У руководства Генштаба от этого человека не было секретов. Он не только знал, но и постоянно передавал американцам документальные материалы о всех планах и намерениях. Поэтому вплоть до 7 ноября 1981 года, когда Ришард Куклиньский с помощью американцев скрылся из Польши, правительство США знало об истинных намерениях Советского Союза — не допустить военного вмешательства во внутренние дела ПНР. Однако ЦРУ и, видимо, американскому руководству в лице президента Р.Рейгана было выгодно пропагандистски раздувать тезис об угрозе «вторжения».

Мужественным организатором военного положения, отвратившего от Польши и ее народа гражданскую войну, которая стояла в ту пору у порога страны, был, несомненно, Войцех Ярузельский. Не могу поэтому не сказать несколько добрых слов об этом верном сыне дружественного народа.

Как уже знают читатели, первые контакты с этим образованным военным, незаурядным политическим деятелем и, добавлю, с этим в высшей степени интеллигентным человеком возникли у меня сразу после приезда в Варшаву.

Поскольку армейская контрразведка входила в состав вооруженных сил и подчинялась министру национальной обороны, мне приходилось часто бывать у В.Ярузельского, встречаться с ним на приемах в советском посольстве, на других мероприятиях. Между нами установились хорошие, смею сказать, товарищеские отношения.

Помню, как еще в октябре 1973 года нас с женой пригласил на свой день рождения руководивший в то время военной разведкой генерал Кищак. Среди гостей были и В.Ярузельский с женой. Как-то сам собой завязался интересный разговор, в котором Ярузельский с чувством искреннего уважения отзывался о русских людях, их готовности помогать другим народам и в частности полякам. Рассказывал, как, будучи с родителями в эвакуации в городе Бийске, он повсюду встречал сочувствие и готовность местных жителей поделиться последним куском хлеба, хотя и сами они жили далеко не богато.

— Советский Союз не оставляет в беде друзей, а для поляков, — сказал В.Ярузельский, — Красная Армия не только по жертвовала 620 тысячами своих воинов, сложивших голову на нашей земле. Она оказывала всемерную помощь продуктами, горючим, в чем в первые годы после военной разрухи наша страна испытывала крайнюю нужду.

Это были не просто слова вежливого человека, желавшего, как говорится, потрафить гостю. Они шли от самого сердца.

Юношей Ярузельский вместе с семьей вынужден был бежать из родного края от фашистской оккупации, которая грозила не только порабощением народа, но и его физическом истреблением. И — что бы ни говорили — суровая сибирская земля, приютившая их, все же оставалась чужбиной. Впечатлительный молодой человек, воспитанный в свободолюбивой польской семье, тяжело переживал приходившие разными путями с родины вести о фашистских бесчинствах и героическом со противлении земляков вражескому нашествию. Как только открылась возможность приобщиться к этой борьбе за свободу, Ярузельский надел солдатский мундир и взял в руки оружие, подаренное советскими людьми.

Свою военную карьеру он начал в 1943 году на территории Советского Союза, откуда прошел в рядах Войска Польского до Берлина. Служба складывалась успешно, и уже в 1968 году В.Ярузельский стал министром национальной обороны и оставался на этом посту пятнадцать лет.

Можно сказать, что он всегда прежде всего был военным деятелем. В нем счастливо сочетались качества военного и высокообразованного интеллигента, всегда вежливого и тактичного, спокойного и уважительного. Не помню ни одного случая, когда бы он вышел из себя, повысил голос или допустил какую-либо бестактность. Не слышал я о чем-либо подобном и от других, близких к нему людей, в том числе и подчиненных. В то же время он мог быть жестким в своих указаниях и требованиях, но это была жесткость всегда корректного человека, твердость спокойная, ослушаться которую никто из подчиненных не смел.

Мои представления о личности В.Ярузельского делятся до вольно четко на два этапа: с момента первого знакомства в мае 1973 года до октября 1981 года, когда он был избран первым секретарем ЦК ПОРП, и с этого момента до моего отъезда из Польши в 1984 году. В своих оценках я опираюсь прежде всего на свои личные впечатления и частично на мнения тех моих знакомых, которые входили в непосредственное его окружение, часто встречались с ним и решали различные проблемы управления армией, страной, руководства партией.

Что представляется наиболее значимым в личности Ярузельского?

Это человек высокоэрудированный и хорошо знающий законы общественного развития. Могу смело утверждать: среди польских деятелей того периода равных Ярузельскому не было. Возможно, только один человек — тогдашний примас католической церкви Вышинский мог бы сравниться в этом отношении с коммунистом Ярузельским. Уступал ему, как я думаю, и один из наиболее подготовленных лидеров послевоенной Польши В.Гомулка.

Большое уважение общества вызывали его высокая культура, глубокое знание истории как своей страны, так и других государств, и прежде всего польско-советских отношений. Это дополнялось хорошей памятью на события, способностью видеть сильные и слабые стороны людей, быстро, доброжелатель но и объективно оценивать их личные и деловые качества.

Однако я не мог бы утверждать, что он отличался заметной способностью оперативно применять на практике свое понимание людей. В этом смысле скорее были заметны известные колебания и медлительность. Здесь мы подходим к одному из важных элементов характера В.Ярузельского, вызывавшему у некоторых его коллег непонимание и даже негативную реакцию. При решении проблем он нередко проявлял предельную осторожность, я бы сказал, излишнюю для политического деятеля такого масштаба осмотрительность. Создавалось впечатление известной нерешительности, неуверенности, а некоторые его коллеги считали, что это граничит с политической трусостью. Я лично не стал бы поддерживать такое крайнее мнение, тем более что вся польская история последних двух десятилетий дает достаточно примеров, оправдывающих «осторожность» Ярузельского. Да и сам он в интервью московскому журналу «Огонек» признавался, что долго отказывался от предложения стать первым секретарем правив шей тогда партии в 1981 году. Он отлично понимал, что этот пост потребует от него не только государственной мудрости и политической зрелости, которые он убедительно демонстрировал на деле, но и решительности, которой ему долго, слишком долго недоставало, пока наконец в декабре 1981 года он не пошел на исторически оправданный, исключительно ответственный шаг — объявление военного положения.

Близкие к Ярузельскому Г.Кищак и М.Милевский, также как его заместитель по Министерству обороны Ф.Сивицкий, отмечали, что разумные и вполне оправданные меры, которые предлагало МВД для ослабления общественной напряженности, трудно находили у него поддержку. Он затягивал принятие некоторых решений, иногда до тех пор, пока эти меры становились абсолютно неизбежными. Но подчас из-за упущенных оптимальных сроков они оказывались уже менее эффективными.

В то же время должен сказать, что в первый период его деятельности, то есть до 1980 года, во всех случаях, когда Ярузельский был убежден в необходимости решительных действий политического руководства во главе с Гереком, он проявлял несомненное мужество и настойчивость в отстаивании своих позиций. И с ним считались.

В целом, несмотря на тяжелое поражение политической линии ПОРП, которой последние восемь лет ее деятельности руководил В.Ярузельский, этот человек, безусловно, оставил заметный след в польской истории. Глубоко убежден, что одно только введение военного положения, как абсолютно необходимого и единственного средства предотвращения междоусобной войны и неизбежного при этом катастрофического осложнения международной обстановки, ставит Ярузельского в ряд выдающихся польских деятелей.

Я прожил в Польше двенадцать лет. Срок немалый. И находился в гуще событий — бурных, кризисных, переломных. Мне приходилось сталкиваться с множеством людей, начиная от тех, кто стоял на вершине власти, и до простых тружеников. Я имел возможность достаточно глубоко изучить характер народа. И своими наблюдениями считаю необходимым поделиться с читателем. Ведь поляки, хотя и считаются сейчас вроде бы в дальнем зарубежье, исторически наши ближайшие соседи. И мы должны знать их нравы и национальные особенности и, что гораздо важнее, правильно понимать их образ мыслей.

На формировании национального характера польского на рода, безусловно, сказались те испытания, которым общество подвергалось в течение полутора веков, когда поляки не имели самостоятельного государства. Отсюда чрезмерная чувствительность ко всему, что будто бы задевает суверенитет, умаляет место Польши и поляков в мире и мировой политике.

Но вместе с тем сопричастность поляков к историческому прошлому нашей страны, близость многих национальных обычаев, привычек, исторические культурные связи, наличие у значительной части поляков родственников в России, тот факт, что многие поляки учились в русских и советских учебных заведениях, — все это создавало хорошую основу для нашего сближения. Трудно переоценить в этом смысле нашу общность в борьбе с гитлеровской оккупацией.

Из опыта работы аппарата представительства следует, что для успеха сотрудничества большое значение имело понимание особенностей страны и ее народа.

Назову некоторые специфические для поляков черты, учет которых помогал нам успешно строить отношения с коллегами.

Бросается в глаза умение каждого поляка, к какому бы слою общества он ни принадлежал, вести себя совершенно свободно и непринужденно. И, добавлю, независимо от обстановки, в которой он оказался, в том числе и среди совершенно незнакомых ранее людей. Мы стремились отвечать им тем же, тем более что искренность и доверчивость являются одной из лучших черт нашего народа.

Вспоминаю свое многолетнее общение с заместителем министра внутренних дел Тадеушем Петшаком. Зная, что Петшак — националист, никогда не выражавший энтузиазма в отношении нашего сотрудничества, я не позволял себе, чтобы это отражалось на наших отношениях. Соответственно, я всегда встречал и с его стороны расположение, несколько раз выезжал с ним на охоту, бывал у него в гостях.

На встречах с Петшаком я не скрывал несогласия со многими его националистическими позициями. Нередко темами наших дискуссий были сложные события XIX и начала XX века, период совместной борьбы против гитлеровского нашествия. Знаниями в этой области мой собеседник, профессор истории, владел прекрасно. Видно было, что мои откровенные высказывания, готовность выслушать аргументы собеседника при всей несхожести позиций вызывали его уважительное отношение, снимали или смягчали многие противоречия. Когда Петшак был освобожден от работы в министерстве «в связи с переходом на дипломатическую работу», при прощании он вполне откровенно и искренне заявил: многие его коллеги в МВД и сам он больше всего ценили у руководителя представительства откровенность и расположение к собеседникам, честность в аргументах.

— Нас многое может разделять, но мы всегда с удовольствием встречались с вами, — добавил он.

Это не было лестью — профессор никогда не прибегал к такой недостойной форме общения.

Широко распространенной чертой характера поляков является их юмор, склонность к иронии и известному скепсису в отношениях с другими. У многих мы встречали чрезмерное самомнение, убежденность в том, что только «моя личная позиция самая правильная, справедливая, умная». Не случайно бывший секретарь ЦК ПОРП М.Ожеховский в июне 1982 года заметил: «Наверняка в тезисе: „В Польше каждый является врачом, адвокатом и историком“ — заключается много иронии и в то же самое время много правды. Каждый поляк считает, что он лучше всех знает нашу историю».

Эта черта сильно сказывалась прежде всего на среднем уровне руководящего состава, готового «к любым постам и должностям». Какой бы рядовой пост ни занимал такой поляк, если бы ему предложили вдруг стать премьером, он, как правило, дал бы согласие. Именно таким людям свойственно неприятие критики, поэтому прямо высказывать критические оценки их действий считается нежелательным. Мне, например, щадя самолюбие таких людей, приходилось облекать свои дружеские замечания в форму критики собственного опыта («моя прошлая ошибка», «мой неудачный ход» и так далее).

Нередко приходилось сталкиваться и с претензиями на первенство буквально во всем. По всеобщему убеждению поляков, нельзя было ставить Польшу на второе место в содружестве. В социалистическом содружестве они были не «вторыми» после СССР, а «первыми союзниками Советского Союза».

Помню бурную реакцию польских коллег на всех уровнях на решение Москвы пригласить в первый совместный космический полет не польского, а чехословацкого космонавта. Делались различные «заходы», в том числе и на самом высоком уровне, чтобы изменить это решение.

Кто хоть немного пожил среди поляков, не мог не отметить их откровенное недоверие к собственным властям (любым и отнюдь не только социалистическим). С другой стороны, они проявляют исключительную доверчивость к любой критике в адрес своих властей, особенно если она исходит извне, например, от различных пропагандистских органов Запада. Именно это подчеркивал упомянутый уже мной Ожеховский, говоря о чертах национального характера и политической культуры, которые присущи значительной части поляков. «Существует, — писал он, — исторически сформировавшееся недоверие к официальным средствам массовой информации… Поэтому общество легко воспринимает определенные мифы и стереотипы, которые пропагандировались вне официальных каналов информации».

Наши друзья объясняли это явление как результат исторически сложившегося отношения к любым властям, предававшим интересы народа в прошлом.

В работе с польскими коллегами приходилось учитывать и такие исторически сложившиеся предубеждения, как недоверие и нелюбовь к немцам, в известной мере пренебрежительное отношение к малочисленным народам Болгарии, Монголии, Кубы, настороженность по отношению к соседям, например Чехословакии.

Говоря о некоторых национальных чертах поляков, могу с чистой совестью подвести такой итог. Мне с женой и коллега ми выпало трудное счастье работать бок о бок с храбрыми, смелыми и гостеприимными людьми, с народом, знающим себе цену и вносящим достойный вклад в мировую цивилизацию.

Нравы, обычаи, культура этого народа близки нам, и эта общность скрашивала нам с Клавдией Ивановной длительный отрыв от родного дома. В Польше мы скучали главным образом по родным и близким, но поддаваться скуке нам не давали многочисленные польские друзья и, конечно же, не позволяли бурно развивавшиеся в стране события.

Отметив свое семидесятилетие в Варшаве, осенью 1984 года я возвратился на Родину.

Завершая рассказ о польском периоде моей карьеры, хочу, хотя бы коротко, коснуться того, что происходило в то время в Центре, кто и почему оказался там у руля.

За двенадцать лет сменились три председателя Комитета государственной безопасности — Ю.В. Андропов, В.В.Федорчук и В.М.Чебриков.

Начиная с моего прибытия в Польшу в конце апреля 1973 года и включая время наиболее острого развития кризиса 1980-1983 годов во главе КГБ находился Андропов, и многие кардинальные указания по работе я получал непосредственно от него. В эти годы авторитет руководителя КГБ и видного политического деятеля значительно вырос, несмотря на сильное противодействие приближенных Брежнева — Черненко и Суслова.

Позиция Ю.В.Андропова по Польше была в значительной мере определяющей, особенно в кризисные годы. После перехода в мае 1982 года в ЦК КПСС линия Юрия Владимировича в польском вопросе продолжалась в КГБ вплоть до его кончины в феврале 1984 года. И даже некоторое время после этого печального события — фактически до моего отъезда из Польши в октябре.

Надо напомнить, что приход Андропова в КГБ в 1967 году был следствием острой борьбы в высших эшелонах власти. Об этом свидетельствует не только сам факт, но и то, как был смещен Семичастный с этого важного поста. Мои знакомые из Управления правительственной охраны рассказывали, что после ухода Шелепина Семичастный продолжал поддерживать с ним самую тесную связь и, видимо, получал «полезные» советы. При одной, оказавшейся, как выяснилось впоследствии, последней встрече на объекте КГБ Семичастный и Шелепин прогуливались в сопровождении офицера охраны. Увлеченные беседой на свежем воздухе, где наверняка не было подслушивающих устройств, единомышленники дали волю своим истинным чувствам и договорились, что «пора заменить старперов в руководстве партии и страны и выдвинуть новых людей, в первую очередь нас, молодых и способных».

Собеседники, распалившись, забыли, что около них находился офицер охраны, который обладал натренированным слухом.

А может быть, считали его преданным им человеком. Но ошиблись: тот после дежурства немедленно доложил куда следует об услышанном. Последствия не заставили себя долго ждать. Через несколько дней — это было 14 октября 1967 года — Семичастного освободили от должности председателя КГБ, которую занял Андропов, а Шелепин заскользил вниз по политической лестнице и выпал из «тележки».

Но генеральный секретарь ЦК КПСС Брежнев не доверял полностью и новому шефу государственной безопасности. Для контроля он приставил к Андропову в качестве первых заместителей двух своих верных людей — Г.К.Цинева и С.К.Цвигуна. Андропов понимал, что оба они ни по своим деловым, ни по личным качествам никак не соответствовали тем высоким постам, на которые были поставлены. Тем более что, будучи ранее руководителями подразделений КГБ, они плохо справлялись со своими обязанностями. Но, занимая ведущие позиции, эти клевреты тогдашнего хозяина Кремля прежде всего расставляли своих людей на руководящие должности в структурах Комитета, которые они курировали. И Андропов мало что мог сделать, чтобы противодействовать этому.

Между тем у Юрия Владимировича сложились, по-моему, доверительные отношения с двумя другими ведущими членами политбюро — министром обороны Д.Ф.Устиновым и главой дипломатического ведомства А.А.Громыко. Сужу об этом по одному эпизоду. Однажды на докладе у Андропова мне довелось быть невольным свидетелем его телефонного разговора с Устиновым. Раздался звонок. Председатель снял трубку и тепло поприветствовал министра обороны, назвав его просто по имени — Дмитрием. Меня поразило содержание разговора. Ведь я все слышал, хотя из вежливости сделал вид, что занят своими бумагами. Андропов задал вопрос: что они трое, вместе с Андреем, могут сделать, чтобы прекратить все те безобразия, которые творятся вокруг. Кругом воровство, коррупция, обман. Я чувствовал себя неловко, но выйти без разрешения из кабинета не мог. Юрий Владимирович не обращал на меня никакого внимания и закончил разговор, предложив собраться всем троим и подумать.

Зная о хороших отношениях Андропова с Громыко, что заметно сказывалось на взаимодействии МИД и КГБ, которое до того не отличалось постоянством, я понял: председатель занимал согласованные позиции как с Громыко, так и с Устиновым по широкому кругу вопросов, связанных с руководством страной. Это на моих глазах нашло подтверждение, когда Андропов, принимая в разное время В.Ярузельского и С.Каню, один раз провел встречу с участием Громыко, а другой раз в присутствии Устинова.

Уход Ю.В.Андропова с поста председателя КГБ после пятнадцати лет руководства этим сложным ведомством показал, как Брежнев стремился сохранить за собой полный контроль над органами госбезопасности и помешать нашему прежнему шефу уже на новом посту в качестве секретаря ЦК КПСС использовать их в борьбе за власть.

В КГБ пришел новый председатель — В.В.Федорчук. На значение этого малозаметного руководящего работника на такой высокий пост никак нельзя было назвать нормальным явлением.

Мне рассказывали, как это произошло.

Когда Андропова избрали секретарем ЦК КПСС, он пришел к Брежневу с предложением назначить председателем Комитета его первого заместителя В.М.Чебрикова. Генеральный секретарь ответил, что решение уже принято и госбезопасность возглавит В.В.Федорчук, до этого начальник Третьего управления КГБ — военной контрразведки.

Юрию Владимировичу не оставалось ничего другого, как принять к сведению заявление Брежнева. Этому, как стало потом известно, предшествовал разговор кремлевского лидера с Циневым. Брежнев предложил ему стать председателем. Выразив благодарность за доверие и сославшись на возраст — ему уже перевалило за семьдесят, — Цинев отказался и назвал человека помоложе, своего бывшего заместителя по управлению военной контрразведки Федорчука. Рекомендация «своего человека» была принята. А кандидатуру Чебрикова Цинев не поддержал, так как давно уже рассматривал его как своего соперника.

Деятельность в роли председателя КГБ Федорчук начал с наведения порядка в части внешнего облика сотрудников и соблюдения формальной воинской дисциплины. Занялся, так сказать, шагистикой, которая, как известно, никак не способствует повышению качества и эффективности разведки и контршпионажа. Профессионал, ранее занимавшийся только проблемами военной контрразведки, он мало что мог привнести нового в работу КГБ, но военные порядки знал хорошо и любил, поэтому и начал с них. Так в комитете стала ужесточаться военная дисциплина, переходившая в солдафонство.

К счастью, Федорчук правил на Лубянке недолго. Как только после смерти Брежнева в ноябре 1982 года новым генеральным секретарем ЦК КПСС был избран Андропов, он сразу же освободил КГБ от неудачного председателя и перевел его в МВД. А во главе Комитета госбезопасности поставил Чебрикова.