И хотя она прожила в России большую часть своей жизни, для себя считала, что по-настоящему жила лишь до 1931 года, то есть до отъезда из Соединенных Штатов. Шестнадцатилетняя Мери еще перед отъездом застала Великую депрессию, серой чумой прокатившуюся по городам Америки. Видела она и бездомных, ночующих на решетках канализационных люков, и бесконечные очереди безработных вдоль тротуаров за миской благотворительной похлебки, но она не хотела этого помнить и не вспоминала. В ее памяти всплывало другое: сияющие неоновой рекламой ночные улицы Нью-Йорка, величественная панорама, открывающаяся с обзорной площадки статуи Свободы, омываемые ласковым теплым океаном, уходящие к горизонту белые песчаные пляжи Калифорнии, куда родители возили ее в двадцать седьмом году. Она рассказывала о красочных магазинах и сверкающей в лучах заходящего солнца зеленоватой стеклянной громаде "Эмпайр Стейт Билдинга". Мальчик слушал ее рассказы, затаив дыхание. Образ сказочной и прекрасной страны счастья навсегда поселился в его душе. Он стал для Алика главным критерием всего встреченного в жизни, руководя его чувствами и поступками, Америка будет его силой и слабостью, определит в будущем все его победы и неизбежные потери. Среднюю школу Алик Крайнов окончил неплохо, сразу поступил в медицинский институт и уже па первом курсе увлекся исследовательской работой на кафедре нормальной физиологии. Отчасти этому способствовало то, Что на этой кафедре работали знаменитые ученые во главе с учеником самого Павлова, знаменитым Петром Константиновичем Анохиным, отчасти то, что он увидел при первом своем посещении исследовательской лаборатории кафедры. В отдельных комнатах, уставленных аппаратурой, сидели сосредоточенные молчаливые люди в белых халатах, записывающие показания приборов, укрепляющие датчики на лабораторных животных или прильнувшие к окуляру микроскопа. Это настолько соответствовало представлению Край-нова о том, где и как он хотел бы работать, что он тут же записался в кружок при кафедре, и был его членом все студенческие годы, а после окончания института остался работать на кафедре старшим лаборантом. Алик мог часами не вставать из-за лабораторного стола, хотя продуктивно работал он только в одиночестве. Контакта с сотрудниками у него не было: убеждать и доказывать что-либо он не умел, нервничал, терялся и в итоге замыкался в себе. Поэтому, несмотря на очень смелые работы по исследованию функций головного мозга у крыс, Крайнов был на плохом счету у начальства. Он постоянно срывал графики хоздоговорных работ, запаздывал с подачей материалов для ежегодного институтского сборника. К тому же дисциплина в студенческих группах, где он вел семинары, всегда была самой низкой. Проработав на кафедре шесть лет, Алик был вынужден, так и не защитив диссертацию, уволиться по собственному желанию, не дожидаясь очередной переаттестации. К этому времени он уже нащупал очень интересные закономерности между характерными реакциями лабораторных крыс и графической записью работы их мозга. Тогда уже он мог, глядя на электроэнцефалограмму мозга любой крысы, точно предсказать, окажется ли она агрессивной, понятливой или тупой. Вынужденный уход Крайнова с кафедры прервал эту интересную работу, но неожиданно открыл перед ним совершенно новую перспективу Его институтский приятель Валя Смирнов, работавший в НИИ психиатрии, посоветовал ему обратиться насчет вакансии в недавно образованной при институте лаборатории по изучению патологии высшей нервной деятельности человека. Вначале Алик и слышать об этом не хотел, так как прежде никогда с больными не работал и врачом себя не считал. К тому же он был очень застенчив, а это, несомненно, не лучшее качество для психиатра. Вообще, на его характер очень сильное влияние оказало отсутствие в их доме мужчины. Отца он практически не помнил, а когда перешел в третий класс, умер и дед, пролежав перед этим шесть лет после инсульта. Мама и бабушка Алика, боясь, что очень избалуют ребенка, ударились в другую крайность. За столом мальчика изводили мелочными придирками, строго отчитывали за истинные и мнимые провинности, к тому же мать, опасаясь дурного влияния улицы, почти не выпускала сына гулять одного, и прозвище "маменькин сынок" прочно укрепилось за ним среди соседских мальчишек. Алик, боясь насмешек ребятни, почти перестал выходить во двор и все свободное от школы и приготовления домашних заданий время проводил, сидя с мамой на диване, за чтением английской классики в подлиннике. Подбор книг для сына Софья Исааковна взяла целиком на себя, считая, что раз уж он в совершенстве владеет американизмами, то тем более должен знать язык Диккенса и Теккерея. К восемнадцати годам Алик прекрасно знал английскую литературу XVIII-XIX веков. Но характер у него не изменился: он легко терялся в самой обычной житейской ситуации, если требовались твердость и напористость. Когда Валя Кузьмин предложил ему работать в НИИ психиатрии, Крайнов пришел в ужас от одной только мысли, что придется общаться со множеством незнакомых ему прежде людей и тем более психически неполноценных. - Старик, да тебе же не придется иметь дело с самими больными,-убеждал его приятель,-Ты будешь получать только их энцефалограммы и истории болезни. Твоя же задача, как я понимаю, будет в том, чтобы попытаться нащупать связь между проведенным курсом лечения, снижением симптоматики болезни и изменениями на энцефалограмме, если, конечно, таковые изменения появятся, в чем я лично очень сомневаюсь, но это между нами. Крайнов дал себя уговорить, и уже через неделю работал на новом месте в должности младшего научного сотрудника. Лаборатория при крупнейшем НИИ психиатрии оказалась для него просто находкой. Во-первых, у него был обширный клинический материал, правда заочный, но все же это были люди, а не лабораторные крысы, к тому же пациенты были с различными отклонениями в деятельности центральной нервной системы, что давало большой простор для исследований. Во-вторых, лаборатория была оснащена первоклассной японской аппаратурой, лучше той, что была на его прежней работе у аналогичных приборов. Алик получал от исследовательской работы почти физическое наслаждение. Он радовался своим маленьким открытиям, ликовал, если удавалось выявить в ряде явлений какую-нибудь закономерность, печалился, когда результаты опытов оказывались отрицательными, и утешал себя банальной истиной, что отрицательный результат в науке не менее важен, чем положительный. Наука понемногу почти заменила Алику Крайнову личную жизнь. Соня, с материнским эгоизмом, старалась замкнуть интересы сына на доме, не пускать его в иную жизнь, в иной мир. Когда сын собирался на какую-нибудь студенческую вечеринку или в гости к приятелю, ей неизменно делалось плохо с сердцем. Алик не мог не замечать этой закономерности и, жалея мать, старался вечерами оставаться дома, а если и ходил в кино или музей, то только вместе с ней. Постепенно наука стала заменять Алику и спорт, и книги, и развлечения. Несколько лет он работал в НИИ психиатрии, не замечая, как летит время, систематизируя особенности энцефалограмм у людей с различными психическими отклонениями. Потом увлекся созданием для себя энцефалографического атласа здоровых людей, но с теми или иными преобладаю-щими чертами характера. Он стал использовать студентов-медиков в качестве испытуемых для составления этого атласа. Такой доброволец подвергался сначала подробному тестированию для возможно более детального выявления черт его характера, затем ему снималась энцефалограмма и исследовалась корреляция между личностью испытуемого и работой его мозга. Постепенно Крайнов нащупал эту связь и свел все результаты, полученные им за несколько лет, в таблицы. Теперь, сравнивая запись работы мозга больного, при поступлении в стационар и при выписке, он мог точно сказать, помогло тому лечение или нет. Кузьмин, ставший уже к тому времени заведующим отделением в стационаре при институте, попросил Крайнова заочно проконсультировать одного человека, проходившего у них судебно-психиатрическую экспертизу. Валентин Сергеевич давно уже поверил в Крайновский атлас, но благоразумно держал эту веру при себе. Максимум того, что он себе позволял, были неофициальные заочные консультации у Алика. Внимательно изучив переданную ему энцефалограмму испытуемого, Крайнов сказал: - Не понимаю, с каким предположительным диагнозом можно было посылать этого человека на экспертизу. По-моему, он совершенно нормален. - Что ты имеешь в виду? - настороженно спросил его Кузьмин. - То, что, судя вот по этим зубцам, их амплитуде и ширине, этот человек обладает твердым упорным характером и умственными способностями выше средних. - Ты уверен в этом? - задумчиво спросил Валентин Сергеевич, глядя на приятеля. - Безусловно, уверен. А что, у тебя по данному случаю возникли сомнения? - Если бы у меня не было сомнений, я бы не пришел сейчас к тебе. Ладно, буду с тобой откровенен. Этот человек-крупный снабженец, попавшийся на громадных взятках и прочих неприглядных делах. Три недели назад он прошел судебно-психиатрическую экспертизу в Ленинграде, был признан невменяемым и, следовательно, не попадает под действие уголовного кодекса. Но следователь по особо важным делам, который ведет его дело, потребовал повторной экспертизы в Москве. Так этот хапуга попал к нам в институт. - А у тебя-то самого какое мнение? - Вообще-то его поведение, реакции, бред-все очень похоже на шизофрению, очень. - Ну так можешь быть уверен: он симулирует. Просто делает это талантливо. Покажи его Эттингеру, уж его-то обмануть трудно. Так и оказалось. Профессор Эттингер признал испытуемого психически здоровым и констатировал злостную симуляцию. Валентин Сергеевич Кузьмин удостоился похвалы директора института, а Алик Крайнов, как всегда, остался в тени. В начале лета пришла большая беда: умерла Софья Исааковна. Ее больное сердце остановилось внезапно, когда она ехала из издательства домой. Бабушка умерла двумя годами раньше, так что Алик остался один в целом мире и один в двухкомнатной квартире. Смерть матери ошеломила и потрясла его до глубины души. Он думал, что она всегда будет с ним, она ведь не имела права оставлять его одного, но вот ее нет, и надо как-то по-новому строить жизнь. Алик был совершенно беспомощен в быту, Софья Исааковна сознательно отгораживала от всех мелочей быта, справедливо считая, что лишь полная от нее зависимость гарантирует ей, что сын всегда будет рядом. Алик не умел приготовить себе даже яичницу, не знал, где в доме хранится утюг, как платят за квартиру и в каком магазине продают зубную пасту. В тридцать два года ему впервые приходилось осваивать все эти премудрости. Необходимость женитьбы стала перед ним во всей своей реальности. Раньше Алик и думать не хотел об этом. Немногочисленные юношеские влюбленности прошли у него в свое время легко и без взаимности. В студенчестве у Алика, правда, было несколько кратковременных романов, но их героинями каждый раз оказывались девушки не самого примерного поведения. Нельзя сказать, что у Алика не было данных, чтобы нравиться девушкам. Высокий, худощавый, с правильными чертами лица - он мог бы даже считаться интересным мужчиной, но привычка сутулиться, из-за застенчивости скрывая свой рост, развинченная походка, манера шаркать ногами при ходьбе и нелепые очки в уродливой черной оправе, делали его смешным и неуклюжим. Не прибавляла симпатии к нему и одежда: застиранная коричневая рубашка с синим синтетическим галстуком на резиночке, отечественный черный костюм, купленный ко дню окончания института, пузырящийся на локтях и коленях, и растоптанные ботинки, которые Крайнов неделями забывал почистить-было от чего шарахнуться даже самой непритязательной девушке. Но и у Алика при всем его кажущемся равнодушии к женщинам было многолетнее тайное увлечение, которое он тщательно скрывал даже от мамы. В соседней лаборатории работала старшим научным сотрудником Наталья Николаевна Мамаладзе, невысокая стройная блондинка, которую за сдержанность, бледность и холодные светло-зеленые глаза и несколько надменное выражение лица в институте прозвали "снежной королевой". Ходили разговоры, что она еще студенткой вышла замуж, страстно влюбившись в красавца-однокурсника из Тбилиси, но меньше чем через год, будучи на девятом месяце беременности, застала его дома в постели со своей лучшей подругой, и тут же ушла от него, не выясняя отношений. Теперь одна воспитывала дочь и, судя по всему, больше замуж не собиралась. Репутация Снежной королевы в институте была безупречна. В свое время самые смелые представители мужской половины института пробовали свои чары: кто предлагал бескорыстную дружбу и время, свободное... от семьи, а кто - руку и сердце. Неизвестно, что отвечала им Наталья Николаевна, но именно тогда ее и окрестили Снежной королевой. Как заметил о ней в узком кругу директор института профессор Адабашьянц, в прошлом известный сердцеед и остряк: "Наташа Мамаладзе излучает такую ненависть ко всем, кто ходит в брюках, что в ее присутствии мне хочется снять их". Когда Алик входил в комнату, где работала Наталья Николаевна, у него потели руки и очки сваливались с носа. Вообще-то зрение у него было нормальное, но из-за слабых мышц хрусталика глаза быстро уставали, все начинало видеться нерезким и от этого болела голова. Существовали комплексы специальных упражнений для глаз, укрепляющих эти мышцы, но Алик все никак не мог собраться сходить к хорошему окулисту, да и к очкам за столько лет привык. Они как бы отгораживали его от остального мира, в них он чувствовал себя более защищенным. Наталье Николаевне в тот год исполнилось двадцать восемь лет, но никто не мог бы дать ей больше двадцати трех. Невозможно было поверить, что эта женщина воспитывает девятилетнюю дочь и собирает материал для докторской диссертации. Долгими одинокими вечерами у себя дома Крайнов вспоминал ее фигуру, походку, лицо и думал, что отдал бы все, даже жизнь, за право поцеловать эти губы, за их улыбку в ответ, за теплый взгляд ее прекрасных глаз. Иногда Алик до полуночи ворочался с боку на бок, не в силах выкинуть Снежную королеву из головы. Его ночные мучения продолжались и днем: он по нескольку раз в день оставался с Натальей Николаевной в комнате наедине и тем не менее ни разу не решился заговорить с ней. Дело было в том, что стеклянные стены лаборатории, промерзающие зимой насквозь, летом создавали парниковый эффект, и, начиная с середины мая в комнатах, выходящих на юг, было жарко и душно, как в тропиках. Одна лишь комната, где работал Крайнов, выходила на север. Несколько раз в день Наталья Николаевна заходила к нему "подышать прохладой" и передохнуть от женского гомона. Она обычно приходила со статьями из американских журналов, вежливо и холодно спрашивала, не помешает ли, и, не дожидаясь ответа, усаживалась читать в низкое кресло у окна, держа в одной руке ксерокопию, а в другой-зажженную сигарету Другие сотрудники зимой спасались от холода, тянущего по ногам, с помощью электрообогревателей. Летом же из-за жары женский персонал лаборатории вынужден был оставлять на себе тот минимум одежды, который, просвечивая через белые халаты, заставлял немногочисленных мужчин лаборатории постоянно думать о вещах, не имеющих никакого отношения к работе... - Людочка, вы создаете совершенно нерабочую обстановку в производственном помещении. Я уже не прошу вас одевать более плотный халат, но он мог бы быть хотя бы подлиннее, а то я опять сейчас вместо диаграммы нарисовал черт знает что. - А он был длиннее, Николай Евгеньевич, он ниже колен был, но я что, виновата, что расту? Мне ведь всего восемнадцать лет - я, можно сказать, еще ребенок. - Ох, Людочка, должен заметить, что вы довольно крупный ребенок и, видимо, очень быстро растете. Вообще атмосфера во всех группах лаборатории царила самая непринужденная, почти семейная. Праздники и юбилеи отмечали, как правило, все - от юной лаборантки Лю-дочки Шмелевой до шестидесятилетнего завлаба профессора Туманяна. Все, кроме Александра Крайнова и Снежной королевы. Алик не любил лабораторных междусобойчиков, потому что они отрывали его от работы, а Наталье Николаевне было просто неинтересно. Когда в лаборатории отмечали очередной праздник, а это всегда происходило в ее комнате - самой большой и не так загроможденной аппаратурой, как остальные,- она брала огромную статью, требующую перевода, и уходила "остывать" в комнату к Крайнову. После развода она вообще не замечала мужчин, просто не смотрела на них; Алик же во время ее визитов чаще всего сидел за монтажным столом спиной к ней, не оборачиваясь, и лишь по его напряженной и неестественной позе можно было понять, что он чувствует ее присутствие. Если бы Наталье Николаевне сказали, что ее визиты доставляют бедному Крайнову неслыханные мучения, она была бы очень удивлена, поскольку вообще не думала о нем как о человеке, а тем более - как о мужчине. А предложи ей описать его внешность, она вряд ли бы вспомнила что-нибудь, кроме очков, бесформенной копны давно не стриженных волос и бахромы на брюках. На эту деталь его туалета она не могла не обратить внимания, будучи сама болезненно аккуратной. Крайнов же спиной ощущал ее присутствие в комнате и мог, не глядя, точно сказать, что она делает, в какой позе сидит. Непреодолимое желание оглянуться настолько мучило его, что, не выдержав, в один из дней после работы он привинтил к верхней части корпуса монтажного столика маленькое зеркальце. Теперь он мог, не оборачиваясь, смотреть на Снежную королеву. Курила Наталья Николаевна мало, не больше двух-трех сигарет в день и только "Мальборо". Алик мгновенно узнавал этот запах. Иногда он раздумывал, где Наташа - про себя он так называл ее - достает американские сигареты, и от ревности у него пересыхало во рту. После смерти матери Алику невмоготу было сидеть одному в пустой квартире. Близких друзей у него не было; ни телевизор, ни книги не в состоянии были отвлечь его. Он одиноко бродил по улицам, но и там не находил себе места. В кинотеатрах шла какая-то чушь, а пить, чтобы забыться, он так и не научился. Сидя на старом продавленном диване, на котором так любил раньше сидеть с матерью, Алик вспоминал ее рассказы о своих американских родственниках, рассматривал ее рисунки с портретами деда, дяди, мужа умершей тетки, изображениями большого дома, утонувшего в зелени кустов и дикого винограда. Наверное, его двоюродный брат, родившийся, если верить маминым озарениям, в один день с ним, сейчас стал крупным бизнесменом, а может быть, политическим деятелем. Уж он-то не сидит в тридцать два года, как Алик, в младших научных сотрудниках без степени. Господи, через полмесяца ему исполнится тридцать три - возраст Христа. А чего достиг он, Александр Крайнов? Зарплату сто тридцать рублей и отсутствие каких-либо перспектив в жизни. Интересно, а что бы сказал американский кузен, окажись он сейчас на его месте? Сумел бы он, исходя из реальных условий и возможностей, изменить свою жизнь к лучшему или тоже смирился бы? Хорошо было бы написать ему, посоветовать-ся, но, к сожалению, не только адреса, но даже имени его Алик не знал. Мама говорила, что отца кузена зовут Пол Хофф, а самого как? Джон? Дик? Генри? Стремление поговорить с кем-то, пусть даже с выдуманным собеседником, лишь бы не оставаться наедине с собой, было так сильно, что Алик разыскал в письменном столе чистую общую тетрадь, взял ручку, поставил на первой странице дату и, подумав, написал: "15 июня. Дорогой кузен, извини, что буду называть тебя так, поскольку нас с тобой никто не познакомил. Я бы хотел поделиться с тобой некоторыми своими мыслями, так как других близких людей у меня нет. Мне, как и тебе, тридцать два года - возраст вполне зрелый, но у меня тем не менее нет настоящего, которое бы меня устраивало, и думаю, что нет и будущего. Не собираюсь винить в этом печальном факте обстоятельства, поскольку совершенно очевидно, что дело во мне самом, в каких-то ущербных качествах моей личности, мешающих мне добиваться от жизни того, чего хочется, и получать от этого радость. Наверное, обладай я другим характером волевым, решительным, жестким,- я бы мог многое изменить в своей жизни к лучшему, но, увы,- у меня такой характер, какой есть, и другого, к сожалению, не будет". В этот миг Алику пришла в голову идея, от которой его буквально бросило в жар. Постой, постой, а что, если попробовать все же изменить свой проклятый характер, изменить полностью?! Он швырнул тетрадь, порылся в нижнем ящике письменного стола, нашел свои старые лабораторные журналы, принялся лихорадочно их перелистывать. Ага, вот он, журнал за 1975 год. В то время Алик еще работал на кафедре физиологии и обнаружил очень интересное явление. Если проецировать запись работы мозга одной крысы с помощью электродов через усилитель на мозг другой, то иногда вторая крыса начинает вести себя так же, как вела себя первая. Правда, этот эффект удавалось получить очень редко, но Крайнов, тогда, увлекшись, провел громадное количество опытов и убедился, что возможность передачи характерных поведенческих реакций от одной крысы к другой-несомненный факт. В то время у него не хватило знаний, фактического материала и технического оснащения, чтобы определить, почему этот эффект достигался лишь изредка. Теперь все иначе. Он располагает прекрасной высокочувствительной аппаратурой, за эти годы он накопил опыт и, главное, у него был собственный энцефалографический атлас, какого, наверное, не было больше ни у кого в мире! Алик сжал пылающий лоб руками и попытался трезво обдумать пришедшую ему в голову идею со всех сторон. "17 июня. Дорогой кузен, решил опять побеседовать с тобой, чтобы четче представить себе то, что собираюсь сделать. Тютчев сказал: "Мысль изреченная есть ложь!" Я с этим решительно не согласен. Наоборот, пока не сформулируешь свою мысль, не оформишь ее в слова, она как бы не существует, ускользает от тебя, может опять бесследно раствориться в хаосе, из которого возникла. Так вот то, чем я хотел с тобой поделиться. Я хочу из отрезков энцефалограмм, которые соответствуют отдельным чертам характера, и пользуясь своим атласом, составить полную энцефалограмму человека, включающую в себя все эти черты. Это будет запись мозга человека энергичного, волевого, решительного, если надо, то жестокого. Я назвал его условно "электронным суперменом". Представляешь, самого человека в природе не существует, а его энцефалограмма есть! Основная трудность в том, чтобы подобрать для моего электронного супермена такие черты характера, которые бы не противоречили друг другу, иначе получится шизоидная личность. Придется проконсультироваться по этому поводу с нашими психиатрами. Ты спросишь меня, зачем вдруг понадобилось создавать такую энцефалограмму. Я отвечу тебе - я хочу попробовать спроецировать ее на свой мозг, чтобы приобрести все эти, так недостающие мне, черты характера. Какова идея, а?" "26 июня. Дорогой кузен, все эти дни не разговаривал с тобой- работал над монтажом своего электронного супермена по 15-16 часов в сутки. Вчера поздно вечером подклеил, наконец, последний участок ленты. Сегодня днем проконсультировал свое родившееся в муках детище у профессора Эттингера - нашего крупнейшего психиатра, специалиста по пограничным состояниям и шизофрении. Он внимательна посмотрел сводные результаты тестов и фрагменты записи работы мозга разных людей, пожевал губами, сунул в рот дужку очков и сказал: - М-да! Интересный у вас знакомый. Безусловно, незаурядная личность, но я не хотел бы оказаться с ним вдвоем на необитаемом острове, где отсутствует продовольственный магазин. - Александр Павлович, но этот... мой знакомый, он нормален? - О да, вполне, не менее чем Гитлер или Наполеон. - Вы хотите сказать...? - Я хочу сказать что при данном, правда, несколько страшноватом, сочетании черт характера, у него должно быть чрезвычайно развито честолюбие и жажда власти. Кем он работает, этот человек? Я смешался, пробормотал что-то невнятное и поспешил уйти. Я, кажется, переборщил, создавая свое будущее "я". Тем не менее - отступать поздно. С понедельника начинаю эксперименты, на себе. Буду менять напряжение на усилителе до тех пор, пока не получу выраженный эффект. Хоть я и не знаю, в чем он может выразиться, но какие-то перемены в себе я ведь должен почувствовать?" "4 июля. Дорогой кузен, вчера был твой и мой день рождения. Ты, наверное, весь вечер принимал гостей или был в каком-нибудь шикарном ресторане с восходящей кинозвездой? А может быть, провел его на борту собственного самолета, спеша по делам своего разветвленного бизнеса из Европы в Америку? В любом случае, думаю, что ты провел этот вечер лучше, чем я. Мне даже не удалось записать в дневник ни строчки, так тряслись руки от обиды и отчаяния. Спросишь, что случилось, что меня так потрясло? С чьей-то точки зрения, может, ничего особенного и не случилось - просто меня избили возле самого подъезда, вот и все. Вчера, как ты знаешь, был день моего рождения, но меня никто даже не поздравил, поэтому настроение к вечеру у меня было не из лучших. Решил перед сном пойти прогуляться и, когда возвращался, перед домом столкнулся нос к носу с двумя парнями лет по восемнадцать-девятнадцать. Один из них, что повыше, попросил у меня закурить, а когда я сказал, что не курю, он так участливо спросил: "А может, очкарик, ты еще и не пьешь?" Внезапно тот, что повыше, ударил меня кулаком в лицо, затем второй - ногой в живот, дальше я уже не разбирал, кто куда и чем бил. Почувствовал, что мне выворачивают карманы брюк и срывают с руки часы. Один из них подошел к моим очкам, валявшимся на асфальте, и дважды ударил по ним каблуком. Потом они пошли через двор, со смехом оглядываясь на меня. Понимаешь - не убежали, а неторопливо ушли, совершенно меня не опасаясь, как будто они не человека только что били, а боксерскую грушу. Меня охватило такое отчаяние, такая обида от собственной беспомощности, что, придя домой, я был близок к самоубийству. Как я ненавижу и презираю себя, что ничего не сделал. Они уходили, а я стоял, вытирая кровь, и боялся даже посмотреть им вслед..." "12 июля. Дорогой кузен, вот уже две недели я экспериментирую: закрепляю на голове двадцать четыре пары игольчатых электродов и подаю на них через усилитель синтезированную мной энцефалограмму электронного супермена. Пытаюсь найти оптимальное соотношение напряжения, которое дало бы желаемый эффект. Увы, пока безуспешно. Ты, наверное, посмеялся бы надо мной, если бы мог прочесть эти строки. Тебе-то, конечно, ни к чему менять свой характер. Ты наверняка и так обладаешь и волей, и энергией, и решительностью. Без этого ведь ни в бизнесе, ни в политике ничего не добьешься. Интересно, если у меня получится то, что я задумал, стану я таким же предприимчивым и удачливым в делах, как ты?" "20 июля. Дорогой кузен, я перепробовал уже столько различных комбинаций напряжений, что для их записи скоро придется заводить новый лабораторный журнал: старый уже вот-вот закончится. Завтра попробую новую комбинацию, может быть, она принесет успех, хотя скажу тебе честно, я здорово побаиваюсь и каждый раз, когда включаю усилитель и ничего не происходит, вздыхаю с облегчением". На следующий день Алик, заперев дверь своей комнаты изнутри, перед концом рабочего дня надел на голову шлем с игольчатыми электродами, и, наверно, в тысячный раз за эти три недели включил запись электронного супермена. На экране энцефалографа заплясали двадцать четыре ярко-зеленые точки, вычерчивая замысловатые кривые, замелькали, сменяя друг друга, цифры в окошечке реверса, все шло, как обычно, но что-то вдруг встревожило Алика. Пытаясь разобраться, что же его насторожило, он вдруг понял, что уже с минуту чувствует непривычную тяжесть в затылке. Ощущение было неприятное, через несколько секунд к нему присоединился какой-то писк в ушах на одной высокой комариной ноте. Крайнов нерешительно положил руку на тумблер реверса, но не стал выключать его, решив посмотреть, что будет дальше. Через несколько минут запись кончилась: двадцать четыре точки на экране тянули за собой прямые линии,-ничего не произошло и на этот раз. Крайнов осторожно снял с головы шлем и с наслаждением потянулся, распрямляя затекшую спину. Ну что ж, похоже, опять ничего не получилось, да, если говорить честно, оно и к лучшему. На черта все это ему нужно менять что-то в своем характере. Он, Александр Крайнов, вполне доволен и таким, какой он есть, каким его создал Бог. Вот только это детски слюнявое имя Алик, оно ему не нравится. Раз его зовут Александр, то уменьшительное от него будет Алекс, - это звучит мужественно, без сюсюканья. Да, именно так, отныне его зовут Алекс и никак иначе Он взглянул на часы - ого! - опять засиделся на работе. Надо с этим кончать, да и вообще пусть за 130 рублей работают те, кто устанавливает такие ставки В дверь сильно постучали. Крайнов повернул ключ, и в комнату ввалилась, гремя ведрами и шваброй, молодая женщина гренадерских размеров в черном рабочем халате Весила она далеко за центнер, мыть полы ей при таком весе было непросто и, наверное, поэтому она была всегда и всем недовольна. - Опять я, значит, ждать должна под дверью?-с порога завелась уборщица, швыряя тряпку и швабру на пол.- Вон, все комнаты уже ушли, одна пятьсот двенадцатая, как всегда, сидит, дня ей не хватает,- женщина умышленно называла всех сотрудников института по номерам их комнат и исключительно в третьем лице, чтобы подчеркнуть свое пренебрежение ко всем этим бездельникам в белых халатах. Алик всегда терялся перед ее беспардонностью и старался побыстрее улизнуть домой, невнятно бормоча извинения. Но сегодня яростное ворчание толстухи почему-то не произвело на него никакого впечатления. Неторопливо надев пиджак, он насмешливо оглядел ее, скользя взглядом по тумбоподоб-ным ногам и могучей колышущейся груди и, восхищенно по-цокав языком, пошел к выходу, бросив на ходу: - Не нервничай, Дюймовочка, а то похудеешь, мужчины любить не будут. Остановился в дверях, с интересом наблюдая за побагровевшей женщиной, беззвучно закрывавшей и открывавшей рот и, не дождавшись ответа, вышел, усмехаясь про себя. Смутно, где-то в самой глубине сознания, Крайнов понимал, что с ним что-то происходит не то, но ничего не мог с этим поделать, а главное - не хотел этого менять Прежний Алик Крайнов, робкий, застенчивый, закомплексованный, был оттеснен на самые задворки сознания властной, агрессивной личностью того, кто отныне называл себя Алексом. Идя по улице, Крайнов с интересом разглядывал встречных женщин, и некоторые из них явно не были возмущены этим бесцеремонным осмотром. Когда он входил в метро, ему больно наступили на ногу Он оглянулся и увидел пыхтящего тучного мужчину в запотевших очках, неловко пихающего всех чемоданом и громадной авоськой, битком набитой апельсинами. Мужчина торопился к подходящему поезду и почти не замечал окружающих его людей "Класс приезжих, отряд сумчатых",- неприязненно определил про себя Крайнов, и, когда тот со своим нелепым клетчатым чемоданом пробегал мимо него, Крайнов вдруг совершенно неожиданно для себя коротко, но сильно толкнул его бедром.
