Операция «Снег»

Дело о «советском шпионаже», начатое на основании показаний Гузенко, разворачивалось властями по подсказке специальных служб Вашингтона таким образом, чтобы не только нанести максимальный ущерб нашим позициям в Канаде, перспективам развития отношений с этой страной, но и ударить по прогрессивным силам как в Канаде, так и в Англии и США.

В феврале 1946 года была создана так называемая «королевская комиссия» по расследованию дел о шпионаже по показаниям Гузенко. Однако еще до того, как она приступила к работе, 4 февраля американский журналист Дрю Пирсон вы ступил по радио с сообщением, что премьер-министр Канады Маккензи Кинг докладывал президенту Трумэну о «канадском шпионаже». По всем данным, это была целенаправленная «утечка информации» для американской администрации, заинтересованной в развязывании широкомасштабной антисоветской кампании.

«Дело Гузенко» получило сильный импульс. В Канаде реакция развернула «охоту за ведьмами» по примеру США. Политические взгляды отдельных лиц стали поводом для увольнений, отказа от приема на государственную службу.

Доклад «королевской комиссии» был представлен в июле 1946 года, а материалы, полученные ею в ходе следствия, опубликованы только в 1981 году — тридцать пять лет спустя.

С 1 по 13 февраля 1946 года комиссия заседала при закрытых дверях, а 15-го были арестованы двенадцать человек. Тогда же премьер-министр выступил с первым публичным заявлением.

Через пять дней, 20 февраля 1946 года, Советское информбюро заявило: проведенным расследованием установлено, что некоторые сотрудники советского военного атташата в Канаде получали от канадских граждан, с которыми они были знакомы, определенную информацию, которая, однако, не представляла большого интереса для советских организаций. Далее в заявлении отмечалось, что большая часть полученных материалов была почерпнута из открытых работ по радарам и атомной энергии. Сообщалось, что полковник Заботин отозван за неправильное поведение и что советский посол и другие сотрудники посольства никакого отношения к этому делу не имели.

В ходе судебных процессов из всех названных Гузенко двадцати обвиняемых только десять человек были признаны в той или иной мере виновными, а с остальных сняты какие-либо подозрения.

А как обстояло дело с осужденными? Приведу лишь один пример.

Гузенко назвал среди «шпионов» канадского профессора Буайе. Как консул, я встречался с ученым, когда он посещал советское посольство. У него был серьезный повод: он делом хотел помочь нашему народу, несшему основную тяжесть в борьбе против гитлеровской Германии. Буайе изобрел новое, очень эффективное взрывчатое вещество, взятое на вооружение западными союзниками. Узнав через военного атташе, что его изобретение не передано Красной Армии, он стал добиваться, чтобы это было сделано канадскими властями. Но встретил сопротивление местных бюрократов. Тогда ученый проявил инициативу и сам предоставил нам необходимые сведения для производства взрывчатки. Причем он не делал никакого секрета из своего поступка, считая его патриотическим, в чем его поддерживали коллеги-ученые. Беда Буайе со стояла в том, что через руки шифровальщика Гузенко прошло в Центр сообщение о подарке, который профессор сделал Красной Армии.

Не сомневаюсь, что сам факт глубоко патриотического поступка ученого должен был бы заставить менее тенденциозно настроенных судей снять с него любые подозрения, но они предпочли рассматривать это событие глазами Гузенко. Между тем множество объективных людей в Канаде одобрили поступок Буайе, способствовавший ускорению победы над общим врагом человечества — нацизмом. Нечто подобное произошло и с некоторыми другими обвиняемыми.

Несмотря на шумную антисоветскую кампанию, канадская общественность в своем большинстве не поверила клеветническим измышлениям Гузенко. Проведенный перед судебными процессами опрос общественного мнения показал, что 51 процент канадских граждан высказались в пользу СССР и лишь 27 процентов поддались антисоветской пропаганде. Это как раз и пугало реакцию. К тому же расследование «королевской комиссии» проводилось, как свидетельствовала канадская пресса, с грубыми нарушениями прав человека. «Свидетели», под которыми значились обвиненные Гузенко канадцы, привлекались к показаниям насильно, после предварительного содержания в одиночном заключении в течение четырех-пяти недель, на их допросы не допускались защитники.

Сам премьер-министр Маккензи Кинг вынужден был отметить нарушения гражданских свобод и содержание обвиняемых длительное время под стражей без предъявления обвинений. Но в тот период эта сторона «дела Гузенко» всячески замалчивалась.

Конечно, среди канадского населения, в своем подавляющем большинстве симпатизировавшего нашему народу, были злобные враги Советского Союза. Впрочем, и не только нашей страны, но и самого демократического общества, в котором они жили.

Не случайно многие пособники фашистов, военные преступники, бежавшие от справедливого возмездия после разгрома гитлеровской Германии, нашли укрытие в Стране кленового листа.

Мне пришлось вплотную соприкоснуться с проблемами противодействия деятельности немецких специальных служб во время Великой Отечественной войны на территории Канады и с ее территории против нас. С началом второй мировой войны спецслужбы союзников развернули в Канаде подготовку агентуры из числа бывших жителей Европы для заброски в тыл немецким войскам, на оккупированные гитлеровцами территории. Нашлось немало добровольцев среди выходцев из России, Польши, Чехословакии, Болгарии, Югославии. Были они и в довольно многочисленной немецкой колонии.

Об этом стало известно нам; знала об этой деятельности союзников и немецкая разведка. Она была крайне заинтересована в проникновении своей агентуры в центры обучения добровольцев. И принимала соответствующие меры. Эти происки нацистской секретной службы представляли опасность для западных союзников, а с началом Великой Отечественной войны и для нас.

С продвижением гитлеровцев на Восточном фронте и захватом ими советских территорий такие перевербованные немцами и внедренные ими агенты могли действовать на оккупированных советских землях. А после освобождения этих районов они оставались на важных объектах в нашем тылу. Поэтому мы активно занимались противодействием этой подрывной деятельности нацистской агентуры в Канаде.

Другая немаловажная сторона нашего интереса к подготовке союзниками кадров состояла в том, что создавалась реальная возможность продвижения агентов по этим каналам в их спецслужбы. Такая перспектива была тем более реальной, что созданное в 1942 году Управление стратегических служб, как нам стало известно, зачисляло в свой аппарат наиболее способных агентов. Скажу только, что наши усилия не прошли даром. А если учесть, что значительное число кадров УСС в последующем, при создании ЦРУ, перешло на работу в это важное разведывательное ведомство США и другие спецслужбы, то станет ясно, что игра стоила свеч.

Проводя эту работу во время Великой Отечественной войны, мы ни в коем случае не нарушали суверенитета Канады, стремились избежать каких-либо действий наших агентов, которые могли быть истолкованы в этом смысле.

Именно поэтому, как бы ни чернил Гузенко наших военных коллег, все, что они делали, было направлено исключительно на дело скорейшей победы над нашим общим с Канадой врагом — гитлеровской Германией. И изменнику это было хорошо известно. Не случайно уже после победы он выкрал тенденциозно подобранные материалы, которые можно было бы трактовать по-иному.

Завершая страницы самых неприятных для меня воспоминаний о канадском периоде разведывательной работы, хочу коснуться того, как сложилась дальнейшая судьба Гузенко.

Через двадцать лет после измены, в июле 1965 года, канадская газета «Оттава джорнэл» выступила со статьей о «плачевной судьбе Гузенко». Он оказался полным банкротом, моральной развалиной. Он не мог вести какие-либо дела, изучать иностранный язык, не мог что-либо делать кроме того, как бояться, бояться и бояться. Поистине, как говорил Сенека, «преступник может иногда избежать наказания, но не страха перед ним».

«Ситуация вокруг Гузенко такова, — писала далее та же га зета, — что премьер-министр, министр юстиции и другие канадские деятели заняты более важными делами, чтобы уделять внимание жалобам несчастной жены человека, который спас свободный мир от катастрофы». Если отбросить ложный пафос газеты, то становится видна ничтожность этого «клерка-изменника», от которого отвернулись не только канадское общество, но и сами канадские власти. Недаром каждый раз, когда реакция поднимала на щит его затасканное имя, а он, паразитируя на антисоветизме, заявлял о своих претензиях, в редакции канадских газет сыпались многочисленные письма читателей, возмущавшихся поддержкой изменника.

Однако реакционные круги регулярно, примерно раз в четыре года, поднимали на страницах прессы шумную кампанию шпиономании, используя для этого очередную провокацию контрразведки и вытаскивая на свет Божий «дело Гузенко». Так было и в 1965-1966 годах, когда королевская конная полиция (контрразведка), спровоцировав так называе мое «дело Спенсера», а затем «дело Герды Мусинджер», вызвала бурный скандал в парламенте, чуть не завершившийся отставкой правительства либералов. В своих неуемных поисках советских «шпионов реакционеры дошли до обвинений бывшего консервативного премьер-министра Дифенбейкера и одного из его министров, якобы связанного с Гердой Мусинджер, подозревавшейся в связи с разведкой ГДР. По поводу этого шумного скандала газета „Телеграмм“ сообщала в мае 1966 года из Нью-Йорка, что „дело Мусинджер“, возможно, превзошло все другие канадские дела со времен войны 1812 года, которым уделила внимание американская пресса. Настолько вздорными были обвинения в адрес Советского Союза, что на них даже откликнулся известный американский фельетонист Aрт Бухвальд. В своем фельетоне он едко высмеял „сексуальный скандал“, поднятый в канадском парламенте вокруг „дела Герды Мусинджер“. „Теперь, — писал Бухвальд, — Канада встала в один ряд с великими державами, такими как Англия, в которой был скандал с «делом Профьюмо“[25], и США с их «делом Бейкера».

Не прошли эти факты и мимо советской прессы. В декабре 1965 года в статье «С поводырем из ЦРУ» «Известия» обратили внимание мировой общественности на то, как США стремились распространить антисоветскую кампанию на другие страны, в частности и на Канаду. В статье отмечалось также, что во время строительства здания посольства СССР в Оттаве канадские спецорганы под руководством советников из ЦРУ вмонтировали в его стены присланные из США микрофоны для подслушивания.

Канадские власти отрицали это, но П.Райт[26] в книге «Ловец шпионов» описал участие английских спецслужб в установке микрофонов в советском посольстве. По его словам, выяснив через Гузенко расположение служебных комнат резидентов политической и военной разведок, контрразведчики заложили подслушивающую технику. В этом конкретном случае усилия канадцев, сокрушается Райт, пропали даром. Наши службы обезвредили технику противника, а когда сочли это целесообразным, продемонстрировали ее канадской общественности. Впечатление было потрясающим. Западные спецслужбы стали подозревать, что у них произошла утечка информации. Они не допускали и мысли, что у нас есть новейшие средства обнаружения подслушивающей техники, так как сами тогда еще не имели таких возможностей. Замечу, кстати, что эта операция, которая, по словам Райта, получила кодовое название «Земляной червь», шаблонно повторяла ранее проведенную в Австралии. Там другой изменник, резидент внешней разведки КГБ в Канберре Владимир Петров, перебежавший в 1954 году на сторону ЦРУ, подсказал, где должны быть вмонтированы «жучки». Но и тогда мы обвели противника, заставив его впустую тратить деньги и время.

Конечно же, как разведчик, я понимал, что до тех пор, пока существуют и действуют силы, которые видят в США «устроителя мирового порядка», мы должны оставаться бдительными и следить за развитием событий. Но следить вовсе не значит вмешиваться во внутренние дела страны, в чем, однако, американская разведка, даже в государствах, образовавшихся на территории бывшего СССР, себя пока не намерена ограничивать. Что касается российско-канадской дружбы, то опасность для нее состоит как раз в том, что специальные службы союзников Канады всячески подталкивают канадскую контрразведку на опасное взаимодействие в так называемых тайных операциях.

Итак, еще в 1965 году Гузенко использовался как «эксперт» по делам «советского шпионажа», хотя и с сомнительными результатами. Да другого и нельзя было ожидать. П.Райт писал, что на запрос английской разведки в середине 60-х годов о возможности повторного собеседования с Гузенко по интересовавшим ее проблемам канадцы ответили, что «у них есть сложные проблемы с Гузенко из-за его алкоголизма и постоянного требования денег».

Как показывает анализ ряда дел изменников, судьбу Гузенко разделило большинство предателей. Интересно, что бывший английский разведчик Чепмен Пинчер в книге «Их ремесло — предательство» приходит к заключению, что каждое предательство неизбежно сопровождается отчаянием и депрессией в результате чувства вины и панического страха ожидания возмездия. Изменники, как правило, пытаются заглушить алкоголем эти чувства, а нередко дело кончается и самоубийством.

Нельзя не согласиться с Пинчером в том, что чувство неполноценности обуславливает мелкую мстительность большинства перебежчиков по отношению к бывшей Родине.

Руководящий работник ЦРУ Полгар, занимавшийся специально проблемами перебежчиков и ушедший в отставку в 1981 году, говорил, что независимо от ценности информации, которую доставляет перебежчик, он несет с собой также тяжкий груз психологических проблем — одиночество, ощущение потери и незащищенности, физические и эмоциональные срывы, неуверенность в будущем.

Выступавший на этом слушании в качестве свидетеля, изменивший своей родине бывший работник чехословацкой разведки Л.Биттман со знанием дела утверждал, что перебежчик знает, что совершил акт измены, и должен преодолеть чувство вины. Если ему это не удается, он становится кандидатом в самоубийцы, алкоголиком, наркоманом или в конце концов может решить вернуться на родину, что, конечно, является психологической формой суицида.

Пример Гузенко — подтверждение правильности этих выводов. После почти тридцати шести лет постоянного страха за свою жизнь он внезапно умер в июне 1982 года. Его смерть, как писали газеты, «похожая на естественную, была в определенном смысле такой же таинственной, как и его жизнь с сентября 1945 года».

Летом 1946 года из канцелярии премьер-министра Маккензи Кинга раздался телефонный звонок в посольство СССР в Оттаве. Глава правительства приглашал поверенного в делах Н.Д.Белохвостикова на прием. На вопрос поверенного, какой может быть причина приглашения, я однозначно ответил, что речь пойдет об объявлении меня и еще ряда сотрудников посольства «персонами нон грата», и предложил Белохвостикову взять меня к премьеру в качестве переводчика.

Из этого визита, завершавшего мою командировку в Канаду, сохранилось в памяти что-то вроде смущения и растерянности премьера в первые мгновения нашего появления. Чтобы разрядить атмосферу, Белохвостиков пояснил, представляя меня, что, так как он испытывает затруднения в языке, его сопровождает первый секретарь.

Премьер объяснил, что его правительство не желает ничем омрачать канадо-советские отношения, но вся пресса выступила с обвинениями в адрес ряда сотрудников посольства, и он не видит иного пути, как удовлетворить требования общественности и объявить о нежелательности дальнейшего пребывания в Канаде этих лиц. Он назвал меня, моего шифровальщика и еще двух дипломатов, сотрудничавших, по утверждению Гузенко, с нашей военной разведкой.

— Канадские власти, — добавил премьер, — ожидают отъезда в течение сорока восьми часов.

При этих словах я с возмущением сказал Белохвостикову, что мало того, что власти ни в чем обвинить меня не могут, но еще и лишают возможности спокойно собраться. И посоветовал: надо добиться, чтобы выдворяемым дали на сборы хотя бы неделю. Получив согласие Белохвостикова, я передал эту позицию поверенного в делах, с чем премьер после некоторого раздумья согласился…

Последняя неделя в Канаде. Теперь уже десятки моих личных друзей звонили из разных уголков страны, прощаясь и заверяя, что не верят в выдвигаемые против нас обвинения. Это было настоящей наградой за четыре года общения с канадцами.

За это время в нашей семье произошли радостные перемены. В 1943 году родился сын Александр. Его появление скрасило нашу беспокойную жизнь вдали от Родины. Каждую свободную минуту я стремился проводить вместе с сыном. Естественно, рядом с большой радостью возникли и новые заботы.

Клавдия Ивановна была в резидентуре единственной машинисткой и секретарем. Решили прибегнуть к помощи няни. Сначала появилась пожилая женщина, полька по происхождению, очень заботливая, но изъяснявшаяся на каком-то странном польско-английском языке. Так, она говорила: «Заклозувайте виндову щеку, а то ребенок захорует»[27]. Поскольку Саша рос и перенимал такую речь, пришлось с няней расстаться. Нам помогли найти более молодую и, что важнее, образованную канадку. Под ее руководством ребенок стал быстро набирать английские слова и, к нашему удивлению и радости, вскоре заговорил сразу на двух языках — на русском с нами и на английском с няней. Что поражало с самого начала и до отъезда, когда Саше было уже три года, он твердо знал, к кому на каком языке обращаться.

Развитию его английской речи способствовало и то обстоятельство, что на втором этаже нашего особняка в Оттаве проживала супружеская пара пожилых канадцев, которые привязались к нашему сыну и охотно проводили с ним время.

Когда Александр подрос, я стал брать мальчика в свои поездки по окрестностям столицы. Весной 1945 года я решил показать Клавдии Ивановне Ниагарский водопад, где сам был лишь однажды проездом в США.

Вместе с Сашей мы отправились с утра пораньше. Нам пред стояло проехать 750 километров до городка Ниагара-Фолс, где уже все благоухало цветами, хотя в столице снег еще не стаял. Погода выдалась замечательная. Водопад, к которому мы подъехали что-то около полудня, выглядел величественно, особенно в солнечном сиянии, окрашивавшем всеми цветами радуги водяные брызги.

Мы захватили с собой недавно приобретенный киноаппарат фирмы «Кодак», который и зафиксировал все красоты этого чуда природы. На его фоне красовались мама с сыном. Особенно эффектны кадры, когда они отважились пересечь водопад по висячему мосту. Этот фильм сохранился до сих пор. Мы часто его просматривали, и это доставляло нам огромное удовольствие, возвращая в годы нашей молодости.

Осматривая водопад, я обратил внимание на существовавший в его районе облегченный режим пересечения канадо-американской границы. Дело в том, что одна сторона берега при надлежит Канаде, а другая — США. Зрителям разрешается беспрепятственно переходить с одной стороны на другую. Впоследствии этим обстоятельством мы пользовались в разведывательных целях.

Обратный путь из Канады в Советский Союз глубоко не отложился в моей памяти. Я находился в каком-то расслабленном состоянии. Видимо, сказалось непрерывное напряжение, в котором я пребывал после измены Гузенко. На мне тяжким грузом лежала ответственность за безопасность дипломатической миссии, ее сотрудников и членов их семей. А в пути я душевно и физически отдыхал, хотя мысль о «деле Гузенко» продолжала тревожить меня: как Центр отнесется ко всей этой истории? И все же сейчас я был простым пассажиром грузопассажирского судна, шедшего из Нью-Йорка в Ленинград с заходом в Южную Америку.

В колумбийском порту Баранкилья мы приняли экзотический груз — бананы для ленинградцев, отвыкших за время изнурительной войны и голодной блокады от заморского лакомства. Наше возвращение было вдвойне приятно, будто мы сами доставляли гостинцы многострадальному городу на Неве…

В Москве у нас не было квартиры, и я не питал иллюзий относительно возможности ее получения. Нам еще долго пришлось ютиться у родственников. Мы устроились у сестры Клавдии Ивановны Анастасии Ивановны Гусевой, занимавшей с мужем, полковником в отставке, двадцатиметровую комнату в коммунальной квартире на Котельнической набережной. Там мы и жили в одной комнате около года — их двое и нас трое. Однако это не удручало, мы были уверены, что в перспективе устроимся более основательно. Действительно, поскитавшись еще несколько лет по чужим квартирам, мы в 1949 году получили собственные две небольшие комнаты в коммунальной квартире на Песчаной улице. Отдельную трехкомнатную квартиру на проспекте Мира нам дали (уже на четверых) только в 1956 году.

Глава 4. Отстойник делу не помеха

Когда после возвращения из Канады я пришел на службу, мало кто проявил интерес к делам оттавской резидентуры. Спрашивали больше об обстоятельствах измены Гузенко — все-таки очень шумное дело, но и тут мало кого интересовало мое мнение. Первоначально такое отношение мне показалось следствием возможной негативной оценки результатов работы в Канаде. Но вскоре я столкнулся с явлением, которое не могло не поразить. И понял — дело не во мне.

По коридорам штаб-квартиры внешней разведки бродили десятка полтора таких же «возвращенцев» из долгосрочных командировок. Некоторые уже «нагуляли» сотни километро-дней, не ведая своей дальнейшей судьбы. Центр жил какой-то особой жизнью, установившийся ритм которой наше появление вроде бы нарушало. От нас отмахивались. Это не только обижало. Было очевидно, что такая практика обедняет разведку, вместо того чтобы обогащать ее свежим опытом, пусть не всегда положительным, но бесспорно полезным для тех, кто руководил закордонной «периферией».

Встречал я среди вернувшихся многих товарищей, с которыми служил в штабе внешней разведки до отъезда. Мы вспоминали, что в предвоенные и первые военные годы как-то по-другому смотрели на тех, кто уже побывал на «переднем крае», по-хорошему завидовали им.

Выяснив, что постоянный участок работы получить сразу не удастся, и не желая бездельничать, я попросил дать мне любое временное занятие. В информационном отделе предложили обрабатывать залежи материалов, поступивших с Американского континента в годы войны. Получив разрешение привлечь к этой работе жену, которая печатала на пишущей машинке, мы засели за работу.

Предстояло разобрать многие сотни пачек фотокопий документов различных ведомств США, добывавшихся, что называется, в поте лица и с огромным риском в основном нелегальной резидентурой Рида и частично легальной В.М.Зарубина. Так, мне пришлось соприкоснуться с результатами многотрудной работы этих двух замечательных разведчиков. Вот когда я почувствовал всю сложность организации разведывательной работы с нелегальных позиций, искусство руководства ценными агентами, способными добывать важные документальные материалы.

Беря в руки очередную фотокопию, я мог представить себе, как агент, назовем его «Икс», приносил Риду секретный документ, скажем, Управления стратегических служб США объемом в 300-400 страниц с анализом состояния экономических ресурсов Германии. Как Рид брал документ, мчался на конспиративную квартиру, фотографировал его сам или с помощью Веры. Получалось 10-15 непроявленных пленок. Как через несколько часов документ возвращался источнику с краткими инструкциями о том, что нас интересует на будущее. И так всю неделю. От нескольких источников набиралось 50-70 таких непроявленных пленок. Этот «багаж», упакованный в чемоданчик, резидент или его связник передавал по специальному каналу связи в легальную резидентуру. В условиях строгой конспирации военного времени у легального резидента не было достаточно ни возможностей, ни времени, чтобы проявить фотопленки и изучить полученные данные. «Багаж» направлялся в Центр. Там же сотрудники, не зная содержания полученной почты, проявляли пленки обычным порядком, не спеша. В результате материалы становились «несрочными» и оседали в «запасниках».

Мы обработали с Клавдией Ивановной несколько тысяч документов, просматривая пачку за пачкой пленки на английском или французском языке, я отбирал те, которые, на мой взгляд, заслуживали полного перевода, а по остальным диктовал краткие аннотации с предложением, как можно было бы использовать данную информацию. По ряду материалов были подготовлены спецсообщения для различных государственных инстанций или для других подразделений нашего министерства.

Помнится, что однажды я натолкнулся на несколько документов спецслужб западных союзников, где сообщалось о выявленных ими немецких шпионах, сумевших внедриться в советские внешнеполитические и экономические организации. Судите сами, какую огромную ценность они представляли, мы немедленно перевели их и послали в контрразведывательное управление. А ведь это нужно было сделать давным-давно. И невольно подумалось, как из-за нашей неорганизованности немецкие агенты получили возможность столь долго действовать против нас.

Наконец меня назначили на должность начальника отделения американо-английского отдела Информационной службы. При оформлении в отделе кадров вдруг узнал, что я вовсе не майор, как мне сообщили в свое время в Канаду, да еще с поздравлениями по случаю присвоения очередного звания, а по-прежнему числюсь капитаном. Естественно, я попросил объяснений, и мне сказали, что при подготовке тогдашнего приказа произошла ошибка: меня не внесли в список представленных к очередному званию. Извинились и обещали при первой же возможности ошибку исправить, что и было в скором времени сделано.

Возвратился из США В.М.Зарубин. Возник вопрос о работе в разведывательном аппарате его жены Елизаветы Юльевны. Руководство инфослужбы от имени начальника разведки обратилось ко мне с просьбой согласиться временно стать заместителем начальника отделения. На мое место нужно было определить Е.Ю.Зарубину. Меня заверили, что максимум через несколько месяцев я буду восстановлен в прежней должности. Человек более тщеславный счел бы такое предложение за оскорбление, но я, слава Богу, не страдал такой болезнью и согласился уступить место Елизавете Юльевне, тем более что уважал ее как человека и ценил как опытную разведчицу. Работать с ней было одно удовольствие. Она свободно владела пятью иностранными языками, хорошо знала не только США, где проработала четыре года, но и многие страны Европы, в том числе и фашистскую Германию, где ей довелось быть совместно с Василием Михайловичем на нелегальной работе. Она делилась со мной своим большим опытом, рассказывала о рискованных и опасных ситуациях, из которых ей с супругом приходилось выкручиваться.

Хочу заметить, что на моих путях и перепутьях в разведке встречались разные люди. Когда в начале 1947 года я еще корпел над обработкой информационных «залежей» времен войны, в Первом управлении состоялось собрание актива. Обсуждались итоги работы за прошедший год и предстоявшие задачи. Начальником внешней разведки уже был П.В.Федотов, занимавший до недавнего времени пост руководителя Второго управления (службы контршпионажа). После его доклада на трибуне появилась дама, занимавшая одну из руководящих должностей информационно-аналитического подразделения. Среди прочих вопросов, которые излагались ею с большим апломбом, она взялась оценивать деятельность внешней разведки за рубежом, где сама, кстати, работала мало. И тут я, один из многих малозаметных рядовых участников собрания, превратился в фигуру, оказавшуюся в центре внимания. Руководящая дама заявила, что «такие работники заваливают работу в резидентурах, бездельничают, допускают грубые ошибки, ведущие к серьезным провалам». Она явно намекала на «дело Гузенко».

Подобное безапелляционное заявление человека, не посвященного в разведывательные дела по американской и канадской линиям, не знающего сути истории изменника Гузенко, могло создать ложное впечатление о моей роли в ней. Это меня до крайности возмутило, и я тут же попросил слова. Начал не с опровержения заявления моей оппонентки, а с резкой критики ненормального отношения к возвращающимся из-за границы разведчикам, имея в виду не себя лично, а многих своих товарищей. В коридорах внешней разведки, говорил я, бродят без дела десятки «ПБМ» (так этот контингент разведчиков окрестил себя), и никто даже не пытается выслушать их. Им месяцами не определяют конкретные участки работы, где они могли бы приносить пользу, применить практический опыт, полученный за кордоном.

При упоминании «ПБМ» П.В.Федотов, сидевший в президиуме, стал интересоваться у соседей, что означает эта аббревиатура? Услыхав его вопрос, я сказал, что с удовольствием расшифрую ему это сокращение, широко известное в разведке, если Петр Васильевич найдет возможным принять меня.

Далее я высказал возмущение демагогическим выступлением руководящей дамы, берущейся «судить выше сапога». Что же касается «безделья» за границей, то хотел бы сказать, что в такой «бездельной» обстановке за кордоном наши разведчики добывают с риском секретные сведения, а некоторые работники из информационно-аналитической службы Центра, вроде этой дамы, сваливают их в шкафы на долгие месяцы и годы. И это не голословное заявление, сообщил я собранию. Сразу же после возвращения я занялся обработкой ценных разведывательных материалов, скопившихся в «запасниках» информационно-аналитической службы, которые на протяжении войны добывали нелегалы. И среди этих «завалов» оказались документы, требовавшие срочных решений, в том числе данные о немецких агентах, внедренных в советские учреждения. Во время перерыва Федотов просил передать, что примет меня на следующий день. Утром я был у него. Он сказал, что ему понятно мое настроение. Когда я расшифровал ему «ПБМ» — «по башке метелкой», — генерал сказал, что уже распорядился навести порядок и дал указание отделу кадров срочно рассмотреть вопросы, касающиеся этой категории сотрудников, так, что бы никто не остался неустроенным и каждому было оказано необходимое внимание. Что касается меня, то руководство не имеет ко мне никаких претензий и в ближайшие дни я получу постоянную работу. Действительно, вскоре мне предложили место начальника отделения. Моей жене также представили штатное занятие.