Ночь без сна мне опять была обеспечена. Тем более после двенадцати завыла соседская «собака Баскервилей». Господи боже ж ты мой, это не подъезд, а просто пыточная камера какая-то. Или, может, все-таки возраст уже? Возраст и нервы. Мне вспомнилась общага студенческой поры. С койкоместами была напряженка, поэтому желанный ордер на вселение получали только активисты и отличники. Перепало и мне. Мое спальное место было тринадцатым в зале для самостоятельных занятий, приспособленном под жилье. Кровать стояла прямо у двери. Над дверью висела лампочка, которая ночью никогда не выключалась. Что-то вроде коллективного ночника. А за стеной жили веселые ребята с режиссерского. Когда они учились — не знаю. Но оттягивались ночью, вроде моих теперешних соседей. По полной программе магнитофоном, гитарой, подозрительным стеклянным звоном и хоровым пением. Но гулянки режиссеров мне были до лампочки. И горящая лампочка над кроватью до лампочки. Я опускала голову на подушку и на счет «три» засыпала. Вот что значит юность и крепкие нервы. На ум невесть откуда пришло четверостишье:

Ищу таблетку. Грустно мне. Луна с землей играет в прятки. Час ночи. Я в своей стране, А значит, в жизни все в порядке.

Ну конечно, все в порядке. Раз воет собака, значит, я не на Марсе и не на том свете, а у себя дома. И отсутствие денег — пустяки. И проблемы на работе — пустяки. Главное — здоровье и любовь, здоровье и любовь, твержу я, засыпая. А зло непременно будет наказано. Как в любой сказке.

На следующий день ближе к вечеру в нашем кабинете раздался телефонный звонок.

— Сима, это тебя. Приятный мужской баритон. — Леночка игриво покачала головой, дескать, вот вам и тихоня. А самой на работу мужчины звонят.

В самом деле, у нас в галерее мужчин заметный недокомплект, а потому каждый новый представитель сильного пола вызывает легкий ажиотаж и нездоровое любопытство. В трубке перекатывался морскими камешками спокойный голос Бориса. Впрочем, не совсем спокойный. Хотя легкий жар и кинулся мне в голову, тревожные нотки я все же уловила.

— Серафима, ты сегодня не дежуришь? Тогда я буду ровно в семь. Да не волнуйся, в галерею не зайду, если ты не велишь. Встречу у ворот. Есть разговор. И кроме того, я просто хочу тебя видеть. Вот это во-первых. А разговор во-вторых.

Когда закончился рабочий день, я не маялась и не обмирала у крыльца, как тогда, в первое наше свидание. Честное слово, я сделалась вдруг такой спокойной и уверенной. Уверенной, что он непременно будет и даже не опоздает. И действительно, в семь вечера Борис у наших ворот стоял, «как рекрут на часах». Джинсы, легкая куртка, запах хорошего одеколона, а в руке — боже правый! — крошечный букетик. Ландыши! Да где же он их взял? Вроде еще не сезон. Цветочки были свежие, упругие, словно со старой поздравительной открытки, которая хранилась на полке между книг. Да, это уже заявка на победу, как говорил мой дядька Степан, большой любитель шахмат.

Мы медленно пошли вдоль реки, и я утопила свой нос в душистом цветочном облачке. Как давно я не держала в руках ландыши, даже успела забыть их запах. Все-таки что бы ни говорили про этот цветочный аромат: и не модный-то он, и слишком прямолинейный, и духи «Серебристый ландыш» были в разряде дешевеньких, а кружит голову, и ничего с этим нельзя поделать. Плевала матушка-природа на модные тенденции и выверты парижских парфюмеров. Просто каждую весну родятся в лесу нежные гирлянды крошечных белых колокольчиков, и волшебство повторяется. Как сто, как тысячу лет назад.

Сквозь пелену моих весенних грез настойчиво пробился голос Бориса:

— В общем, с этим Толяном ситуация такая. Парень, как ты и думала, из братков. Проходит у нас по одной группировке. Вернее, проходил.

— Раскаялся, что ли?

— Если бы! Толян, как бы это сказать помягче, отправился за своей подружкой.

— Что-что?! Тоже умер?

— Представь себе. У меня в милиции работает приятель. Это как раз его тема. Я ему обсказал и про Олю, и про Толяна, и про возможное отравление. Ребята заинтересовались, решили с парнем на всякий случай потолковать. Тем более что он — их клиент. Пришли на квартиру — и в самый раз! Короче, Толян на полу без признаков жизни. Рядом — шприц. Передозировка, одним словом. Вот такие дела.

Я с силой схватила Бориса за руку:

— Так ведь это убийство! Боря, миленький, его убили. Я уверена. Знаешь, как он испугался, когда узнал про отравление? И боялся он того, кто дал ему эту помаду.

— Эй, Сима, полегче! С чего ты так решила? Обычный наркоман. Они каждый день от передозировки и грязных наркотиков загибаются.

— Я чувствую, что тут не просто передозировка. Пусть твой приятель все-таки разберется как следует. Надо с друзьями Толяна, с родственниками поговорить. А вдруг выяснится, что он вовсе и не был наркоманом.

— Ну даже если и не был. Может, решил попробовать. У каждого наркомана случается первый раз.

— И сразу передозировка? Ой, нет, здесь что-то не то. — Меня аж затрясло от волнения.

— Знаешь, сыскари не любят, когда их учат, как проводить следственные действия.

— Боря, а ты аккуратненько. Ведь было же отравление, я не придумала.

— Да что ты так распереживалась? Ладно, спрошу я, спрошу, если тебя это успокоит. — Борис старался сохранить равнодушный и даже насмешливый вид, но было видно, что мои слова его задели.

Мы шли по дорожке, которая петляла среди зарослей ивняка, повторяя изгибы реки. Здесь особенно чувствовалась полная и окончательная победа весны.

Несмотря на вечернее время, солнце было еще ярким и припекало почти как летом.

Трава зеленела вовсю. Там и сям, словно стайки вылупившихся цыплят, весело желтели одуванчики и цветы мать-и-мачехи. От реки еще тянуло зимней прохладой, однако лед почти сошел. Темная высокая вода подтопила берег, но вербы, хотя и утонувшие до нижних веток, весело трясли длинными сережками. В природе был такой покой, такое благорастворение, что я на секунду забыла и о кражах, и об убийствах, и о своих подозрениях.

Тропинка круто вильнула в сторону, вывела нас на проезжую дорогу и оборвалась. Все, весенняя пастораль закончилась. Пейзане и пейзанки могут снять костюмы. Всем спасибо! За дорогой начинался город. Пусть небольшой, но, как все города, полный стрессов и опасностей. И словно его полпреды, сновали по дороге автомобили, отравляя весенний воздух бензиновой вонью. Может, и правда забыть обо всем и захлопнуть створки своего маленького мирка? Вернуться к альбомам, картинам, книгам. К мечтам и воспоминаниям. Только я знала, что уже не получится. Одним словом, «Ос-тапа понесло».

Так было всегда. В детстве я обожала страшные сказки. Чем страшней, тем интересней. А главное — в самые сладостно-жуткие минуты в душе жила твердая уверенность, что Баба-яга будет в конце концов посрамлена и добрый молодец непременно спасет царевну. Теперь у меня такой уверенности нет. Да и злодеи нынче пострашней прежних. Но остановиться, как и в детстве, не могу, пока не дочитаю сказку до конца. Хотя по-прежнему боюсь до дрожи в коленках.

Через час я уже сидела на кухне одна и разбалтывала ложкой остывший чай. Что ж, ты этого хотел, Жорж Данден! — как писал классик. Не надо было так откровенно пугаться в прошлый раз, когда Борис сделал попытку остаться. Зато теперь он даже не попытался зайти. Правда, букетик ранних ландышей благоухал в маленькой хрустальной вазе и немного скрашивал одинокий вечер. Но если конфетно-букетная стадия слишком затянется, то мужские нервы могут и не выдержать. Ну и пусть, угрюмо думала я. Однако настроение было отвратительным. Свидание, на которое втайне возлагались большие надежды, практически не состоялось. Распутывание замысловатых узелков не продвинулось ни на шаг. Соседская собака опять выла. Денег до зарплаты не хватит. Да еще в домах в порядке сумасшествия до сих пор работало паровое отопление, хотя на улице уже несколько дней было плюс девятнадцать. Невыносимая духота донимала до обморока, раскрытые окна облегчения не приносили. Вот сиди теперь одна в этой духовке, пей холодный чай и думай, что делать дальше. Чтобы успокоиться, я стала мысленно разматывать серенький, потертый от частого употребления свиток, на котором совершенно неубедительно были начертаны унылые сентенции типа: «что ни делается — все к лучшему», «не было бы счастья, да несчастье помогло», «нет худа без добра» — и тому подобные. Но сквозь невнятный лепет житейской мудрости огненными письменами сама собой высвечивалась энергичная фраза «жизнь — говно!». Именно так любила выражаться Зойка после очередного личного кораблекрушения.

Все, так нельзя! Уныние — смертный грех. Попробуем рассмотреть ситуацию еще раз. Вдруг что-то и нарисуется.

— Муся, иди сюда, поболтаем.

Кошка обнадеживающе потерлась о мою ногу. Я стала неторопливо излагать, поглаживая дымчатую шерстку. Итак, с чего все началось? В последний день выставки в музее произошла странная кража картины. Следствие по краже или зашло в тупик, или милиция решила особо не напрягаться. В самом деле, это же не убийство. Подумаешь, «подвисла» очередная кража. Они и так висят целыми гирляндами, особенно квартирные. Правоохранительные органы к таким вещам относятся философски. Во всяком случае, к нам в галерею больше никто с вопросами не приходил. Ладно, оставим эту тему и двинемся дальше. Что там у нас? Ах да! Смотрительница зала Оля выясняет отношения с неизвестным мужчиной. Через несколько дней она прямо в зале умирает, якобы от сердечной недостаточности. А на самом деле ее очень хитрым способом отравили, и яд девушке передал неожиданно возникший воздыхатель (при слове «воздыхатель» я вспомнила бритый затылок Толяна). Судя по всему, по чьей-то просьбе. Вскоре после встречи со мной Толян сам отправился к праотцам при весьма подозрительных обстоятельствах. В это же время плотник Вася идет, по словам жены, на какое-то деловое свидание, которое заканчивается для него плачевно. Вася в больнице и до сих пор без сознания. Связаны ли все эти события между собой? Или просто в нашей «картинке», как в точке «икс», случайно пересеклись несколько самостоятельных графиков? А внешне ситуация выглядит вполне безобидно и никакого ажиотажа не вызывает. Словно пожар на торфяниках: внутри уже вовсю полыхает губительный огонь, а на поверхности только легкий дымок. Да и с чего бы ему быть, ажиотажу? Обо всех странных совпадениях знают только три человека, кстати, совсем не те, кто ведет следствие. А еще кое о чем — только я одна. И обнародовать эти сведения пока не собираюсь. И как при таком раскладе поступить дальше?

— А не позвонить ли Валюле? — вкрадчиво промурлыкала Муся.

Или это я сама подумала? В комнате посвежело. Я посидела еще с полчасика. Глаза стали откровенно слипаться. Зашелестел уже знакомый свиток мудрости и выдал очередную аксиому насчет утра, которое вечера мудренее.

Спать! Завтра непременно позвоню Валюле. Муся недовольно повела усами:

— А про Бориса? — Мяуканье было требовательным и обиженным.

— Что про Бориса? — Я с деланым равнодушием стала разбирать постель.

— Поговорить и вообще… Как ты себе представляешь ваши дальнейшие отношения?

Маленькая клетчатая думочка нечаянно вырвалась из рук и упала рядом с кошкой. Все, разговор закончен!

На следующий день в музее никого не убили и не ограбили. Нечистой силы тоже не наблюдалось. И ко мне никто не приходил. Я провела несколько экскурсий, а оставшееся время занималась новыми поступлениями. Нам по случаю кое-что перепало от местного мецената.

Уже поздно вечером, дома, я села перед телефоном и не без удовольствия набрала ленинградский код и номер. Это не оговорка. Они для меня так и остались ленинградскими. Конечно, звонок Валюле пробьет брешь в моем и без того хиленьком кошельке, но что же поделать? Неприлично заказывать за счет абонента, хотя Валюля и состоятельная женщина. Ничего, потерплю. И потом, как известно, голодание даже лечит. А с Валюлей я давно не разговаривала. Должны же и у меня быть маленькие радости.

Трубку на том конце сняли на удивление быстро. В телефоне хрюкало и скрипело, слышимость была ужасная, но я сразу узнала знакомый голос с веселыми интонациями. Я бы его узнала из тысячи. Это был голос моей юности.

Мне повезло. Я училась в Питере, тогда еще Ленинграде. Учиться на искусствоведческом факультете в городе, который под завязку набит шедеврами и сам по себе шедевр, — это ли не удача? Валюля была моей студенческой подругой. Самой лучшей. Я тянула общежитскую лямку, а она — коренная ленинградка, интеллигентка в пятом поколении — жила с родителями в огромной квартире на Васильевском. Но это не мешало нам почти все время проводить вместе. Яркой, энергичной и при этом удивительно женственной Валюле все удавалось: учеба, вечеринки, романы с курсантами мореходки, занятия в студенческом театре. Про таких говорят, что они богом поцелованы. После занятий мы забегали в общагу, бросали портфели и отправлялись в бесконечное путешествие по городу. Чего только не происходило во время этих вояжей! К счастью, приключения были по большей части безобидными и веселыми.

После окончания университета я вернулась в свой город и начала работать в картинной галерее. А Валюля еще во время учебы вышла замуж за молодого, но очень успешного предпринимателя и осталась в Петербурге. Прощаясь, мы проливали друг другу на грудь горькие слезы. Особенно тосковала я. Вся моя жизнь разделилась на «до» и «после». «До» — это беззаботный веселый мир. Все было там: смех, любовь, ежедневные открытия, сердечные тайны, провалы и взлеты. И юность! И восхитительное чувство свободы и надежды, помноженное на постоянное ожидание чуда.

А после… Ну что после? Жизнь как она есть. Поначалу мы с Валюлей почти каждый день писали друг другу, часто перезванивались. Раза два мне удалось даже вырваться к ней в гости. Но время шло. У каждой была своя судьба и свои заботы. Постепенно наше общение свелось к поздравительным открыткам. Но память о Валюле как символе моих студенческих лет постоянно жила в душе, в самом заветном ее уголке. Последние годы Валюля занималась научными изысканиями, много работала в художественных архивах. А потому я сильно рассчитывала на ее помощь.

— Симчик, привет! Рада тебя слышать. Как ты живешь, как дела? Не болеешь? Что там ваша распрекрасная галерея? Ты еще не директор? — Валюля в своем репертуаре. Сто вопросов в минуту.

— Да все нормально. Я тебе вообще-то по делу звоню.

— Догадываюсь. А просто так подруге позвонить слабо?

Конечно, слабо, учитывая цены на междугородные телефонные услуги. Но Валюле это знать ни к чему, не хватало еще жаловаться на нищету.

— Валечка, ты же знаешь, что я всегда о тебе помню. Работы выше головы, времени не хватает.

— Ладно, не оправдывайся. Рассказывай, что там у тебя.

— Валь, пожалуйста, поройся в архивах. Может, найдешь какие-нибудь материалы о художнике Старицком. Да, да, Ста-риц-ком, — из-за треска в трубке фамилию пришлось прокричать по слогам. — Я сама ничего не смогла откопать, а мне очень нужно. Век? Предположительно девятнадцатый — начало двадцатого. Скорей всего, из Москвы.

— Хорошо, поищу. Вроде я что-то такое уже встречала.

Вот и отлично! Если Валюля пообещала, то обязательно раскопает все, что можно.

Мы еще немножко поболтали. На прощание студенческая подруга предупредила, что в следующий раз позвонит сама. Может, догадывается о моих финансовых проблемах?

Только подумала, что давненько не виделась с Зойкой, как она сама нарисовалась в галерее. Пришла, плюхнула на стол пакет кефира, посмотрела подозрительно:

— Жива?

— Что мне сделается?

— Не знаю, не знаю… С тебя станется. Розыски свои прекратила?

Я отвела глаза и быстренько переменила тему:

— Что нового? Куда на этот раз меня собралась втянуть?

— Никуда, очень нужно! Так просто… Пообщаться, погулять.

— И в какую сторону мы сегодня будем гулять? Сознавайся сразу.

— Что ты, Сима, ей-богу! В самом деле, просто погулять. На площади такой шикарный магазин открыли. Настоящий бутик. Для богатых.

— А я здесь при чем? Сама говоришь — для богатых.

— Надо же когда-то начинать. Учти, Сима, мысль материальна. Чего человек хочет очень сильно, то и получает.

Я вспомнила про французские туфли и только вздохнула.

Да, бутик в самом деле был хоть куда. Стеклянные двери, оборудованные фотоэлементами, гостеприимно разъехались и пропустили нас в светлый прохладный зал. Спокойная музыка умиротворяла, индифферентно-приветливые девушки, почти по-столичному длинноногие, вежливо улыбались редким покупателям. Мрамор, зеркала, дорогая кожаная мебель. На приличном расстоянии друг от друга расположились стойки с одеждой. Вроде даже не магазин, а так — зал для отдыха. Продавщицы, было, засуетились, но, быстро определив толщину наших кошельков, успокоились и разбрелись по своим углам. Такие зеваки были неизбежным злом, с которым волей-неволей им приходилось мириться.

Один зал назывался «Бенеттон», а второй — «Труссарди». Полные благоговейного трепета, мы приблизились к товарной стойке. Вот он, снобизм в чистом виде! На плечиках висели какие-то мятые маечки, линялые джемпера с вытянутыми рукавами и бесформенные пиджаки. Одно хорошо — все вполне экологично: лен, хлопок, в крайнем случае вискоза. Никакой синтетики. И цвет подходящий: бежевый, серый, нежно-розовый. Все скромненько. Ох и любят себя европейцы! Потеть в химии и трещать электричеством не хотят. Зато цифры на ценниках обескураживали. Казалось, в них по ошибке вписали по меньшей мере два лишних знака. Хоть убейте меня, я ничего не понимала.

Зойка, напротив, впала в транс и шарила влюбленными глазами по стойке с товаром:

— Сима, ты посмотри! Вот что значит фирма. Шик, стиль — обалдеть!

— Это же просто секонд-хенд какой-то. Только почище.

— С ума сошла! Настоящий прет-а-порте.

— Зоя, я в воскресенье на развалах не хуже «прет-а-порте» найду. Постираешь хорошенько — будет «от кутюр».

— О чем с тобой разговаривать! — подруга возмутилась до глубины души. — Как была провинциалкой, так ею и помрешь.

Что поделать? Не дано. Неожиданно вспомнилась сказка о голом короле. Я и есть тот малыш, который кричит, что король голый. И выхожу при этом полной дурой, с которой и водиться-то неприлично.

Мы еще полюбовались на товары в отделе подарков — зайчики, по виду стеклянные, стоимостью 15 тысяч рэ, ремни по 10 тысяч (я бы по своей глупости больше сотни не дала), — пробежались по залу элитной парфюмерии и под презрительные взгляды персонала выкатились на улицу. И как такие магазины выживают? Где он, покупательский ажиотаж? Никто не расхватывает стильные бумазейные кофточки по четыре «штуки» каждая. А может, придут два-три денежных покупателя и сразу обеспечивают дневную выручку? Ну и благородная просветительская работа. Такие флагманы капитализма словно миссионеры в людоедском племени. Кто-то же должен прививать вкус к богатству и красивой жизни. Кто-то же должен нас, темных, приобщать к высокой моде. Вот и стараются, бедняжки. Еще небось и в ущерб себе. Но Зойке я свои соображения выкладывать не стала. Она в эйфории, не буду своим злопыхательством портить праздник.

Вечером позвонила Рая. Вася наконец-то пришел в себя и даже успел немного пообщаться с женой. Из милиции к плотнику пока не приходили. Судя по всему, пьяная драка их не очень заботила. Тем лучше. Может быть, я успею с ним поговорить, пока плотник не окреп окончательно и не утвердился в какой-нибудь правдоподобной версии.

Рассудив, что человеку, еще вчера бывшему без сознания, вряд ли сразу потребуется много еды, я купила пакет яблочного сока, плитку шоколада «Российский» и направилась в больницу.

На третьем этаже в отделении травматологии спокойно можно было снимать душераздирающие сцены триллера без декораций и грима. По унылому коридору вдоль стен с облупившейся краской передвигались люди, забинтованные в самых разных местах. Некоторые лица вызывали содрогание и острую жалость. Приходилось только догадываться, какие житейские бури оставили следы подобных разрушений. За столом под лампой с голубым железным абажуром сидела молоденькая и очень серьезная медсестра.

— Можно пройти в третью палату к Василию Павленко?

Медсестра еще плотнее сдвинула брови и заглянула в листочки перед собой.

— Павленко из третьей палаты перевели в бокс. К нему нельзя.

— Девушка, как же так! Мне позвонили, сказали, что брату уже лучше. Что его можно навещать. Я отпросилась на денек и приехала из района. А теперь получается — зря. — (Господи, прости мне мое вранье!) — Что же теперь, назад ехать, брата не повидав?

Медсестра, видя мою расстроенную физиономию, немного смягчилась:

— Было лучше, а вчера стало хуже. Что я могу поделать!

— А можно мне к нему только на секундочку заглянуть? Только гляну — и все. Очень прошу. — Шоколадка мягко легла на стол и незаметно придвинулась прямо к руке девушки. Небольшое замешательство — и я почти бегом бросаюсь к двери с надписью «Бокс».

В крошечной комнате на белой медицинской кровати лежало существо, так же обмотанное бинтами, как и его коридорные товарищи по несчастью. Но лицо существа, хоть опухшее и в кровоподтеках, все-таки было узнаваемо. Похоже, Василий находился в сознании. Он внимательно смотрел на меня и молчал.

— Васенька, здравствуй! Ну как ты? — Я осторожно поставила сок на край тумбочки.

Вдруг физиономия больного исказилась, в глазах мелькнул безумный страх, и он начал быстро бормотать:

— Ты зачем опять пришла? За мной пришла. Прости, я не хотел… Я отдам, верну. Забери его, забери… Только не убивай!

Вася скривил губы в плаксивой гримасе и замахал руками, словно отгоняя привидение. Было ясно, что он сильно не в себе. Проще говоря, совсем крыша поехала. О чем он бормотал? Кто ему мерещится?

Продолжать разговор было бесполезно и безнравственно. Плотник тихонько подвывал, натянув одеяло на голову. Я выскользнула в коридор. Ј чего же так резко ухудшилось состояние Васи? От травмы или от чего другого? Может, бывшие соседи по палате прояснят ситуацию? Воровато оглянувшись на медсестру, я двинулась к палате № 3.

Эта комната была гораздо просторней бокса, так как в ней уместилось целых четыре кровати и четыре тумбочки. Одна кровать была аккуратно застелена, подушка в наволочке со штампом стояла углом. На трех других в живописных позах расположились больные мужского пола. Я робко остановилась у порога.

— Здравствуйте, я сестра Васи Павленко. Он ведь с вами лежал. — Роль стеснительной сельской жительницы, кажется, мне удавалась.

— С нами. — Парень с загипсованной ногой с любопытством уставился на меня. От больничной скуки он был не прочь пофлиртовать.

— А почему ему стало так плохо, вы не знаете?

— Сами удивляемся, — оживился загипсованный. Разговор со свежим человеком его заметно приободрил.

— Вроде все было нормально. Пришел в себя, кушать начал потихоньку. А тут вчера вечером пришла к нему посетительница.

— Жена?

— Да нет, не жена. Вася как раз уснул. Она говорит, парни, мне по личному делу с ним потолковать надо. Покурите пока в коридоре, а я его разбужу и быстренько побеседую. Ну мы что ж, не понимаем? Вышли в коридор. Только через минуту Вася-то как завопит! А баба эта шасть из двери и умчалась. Мы — в палату. А Васек не узнает никого, кричит, пургу какую-то гонит. Доктор прибежал, укол ему сделал. Он сначала вроде притих, а потом опять давай кричать. Вот его в бокс и перевели. Ему теперь не в травматологии надо лежать, а в нервном, — закончил парень удовлетворенно.

— А что за женщина приходила?

— Кто ее знает? Она не представлялась.

— Хотя бы как выглядит? Молодая, старая?

— Выглядит обыкновенно. А насчет возраста… Ну, может, как вы или постарше. Волосы вьющиеся. Платье красивое, только черное. Я еще подумал, как на похороны собралась. Все-таки больница, тут надо поосторожней с такой одеждой.

— Она нам сигареты подарила. Чтоб, значит, мы покурить вышли. Вон пачка пустая валяется, — встрял в разговор пожилой мужчина в пижаме.

Действительно, на тумбочке лежала элегантная длинная пачка из-под дорогих американских сигарет с ментолом.

— Дрянь сигареты! Вонь одна. Лучше бы «Примы» притащила.

Парень захохотал:

— Ну, дядя Леша, ты даешь! Это от твоей «Примы» вонь. А сигареты классные. Такие в больничном ларьке не купишь. Тетенька-то при деньгах.

Я попыталась выведать у мужиков еще что-нибудь интересное. Но их запас информации истощился, и ничего больше они припомнить не могли.

— Ладно, ребята, поправляйтесь!

— Так вы к нам заглядывайте. Мне тут еще долго лежать, — многозначительно сказал на прощанье парнишка с костяной ногой.

Непременно загляну. Если только Вася в себя придет. А пока от бедняги никакого толку. Вот и получилось, что хотела прояснить ситуацию, а она стала еще более туманной. Я бы даже сказала — таинственной и мистической.

Автобус, чихая и разваливаясь на ходу, тащился от больницы до моей остановки. В салоне над креслом кондуктора остряки из гаража повесили табличку с предупреждающей надписью: «Место кондуктора не занимать! В окно кондуктора не смотреть!» Спасибо им, это меня немножко развеселило.

Уже в подъезде я услышала, что в моей квартире разрывается телефон. Трель состояла из коротких и отрывистых сигналов — значит, междугородка. Так и есть! Когда я, на ходу роняя легкие и тяжелые предметы быта, добежала до аппарата и схватила трубку, в ней раздался энергичный голос Валюли:

— Симчик, здравствуй, дорогая! Где это ты гуляешь? Я тебе уже третий раз звоню. Ну что, подруга, отчитываюсь! Я не зря подозревала, что где-то фамилию твоего Старицкого уже встречала. Точно ведь. Когда готовила статью о частных коллекциях России, натыкалась на некоторые архивные материалы. Снова их подняла и все, что смогла найти по Старицкому, тебе отксерила. А чтоб побыстрей было, я пакет с проводницей фирменного передала. Завтра встречай. Восьмой вагон, проводницу зовут Лена.

Мы иногда с Валюлей пользовались этим неофициальным средством связи, когда надо было передать книги, альбомы или просто срочное письмо. Проводники фирменного поезда, шедшего из Петербурга в Сибирь в аккурат через наш городок, за небольшую мзду выполняли роль почтового ящика, или, точнее, багажного вагона. Работу исполняли честно, фирму не позорили. Проколов не было еще ни разу.

Выходит, правильно я к Валюле обратилась. Все материальное оставляет свои следы. Раз был такой художник, значит, должны сохраниться о нем еще какие-нибудь упоминания, кроме фамилии на холсте. Хотя и не факт, что это мне поможет установит истину. Ну, в нашем розыскном деле любая зацепка может пригодиться, не правда ли, господа детективы? Взгляд украдкой скользнул по книжному шкафу, где под стеклом скучали образчики остросюжетной литературы с самыми звучными фамилиями. Ладно, что-то я и впрямь вообразила себя мисс Марпл и Ниро Вулфом в одном лице. То-то бы Зойка повеселилась! Интересно, отошла она от посещения бутика или начала копить деньги на линялую маечку?

— Муся, ты где? Выходи, ужинать будем!

Мусина плошка весело забренчала, принимая в свое пластмассовое нутро порцию вареной рыбы, но кошка не отзывалась. Ее не было ни в туалете, ни в спальне. Сердце сжалось от нехорошего предчувствия. А когда я увидела, как в большой комнате ветер из распахнутой форточки колышет занавеску, то внутренне ахнула. Этого я и боялась! Бессмысленно горячие батареи вынуждали меня всю ночь держать форточки открытыми. Каждое утро я их закрываю. Конечно, весь день Муся чувствует себя в жаркой квартире, как лев в африканской саванне. Зато никаких соблазнов в виде чирикающих птичек и уличных запахов. Но сегодня я так спешила, что совсем забыла про форточку. И Муся пала жертвой моей забывчивости и своего любопытства. Пала в прямом смысле этого слова — я, холодея, вспомнила про четвертый этаж. Тут не до шуток! Скорее на улицу, чтобы отыскать тельце несчастной кошки. Но никакого тельца я не нашла. По всей видимости, затяжной прыжок закончился более-менее удачно. На мое жалобное «кис-кис» сбежалось с добрый десяток ярких представителей бездомного кошачьего племени. Но Муси среди них не было. Возможно, весенний ветерок разбудил в ней генетическую память и она подалась в сторону Балинезии?

На улице стало совсем темно, и мне пришлось вернуться домой.

Избитая схема «работа — дом», которая символизирует невыносимую скуку бытия, в настоящее время явно не для меня. Вот и сегодня пришлось с последним ударом наших раритетных часов пулей вылететь из галереи, чтобы успеть на вокзал к приходу поезда. В результате стайерского подвига я прибежала даже немного раньше — состав еще не подошел. В юности вокзальная суета манила меня возможностью новых путешествий и связанных с ними впечатлений и знакомств. Просто душа замирала. В фильме с моим любимым Игорем Костолевским в главной роли гимназистки заштатного румынского городка тайком бегали на вокзал, чтобы присутствовать при прохождении курьерского из столицы. Как я их понимаю! Но всему свое время. Юность ушла, а вместо нее пришел житейский опыт. Он подсказывал, что вокзалам доверять нельзя. Не зря же объединяют базар и вокзал. Эти два места могут соперничать по количеству скрытых опасностей, особенно для такой растяпы, как Шестикрылая Серафима.

Но, на счастье, сегодня на вокзале было довольно пусто и спокойно.

Я присела на лавочку и стала изучать содержимое витрины киоска «Роспечать». И тут же из-за него вынырнуло крошечное и донельзя грязное существо в живописных лохмотьях, оказавшееся малышом восточной наружности. Личико было очень смуглым, то ли по природе, то ли от грязи. Из этой темноты плутовски поблескивали живые глазенки. Ребенок с некоторой осторожностью подошел к скамейке и гортанно затянул песню с откровенными восточными интонациями. Но в его пении улавливалось что-то знакомое. Ба, да это же песенка из репертуара забытого нынче Рашида Бейбутова. Помню, у моей мамы на старой пластинке: «Ах, эта девушка меня с ума свела…» Мальчик был с задатками психолога. Оценив мою славянскую внешность, он без всякой паузы перешел на «Калинку» и протянул свою грязную лапку ладонью вверх. Знаю я, знаю, что где-то поблизости ребенка караулят бессовестные взрослые, наглые и ленивые, которые отберут у него жалкие копейки и в конце концов купят на них сигарет, водки или наркоты.