетаешь, а потом поплаваешь, а когда вернешься, тут все устроится.
      — Зачем?
      — Пещеру с сокровищами только с воздуха и видно. Когда полетишь, смотри в сторону огнедышащей горы. Вон туда.
      Морячек машинально посмотрел туда, куда указывал палец Ирокезова старшего. В этот момент Папаша ирокезов согнул пальму, прислонил Ротшильда к верхушке и отпустил импровизированный метатель. Дерево разогнулось и с коротким воплем «А-а-а-а» где-то на полдороги сменившимся криком «Вижу!» тот взмыл в небо.
      Туземцы как завороженные смотрели за полетом, и Ирокезову младшему ничего не стоило одним прыжком добраться до вождя и вытащить его к папаше.
      — Ну и чья взяла? — спросил Ирокезов старший, не сомневаясь, что у вождя хватит ума дать правильный ответ на правильно заданный вопрос.
      — Твоя взяла, — догадался вождь. — Только твоя отпусти моя. Моя может показать пещеру с сокровищами.
      — А! Твоя моя понимай?
      — Понимай.
      — Пещеру Ротшильду покажешь, а мне от тебя другое нужно. Брадобреи есть?
      — Какой такой брадобрей?
      — Который бороду бреет.
      — А что такой борода?
      Взгляд вождя был честен, без лукавства и коварства. Ирокезов старший посмотрел на мужчин племени и понял, что тут нет брадобреев и никогда не было… Не нужны они тут были. Борода у островитян не росла.
      Делать было нечего. Ирокезов старший отпустил вождя и тот незаметно стал двигаться в своему воинству. Видя расстроенное лицо отца Ирокезов младший спросил у туземцев.
      — Ну и что, думаете это вам так с рук сойдет? На ничего подобного! Я вас научу! Каждый мужчина на острове будет уметь бороду брить. Я вас всех в брадобреи запишу!
      — Ты чего несешь? — мрачно сказал Ирокезов старший. — Какие брадобреи? Да он брить тебя начнет, да не по злобе, а от неумения зарежет…
      — Ничего… Я их научу.
      — Чтоб они друг друга перерезали? И не жалко тебе их? Не остров будет, а покойницкая.
      — А ты их не жалей, папенька. Чего ихх жалеть. Они-то только в прибыли останутся. Брадобрей — хорошая профессия. На века. Я каждому из них такую профессию дам. И найду тех, на ком они без опаски учиться будут…
      Три недели спустя на острове, который впоследствии назовут островом Пасхи, появились первые истуканы, над которыми трудились островитяне, оттачивая свое брадобрейское мастерство.
      А еще несколько месяцев спустя чисто выбритые Ирокезовы вместе с Ротшильдом и его сокровищами отплыли от острова брадобреев, оставив после себя загадочные исполинские статуи и положив тем самым начало банкирского дома Ротшильдов.
 

Пятьдесят шестая история. Нидерланды

Семьдесят третья история. Мария Целеста