Иван ушел. Время тянулось. Бурский взял у Лилкова пистолет, спрятал в кобуру. Расхаживая по гостиной из угла в угол, он пристально вглядывался в каждую вещь, словно запоминая.
      Пухи спросил раздраженно:
      – Ну что ты все ходишь взад-вперед? Что высматриваешь?
      – Готовлюсь к встрече с начальством.
      – Вот начальство пусть и смотрит.
      – Посмотреть-то оно посмотрит, да увидит ли?..
      Наконец послышалась сирена «скорой помощи», на поляне появились люди. Иван шел рядом с врачом, за ними – два санитара с носилками. Шествие завершал милиционер. Подойдя к встречающему их Бурскому, тот вытянулся в струнку, чтобы отрапортовать, но майор его опередил:
      – Майор Бурский из Софии. Обнаружили в бессознательном состоянии человека, который нас интересует. Спасибо, что вы приехали со «скорой помощью».
      – Гляди-ка, кто приехал! – воскликнул Лилков, глядя на врача. – Ишь ты, где довелось повидаться!
      – Я-то на работе, – отвечал врач. – А ты как здесь оказался?
      – Всякое бывает, Владо. Давай познакомлю тебя с майором Бурским.
      Санитары внесли носилки, врач занялся Нанай Маро, но уже через минуту выпрямился и обернулся к Бурскому.
      – Обширный мозговой инсульт, – сказал он. – Пульс слабый, прощупывается с трудом. Кровоизлияние уже распространилось на оба полушария…
      – Выживет?
      – Неизвестно, счет идет на минуты, а до Пловдива трястись да трястись. По правде говоря, положение безнадежное. Но не будем терять время, надо ехать немедленно.
      – Конечно, конечно, только одна небольшая формальность!
      На глазах у изумленных медиков Бурский тщательно обыскал парализованного, обшарил все карманы, памятуя о случае с потайным кармашком Кандиларова. Снял с руки часы и два аляповатых золотых перстня с печатками.
      Ничего интересного: бумажник с документами, сотня левов, ключи, маленькая записная книжка, чистая, неначатая. Единственная находка, заслуживающая внимания, – белый конверт в книжке, а в нем двадцать стодолларовых купюр.
      Зачем Нанай Маро носил с собой такую сумму. Не готовился ли потратить доллары за границей?
      Прежде чем «скорая» отправилась в путь, Бурский приказал милиционеру охранять пострадавшего вплоть до самой больницы. Затем отпустил Ивана.
      – О чем это мы беседовали до приезда твоего знакомого? – спросил майор, когда они с Лилковым остались вдвоем.
      – О том о сем… – Пухи устало потянулся. – Ты мне толковал о разнице между синонимами «смотреть» и «видеть». Так сказать, уроки майора Бурского.
      – А, уроки! Давай-ка я тебя проэкзаменую. Поведай мне, пожалуйста, что же ты в этом доме видишь.
      – Вижу, много чего вижу. Схватил бы за шкирку владельца дачи и без долгих разговоров – в каталажку!
      – Откуда вдруг такая свирепость?
      – От барахла здешнего, от каждой вещички. Не вижу, слышишь, не вижу я тут ничего отечественного, болгарского, все оттуда. Вот эта видеосистема – знаешь, на сколько долларов она потянет? А холодильник, гарнитуры, а ковры? Да здесь денежки прямо в воздухе летают, чувствуешь? Откуда они взялись, а? Откуда? У чиновника с зарплатой в несколько сот левов. Вор, ворюга! – Задохнувшись от гнева, Лилков помолчал и закончил вдруг: – Завидую я тебе! Твоей работе. Вот что.
      Бурский рассмеялся.
      – Не горячись, Пухи! И не завидуй моей работенке. Я занимаюсь убийствами, а объект твоего гнева – под прицелом другого ведомства. Можешь не сомневаться, оно скоро включится в наше дело. Успокойся. И я вижу, что не на трудовые доходы обставил свое гнездышко господин Бангеев. Но давай-ка продолжим экзамен. Я спросил: что ты видишь – не как журналист и гражданин, а как криминалист.
      – Как бывший криминалист. Ладно. Некто на даче получил инсульт, наслаждаясь едой и коньяком. А когда… – Он задумался.
      – Чтобы играть честно, должен тебя предупредить: по всей вероятности, этот некто и зашвырнул в озеро тело Кандиларова. Мы подозреваем также, что он – убийца. Но похоже, кое-кто уже пронюхал о наших подозрениях.
      – Думаешь, ему устроили здесь инсульт?
      – Считай это гипотезой, не больше… Итак, что еще ты видишь? Не забудь о сумках.
      – Не забыл. Судя по ним, этот, как его…
      – Насуфов.
      – Да, Насуфов прибыл сюда, чтобы провести несколько дней на даче. Но случился инсульт, паралич. И если бы мы не подоспели, кто знает, сколько еще…
      – Не забывай, первым забил тревогу Иван. Ну, Пухи, ты меня разочаровал. Ленишься думать и делать выводы из очевидных фактов. Ты знаешь, что последний автобус был здесь в воскресенье. Вчера до полуночи машины тоже не показывались – этого ты можешь уже и не знать.
      Что ж, по-твоему, этот громила пешком топал из Пловдива с двумя сумками?
      – Пешком исключено. Наверняка была машина.
      – Логично. А теперь куда делась? Сама вернулась, что ли?
      – Значит, в машине был кто-то еще.
      – Опять логично. Этот кто-то привез Насуфова – не к самой даче, иначе остались бы следы, а оставил машину на шоссе. Помог донести сумку и укатил. Это должно было произойти ночью, между часом и двумя. Посидели тут немного, закусили, потолковали и расстались.
      – И что же, они на прощанье и по рюмочке не опрокинули? При такой-то закуске? – Лилков обвел рукою стол. – Только где же тогда вторая рюмка?
      – Возможны несколько объяснений. Одно: «Я за рулем, вдруг гаишник остановит?» Второе: Насуфов открыл бутылку после ухода спутника. А самое вероятное третье: уехавший знал, что за напиток в бутылке, и потому не пил.
      – Не думаешь ли ты…
      – Думаю, думаю. Я обо всем должен думать. Анализ покажет.
      – Но бутылка опустошена примерно до половины. Из нее пили и до того, как Насуфов опрокинул свою рюмку. А закусить он не успел: смотри, хлеб не надкушен, тарелка с закусками полным-полна, икра не тронута. Значит, уже первая рюмка его свалила.
      – Браво! Теперь ты мне нравишься. В сумке еще четыре бутылки «Преслава». Но там мы вряд ли что обнаружим. В противном случае – с меня любой коньяк. Итак, вывод?
      – Насуфов раньше пил из этой бутылки. Она была, как говорится, опробована, и потому он ни в чем не сомневался…
      – Давай, давай, – поощрил приятеля Бурский.
      – Выходит, яд всыпали перед последней рюмкой.
      – Допускаю. А что скажешь о люстре, которая зажжена, о закрытых ставнях?
      – Он собирался провести здесь, судя по числу бутылок, четыре-пять дней.
      – Ну, мы не знаем его «норму». Дальше…
      – Провести тайно – иначе открыл бы ставни, окна. Когда приезжают на дачу, первое, что делают, – проветривают комнаты.
      Бурский задумался. Примечательно, что Нанай Маро не успел закусить… Молодец Пухи, верно рассудил. Итак, Насуфов налил себе из опробованной бутылки, выпил и, не успев поставить рюмку на стол, потерял сознание.
      – Может быть, и случайное совпадение – выпивка и инсульт, – сказал Лилков.
      – Случайность? Теоретически допустимо. Однако заметил ты, что я достал из кармана его пиджака? Вот этот конверт. Угадай, что в нем? Двадцать зелененьких ящериц.
      – На жаргоне фарцовщиков это стодолларовые банкноты. Как видишь, две тысячи долларов. В Старой Церкви нет, случайно, валютного магазина?
      – Не потешайся над Старой Церковью, – сказал патриот Пухи.
      Снова появился Иван – пришел договориться насчет обеда. Вид стола, уставленного дорогими закусками, приковал его взгляд.
      – Это не для еды, – строго сказал Лилков. – Не забыл, кто сидел в этом кресле совсем недавно?.. То-то. Ступай, пожалуйста, к бай Янко и закажи обед на десять персон. К четырнадцати ноль-ноль…
      После часу дня прибыли две оперативные машины. Выйдя из «волги», полковник Цветанов сообщил:
      – Ваш скончался – не довезли даже до Пловдива. Я распорядился отправить его на вскрытие в Софию.
      Осмотрев дачу и выслушав подробные разъяснения Бурского, полковник решил возвращаться сразу же, как только освободятся эксперты. Не повлияли на его решение ни красоты природы, ни живительный воздух. Но как-то само собою сложилось так, что и обедом у бай Янко насладились, и на поляне под соснами посидели, и лишь под вечер все три машины потянулись в сторону Софии.
      На обратном пути Цветанов молчал: не хотел никаких обсуждений прежде, чем станут известны результаты вскрытия. Его угнетала мысль, что следствие лишилось возможности допросить человека, знавшего все звенья преступной цепи. Кем был Нанай Маро? Свидетелем? Или убийцей Кандиларова?
      Несомненно одно: подчиненные (не без его влияния) допустили оплошность. Если бы Шатев не встречался с Нанай Маро, если бы он не придумал историю о бриллиантовом перстне, Насуфова бы не убрали. Надо было вовремя его задержать – оснований скопилось достаточно. Задержать, допросить… Теперь – поздно, поезд, как говорят, ушел. В подобных случаях Цветанов без колебаний брал вину на себя. И перед начальством, и – что гораздо труднее – перед самим собой. Вот и на этот раз приходилось признать, что противник его перехитрил.
 
       25 октября, пятница
      Совещание, назначенное на 10 утра, отложили сначала на 12 часов, затем на 14: в лаборатории возникли какие-то затруднения.
      Доктор Брымбаров, извинившись перед собравшимися, сказал, что лично он готов был к докладу еще вчера вечером.
      – Итак, перехожу к изложению результатов моего исследования, – сказал он. – Тридцатипятилетний мужчина, исключительно здоровый, мускулистый, пропорционально сложенный. Никаких повреждений, ни внешних, ни внутренних, никаких царапин, кровоподтеков. Смерть наступила в результате обширного инсульта, охватившего мозг, отчего была парализована левая половина тела, а затем и правая. Желудок абсолютно пустой – перед смертью Насуфов только выпил около ста граммов коньяка «Преслав». Выпил человек на голодный желудок – и получил инсульт, – повторил Брымбаров. – Все это я мог бы сообщить еще в двадцать два ноль-ноль – и не погрешил бы против святой истины. Однако сомнения начали меня одолевать еще во время вскрытия: не вязался диагноз с комплекцией столь молодого и здорового представителя рода человеческого. Все равно как если бы мне сказали, что бык-производитель скончался от малокровия. И тогда меня осенило: что, если ему подлили в рюмку нечто такое, от чего разорвался кровеносный сосуд – и бац! – инсульт. И вот вхожу я в лабораторию – не удивляйтесь – с бутылкой «Преслава» (там меня поначалу даже не так поняли). Начали исследовать содержимое, а я в справочниках роюсь. И сумел кое-что отыскать. Это вещество можно купить в аптеке, но не у нас – на Западе. И только по специальному рецепту, за подписью трех специалистов. Опять-таки ихних, западных! Повторяю: только спецрецепт. Называется это зелье, дорогие коллеги, стеностен. Едва наткнувшись на его описание, бросился я смотреть спектральный анализ. Оказалось, стеностен содержит литий и цирконий. И представьте: яркие линии лития и циркония в спектре коньяка и бледные, еле заметные, – в крови мозга… А дело в том, что это фармакологическое чудо полностью растворяется в организме живого человека примерно за тридцать часов. Найди мы Насуфова на следующий день – не обнаружили бы ничего. А он прожил около пятнадцати часов, потому следы и остались. Подытоживаю: Насуфов получил инсульт, едва успев опрокинуть рюмку, поскольку в коньяке был стеностен. Такой отраве позавидовала бы даже известная семейка Борджиа. Как видим, наши современники не брезгуют средневековыми методами. Как подумаешь, сколько политиков умирает от мозгового удара!..
      – Спасибо, доктор, – сказал полковник Цветанов. – Так интересно, так красноречиво ты все описал, что мы попросили бы повторить сказанное, да жаль, приходится спешить. Еще один, последний вопрос. Когда глотнешь – допустим, случайно – стеностен, через какое время тебя хватит инсульт?
      – Это зависит от двух факторов: во-первых, от концентрации снадобья, во-вторых, от состояния организма. В нашем случае оба фактора находились в контрафикторных позициях: концентрация очень высока, но и организм чрезвычайно здоров. Приблизительный подсчет – двадцать-тридцать секунд, максимум – минута.
      – Но бутылка, из которой Насуфов налил себе, была полупустая. То есть он отпил из нее половину.
      – Значит, стеностен всыпали в последний момент. Иначе как объяснить слишком большую его концентрацию? Дозу приготовили заранее, рассчитывая на полную бутылку.
      – Неужели у нас нигде нет этого стеностена? – спросил Бурский. – Даже в спецполиклиниках?
      – Исключено. Только на диком Западе! Нам такие лекарства ни к чему. Слишком точно дозу надо отмеривать, а мы больше привыкли на глазок.
      Когда доктор вышел, Шатев проговорил задумчиво:
      – Интересно… Убийца располагал эффективным и труднообнаруживаемым средством. Так зачем же ему понадобилось уродовать и топить Кандиларова?
      – Два инсульта подряд, один за другим? Это подозрительно, – возразил Бурский. – А может, запасы дефицитного снадобья к концу подошли. Если, разумеется, в обоих случаях убийца один и тот же.
      – Не исключено, что убийца руководствовался иными, неизвестными нам побуждениями, – сказал полковник. – Пора подумать о дальнейших наших действиях.
      – Сначала – разговор с Бангеевым, – предложил Бурский. – Уже двое убиты у него на даче. Явный перебор, не так ли?
      – Верно. Возьми его на себя, – распорядился Цветанов.
      – Далее: шофер. Кто и на чьей машине отвез Насуфова в Старую Церковь, уехал в ту же ночь? Даже если это случайный человек, он должен дать какие-то объяснения. У него должно быть алиби на всю ночь.
      – Поручим эту задачу капитану Шатеву.
      – И последнее… – Бурский помолчал, с удовольствием ощущая уважительное внимание слушающих. – Насуфов – это единство в двойной роли. Убийца и убитый. Надо установить его связи, его занятия, особенно в последние месяцы и недели жизни, и потом – как и почему он оказался на даче.
      – Этим узлом вопросов займусь я сам, – сказал полковник. – Или, точнее, специальная группа. Такая богатая личность, гроза собак и кошек!.. – Полковник любил охотиться и гордился своими двумя собаками. – Такой живодер заслуживает спецгруппы. Возглавит ее капитан Консулов. Бурский, немедленно уведоми родных Насуфова. И наблюдай: стресс может вызвать полезную для нас реакцию.
      – Понял, товарищ полковник. – Бурский замолчал, словно что-то помешало ему договорить.
      – Ты хочешь еще что-то сказать? Говори. Для того мы и собрались.
      – С тех пор, как мы промахнулись с Нанай Маро, я беспрестанно думаю: почему оба нашли свою смерть на той даче? С Кандиларовым ясно. Но почему и Насуфова потребовалось убить там же – как говорится, на месте преступления? Возмездие это? Или здесь другой, какой-то более прозаический мотив? Насуфов явно приехал по своей воле, с полными сумками.
      – Хотел укрыться, выждать…
      – Вероятно. А две тысячи долларов? Не собирался ли он перейти границу?
      – Или его заманили таким способом? – продолжал полковник. – Тогда почему у него не изъяли доллары? Или какие-то две тысчонки не заинтересовали убийцу? Не оставил же он их специально для нас – в нашу честь, так сказать.
      – Да-да, и еще кое-что. На похоронах я наблюдал за бывшей супругой Кандиларова и его детьми, сыном и дочерью. Держались они холодно, отчужденно. Я даже удивился, зачем они вообще пришли. Наверное, чтобы не подумали, будто… не почитают обрядов. Есть и в этом какая-то загадка. Считаю целесообразным встретиться с детьми или хотя бы с бывшей супругой Кандиларова.
      – Ты прав, – сказал полковник. – Но займись Бангеевым прежде всего.
 
       28 октября, понедельник
      Бангеев явился минута в минуту, разодетый, словно лорд, которого пригласили не в уголовный розыск, а на прием в посольство. Полковник настоял, чтобы Бурский принял гостя один на один в своем кабинете, и даже дал странное указание быть при допросе предельно учтивым, будто майор вообще мог вести себя грубо.
      Позиция для допроса вырисовывалась следующая: 16 сентября Бангеев дал ключи от дачи Ангелу Насуфову, приказав стеречь запертого в подвале Кандиларова (и при каких-то определенных условиях, возможно, убить его). А 24 октября Бангеев сам, в своей машине отвез Нанай Маро на дачу и там подсыпал стеностен в початую бутылку коньяка. Инсульт мог наступить в его присутствии – и потому Бангеев сразу же уехал. Или: был уверен, что Насуфов непременно выпьет из этой бутылки, и покинул дачу, не дожидаясь результата. Разумеется, в легенде было слабое место: зачем хозяину срывать замок – он что, ключи забыл в Софии? Следовательно, Бангеев или не был на даче, или разыграл присутствие на даче человека, у которого нет ключа, то есть присутствие чужого.
      Допрос начался настолько гладко, что Бурский поначалу смутился. Бангеев был сама любезность, он улыбался, исчерпывающе отвечал на вопросы. Ни угодничества, ни многословия. Истекли полчаса, а он не задавал традиционного вопроса: по какому, дескать, случаю меня допрашивают? Что, собственно, произошло? Всем своим поведением он красноречиво подчеркивал, что если оказался здесь, значит, есть тому причины, и придет время, когда ему все непременно объяснят.
      С 16 сентября прошло почти полтора месяца, и допрашиваемый вполне мог занять такую позицию: при всем желании – ничего, мол, вспомнить не могу. Так… А если попросить рассказать о позавчерашней его поездке на дачу?
      – Знаете вы человека по имени Ангел Асенов Насуфов? – спросил Бурский.
      – Нет, я не знаю человека с таким именем, – ни секунды не думая, ответил Бангеев.
      – А может, он известен вам как Нанай Маро?
      – Это что, имя человека? Впервые слышу. Действительно не знает или в совершенстве владеет своим лицом? На вопрос, не мог бы он рассказать, где и как провел ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое сентября, со среды на четверг, Бангеев без колебаний ответил:
      – Отчего же не рассказать? В тот день мой молодой коллега, сотрудник по отделу, успешно защитил кандидатскую диссертацию. Я присутствовал на защите. Затем он пригласил, как принято, пятнадцать-двадцать человек на ужин в Красный зал ресторана «Болгария». Ужин затянулся приблизительно до полуночи, после чего почти вся компания переместилась в ночной бар – не помню его названия – на бульваре Витоша. Там просидели часов до четырех. Я, признаться, перебрал, еле держался на ногах, хотя это и не в моих привычках… К счастью, два моих сотрудника были столь любезны, что сопроводили меня до самого моего порога.
      Вот это алиби! Спокойно ведь мог сказать: пришел домой в семь вечера, поужинал, посмотрел телевизор и лег спать. Живет Бангеев один – попробуй опровергни. А он соорудил железобетонное алиби – нет, просто-таки стальное… Впрочем, не спутал ли случайно день? На всякий случай Бурский переспросил:
      – Именно в ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое?
      – Именно.
      Порывшись в кармане пиджака, Бангеев достал смятую бумажку и подал майору. Действительно: его пригласили на защиту двадцать третьего, в 16.00. Выходит, ночь с Насуфовым отпадает… Что же остается?
      – Знакомы вы с Петко Кандиларовым?
      – Кандиларов? Интересная фамилия, несколько старомодная… Нет, не знаком.
      – Владеете недвижимостью?
      – О, вопрос совсем как в налоговом управлении. Это уже больше по моей части. Кстати, налоговому управлению известно, что мне принадлежит квартира и дача на курорте Старая Церковь. Это в Родопах. Крохотное курортное местечко, но очень, очень приятное.
      – Где вы держите ключи от дачи?
      – Где их можно держать? Дома. У меня нет привычки носить все ключи с собой. Последний раз я был на даче до двадцатого августа. Зимой собираюсь туда на неделю – покататься на лыжах. Если, разумеется, дорога окажется расчищенной, а то, бывает, на машине не проедешь.
      – Какой модели и цвета ваш автомобиль?
      – А, «лада», кофейного цвета.
      – Давали вы кому-нибудь ключи от дачи?
      – Об этом и речи быть не может. Да и кто захочет сейчас туда тащиться? За двести километров. Курорт не обустроенный, а одной природой сыт не будешь.
      «Куда же теперь сворачивать? – думал майор. – Ишь какой, расселся, словно разговор доставляет ему удовольствие… Не заканчивать же допрос?»
      – Вы все еще не поинтересовались, – сказал он, – с какой целью я вас пригласил и почему проверяю алиби в ночь на двадцать четвертое…
      – А надо ли интересоваться? Если это необходимо, думаю, вы и сами скажете. Если же нет – какой смысл любопытствовать? Извините, вы сами вынуждаете меня признаться в том, что все происходящее здесь меня не особенно интересует.
      Это неожиданное заявление вывело Бурского из равновесия.
      – Надеюсь, – сказал он, – сейчас заинтересует. Не так давно на вашей даче совершены два убийства.
      Ляпнул и пожалел; получилось эффектно, спору нет, но была ли в том необходимость?
      Сначала Бангеев не среагировал, будто не об убийствах шла речь. Затем лицо его побелело, взгляд стал растерянным, даже испуганным. Несомненно, «лорд» был потрясен, однако и тут сумел удержаться от банальных возгласов: «Что? Какие убийства? Не может быть!» – и продолжал сосредоточенно смотреть на Бурского.
      – Ну как, заинтересовало? – не без злорадства спросил майор. – Что вы теперь скажете?
      – На вашем месте следовало бы пояснить…
      – Поясню, поясню. Но самое интересное, что вы станете отвечать после моих пояснений… Итак. В середине прошлого месяца три человека проникли на вашу дачу и провели там две недели. Один жил в подвальной комнатушке, двое – в спальне на втором этаже.
      – Какие-нибудь бродяги?
      – Нет, у них были ключи. Полученные от вас. По их, конечно, утверждению.
      – Странно… Ключи я не давал никому. И что же… Зачем они, как вы говорите, проникли? Кто такие?
      – Одного вынесли из подвала ногами вперед. Достаточно ясно я изъясняюсь?
      – Инфаркт?
      – Нет, он утонул. Не покидая вашей дачи.
      – Да бросьте сочинять! Там на многие километры вокруг и котенку утонуть негде!
      – Действительно, на многие километры вокруг котенку утонуть негде. А внутри вашей дачи – можно, например, в красном ведре. Сказав «инфаркт», вы были поразительно близки к истине. Правда, не инфаркт, а инсульт. Так выглядело второе убийство. Улавливаете разницу?
      – То инсульт, то убийство… Не понимаю.
      – Приходилось вам слышать о стеностене?
      – Никогда.
      – Вот если бы приходилось, вы бы меня поняли. Второго нашли в гостиной, он жил после инсульта еще два-три часа. Мы не довезли его до больницы.
      – Вы бывали на моей даче?
      – Увы, чаще, чем хотелось бы.
      – Не поставив меня в известность?!
      – В таких случаях достаточно поставить в известность прокурора. И получить его согласие, заметьте, письменное. Будьте покойны, всегда присутствовали еще и понятые.
      Наступила томительная пауза.
      – Так… И вы меня подозреваете в этих убийствах?
      – Ничего подобного я не говорил. Хотя признаюсь, в своих рассуждениях не исключал и такую возможность. Даже считал вас самым вероятным убийцей. Но ваше алиби – ужин в Красном зале, бар до четырех утра – алиби ваше сокрушительно.
      – Значит, проведи я вечер один в своей квартире… Почему подозревают именно меня?
      – Дача-то ваша!
      Бангеев снова замолчал, явно что-то обдумывая.
      – На этом закончим, хотя бы на сегодня, – прервал паузу Бурский. – Если, конечно, вы не хотите прокомментировать любопытные новости, которые услышали. Нет ли у вас подозрений, кто бы мог воспользоваться вашей дачей для своих зверских забав? Дача-то ваша, – повторил майор.
      – Кто угодно мог сорвать замок.
      – Да, но первый раз открывали ключами.
      – Нет, не знаю, ничего не пойму.
      – Ну, тогда я дам вам один ценный, я бы сказал, жизненно важный совет. Важный для вас.
      – Я весь внимание.
      – Слушайте. Сейчас вы ничего не знаете, ничего не понимаете. И даже если что узнаете, настоятельно советую никому не говорить о нашем свидании. Иначе последствия могут оказаться, как говорят, роковыми.
      – Почему?
      – Потому что мне не хочется снова ехать на вашу двухэтажную дачу.
      – Опять говорите загадками?
      – Поразмышляйте – и вы их легко разгадаете.
      «И все-таки он кого-то подозревает», – подумал Бурский, когда за Бангеевым закрылась дверь.
      Миссия Шатева была достаточно неприятной. Но капитан твердо придерживался правила: лучший способ справиться с неприятной работой – безотлагательно ею заняться. Поэтому он, поспешив на окраину столицы, до тех пор мерил ее широкими своими шагами, покуда не нашел дом Насуфова. Это было одноэтажное каменное здание на улице, обозначенной номером, поскольку городские власти еще не подыскали ей подходящего названия. Двор был обширный, в конце его под жестяным навесом стоял светло-синий «москвич» с номером АВС-9981. Та самая машина, что появлялась в Старой Церкви! И как это Иван не запомнил номер? Нет ведь ничего проще: перемножь первые две цифры – и получишь две последние.
      Если машина здесь, значит, тот, неизвестный, ночью сюда же и вернулся. Рискованно. Весьма рискованно! Его могли видеть прохожие, соседи… А если и видели – ну и что? Мало ли по каким делам ездит человек…
      Из ближайшей телефонной кабины Шатев позвонил полковнику Цветанову. Тот обещал немедленно выслать оперативную группу с сыскной собакой.
      – Погоди! Ты не торопишься?
      – Куда спешить. В доме тихо – может, и нет никого.
      – Я думаю, целесообразно сразу же провести обыск. Только возьму разрешение и, знаешь ли, тоже приеду. Ничего пока не предпринимай.
      Шатеву ничего другого не оставалось, как снова пройтись мимо дома, внимательно его оглядывая. Теперь его заметили: во двор вышла смуглая (смуглая!) женщина лет сорока пяти – пятидесяти, держа в руке половник. Она медленно приблизилась к деревянному забору, однако калитку не открыла.
      – Чего вылупился?
      – Мне бы Ангела, – смиренно сказал Шатев.
      – Нету твоего Ангела. Двигай своим путем. Не на что тут глазеть. Чего тебе от него надо-то?
      – Да сговорились мы насчет машины. Посмотреть надо, что за тарахтелка.
      Капитан стрелял наугад – и, кажется, попал, поскольку женщина сбавила тон. Пригласив войти, она повела его к машине. Ключ от зажигания был на месте…
      – А где Ангел?
      – Не знаю. Где-то запропастился.
      – Без машины?!
      – С четверга пропал. Вечером, часов в десять, поехал куда-то. Утром смотрю: машина на месте, а его нет. И до сих пор не показывается.
      – А кто же машину привел?
      – Он и привел, кому ж еще. Только я его не видела.
      – Кто-нибудь после этого трогал машину?
      – Ну да, пусть попробует. Ангел кому угодно руки-ноги переломает. Спиридон и тот побаивается… Слушай, а чего это ты меня допрашиваешь? Ты кто такой?
      Тем временем две машины остановились напротив.
      – Капитан милиции я, хозяйка, – сказал по-прежнему смиренно Шатев.
      – Надо же! Капитан. Погоди, я сейчас вот участкового позову! – Она оглянулась и увидела оперативников во главе с седовласым Цветановым в форме.
      Женщина по имени Цона оказалась теткой Нанай Маро – сестрой отца. Ошарашенная набегом милиционеров, она без разговоров сдала семейную крепость. Напрасно Цветанов чуть ли не силой пытался предъявить ей разрешение прокурора на обыск – Цона не пожелала с ним познакомиться (если, конечно, вообще умела читать).
      Когда группа вошла в дом, Шатев с дактилоскопистом Миньо Драгановым обследовали синий «москвич».
      – Следы одного только Нанай Маро, – сказал Миньо. – Я их уже знаю, последнее время насмотрелся. На баранке, на рычаге переключения скоростей, на ключе зажигания и на левой передней дверце сильно размазаны, почти негодны для идентификации. Или их пытались стереть, или тот, кто привел сюда машину, был в перчатках.
      Не намного богаче был и улов в доме. Тетка показала оперативникам комнату Ангела. Выяснилось, что жил Ангел припеваючи, одевался сверхмодно, пил дорогой коньяк, как болгарский, так и иностранный, о чем свидетельствовала батарея пустых бутылок, среди которых поблескивала этикеткой даже такая диковинка, как коньяк марки «Мадам Вонч». Однако ни валюты, ни золота, ни драгоценностей обыск не выявил.
      Вернулись домой муж и сын Цоны. Симо Рашидов оказался работником транспорта. Спиридон, паренек лет шестнадцати, был в модном джинсовом костюме, но в грязных ботинках.
      Полковник, отослав экспертов, сидел в гостиной за столом. Хозяева дома стояли, не захотев присесть, ожидая, что скажет большое начальство.
      – Кто родители Ангела? Есть у него жена, дети?
      – Он не женат – откуда ж дети, – отозвался Рашидов. – Мать его бросила маленьким, с каким-то типом умотала. Жива ли, нет ли – не знаем. А отец его… отец… – Симо взглянул вопросительно на свою жену.
      – Что – отец? – Полковник нахмурился. – Говорите.
      – Дело в том, – вмешалась тетка, – брат мой живет в Сливенском округе, в селе Клуцохора, это так далеко…
      – Ничего, и его надо уведомить…
      – Про что уведомлять-то?
      – Вряд ли вы его трезвым застанете. – Рашидов покачал головой. – Осенью гонит сливовицу, потом одиннадцать месяцев ее пьет.
      – Уведомлять-то про что? – повторила тетка.
      – Про то, что Ангел умер, – отчеканил полковник.
      – Умер! О господи ты боже мой! – завопила Цона. – Ты что, разыгрываешь нас, начальник? Как так – умер? Слышите, лю-у-у-ди!..
      – Разве со смертью шутят, женщина? – укорил ее полковник. – Мы нашли его утром, в четверг. Далеко отсюда.
      – Ой-ёй-ёй! – закричала Цона еще более пронзительно. – Ой-ёй-ёй! Ангелочек мой миленький…
      – Кончай! – заорал на жену Рашидов. – Марш на кухню, там и вопи сколько влезет!
      Он не только не скорбел – наоборот, выражение спокойствия и умиротворенности прочитывалось на его лице.
      Самой интересной была реакция племянника Нанай Маро. Шатев не участвовал в допросе и мог внимательно наблюдать за ним. Парнишка был глубоко потрясен. Глаза его, словно потерявшие способность видеть, выражали неподдельную скорбь, кроме того – ужас. Будто Спиридон готов был услышать страшную весть, но услышав, все-таки отказывался в нее поверить.
      Из разговора полковника с Рашидовым становилось ясно, что Ангел разъезжал по всей Болгарии. Иногда не бывал дома по нескольку дней, иногда пропадал неделями. То на машине уезжал, то уходил, оставляя ее дома. Ни разу не случалось, чтобы машину за него доставил домой кто-то другой. На вопрос, почему Рашидов не встревожился, когда машина оказалась под навесом, а водитель исчез, разумного ответа не последовало. Как и на вопрос, чем Ангел зарабатывал на жизнь. Вроде бы не работал нигде, не служил, а с голоду не помирал; воровством – боже упаси! – тоже не занимался, а деньжата к нему так и плыли…