Еще не поздно - Разбег в неизвестность

…Еще недавно казалось, что потеряны все шансы осуществить масштабный проект по автоматизации управления в СССР. Два года назад запрошенные на систему двадцать миллиардов рублей вызвали в Совмине, мягко говоря, резкое неприятие. Виктор Михайлович кожей ощущал несущийся за спиной неприятный шлейф смешков и перешептываний, судя по всему, никто не поверил в реальность ОГАС и в обещанный экономический эффект «на сто миллиардов». Было обидно, но многочисленные попытки доказать собственную правоту проваливались в бесконечное болото комиссий и согласований. Потом из ЦК вообще прямо намекнули на то, что пора прекратить пропаганду идеи и для начала заняться чисткой сараев, в смысле системами нижнего уровня.

Однако осенью прошлого года ситуация изменилась. Сначала последовало неожиданное приглашение от Косыгина «сходить за грибами». Кроме премьера там присутствовал молодой журналист Петр Воронов, который задал целую кучу странных вопросов. Только под конец разговора Глушков понял, что именно их сумбурный спор был настоящей целью Алексея Николаевича. После осторожного наведения справок поводов для раздумий прибавилось. Петр на самом деле оказался не безобидным щелкопером, а директором НИИ «Интел». Непонятного института в шестом главке МЭПа, явно служащего прикрытием для операций Комитета госбезопасности, причем с прямым подчинением лично Председателю Семичастному. Особую пикантность ситуации придавали тесные, возможно, родственные связи молодого «журналиста» с восходящей звездой советского аппарата товарищем Шелепиным. Но дальше ситуация запутывалась окончательно, не принимать же всерьез слова Петра про миллионы ЭВМ?!

Не успела погаснуть обида, появившаяся из-за беззастенчивого использования «в темную», как последовало новое приглашение в Совмин. Невозможно отказаться, если лично премьер говорит: «Ваш организаторский дар и математический талант нужен для проведения широкого исследования эффективности использования производственных мощностей в народном хозяйстве». Хотя Глушкову показалось, что этот проект Косыгин затеял, чувствуя свою вину, только из желания восстановить хорошие отношения с академиком. И особых открытий не предполагалось. Но…

Полученные результаты оказались чрезвычайно интересными. После просчета математической модели на ЭВМ получалось, что при существующей системе планирования на каждом производственном звене надлежит резервировать не менее тридцати процентов мощностей для покрытия непредвиденных потребностей. Это непозволительно, даже дико много и уже само по себе должно быть поводом для использования автоматизированных систем управления.

Но при всем том Госплан смело закладывал в резерв лишь два процента, или в пятнадцать раз меньше математически обоснованного минимума. Удивившись столь значительному расхождению теории с практикой, Глушков запросил министерства: как они распоряжаются госплановским резервом. Благо личный контроль премьера открывал любые двери. Ответ обескураживал своей простой логикой – указанные два процента немедленно догружались дополнительными заданиями для покрытия возможных в плане нестыковок.

Окончательно утратив теоретическое понимание практических чудес и засомневавшись в своих способностях ученого, Глушков организовал массовое обследование производственных мощностей предприятий. Естественно, силами своих сотрудников и на условиях анонимности, дабы начальники разных уровней не искажали истину. И тут оказалось, что попавшие под исследование руководители, все до единого, скрывали от своего начальства не менее пятидесяти возможностей вверенного в управление предприятия. Средние показатели были близки к семидесяти![32]

…Наконец Косыгин перевернул последний листок. Тяжело, по-стариковски вздохнул, снял очки и на секунду замер, прикрыв глаза ладонями.

– Ну Виктор… – поднял глаза на собеседника. – Ты ведь понимаешь, что все это означает? Ну кроме систематического вранья во всех эшелонах?

– Существующее планирование неэффективно, – отчеканил Глушков заранее подготовленную фразу. – Необходимо срочно внедрять ОГАС, с его помощью мы в течение одной пятилетки сможем снизить уровень резервирования до десяти процентов!

– А если подумать? Хорошо подумать?!

– Было проведено моделирование, методика и результаты отражены в отчете…

– Ох, Михалыч, – устало перебил Косыгин академика, уходя от официоза. – Давай без этого… Ты мне прямо скажи, головой ручаешься?

– Если все наши условия будут выполнены… – Глушков отвел глаза в сторону, не выдержав взгляда собеседника, добавил чуть севшим голосом: – Все равно производственники найдут способ обойти инструкции. Крепко их научили!

– Понятно… – протянул епремьер. – Ведь я с тридцать шестого на производстве. Директором фабрики успел поработать, понимаю, что к чему.

Мысли невольно перенеслись в прошлое. Тридцать два сорта ткани делала бывшая Сампсониевская ткацкая фабрика под руководством недавнего кооператора Косыгина. Время было суровое, за срыв плана отвечали головой в самом прямом смысле этого слова. Зато карьеры получались головокружительные. За полтора года Алексей Николаевич прошел путь от мастера небольшой бумаго-прядильной мануфактуры до директора крупного предприятия. И, сказать честно, толком вникнуть в тонкости производства при этом не успел.

Однако когда снабженцы смежников начинали всерьез осаждать кабинет, молодой директор завода старался «войти в положение» и «изыскать возможности». Главный инженер, работавший на своем месте еще с тысяча девятьсот одиннадцатого года, грустно опускал глаза[33] и молча шел что-то собственноручно регулировать в машинах, выжимать из них «еще чуть-чуть для народа». В результате годовой план удалось выполнить к годовщине революции.

– Был и тогда запас! – не удержался Косыгин. И сразу поправился: – Но ведь не такой огромный!

– Нарастили жирок директора, – легко согласился Виктор Михайлович. – И потом, плана по валу… валовой продукции не было. Натуральные показатели нельзя гибко перебрасывать по технологическим цепочкам, их резервировать сложнее.

– Может быть, прижать их хорошенько, а? Как раньше? – осторожно намекнул премьер, с легким прищуром разглядывая ученого. – Ты что об этом думаешь?

– При нем все и началось! – не стал отводить взгляд Глушков. – Если за срыв плана к стенке ставить… Жить все хотят, вот и прячут по сусекам все до болтов, чтобы выкрутиться при любом промахе.

– Так что ты предлагаешь по ОГАС? – как-то подозрительно легко сменил тему Алексей Николаевич. – Опять перейти на натуральные показатели? И сколько их нужно сейчас?

– Несколько миллионов, не меньше. – Глушков машинально облизал пересохшие губы и потянулся к чашке чая. – Но это ведь не в одной точке планирования, можно распределить. Основные уложатся в сотню тысяч[34].

– Эх, раньше все было куда проще…

О, как хорошо помнил Алексей Николаевич путь, который прошла советская экономика за прошлые тридцать лет. Жесткое планирование началось еще при Ленине, с двадцати важнейших продуктов. К началу войны их было уже около пяти тысяч, а к моменту смерти Великого вождя количество подобралось к десяти тысячам, сведенным в тринадцать разделов баланса народного хозяйства[35]. И это только на первом уровне иерархии. А ведь в каждом отраслевом министерстве номенклатура как минимум удесятерялась, сколько разных деталей, к примеру, в одном автомобиле!

Будь тогда на вооружении Госплана ЭВМ хотя бы шестьдесят пятого года, уже не говоря о ноутбуке гостя из будущего, вероятно, все ускоряющийся рост показателей продолжился бы и далее. Ведь номенклатура продукции быстро растет, счет уже идет на миллионы. Производство усложняется буквально на глазах. Да что там, любой современный телевизор – воплощенный кошмар планировщика, требующий в реальности для своего изготовления подпорки из небольшой армии снабженцев и центнеров бумаги на согласования.

Но вычислительные машины еще не вышли за рамки экспериментов, поэтому в пятьдесят третьем Госплан сдался. И перешел, по сути, от натурального планирования к валовому. То есть по сумме стоимостей произведенной номенклатуры. Никита Сергеевич вообще любил простые решения. Поначалу это действительно казалось спасением для захлебывающегося в океане бумаг производства. Но директора предприятий быстро нашли лазейки в системе. При выполнении валовых показателей они безнадежно провалили производство в «единицах изделий», да с таким треском, что Брежнев продавил прекращение публикаций полных стенограмм Пленумов ЦК[36].

– Послушай, Виктор, ты все еще не придумал, как обойтись только экономическими показателями? Ну примерно как сейчас, а лучше еще проще? Нельзя в математике что-нибудь мощное открыть?

– Увы, Алексей Николаевич… Мы же разбирали все подробно еще два года назад.

– Помню, помню, конечно, – махнул рукой Косыгин. – Но нам жизненно необходимо решить вопрос планирования без лишних сложностей. Иначе, боюсь, Байбаков[37] не справится.

– Пока выделение фондов будет согласовываться в Совмине, ЦК КПСС, Госснабе и Госплане, это придется учитывать в планах, причем в натуральном виде. Без вариантов, тут никакая математика не поможет.

– И как только в США без этого обходятся, – проворчал премьер. – Хотя там немногим проще, на биржах цены скачут, попробуй рассчитать все.

– Получается, у них ценовая конкуренция, а у нас административная, – уловил аналогию академик. – Как интересно!

– Ты смотри, аккуратнее! В СССР нет этих буржуазных издержек, только социалистическое соревнование!

– Нет, это же очень интересно, можно применить стандартный метод…

– Виктор! Применяй там у себя хоть что, но болтать не смей!

– Конечно, Алексей Николаевич! – автоматически согласился Глушков, нырнув в глубины математики. – Получается, можно использовать теорию игр!

Похоже, без краткого перерыва тут не обойтись. Косыгин снял трубку телефона, попросил секретаря принести свежего чая и поудобнее устроился в кресле.

Ведь на самом деле выходило, что управлять Советским Союзом экономическими методами бесполезно. Какой смысл крутить руль машины, которая едет по рельсам?! Кроме снопов искр из-под колес, никакого эффекта не будет! Или, если дернуть хорошенько, сразу в кювет!

Административные «биржи» физически не смогут обеспечить гибкость и эффективность. В СССР согласования идут годами, а пришелец из будущего рассказывал, что биржи двадцать первого века глобальны и сделки на них можно легко заключать из любой точки мира. Даже программу показывал для управления активами на реальной бирже, операции там идут быстрее, чем каждую секунду! А чего стоит одна только супербарахолка ebay! В жизни бы не поверил в такое Александр Николаевич, да у Петра больше десятка сохраненных страничек покупок оказались в записях, попробуй поспорить.

Есть еще один аспект в раздутых резервах. Вот, например, что делать советскому директору, если, скажем, в сложном заграничном станке «встанет» уникальное устройство управления? Это же проблема на полгода в самом лучшем случае! Работа для десятков людей, необъятная гора бумаг. Понятно, что любой разумный руководитель позаботится о том, чтобы приобрести заранее запасной комплект наиболее важных узлов и деталей. Но… Обосновать это в коридорах Внешторга – задача весьма нетривиальная. Однако опытные директора давно знают решение – нужно приобретать не один станок, а сразу два или три. Работать они все не будут, но нужное устройство есть с чего снять, а значит, план выполнят.

Нужна ли такая предусмотрительность капиталисту? Разумеется, нет. Несколько дней, максимум пара недель, и любую запчасть привезут хоть из Австралии. Вон на ebay едва ли не пацан может в течение десяти минут найти нужное в любой точке мира[38], тут же купить с мгновенной оплатой электронными деньгами, и через неделю станок опять станет работать. Петр еще пожаловался: живи он не в России, а, к примеру, в Гонконге или Австралии – нужное устройство вообще пришло бы на следующий день. Даже показывал на страничке место под галочку overnight.

Да что там… Имеется факт – никакие ЭВМ в ближайшие полсотни лет не справятся со всеобъемлющим планированием. Кто в этом больше виноват, люди или недостаток вычислительных мощностей, гость из будущего сказать затруднялся. Но в любом случае финал известен – косыгинская реформа в истории Петра безнадежно провалилась. Сможет ли Глушков построить в СССР систему лучше, чем у капиталистов две тысячи десятого года? Премьер еще раз живо представил, как по кабинетам Старой площади, Кремля и Охотного Ряда руководители разных рангов утрясают, доказывают, согласовывают, планируют, утверждают, подписывают кипы бумаг, а потом несут их в вычислительные центры… Ох, не зря Вознесенский[39] в свое время прощупывал дорогу к социалистическим ярмаркам. Какой умный был мужик, по праву стал академиком, хоть и ненадолго…

– Я готов построить математическую модель распределения фондов! – неожиданно «вернулся» в реальность Глушков.

– Что-то мы далеко от темы ушли, – приземлил математика премьер. – Ты про другое подумай, зачем вообще что-то точно планировать, если это все равно как минимум наполовину не выполняется?

– В смысле на производстве резервы все равно догружают под обещания снабженцев?

– Разумеется. Ну или простаивают, что еще хуже.

– Есть вариант прогнозирования по неполным данным, – оживился Глушков. – Причем с хорошей статистической точностью!

– Только это уже не планирование выходит, а… – Косыгин на секунду замялся, припомнив рассказы Петра, и все же решился отойти от привычных догм. – Регулирование!

– В смысле? – поразился Глушков. – Это как в системах автоматики, что ли?

– Примерно! Ну тебе лучше знать, как это будет работать.

– Выходит… – Глушков поднял глаза к далекому потолку и отрешенно посмотрел сквозь великолепный хрусталь люстры времен царя-освободителя[40]. – Не надо особой точности, и контролировать придется всего несколько сотен, максимум тысяч интегральных показателей. Зато высокая скорость выдачи управляющих воздействий… В смысле рекомендаций для руководителей.

Виктор Михайлович снова замер, не донеся чашку до стола.

Эту заминку премьер использовал, чтобы прикинуть, насколько рассмотренный вариант укладывается в коммунистическую идеологию в общем, и в частности – в постановления мартовского и сентябрьского Пленумов шестьдесят пятого года.

Первая задача, а именно – перевод руководства промышленностью обратно на отраслевой принцип, с образованием союзных министерств, была решена удивительно гладко. За какой-то год министерства вернули себе контроль над большинством заводов[41]. Хорошее доказательство правильного и осмысленного характера реформ. Тут очень удачно все сложилось, теперь речь шла о системе, которую можно централизованно регулировать. Если, конечно, Глушков сможет ее создать.

Продвижение хозрасчета как основного принципа социалистического производства вообще являлось косметической надстройкой, которая позволяла заинтересовать работников предприятия не только в самом выполнении плана, но и в эффективности процесса. Дали директорам возможность за счет прибыли формировать фонды развития производства, жилищного строительства и прочий соцкультбыт. Кроме того, через формирование встречных планов предприятиям заметно добавили права по формированию номенклатуры, еще более сократили количество директивных плановых показателей.

Более никаких принципиальных вопросов экономическая реформа тысяча девятьсот шестьдесят пятого года не решала. После разговоров с гостем из будущего Косыгин понимал это совершенно отчетливо. Даже Вознесенский в тысяча девятьсот сорок девятом году, будучи председателем Госплана, сделал более смелое предложение – дать право руководителям предприятий продавать на рынке товаров на три – пять процентов от стоимости произведенной ими продукции. Но желающих повторить его путь в ЦК оказалось мало.

Что до основных положений коммунистической теории… Косыгин за сорок лет успел пережить столько поворотов, что переход от планирования к регулированию казался не слишком значительным изменением. Для объяснения идеологам даже не придется напрягаться, есть готовая формула: «при росте социалистической сознательности управляющих кадров у партии появляется возможность перейти к более эффективным и гибким методам руководства народным хозяйством. Больше подлинной инициативы на местах, товарищи!»

– Есть только одна проблема, – переварил очередную порцию информации академик. – Цены неправильные.

– Это как?! – удивился Алексей Николаевич. – В каком смысле?

– Они математически необоснованные. И сложные в расчете, памяти на ЭВМ много займут.

– Ну ты даешь! – Косыгин рассмеялся мелким стариковским смехом. – Не в бровь, а в глаз!

– Почему? – на этот раз не понял премьера Глушков.

– Сейчас как раз Совмин разрабатывает новые оптовые цены и держит это в большом секрете.

– И каким будет принцип их формирования?

– Еще и принцип тебе вынь да положь! Впрочем…

В СССР из-за отсутствия рынка цены были установлены в незапамятные времена приказом Совмина и ЦК ВКП(б). Когда-то кто-то придумал по стандартному русскому способу «пальцем в небо», потом долго и мучительно правили результаты. Кто-то жаловался и требовал увеличить, другие, наоборот, писали просьбы о снижении. Полностью цены последний раз обновляли в пятьдесят втором году. Более чем за десять лет накопилась целая кипа корректировочных коэффициентов и поправочных таблиц, что резко усложнило народно-хозяйственные расчеты.

Но теперь, в отличие от всех прошлых «реформ», экономисты предлагали внедрить расчет от себестоимости, что должно было достоверно выровнять накопившиеся в экономике дисбалансы. Понятно, что при всей внешней научности метод имел в своей основе умозрительную базу, опирающуюся в конечном итоге на «принятые за негласный эталон» зарубежные цены базовых ресурсов[42]. То есть фактически на пресловутую капиталистическую биржу. Но ничего более совершенного советская наука придумать не смогла, да и по большому счету это было не нужно.

– Будет тебе, Виктор, математический расчет цены от себестоимости продукции с учетом норматива рентабельности.

– Но тогда зачем вообще нужно устанавливать цены?! – немедленно возразил Глушков.

– И правда… – От такого вывода Косыгин на мгновение даже оторопел. – Не, ты не путай! Себестоимость на разных заводах может отличаться. Или даже нормативы по министерствам. Да что там, у нас на многие социально важные продукты установлены полностью искусственные цены.

– А нельзя это упорядочить с помощью более общих коэффициентов? Хотя у вас, вероятно, учтено при расчете много разных тонких политических моментов.

– Теоретически реально… – пришла очередь задуматься Косыгину. – Налог с оборота на предметы роскоши, типа водки, золота и меха, уже установлен[43]. Дотации на хлеб и молоко не прописаны, но это технический вопрос. Думаю, тут скрывать нечего, советский народ поддержит подобную политику Коммунистической партии.

– Математика наука точная… – улыбнулся Глушков. – Но на самом деле для реального регулирования в технике всегда используются усредненные данные.

– Зато в бухгалтерии сколько нужно, столько и будет… – пошутил в ответ Косыгин. – Может быть, ты прав, зачем нам отдельно устанавливать цены[44], если они все равно жестко привязаны к себестоимости плюс-минус пара процентов?!

Собеседники замолчали. В кабинете уже стемнело, но люстру никто не включал. Каждый думал о своем, затронутые за несколько часов вопросы вполне тянули на небольшую революцию в области управления одной шестой частью суши. Или на расстрельную статью, если вспомнить времена всего лишь десятилетней давности.

– Весь чай выпили, – наконец подвел итог Косыгин. – Давай закончим на сегодня. Ты сможешь подготовить свой черновой вариант решения до конца недели?

– Постараюсь, Алексей Николаевич. Только в самом общем виде, серьезно тут надо не один месяц думать. – Глушков с силой потер ладонями лицо и добавил: – Все планы перевернули. Но мне кажется, в лучшую сторону!

– Да! – вдруг вспомнил Алексей Николаевич. – Отчет считай секретным. Думаю, с ним имеет смысл ознакомить только членов ЦК. Так что срочно сдавай все материалы в канцелярию Президиума[45] и делай соответствующие выводы.

После съезда в СССР наступило затишье на несколько месяцев. Ведь готовились загодя, все что могли – запустили в космос, построили, сдали, закончили. Фильмы выпустили в прокат, книги издали, по открытиям отчитались. Значительные достижения записали в подарки съезду. Обычными привычно прикрылись перед обкомами и горкомами. А тут еще и лето наступило… На крымских госдачах было не протолкнуться от поправляющих нервы партаппаратчиков и прочих видных деятелей науки и культуры.

Лучший переговорщик и снабженец страны, Анастас Иванович Микоян никак не мог привыкнуть к новой роли Генерального секретаря ЦК КПСС. Чуть не полсотни лет, проведенные в тени более сильного лидера, невольно наложили на него свой неизгладимый отпечаток[46].

Но положение обязывало. Свою роль арбитра в отношениях Шелепин – Брежнев Анастас Иванович осознавал прекрасно, опыта старому коммунисту было не занимать. Присутствовало и понимание, что влияния «союза противоположностей», как называли за глаза Шелепина – Косыгина – Воронова, вполне может хватить не только для смещения с высокого поста, но и вообще для отправки на пенсию. Если не хуже.

Нужно было лавировать между сложившимися центрами силы в ЦК, сохраняя дистанцию от любого из них. Конечно, идеальным стал бы вариант постепенного усиления собственного влияния и, вполне возможно, обретение реальной власти. Мечта оказалась необыкновенно близкой. Но Анастас Иванович не питал иллюзий, на восьмом десятке[47] сколачивать свою группу поздно. Да и многовато компромата скопилось у «соратников», начиная от чудесного спасения из ситуаций, когда он пребывал в роли «27-го бакинского комиссара»[48] и организовал продажу ценностей из Эрмитажа, до подписей под расстрельными списками времен Иосифа Виссарионовича. Последнее было не слишком страшно при Хрущеве, то поколение партаппаратчиков физически не могло миновать кровавой карусели. Но «комсомольцы» в ней практически не успели принять участие, а документы на этот счет в ведомстве Семичастного имелись во всех смыслах убойные.

Основная цель товарища Брежнева была более-менее понятна любому в ЦК. Официально – вести СССР к новым успехам, свершениям и прочему торжеству коммунизма. Реально – без надрыва работать самому и не мешать другим по мелочам. Цинично, но, что греха таить, очень востребовано на пятидесятом году Советской власти. Люди просто устали от метаний и страха, ЦК ощутимо постарел, средний возраст перевалил за шестьдесят лет. Но отказываться от постов никто не пытался, за каждым тянулся широкий шлейф соратников. Они же первые не поймут, затопчут, как промахнувшегося вожака волчьей стаи. И будут по-своему правы – при невообразимом выходе на пенсию члену Президиума оставят хотя бы дачу и спецснабжение. Но для обычного члена ЦК КПСС надеяться на что-то большее, чем персональная пенсия и квартира, не стоило. Триста рублей в месяц[49], – это неплохо, но… Совсем не то.

С другой стороны, истинные планы Шелепина были совершенно непонятны. Вернее, все казалось очевидным еще в прошлом году. Микоян даже немного сочувствовал «комсомольцам», наблюдая, как опытный Леонид Ильич последовательно вышибает из-под их ног опору за опорой. Неожиданно ситуация перевернулась с ног на голову. Бывшие соперники стали соратниками. Непримиримые враги действовали в одной команде. Главное, сам Железный Шурик изменился до неузнаваемости, стал намного гибче, ближе к людям, целеустремленнее. В нем пробудился настоящий дар предвидения. Куда-то делись политическая наивность и идеализм, а вместе с ними исчез так пугавший советскую номенклатуру сталинизм. По ЦК кто-то даже пустил несмешную шутку, что Шелепин не иначе как увидел призраков, словно Эбенезер Скрудж[50].

Поэтому Анастас Иванович считал необходимым срочно «прояснить позиции» несколько глубже, чем это проходило при общении в коридорах и кабинетах Старой площади. И лучше всего было сделать это с Косыгиным, все же почти четверть века в одной упряжке. В то время как Шелепина Микоян почти не знал и по-прежнему опасался. А Воронов всегда был товарищем ограниченным и излишне прямым. Если что не так – упрется, как осел, нипочем не договориться.

Случай не заставил себя долго ждать. Из-за нового поста Генерального секретаря ЦК КПСС, введенного параллельно с Первым секретарем, вышел небольшой казус с крымскими госдачами. Основную, номер один, построенную в тысяча девятьсот пятьдесят пятом в Нижней Ореанде для Хрущева, Брежнев отдавать не захотел. Надеялся, что Шелепин поссорится с Микояном из-за президентской[51] «двойки» – заметно более удобной, однако не такой статусной. Но не получилось, Александр Николаевич с удовольствием остался в привычной «семерке» Чаира. В свою очередь Анастас Иванович сделал жест взаимной уступки и выразил готовность в любой момент отдыхать в привычной «обычным» секретарям ЦК «семерке», хотя бы и прямо в этом году.

Подгадать свой отпуск ко времени косыгинского было несложно. А любимая Алексеем Николаевичем «пятерка» граничила заборами с «семеркой». В общем, летом тысяча девятьсот шестьдесят шестого года можно было частенько видеть премьера и генсека лежащими рядом на пляже или прогуливающимися по живописным окрестностям[52]. Нельзя сказать, что лидеры СССР часто говорили о политике или экономике, скорее наоборот. Но порой там, где рядовые советские отпускники видели лишь повод перекинуться парой-тройкой слов, вожди походя намечали грядущий курс огромной страны.

…Нелегко отдыхающему миновать набережную Русалки в Мисхоре, получившую свое название благодаря выступающей из моря, сохранившейся еще с дореволюционных времен бронзовой фигуре обнаженной женщины-русалки с ребенком на руках[53]. Анастас Иванович знал – прошедшая война оставила в скульптуре более ста сорока пулевых и осколочных отверстий. Впрочем, с асфальтированной дорожки тротуара открывался вид только на уходящую в бесконечность пашню моря. Сама достопримечательность, как и плотно заваленная загорающими телами узкая полоска галечного пляжа, была надежно прикрыта широкой полосой зеленых кустарников. Настолько плотных, что грязные пятна помета чаек неряшливо лежали прямо поверх переплетения неровно остриженных веток.

Внимание членов Президиума ЦК привлекло недавно построенное кафе «Русалка», которое радовало взгляды и желудки отдыхающих и находилось почти напротив одноименной скульптуры. Монументальное бетонное сооружение с большим, вынесенным далеко вперед открытым балконом второго этажа. От лучей солнца посетителей прикрывала крыша из коричневого брезента, закрепленного на ажурном переплетении металлических балок.

– Анастас, ведь еще в прошлом году этого не было! – удивился Косыгин.

– Точно! – Микоян повел по ветру внушительным носом, ловя аромат готовящейся пищи. – Не вижу, почему бы благородным донам…

– …отказываться от обеда! – закончил со смехом Алексей Николаевич. – Смотрю, ты тоже прочитал Стругацких[54].

– Пойдем есть! – отбросил колебания Анастас Иванович. Обернулся, махнул рукой остановившимся метрах в двадцати позади охранникам в сторону скамейки. – Подождите тут![55]

Миновав три марша сумрачной неприветливой лестницы, члены Президиума уперлись в небольшую, человек на двадцать, очередь, вытянувшуюся вдоль засиженной мухами витрины.

– М-да… – тихо заметил Микоян. – Это, похоже, надолго.

– Пойдем отсюда, быстрее будем дома, – поддержал премьер, разворачиваясь.

Но маневр не удался, зашедшая следом пожилая женщина с мальчиком лет восьми удивленно вскинула глаза на одетого во франтоватый белый пиджак Генерального секретаря:

– Товарищ Микоян!

– Где?! – обернулся стоявший последним молодой мужчина. – И Алексей Николаевич!

– Как, ой, здравствуйте! – по очереди прокатилась волна узнавания.

– Так что ж вы в очереди-то стоите, идите скорее сюда! – громко пробасил пожилой толстяк у кассы. – Товарищи, потеснитесь скорее!

– Проходите! – послушно отозвалась многоголосая очередь.

Отказываться было поздно, единственным, кто явно не обрадовался визиту высоких руководителей, оказался смуглолицый парень на выдаче.

– Товарищи, сейчас я вам сварю пельмени. Всего две минуты! – Он сделал попытку броситься в глубь кухни между белой стеной холодильника и котлами, парящими на промышленной электроплите.

– Постой! – удивился Косыгин. – А это что? – Он показал на алюминиевый лоток, наполовину заполненный уже сваренным продуктом.

– Так я вкуснее сделаю! – постарался оправдаться раздатчик.

– Ну уж нет! – тут не выдержал Микоян. – Давай-ка нам все точно как у товарища! – И он показал на все еще стоящего рядом у кассы пожилого толстяка.

– Посмотрим, как тут кормят людей! – с серьезным видом поддержал генсека Алексей Николаевич. – И пожалуйста, побыстрее, не задерживайте! Вон какую очередь скопили!

– Сейчас, сейчас! – развил бешеную активность раздатчик, наваливая пельмени совком в мерную миску на весах. – Вот, пожалуйста!