В апреле 1964 года в тюрьме они узнали радостную весть: вышел на свободу их руководитель Бен. Крогеры не сомневались, что недалек и их час. В истории советской внешней разведки еще не было случая, чтобы наш разведчик полностью отбыл наказание, определенное ему судом. Так произошло и с ними. В связи с требованиями американцев передать их ФБР Крогеры утверждали, что давно отказались от американского гражданства и являются гражданами Польши. В подтверждение этой легенды переписка с ними велась с польской территории.

25 июля 1969 года Крогеры узнали о предстоявшем освобождении. Примечательно, что Питер пользовался в тюрьме таким уважением, что все заключенные, находившиеся вместе с ним, устроили ему торжественные проводы.

— Впервые в истории британских тюрем, — рассказывал Питер, — группа заключенных села за банкетный стол под присмотром надзирателя. Это было в воскресенье, 1 сентября 1969 года. Позади меня на стене повесили красный флаг с серпом и молотом, изготовленный одним из узников. Перед каждым лежала красиво написанная карточка с его кличкой, меня заключенные звали «дон Педро», признавая мое старшинство, как это принято в Испании, где я когда-то воевал…

После объявления о предстоявшем выходе Крогеров на свободу один заключенный, убежденный противник коммунизма, сказал Питеру:

— Должен признать, что, несмотря на противоположность наших взглядов, я восхищен той борьбой, которую вела ваша страна, чтобы освободить вас.

Интересна реакция американской печати на конец дела Крогеров. В августе 1969 года, когда стало известно, что британские власти согласились обменять советских разведчиков, в США началась шумная кампания, чтобы помешать этому. На прошлой неделе, писали заокеанские газеты, британское правительство пошло на сделку, которая нарушает правила обмена шпионами. Оно согласилось обменять осужденных русских шпионов Питера и Хелен Крогеров на Джералда Брука, английского учителя, который нарушил советский закон в 1965 году, когда его поймали при контрабандном провозе антисоветской литературы и зашифрованных инструкций по приему радиосигналов в Москве для членов НТС. Русские на этот раз отдали пешку и получили в обмен пару ладей, сетовала американская пресса.

И все же, несмотря на противодействие ЦРУ, обмен состоялся. Англичане получили за Крогеров Д.Брука, эмиссара НТС. В октябре 1969 года Питер и Хелен прибыли в Москву, а примерно через месяц, в конце ноября, им вручили ордена Красного Знамени.

Немного отдохнув, Крогеры в домашней обстановке встретились со многими своими коллегами. Тут были и Конон Трофимович Молодый, и Рудольф Иванович Абель, и сотрудники Центра, которые имели отношение к нашей лондонской резидентуре. Жаль, что мне не довелось в тот вечер быть с ними: я находился в зарубежной командировке.

Хотя в 1969 году Питер и Хелен стали пенсионерами, они не прекратили работу в разведке и сделали немало для подготовки молодых нелегалов. В день своего семидесятилетия Питер был награжден орденом Дружбы народов.

Дело Лонсдейла и Крогеров широко освещалось на Западе. Но авторы статей и книг не без подачи английских и американских спецслужб нередко грешили против истины, расписывая «бесчеловечное отношение» советских властей к вызволенным из неволи разведчикам. Например, Джон Баррон в книге «КГБ сегодня» утверждал, что после возвращения Лонсдейла в Москву с ним обращались плохо и не поручали ответственных дел в разведке. Он, мол, очень нервничал, сильно переживал и в конце концов стал алкоголиком. В результате — тяжелый инсульт и смерть в возрасте сорока семи лет.

В этом лживом, клеветническом пассаже правдой является только преждевременная смерть разведчика. Несчастье случилось во время прогулки с друзьями в лесу, где, к сожалению, трудно было оказать немедленную квалифицированную медицинскую помощь. Кстати, медики утверждают, что он был на следственно предрасположен к такому финалу: его отец тоже умер от инсульта в возрасте сорока восьми лет.

Баррон писал, что Лонсдейл оказался в одиночестве. Но это неправда, Бена окружала молодежь, его очень часто навещали друзья. Многие сотрудники Центра считали за честь знаться с ним. Он бывал у них дома, заходил к ним в служебные помещения. Я готов клятвенно засвидетельствовать, что Лонсдейл никогда не был алкоголиком, об этом же говорят и официальные медицинские документы.

— Зачем же все эти клеветнические домыслы? — спросит читатель.

Думаю, делались они для того, чтобы не только как-то бросить тень на Бена, но и очернить внешнюю разведку. Не случайно многочисленные публикации на Западе под покровом псевдообъективности использовались и используются для принижения успехов нашей разведслужбы, замалчивания ее успешных операций и выпячивания неизбежных в острой борьбе неудач и просчетов. Но не зря говорится, что у лжи короткие ноги. Даже тот же Баррон вынужден признать достоинства многих советских разведчиков-нелегалов и высокую эффективность ряда разведывательных операций Москвы. Он пишет: для того чтобы стать «гражданином западного мира», нашему разведчику требуются неимоверный труд, упорство и глубокое понимание образа мыслей народа и особенностей страны, где ему придется действовать. Мало суметь найти хорошую службу и трудиться так, как это делает, скажем, средний американец, если речь идет о США. Нужно еще настойчиво и целеустремленно выполнять свою главную обязанность — добывать секретную информацию. А это дело, как признает Баррон, полное нервного и физического напряжения. Но непрестанное воздействие стресса не должно понижать уровень мышления и быстроту реакции нелегала. Ему нужны не только физическое здоровье и высокий интеллект, коммуникабельность и способность иметь дело с людьми из любой социальной среды, не только упорство, целеустремленность и смелость, энергичная инициатива и богатое воображение. Требуются, как в данном случае верно уловил Баррон, беспредельная преданность своей стране и народу, готовность посвятить всю свою жизнь делу разведки, а если потребуется, то и умереть за это.

Французские историки Роже Гейзен и Жак де Люне написали в 1970 году книгу «История психологической и тайной войны 1939-1963 годов». Справедливо критикуя деятельность западных разведок в годы второй мировой войны, авторы дают достаточно объективную оценку того, что удалось сделать в этот период советской разведке. Они выступают против тех, кто на основе сообщений о провале отдельных советских разведчиков высказывает сомнения в эффективности всей шпионской службы Кремля. В разведывательном деле — и в этом с авторами трудно не согласиться — большую роль играют случайности, неизбежны провалы, что, однако, не дает оснований для негативной оценки всей деятельности той или иной разведслужбы. Они подчеркивают, что в то время, как западные разведки до 1943 года испытали много неудач, советская разведка в канун войны и в ее ходе добилась «блистательных успехов». Это результат мастерства ее сотрудников, которым в большинстве случаев удавалось уходить из сетей, расставленных контрразведчиками гитлеровской Германии, Англии, Франции, США и других западных государств.

Смело могу подписаться под этим. Ведь тут, по существу, речь идет и о деятельности резидентуры Бена. Английской контрразведке помогла чистая случайность, когда изменник, польский полковник Голеневский, оказался в курсе некоторых данных о Хаутоне. В то же время, несмотря на все усилия британских джеймсбондов, им не удалось выявить и десятой доли деятельности, которую Бен вел в течение более чем пяти лет в туманном Альбионе.

Вот почему провал Бена и Крогеров мы рассматривали не только и не столько как горькое поражение, но и как нашу моральную и профессиональную победу над английскими спец службами.

Зёнхен (Сынок). Это первое кодовое имя выдающегося советского разведчика Кима Филби, которое было присвоено ему в 1934 году, когда он стал сотрудничать с нашей службой. За тридцать — подумать только: за долгие три десятка лет непрерывной работы за границей в особых условиях (это, наверно, рекорд в истории всех разведок) он пользовался не одним оперативным псевдонимом. Но нет необходимости перечислять их здесь.

О знаменитом мастере разведывательного дела написано много. Вышла и книга его воспоминаний. И все же мне хоте лось бы рассказать немного о нем. Надеюсь, что мои заметки дополнят портрет нашего большого друга новыми штрихами.

С Филби я впервые встретился в 1963 году, когда он окончательно вернулся в Москву. Нужно было вручить ему советский паспорт, что я и сделал с удовольствием. Встреча была короткой, тем не менее он произвел на меня неизгладимое впечатление. Это был необыкновенно цельный, глубоко эрудированный человек. Мне особенно импонировало то, как он с большим чувством юмора воспринимал, скажем так, некоторые неудобства нашего быта.

Когда мне довелось соприкоснуться с практической деятельностью Филби, я убедился в его замечательных профессиональных качествах. Это произошло в тот период, когда он стал представителем Сикрет интеллидженс сервис в США по связи с ЦРУ и ФБР (октябрь 1949 — июнь 1951 года). Такое везение нечасто выпадает на долю разведки. Для нас же это стало первой возможностью действовать сразу против двух наших тогдашних главных противников — британской и американской спецслужб. Вряд ли стоит напоминать, что за почти два года нахождения на этом посту К.Филби сумел добыть очень много важнейшей информации о деятельности американских спецслужб во взаимодействии с СИС, раскрыл многие сокровенные тайны ЦРУ и частично ФБР, заметно обогатил наше ведомство пониманием методов этих спецслужб. Все это значительно облегчило агентурное проникновение нашей внешней разведки в разведывательное сообщество Вашингтона.

Но еще более важная часть проделанной Филби работы состояла в передаче подробнейшей информации, характеризующей личный состав американской разведки и контрразведки. Особенно ценными оказались исчерпывающие оценки личных качеств и психологических особенностей более двух десятков сотрудников ЦРУ, наиболее перспективных в плане дальнейшего продвижения в этой службе. При этом он не только дал оценку их объективным данным, но и проинформировал о том, как их характеризовал главный контрразведчик ЦРУ Джеймс Энглтон.

Об отношениях Филби с этим опаснейшим для нас противником следует сказать подробнее. Здесь же хочу отметить, что наш замечательный разведчик произвел на меня впечатление как непревзойденный мастер психологического анализа, способный глубоко оценивать людей и их поведение. Изучив данные на выбранных им сотрудников ЦРУ, он пришел к убеждению о возможности их «разработки» с целью дальнейшей вербовки. Филби подобрал возможные пути и средства склонить их к сотрудничеству, но не с нашей внешней разведкой, а с западными спецслужбами, в частности, английской, французской и западногерманской. В отношении двух кандидатов он высказал уверенность, что сам сумеет привлечь их к сотрудничеству с СИС, чем и занялся весьма успешно. Жаль только, что к 1963 году, когда Филби окончательно провалился и вернулся в СССР, эти «агенты СИС» были выведены нами в резерв до лучших времен.

Что касается Энглтона, то в его отношениях с Кимом Филби проявилась необыкновенная способность нашего разведчика вызывать к себе полное доверие как раз со стороны наиболее недоверчивых людей, каким был ловец шпионов № 1. Филби искусно использовал англофильство Энглтона, буквально привязал его к себе и добился того, что у американского контрразведчика не стало секретов от представителя СИС.

Филби характеризовал Энглтона как самого информированного в ЦРУ человека. Он знал все слабые стороны практической деятельности этой службы, все ее наиболее засекреченные источники информации, в том числе и по нашей стране. Полностью доверяя представителю СИС, Энглтон часто советовался с ним по конкретным делам и людям. Иногда нам казалось, что автором переданных в Центр шифровок был не Филби, а главный контрразведчик ЦРУ, так как их текст целиком состоял из информации, полученной от Энглтона.

Когда Филби заподозрили в сотрудничестве с советской разведкой из-за бегства в Москву Маклина и Бёрджеса и в июне 1951 года отозвали в Лондон, Энглтон не поверил этому и защищал своего английского «идола». И лишь спешный отъезд Кима Филби в январе 1963 года в Советский Союз, чтобы избежать ареста, раскрыл глаза Энглтону. Дабы избегнуть обвинений против себя за потерю бдительности, Энглтон сжег все свои записи о встречах и беседах с Филби.

Печальный опыт вызвал у главного контрразведчика ЦРУ тотальное недоверие ко всем и вся, что привело к тому, что в этом ведомстве надолго установилась атмосфера подозрительности и шпиономании. В ней буйно расцвели измышления изменника Голицина, бежавшего в США, о массовом проникновении советских «кротов» в разведывательные структуры Вашингтона, Лондона, Бонна и Парижа. Все это было на руку нашей внешней разведке.

Размышляя о роли Филби в истории с Энглтоном, я пришел к выводу, что СИС невольно оказалась нашим лучшим помощником в противоборстве с американской разведкой. Под прикрытием этой британской спецслужбы внешняя разведка успешно проводила операции, направленные против ЦРУ и ФБР, и отнюдь не только в течение 1949-1951 годов.

Живя в Москве, Ким Филби в течение четверти века (он скончался в 1988 году, и прах его покоится в московской земле) был консультантом нашей службы. Он принес неоценимую пользу, способствуя лучшему пониманию внешней разведкой действий и методов как СИС, так и ЦРУ. Советы многоопытного разведчика помогли успешно использовать таких наших агентов, как Прайм, в течение четырнадцати лет верой и правдой служившего нам, или Уокер (у него была группа помощников), от которых мы получали весьма ценную информацию по американским шифрам.

Максимов. Возглавляя резидентуру в США еще до начала второй мировой войны, И.А.Ахмеров выявил в государственном департаменте нескольких многообещающих молодых дипломатов, которые были настроены резко антифашистски. Он поручил своему помощнику Н.М.Бородину познакомиться с одним из них — назовем его кодовым псевдонимом «Двадцать девятый» — н изучить возможности его вербовки.

«Двадцать девятый» работал в латиноамериканском отделе дипломатического ведомства. Руководство очень благосклонно относилось к нему, и особенно заместитель госсекретаря Уоллес. Перед молодым дипломатом раскрывались блестящие перспективы продвижения по службе.

Бородин свел с ним знакомство и сумел завоевать его доверие. Дело в конце концов завершилось вербовкой. «Двадцать девятый» согласился сотрудничать с советской разведкой «до конечной победы над фашизмом». При этом было оговорено, что он ничего не будет делать в ущерб США.

Вплоть до отъезда Ахмерова и Бородина из Соединенных Штатов в конце 1939 года сотрудничество нового агента с нами развивалось успешно. Подписание Кремлем пакта о ненападении с гитлеровской Германией не оттолкнуло его. Он воспринял это как неизбежное зло и без колебаний заверил, что, раз вступив на путь борьбы, с него не сойдет.

«Двадцать девятый» передал нам много ценнейшей информации по Латинской Америке. И не только ту, что поступала из американских дипломатических представительств в регионе. К нему стекались сведения также из военных ведомств, Министерства финансов. Со второй половины 1942 года он получил возможность знакомиться также с информацией из нового разведывательного органа Вашингтона — Управления стратегических служб.

Все эти материалы представляли особый интерес для нас, ибо они свидетельствовали об активизации немецкой агентуры в Латинской Америке, что с учетом стратегических перспектив требовало повышенного внимания к этому региону. Поэтому там мы планировали создать нелегальную резидентуру.

С конца 1939-го по октябрь 1941 года «Двадцать девятый» из-за отъезда Ахмерова и Бородина оставался без связи, но имел задание собирать информацию о деятельности нацистской разведки в Латинской Америке и вообще на Американском континенте, а также данные об общеполитической обстановке в регионе, влиянии там Германии, позициях и намерениях США

Сразу по возвращении в США Ахмеров уже лично установил контакт с «Двадцать девятым» и стал получать от него исключительно ценные материалы как политического характера, так и оперативного.

Значение этой информации было тем более велико, что к тому времени в Латинской Америке уже вступила в действие нелегальная резидентура под руководством Максимова. Она располагалась в Аргентине, но сфера ее деятельности охватывала весь континент. Эффективность работы резидентуры заметно повысилась с поступлением информации от «Двадцать девятого», в которой на основе посольских депеш и шифротелеграмм анализировалась обстановка в регионе с точки зрения обеспечения интересов США, освещалась активность пронацистских элементов и германской агентуры. Не меньшую важность представляли и сведения об оперативной обстановке в различных странах Латинской Америки.

Чтобы быстро доставлять резидентуре Максимова информацию от «Двадцать девятого», Ахмеров и Зарубин наладили курьерскую связь из США в Аргентину воздушным и морским путем. Все годы она функционировала безотказно.

Эти усилия во многом способствовали успешным операциям возглавлявшейся Максимовым диверсионно-разведывательной сети. С самого начала войны она была нацелена на подрыв коммуникаций, связывавших Германию с Латинской Америкой, на то, чтобы не допустить поставок в Европу сырья, горючего и других стратегических материалов, которые во все больших количествах требовались германской военной машине. Только за два с половиной года (1942-1944) группе Максимова удалось потопить и вывести из строя десятки судов, перевозивших грузы из Буэнос-Айреса в немецкие порты, уничтожить многие портовые склады. Бывали, правда, и неудачи.

Как-то в лаборатории по изготовлению взрывчатых веществ и устройств для нужд диверсионной группы произошел взрыв, серьезно пострадал один из согрудников.

Я должен рассказать более подробно о Максимове — человеке с удивительной судьбой, личности чрезвычайно яркой и неординарной. Теперь это можно сделать.

Его имя и фамилия — Иосиф Ромуальдович Григулевич, но я буду по старой привычке именовать его Максимовым. Он — уроженец Литвы, караим[30]. Во время гражданской войны в Испании сражался в интербригаде, где привлек к себе внимание внешней разведки как смелый, находчивый боевик, уже тогда в совершенстве владевший несколькими иностранными языками, к которым впоследствии добавился еще не один. Там он и был завербован, начал выполнять разведывательные задания.

Личное знакомство с Максимовым у меня состоялось лишь в 1949 году, когда я перешел на работу в нелегальную разведку. Но я знал его заочно по донесениям и тем ориентировкам, которые направлялись ему из США еще в довоенные и первые военные годы.

Когда Максимов после Испании побывал там, объехав, кстати, почти все латиноамериканские страны, его по указанию Берии временно взяли от нас и передали Особому бюро, которое возглавлял П.А.Судоплатов. Это подразделение занималось террористическими и диверсионными актами и замыкалось на наркоме и одном из его заместителей.

Максимова подключили к подготовке первого покушения на Троцкого, совершенного группой Сикейроса[31], но непосредственного участия в террористическом акте не принимал. Из переписки с ним (после того, как он вновь вернулся в распоряжение внешней разведки в 1940 году) мы знали, что его задача состояла в том, чтобы изучить обстановку в Мексике, оценить отношение различных общественно-политических сил в стране к Троцкому. С поручением он справился быстро и успешно. При осуществлении самого теракта его роль сводилась к тому, чтобы стоять, так сказать, «на стреме», наблюдать за обстановкой и предупредить исполнителей, если появится полиция.

Максимов обладал прямо-таки уникальными способностями устанавливать контакты, заводить знакомства с людьми из любой социальной среды. Он лично знал руководящих деятелей практически всех стран Латинской Америки. Общая численность созданной им там нелегальной сети достигала 200 человек, которыми он четко руководил. Только на личной связи у него находилось более 50 агентов и доверенных лиц.

По окончании войны его перебросили в Европу. С нашего согласия Максимов создал для себя очень хорошее, но, прямо скажем, достаточно щекотливое прикрытие. То, каким оно было, я до недавних пор относил к тайнам нашей разведки, которые должны храниться вечно. Но, кажется, сейчас ничто не вечно в нашем мире. Сведения об этом проникли в российскую печать.

Так, в мае и июне 1993 года газета «Известия» опубликовала две статьи: «Шпион по особым поручениям Кремля» и «Несостоявшееся покушение. Как советский агент Макс готовился к террористическому акту против Тито». В них говорилось о том, что Максимов в 1940 году участвовал в неудавшемся покушении на Троцкого, а после войны, прикрываясь должностью костариканского посла в Ватикане, вел разведывательную работу в Западной Европе и по заданию Берии должен был совершить покушение на югославского лидера, вышедшего из подчинения Москве. Второй материал подкреплялся документом из архива Сталина. Это записка МГБ СССР на имя хозяина Кремля (в силу особой секретности ее лично написал от руки один из заместителей тогдашнего министра госбезопасности Игнатьева в единственном экземпляре) с просьбой разрешить подготовку и организацию теракта против Тито с использованием агента-нелегала Макса — И.Р.Григулевича, члена КПСС с 1950 года.

Что ж могу сказать, это был рискованный шаг с точки зрения возможной расшифровки, ибо слишком многие в мире, тем более в Латинской Америке, знали Максимова в совершенно ином качестве. Но цели, которые мы преследовали, риск оправдали. Располагая возможностью выезжать чуть ли не в любую точку земного шара, он неоднократно с успехом выполнял ответственные разведывательные задания.

В конце 1952 года Берия поставил перед руководством разведки, наверное непосредственно перед тогдашним начальником нелегальной службы А.М.Коротковым, вопрос о проведении какой-то особо важной акции. Для ее осуществления требовалось подобрать самого способного нелегала. Выбор пал на Максимова. Представителю нелегальной службы в Вене было поручено провести с ним встречу и сообщить об этом новом задании, не раскрывая его сути и сказав лишь, что оно носит весьма ответственный и рискованный характер и чем-то напоминает ту операцию, к которой он привлекался в Мексике. Одновременно Максимову предложили добиться аккредитации в качестве представителя Коста-Рики в Югославии. Нелегал заверил, что аккредитоваться в Югославии для него не составит особого труда, но к перспективе участвовать в выполнении особого задания отнесся, мягко говоря, без энтузиазма.

Позднее Максимов говорил мне, что категорически отказаться он не мог, особенно памятуя опыт Мексики. Не согласившись тогда принять непосредственное участие в покушении на Троцкого, он сразу же почувствовал недоброжелательное отношение Центра. Преодолеть эту недоброжелательность помогла лишь его исключительно продуктивная деятельность в военное время.

По получении сообщения об аккредитации Максимова в Югославии его срочно вызвали в Москву. Со слов Короткова я понял, что вызов был осуществлен в грубой, категорической форме, без учета возможных последствий для дальнейшей работы нелегала за границей.

В Москве Коротков беседовал с ним с глазу на глаз, и вскоре после этого последовал приказ об увольнении Максимова из разведки. Я неоднократно встречался с ним в тот период и вел его дело. Он достаточно прозрачно дал понять, что ему хотели поручить нечто весьма неприятное и рискованное, но он фактически отказался от задания. После этого Максимов стал серьезно опасаться за свою жизнь.

Я считаю Иосифа Ромуальдовича одним из сильнейших разведчиков-нелегалов на своем участке, терять которого было жаль. Поэтому я попытался узнать у Короткова, в чем причина отказа от его дальнейшего использования. Тот сначала ни чего не хотел говорить, ссылаясь на распоряжение Берии. Но затем из некоторых его высказываний я понял, что верховный шеф госбезопасности поручил ему выяснить, не догадался ли Максимов о конкретном содержании намечавшейся акции. Будь это так, участь его оказалась бы предрешена. Жизнь ему тогда спасло то, что он сообразил: ни в коем случае нельзя показывать, что для него ясна цель поручаемого задания. Впрочем, Максимова, да и никого другого, в нее действительно не посвящали. Лишь теперь, когда недавно была обнаружена записка Берии на имя Сталина с предложением о проведении теракта против руководителя Югославии Иосипа Броз Тито, все стало ясно.

После увольнения из разведки Максимов пережил трудные годы. Но он быстро приспособился к новым условиям. Сказались его талант, неисчерпаемая энергия и колоссальная трудоспособность. Прекрасно зная обстановку в Латинской Америке, разбираясь в хитросплетениях политики Ватикана, обладая незаурядными качествами аналитика, хорошим пером, Максимов — теперь уже Иосиф Ромуальдович Григулевич — без чьей-либо помощи и поддержки достиг немалых высот в науке, стал ведущим советским латиноамериканистом, был избран членом-корреспондентом Академии наук СССР и назначен главным редактором журнала «Общественные науки в Советском Союзе». Им опубликованы многочисленные научные и публицистические работы — книги, брошюры, статьи.

В 1988 году И.Р.Григулевич скончался. К сожалению, те, кто по долгу службы должен был проявить заботу о его семье, вдове, забыли о своей обязанности, и эту миссию пришлось взять на себя ветеранам разведки.