Вон за кустами мелькают их цветастые одеяния. Все знаю, но ничего поделать не могу. Я судорожно обшарила карманы и всю отыскавшуюся мелочь сунула в растопыренную ладошку. Прости, малыш! Прости за свое грязное, убогое детство. За бессильное наше государство и за подлых родителей. Монетки исчезли в кармане больших не по размеру штанов, и маленький певец отправился предлагать свой репертуар другим слушателям. И тут вокзальное радио внятно и вполне доброжелательно объявило о прибытии нужного мне поезда.

Проводница Лена оказалась молодой и симпатичной. Представляю, какую ей приходится выдерживать осаду со стороны скучающих пассажиров мужского пола. Пакет, который она мне передала, был довольно толстеньким. И хотя я знала, что Валюля полностью оплатила доставку в соответствии с негласной таксой, все-таки сунула девушке небольшую денежную купюру. Так сказать, бонус за добросовестность. Мы расстались, вполне довольные друг другом.

Любопытство раздирало меня на кусочки. Я зарулила в привокзальный скверик, подальше от чужих глаз, и торопливо распечатала большой конверт из плотной серой бумаги. Пачка листов чуть не разлетелась от порыва теплого весеннего ветра. Усевшись поудобнее, я стала нетерпеливо их перебирать. Личные письма, записки, донесения, официальные справки — отголоски чужой судьбы были у меня в руках. Да, документы оказались очень интересными. Они подтверждали мои смутные догадки. Валюля — молодец, хорошо поработала! Щелк! Щелк! Пазлы таинственной мозаики вставали на свои места. Но до полной картины было еще очень и очень далеко.

Скоро Зойка посадит меня в долговую яму. Конечно, от сидящего в яме толку никакого в смысле денег. Но моральное удовлетворение для кредитора огромное. Можно, например, кидать в должника тухлыми яйцами и огрызками яблок. Или не давать есть неделю. А потом накормить селедкой и не давать пить. Да мало ли еще какие законные радости в этом случае может позволить себе обиженный кредитор. Примерно такие картинки я рисовала себе, когда в очередной раз брала у подруги в долг пятьсот рублей, или «пятихатку» в просторечии. «Пятихатка» мне понадобилась вот для чего. Я собиралась навестить Таточку и ее мать и по этому случаю прикупить гостинцев повкуснее. Приставать к сослуживцам с предложением оказать спонсорскую помощь было неловко. Мои небогатые коллеги и так уже сбрасывались на пакет с провизией для Василия. Несмотря на то что плотник все еще находился в состоянии острого психического расстройства, пищу он принимал регулярно. И потом, это ведь мое личное желание — немного скрасить незавидную Таточкину жизнь.

Загрузившись на всю сумму (твердая колбаса, шпроты, фрукты, шоколад, печенье и прочая и прочая…), я отправилась в сторону «графских развалин». На «развалинах» с момента моего последнего визита ничего не изменилось. Если не считать веселой луково-чесночной поросли на грядках сползающих в реку огородов.

В этот раз Рая встретила меня уже как старую знакомую. Правда, когда я выкладывала из пакетов на стол гастрономические сокровища, она сконфузилась и попыталась протестовать. Но я соврала, что продукты оплачены из директорского фонда, и Рая успокоилась. За чаем, который мне традиционно предложили, беседа крутилась вокруг состояния Васиного здоровья. Из слов жены было ясно, что она ничего не знает о таинственной визитерше. А психоз мужа списывает на неумеренное потребление алкоголя в сочетании с черепно-мозговой травмой. Примерно так ей и врачи объяснили. Ну и хорошо, тем спокойней для нее. Я предпочла умолчать об известных мне подробностях.

Таточка сияла. Было видно, что она рада неожиданной гостье. Бедная больная девочка в окружении конфет и апельсинов выглядела почти счастливой.

Пока я помогала Рае убирать со стола, Таточка раздобыла где-то старый фотографический альбом и с застенчивой улыбкой подала мне. Обложка альбома была обтянута коричневым бархатом, потертым от времени, в правом нижнем углу сиял маленький золотой силуэт Ростральной колонны и вились золотые же буквы: «Ленинград».

— Это наш архив, — засмеялась мать.

Я стала с интересом разглядывать фотографии. Вот Рая, совсем юная, веселая, с подругами после выпускного. Вот она с огромным букетом цветов в руках. А это что за стройный симпатичный молодой человек рядом?

— Да это же Вася двадцать лет назад! Не узнали?

Вася?! Не может быть! Вот тебе и похмельная личность. Да, жизнь круто проехалась своим колесом по этому безмятежно-счастливому лицу.

— Сейчас вам свежие фотокарточки покажу. Вася недавно у соседа аппарат брал, купил пленку и нащелкал нас с Таточкой. Мы ведь уже давно не фотографировались.

Рая достала бумажный пакетик с символикой фотосалона и высыпала на стол глянцевые цветные прямоугольники. Я стала их перебирать и вдруг… Что такое? Я не верила своим глазам! Среди вороха семейных снимков лежала странная фотография, которую Рая небрежно отбросила в сторону, считая совершенно неинтересной. Стараясь ничем не вызвать своего волнения, я тихонько прикрыла фотографию рукой и, улучив момент, незаметно сунула в карман. Да простит мне Васина семья это воровство. Снимок им, скорее всего, не нужен, а для меня он — просто потрясающая находка. Важная улика, можно сказать.

Вскоре я стала прощаться. Украденное фото прожигало дыру в моем кармане.

— Спасибо, что не забываете о нас и Васю навещаете. Мне бы тоже нужно почаще к нему ходить, но не получается. Таточку не с кем оставить.

— Рая, неужели у вас в городе больше вообще никого нет, кто мог бы прийти в больницу?

— Из родственников никого, — произнесла Рая твердо. — А из друзей… Ну, я не знаю… Как-то так получилось, что друзей тоже особенных нет. Со старыми после переезда связь потеряли, а новых здесь не завели. Я не работаю, целый день дома. Откуда взяться друзьям?

— А Вася?

— Он хоть и пьет, но с забулдыгами не водится. А из приличных кто с пьющим дружить будет? Приятельствовал тут с одним… Но больше по делу.

Уши у меня встали «домиком», как у Муси. Горячо,горячо!

— Так, может, этому знакомому рассказать про вашу беду? Глядишь, поможет чем или хотя бы в больницу сходит.

— Вряд ли.

— И все-таки, Рая, давайте я попробую с ним поговорить.

— Его зовут Иван Семенович Болбот. На базаре есть ларек, он там и сидит. Скупает предметы старины, приторговывает попутно всякой всячиной. Вася как-то ему старые книги продал, от тети остались. Так и познакомились. Иван Семенович стал мужу клиентов подыскивать — кому что подремонтировать по мелочи. Руки-то у Васи хорошие. На этой почве больше и общались.

Значит, Иван Семенович Болбот из ларька. Ладно, будем искать ларек.

Найти ларек оказалось проще пареной репы. Элегантное железное сооружение типовой конструкции, выкрашенное в неназойливый бурый цвет, расположилось прямо напротив базарных ворот.

Никаких особых опознавательных знаков ларек не имел. Только на узком прилавке сбоку от окошечка скромно притулилась картонка, на которой от руки написано: «Куплю предметы старины, значки, монеты, книги, фарфор». Слово «антиквариат» нигде не упоминается. Но я этот фокус знаю. Сидит себе такой скромный дядечка, скупает по дешевке всякую дребедень. Кое-что перепродает начинающим коллекционерам и просто любителям. И в один прекрасный день приходит к нему, допустим, бедная бабуля и приносит вещичку наследную, которая в столичном антикварном салоне потянет на сотню-другую тысяч. Дядечка в этом хорошо сечет. Бабуле он от щедрот своих отваливает сотню, но, разумеется не тысяч, а рублей. И вскоре вещичка уплывает в столицу. Или прямо здесь в хорошие руки, если в этих руках просматривается достаточное количество денежных знаков. Так и ведет свой бизнес потихоньку. Порою очень даже успешно, смотря по тому, что в его сети попадется. И ведь попадается! У нас в провинции люди истинной цены антиквариату пока не знают. Уж тем более когда нужда припрет. Тут и пятидесяти рублям за какую-нибудь старую штучку рады. Все равно, считают, бросовая. А штучку эту впору на аукцион «Сотбис» отправлять.

Иван Семенович имел довольно заурядную внешность. Потертый костюмчик должен был демонстрировать всем мелочность и недоходность его бизнеса.

Он убалтывал молодого парня с подсвечником в руках: строил презрительные гримасы, разводил руками, крутил головой. Парень смотрел на Ивана Семеновича умоляющими глазами. Подсвечник, даже на беглый взгляд, был серебряным, примерно середины девятнадцатого века. Я потихоньку наблюдала за нехитрыми манипуляциями. Наконец, согласно сценарию спектакля, парнишка уломал-таки перекупщика. Тот тяжело вздохнул и с горестным видом — от себя, дескать, отрываю — отсчитал молодому человеку несколько невеликих денежных купюр. Вот и вся операция. Облагодетельствованный парень радостно пошел восвояси, а подсвечник исчез в темном чреве киоска.

Нет, подходить к такому тертому калачу с разговорами о горестной Васиной судьбе бесполезно. То есть подойти-то можно, но вряд ли я выясню то, что хотела. Здесь надо действовать совсем по-другому. Как? Я пока не знала.

Незаметно покрутившись еще какое-то время вокруг киоска, я поехала домой.

Только не подумайте, что мне удалось успокоиться и забыть о своей любимой Мусе. Уже вечера три я методично прочесывала окрестные помойки, подъезды и допрашивала с пристрастием местных мальчишек. Все бесполезно. Говорящую кошку с голубыми глазами и пушистой дымчатой шубкой никто не видел. В квартире стало тихо и одиноко.

Даже циперус начал желтеть от тоски. Никто его не объедал, и он почувствовал свою ненужность. Я была в полном раздрае, ничего умного в голову не лезло. Даже не подозревала за собой такой сентиментальности. Вот и сегодня тоже: села за бумаги (на работе не успела доделать и пришлось взять домой), а сосредоточиться не могу. Все думаю, где сейчас моя кошка. Добралась она, глупая, до своей Балинезии или нет. И так расстроилась, что даже Мусин голос померещился. Пришлось пойти на кухню, накапать валерьяночки. Только минуты через три — снова Мусин голос, но как-то глухо, словно издалека. Не веря своему счастью, я затаила дыхание и прислушалась. Точно Муся! Голос шел из коридора. Секунды хватило, чтобы вылететь в прихожую и распахнуть входную дверь. А за ней сидит моя красавица и произносит обиженный монолог. Слегка отощала, шерстка потускнела, а так в полном порядке. Вот оно — трогательное воссоединение семьи! Я прижала кошку к груди, та в ответ умиротворенно замурлыкала. Ну просто Рембрандт «Возвращение блудного сына», точнее, блудной дочери. Забыв про дверь, я потащила кошку к ее любимой мисочке. Но Муся повела себя весьма странно. Она оттолкнулась от моей груди лапами, вся изогнулась и прыгнула на пол. Потом, жалобно мяукнув, выскочила в коридор и уселась перед открытой дверью в прежней позе.

— В чем дело? Ты что, совсем одичала в своих странствиях?

Муся против обыкновения молчала. Я выглянула в коридор. На лестничной площадке между этажами сидел здоровый полосатый кот. Самый настоящий уличный котяра. Вид у него был скромный, но независимый. Так вот что искала Муся в своих опасных путешествиях. Любовь! И нашла. По всей видимости, они решили отныне жить вместе. И Муся, как благовоспитанная девочка, привела его к себе домой.

— Муся! Что это такое? Ведь ты почти королевского происхождения. Можно сказать, иностранка. А твой кавалер просто жалкий бастард. У него и мисочки-то собственной никогда не было. Где ты его нашла, на помойке? — полезли из меня сословные предрассудки.

Кошка коротко мяукнула и не двинулась с места. Решай! Или мы вместе зайдем, или вместе уйдем — означал ее демарш. Что мне оставалось делать? Любовь — такая штука, которая побеждает все сословные и прочие различия. Это давным-давно известно из мировой литературы.

Я распахнула пошире дверь:

— Проходи, курцхаар бродячий. Запомни, гадить только в лоток. И блох я тоже не потерплю.

Остаток вечера ушел на санобработку и кормление. Сытые и благостные, коты дремали, прижавшись друг к другу. Душа моя успокоилась. А когда душа спокойна, то и мозги работают лучше.

Есть только одна возможность продвинуться в моем расследовании. Да и то, по зрелом размышлении, способ этот, как бы помягче выразиться, немного противоправный. Но меня уже затянула таинственная и опасная игра.

Я не сильна в медицине, но помнила, что врачи иногда проводят определенные манипуляции, называемые провокацией. В организм человека вводятся особые вещества. В ответ на это болезнь ярко проявляет себя, становится узнаваемой. И тогда ее можно лечить. Нечто подобное мне и придется осуществить. А уж получится или нет — покажет время.

Я подошла к полочке с маленькими статуэтками. В основном это были образчики послевоенного советского фарфора. Вещи относительно недорогие. Есть, правда, парочка фигурок, достойных пристального внимания коллекционеров. Таких, как, скажем, этот красноармеец с ружьем — представитель агитационного фарфора тридцатых годов. Как он попал в нашу семью — теперь трудно сказать. Возможно, это был чей-то подарок. Нет, красноармейца жалко. Выберем вещичку попроще. Вот — изящную белую с перламутровым отливом балерину. Значок на донышке свидетельствовал, что фигурка изготовлена на Ленинградском фарфоровом заводе. Такое начертание аббревиатуры ЛФЗ применялось в конце пятидесятых годов. Вполне пристойно, но сдержанно. Нездоровый ажиотаж пока не нужен.

Вздохнув, я протерла статуэтку влажной тряпочкой, аккуратно упаковала в старую коробку из-под ботинок и мысленно попросила у мамы прощения. Путь мой теперь лежал к ларьку Ивана Семеновича Болбота.

Иван Семенович встретил меня благосклонно.

— И что же вы принесли, дорогая? — Он покосился на коробку.

За «дорогую», конечно, спасибо, но пора начинать первое действие задуманной пьесы. Старательно разыгрывая смущение пополам с надеждой, я развернула фигурку.

— О-о! Такого добра у меня навалом! — подал свою реплику мой партнер по пьесе. Разочарование в голосе было вполне убедительным.

В ответ на это я речитативом забормотала про скромное мамино наследство и свою великую денежную нужду. Дальше последовала сцена, уже разыгранная однажды на моих глазах, в истории с подсвечником. Поломавшись еще некоторое время, как и положено по сценарию, Иван Семенович внял моим мольбам.

— Больше сотни дать не могу-

Ну и жук! Даже по нашим скромным провинциальным меркам, балеринка тянула баксов на двадцать, а в столице за нее можно было взять втрое больше. Но я не подала вида. Теперь следовало немного поторговаться.

— Пожалуйста, хотя бы сто пятьдесят!

— Только для тебя, дорогая. Сто двадцать — последняя цена.

Иван Семенович имел вид человека, разоренного вконец. Станиславский отдыхает! Фигурка бесследно исчезла в его цепких руках, а я обогатилась на целых сто двадцать рублей. На прощанье хитрован-перекупщик с небрежным видом закинул удочку:

— Если надумаешь еще что-нибудь продать — приноси. Так и быть, помогу. Мне всегда жалко молодых и безденежных.

«Жалостливый ты наш!» — подумала я, а вслух произнесла:

— Спасибо большое. Непременно приду. Деньги очень нужны.

В ближайшие несколько дней в бездонных недрах ларька утонуло еще три статуэтки. Мы с Иваном Семеновичем стали почти друзьями. Я произносила жалобные монологи о маленькой зарплате и желании иметь много денег. Болбот сочувственно кивал, не забывая обдирать меня при каждой покупке. В последний раз мне удалось вскользь упомянуть, что я работаю в картинной галерее. Чтобы сильно не нервировать Болбота, представилась скромной смотрительницей зала. Иван Семенович слегка насторожился, но быстро придал себе безразличный вид и даже развил тему:

— У меня знакомый тоже в галерее работает. Васю Павленко знаете?

— Васю? Как же! Мы ведь не просто сослуживцы — почти друзья. А вы слышали, какая с ним беда приключилась?

Я пересказала Болботу Васину историю, разумеется, опустив некоторые детали. Перекупщик ахал и сокрушался по поводу ужасных времен, беспредела и плохой работы милиции. Обещал навестить своего друга в больнице. В это верилось с трудом. Тем более если принять во внимание Васин психоз, о котором я не преминула сообщить.

Пожалуй, Иван Семенович был уже достаточно подготовлен. Пора брать быка за рога. Сегодня я разыграю кульминационную сцену пьесы. Это и будет моя провокация. Аут Цезарь, аут нигель — Цезарь или никто, как говорили в таких случаях древние римляне.

Готовясь к выступлению, пришлось постараться и придать себе максимально расстроенный вид. Растрепанные волосы и грязные потеки, якобы от слез, явились составной частью образа.

Словно воплощенное отчаяние, я нарисовалась у ларька моего благодетеля.

— Иван Семенович, беда! Только на вас вся надежда. Больше мне не к кому обратиться. — Рыдания вполне натурально сдавили мне горло. — Тетя умирает, единственная родственница. Необходимо срочно оперировать, а денег нет. Нужно двадцать тысяч. Ради бога, выручайте! Дайте взаймы, я верну… Постепенно…

С таким же успехом я могла попросить у перекупщика кусок луны. Сейчас, разбежался! Да он и десятки не даст нищей смотрительнице музея.

Иван Семенович состроил постное лицо и огорченно развел руками:

— Что ты, дорогая! Какие двадцать тысяч? Сам гол как сокол.

Да мне только это и нужно. Гобсек хренов! Понизив голос, я горячо зашептала:

— Иван Семенович! Помните, в газете писали, что у нас в галерее украли картину? — Болбот замер, как статуя командора. — Так вот, картина у меня. Нет, я не воровала. Она ко мне случайно попала. Хотела вернуть в галерею, — я потупила глаза, — а тут тетя… Я подумала… Какая разница, где ей висеть, — в музее или в частной коллекции. У вас ведь есть состоятельные знакомые, может, кто купит. Умрет ведь тетя. — Потекшая тушь прочертила на щеке черную дорожку.

Перекупщик побелел, отшатнулся и в ужасе замахал руками:

— С ума сошла! Чего придумала — краденым торговать! Иди отсюда с богом. Я тебя не знаю и слов твоих не слышал.

— Иван Семенович, пожалуйста! Вот мой домашний телефон. Если бы не катастрофическое положение, разве бы я стала…

— Иди, иди и никому больше такое не говори. Тетю твою жалко, но помочь ничем не могу. — Болбот демонстративно отвернулся. Однако бумажку с телефоном с прилавка не смахнул. Убитая горем, как и полагается любящей племяннице, я поплелась прочь. Теперь оставалось только ждать. Или я жестоко ошиблась, или попала точно в яблочко. Одно я знала наверняка: картина еще в городе и никому не принадлежит. А значит, должен быть некто, желающий ее заполучить.

Насчет Толяна я оказалась права. Проницательный Андрей, друг Бориса, работающий в милиции, и без моих советов почувствовал неладное. Проведя небольшое расследование, он легко установил, что Толян не был наркоманом и вообще к употреблению наркотиков относился отрицательно. В крови умершего обнаружилось значительное количество алкоголя. Хотя, как правило, алкоголь и наркотики не смешивают. И отпечатки пальцев на шприце были чужие. А кроме того, любознательная соседка показала, что незадолго до смерти к парню приходил гость. Судя по всему, они выпивали и спорили. Толян пару раз даже повышал голос до крика. Короче, много странностей. А потому по факту смерти парня возбуждено уголовное дело.

Все это мне, как лицу заинтересованному, под большим секретом рассказал Борис. Мы сидели под зонтиком в летнем кафе, которые ввиду теплой погоды появились по всему городу, словно грибы после дождя. Кафе носило романтическое название «Бриз». Хотя при чем тут бриз, мне, хоть убей, было не ясно. От нашего захолустья до ближайшего моря, как говорится, по карте лаптем проложить. Вероятно, хозяин кафе в душе моряк. Или пират.

Пыльный ветер стих, и прозрачный вечер опустился на город. Воздух, словно в деревне, пах древесным дымком. К аромату дыма примешивался аппетитный запах жареного мяса. Это на мангале «подходили» румяные шашлыки. Вокруг мангала хлопотал крепкий мужчина, который был, как Карлсон, в полном расцвете сил. Майка защитного цвета обтягивала его мускулистое тело, наголо бритая голова зеркально сияла, кожа имела приятный бронзовый оттенок. Брюс Уиллис из «Крепкого орешка», да и только!

— Каков красавец! — Я кивнула в сторону шашлычника.

— Еще бы. — В голосе Бориса звучала ирония. — Весь день на свежем воздухе. Работа непыльная, опять же при мясе. Не всем такое счастье.

Он надкусил сосиску и с видимым удовольствием начал жевать. Бог с ним, с этим качком. И вообще француз Трентиньян нравится мне куда больше, чем американец Уиллис. Так и сидела бы здесь до конца жизни, смотрела в серые глаза, ела булочку с сосиской и запивала чаем. В голове была легкость необыкновенная, все мысли уплыли вместе с чайным ароматом. А ведь, в сущности, я до сих пор Бориса знаю мало. Например, о его семейном положении, засаднила старая заноза. Спрашивать неловко и, честно говоря, боязно. Не хочется разрушать иллюзии. А сам он молчит. Борис вообще не очень разговорчивый.

Мой охранник словно почувствовал, что я думаю о нем. Отодвинул пустую чашку, внимательно посмотрел на меня и достал из внутреннего кармана куртки маленький блокнот.

— Сима, учитывая вскрывшиеся обстоятельства, тебе необходимо соблюдать хотя бы элементарные меры предосторожности. — Он что-то написал в блокноте, затем аккуратно вырвал листочек и протянул мне. — Круглосуточную охрану я тебе обеспечить не могу, — Борис запнулся, — ты и сама не хочешь. Возьми, по крайней мере, мой домашний телефон. Можешь звонить в любое время. Правда, дома я бываю не всегда. Но это все-таки лучше, чем ничего. Если соскучишься, тоже звони. Я буду очень рад.

На его лице появилась удивительно нежная улыбка. Во всяком случае, мне так показалось.

— Ну что, возьмем еще по чашечке? И по пирожному для полного счастья. Посиди, я сейчас принесу.

Борис поднялся и направился к барной стойке. А я от нечего делать завертела головой. И обомлела! К кафе приближалась любимая подруга Зоя собственной персоной и радостно махала мне рукой. Через минуту все тайное станет явным.

— Уф, ну и теплынь! — Зойка плюхнулась на свободный пластмассовый стул и стащила с шеи шарф. — А ты чего тут зависла? Ждешь кого?

— Да вот, чайку решила попить, — пролепетала я сконфуженно.

— Да? Сразу из двух чашек? — В голосе подруги зазвучало откровенное подозрение. По-моему, до нее стало кое-что доходить.

И в это время мой товарищ по распитию чая, ничего не подозревая, подошел к столику и брякнул на него тарелочку с пирожными.

— Сима, извини, я не догадался спросить, какие ты любишь. Взял на свой вкус — бисквитные.

Зойка смотрела на Бориса с изумлением и любопытством, как на зеленого человечка с другой планеты. Ох и влетит же мне сегодня за скрытность!

— Боря, познакомься. Это моя подруга Зоя.

— Между прочим, лучшая подруга, — выразительно уточнила Зойка, намекая тем самым, что некрасиво иметь тайны от лучших подруг.

— Очень приятно! Тогда я, пожалуй, схожу еще за одной чашкой. — Он снова отошел к барной стойке.

Зойка пнула меня под столом ногой и спросила свистящим шепотом:

— Когда и где ты его подцепила?

— Прекрати пинаться и задавать идиотские вопросы. Запомни — никто никого не подцеплял.

— О-о, как все запущено!

И тут она расцвела самой любезной улыбкой, поскольку Борис стоял уже у столика с чаем и добавочной порцией пирожного. Теперь будет сидеть до победного.

— Такие погоды нынче стоят — просто лето! — тоном купеческой дочки из пьесы Островского заговорила Зойка и церемонно взяла чашку. Хорошо, хоть мизинец не оттопырила. Дурачится, играет на публику. Борис, склонив голову, посмотрел на мою подругу и лукаво улыбнулся.

— Значит, будет хороший урожай, — подхватил он игру.

— Борис, а вы где служить изволите? По статской или по военной части? — совсем разрезвилась Зойка.

Смутить хочет моего кавалера. Ну уж нет!

— По военной, Зоя, по военной. Ты давай-ка лучше чай допивай, он у тебя уже совсем остыл, — пришла моя очередь незаметно пнуть ее под столом.

Зойка враз выскочила из образа жеманной барышни:

— Ну ладно, пожалуй, пойду. Надеюсь, еще увидимся. Сима, ты когда будешь дома? Я тебе позвоню.

Конечно, позвонит. Весь вечер будет висеть на телефоне, пока полностью не удовлетворит свое любопытство.

Независимо помахивая сумочкой, подруга неторопливо пошла прочь от кафе.

Борис проводил ее веселым взглядом:

— Зря она ушла. Мне все равно пора. А вы посидели бы еще. Вон даже по спине видно, как ей хочется с тобой поговорить.

— Обойдется! — пробурчала я себе под нос, доедая последний кусок пирожного.

Поздно вечером, как я и предполагала, Зойка провела со мной по телефону очередную доверительную беседу. Я словно сквозь телефонную трубку видела, как она удобно расположилась на диване и, попыхивая сигареткой, приготовилась к обстоятельному разговору.

— Значит, в охране работает? Ничего, мужская профессия. А зарабатывает много?

— Зоя, я не знаю. Мне это неинтересно.

— Напрасно! Вопрос вполне актуальный. Ты бы ему намекнула, что содержать его не сможешь.

— Слушай, не лепи чепухи.

— Ну, ладно, ладно. Он, по крайней мере, не женат?

В трубке повисла напряженная тишина.

— Та-ак, — зловеще протянула подруга, — опять! Сколько раз тебе говорить, что в твоем возрасте к выбору знакомых надо подходить осмотрительно.

— Вот как раз в моем возрасте уже поздно осматриваться.

— Не скажи! Не так много у нас с тобой осталось времени, чтобы работать гейшами при женатых мужчинах.

— Зоя, давай закроем эту тему, а? И кроме того, я ничего не знаю о его семейном положении.

Прямо кожей почувствовала, как на том конце провода подруга взвилась до небес:

— Ну ты даешь! Про зарплату не знает, про жену не знает. Что ты вообще про него знаешь? Может, он авантюрист.

— Господи, ну какую со мной можно провернуть авантюру? Думай, что говоришь!

— А квартира? Смотри не вздумай его прописывать.

— Да не нужна ему прописка.

— Сейчас не нужна, а потом еще неизвестно, что он запоет.

Зойка сделала небольшую паузу и как бы между прочим спросила:

— Кстати, ты с ним спишь? —Зоя!

— Ой, прости за моветон! Я совсем забыла, что ты у нас юная воспитанница Смольного института накануне выпуска. Можешь и не говорить. Сама все вижу. Безумная романтическая любовь и никакого секса. А должно быть наоборот. Сколько раз тебе говорить: любовь чревата проблемами, а здоровый секс только полезен. Особенно для дам твоего возраста с излишним воображением и расшатанными нервами. Учишь тебя, учишь — все бесполезно! Не говори потом, что я тебя не предупреждала. Забыла, какой облом вышел в прошлый раз?

— Это совсем другой случай. И вообще, Зоя, я уже большая девочка и сама знаю, как мне поступать.

Вообще-то очень самонадеянное заявление с моей стороны. Ничего я не знаю, пробираюсь наугад. Да еще поминутно с судьбой заигрываю. Влезла в сомнительное расследование. Хорошо, если все закончится без печальных последствий.

— Ну-ну, посмотрим! А впрочем, желаю удачи, — смягчилась вдруг Зойка. — Целую, Симуля! До завтра.

Каким оно будет, это завтра?

Прошло еще несколько дней, но мой телефон молчал. То есть не то чтобы совсем молчал. Просто ожидаемого звонка не было. Значит, совершенно напрасно я рассталась с любимыми фарфоровыми фигурками — выстрел оказался холостым.

Время на работе проходило в хлопотах — надвигалась очередная большая выставка. Сослуживцы немного успокоились, пересуды постепенно затихли, и жизнь вошла в привычное русло. Если не считать небольшого скандальчика. У нашей любвеобильной и кокетливой Жанны Афанасьевны случился день рождения. По этому поводу, как всегда, протрубили большой сбор. Бессменная Вера Николаевна, большая дока по части подарков, ринулась на поиски чего-нибудь недорогого, но замечательного. На этот раз летучий отряд был усилен Леночкой. Насмешливая любительница подначек и розыгрышей, Леночка углядела-таки в отделе сувениров два больших бокала примерно по поллитра каждый. Она стала убеждать Веру Николаевну, что такие сосуды — вещь чрезвычайно нужная. А потому просто необходимо, чтобы они появились в домашнем хозяйстве Жанны Афанасьевны.

Вся пикантность ситуации состояла в том, что керамические великаны были весьма затейливо изукрашены. На поверхности одной кружки сверху красовались выпуклые женские груди, а сзади внизу — полукружия аппетитной попки, так что она представляла собой как бы обнаженный женский торс. Вторая была гладкой, но зато ручку ее выполнили в виде известного мужского органа в полной боевой готовности. Подслеповатая Вера Николаевна то ли не разглядела каверзных украшений, то ли ей даже в голову не пришло соотносить детали керамического орнамента с определенными частями тела. Так или иначе — бокалы были благополучно приобретены. В торжественной обстановке вкупе с душевными словами Вера Николаевна вынула подарок из упаковки, водрузила на всеобщее обозрение и скромно приосанилась, ожидая слов восхищения от именинницы и коллег. Первое мгновение в кабинете царила тишина, а потом грянул громовой хохот. Дарительница, вытаращив глаза, воззрилась на странную реакцию сослуживцев. А когда девственно-стыдливая Вера Николаевна поняла, в чем дело, то сначала покраснела, потом побелела, потом позеленела и пулей вылетела из комнаты. Полчаса она рыдала в туалете, а именинница через запертую дверь пыталась успокоить ее, говоря, что подарок хороший: и полезный, и с юмором.