— Какой?

— Действующую прессу, — сказал Питер. — Бог его знает, почему ее пока еще не так много в этом городе, и все же есть квалифицированные репортеры, очеркисты и обозреватели, знающие этот город лучше вас, господин мэр, лучше, чем полицейский свой участок, лучше, чем высокопрофессиональные специалисты Джерри Маршалла. Они знают буквально весь город, а не какие-то специфические районы и мгновенно услышат фальшивую ноту в звучании струны. Рискнуть стоит, даже несмотря на то, что в бочонке может оказаться гнилое яблоко, если уместна эта метафора. Я имею в виду риск распространения журналистами секретных сведений. Один из ста может оказаться предателем, но остальные девяносто девять его публично осудят. Если бы я был мэром, то пошел бы на этот риск и приложил бы эти опытные уши к земле. Времени уже остается чертовски мало, но все же такой шаг может сработать.

— И что же они смогут сделать? — после долгого молчания спросил Северенс.

— Давайте внимательно рассмотрим ситуацию, — сказал Питер. — Не исключено, что существует целая группа заговорщиков: шестеро, дюжина, две дюжины. Если их будет больше, произойдет утечка информации, и, поверьте мне, есть миллионы негров, которые поймут, что им грозит. Таким образом, заговорщики — лишь небольшая часть негров, и держаться они будут все вместе, потому что возможность разоблачения подходит к ним все ближе. Они должны тщательно отрепетировать все те действия, которые каждый из них должен совершить в пятницу. Кому-то где-то станет известно, что проводятся секретные совещания, — либо хозяйке пансиона, либо владельцу бара или продавцу газет. Кому они об этом могут рассказать? Конечно же не копу, не городскому начальнику, не человеку из ФБР и не солдату. Они могут поделиться только с тем, кого давно знают и с кем когда-то дружили. И тогда где-то кто-то может сыграть фальшивую ноту, а опытное ухо услышит ее, если будет слушать.

Достопочтенный Джеймс Рэмси так пристально смотрел на Питера, что, казалось, мог испепелить его своим взглядом.

— В этом есть смысл, — наконец сказал он. — У нас есть чуть больше сорока восьми часов. Если кто-то проболтается, то будет уже слишком поздно, а после вечера пятницы вообще не будет иметь никакого значения. Вы можете дать мне фамилии журналистов?

— Конечно, — сказал Питер, — а Джером его дополнит. Он знает всех репортеров полицейской хроники, которые работали раньше и пишут сейчас. Не забудьте, что есть много хороших газетчиков, оказавшихся сейчас не у дел, но действительно хорошо знающих свою работу.

Мэр посмотрел на Северенса:

— Ты согласен, Марти?

Северенс пожал плечами:

— В конце концов, мы не много потеряем…

Несмотря на раннее утро, тротуары, нагретые солнцем, уже пылали жаром. На боковой улице Питер заметил дюжину маленьких пуэрториканцев, отвинтивших наконечник гидранта и шумно плескавшихся в потоке холодной воды. Старые особняки, вытянувшиеся по обеим сторонам улицы, казалось, спокойно ожидали наступления нового невыносимо жаркого августовского дня.

Город показался Питеру странным: он словно напоминал человека, бодро идущего по улице и не подозревающего, что скоро умрет от неизлечимого рака. Радио ревело из открытых окон; хриплые звуки рок-н-ролла сменялись бесконечно повторяющимися выпусками новостей, при этом ни одна из них не имела отношения к жизни слушателей. Насилие и смерть затаились на два дня.

Питер чувствовал, что ему надо спешить.

Тротуар под полуразрушенным и неряшливым стальным козырьком отеля «Молино» был усеян окурками сигарет, обертками от жевательной резинки и другим мусором.

За столом дежурного сидел новый портье, молодой человек с черными близко посаженными глазами. Он смотрел на Питера — как, вероятно, и на любого другого посетителя — с некоторым сардоническим презрением.

— Мне к миссис Ричард Симс, пожалуйста, — сказал Питер.

Портье криво усмехнулся:

— Она вся к твоим услугам, папаша.

— Позвоните, пожалуйста, ей в номер, — Питер жестом указал на внутренний телефон, — и скажите, что мистер Стайлс хотел бы ее видеть.

— Можешь подниматься, папаша. Ее мужа нет дома.

— Звоните! — резко сказал Питер.

— Здесь тебе не «Уолдорф», папаша, — сказал портье. — Хочешь канителиться с такого сорта дамочкой — иди и канителься. Номер 402-й.

Питер быстро протянул руку через стол, схватил портье за лацканы пиджака, резко рванул к себе и больно хлестнул наглеца по губам. Его самого удивил этот поступок. Видимо, весь гнев, кипевший в нем с того момента, как он увидел Симса, лежавшего на тротуаре на Ирвинг-Плейс, внезапно излился на этого несчастного сопляка.

— Звони! — сказал Питер.

Лицо портье стало мертвенно-бледным, тоненькая струйка крови стекала из угла рта. Он взял трубку и соединился с номером на старом коммутаторе.

— Кое-кто по фамилии Стайлс хочет видеть вас, — произнес он мрачным голосом, положил трубку, пробормотал, обращаясь к Питеру: — Можете подниматься, — и тыльной стороной ладони вытер кровь у рта.

Питер пошел к старому лифту, на полпути к нему услышав голос портье:

— Я тебе это припомню, папаша.

Лифт со скрипом поднялся до четвертого этажа. Мэриан стояла у открытой двери 402-го номера.

— У вас есть какие-то новости? — спросила она, когда журналист подошел к ней.

— О вашем муже новостей нет, миссис Симс, — сказал Питер, — но мне необходимо с вами поговорить.

— Входите, пожалуйста.

Он вошел в уставленную книгами комнату.

— Я только что сварила кофе, — сказала девушка.

— Я уже пил кофе после того, как ушел от вас, — сказал Стайлс. — Ну ладно, давайте! Черный, если можно.

Несколько секунд Мэриан хлопотала около крошечной газовой плиты, стоявшей на полке в углу комнаты. Питер вдруг обнаружил, что он как бы заново оценивал эту девушку. Красивое лицо с благородными чертами, высокими скулами, решительным подбородком и четко очерченным ртом, глаза ярко-синего цвета с зеленоватым оттенком и белокурые с рыжинкой волосы. Он отнес бы Мэриан к категории утонченных, культурных людей, но, безусловно, с характером.

Она переодела халат, в котором встречала Стайлса, и теперь на ней была серая фланелевая, по моде, короткая юбка и розовый джемпер с закатанными до локтей рукавами. Она принадлежала к тому типу женщин, которых Питер видел на полотнах Вассара, Смита и Брина Мора.

— Вы, наверное, обладаете магическими способностями, — сказала Мэриан, когда принесла кофе. — Первый гость, о котором мне сообщили снизу по телефону. Как вам это удалось?

— Я дал ему по губам, — ответил Питер.

— Так… — с горечью произнесла Мэриан, — значит, надо готовиться переезжать куда-нибудь…

— Это почему?

— Портье — сын хозяина, — ответила она. — С нами не заключали договора на аренду номера. Таким смешанным парам, как наша, не сдают жилье в аренду. Вы хотели о чем-то поговорить, мистер Стайлс?

Питер кивнул:

— Да, я решил рассказать вам то, о чем не досказал Джером Маршалл: о причинах, по которым он не хочет разглашать события, произошедшие с вашим мужем, в течение сорока восьми часов.

— Мне кажется, если я буду знать все, мне станет легче перенести случившееся, — удовлетворенно произнесла Мэриан.

Питер коротко рассказал о человеке, звонившем по телефону, о требовании денег, о бомбе на вокзале, об истекающем сроке. Девушка слушала с широко раскрытыми глазами. Когда Питер закончил, она закурила сигарету, но сделала это неумело, как человек, еще не привыкший к курению.

— Мы слышали о таких разговорах — где-то год назад, — сказала Мэриан. — «Забудьте о бунтах — стремитесь к конкретным целям» — так они заявляли.

— Ричард был против этого?

— Существует такое понятие: «ответная реакция». Когда на ринге сражаются два борца, то побеждает сильнейший, а вот если выйдут драться две шайки, то выиграет более многочисленная — чистая масса тел, и в этом случае ни дело, за которое они дерутся, ни мастерство каждого отдельного человека не имеют значения; главное — количество. — Прищурив глаза, она продолжала: — Вы рассуждаете как большинство милых, порядочных либеральных людей. Ваш разум оправдывает мое замужество с Ричардом, и все же вы не можете избавиться от чувства некоторого отвращения, которое в вас вызывает мысль об этом. Я как прокаженная с колокольчиком на шее. «Осторожно! Зараза!»

— Честно говоря, у меня не было времени задуматься над этим, Мэриан, или понять, что я чувствую.

— Спасибо, Питер. Спасибо за то, что не стали громко и благородно возмущаться и говорить, что ничего подобного не испытываете. — Мэриан глубоко вздохнула. — Вы пришли ко мне, чтобы попросить сделать что-то для вас, и вы совершенно ясно дали это понять. Так что не будем тратить время на философскую болтовню.

— Есть негритянский журналист по имени Натан Джоунс, — сказал Питер. — Я знаю, что он — друг вашего мужа, потому что читал его предисловие к одному сборнику стихов Ричарда. Я хотел бы встретиться с ним, но не как писатель Питер Стайлс, а как ваш друг.

— И вы собираетесь рассказать ему все то, о чем говорили мне?

— Кто-то с негритянской стороны должен работать для нас, слушать для нас, использовать свое влияние для нас.

Мэриан рассмеялась:

— Вы думаете, что Натан Джоунс будет работать на вас? Питер, неужели вы так наивны? Нат смертельно ненавидит всех белых. Он не станет участвовать в вашем заговоре.

— Но ведь он разумный, рассудительный человек.

— Только в рамках своих убеждений, Питер.

— Разумный человек поймет, какой разрушительной будет «ответная реакция», если в пятницу схема сработает.

— Мне придется ему лгать, — сказала Мэриан, глядя мимо Питера на глухую стену за окном.

— Лгать?

— Он не станет оказывать мне любезность, Питер. Он считает, что я самим своим существованием мешала Ричарду бороться за идею. Я должна буду сказать ему, — голос Мэриан дрогнул, — сказать ему, что Ричард хочет, чтобы он поговорил с вами. Он станет делать это только для Ричарда.

— Прошу вас, пожалуйста. Сейчас нет времени на посредников. Натан Джоунс находится в руководстве какой-то группировки. Я должен встретиться с ним.

Мэриан подошла к рабочему столу Ричарда, достала из среднего ящика маленькую записную книжку, нашла номер и набрала его по телефону.

— Натан? Это Мэриан Симс… Хорошо, спасибо. — Она сощурила глаза. — Да, у него все прекрасно. Я звоню тебе по его поручению. Он хочет, чтобы ты встретился с одним человеком… Питером Стайлсом… Да, обозревателем из «Ньюсвью»… Пожалуйста, Натан. Ты же знаешь, что Ричард не направил бы его к тебе, чтобы разыгрывать какое-то либеральное представление. Думаю, ты не откажешься поговорить с мистером Стайлсом. Да, он сейчас здесь… Натан, это будет здесь?.. Очень хорошо, я ему передам. — Мэриан положила трубку. — На углу Сто двадцать седьмой улицы и Ленокс-авеню есть бар с грилем. Натан будет там через полчаса и подождет вас десять минут.

— Спасибо, Мэриан.

— Вы свяжетесь со мной? — спросила она. — Сообщите, как все прошло?

— Хорошо, — ответил Питер.

Стайлс взял такси и попросил водителя отвезти его в Гарлем. На Сто двадцать пятой улице водитель остановил машину у обочины. Питер наклонился вперед и сказал:

— Еще два квартала к северу отсюда.

— Прости, парень, но дальше я не поеду, — сказал таксист.

— Что случилось?

— Ты не обратил внимания на улицы в северной части города? — спросил водитель. Питер посмотрел на его карточку: Дэвид Шнейдер. — Не видно детей. Обычно в такие жаркие дни, как сегодня, они гроздьями висят на пожарных лестницах. А сейчас вся эта чертова площадь словно вымерла. На твоем месте, парень, если дело не слишком важное, я лучше бы вернулся обратно.

— Но у меня действительно важное дело, — сказал Питер.

— Я приезжал сюда перед беспорядками год назад, — сказал Шнейдер. — Было точно так же. Они не выпускали детей на улицу. Ты обратил внимание, что половина магазинчиков сегодня утром не открылись?

Сто двадцать пятая улица была одной из самых оживленных магистралей, проходивших через весь город. Сегодня, как отметил про себя Стайлс, она действительно выглядела так же, как в воскресный день. Шнейдер был прав: многие магазины не открылись, а в автобусах было довольно мало пассажиров. Питер расплатился с водителем и вышел из машины. Рубашка на нем взмокла — стояла немыслимая жара.

— Желаю приятно провести время, — сказал Шнейдер, резко развернул в запрещенном месте машину и умчался в центр города.

Журналист отправился искать бар. Его не оставляло неприятное ощущение, что за ним наблюдают из-за зашторенных окон. Немногочисленные прохожие, которых он встречал на улице, были чернокожими и смотрели на него с подозрением. В воздухе, безусловно, что-то витало…

На Сто двадцать седьмой улице он увидел бар. Снаружи, у входа, стоял высокий негр. Казалось, он кого-то поджидает. Увидев Питера, он повернулся и быстро вошел в помещение.

Стайлс на мгновение остановился, чтобы промакнуть лицо платком, и вошел в бар.

Там стояла удушливая жара; кондиционера не было. Длинная стойка тянулась от одного конца помещения до другого, а напротив располагался ряд кабинок. Бармен за стойкой протирал стаканы. Он внимательно посмотрел на Питера. У стойки стояли трое, одним из которых был тот самый высокий негр, которого Питер видел у входа. В самой дальней кабинке в конце бара сидел человек и барабанил по столу широкими, сильными пальцами. Голова его была обрита почти наголо, а лицо украшали тонкие черные усики и маленькая бородка-эспаньолка. Глаза были скрыты за черными, как и его кожа, очками. На столе перед ним в пепельнице дымилась тонкая сигара.

Пройдя через весь бар, Питер подошел к нему и спросил:

— Натан Джоунс?

— Натан Хейл Джоунс, — ответил мужчина. У него был спокойный, хорошо поставленный актерский голос. Его без труда могли слышать на другом конце бара. — Ты опоздал, Стайлс.

Питер посмотрел на часы.

— Двадцать шесть минут, — сказал он, — а вы мне дали сорок.

— Ты опоздал лет на десять, Стайлс, — сказал Джоунс. — Садись, если хочешь.

Питер сел. Вдруг он услышал звук, заставивший его оглянуться: бармен подошел к входной двери и закрыл ее на два массивных железных засова. На какое-то время бар закрыли для посетителей.

— Мой офис, — сухо сказал Джоунс. Он взял сигару и стряхнул пепел в стеклянную пепельницу. — Как Мэриан это перенесла?

У Питера по спине побежали мурашки:

— Что перенесла?

— Убийство Ричарда, — небрежно сказал Джоунс и презрительно улыбнулся. — Твоя попытка скрыть это довольно наивна, Стайлс. Как тебе удалось убедить Мэриан не выдавать тебя?

— А как вы об этом узнали?

— Мир полон трусов, — сказал Джоунс. — Человек, который живет на Ирвинг-Плейс, негр. Он видел все. Думаю, он смотрел, потея и стуча зубами от ужаса, а потом набрался невероятной храбрости и позвонил кому-то сюда. Было слишком поздно, чтобы хоть чем-то помочь Ричарду.

— Он может опознать этих людей?

— Было темно, — сказал Джоунс и закурил сигару. — Четверо белых почти двухметрового роста. Наш храбрый друг не мог заставить себя выйти на улицу, но он смотрел. Он видел, как ты пришел и ушел. С этого момента за тобой наблюдали один или парочка наших друзей. Мы знаем, что ты ездил к Мэриан; знаем, что наш великий гуманист Джером Маршалл появился на сцене с одним из своих полицейских псов. Мы знаем, что, когда вы ушли, Мэриан даже не попыталась связаться с кем-нибудь из друзей Ричарда.

— Поэтому теперь здесь так тихо? — спросил Питер.

Джоунс сверкнул очками, на которые попал луч солнца.

— Мы готовимся к пятнице, — спокойно сказал он. — Об этом ты и хотел поговорить со мной, не так ли?

Питер судорожно вздохнул.

— Спасибо, что не стал ходить вокруг да около, — сказал он.

— Тебе это не понравится.

— Мне уже нравится тот факт, что мы будем разговаривать об этом, — остается так мало времени.

— Городские власти собираются заплатить? — спросил Джоунс.

— Заплатить в пятницу, потом в следующую пятницу и еще через пятницу — и так до бесконечности?

— Это позволит им оттянуть время, — заметил Джоунс.

Питер полез в карман за трубкой.

— Возможно, вы не захотите поверить тому, что я говорю. Власти, безусловно, хотят избежать угрожающей опасности, но гораздо больше этого они боятся последствий — и не только в Нью-Йорке, но и по всей стране. Ответный удар не удастся удержать ни с помощью закона, ни без него.

Джоунс посмотрел на свою сигару: она погасла. Питер щелкнул зажигалкой и поднес ее к собеседнику. Тот улыбнулся и сказал:

— Тебе, белому, не следует этого делать.

— Ну ладно, давайте прикуривайте, — резко ответил Питер.

Джоунс снова улыбнулся. Питер держал зажигалку до тех пор, пока негр не раскурил сигару.

— Так вы боитесь ответного удара? — сказал он. — Мы всю жизнь живем с этим ответным ударом. Сейчас я сижу здесь, Стайлс, и думаю, что после пятницы толпа может разорвать меня на куски. А почему бы и нет? Днем раньше, днем позже, но это все равно произойдет. Может быть, это будет и хорошо, может быть, когда эта кровавая работа будет завершена, общественное сознание окажется расколотым и люди наконец действительно задумаются о месте чернокожего человека в этом мире. Вы боитесь атомной бомбы, Стайлс, но, возможно, было бы лучше, если бы она упала и разнесла все ко всем чертям. Пусть осталось бы шесть человек, но они начали бы строить какой-то новый, достойный мир.

— Можно остановить то, что должно произойти в пятницу?

— Да. Если заплатить десять миллионов долларов, — ответил Джоунс.

— Вы принимаете в этом участие?

Джоунс засмеялся:

— И ты думаешь, я скажу тебе об этом, белый? У моего презренного народа было принято называть своих детей в честь великих героев. После Гражданской войны многих называли Линкольнами, сегодня полно чернокожих молодых людей по имени Рузвельт. То же самое и из мира спорта. Моя семья решила назвать меня Натаном Хейлом, чтобы я отдал свою жизнь за страну. Я предпочитаю отдать ее, сражаясь на улице с тобой, белый, чем томясь в какой-нибудь из твоих отживших свой век тюрем.

— Вы хотите, чтобы все люди в негритянских гетто этой страны были уничтожены? Такова станет плата за роскошь сражения на баррикадах?

Боль исказила черное лицо Джоунса. В этот момент Питеру хотелось бы видеть его глаза, скрытые за темными стеклами очков.

— Хочешь — верь, хочешь — нет, но я не участвую в этом заговоре. Более того, я день и ночь работал над тем, чтобы узнать, кто за этим стоит.

— Как вы узнали о готовящихся действиях?

— У нас есть уши, приятель, черные уши, а в высокопоставленных кругах и белые уши.

— И вы бы остановили беспорядки, если б смогли?

Джоунс посмотрел куда-то вдаль, мимо Питера.

— Я рассуждал так, — заговорил он. — Для чего можно было бы использовать эти десять миллионов долларов? Можно построить дюжину новых многоквартирных домов с отоплением и горячей водой и, может быть, предприятие для уничтожения отходов. А мне хотелось бы, чтобы эти деньги были использованы на пользу нашему народу — скажем, на клинику или одну или две хорошие школы.

— Но пойдут ли они действительно на благо вашего народа?

— Я думаю, что мотивы их действий — отчаянная ярость, — спокойно сказал Джоунс, — а еще — жажда власти. А вовсе не благотворительность. Наша очередь заказывать музыку: мелодию под названием «Зуб за зуб». Никто не извлечет из этого пользу, больно будет всем. Если власти города заплатят, несколько фанатиков станут на какое-то время богатыми.

— Так, значит, вы готовы нам помочь?

— Хотел бы я знать как, — сказал Джоунс. — Понимаешь, я хочу помочь своему народу. — Он медленно покачал головой. — Это что-то новое, белый. Мы ведь не молчаливый народ, а эта угроза носится в воздухе вот уже почти месяц. Что же ты думаешь, за это время никто не выпил чуточку и не рассказал чуть больше, чем положено? Думаешь, я не замечал слишком развязного поведения, скрытой самодовольной улыбки? Ты поверишь, что ни одна женщина, опасаясь за жизни своих детей, не сообщила о диких слухах, услышанных от своего мужа? Я говорил тебе, что у меня есть уши, которые слушают в самых высоких кругах, даже на секретных совещаниях у самого мэра. Я хотел бы сказать, что в Гарлеме нет такого секрета, о котором я не мог бы хоть что-нибудь разузнать, но этот секрет похоронен в могиле, и я даже не знаю, где она находится. — Он глубоко вздохнул. — Можешь либо верить мне, либо считать безнадежным лжецом или участником заговора.

— Ричард Симс был в курсе того, что должно было произойти? — спросил Питер.

— По крайней мере, он узнал это не от меня. Ричарду, увы, не доверяли: он связался с врагом.

— Мэриан?

Джоунс кивнул.

— А ведь она относит себя к неграм и считает дело Ричарда своим.

— Славная девочка из колледжа Вассар[1], — сказал Джоунс. — Там их учили не проявлять нетерпимости, понимаешь, приятель? Их учили тому, что цвет кожи не имеет значения, что чернокожий может думать так же, как и белый, и, если «ниггер» приглашает тебя танцевать на балу старшеклассников, ты идешь с ним. Понятно? А когда танец заканчивается, другие столь же терпимые белые девочки обступают тебя и расспрашивают: «Когда ты танцевала с ним, ты почувствовала, что в сексуальном плане негры сильнее белых?» А тут блестящий негритянский поэт приезжает в колледж Вассар читать свои стихи на занятиях литературной группы. После занятий одна из терпимых студенток, наша Мэриан, прямо на публике приглашает поэта вместе с ней съесть по гамбургеру и выпить по чашечке кофе. Ричард принимает приглашение и пускает в ход свое особое магическое обаяние — доброту и нежность; он тоже полон мечтаний о том, что цвет кожи не имеет значения. Что стало дальше, я могу только догадываться: возможно, девушка была очень взволнованна, когда вернулась домой, бросилась на кровать и долго не могла уснуть, снова и снова повторяя самой себе, что цвет кожи действительно не имеет никакого значения. Она настолько преисполнилась либеральными идеями, настолько твердо решила быть терпимой и настолько вжилась в роль героини, что, когда Ричард, полный собственных надежд и мечтаний, попытался ухаживать за ней, она мужественно сказала «да». А потом, как я полагаю, к своему огромному удивлению обнаружила, что все действительно обстояло именно так: цвет кожи не имел никакого значения и Ричард на самом деле был добрым, нежным и чутким. Однако в реальной жизни все это имело значение: все те, кто знал Мэриан и Ричарда, возненавидели их. В такой обстановке у них не осталось никого из близких людей. Ричард пытался работать для них, учить их уму-разуму, но безуспешно: он уже не был одним из них, он был любовником белой. И умер он не оттого, что знал какой-то секрет, а кто-то боялся, что он его раскроет. Мне кажется — я подчеркиваю, что я только предполагаю, — он умер за то, что осквернил белую женщину, которой довелось полюбить его.

— Так вы считаете, что между убийством и планами на пятницу не существует никакой связи?

— Я сказал тебе, приятель, только то, что предполагаю.

— И как вы советуете действовать?

Джоунс пожал плечами:

— Что касается меня, то я буду слушать и смотреть. Если ничего не услышу, а мэр не заплатит в указанное время, то останусь здесь слушать дальше. Но если узнаю, что бомба взорвалась, то выйду на улицу, дождусь первого белого мстителя с еще не остывшим ружьем в руках и, надеюсь, убью его и еще нескольких белых до того, как они убьют меня.

— А что, по-вашему, должен делать я? — спросил Питер.

— Постарайся убедить мэра заплатить — это позволит нам выиграть время, — ответил Джоунс.

— А если мне не удастся?

— Тогда улетай из города на первом самолете, парень, и забери с собой того, кем ты действительно дорожишь, потому что получишь красную букву на груди: тебя пометят большой буквой «Л».

— Буквой «Л»?

— «Любитель животных», — сказал Джоунс. — Ты ведь действовал как друг ниггера.

Питер положил свою трубку в карман.

— Заключим сделку? — спросил он.

— Сомневаюсь…

— Вы расскажете мне, если услышите что-нибудь, а если я услышу что-то, то расскажу вам.

— Ничего не обещаю тебе, парень. Это — проблема чернокожих, и если она может быть разрешена вообще, то сделано это будет без помощи врага.

— Как я смогу отыскать вас? — спросил Питер. — Не стану торговаться и, если услышу что-нибудь полезное, сообщу.

Джоунс грустно улыбнулся:

— Ей-богу, я верю тебе. — Он вынул из кармана карандаш и написал номер на бумажной салфетке. — Позвони по этому номеру. Со мной ты поговорить не сможешь, но скажешь, где я смогу найти тебя.

Питер встал. Он услышал, как владелец бара отодвинул засовы на двери.

— Один совет, — сказал Джоунс.

— Я слушаю.

— Убеди Мэриан уехать из города, пока все спокойно. Белые обвинят ее в том, что она шлялась с ниггером, а черные — в том, что запятнала репутацию хорошего человека. Может быть, тебе, парень, удастся найти какую-нибудь подругу, еще одну терпимую девушку из колледжа Вассар, которая могла бы забрать ее к себе?

— Я поговорю с ней, — ответил Питер…

Когда Питер вышел на Ленокс-авеню, ему показалось, что жара стала еще более нетерпимой. Высоко в небе сияло солнце, и Стайлс понял, что, вероятно, время близилось к полудню. Он взглянул на часы: было без четырех минут двенадцать. Оставалось почти сорок восемь часов до момента, когда достопочтенный Джеймс Рэмси должен был принять решение: платить или не платить.

Такси курсировали по удивительно пустынным улицам Гарлема. Питер направился к ближайшей станции метро. Он инстинктивно чувствовал, что кто-то за ним следит. Повернулся и увидел того самого высокого негра, который ожидал его у входа в бар. Это, несомненно, был один из людей Натана Джоунса. Тот не пытался скрыть содержание их с Питером беседы, и теперь Питер безуспешно пытался понять, с какой целью этот человек следует за ним: шпионить или охранять.

Журналист спустился в метро, купил жетон и вышел на платформу. Был полдень, а на платформе — ни души. Стояла такая тишина, что слышался звук шагов людей, спускавшихся по лестнице с улицы. Высокий негр уже спустился в метро. Он не собирался оплачивать проход через турникет, а стоял у окошка кассы и смотрел на Стайлса. Очевидно, Натан Джоунс хотел убедиться, что Питер благополучно покинул пределы «его территории» и не подвергся нападению.

В жарком, стремительно мчавшемся поезде метро с полусонными пассажирами Питер почувствовал некоторое облегчение. Он стоял у центральной двери вагона, покачиваясь в такт движению. Следовало отправиться домой, в нижнюю часть города, — страшно хотелось сменить одежду. Необходимо было также поговорить с Фрэнком Девери, заведующим отделом «Ньюсвью». В журнале сотрудничала пара штатных корреспондентов, талант которых, как казалось Питеру, он мог бы использовать в ближайшие несколько дней. И все же, подчиняясь какому-то импульсу, он вышел на остановке «Восемьдесят шестая улица» в Ист-Сайде, взял такси и поехал через парк к отелю «Молино». Совет Натана Джоунса убедить Мэриан покинуть город, который тот дал в конце их разговора, не давал Питеру покоя. Лучше поговорить с ней прямо сейчас, чем провести последние десятки часов ожидая, пока отыщут тех, кто угрожал жизням одному Богу известному количеству тысяч ни в чем не повинных людей.

При ярком солнечном свете «Молино» выглядел еще хуже, чем на закате. Питер вошел в вестибюль. Его юный друг с близко посаженными глазами по-прежнему сидел за столом дежурного. Не полагаясь на свое самообладание, Питер решил обойтись без вежливого предупреждения Мэриан.

Питер вошел в лифт. Кто-то недавно протирал пол кабины, и он еще оставался влажным. Лифт со скрипом проделал путь до четвертого этажа. Выйдя из него, Питер прошел к двери 402-го номера и поднял руку, чтобы постучать, но остановился. Дерево вокруг дверного замка было разбито в щепки, причем совсем недавно. Стайлс слегка толкнул дверь, и она медленно открылась.

— Мэриан! — громко позвал Питер.

В комнате царил хаос: мебель опрокинута, красивая обивка мягких кресел и кушетки изрезана на мелкие кусочки, пишущую машинку Ричарда зашвырнули в угол, где она валялась словно груда железного лома. Все книги вытащили из шкафов, и кто-то не пожалел времени на то, чтобы оторвать от них переплеты. Телефонный шнур вырвали из сети.

— Мэриан!

Оставалась только ванная, где она могла быть. Дверь туда была открыта. Он заглянул вовнутрь, но девушки и там не было.

Питер обошел письменный стол сзади; он помнил, что карточку с номером телефона, которую дал Мэриан лейтенант Пайк, она положила в средний ящик стола — ту самую, которая должна была обеспечить ей помощь.

Карточка была на месте, но телефон не работал.