— Дорогая, какая приятная новость! — воскликнула она, идя по лужайке им навстречу легкой пружинящей походкой, которой у нее не было уже несколько недель. На столе снова появились шампанское, апельсиновый сок и печенье. — Думаю, в таких обстоятельствах будет ханжеством с твоей стороны оставаться в своем номере, а Рамону — в своем. Я хочу, чтобы ты пожила в отеле, пока не родится ребенок. По крайней мере в «Санфорде» ты можешь быть уверена, что тебя никто не побеспокоит.

— Мария! — вскрикнула Нэнси, прижав руку к губам. — Она осталась на борту «Элин».

Рамон засмеялся, крепко обняв ее за талию:

— Значит, ей придется оставаться там, пока «Элин» не причалит в Лиссабоне. Я прослежу, чтобы ее немедленно доставили назад.

— Но она ненавидит путешествия по морю.

— Господи! — воскликнул Рамон, и его брови взметнулись вверх. — Сегодня утром в моем офисе был Луис. Он ругался и кричал, что последует за Марией при первом же удобном случае. Если бы я не остановил его, он готов был плыть за ней через весь океан!

— В Америке бракоразводные процессы длятся недолго, не так ли, дорогая? — сказала Зия, разбрасывая крошки печенья голубям. — Не думаю, что ребенок появится раньше, чем ты и Рамон поженитесь. Теперь меня ничто не тревожит. — Ее улыбка была мягкой и необычайно лучистой для женщины, которой под семьдесят. — Я уже написала твоему отцу. Его совесть будет наконец чиста. Он должен опять сойтись с Глорией. Скажи мне, — она села под тень зонтика из павлиньих перьев, — что собой представляет Глория?

— Лучше спросите об этом Рамона, — сказала Нэнси с притворной скромностью и была награждена таким взглядом, что за ним должно было последовать неминуемое наказание, а затем — столь же неизбежное примирение.

Теперь Нэнси больше не занималась хозяйством отеля. С каждым днем она уставала все больше и больше. Огромные апартаменты, которые она занимала с Рамоном, выходили в сад, и Нэнси проводила дни, лежа в тени в шезлонге, занималась живописью и принимала отдельных посетителей и близких друзей.

Рамон, не сведущий в таинстве беременности, ничего не подозревал и оставался веселым, часами наблюдая, как она писала то одну картину, то другую.

— Хорошо, — просто сказал Джованни в конце мая, когда она впервые с волнением представила его глазам шесть законченных полотен. — Очень хорошо! Каррера будет доволен. Завтра я отвезу их в Рим.

— О нет! Не так скоро!

Джованни вопросительно приподнял свои густые брови.

— Они требуют доработки…

— Они вполне законченны, — уверенно сказал Джованни. — Не надо волноваться. Я, Джованни, говорю, что картины достойны выставки. Вы сомневаетесь?

— Нет… Только… — Нэнси, ослабев, откинулась назад. — Я боюсь, Джованни. Что, если ни одна из них никому не понравится?

— Вам они нравятся?

Нэнси долго и напряженно смотрела на полотна. Она вложила в них всю свою душу, свои надежды, свои страхи.

— Да, — ответила она просто.

— Тогда этого достаточно.

В конце мая Бобо и Хасан поженились в Париже и вернулись в «Санфорд», чтобы провести там медовый месяц. В Риме Леопольд Каррера организовал небольшую изысканную выставку, где были представлены работы неизвестных художников. Картины получили сдержанную оценку в итальянской прессе. Однако две из них были проданы и выставлены рядом с такими мастерами, как Шагал и Лабиш, во Флорентийском дворце. Когда же Амстердамский национальный банк через Карреру обратился к неизвестному художнику, заказав у него картину для нового офиса, который обошелся во много миллионов, оба критика из «Таймс» и «Ле Монд» поместили в газетах соответствующие заметки.

Нэнси колебалась.

— Не могу в это поверить, — сказала она Рамону, раскрыв газеты, а затем читая и перечитывая письмо Леопольда Карреры. — Он хочет, чтобы я приехала в Рим и подтвердила авторские права на свои картины.

— Я тоже хочу, чтобы ты подтвердила свои права, — сказал Рамон. — Я также категорически запрещаю продавать оставшиеся четыре полотна, пока сам не посмотрю их. Мне кажется, у отеля есть преимущественное право на приобретение одного из них.

— Я нарисую все, что ты захочешь, — сказала она, сияя от удовольствия.

— У тебя не будет времени, — сухо заметил Рамон. — Всемирно известные корпорации засыплют тебя заказами.

— Только одна корпорация.

— Уже две, — поправил Рамон. — Это пришло сегодня утром. — И он протянул ей телеграмму от Карреры.

Нэнси от изумления открыла рот.

— «Нью Уорлд Ойл»! Почему они хотят купить именно мои картины?

— Потому что, моя милая, они, как я успел заметить, удивительно хороши. Мы поедем в Рим, и ты лично положишь конец всем слухам о том, кто их истинный автор. Ты должна была предвидеть, что подпись «Нэнси» вызовет самые различные толки.

— Я… Я не думала, что это может иметь значение. Не предполагала, что кого-то может заинтересовать авторство. — Она немного подумала, затем медленно произнесла: — Я не хотела подписывать их фамилией Джека. Он так долго подавлял меня. Я никогда не смогла бы заняться живописью, если бы осталась с ним. Он бы высмеял меня. Эти картины написаны не Нэнси Камерон. Я не изменю подписи до нашей свадьбы.

Рамон крепко схватил ее за руки.

— Я люблю тебя, — сказал он, так глядя на нее своими темными глазами, что по спине у Нэнси пробежала дрожь восхищения. — Ты нескончаемый источник восторга и удивления. Что ты еще сотворишь? Начнешь ваять? Напишешь роман? Сочинишь музыку?

— Займусь любовью, — сказала она и скользнула в его объятия.

В июне Джорджиана Монткалм неохотно вернулась к своим обязанностям первой дамы британского высшего общества, а на холмах вокруг Фанчэла зацвели белоснежные лилии.

В июле Вир написал, что Кларисса согласилась на развод, а остров покрылся цветами гортензии и из зеленого стал голубым.

В августе ведущая актриса Санни леди Хилдегард появилась на экранах, и мир провозгласил ее второй звездой первой величины после Гарбо.

В сентябре желтые лепестки цветов коричного дерева наполнили комнату Района и Нэнси, а Регги Минтер объявил о своей помолвке с Хелен Бингам-Смит.

В октябре зацвела алеманда, а Джек и Нэнси Камерон развелись.

— Но мы должны поехать в Лиссабон для заключения гражданского брака, — протестовала Нэнси, когда Рамон поцеловал ее в пышный живот и сказал своему сыну, что он не будет незаконнорожденным. — Мы не можем обвенчаться в церкви. Все священники в Фанчэле — католики.

— В самом деле. — Его глаза потемнели.

Нэнси была уже на восьмом месяце беременности, но, несмотря на усталость, выглядела лучше, чем прежде. Правда, ее волосы и ногти пострадали, как и предсказывал доктор Оливей-ра, и Мария изо всех сил старалась восстановить их былой блеск. Нэнси смиренно подчинялась ежедневным продолжительным процедурам расчесывания, смазывания волос бальзамом из ростков пшеницы и прикладывания нагретых паром полотенец. Благодаря неустанному уходу Марии ухудшение здоровья Нэнси не отразилось на ее внешнем виде. Ломкие ногти она, как всегда, коротко стригла. Именно такими они нравились Рамону. Еще при первом знакомстве он обратил внимание на ее отполированные ногти без блестящего лака. Нэнси чувствовала, что с каждым днем ее силы убывают, но при этом ощущала странную безмятежность и спокойствие. Каждый день, когда она могла прикоснуться к Рамону, любить его, смотреть на него, был бесценным даром, который никто не мог у нее отнять.

Доктор Оливейра настаивал на том, чтобы она рожала в Лиссабоне. На Мадейре не было для этого необходимых условий, и ей не смогут сделать переливание крови. Но Нэнси отказалась. Доктор Лорример вполне отчетливо дал понять, что переливание крови только немного отсрочит неизбежный конец. Она сказала обеспокоенному Оливейре, что останется на острове.

Рамон согласился с ней по своим соображениям. Ему не нравилась идея поездки в Лиссабон, когда Нэнси была уже на последнем месяце беременности. Даже несмотря на необходимость заключения брака. Путешествие будет слишком тяжелым для нее, как и сама процедура бракосочетания.

Нэнси теперь была так слаба, что Рамон ежедневно переносил ее на руках из постели в шезлонг, стоящий в тени деревьев. Доктор Оливейра расстроенно смотрел, как он беспечно ухаживал за женой, с трудом удерживаясь от желания нарушить обет молчания. Рамон оставался невозмутимо спокойным. Беременность была для него таинством. Он не видел ничего странного в слабости Нэнси. Если у Зии и возникали кое-какие сомнения, она хранила их при себе. Прежде всего Нэнси было уже тридцать пять. Она говорила, что после рождения Верити у нее больше не должно быть детей. Трудно было надеяться, что ее беременность пройдет без осложнений.

Рамон отказался от мысли устроить бракосочетание в Лиссабоне.

— Мы поженимся на борту «Кезии».

— Ты сошел с ума! — Нэнси беспомощно засмеялась, когда он заключил ее полный стан в свои объятия.

— Вовсе нет. В море обряд бракосочетания вправе совершать капитаны. Мы выйдем в море, и капитан Энрико обвенчает нас. Впоследствии, когда родится ребенок, мы устроим гражданскую церемонию, если ты от этого почувствуешь себя счастливее.

— Быть счастливее уже невозможно, — сказала Нэнси, когда Рамон осторожно опустил ее на постель. Она обхватила его лицо ладонями. — В эту минуту на свете нет никого счастливее меня.

Он поцеловал ее долгим нежным поцелуем, и они осторожно опустились на кровать. Нэнси сняла свое платье, а он, обнаженный, лег рядом и обнял ее, положив свои теплые сильные руки на ее живот, где с неугомонной энергией шевелился и брыкался их ребенок.

Из Парижа вызвали Бобо, чтобы она могла присутствовать на свадьбе в качестве замужней подруги невесты. Хелен Бингам-Смит прибыла из Лондона. Ей отводилась роль незамужней подружки невесты. К Тессе Росман обратились с просьбой быть второй незамужней подружкой.

На «Кезию» переправили несколько ящиков шампанского. Шеф-повар отеля тоже перебрался туда для подготовки небывалого банкета. Отец прислал Нэнси полную оптимизма поздравительную телеграмму. Поздравление от Вира было трогательным. Костас прибыл лично, но без Мадлен. Его новой спутнице было не более восемнадцати. Бессбруки отменили свои отпуска и приехали на церемонию, так же как Санни и Джорджиана Монткалмы. Чарльз, обосновавшийся со своим флотом на Мальте, не мог приехать, не прислал свои наилучшие пожелания в таких экспансивных выражениях, которые, как уверяла Джорджиана, были совершенно ему несвойственны.

Чарльз не был склонен к бурному проявлению эмоций. Джорджиана сообщила Нэнси по секрету, что, судя по тому, как он с ней обращался, он любил ее, хотя ничего не говорил об этом. Он считал любовные признания непристойными и вульгарными.

Князь Васильев прибыл с хорошенькой невестой-итальянкой, а Джованни Ферранци бросил свою работу на вилле в предместьях Рима и поразил всех, объявив о своем намерении принять участие в церемонии бракосочетания.

«Кезия», украшенная цветами, выглядела как плавучий сад. Восемнадцатого октября, спустя десять месяцев после первой встречи, Нэнси Ли Камерон, в девичестве О'Шогнесси, обвенчалась с Рамоном Санфордом.

— Я был бы рад снова быть поближе к тебе, — посетовал Рамон, когда они с трудом танцевали под музыку Кола Портера.

Нэнси усмехнулась:

— Я, наверное, выгляжу самой нелепой невестой. Чувствую себя как гиппопотам. Я даже не могу держать перед собой букет роз. Они упираются в малыша.

— Ты думаешь, он должен оставаться спокойным, когда его родители женятся? — с улыбкой сказал Рамон. — Он крутится там, под этим белым шелковым платьем, чувствуя, что все смотрят на него.

— Сейчас не крутится, — сказала Нэнси. — Он необычно спокоен.

— Видимо, ему не очень-то хорошо сейчас.

— Возможно. — Нэнси слегка нахмурила лоб.

Гости пили вино, закусывали, танцевали и смеялись.

— Рамон… — нерешительно сказала она.

— Да, миссис Санфорд.

— Рамон, я не уверена, но мне кажется, малыш просится наружу.

Рамон перестал танцевать и с ужасом посмотрел на нее:

— Не может быть. Он должен появиться только через месяц!

Лицо Нэнси исказилось от боли.

— Знаю, дорогой, но думаю, ему никто не говорил об этом.

Заиграли фокстрот. Бобо и Хасан целовались и смеялись, будто только что поженились, а ведь пошел уже третий месяц их супружеской жизни.

— Должно быть, ты ошибаешься. Ты выпила слишком много шампанского.

Нэнси крепко сжала его руку.

— Нет, он…

— Что он?

— Хочет выйти на свет.

— О Боже! — Вид ее искаженного лица свидетельствовал, что она говорила правду. Рамон обхватил ее, чтобы поддержать.

Она мягко оттолкнула его.

— Не делай глупостей, дорогой. Я могу идти. Дети не рождаются за пять минут.

— Я отвезу тебя в отель, — сказал он решительно.

Подвыпившие гости весело набросили на шею Рамона венок из цветов. Новая подружка Костаса возбужденно жестикулировала длинным нефритовым мундштуком. Венеция надула губы, так как Феликс отказался танцевать очередной танец, и устремилась в объятия Санни, заявив, что желает веселиться!

Никто не заметил исчезновения невесты и жениха. Рамон был обескуражен, поторапливая Нэнси. Ее белая вуаль развевалась на ветру. Они спустились по трапу и сели в автомобиль. Нэнси улыбнулась, видя его беспокойство, но тут же чуть не задохнулась от нового приступа боли в спине и внизу живота.

— О Боже! — Лицо Рамона исказилось от муки. — Я не представлял, что так будет. Я хотел пригласить гинеколога… сиделок…

Нэнси крепко сжала его руку.

— Слишком поздно, дорогой. Если шофер не поспешит, я рожу прямо в машине.

Лицо Рамона побелело.

— Ты не можешь попросить малыша подождать? Ты способна идти самостоятельно?

Они уже были у входа в отель. Схватки повторялись каждые пять минут. Верити потребовалось двадцать четыре часа, чтобы явиться на свет, но малыш Рамона, казалось, собирался появиться через двадцать четыре минуты.

— Роды начались! — крикнул Рамон перепуганной Марии и побежал за доктором Оливейрой, настолько взволнованный, что даже не догадался позвонить ему.

Нэнси пронзила боль от очередной схватки. Когда ей стало чуть полегче, она быстро сказала Марии:

— Помоги мне снять платье и надеть ночную рубашку. Осталось мало времени. О!.. — Они переждали сильную боль. Белое свадебное платье было разорвано и отброшено в сторону.

Едва Мария ухитрилась быстро натянуть ночную рубашку, как начался новый приступ, такой сильный, что Нэнси громко закричала.

В комнату вбежали доктор Оливейра, Зия и Рамон.

— Выйдите! — сказал Оливейра Рамону.

— Какого черта! — возмутился Рамон и взял за руку Нэнси.

Доктор Оливейра решил, что лучше не спорить, да на это и не было времени.

Зия незаметно вышла из комнаты. Это был ее первый внук. И внук Чипса. Она много лет уже не молилась Богу и, вернувшись в свои апартаменты, сделала это со страстностью истой католички.

— Мой саквояж, — обратился Оливейра к Марии. — И положи полотенца на простыни, да побыстрее, милая!

На этот раз боль стала невыносимой. Колени Нэнси были раздвинуты, рубашка задрана на живот. Она изо всех сил сжимала руку Рамона, свою единственную надежду. Нэнси посмотрела ему в глаза, темные и измученные на побелевшем лице. Куда подевался его золотистый загар? Почему он так испуган? Он все узнал? Догадался?

Началась очередная схватка, еще более болезненная. Ее ногти впились в его ладонь. Она попыталась что-то сказать ему, но у нее вырвался только страшный животный крик. Она видела лицо доктора Оливейры, напряженное и озабоченное. Он даже не надеялся, что Нэнси сможет доносить ребенка до положенного срока. Но она прекрасно справилась с этим. Боль опять пронзила Нэнси. Младенец стремился наружу, разрывая ее на части.

— Дышите глубже! — советовал доктор Оливейра. — Глубже!

И Нэнси дышала. Больше она ничего не могла делать. Она была разорвана пополам. У нее отошли воды, и на постель с криком выскользнул ребенок. Лицо Рамона пылало от радости. Он обхватил плечи Нэнси и приподнял ее, чтобы она могла видеть чудо, которое дрыгало ножками и кричало. Крошечные ручки были сжаты, глазки закрыты, темные волосики прилипли к голове.

— Девочка! — сказала Нэнси слабым голосом. — Девочка!

— Может быть, вы выйдете, пока я займусь миссис Санфорд и младенцем? — сказал доктор Оливейра.

— Ни в коем случае! Это моя жена и мой ребенок, и я останусь! Разве она не красива, Нэнси? Разве она не очаровательна?

Никто, кроме отца, не мог сказать этого. Младенца еще не искупали, и от его животика к матери тянулась пуповина. Но для Рамона дочка была самым красивым существом на свете.

Нэнси откинулась на подушки. Сейчас три часа. Они были женаты всего несколько часов. Ее влажное тело обмыли губкой и через голову надели чистую рубашку.

— А как вы назовете малышку? — спросила Мария дрожащим голосом. По ее щекам текли слезы радости и облегчения. Она никогда прежде не присутствовала при рождении ребенка. Это был самый удивительный момент в ее жизни. У нее будет много детей, когда она выйдет замуж за Луиса. Таких же, как этот малыш, крепких и здоровых, с темными глазами и волосами.

— Джанела, — сказал Рамон. При этом в глазах его светилась такая необычайная любовь, что Нэнси поняла: это чувство в нем никогда не угаснет.

Джанела — ребенок, зачатый на берегах горного потока! Рожденный от их любви. Джанела — какое красивое имя! Нэнси улыбнулась. Она лежала в полном изнеможении. Наконец-то ее мечта сбылась. Она сделала все, о чем молила Бога. Выносила и родила ребенка, и теперь ее силы иссякали. Нэнси не чувствовала страха, только глубокую, всепоглощающую радость. Неужели это она когда-то одиноко стояла в кабинете доктора Лорримера? Когда это было? Десять месяцев или год назад? Тогда она думала, что вся ее жизнь рухнула. Но к счастью, произошли события, которые наполнили ее жизнь смыслом. Она нашла любовь, которую унесет в вечность. Открылся талант, о существовании которого она никогда не подозревала. Она дала жизнь ребенку, которого Рамон будет любить до конца своих дней.

Сейчас он держал младенца на руках, и его мужественное красивое лицо светилось изумлением и невероятной нежностью. Отец и дочь впервые смотрели друг на друга. Их узы будут нерушимы. Нэнси ощущала спокойствие и удовлетворение и была в высшей степени счастлива. Ей хотелось открытыми глазами смотреть и смотреть на них, но она не могла. Густая горячая кровь продолжала сочиться из нее на простыни, растекаясь и окрашивая их в алый цвет. Она не могла позвать доктора Оливейру. У нее не было больше сил. Нэнси погрузилась в теплую, желанную дремоту. Рамон будет горевать о ней так же неистово, как и любил ее. Затем, когда пройдет время и горе утихнет, он женится на Тессе. Последний проблеск улыбки тронул ее губы. Тесса, такая нежная и добрая, будет любить Рамона и Джанелу. Никто из них не забудет ее. Она была частью их существа и останется с ними навсегда.

Издалека послышался тревожный крик доктора Оливейры, и Нэнси почувствовала, как Рамон обнял ее. Она хотела утешить его, но не могла. Нэнси больше не видела его. Ее пальцы слегка шевельнулись в его ладонях. Губы чуть заметно дрогнули в улыбке. Она прошептала его имя, и ее душа, как легкий лепесток, взметнулась вверх и улетела, оставив только аромат жасмина.

Примечания