Седьмая чаша

      – А разве я не исключение! – сказал Коста Даргов. – Все знают, что в ту пятницу…
      – Вас, Даргов, просим сыграть роль Даракчиева. Говорят, вы доподлинно знали все его привычки, манеры, пристрастия. Думаю, вы вполне подходите для этой роли. Или возражаете?
      – А почему? – засмеялся Даргов. – Принимаю с удовольствием. Роль подходящая.
      – А зачем здесь я, товарищ Смилов? – спросила Даракчиева.
      – Увы, неприятная обязанность. Во-первых, вы хозяйка дачи. Во-вторых, вы знали покойного лучше других и будете полезны нам по некоторым вопросам, которые неминуемо возникнут… Полагаю, теперь всем все ясно? Тогда начнем.
      Геренский посмотрел на свои часы, кивнул хронометристу, и Смилов обратился к Косте:
      – Поскольку, Даргов, вы играете роль хозяина, позаботьтесь о рюмках.
      Даргов осмотрелся, сосчитал присутствующих, вытащил из буфета и поставил на стол семь рюмок.
      – Пожалуйста, налейте в рюмки воду, – сказал Смилов.
      – Если уж собираетесь восстанавливать все, возьмите коньяк, – сказала вдова.
      – Хорошо, пусть будет коньяк.
      – А одна рюмка отличалась от других, – вставила Мими.
      – Совершенно верно. – Смилов убрал рюмку, повернулся к Даракчиевой. – Что можно взять?
      – В буфете, на средней полке, вишневый сервиз. Коста знает. Пусть возьмет любой фужер.
      Даргов поднялся на цыпочки, достал крайний фужер, разлил коньяк.
      – Займем свои места, – сказал Смилов. – Тотева, Данчева и Паликаров идут в беседку. Даргова подымается наверх, в спальню. Жилков направляется к воротам. А вы, Средков, пройдите в кабинет. В гостиной остается только Даргов.
      Когда все разошлись, хозяйка дачи обратилась к Геренскому:
      – И все-таки прошу вас, товарищ подполковник, сделайте исключение, увольте меня от этого испытания. Георгий был моим мужем. И отцом моего сына.
      – Зина права, скачал Коста Даргов. – Освободите ее, товарищ Геренский. И без нее обойдемся.
      Они попрощались. Когда Даракчиева была уже в дверях, Смилов окликнул ее и попросил:
      – Будьте добры, уходя, нажмите кнопку звонка у ворот. – Он повернулся к Даргову: – Действуйте не слишком медленно, но и не торопитесь. Чувствуйте себя хозяином дачи…
      Задребезжал звонок.
      – Вы только что налили коньяк, Даргов, – сказал капитан. – Звонок для вас неожиданный. Действуйте! Засекаем время с момента, когда вы покидаете гостиную. Нам нужно знать, сколько вы здесь отсутствовали.

3

      На встречу почтальона, на выяснение отношений с Паликаровым и, наконец, на любезный разговор с девушками Коста потратил четыре минуты сорок две секунды.
      – Сейчас поработаем с вами, Паликаров, – сказал Смилов. – Задача такова. От места, где состоялся ваш разговор с Даракчиевым, направляйтесь к даче. Когда войдете сюда, в гостиную, остановитесь и сосчитайте про себя до десяти. Потом приблизьтесь к столу, подержите руку над фужером и идите в кабинет звать таможенника.
      – Я не согласен, – глухо сказал Паликаров. – Все было наоборот.
      – С чем не согласны? – спросил Смилов. Что значит наоборот? Хотите сказать, что сначала позвали таможенника, а уж потом насыпали…
      – Нет! Нет! Не хочу! – замотал головой Паликаров, срываясь на крик. – Я не насыпал никакого яда! Не заставляйте меня силой! Я протестую! У меня нервы расшатаны…
      – Товарищ капитан, насчет нервов подозреваемый Паликаров прав – они у него расшатаны, – спокойно сказал подполковник. – Так и запишем в протоколе. И добавим, что гражданин Паликаров отказался участвовать в следственном эксперименте…
      Довод подействовал: Паликаров позволил Смилову увести себя из гостиной. Дожидаясь их, Геренский искоса поглядывал на сидящего у стола Даргова. Тот беззаботно щурился на низкое солнце и пытался что-то насвистывать.
      Прошло полторы минуты. В дверях гостиной появились Паликаров, Смилов и хронометрист.
      – Считайте про себя до десяти. До десяти, но медленно, – напомнил капитан. Это была идея Геренского. Если убийца Паликаров, рассуждал подполковник, ему нужно какое-то время, чтобы окинуть взглядом гостиную, убедиться, что никого нет, и принять окончательное решение.
      Посиневшие губы Паликарова зашевелились. Несмотря на предупреждение, он сосчитал до десяти всего за четыре секунды. Потом неверными шагами приблизился к столу и пошевелил пальцами над вишневым фужером – роковым двойником седьмой чаши.
      – Продолжайте, – напомнил ему Смилов. – Позовите Средкова.
      Боби ринулся к кабинету, резко открыл дверь.
      – Давай, все собрались! – крикнул он внутрь, захлопнул с треском дверь и повернулся к подполковнику: – Ну, вы довольны?
      Из кабинета показался помятый и всклокоченный таможенник.
      – Вы звали меня? – робко спросил Средков. – Сейчас моя очередь?
      – Вы ошиблись. Очередь ваша еще не настала. Но раз уж вы явились, займемся вами, – сказал подполковник.
      – На вашем месте я не терял бы времени на Средкова, – вдруг сказал Даргов.
      – Почему вы так думаете?
      – Тут все понятно и без хронометра. Атанас Средков мог не только насыпать яд, но и выпить кофе, а потом, к примеру, газетку почитать.
      Разумеется, Даргов был прав. Три с половиной минуты, которыми располагал Средков, – грозный довод против него, однако не было никаких оснований отказываться от эксперимента.
      – Ошибаетесь, Даргов! Не каждый, всыпав в бокал яд, способен наслаждаться кофе или чтением газеты. Тут опыт нужен, – ответил Геренский и обратился к таможеннику: – Задача вам понятна?
      Средков глухо подтвердил:
      – Мне нужно выйти из кабинета, подойти к столу, положить яд в чашу Даракчиева, затем вернуться и закрыть дверь.
      – Совершенно верно, – кивнул капитан Смилов. – Сейчас я тоже зайду в кабинет и дам вам знак, когда начинать.
      – Хорошо, – ответил Средков и вслед за Смиловым проследовал в кабинет.
      Чуть позже таможенник медленно открыл дверь и потащился к столу. Казалось, каждый шаг стоил ему мучительных усилий. Возле стола он подержал руку над фужером и посмотрел на Геренского, как бы ища подтверждения правильности своих действий.
      Подполковник кивнул и показал глазами на дверь кабинета: можно возвращаться. Но, вместо того чтобы направиться к кабинету, таможенник как-то странно покрутился на каблуках, закачался, бросился к дивану, закрыл лицо руками и зарыдал.
      Геренский взглянул на секундомер – стрелка едва успела пробежать тридцать пять делений. В гостиной воцарилась тягостная тишина, нарушаемая лишь всхлипываниями таможенника.
      «Что это значит? – спрашивал себя Геренский. – Где источник этих слез? Что это – выражение внутренней трагедии или хорошо сыгранный спектакль?.. Ты признался, что совершил служебное преступление. Ну ладно, признание тебе на пользу – ты говорил о пробуждении совести. Но не слишком ли гибка, эластична твоя совесть, не слишком ли мастерски приспосабливается она к обстоятельствам? Почему ты явился с повинной уже после смерти Даракчиева? Чтобы одним преступлением покрыть другое, главное? Так хитрый вор, бия себя в грудь, признается, что вытащил вчера вечером из чужого кармана пять левов, чтобы не догадались, что он сегодня утром обворовал целый сейф…»
      – Ну ладно, ладно, Средков, – неуверенно сказал Геренский, не пора ли прийти в себя?
      Таможенник вытер платком слезы и сделал видимое усилие овладеть собой.
      – Извините, – сказал он прерывисто. – Нервы не выдержали. Простите, что помешал вашей работе. Повторить все сначала?
      – Нет, не нужно, – сказал Геренский. – Лучше идите умойтесь.

4

      Во дворе, у ворот, топтался Дамян Жилков, жадно затягиваясь сигаретой. Геренский подошел, тоже достал сигарету, размял в пальцах, закурил. Потом спросил:
      – Ну, Жилков, ваша очередь?
      Геренский ни на секунду не сомневался, что Жилков мог быть убийцей. Вряд ли стал бы он философствовать о цене человеческой жизни. Конечно, на обдумывание столь коварного убийства у Дамяна вряд ли хватило бы гибкости и ума, но зато он вполне мог исполнить чью-то злую волю.
      – Я готов, товарищ Геренский. Идти в гостиную? – робко осведомился Жилков.
      Подполковник подошел вплотную к нему и, глядя прямо в глаза, сказал резко:
      – А зачем в гостиную? Ведь вы утверждали, что туда не входили.
      – Разрази меня гром, не входил. Я все время был на кухне. Овощи резал.
      – И сумели из кухни дотянуться до буфета? Там ведь есть отпечатки ваших пальцев.
      Жилков покраснел до корней волос. На лице его попеременно проступали недоумение, удивление, ужас.
      – Значит, все-таки входили?
      – Каюсь, каюсь, входил. Но не убивал, не отравлял, а просто…
      – Что – просто? Хватит темнить, Жилков!
      – Ладно уж, сознаюсь, был грех. Повинную голову меч не сечет… Тогда, в ту пятницу, я принес Даракчиеву толстую пачку денег. Около восьми тысяч левов да еще валюта, а он их бросил в ящик, как грязный носовой платок. И я… Дай, думаю, займусь денежками. Для Георгия Даракчиева восемь тысяч – так, пустячок, забава, а для меня… Ухвачу, думаю, денежки да здесь же, на даче, и спрячу, чтобы потом, хоть через месяц, вынести. А Георгий пусть гадает, кто из гостей его обобрал, ищи ветра в поле… Да не вышло по-моему, сорвалась рыбка. То Даракчиев говорил со Средковым, то пришлось встречать Паликарова и девочек… Но когда позвонил почтальон и Жорж пошел к воротам, я мигом смекнул: пора! Вбежал в комнату и прямо к буфету, так и прилип к ящику. Дудки! Заперто. Попробовал открыть карманным ножом, куда там, у Жоржа замки – как сейфы в госбанке. Покрутился я, повертелся – да так и остался с носом. А коли знал бы заведомо про отпечатки пальцев – перчатки надел бы, как в кино, товарищ Геренский, – огорченно заключил покаянную речь Жилков.
      – Тогда выясним другое, – сказал подполковник. – Предположим, с ящиком вы возились около минуты. Еще полминуты, пока вы входили. Уже полторы. Это почти половина того времени, которым располагал убийца. Значит, вы должны были застать его в гостиной. Если, конечно, отравили Даракчиева не вы, а другой… Вижу, вы меня не поняли. Поставим вопрос иначе: не заметили вы чего-нибудь необычного, пока находились там? Человека, движение, шум? Ничего вас не испугало, не заставило подумать, что вы не один?..
      Жилков опустил взгляд и опять покраснел.
      – Вы, Жилков, находитесь в положении нелегком, я бы сказал – скверном. Рассудите здраво: яд всыпан в чашу Даракчиева в то самое время, когда вы были в гостиной. Вы сами только что сознались, верно? Незадолго перед этим вы с Паликаровым обсуждали возможную смерть хозяина… Теперь понимаете? Молчание только утяжелит вашу участь. Итак, спрашиваю в последний раз: заметили что-нибудь или нет?
      – Заметить-то заметил, – сказал Жилков, не поднимая глаз. – Я, когда вошел, сперва затаился, прислушался, не дай бог, думаю, застукает кто. И тут услышал шаги. Кто-то скрытно, босиком, подымался по лестнице. Потихоньку… как ворюга.
      – Даргова? – молниеносно сориентировался подполковник.
      – Вроде больше и некому, кроме Бебы. Вообще-то она частенько разгуливала по комнатам босиком.
      – И вы видели Даргову?
      Нет, не видел, но шаги слышал. Я ее походку кошачью знаю.
      Геренский внимательно посмотрел на Жилкова и больше вопросов не задавал.
      В последующем эксперименте Дамян продемонстрировал незаурядные актерские качества. Крадучись вошел он в гостиную, картинно огляделся, сделал вид, что услышал шаги, метнулся к буфету и попробовал открыть ящик. Когда у него ничего не вышло, нахмурился, покачал укоризненно головой и направился к выходу. На все это у него ушла одна минута и сорок секунд.

5

      Геренский поднялся наверх, к Дарговой. Беба сидела на кровати и сосредоточенно разглядывала стоящую на ночном столике зеленоватую бутылку, уже наполовину пустую.
      – О, да вы тут в одиночестве не теряли время даром, – улыбнулся Геренский.
      Она ответила в том же шутливом тоне:
      – Пару глотков джина. Для храбрости, как говорится. Могу и вам плеснуть.
      – Сначала займемся делом. Ваша задача проста: спуститься по лестнице вниз, изобразить, что вы всыпаете яд в фужер, вернуться сюда.
      – Я все время сидела тогда здесь и вниз не спускалась. Кто отравил, тот пусть и отвечает, – тихо сказала Беба.
      Как бы не расслышав, подполковник продолжал:
      – В распоряжении убийцы было три с половиной минуты. Но я сброшу вам полминуты.
      – Какие полминуты? – опешила Даргова.
      – Те самые, когда вы подошли вот к этому окну, – он указал рукой на окно, – чтобы узнать, кто пошел открыть почтальону – Даракчиев или Жилков. И постарайтесь не пропустить одну важную деталь в мизансцене, Даргова. Вы должны спускаться… босиком. Как в прошлую пятницу!
      – Значит, Дамян… этот идиот, ляпнул все-таки? – после некоторого молчания спросила Беба удивительно безразличным тоном.
      – А что ему оставалось делать? Своя рубашка ближе к телу. Кто отравил, тот пусть и отвечает, как только что вы сами заметили.
      – Неужели вы, товарищ Геренский, можете подозревать меня в убийстве Жоржа? – тихо спросила Беба.
      – Нет, я не считаю, что именно вы отравили Даракчиева. Но могли отравить. И к тому же громогласно запугивали его убийством.
      – Запугивала убийством, – сказала она с горькой усмешкой. – Разве у меня такой уж преступный вид?
      – Ладно, Даргова, не теряйте времени. Это бессмысленно.
      Обычные, почти ничего не значащие слова подействовали на женщину сильнее увещеваний и запугиваний.
      И, собравшись с мыслями, она заговорила твердо, решительно:
      – Да, этот скот вас не обманул. Действительно, он мои слышал шаги. Зачем я сунулась вниз? А вот зачем. Тогда, в пятницу, Жорж порвал со мной. И сказал, что навсегда. Попробуйте понять мое состояние. Не знаю, как я выгляжу в ваших глазах, но я Георгия без памяти любила. Слишком неожиданной и жестокой была измена, вся кровь бросилась мне в голову, а в висках будто молотками застучало: убей, убей, убей… Сперва я хотела кинуться к нему и задушить. Однако задушить Жоржа и вы, пожалуй, не смогли бы. Не удивляйтесь, он был спортсмен – сильный, как тиф, и гибкий, как пантера.
      – Я и не удивляюсь, – спокойно сказал Геренский. – Навыка нет единоборствовать с тиграми и пантерами. У нас в Болгарии другие звери.
      – И тогда меня осенило: пистолет! Как-то в буфете, где Жорж хранил обычно деньги, я мельком заметила пистолет. Я слишком была потрясена, чтобы размышлять, заряжен он или нет, да к тому же я ни разу в жизни, сказать по правде, и не стреляла. В тот момент я забыла обо всем на свете и шептала про себя одно: убить, убить… Когда он спустился вниз, я подскочила к двери и прислушалась. Представляете, он спокойно мурлыкал какую-то мелодию. Тут раздался звонок. Жорж пошел открывать калитку, а я бросилась вниз, к буфету. На мое счастье, а может, несчастье, тот ящик оказался заперт. Я готова была зубами грызть замок! Будьте вы прокляты оба, и подлый Жорж, и пистолет, подумала я и поднялась наверх…
      – Сочувствую вам, – сказал подполковник. – Вы так красочно все рассказали, что у меня мурашки по коже. Теперь я позову помощника, засечем время, а вы изобразите все это. Думаю, сцена займет около минуты. Он почти угадал: сцена заняла семьдесят секунд.

6

      Когда все участники эксперимента отрепетировали свои роли поодиночке, настало время сыграть всем вместе. По составленной Смиловым графической схеме действующие лица заняли исходные позиции.
      Внимательно всех оглядев, Геренский сказал:
      – Эксперимент подходит к концу. Если исключить наше присутствие и замену Даракчиева Дарговым, вся обстановка точно такая же, как в прошлую пятницу: семь человек, шесть рюмок с коньяком и еще фужер – вместо седьмой чаши.
      – Но на сей раз горькую чашу предстоит испить мне, – сфиглярничал Даргов.
      – Вы все были участниками небезызвестного коктейль-парти, – продолжал подполковник, – и знаете, как развивались события. Нет необходимости напоминать их вам. Больше затрудняет меня ваша роль, Даргов. Вы не были тогда здесь, и я…
      – Не беспокойтесь, – опять прервал его Коста Даргов. – Я не раз бывал на этих сборищах. Так сыграю роль Жоржа, – тут он комично поклонился в сторону своей жены, – что все поверят в его воскресение.
      – Хорошо! Играйте, но не переигрывайте. Никакой театральщины. Ясно?.. Ладно, начинаем. Итак, Жилков позвал с верхнего этажа Богдану Даргову, а Даракчиев – Средкова. И вся семерка уже около стола. Прошу, пожалуйста.
      Все обступили стол, взяли свои рюмки: Даргов – с показным рвением, Беба и Жилков – равнодушно, остальные – с видимым смущением.
      Коста высоко поднял фужер и заговорил:
      – Я не знаю, что говорил Жорж последний раз в своей жизни, но уверен: он не изменил нашему любимому тосту. Друзья! Жизнь коротка, коротка, как мимолетный сон. Выпьем же за веселье!
      – Ах! – воскликнула Тотева. – Мне страшно.
      – Я предупредил вас, Даргов: не переигрывать! – сказал сердито Геренский.
      – Я просто повторил любимый тост Жоржа, вот и все, – возразил Коста.
      – Нет, не все, – отчеканила Беба. – Он про ангела какого-то говорил. Про седьмую чашу. Про гром и землетрясение. Наверно, из Библии. Он ее почитывал иногда.
      – Хватит! Вы забываетесь! – повысил голос Геренский. – Давайте кончать!
      И тогда Даргов снова поднял фужер:
      – Жизнь коротка, как мимолетный сон. Выпьем за веселье!
      Он первым поднес к губам свой коньяк и громко отпил глоток. Потом поставил фужер на стол и на мгновение застыл, как бы глубоко задумавшись. Вдруг он ткнул пальцем в сторону своей жены, пробормотал: «Ты…» – и не договорил. Маленькое тело его согнулось, словно переломилось, и он свалился на толстый ковер.
      – Переигрываете, Даргов, – хрипло сказал Геренский. – Переигрываете, несмотря на мои предупреждения!
      Даргов не подавал признаков жизни. В это мгновение какая-то нелепая, невероятная догадка озарила Геренского. Он бросился к Даргову, попытался нащупать пульс, похлопал его по губам.
      И понял: Коста Даргов отравлен – от губ исходил горьковатый запах миндаля…

КТО СЕЕТ ВЕТЕР

1

      – Что ж ты молчишь? – спросил Геренский.
      – Что мне сказать, товарищ подполковник? – кисло улыбнулся Смилов. – Такого провала я и представить себе не мог. Когда Даргов уже лежал мертвый, я, признаюсь, подумал: ну вот и все, дело закрыто, сейчас устроим обыск и найдем у кого-нибудь из них яд. А разве нашли?
      – Ладно, начнем рассуждать сначала, – устало сказал подполковник. – Вернемся к убийству Даракчиева. Итак, заподозренных четверо: Паликаров, Беба Даргова, Жилков и таможенник. Думаю, что о двух девицах спорить не стоит. Теперь попробуем снова представить, кому нужна была смерть Даракчиева… Паликаров: случай с девушкой, зависть к положению и доходам Даракчиева, досада от вечной роли «второй скрипки». Даргова: задетая честь, оскорбление, желание мести. Жилков: злость, что отняли его долю от очередной сделки, аппетит к большему богатству, желание встать во главе консорциума. Средков: прикрытие одного преступления другим. Теперь подумаем о двух других: о Косте Даргове и о Зинаиде Даракчиевой. Он, очевидно, страдал небезосновательной ревностью, а Зина даже перед нами не скрывала своей ненависти к мужу. Кстати, она его законная наследница. Вместе с сыном.
      – Мне кажется, вы сами не особенно верите в то, что говорите, – ответил капитан. – Коста Даргов доказал свою невиновность своей смертью. А у Зины железное алиби: отдыхала на Золотых песках, прилетела домой в субботу, рано утром. Кстати, посланная ею телеграмма пришла в час убийства…
      – И все-таки, Любак! Проверь алиби Даракчиевой.
      – Хорошо, товарищ подполковник. Но, честно говоря, я в ее алиби не верю. Теперь об убийстве Даргова. Ума не приложу: кому на пользу была смерть Даргова?
      – Даргов погиб, потому что знал, кто убил Даракчиева. Вспоминаю одну любопытную подробность. С Дарговым я познакомился в доме Даракчиевой. Незадолго до моего прихода он сказал вдове, будто знает убийцу ее супруга. А вдова сразу же рассказала об этом мне. Тут же, при Даргове.
      – И что же Даргов?
      – Он смутился, потом назвал Атанаса Средкова. Обычные, малообоснованные подозрения, ничего определенного. Я даже не придал этому значения. А Даргов, может быть, действительно знал, Любак. Знал и поэтому разделил судьбу Даракчиева!
      – В таком случае одно из двух: либо Даргов оболгал таможенника, либо на совести таможенника уже два убийства. А также попытка попасть кирпичом в Бебу Даргову…
      – Возможна еще одна версия, – сказал подполковник. – Даргов оболгал таможенника, чтобы замаскировать подлинного убийцу.
      – И вскоре этим подлинным убийцей был отравлен? Зачем же он его маскировал? – удивился Смилов. – Где же тут логика?
      – Логики маловато! Я хотел только подчеркнуть, как все запутанно и неточно, как нам не хватает твердой опоры.
      – Где же искать ее, твердую опору?
      – Для начала в скрупулезной проверке алиби вдовы. Я почти уверен, что Даракчиева чиста, однако…

2

      – А, это ты, Боби, – вяло сказала Беба на другом конце провода.
      – Я должен тебя видеть, Беба, – негромко сказал Паликаров. – И чем скорее, тем лучше!
      – Ну что ж, приходи.
      Боби повесил трубку, выскочил из кабины и стал искать такси. Минут через десять он уже сидел у Бебы.
      – Как тебе не стыдно, Беба! Волосы всклокочены, халат грязный, едва проснулась – и уже с рюмкой.
      Он взял со столика бутылку джина и сказал:
      – Дела идут все хуже и хуже, Беба.
      Она попыталась улыбнуться, но улыбка вышла кривой и глуповатой.
      – Куда уж хуже, Борис… Как говорил покойный Жорж, я получила еще один удар судьбы.
      – А я получил от судьбы анонимные письма, – сказал он зло. – Три.
      – Анонимки? Эка невидаль! Ведь и я получила анонимные послания.
      – Можешь показать?
      Она встала и, слегка качаясь, пошла в соседнюю комнату.
      – Попробуй растолкуй мне эту абракадабру. – Она потрясла в воздухе двумя надорванными конвертами и швырнула Боби.
      Оба письма были написаны кривыми печатными буквами. В одном значилось: «Кто приходит босиком, от того не жди новогоднего подарка». В другом: «Ветка зашумела, заяц вздрогнул. А если не ветка, подумал заяц, а кирпич?»
      – Чушь несусветная, верно? – спросила Беба.
      – И мои не лучше. – Паликаров вытащил из кармана три конверта и подал их один за другим Бебе.
      «Король умер. Ура, да здравствует король, если я смогу стать королем».
      «Услышала лягушка, что подковывают вола, и тоже задрала ногу».
      «Одному соринка в коньяке, другому – радость в душе».
      – Твои не настолько глупы, – сказала Беба, возвращая письма. – А вот у меня действительно несусветная чушь.
      – Это еще бабушка надвое гадала, – подумав, сказал Боби, после чего мстительно добавил: – Может, и в них смысл найдется.
      – Так, – спросила Беба. – Что мы должны сделать?
      – Откуда мне знать! Кабы знал, совета у тебя не спрашивал…
      Они помолчали. Потом Беба схватила свои письма, встала и решительно направилась к двери.
      – Ты куда это? – крикнул Боби.
      – В милицию. Покажу письма Геренскому.

3

      Смилов вошел в управление, неся в одной руке свой пиджак (жара была просто нестерпимой), а в другой – объемистую дорожную сумку. Он поднялся по лестнице и, даже не заходя в свой отдел, сразу же направился в кабинет Геренского.
      – Желаю здравствовать! – отчеканил капитан. Подполковник шутливо потянул носом.
      – Чувствую запах соли и водорослей…
      – Ваше обоняние может послужить укором любому служебному псу!
      – Обойдемся без комплиментов. Ну, рассказывай мне, что слышно в Варне? И что делала вдова Даракчиева в промежутке от девятнадцати ноль-ноль четверга до девятнадцати ноль-ноль пятницы?
      – Была на Золотых песках, и нигде больше! Ее алиби подтверждает целая толпа ее друзей, приятельниц, воздыхателей. Вот все по порядку. В четверг в девятнадцать ноль-ноль вдова нанесла визит самой лучшей местной парикмахерше. В двадцать один ноль-ноль, облаченная в элегантный вечерний костюм, вместе с дюжиной собутыльников отправилась в шикарный бар «Колибите». В высшей степени приятное заведение, товарищ подполковник, рекомендую вам его от всего сердца. Компания веселилась в баре до трех часов утра. Возвращаясь в гостиницу, они по пути захотели искупаться в море. В общем, около четырех утра Зина появилась в гостинице. А в девять компания была, как обычно, на пляже.
      – И Даракчиева с ними?
      – Естественно, с ними. Через час она пошла на Евин пляж – сейчас модно загорать в чем мать родила, – но оставила свою одежду у них. В шестнадцать ноль-ноль вернулась с Евиного пляжа. В это время все обычно расходятся по своим номерам, но Зинаида вместе с двумя подругами и одним другом предпочла подремать у моря. И действительно, они дремали почти до семи вечера.
      – Значит, в пятницу она не была с компанией между четырьмя и девятью утра и между девятью и шестнадцатью?
      – Эта арифметика настолько проста, что даже я ее одолел, – притворно вздохнул капитан. – Дальнейшие вопросы предвижу. Да, проверил в аэропорту. Первый самолет в пятницу утром должен был вылететь в двадцать минут шестого, но по каким-то причинам задержался до восьми, следующие вылетали каждый час. Фамилии Даракчиевой среди пассажиров не значится… Алиби подтвердилось и днем. Зина действительно была на Евином пляже. Во-первых, разговаривала с гардеробщицей, та ее хорошо знает, поскольку Зина всегда щедра на чаевые. А около двух часов дня Даракчиева была на почте, чтобы отправить мужу телеграмму. Ту самую, что подшита в дело.
      – Оригинал бланка взял?
      – Вот он. – Смилов вытащил синий листок и положил на стол перед Геренским. – Я тщательно сверил почерк. Телеграмма написана собственноручно Зиной, а приемщица отметила точный час подачи: четырнадцать двадцать… Так что вычеркнем вдову из списка подозреваемых?
      – С величайшей радостью, Любомир, – согласился подполковник. – Ничего не найти – это тоже немалый успех.
      – Предлагаю написать этот афоризм перед входом в управление, – сказал капитан.

4

      Подполковник внимательно прочитал все пять писем, затем, положив их на край стола, сказал как бы в раздумье:
      – Хватка у консорциума железная. На мелочи не размениваются. Анонимки, цианистый калий, кирпичи, летящие с последнего этажа…
      – Кто-то старается нас оклеветать, товарищ Геренский, – оторопело ответил Боби. – Какой-то негодяй хочет, чтобы…
      – Не торопитесь со своими выводами, – сухо прервал Паликарова подполковник. – Никакой клеветы я здесь не усматриваю. Несколько глупых предложений – и только. – По его лицу скользнула тонкая ироническая улыбка. – Совсем другое дело, если бы письма были присланы на наш адрес и в них выдвигались какие-то обвинения. Против вас. Или, например, против гражданки Дарговой…
      Паликаров проглотил его намек и отвел взгляд, но тут в бой вступила Беба.
      – Вы совершенно правы, товарищ Геренский. Но все-таки. Письма пугают, нервируют, не дают спокойно жить.
      – Если даже у получателя чистая совесть?
      – Именно поэтому и нервируют! – не задумываясь, ответила Беба. – Мне кажется, цель анонимщика ясна. Совершив два преступления, он хочет отвлечь от себя внимание.
      – Почему же именно убийцу потянуло к перу и бумаге?
      – А кто еще станет клеветать на честных людей? Кому это выгодно?
      – Хотите сказать, что если вы оба получили эти письма, значит, вас нужно исключить из числа потенциальных убийц Даракчиева и Даргова?
      – Мне кажется, – холодно ответила Беба, – все это вытекает не из моих слов, а из самих фактов.
      – А если автор писем один из вас? – поинтересовался Геренский. – Сначала написал другому, а потом для отвода глаз самому себе?
      Последовало продолжительное молчание.
      – Говорил я тебе, Беба, зря мы суемся в милицию, – сказал наконец Паликаров.
      – Ничего подобного, – ответил Геренский. – Вы поступили правильно… Интересно только, другие из вашей компании тоже получили письма?
      – Не знаю, – быстро ответил Паликаров.
      – Может, и получили, мне они не докладывают, – сказала Беба.
      Геренский поднялся, давая понять обоим посетителям, что разговор закончен.
      – Благодарю за сообщение. Если не хотите осложнить ваши дела, не предупреждайте своих приятелей ни о сегодняшней нашей беседе, ни об анонимках.

5

      «Спросили собаку: почему тебя не привязали? Собака ответила: потому что торопились всыпать яд».
      «Игра в спортлото сулит тайные выигрыши».
      «Поехал за врачом, а по дороге притормозил и выкинул пузырек с ядом».
      – Это, Любак, как ты сам понимаешь, письма таинственного прорицателя к Жилкову. – Геренский сложил листки в конверт. Их черная служебная «волга» затормозила перед светофором, и подполковник рассеянно глядел, как люди спешат по переходу.
      – Неужели он сам их принес в управление? Что-то не похоже на тугодума Жилкова, – усомнился Смилов.
      – Ты прав. Он не из тех, кто выкладывает такого рода документы на блюдечке с голубой каемочкой. Вначале, когда я к нему приехал, уперся как бык: никаких писем ни от кого не получал, и баста. Потом только покаялся… Я взял их для экспертизы.
      Они подъехали к домику, где обитал таможенник, и вышли из машины. На звонок никто не ответил. Тогда они обогнули дом, но все окна и форточки оказались заперты.
      – И на работу он перестал ходить, товарищ подполковник, – сказал Смилов, снова нажимая на кнопку звонка.
      Геренский не успел ответить. За деревянным забором показалась любопытная соседка и без всяких церемоний заговорила:
      – Вы ищете Средковых? Жена с ребенком на курорте. Ребенок-то у них частенько хворает. Да и Атанаса в последние дни что-то не видно. Его огород почти засох. Не земля, а кирпич. Был бы Атанас, полил бы грядки, он любит возиться на огороде.