ЛУЧШИЙ ИЗ МИРОВ (Сборник НФ 1964 г.)

      — На какой практике?
      — Ну, ты рассказывала мне когда-то, что когда вы проходили теорию гомотрона, то аппарат настраивали так, чтобы он имитировал какой-нибудь трудный случай и при этом никакого больного не было…
      — Ну да! И что же из того?
      — А тут, в операционной… — начал было он и не окончил.
      — Конечно, нет! Я всегда помню, что там лежит человек, и делаю все как можно лучше.
      — Но ты…
      — Не волнуюсь так, как ты?
      — Да.
      — Видишь ли, — произнесла она очень серьезН0 — если бы это могло помочь тому, кто лежит там на столе, я волновалась бы и нервничала, как только могла. Но ведь ему это не поможет, — так зачем же делать то, в чем нет смысла?
      Он не ответил. Смотрел вниз по каменной лестнице, ведущей из клиники на гелиодром. "Так аргументировать мог бы и автомат", — подумал он.
      — Ну, отвечай же. Полетим? — Ин не сдавалась.
      — Все равно, — махнул он рукой. — Летим на Петрон.
      Петрон был одинокой возвышенностью, поднимавшейся посреди равнины древней астрономической обсерватории. На самой вершине лежало несколько крупных валунов, и Ин, с детства помнившая удивительные сказки, уверяла, что именно тут собирались когда-то колдуньи. Поднявшись на вершину, они увидели, что на валунах кто-то сидит.
      — Это одна из твоих колдуний, — сказал Фар. — Прилетела на метле, потому что вертолета нигде не видно.
      Но это был молодой человек в обычном сером скафандре. Он грыз травинку и смотрел на солнце, уже принявшее красный закатный цвет. Они сели на другой валун, а он некоторое время приглядывался к ним. Потом встал и подошел ближе.
      — Можно мне сесть с вами? Простите, но я еще никак не могу привыкнуть к тому, что здесь так много людей и что можно просто сидеть на камнях.
      Ин расхохоталась. Фар огляделся, но тут не было никого, кроме них. Юноша окончательно смутился.
      — Я знаю, что нас тут только трое, но я вернулся с Марса только два дня назад.
      …Фар оторвал глаза от индикаторов переливания крови и через плечо взглянул на Ин.
      — Есть уже результаты предварительного диагноза?
      — Да. Череп размозжен. Осколок кости в скрещении зрительных нервов.
      — Нужно поскорее удалить его!
      — …три ребра сломано, левая нога размозжена… кроме того, нет самостоятельного дыхания.
      — Погоди, а температура тела?
      — Не беспокойся. Поднимается.
      — Значит, не так плохо, — с облегчением сказал он и впервые взглянул прямо на Ин.
      — Обогрев, — сказал он.
      Она кивнула.
      — Да, обогрев… И это все, что до сих пор сделал автомат? — Она взглянула на Фара.
      — Может быть. Ведь и так уже видно, что больной вышел из состояния шока.
      — Не ворчи. Ты никак не можешь от этого отвыкнуть. Впрочем, ты всегда был таким, — добавила она, словно осененная вдохновением. — Человек, который принципиально всегда прав…
      Он не знал, говорит ли она серьезно. Он никогда этого не знал, за все время их знакомства. Даже говоря, как сейчас, она смотрела так, словно готова была рассмеяться. Он только пожал плечами.
      — Кончай же свои пробы на гомотроне.
      Она кивнула, но продолжала развивать свою мысль:
      — …потому что ты должен был бы родиться несколько сот лет назад, когда врач по необходимости должен был быть прав. — Она нажала клавишу "включения", и кривые на экране гомотрона стали четче. — Тогда, в ту эпоху, врач приходил, осматривал больного, ставил диагноз и всегда был прав… разве что другой врач ставил другой диагноз…
      — В этом было что-то от искусства, — улыбнулся Фар. — Но потом появились математики, цифроники, кибернетики, семантики и построили такие автоматы, как автомед или гомотроны… и — прощай, искусство! Правда, Ин?
      — Более или менее. А сейчас благодаря гомотрону я могу сказать тебе, что больной вышел из состояния шока.
      — Это я знал и без тебя.
      — Ошибаешься. Ты только предполагал, как те старинные врачи. Знаешь только сейчас… Послушай, Фар, — добавила она другим тоном, — выберется ли он из всего этого?
      — Не знаю. Это только первый этап. Будем оперировать.
      — А может быть, проконсультироваться с профессором и передать полную информацию группе Рона? Кажется, он принимает дежурство после нас…
      — Нет, начнем сейчас сами.
      Ин умолкла и посмотрела прямо перед собой.
      "Что с ней случилось? — подумал Фар. — Почему она не хочет оперировать? Нет, это не похоже на Ин… Ведь она всегда, даже после этого, работала так, что лучшего и представить себе нельзя. Вообще она замечательная девушка".
      — Погоди. Одну минутку. — Она встала из-за пульта и подошла к видеотелефону.
      — Местную информацию, — сказала она и ждала, пока на экране не появился информатор.
      — Когда прилетает корабль со Спутника Шесть?
      — Опаздывает на двадцать минут, — ответил информатор.
      — Ах, так? Спасибо.
      "Спутник Шесть. На Шестом спутнике был тренировочный лагерь этого марсианского парня, Даза", — подумал Фар. Он узнал об этом случайно, так, как узнавал обо всем. Правда, он заметил, что Ин какаято странная, но математики всегда бывают чудаками. Только тогда, в то утреннее дежурство…
      Были еще сумерки, когда он опустился на гелиодроме. Вышел из кабины и смотрел, как винты клубят струи утреннего тумана. Он слышал только шум мотора, а когда тот остановился, то тишина стала полной. Звезд уже не было, только клиника светилась голубыми прямоугольниками окон. Фар ждал Ин. Он ждал долго, пока не услышал высокое, неясное жужжание. Вертолет опустился посреди площадки. В кабине были двое. "Не тот вертолет", — подумал он, но потом увидел длинные волосы женщины И уже знал, что это она. Не многие из женщин, так же как Ин, сохраняли волосы длинными, на манер древних. Они выскочили из кабины и поцеловались коротко, так, на прощанье. Потом он смотрел, как Ин бежит по ступенькам, на которых они иногда сидели летом. Фар медленно двинулся по площадке гелиодрома. Юноша заметил его.
      — Мне неприятно, что так получилось, — сказал Даз.
      Фар не ответил ничего, но чувствовал себя очень плохо.
      — Все это было так неожиданно, что мы не успели поговорить с тобой, — продолжал тот. — Она хотела сегодня сказать тебе все…
      — …
      — Ты на меня сердишься, Фар. Я должен был бы поговорить с тобой раньше. Но я могу покинуть Спутник Шесть только на несколько часов. У нас там тренировочный лагерь, — пояснил он. — Послушай, это будет очень тяжелый для нее разговор. Помоги ей как-нибудь. Она тебя очень любит…
      — Не беспокойся. Она с этим справится. — Фар прошел мимо юноши и направился к лестнице. Было уже светло.
      Что-то настойчиво жужжало между пультами. Экран, до сих пор монотонно серый, засверкал молниями.
      — Он пришел в себя, — сказала Ин.
      — Включи анестезирующее поле.
      — Уже включено.
      "О чем может сейчас думать этот мальчик? — думал Фар. — Может быть, вспоминает последнюю секунду перед катастрофой и видит приближающиеся вершины деревьев?"
      — Ты уверена, что он ослеп? — спросил Фар.
      — Уверена. Осколок кости давит на скрещение зрительных нервов. Подумай, Фар, одно неточное движение руля, и это случилось сразу…
      — У тебя уже есть все данные? — прервал он.
      — Морфология, РОЭ, уровень гемоглобина, щелочной резерв.
      — Все в порядке. Начинаем.
      Он придвинулся ближе к пульту и просунул руки прямо к центральному управлению автомата. Сделал несколько быстрых движений пальцами, пока не увидел на экране череп. Перестроил излучатели так, чтобы частота увеличилась.
      — Перейди на контроль, — приказал он Ин.
      Фар еще раз проверил все и включил автоблокировку автомеда. Он работал лишь долю секунды. Безошибочно, как может только автомат, он раздвинул вибратором кости и ткани, извлек осколок, и тогда вспыхнула зеленая лампочка, означавшая, что задание выполнено.
      Фар на мгновение прервал работу и откинул волосы, падающие на лоб.
      — Контроль? — спросил он.
      — Есть контроль.
      — Я еще уберу остальные.
      Автомед действовал безошибочно. В заключение он исправил сломанную глазную орбиту.
      — Теперь сделаем маленький перерыв, — произнес Фар.
      Он улыбнулся Ин, так как был доволен тем, что все прошло так хорошо. Смотрел на ползающие по экрану беловатые разряды. Больной был в сознании.
      — Проверь, видит ли он, — попросил Фар.
      — Проверь сам. Извини, я на минутку. — Она снова подошла к видеотелефону.
      — Прилетел уже корабль? Только что?.. Спасибо.
      Фар включил в операционной кабине мигающую желтую лампочку. Искры на экране забегали интенсивнее. Больной наверняка видел.
      "Чего она ждет? — подумал Фар. — Не уговорилась же она с ним именно на это время".
      — Проверь по гомотрону, что еще нужно сделать.
      — Ампутировать левую ногу, — тотчас же ответила она.
      Операция была из тех, которые автомед выполняет сам, по внутренней программе. Она продолжалась едва с минуту. "Наконец я смогу встать и пройтись немного", — подумал Фар. Он чувствовал, как цепенеет у него нога.
      — Пульс ускоряется, — произнесла вдруг Ин.
      — Сколько?
      — Больше ста шестидесяти.
      — А ритмичность?
      — Не очень правильная. Впрочем, посмотри сам. — Она указала на кардиоскоп.
      Да, пульс не был ритмичным, а кроме того, замирал.
      "Недостаточность кровообращения", — подумал Фар.
      Он взглянул на экран. Линия извивалась и порой выбрасывалась кверху белыми иглами импульсов. "Полный хаос", — подумал он.
      — Ин!
      — Да?
      — Включи ему искусственное сердце. Пока наружное.
      Он не видел, как автомед вскрыл юноше грудную клетку. Подключение сердца заняло несколько секунд. Потом пульс и давление вернулись к норме.
      — Пересади ему искусственное сердце с питанием от батареи, — сказала Ин. — Кажется, в солнечной системе уже есть несколько сот человек с такими сердцами, и все они живы.
      — Трудно жить с таким сердцем. И потом, он не дышит.
      — Что ты сделаешь?
      — Не знаю. Могу только ждать и проверить его шансы по гомотрону. Это кровоизлияние в дыхательном центре мозга.
      — Глупая история, — произнесла Ин.
      Когда-то она уже говорила так… Они возвращались из клиники. Это было в тот день, когда он увидел их утром на гелиодроме. В виробусе ехали еще два студента, громко споривших о безвихревых полях, — и девушка с огромной сумкой, переливавшейся узором из разноцветных колец. Девушка некоторое время присматривалась к волосам Ин с тем любопытством и уважением, с каким люди смотрят на экспонаты в музеях.
      — Ты обрежешь волосы? — спросил тогда Фар.
      — Обрежу, — кивнула она головой.
      — А когда он улетит на спутник Сатурна, у тебя будут короткие светлые прядки, как у той девушки?
      Она снова кивнула.
      — И вообще глупая история с этим его полетом, — сказала она. — Там математики с моей специальностью не нужны. Я выбрала не очень космическую специальность.
      Пульс у юноши был уже правильный, и Фару можно было, наконец, встать. Он прошелся вдоль автоматов раз и другой, выглянул в окно, за которым дул ветер. В небе, под низкими серыми облаками спускался маленький красный вертолет.
      — Фар, — произнесла Ин у него за спиной, — ничего не получается.
      — Попробуй еще раз. Всегда есть вероятность, что он начнет дышать сам.
      — Хорошо, попробую, — сказала она, но Фар почувствовал, что надежды мало.
      Он резко повернулся от окна и подошел к ней.
      — Так проверь еще раз, — жестко произнес он. — Проверь десять раз, потому что тут не до шуток. Если он не начнет дышать сам, то нам когда-нибудь придется отключить его от автомата, а тогда конец.
      Он стоял над ней и смотрел, как она нажимает клавиши и как на экранах появляются, извиваются и гаснут кривые.
      — Нет. Действительно, нет никаких шансов. Смотри, — указала она на один из экранов. — Вот этот незначительный, чуть заметный зубец на этой кривой означает шанс выживания для больного. Шанс практически равен нулю. Ты понимаешь, это может быть даже не шанс для него, возможно, это только автомат ошибся на долю процента.
      — Ну, так что же дальше?
      — Не знаю, действительно не знаю. Я ему уже ничем не могу помочь. Расчеты показывают, что он не выживет, что он не сможет дышать…
      "Неужели все было напрасно? У него нет шансов?.." Фар прикусил себе язык. "Глупый щенок, которому захотелось приземляться без автопилота…"
      "Мальчик в сознании… он, наверное, знает, что лежит в автомеде… и думает, что самое страшное уже миновало".
      Он снова подошел к окну, но ничего не увидел, так как пошел дождь.
      "А может быть, попытаться… Я, собственно, с самого начала думал об этом, но боялся. Хотя действительно, если приказы от нервных центров ко всем органам идут в виде определенных рядов импульсов, то можно в поврежденный центр ввести электрод извне и оттуда посылать эти импульсы, — так мы рассуждали тогда с Роном. Это было бы чем-то вроде искусственного дыхания".
      — Ин!..
      Она снова говорила по видеотелефону.
      — …да, скажите ему, чтобы он продолжал! Операция скоро окончится, и я выйду. Одну минуту! — Она кончила разговор и взглянула на Фара.
      — Что ты хочешь делать?
      — Буду стимулировать его дыхательный центр программой извне!
      Она отвернулась от экранов и посмотрела на него очень серьезно.
      — Ты? — спросила она наконец.
      — Да.
      — Но это абсурд… Тебе нельзя рисковать! Ты не имеешь права!
      — Иначе он умрет.
      — Ничего не поделаешь. Это не наша вина. Мы сделали все.
      — Неважно, почему он разбился. Я врач, Ин.
      Она уже не смотрела на него. Перевела взгляд на экраны, где извивались и переплетались кривые.
      — Кто проведет операцию? — спросила она.
      — Я.
      — Сам?
      — Да. Я сам.
      "Неужели она действительно думает, что с этим электродом в мозгу я не смогу оперировать? Электроды ведь вообще не чувствуются".
      — Я приготовлю тебе автомед, — сказала она.
      — Ин! — окликнул Толев с экрана видеотелефона. — Ин, этот парень не мог больше ждать и полетел обратно на Спутник Шесть. Просил меня сообщить тебе, что вы летите на Марс. Его руководство согласилось…
      "Так вот чего она ждала", — подумал Фар.
      — Хорошо. Спасибо, — сказала Ин, даже не глядя на Толева. Встала и подошла к автомату. — Я приготовлю автомед, и мы сможем начать. Кроме того, я вызвала Рона. Он установит тебе электрод.
      "Она нажала кнопку тревоги, и Рон сейчас прибежит, — подумал Фар. — Так всегда бывало. Мне никогда не удавалось предвидеть, что она сделает… Конечно, Рон сейчас бежит по коридору с другого конца клиники и думает, что случилось неизвестно что".
      Когда Рон вбежал в кабинет, Ин не дала ему сказать ни слова.
      — Установи Фару электроды в дыхательном центре, это очень срочно, потому я тебя и вызвала, — сказала она.
      — Электроды? Фару? А что с ним случилось?
      — Возбуждение нефункционирующего центра импульсами из здорового. Как в ваших опытах.
      — Но Фар…
      — Не спорь с ним, Рон. Мы уже спорили. Установи ему электроды.
      Фар кивнул головой.
      — Установи, — подтвердил он.
      — Как хочешь, но ты ведь знаешь…
      — Знаю. Я уже все обдумал.
      Рон снова взглянул на Ин.
      — Хорошо, — согласился он. — Выходи в операционную, Фар. Больно не будет, — добавил он, словно говоря с больным.
      Кабина была маленькая. "Никогда не думал, глядя извне, что она действительно такая тесная", — подумал Фар. Операционный стол, прямоугольный, белый, как тот, на котором лежит юноша, большая, яркая лампа и ровно столько места, чтобы можно было улечься на стол.
      Он улегся, автомат слегка прижал ему голову.
      "Это анестезирующий электрод", — успел он еще подумать, а потом наступило короткое беспамятство.
      Короткое только для него, так как фактически прошли минуты, пока операция была выполнена.
      Он вышел из кабины и подошел к пультам управления.
      — Может быть, я сделаю это? — предложил Рон.
      — Нет! — Фар сел перед экраном и смотрел прямо перед собой.
      — Фар, что с тобой? — Ин положила ему руку на плечо. — Ничего. Иди к гомотрону и перейди на контроль. Сейчас начнем.
      Она отошла к автомеду.
      "А потом она улетит на Марс, — подумал Фар. — Я буду получать открытки на Новый год, открытки с красной марсианской пустыней, когда.у нас будет холодно и будет падать снег. А потом уже ничего не буду получать, потому что открытки посылаются не вечно…"
      — Есть контроль, — произнесла Ин.
      Фар выключил искусственное легкое и теперь думал только о серых тканях на экране, раздвигаемых концами электродов…
      — Шевельнулись… мышцы шевельнулись, — сказала Ин.
      "Значит, попал. Его центр реагирует, и мышцы двигаются, — подумал Фар. — Теперь маленькая поправка".
      Он передвинул электрод на долю миллиметра.
      — Лучше… теперь лучше. — Ин встала и подошла к нему. — Как ты себя чувствуешь?
      — Вернись к пультам, — коротко сказал он.
      Да, мышцы двигались, явственно увеличивая объем грудной клетки юноши.
      — Посмотри на экране распределение напряжений…
      — Были какие-то проблески, но погоди… — Она наклонилась к экрану. — Какой-то перепад уже есть!
      Фар разомкнул контур, и импульсы из его мозга больше не шли по проводам.
      — Дышит, — произнес он.
      — Дышит, вправду дышит! — повторила Ин, вглядывалась в экран, словно впервые видела такой процесс. — Он будет жить, Фар!
      — Поздравляю. Удалось! — сказал Рон. — Теперь нужно передать его новые параметры гомотрону, а ты, Фар, возвращайся в операционную.
      И снова Фар лежал в маленькой кабине на белом столе, под огромной лампой.
      Выйдя оттуда, он снова взглянул на Ин и Рона, склонившихся над пультами.
      По каменным ступеням он спустился на гелиодром. Дождь перестал, и на площадке блестели лужи. "Это была трудная для нашей группы операция, — подумал он. — Жаль, что последняя".
      Он повернулся к зданию и увидел Ин.
      Перепрыгивая через лужи, она бежала к нему по серой площадке гелиодрома.
 

А.ДНЕПРОВ (СССР)
ПОДВИГ (Национальная премия)

I

      Все началось неожиданно. Олла пришла взволнованная, с фототелеграммой в руках.
      — Я немедленно возвращаюсь в Москву. Магнитоплан отправляется через сорок минут. Через час мне нужно встретиться с Корио.
      Я удивился. Наш отпуск только начался, а что касается Корио, то он сам должен был прибыть на берег моря со дня на день.
      — Что такое стряслось? — спросил я сестру.
      — А вот послушай. "Олла, мне нужно с тобой повидаться. В моем распоряжении только сутки. Сегодня в двадцать два часа решается моя судьба. Корио".
      — Это звучит, как в старых приключенческих романах, — сказал я.
      Я знаю Корио много лет как очень умного и уравновешенного человека. Его работы по микроструктуре энергетических полей сделали его имя известным среди ученых всей планеты. Год назад Корио получил Почетную грамоту Народов Земли второй степени и звание Ученого первого класса.
      В скупых строках фототелеграммы я уловил скрытую тревогу. Олла чувствовала тревогу любимого человека значительно острее, чем я. Она торопливо начала складывать свои вещи.
      — Корио не пошлет такую телеграмму без всяких оснований. Если с ним все благополучно, я сегодня же вернусь, — сказала Олла. — Если же нет…
      — Ну что ты! — воскликнул я, беря сестру за руки. — Что может с ним случиться? Болезнь? Опасность? Ну что еще там? Я себе просто не представляю, что в наше время может случиться с человеком. Был бы он космонавтом или летчиком-испытателем… Он ведь физик-теоретик.
      — Корио не пошлет такую телеграмму без всяких оснований, — повторила Олла упорно. — До свидания, Авро!
      Она подошла ко мне и поцеловала меня в лоб.
      — До свидания. От меня пожми руку Корио. И еще, позвони мне вечером. Было бы хорошо, если бы у видеотелефона с тобой был и Корио.
      Олла улыбнулась и вышла из комнаты. Я помахал ей рукой с террасы. Через несколько минут от Южной станции, прямо через горы умчался монорельсовый электровоз. В нем Олла отправилась на аэродром.
      После обеда я спустился на набережную посмотреть на море. Набережная была пустынной, только несколько любителей морского прибоя сидели с полузакрытыми глазами и слушали, как о бетонные стены разбиваются волны. Над морем висела сероватая дымка, сквозь которую солнце казалось оранжевым. Было очень жарко и влажно. У гранитного спуска к воде я посмотрел на гигантские термометр и гигрометр. Двадцать девять по Цельсию и восемьдесят процентов влажности: как в теплой ванне.
      Я долго стоял у двух колонн из стекла, которые одновременно являлись измерительными приборами и украшением лестницы, ведущей к морю. Архитектору, создавшему этот ансамбль, удалось слить воедино целесообразность и красоту.
      — Если так будет продолжаться, я отсюда уеду, — услышал я голос сзади.
      — А, старый ворчун Онкс! Что же тебе здесь не нравится?
      Это был мой друг, Онкс Фелитов. Ему никогда ничего не нравится. Его специальность — ворчать и во всем выискивать недостатки. Недаром он член критического Совета Центрального промышленного управления.
      — Мне не нравится вот это, — он показал пальцем на измерительные приборы.
      — А по-моему, недурно. Архитектор, безусловно, малый с фантазией.
      — Я о другом. Мне не нравятся показания приборов. Не знаю, как ты, а я жару переношу неважно. Особенно когда воздух больше, чем наполовину, состоит из водяных паров.
      Я рассмеялся.
      — Ну, тогда тебе нужно ехать отдыхать на север, например в Гренландию.
      Онкс поморщился. Не говоря ни слова, он протянул мне бюллетень Института погоды.
      — Вот читай про Гренландию…
      Я прочитал:
      "Пятое января. Восточное побережье Гренландии +10…" — Чудесно! Скоро там зацветут магнолии!
      — Не знаю, зацветут ли. Только на памяти человечества такого еще не бывало.
      Продолжая что-то бормотать, Онкс побрел вдоль набережной, то и дело вытирая платком потную шею.
      К шести часам я вернулся в свою комнату и уселся у видеотелефона. Олла должна была вот-вот появиться на матовом экране прибора.
      Так я просидел до ужина. Вызова из Москвы не последовало. Я пошел в столовую.
      Олла позвонила мне только в двадцать три часа, когда я начал дремать, почувствовав облегчение от жары после трех часов работы регулятора микроклимата.
      — Что случилось? — воскликнул я, всматриваясь в лицо сестры. Оно было каким-то странным и чужим. — Что случилось, Олла? Где Корио?
      Олла жалко улыбнулась. Я видел, как дрожали ее губы.
      — Ты плачешь, милая? Ты плачешь?! — закричал я.
      Я никогда не видел свою сестру плачущей. Никогда. Только в те времена, когда она была совсем-совсем маленькой. Я вообще никогда не видел плачущих людей!
      Олла отрицательно покачала головой, пытаясь что-то мне сказать.
      — Нет, ты плачешь! Немедленно говори, что случилось!
      Она посмотрела мне прямо в глаза, и я видел, что они блестят от слез. Мое сердце разрывалось на части. Люди плачут только тогда, когда на них обрушивается большое несчастье или когда они испытывают страшную боль.
      — Только что я почти попрощалась с Корио, — наконец сказала Олла шепотом.
      — Он?..
      — Нет, он жив и чувствует себя прекрасно. Но мы с ним на всякий случай попрощались…
      — Он тебя не любит? Он тебя больше не любит?
      Олла опустила голову и странно улыбнулась.
      — Не знаю… Это все так непонятно… Я ничего не понимаю в том, что произошло…
      У меня перехватило дыхание. Если бы Олла была рядом со мной, я бы добился от нее ответа. Но она была далеко — на расстоянии полутора тысяч километров, и я мог лишь беспомощно наблюдать, как она страдала.
      — Милая моя, расскажи все по порядку. Я должен тебе помочь. Тебе все должны помочь.
      — Мне никто не сможет помочь. Никто.
      Олла отбросила прядь волос со лба и, сжав зубы, процедила:
      — Скоро не будет Корио…
      Я ухватился за металлическую раму экрана.
      — Ведь ты же сказала, что он жив и чувствует себя хорошо…
      — Да… Но…
      Я видел, как сестра не выдержала, слезы брызнули из ее глаз, и, закрыв лицо ладонями, она исчезла. Я продолжал звать ее, кричал в трубку, грозился пожаловаться на операторов. Наконец на экране появилось строгое лицо девушки, которая сказала:
      — Ваш корреспондент закончил разговор.
      По местному телефону сообщили мне, что первый магнитоплан отправляется в Москву завтра в пять утра.

II

      Поднимаясь в сумерках по трапу в самолет с магнитным двигателем, я нечаянно толкнул локтем пассажира, шедшего впереди меня. Он обернулся, и я узнал Онкса Фелитова.
      — Итак, тебе надоел юг? — спросил я безразлично, думая совсем о другом.
      — Как бы не так, — проворчал старик. — Получил телефонограмму срочно выехать в Совет.
      — Появилась необходимость кого-нибудь за что-нибудь срочно раскритиковать? — спросил я.
      — Какое-то важное дело. Ты ведь знаешь, по пустякам из отпуска не вызывают.
      Когда мы заняли места рядом, Онкс наклонился ко мне и прошептал:
      — Я, кажется, догадываюсь, в чем дело.
      — Ну?
      — В этой проклятой погоде. Перед отъездом из Москвы у нас в Совете говорили о том. что началось интенсивное таяние льдов в Антарктиде и в Гренландии.
      Я вопросительно посмотрел на Фелитова.
      — Это грозит большими бедствиями. Представляешь, что будет, если уровень воды в Мировом океане поднимется метра на четыре!
      — Для этого необходимо, чтобы растаяли всё льды Гренландии и Антарктики.
      — А если они действительно растают?
      — Не вижу оснований, — сказал я и углубился в свои мысли.
      Вначале заревели обычные реактивные моторы, а когда самолет поднялся на высоту около двадцати тысяч метров, были включены магнитные двигатели, и в салоне воцарилась тишина, пронизываемая едва уловимым свистом выбрасываемого из магнитной ловушки мощного потока ионизированного газа.
      Магнитоплан рассекал разреженный воздух со скоростью пяти тысяч километров в час, а я то и дело поглядывал на ручной хронометр: мне казалось, что машина приближается к Москве слишком медленно. Только один раз я посмотрел вниз и заметил, что на необъятных просторах Земля была не белой, как обычно зимой, а грязно-серой. Таял снег, таял в январе. А над магнитопланом простиралась пурпурная бездна, пронизываемая оранжевыми полосами из-за горизонта, где поднималось солнце.
      Я удивился, когда обнаружил, что моя квартира заперта. Постучал — дверь открыли. Олла бросилась мне на грудь и зарыдала. Как бы извиняясь, она прошептала:
      — Я заперлась, чтобы кто-нибудь случайно не вошел и не увидел, что я плачу…
      — А теперь ты мне все объяснишь по порядку, — сказал я, усаживая почти насильно сестру в кресло против себя.
      Олла глотнула из стакана какую-то жидкость, наверное лекарство.
      — Случилось большое несчастье, Авро… Несчастье, которое грозит всем нам, всем людям…
      Она встала и подошла к стеллажу с книгами.
      — Вот смотри, — протянула она мне листок бумаги, на которой были нарисованы четыре линии — красная, синяя, зеленая и желтая.
      — Это мне оставил Корио. Он сказал, что ты все поймешь. Красная линия показывает рост среднеземной температуры по дням. Синяя — рост влажности в атмосфере. Зеленая — интенсивность ультрафиолетового излучения Солнца. Желтая — интенсивность инфракрасного излучения. Смотри, как круто кривые ползут вверх. С каждым днем активность Солнца увеличивается…
      Я посмотрел на кривые. На горизонтальной оси было отложено девяносто интервалов, соответствующих девяноста дням. На вертикальной оси были показаны результаты измерений температуры, влажности и интенсивности радиации. За последние три месяца кривые круто поднялись вверх, почти в три раза превысив значение измеряемых величин вначале. Я с удивлением посмотрел на Оллу.
      — Все это пока держится в большом секрете. Но ты сам должен понять, что случится, если так будет продолжаться.
      Я кивнул головой и затем спросил:
      — А при чем здесь Корио?
      — Не торопись. Научные сотрудники из Центральной службы Солнца установили, что так будет продолжаться в течение года. Начнут испаряться океаны, таять льды, Землю окутает плотная пелена водяных паров, сквозь которые будут проникать лишь тепловые лучи. Температурные условия, невыносимые для всего земного…
      — А что известно о причинах повышения активности Солнца?
      — В своем движении во вселенной Солнце и вся наша планетная система попали в густое облако водорода. Интенсивность реакции синтеза гелия на Солнце возрастает с каждым днем. По данным спектрального анализа, мы пересечем область максимальной плотности водорода через четыре месяца… Если ничего не будет предпринято, температура на Земле поднимется на десять-двадцать градусов.
      Мне стало жарко, я подошел к окну и отдернул плотный занавес. Впервые за свою жизнь я посмотрел на Солнце с ненавистью. Утреннее, оранжевое, оно казалось зловещим. Я задернул занавес и возвратился к сестре.
      — Не плачь. Плакать нехорошо. Я уверен, что наши ученые что-нибудь придумают.
      — Я тоже уверена. Корио придумает… Но я его так люблю…
      Я ничего не понимал.
      — Но, Олла, милая! Какое имеет отношение, ваша любовь к стихийному бедствию?
      — Не говори больше об этом, Авро!.. — почти с отчаянием в голосе воскликнула Олла. — Умоляю тебя…
      — Почему?
      — Потому что… Потому что Корио…
      В этот момент дверь комнаты отворилась, вошел Корио. Не обращая на меня внимания, он бросился к Олле и сжал ее в своих объятиях. Я отошел к окну, снова отодвинул занавес и стал смотреть на Солнце. Как все перепуталось всего за несколько часов! Нехорошее чувство неприязни к другу шевельнулось в моем сердце. Что бы там ни было, но к страданиям Оллы он имел какое-то отношение. И вот сейчас он что-то торопливо шепчет ей на ухо, и она отвечает ему таким же торопливым шепотом. Это стало невыносимым. Я резко повернулся к ним и грубо бросил: