Дженевра сидела за письменным столом, но после слов отца встала и посмотрела на него. В ее лице не было ни кровинки.
– Я не уеду, папа. Не уеду, пока не получу ответа от Александра.
– Уедешь, – коротко бросил отец. Довольно, он и так слишком долго потакал ей, а теперь пожинает плоды – он уничтожен, он больше не может появиться в обществе! Он очень любит свою дочь, но всему есть предел.
Дженевре показалось, что она сейчас умрет. Ей и вправду было очень плохо – шумело в голове, грудь сдавило словно железным обручем, она едва дышала. Она знала, что сейчас скажет отцу правду, и эта правда навсегда уничтожит его любовь к ней. Никогда больше он не назовет ее своей кошечкой, крошкой, душечкой.
– Папа, у меня будет ребенок, – произнесла она, не понимая, как могла подумать, что отец обрадуется этому известию.
Пять дней спустя они покинули Ныо-Иорк на борту «Адриатики». Уильям Гудзон не прощался с городом, стоя на палубе. Он оставался в каюте, в одночасье постаревший и разбитый. Слова дочери едва не стоили ему жизни. Когда первое потрясение прошло, он ясно понял одно – ни один человек в Нью-Иорке никогда не узнает об этом. Ни Виктор Каролис, никто другой. Сплетен не будет ни в Америке, ни в Англии. До рождения ребенка Дженевра останется в монастыре, а он переждет это время где-нибудь в Суссексе или Гэмпшире. После рождения ребенка отдадут в приют. А до тех пор никто из его родных и друзей не узнает, что он с дочерью вернулся в Англию.
Корабль выходил в открытое море. Уильям провел рукой по глазам. Какое бы будущее ни ожидало их, прежнего не вернешь. Александр Каролис разрушил их жизнь, и Уильям всем сердцем желал, чтобы судьба наказала Александра, чтобы она послала ему такие же страдания, какие сейчас испытывали он и его дочь.
Дженевра стояла на палубе, намертво вцепившись в поручни затянутыми в лайковые перчатки руками – она боялась упасть. Все кончено. Ей не суждено больше увидеть Александра, не суждено стать его женой, жить вместе с ним в Тарне. Но у нее будет от него ребенок. Ее руки еще крепче сжали ледяной поручень. Что бы ни собирался предпринять отец, она сохранит ребенка и никому его не отдаст.
– Никто не отнимет тебя у меня, – горячо прошептала она своему еще не родившемуся младенцу. Заснеженные шпили нью-йоркских церквей растворялись вдали. – Что бы ни случилось, нас никто никогда не разлучит. Никогда!
Александр медленно приходил в себя, с трудом превозмогая боль. Нужно многое сделать. Написать письма.
– Надо написать Чарли, – с трудом произнес он, обращаясь к высокому человеку в темном платье, стоявшему у его кровати.
– В вашем состоянии писать затруднительно, – разумно заметил хозяин дома. – Я уже написал подробное письмо вашему отцу, а вас ждет послание от него. Если пожелаете, я прочту его вам.
Александр покачал головой, но чуть не вскрикнул от боли.
– Нет, – выдохнул он, его совершенно не интересовали, о чем пишет отец. – Надо написать Чарли.
Сейчас более чем раньше ему недоставало Дженевры. В Ныо-Иорке происходит что-то непонятное, в чем он никак не разберется. Но Чарли ему поможет. Чарли разузнает, почему молчит Дженевра. Чарли расскажет ей, что случилось с Александром и как он без нее страдает.
– Мой секретарь побудет с вами, и вы сможете продиктовать ему все письма, – сказал лорд Пауэрскот, ему не хотелось, чтобы Александр волновался или печалился. – Ваш отец устроил, что вас будет лечить сэр Ральф Финнз-Бортон, он прибудет завтра рано утром. Это лондонский доктор с отличной репутацией. Вы сможете полностью положиться на него.
Александра обрадовало это известие. Дублинские доктора, которых спешно созвали, когда он упал, единодушно высказались, что при надлежащем уходе паралич ему не грозит. Но отец, конечно, пригласил известнейшего в своей области специалиста. Александр не допускал мысли, что диагноз лондонского доктора будет отличаться от заключения дублинских лекарей. Нет, это невозможно. Страшно подумать. Но Дженевра останется с ним, что бы ни случилось, она не бросит его. Сосредоточившись на Дженевре, Александр обратился к лорду Пауэрскоту:
– Не могли бы вы прислать ко мне вашего секретаря, сэр? Я должен срочно отправить письмо Чарли Шермехону.
«…что до моего падения, здешние доктора считают, что оно пройдет без последствий (если только лондонский специалист не посчитает иначе), но мне придется прервать поездку и провести в Ирландии еще несколько месяцев. Ты должен обязательно связаться с Дженеврой. Я не получил от нее ни одного письма. Выясни, не больна ли она. Может быть, ее отец передумал и теперь возражает против нашего брака? Возможно, он не разрешает Джинни писать мне? Скажи ей, что я вернусь в Нью-Йорк, как только поправлюсь. Передай, что я люблю ее, жду от нее письма. Если она не имеет возможности написать мне, пусть сделает это через тебя. Я должен узнать, что случилось.
Спасибо. Алекс».
Секретарь с изумлением подал ему письмо, чтобы Александр подписался. За все время службы ему еще ни разу не приходилось писать такого необычного письма. «Интересно, – подумал он, – ответит ли через Чарли Шермехона IV эта юная леди? Если ответит, то мне придется писать под диктовку любовные письма мистера Каролиса».
Сэр Ральф Финнз-Бортон не привык все свое внимание уделять только одному пациенту, исключение он делал лишь для членов королевской семьи. Однако за этого пациента предлагали поистине королевское вознаграждение, а рыбалка в поместье лорда Пауэрскота была отличная. Он использует свободное время, которого будет в избытке, чтобы написать, наконец, давно задуманную монографию. Очень довольный такой возможностью, доктор стоял у постели Александра, его внушительная фигура и аккуратно подстриженная белая бородка придавали ему замечательное сходство с принцем Уэльским.
– Какое-то время придется полежать неподвижно, чтобы восстановились функции нервных окончаний и сухожилий. – Доктор задумался: куда лучше отправиться ловить рыбу – на озеро Суир или Блэкуотер. – Выздоровление будет протекать медленно…
Александр сверкнул глазами. Это он уже знал. Сейчас его волновало, сможет ли он снова ходить.
– Я буду ходить? – спросил он взвинченно.
– Всему свое время. Опасности полного паралича нет…
– А ездить верхом?
Сэр Ральф не привык, чтобы его постоянно перебивали. Однако он вспомнил размер вознаграждения и отличную рыбалку и решил не выказывать своего неудовольствия.
– И ездить верхом, – добродушно подтвердил он, удивляясь про себя, почему человек, так серьезно покалеченный лошадью, мечтает снова на нее взобраться.
Александр облегченно вздохнул. Все будет хорошо. Он вернется к Дженевре здоровый. Теперь надо выяснить, что происходит в Ныо-Иорке, успокоить Дженевру относительно его состояния, сказать ей, как сильно он ее любит.
Чарли разглядывал письмо Александра в полнейшем недоумении. Что он хочет сказать? С чего это его так волнует Дженевра, если он помолвлен с девушкой из знатной английской емьи? Что-то здесь не сходится. Чарли всегда туго соображал, но даже он почувствовал неладное. Он расстроился, прочитав о болезни Александра. Еще бы, когда на тебя упадет лошадь, не до смеха. Чарли стало жаль лошади, он надеялся, что она пострадала не настолько сильно, что ее пришлось пристрелить, потом опять подумал о Дженевре.
– В обществе все знают, что Александр помолвлен с дочерью английского графа, – заявил дядя Генри, когда Чарли показал ему письмо. – Каролис везде только об этом и твердит. Особенно если поблизости Уильям Гудзон.
Они стояли посреди заснеженной Пятой авеню. Закутанный шарфом до подбородка Генри в каракулевой шубе с тяжелым бобровым воротником надвинул цилиндр на самые уши. Чарли утопал в волчьей шубе, которая придавала ему необычный вид. Он притопывал ногами, чтобы согреться.
– Это объясняет, почему Дженевра не пишет ему сейчас, но почему же она не писала раньше? – недоумевал Чарли.
Генри пожал плечами. Он и раньше не понимал, почему Александр так торопится жениться, он ведь только закончил образование. Он, Генри, считал ошибкой оба возможных брака. Но это не означало, что он одобрил бы попытки Виктора Каролиса, вздумай тот предотвратить их.
Генри нахмурился, похлопывая рукой об руку, чтобы согреть их. Виктор, разумеется, не обрадуется, если брак Александра с дочерью графа сорвется, но что касается Дженевры – тут двух мнений быть не может: Виктор пойдет на все, чтобы этот брак не состоялся. А раз так, Виктор вполне мог воспользоваться отсутствием Александра и разрушить их отношения с Дженеврой.
Генри никак не мог согреть руки, ему вовсе не хотелось подхватить воспаление легких, стоя на морозе.
– Поговори с мисс Гудзон, – сказал он, поклонился и зашагал прочь. Генри прошел несколько метров, остановился и крикнул через плечо: – А если она все это время писала Александру, то поговори с Виктором!
Это был разумный совет, конечно, надо поговорить с Дженеврой. Чарли поднял воротник шубы и забрался в поджидавший его экипаж, закрытый и теплый.
– На угол Двадцать четвертой улицы! – крикнул он высунувшемуся и тут же исчезнувшему кучеру.
Десять минут спустя он уже в полном недоумении смотрел на горничную в доме Гудзонов.
– Уехали? – повторил он растерянно. – Что значит – уехали? Куда уехали?
– В Англию, сэр, – ответила горничная почтительно, она прекрасно разбиралась в людях и даже необычная шуба не помешала ей понять, кто стоит перед ней.
Чарли совсем растерялся.
– А секретарь мистера Гудзона дома? Могу я поговорить с ним?
– Дома никого нет. Здесь больше никто не живет. Мистер и мисс Гудзон уехали в Англию.
– Тогда мне нужен их английский адрес…
– Они не оставили адреса, сэр.
– Не может быть!
– Простите, сэр, но это так, – подчеркнуто твердо ответила горничная и закрыла дверь.
Чарли покачал головой, соображая, что произошло. Он медленно спустился по массивной, засыпанной снегом от самой двери лестнице во двор. В доме – никого. Адреса не оставили. Александр, наверное, не придает никакого значения ухаживанию за дочерью английского графа, но Дженевра с отцом думает иначе. Он остановился посреди двора, обернулся и посмотрел на дом. Крыша укрыта пушистым снежным одеялом, все ставни плотно закрыты. Дом словно вымер. Чарли угрюмо вернулся в кипаж. Что же теперь делать? Написать Александру, что Дженевра сбежала? Поговорить с Виктором? Но о чем? Чарли не понял, что хотел сказать Генри, когда упомянул о письмах, которые Дженевра то ли писала, то ли нет.
Когда он вернулся на Пятую авеню, затруднение разрешись само собой. У роскошного мраморного парадного входа гостиницы на Пятой авеню стояла карета с серо-голубым гербом Виктора Каролиса, хорошо известным Чарли.
– К гостинице! – крикнул он промерзшему кучеру. Если Виктор сейчас здесь обедает, Чарли не составит особого труда поболтать с ним. Они встретятся как бы совершенно случайно, Чарли поинтересуется, как поживают Александр и молодая леди, на которой он собирается жениться. Выходя из кареты, Чарли задумался, стал бы Александр утруждать себя из-за него, и, стряхнув снег с сапог, прошел через портик с колоннами в роскошный холл.
Несмотря на отвратительную погоду, холл был полон народу. Ни одного свободного места, все мягкие глубокие диваны заняты, но Виктора Каролиса нигде не видно. Чарли отправился в нижнюю гостиную, где часто собирались лидеры ресиубликанцев, чтобы обсудить ход боевых действий и выработать стратегию, которая должна привести к победоносному завершению войны. Как только стало ясно, что политику определяет Линкольн и что на войне можно хорошо нажиться, Виктор сделался заядлым республиканцем. В гостиной выступал кто-то из сенаторов-республиканцев, но среди одобрительно шумевшей публики Виктора не было.
Оставив политиков с их дискуссиями, Чарли на лифте поднялся в обеденный зал. Виктор в одиночестве сидел за столиком посреди зала. Всем своим видом он показывал, что не желает, чтобы его тревожили. Чарли со вздохом подошел к нему по мягкому пушистому ковру. Он никогда не понимал до конца, кем приходится Виктору. С Александром они троюродные братья, следовательно, Виктор ему что-то вроде дяди. Чарли обрадовался – можно почтительно обратиться к Виктору как к дяде, так он и поступил.
– Добрый день, дядя Виктор, – начал Чарли с напускной развязностью. – Давненько не виделись. Как поживаете?
Виктор не считал себя ничьим дядей и явно не приветствовал подобное обращение, особенно со стороны тупицы Чарли. Он с удивлением оторвался от тарелки и окинул Чарли ледяным взглядом, не предлагая сесть. Чарли, тем не менее, присел.
– Я вчера получил письмо от Александра. Ужасная новость. Что говорят доктора?
Виктор перестал есть и отложил вилку. Если Александр написал Чарли, то наверняка попросил его связаться с Джепеврой. Скорее всего, Чарли уже попытался это сделать, а теперь хочет разузнать что-нибудь у Виктора. Он, верно, озадачен не угасающим даже после объявленной помолвки интересом Александра к Дженевре.
– Александр поправится без последствий, – произнес Виктор, прикладывая салфетку к уголкам губ.
Чарли так обрадовался этому известию, что чуть не забыл, зачем искал Виктора. Виктор отодвинул стул, собираясь встать. Надо было что-то предпринять, и Чарли выпалил:
– А свадьба? В юнион-клубе все говорят, что он собирается жениться в Ирландии. Свадьбу теперь отложат или она все же состоится?
Виктор подумал, что Гудзоны, слава Богу, уехали и, может быть, пора положить конец слухам, которые он сам же распустил. Он поглядел через стол на Чарли. Нет, неизвестно, с кем еще общается этот дурак, пожалуй, еще рано. Дженевра вполне могла написать Чарли. Придется и в доме Шермехонов так же следить за перепиской, как у Гудзонов. Но одно письмо Чарли все же должен отправить. Виктор должен подтвердить, что женитьба Александра – дело решенное.
– Свадьба несколько откладывается, но ненадолго. – Виктор поднялся.
– Вы уверены? – спросил на всякий случай Чарли, чувствуя себя последним идиотом. – Вы уверены, что не ошибаетесь, может, никакой свадьбы не будет, да и невесты никакой нет?
Виктор едва заметно улыбнулся уголками тонких губ.
– Никакой ошибки нет. Александр женится на старшей дочери лорда Пауэрскота. Всего хорошего, Чарли.
Чарли все еще пребывал в полной растерянности. Может быть, Александр надеялся, что ему удастся и жениться на знатной особе, и сохранить отношения с Дженеврой? Что ж, в этом он ошибся. Поведение Дженевры и ее отца в обществе считали довольно эксцентричным, но не до такой степени. Александр жестоко просчитался. Чарли жестом подозвал официанта, попросил принести ему бумагу и перо и начал писать Александру, о чем только что узнал.
Александр навсегда запомнил это письмо Чарли. Сначала он подумал, что Чарли просто глупо шутит. Потом решил, что он был тросто пьян, когда его писал. Или не в себе. Но, перечитывая письмо снова и снова, Александр с ужасом понял, что Чарли не мутит. Он здоров и трезв как стеклышко. Чарли изложил Александру факты, но сам так и не понял, что произошло.
«Как только отец огласил твою помолвку с одной из дочерей лорда Пауэрскота, Гудзоны сразу же уехали в Англию. Я узнал об этом от Леонарда Джерома, а он услышал в юнион-клубе. Здесь никто не понимает, почему твой отец благословил ваш брак и дал согласие на свадьбу в Ирландии, почему не захотел устроить пышное торжество в Нью-Йорке. Я хотел поговорить с Дженеврой, но дома у них была одна горничная. Они не оставили адреса. Я их понимаю. Старик Гудзон, конечно, несколько либеральничал, позволяя вам с Дженеврой встречаться, он ведь знал, что твой отец не одобряет отношений, но даже он не допустил бы, чтобы, женившись, ты продолжал видеться с его дочерью. Рад, что лечение тебе на пользу и что ты скоро вернешься. Пиши.
Чарли».
У Александра перехватило дыхание, казалось, огромный камень на его груди капля за каплей выдавливает из него жизнь. Он понял, что сделал отец, и с какой целью. Невероятно, но Дженевра и ее отец поверили этой лжи. Он сжал кулаки с такой силой, что побелели суставы. Дженевра поверила, что он ей изменил. Он прерывисто дышал. Поверила, что он ее бросил! Это непостижимо. Если бы можно было связаться с ней! Но адреса нет. Ничего, кроме известия, что они вернулись в Англию. Ярость охватила Александра, она пожирала его как пламя. «Я найду Дженевру. Как только смогу ходить, разыщу ее, даже если придется обойти всю Англию вдоль и поперек. Расскажу ей, как жестоко и подло поступил мой отец. А потом мы поженимся и вернемся в Америку. И я рассчитаюсь с отцом», – думал Александр.
ГЛАВА 7
Настоятельница монастыря, который выбрал Уильям Гудзон в восточном Эссексе, невозмутимо-спокойно восприняла его просьбу дать пристанище Дженевре до рождения ее незаконного ребенка. При монастыре имелся сиротский приют, такое случалось и раньше. Семья пострадавшей девушки делала щедрое пожертвование монастырю, ребенка после рождения помещали в приют, поручая заботам няни и монахинь.
– Я надеюсь, вы понимаете, что, хотя наши двери открыты, посещения нежелательны, – сказала настоятельница, под непроницаемой маской скрывая радость, вызванную размерами пожертвования.
– Конечно, понимаю.
Обычно грубовато-добродушный голос Уильяма Гудзона был таким же холодно-вежливым, как и бледное лицо настоятельницы в апостольнике. Он и не собирался навещать Дженевру. Он не хотел видеть, как растет и округляется ее чрево с ребенком Александра Каролиса. Он не хотел встречаться с Дженеврой до родов, а потом можно будет забрать ее из монастыря и забыть все, что случилось, как кошмарный сон.
Прощаясь с дочерью, Уильям избегал встречаться с ней взглядом.
– Это лучшее, что можно придумать, – сказал он угрюмо, глядя мимо нее на большой, укрытый снегом монастырский сад.
– Да. – Голос Дженевры звучал настолько тихо, что он с большим трудом расслышал ее.
– Мне пора.
Он по-прежнему избегал ее взгляда. Когда Дженевра посмотрела в его родное и такое несчастное лицо, сердце у нее сжалось от боли. Господи, что они с Александром наделали! Но все произошло неумышленно. Просто Виктор Каролис не дал сыну благословения и не разрешил жениться на ней. Александр уезжал в путешествие по Европе, они расставались почти на год и так любили друг друга. Дженевра протянула руку в перчатке и дотронулась до щеки отца.
– Я люблю тебя, папа, – мягко сказала она.
Он обнял дочь, крепко прижал к себе, но не ответил на ее порыв. Слова любви, которые были готовы сорваться у него с языка, так и остались невысказанными. Она ведь так и не раскаялась в своем поступке. С непривычно округлившимся животом Дженевра уже не была для него той дочерью, которую он так любил, и никогда уже ею не будет. С подозрительно заблестевшими глазами он отстранил се, крепко сжал се руки, повернулся и зашагал прочь.
Дженевра осталась в саду. Стоял конец января, щеки у нее замерзли. Ребенок родится летом. Тогда она скажет отцу то, во что он отказывается верить, – что она не покинет монастырь без ребенка, что она никогда не расстанется со своим малышом. Дженевра понимала, что отец лишит ее всего, что она больше его не увидит, и это переполняло ее душу печалью.
Она повернулась и пошла по мерзлой траве к монастырю. Знай она, что Александр любит ее, было бы не так больно. Дженевра неожиданно остановилась, глядя невидящими главами на красные кирпичные стены обители, на хмурое зимнее небо. Александр любит ее. Дженевра вдруг почувствовала, что знает это точно, что может поклясться в этом своей жизнью. Александр никогда не говорил ей, что разлюбил, что у него есть другая, что он собирается жениться и не хочет больше видеть Дженевру. Пока она не услышит все это от него самого, она никому не поверит. Дженевра подобрала юбку и побежала в свою комнатку-клетку, которая будет теперь ее домом. Она напишет Чарли Шермехону. Он должен переписываться с Александром. Он знает, почему Александр ей не пишет. Он наверняка знает, что скрывается за словами Виктора Каролиса, будто бы Александр собирается жениться на дочери английского графа. Чарли сообщит Александру о ребенке.
Все последующие недели, когда Дженевра ожидала, пока ее письмо дойдет до особняка Шермехонов и ответ Чарли – до нее в восточный Эссекс, она старалась чем-то занять себя. Девушка помогала монахине следить за садом. Дженевра хотела ухаживать за детьми в приюте, но настоятельница запретила ей это. Дженевре разрешили работать на кухне, в прачечной и в саду, но не в приюте, куда однажды поместят ее ребенка.
Наступил февраль, холода понемногу отпустили. Монахиня, ухаживающая за садом, приняла помощь Дженевры с благодарностью, и на теплом весеннем солнышке они часами подстригали только что высаженные персики и нектарины, очищали стволы ото мха и лишайника, промывали дупла деревьев жидким дегтем.
Дженевра с удовольствием занималась физическим трудом. Работа в саду помогала ей отвлечься, не думать о письме, которое уже в пути, в чем она была уверена.
Весь февраль она с надеждой ждала. Ребенок уже шевелился, Дженевра часами писала имена, подбирая подходящее – Кэролайн, Кристина, Дэвид, Роберт, Бенджамен. Ни одно из них ей не нравилось. Дженевре очень хотелось добавить к списку мужских имен Александр или Уильям, но она понимала, что только приведет в ярость отца, если назовет ребенка его именем. Понимала, какую боль причинит отцу, в открытую назвав ребенка в честь Александра. Вдруг Дженевра вспомнила, как Александр рассказывал, что дед всегда называл его Саша. Ее отец не догадается, что Саша – уменьшительное от Александра. Ей нравилось это имя, казалось куда более интересным, чем Дэвид, Роберт или Бенджамен.
Кончился февраль, начался март, а письма все не было. Наступил апрель.
Знай Виктор Каролис, как долго и терпеливо она ждет, он бы удивился. Сразу после разговора с Чарли в гостинице на Пятой авеню один из его помощников с легкостью подкупил лакея Шермехонов, чтобы тот перехватывал его письма, как это делала мисс Берридж в доме Гудзонов. Лакей должен был изымать письма Дженевры и Александра, а также письма Чарли к ним обоим, за исключением двух первых. Одно письмо от Дженевры должно было дойти до Чарли, и одно ответное письмо от Чарли Дженевра должна была получить без помех. Таким образом, Виктор мог быть уверен, что Чарли подтвердит сказанное им самим Уильяму Гудзону, а именно – что Александр женится на дочери английского лорда, у которого гостит.
Лакей Шермехонов оказался не таким сообразительным, как мисс Берридж. Оговорка насчет двух первых писем его запутала, и он просто отдал письмо Дженевры Виктору Каролису. Письмо, в котором Дженевра просила Чарли сообщить Александру о ребенке, попало в огонь нераспечатанным, как и все предыдущие.
Дженевра в отчаянии писала письмо за письмом. Ответа не было. Приходили только полные печали письма от ее отца.
Сад постепенно оживал, расцветая красками, ярко желтели нарциссы, на солнце пестрели анютины глазки. Боль прочно поселилась в сердце Джепевры. Она больше не сомневалась в своем будущем. Ей придется поднимать ребенка одной. Не приходилось рассчитывать ни на отца, ни на кого-либо другого. Выбора у Джепевры не было, но она не собиралась сдаваться. Она заработает на жизнь шитьем или уроками. И однажды Александр увидит своего ребенка, зачатого в миг безрассудной страсти и, по крайней мерс с ее стороны, – любви.
Когда начались схватки, Дженевру перевели из ее по-спартански обставленной кельи в помещение для рожениц и оставили на попечение монахини, выполнявшей обязанности повивальной бабки. Сестра Мария Луиза была пожилой, несуетливой и по-матерински заботливой женщиной.
– Пойдем со мной, милая, ложись вот сюда, на кровать, – сказала она радушно, откинула одеяло и взбила подушки.
Дженевра в свободной монастырской рубахе из грубого полотна присела на край кровати и с любопытством спросила:
– Как вы думаете, сестра Мария Луиза, мой ребенок скоро появится на свет?
– Этого никто не знает, милая, – ответила Мария Луиза, поднимая ноги Дженевры и помогая ей улечься. – Первенец обычно не спешит увидеть свет Божий. Наберись терпения.
Схватки повторились, Дженевра вцепилась руками в края узкой кровати, ожидая, когда боль отпустит. Мария Луиза одобрительно улыбнулась.
– Все хорошо, милая. Так и должно быть. Если вначале схватки сильные, роды обычно проходят быстро, без осложнений. Держись за прутья спинки у тебя в изголовье, а не за края кровати, будет легче.
Дженевра закинула руки за голову и нащупала металлические прутья. Боль отпустила, она расслабилась и опять полюбопытствовала:
– Сколько младенцев родилось в этой комнате, сестра Мария Луиза?
– Не спрашивай, милая. Матушка-настоятельница запрещает говорить о малютках, что здесь родились.
– Я спрашиваю только о детях, а не о матерях. – Говоря это, Дженевра кривила душой. Ей хотелось разузнать о женщинах, рожавших здесь до нее, о девушках из знатных семей, которые попали в такое же положение, что и она. Забирал ли кто-нибудь из них новорожденных с собой, покидая монастырь, и если да, то как сложилась их судьба за его стенами. Вместо этого она спросила: – Сколько родов вы приняли, сестра Мария Луиза? Все младенцы были здоровы?
Доброе лицо Марии Луизы озарилось теплой улыбкой.
– Благослови тебя Господь, милая. Конечно, младенцы были здоровы. Разве у сестры Иммакулаты могло быть иначе?
Дженевра с трудом улыбнулась.
– Кто такая сестра Иммакулата? Я не встречала ее здесь.
Мария Луиза продолжала что-то делать, тихо передвигаясь по комнате.
– Не встречала, потому что она уже год как умерла, мир праху ее. Последний младенец, которого она приняла, был сыном… – Она оборвала себя на полуслове, поняв, что едва не проговорилась, и чуть было не назвала имя знатной молодой женщины-матери. – Последний младенец, которого она приняла, был мальчиком, – закончила сестра, ее здоровый румянец стал ярче обычного.
Дженевра чуть не задохнулась, когда начались очередные схватки. Она ухватилась за прутья над головой, как посоветовала Мария Луиза. Когда боль отпустила, Дженевра глубоко вздохнула и спросила:
– Сестра Иммакулата принимала здесь все роды?
Мария Луиза с трудом наклонилась и поставила на пол в изножье кровати большой фарфоровый таз.
– Все без исключения. – Она приложила скрюченную руку к пояснице. – По велению сестры Иммакулаты наш монастырь начал принимать матерей, чьи младенцы потом оставались в приюте.
Дженевра озадаченно сдвинула брови.
– И вы всегда помогали сестре Иммакулате при родах?
– Вначале нет. – Сестра Мария Луиза пододвинула поближе к кровати небольшой стул и опустилась на него. Она была рада возможности посплетничать на дозволенные темы теперь, когда все было готово к родам. – Матушка-настоятельница считала неприличным, чтобы при родах присутствовали посторонние, но сестра Иммакулата сказала, что я была бы ей большим подспорьем, так оно и вышло.
Дженевра верила ей. Это была добрая душа, ее присутствие, должно быть, утешало женщин в тяжелых обстоятельствах. Опять начались схватки, прошло несколько минут, прежде чем Дженевра смогла задать вопрос, особенно волновавший ее.
– Сколько родов вы приняли, сестра Мария Луиза, после смерти сестры Иммакулаты?
– Сейчас вспомню. В конце прошлого лета привезли совсем молоденькую испанку. Ну и шум устроила здесь эта мисс! После нее в октябре – леди немного постарше, ее привезли за две недели до родов, и сразу же после родов за ней приехала карета. – Сестра Мария Луиза наклонилась к Дженевре и, доверительно понизив голос, добавила: – По-моему, эта леди была замужем, но младенца все равно оставила в приюте.
Еще несколько часов назад Дженевра очень заинтересовалась бы этим откровением, но сейчас она ужаснулась тому, что у сестры Марии Луизы совсем нет опыта, и еще ее очень тревожили учащающиеся схватки, которые становились сильнее и сильнее.
Схватки продолжались весь день и весь вечер. Когда вечер сменился ночью, сестра Мария Луиза поудобнее устроилась в кресле.
– Постарайся уснуть, милая, – сказала она Дженевре. – Если выспишься, утром у тебя будет больше сил.
– Утром! – в ужасе повторила Дженевра. Каждая последующая схватка была все сильнее и продолжительнее, боль сводила ее с ума. Дженевра измучилась, ее лицо покрылось капельками пота, руки болели от напряжения, так как она непрерывно держалась за спинку кровати.
Когда начались роды, Дженевра поверила, что сильные и частые схватки означают, что все пройдет быстро и легко. Она терпеливо сносила боль, надеясь, что все быстро кончится. Но прошло уже очень много времени, а признаков того, что дело идет к концу, не было. Она попыталась заглушить боль счастливыми воспоминаниями. Вспомнила бал у Леонарда Джерома, встречу с Александром, их первый вальс.
Боль накатила опять. Дженевра зажала рот тыльной стороной ладони, чтобы сдержать крик. Она знала, что роды – дело нелегкое, но почему никто ее не предупредил, что будет так тяжело?
Сестра Мария Луиза спокойно похрапывала в кресле. Слабо мерцала свеча в подсвечнике. Боль накатывала волнами, но характер ее не менялся, не было никаких признаков, что ребенок скоро появится на свет.
Когда забрезжил рассвет, Дженевра больше не могла сдерживаться, казаться мужественной уже не было сил.
– Почему ребенок не выходит? – кричала она сестре Марии Луизе в отчаянии, обливаясь, слезами.
Сестра Мария Луиза почувствовала неладное, она больше не улыбалась. Ей и раньше приходилось принимать затяжные роды, но еще ни разу не было случая, чтобы схватки были бы столь частыми и болезненными, а ребенок не выходил.
– Уже скоро, потерпи еще немного, милая, – сказала она бодро, но голос ее звучал не очень уверенно, а на морщинистом лице проступила тревога.
В середине дня она все же решилась на из ряда вон выходящий поступок – оставила Дженсвру и поспешила к настоятельнице.
– Я знаю, это против правил, матушка, – начала она, задыхаясь, – но головка никак не показывается, необходимо пригласить доктора.
Настоятельница окинула ее ледяным взглядом.