Ужин во Дворце Извращений

– Знаете, что вы держите в руках? – спросил Сойер. Они замотали головами, переглянулись и мотнули еще раз. Ривас заподозрил, что они загипнотизированы.

– Так вот, каждый из вас держит в руках собственное лицо, – настойчиво произнес Сойер. – Вы все стоите здесь, держа в руках свои лица, а головы у вас гладкие, как яйца! Вы все абсолютно одинаковы! Боже праведный, только не уроните свои лица и не спутайте их с чьими-то другими!

Никто из шестерых не шевелился, разве что переступал, сохраняя равновесие в покачивающейся лодке, или облизывал пересохшие губы. Впрочем, теперь они и вовсе застыли. Руки свело от напряжения.

– Вы даже говорить не можете! – продолжал Сойер. – Вы просто яйца. – Он взял со стола солонку и бросил ее в воду. Выражение лица его не изменилось, но в голосе зазвучала паника. – Боже, вы их уронили! Вы все уронили свои лица в воду!

Все шестеро разом бросились в воду, едва не перевернув свою лодку и забрызгав плот Сойера.

– А вы, сэр, – спросил Сойер, поворачиваясь к Ривасу, – вы крепко держитесь за свое лицо?

– Да. – Ривас вглядывался в взбаламученную воду.

– Ах! И никогда не испытываете сомнений, глядя в зеркало? Вот вам вопросец: если ни одного зеркала поблизости нет, на месте ли еще ваше лицо? Вы совершенно уверены? – Он проследил направление его взгляда. – Ох, ох, нет, мой мальчик, обратно они не выплывут. Так как?

Ривас снова невольно дотронулся до выпуклости у воротника.

– Я... я не знаю.

– Личность может распадаться, – сказал Сойер. – Я предлагаю вам шанс укрепить свою и сохранить ее навсегда – но они могут распадаться. – Он выставил пухлый палец и наклонился в сторону сестры Уиндчайм. – Слейся с...

– Нет, – резко бросил Ривас.

Урания перестала жевать свои tacos и беспокойно подняла взгляд.

Сойер посмотрел на Риваса с наигранным удивлением.

– Прошу прощения?

– Не причащайте ее.

Сестра Уиндчайм не пошевелилась, но продолжала пристально смотреть куда-то вниз, стиснув вилку с такой силой, что костяшки пальцев побелели.

– Но вы тоже выиграете от этого, – пообещал Сойер Ривасу. – Мы ведь будем делиться, если согласимся связаться. Я в настроении потребить сегодня обеих этих девушек до самого донышка – пусть на улицах Венеции сделается парой покалокас больше.Бах! Бах! Но, конечно, если мойпартнер возражает, я не буду делать этого. Вы ведь мой партнер?

Что-то подсказало Ривасу, что ответь он «да», и он не сможет потом взять своего согласия назад; поэтому он вытянул губы и быстро насвистел первые десять нот «Пети и Волка», отбив одновременно ритм ножом и вилкой по настилу плота.

Несколько событий произошло одновременно: Сойер обмяк и оцепенел, сестра Сью в первый раз за весь этот вечер выказала нескрываемое удивление, а пущенный из рогатки камень размером с мячик для гольфа ударил Ривасу в солнечное сплетение. Риваса едва не выдернуло с его мокрого кресла, и на какое-то мгновение он свесился головой с края плота, глядя вниз, в воду. Потом его сведенные болью мышцы расслабились, и он перекатился назад и вперед, зацепив свою тарелку, от чего креветки-мутанты разлетелись по деревянному настилу. Некоторое время он лежал так, захлебываясь рвотой в отчаянных попытках набрать воздуха в свои измученные легкие. Ему показалось, что глубоко в воде что-то мелькнуло, но боль в груди помешала ему уделить этому больше внимания.

Когда Ривас, все еще задыхаясь, выпрямился, Сойер уже пришел в себя и озирался по сторонам.

– Браво! – произнес толстяк с несколько наигранной бодростью. – Вам это удалось, мой мальчик. Также верно, как если бы вы чиркнули ей ножом по горлу. Мне очень жаль, сестра Сью, но Ривас убил тебя.

Сестра Сью ослепительно улыбнулась Ривасу и погладила свой автоматический пистолет.

Урания, которая, похоже, не слишком следила за всем происходившим, вдруг вздрогнула.

– Ривас? Грег?

Ривас кивнул, а чуть позже смог выдавить из себя и хриплое «да».

– Я здесь... – сумел добавить он еще через пару секунд, – ... спасти тебя. – Он посмотрел на Сойера. – Так вот... вот почему никаких музыкантов... даже в годы ренессанса, который вы... искусственно нам устроили? Потому что музыка... оглушает вас, да?

Сойер помахал своими толстыми ручищами.

– Вы все мертвы! – крикнул он людям на мостах и пирсах. Потом помахал людям на плотах. – Все! – Он опустил руки и повернулся к Ривасу. – Да, именно поэтому. И именно поэтому я все еще пытаюсь подавить ее, и поэтому покалокас забивают всех, кто хотя бы насвистит мелодию. Ну, не вся музыка оказывает такой эффект, но я полагаю, лучше уж перестраховаться. В основном это относится к сложным ритмам, которые вы называете пальбой. Судя по всему, волновые частоты моего мозга каким-то образом реагируют на ваши музыкальные частоты и размеры и подавляются ими. Разумеется, если вы попробуете повторить это, моя глухая охрана снова заставит вас замолчать, и мне придется приказать им завязать вам глаза и вставить в рот кляп, чтобы вы не испытывали желания вмешаться, пока я буду опустошать этих двух милых дам самым приятным для меня образом. – Он ухмыльнулся. – Знаете, химический состав морской воды действует на меня потрясающе живительным образом, для того мне и нужно такое обилие каналов. – Улыбка его сделалась шире и добрее. – Право же, я искренне верю в то, что мы понимаем друг друга. И я не вижу, зачем вам нужно время, чтобы обдумать мое воистину щедрое предложение. Поэтому я не дам вам больше времени.

Он снова потянулся пальцем к сестре Уиндчайм.

– Так ты сольешься со мной или нет? Отвечай же!

* * *

Ривас вспомнил тень, промелькнувшую в воде под плотом, и с запозданием понял, что это было. Поначалу-то он решил, что это труп одного из нырнувших за своим лицом... но тот шевелился.

Он вспомнил, как неуютно чувствовал себя Севативидам... да что там, тот просто боялся – на планете плавающих шаров и моржеподобных существ. Когда все эти моржи погибли, там остались плавать между упавшими шарами голодные твари... разумные копии настоящих обитателей планеты, возникавшие каждый раз, когда туземцы принимали причастие Севативидама, испытывая особо острую боль... И ведь Севативидам действительно боялся их, ибо, хоть попытка опустошить его убила бы дерзкую копию, попросту перегрузила бы ее энергией, это нанесло бы ущерб и самому Севативидаму...

Ривас задумчиво придавил средний палец зубами – прикусив его при этом до крови, хотя постарался даже не поморщиться от боли. Потом опустил руку в воду рядом с погруженным в нее креслом и принялся ждать.

Прости меня, подумал он, стараясь спроецировать мысль, как проецировала свои мысли его душа четыре дня назад, паря над Шатром Переформирования. Я твой, думал он, приди и возьми меня. Прости, что я делал тебе больно, прости, что бежал от тебя. Приди и возьми мою кровь.

Палец Севативидама придвигался все ближе к сестре Уиндчайм.

– Стойте! – рявкнул Ривас. Он ощутил в воде движение – совсем рядом с рукой. – Я отдаю вам себя – во всяком случае, ту часть меня, которая больше всего вас интересует.

– Мой дорогой мальчик, – произнес Севативидам, опуская руку.

Ривас ощутил, как в руку его впиваются зубы. Он вовремя удержался от вскрика и улыбнулся – а потом, извернувшись как человек, пытающийся зажечь спичку о штанину, выдернул хемогоблина из отверстия.

На какое-то мгновение все изумленно застыли. И этого мгновения ему хватило, чтобы швырнуть пискнувшую тварь прямо в лицо Севативидаму и, продолжая это же движение, выброситься из своего подводного кресла, перекатиться кубарем через плот – он успел еще услышать хлопки выстрелов и свист пролетающих совсем близко пуль – и нырнуть в воду, уже под водой выхватывая укушенной рукой нож.

Он не имел ни малейшего представления, что делать дальше. Возможно, этим своим ходом он подписал смертный приговор себе, Ури и сестре Уиндчайм; впрочем, он не сомневался в том, что все они и так обречены.

А потом его оглушил тяжелый грохот, сопровождаемый громким бульканьем. Что-то очень большое и тяжелое со всей силы врезалось в воду. Грохот продолжался, и, решив, что происходящее, чем бы это ни было, может по крайней мере отвлечь стрелков, он вынырнул на поверхность.

Грохот здесь стоял еще более громкий, чем под водой. Над головой что-то трещало и сыпалось, визжали падающие люди, ружейный огонь не стихал, хоть и велся вслепую, однако внимание Риваса было приковано к плоту, который он покинул всего несколько секунд назад, – и не только из-за скрюченной от боли фигуры сестры Сью, явно схлопотавшей по меньшей мере одну из предназначавшихся Ривасу пуль.

Человек, пытающийся кричать, надувая при этом воздушный шар, возможно, издавал бы такие звуки, какие слышались сейчас со стороны Севативидама. Приглядевшись, Ривас заметил, что туша Севативидама заметно уменьшилась в размерах. Худеющие на глазах руки Мессии рвали на куски прозрачную, светящуюся мембрану, обволакивавшую его голову, и за те две-три секунды, что потребовались Ривасу, чтобы доплыть до плота и забраться на него, интенсивность свечения мембраны – пульсировавшей и дергавшейся независимо от попыток Севативидама сорвать ее – удвоилась, потом утроилась, а потом по ней начали перебегать языки бледного пламени.

Еще один тяжелый предмет упал сквозь затянутый дымом воздух и поднял фонтан воды. Ривас сообразил, что это рушатся каменные своды, что все это здание разваливается к чертовой матери. И все оттого, что Севати-видам лишился сил?

Сестра Уиндчайм уже выбралась из своего кресла, и Ривас повернулся к Ури.

– Вставай! – крикнул он. – Ну, давай же! Нам надо убираться отсюда!

Ури всхлипнула и протянула руки – одна из которых продолжала сжимать недоеденную taco – к Сойеру.

– Господи, спаси нас! – взвыла она.

Ривас опустил нож, отвел назад левую руку, сжал ее в кулак – и очень осторожно, но с силой двинул ее по подбородку. Рот ее на мгновение открылся – и тут же с лязгом зубов закрылся, когда голова ее упала на доски плота.

– Достань лодку! – крикнул он сестре Уиндчайм. – Сажай ее туда и садись сама. – Он снова взял нож на изготовку и повернулся к Сойеру. Просвистевшая пуля буквально обожгла ему кончик носа, поэтому он придвинулся ближе к Мессии, почти обняв его.

Находиться так близко от него было нестерпимо горячо, ибо хемогоблин полыхал ярким пламенем, но сквозь его испаряющееся тело Ривас видел глаза Севативидама, смотревшие только на него, полные боли и обещания мести.

Ривас подмигнул ему и сквозь липнувшее к Севативидаму тело хемогоблина вонзил нож тому в смуглую грудь. Ему пришлось поискать острием, прежде чем он нашел зазор между ребрами.

Странная вещь случилась, когда он выдернул лезвие: горящий хемогоблин начал втягиваться в Севативидама подобно воде, втягивающейся в слив ванны, когда выдернешь пробку. Теперь в глазах виднелся страх и еще что-то... мольба?

Ривас так и не понял, делает ли он это по собственной воле: он полоснул ножом по складчатому горлу и, отпрянув от фонтана крови и вытерев глаза рукавом, чтобы видеть хоть что-то, заметил угловатый предмет размером с большой палец, появившийся из разреза и зависший в воздухе перед его лицом.

Предмет дернулся, стряхивая с себя кровь, и Ривас увидел, что это кристалл.

За его спиной сестра Уиндчайм нашла гондолу и с трудом укладывала в нее безжизненное тело Ури. Стрельба стихла, но камнепад делался все сильнее, вода бурлила, воздух наполнился брызгами, а сквозь обвалившиеся части стен и сводов виднелось все больше звездного неба. Надо было спешить, но Ривас медленно протянул руку и взял кристалл.

В голове его сразу же послышался голос: «Проглоти меня. Ты победил. Ты босс. Я буду работать на тебя. Проглоти меня».

Он знал, что это означает: вечную жизнь, всегда помня, кем он был, с причудливой границей между тем, что составляло его, и тем, что не составляло; неуязвимость... и бесчувственность.

Неделю назад он мог бы и соблазниться. Он затолкал кристалл в бутылку текилы и крепко закупорил ее.

Он оглянулся. Сестра Уиндчайм залезла в гондолу к Ури и держалась за край плота, но терпение ее явно иссякало. Ривас швырнул бутылку в лодку и прыгнул следом. В зале стало темно: почти все лампы погасли, поэтому, даже услышав похожий на глухой кашель звук обваливающейся части кровли и подняв в бесполезной тревоге взгляд, он так и не увидел камня, свалившегося сквозь задымленный воздух прямо ему на голову.

Глава 11

Шайка покалокас, большинство которых щурилось на яркий солнечный свет, грозным смерчем прошлась по улице, откуда слышалось пение. Народ разбегался перед ними, прятался в подъездах и подворотнях и с опаской выглядывал им вслед, когда они проходили.

Скрючившись высоко на пожарной лестнице, Урания Бёрроуз подождала, пока они скроются за углом. Когда шум стих, она вздрогнула и крепче схватилась за перила, потому что взгляд ее отказывался фокусироваться. Покалокас были грубыми, грязными созданиями, Урания понимала это, но каждый раз, когда группа их проходила мимо, ей хотелось присоединиться к ним. Она чувствовала, что у них имеется нечто, что было у нее раньше и чего ей теперь не хватало.

Через некоторое время глаза ее вновь обрели способность видеть, она ослабила хватку и вспомнила, как сердится Барбара, когда она теряет время попусту вот так, поэтому она торопливо спустилась по железным ступенькам на улицу и поспешила в направлении, противоположном тому, куда направлялись покалокас, пока не добралась до фургона Барбары. Должно быть, Барбара наблюдала за ней, поскольку Урании оставалось еще несколько шагов до фургона, а та уже отворила заднюю дверь и протянула руку, помогая ей забраться внутрь.

– Спасибо, сестра Уинд... – начала было Урания.

– Теперь просто Барбара, – перебила та. Урания залезла в фургон и закрыла за собой дверь. – Могла бы и запомнить. Ты долго следила за ними?

– Три-четыре квартала, – сказала Урания, прислонившись к стене напротив занятой койки и моргая в полумраке.

– В какую сторону?

Урания устало мотнула головой.

– Не знаю я сторон. Я...

– Запад у нас за спиной, – перебила ее Барбара. – Восток впереди. Север – там, где канал, а юг – где овощная лавка.

– А я думала, север всегда впереди.

Барбара зажмурилась на секунду. Потом открыла глаза.

– Так в какую сторону? – повторила она.

– Э... Вон туда... к морю.

– Что ж, это кстати. – Барбара покосилась на неподвижную, забинтованную голову Риваса, нахмурилась и подошла к его койке.

Урания двинулась было к посыпанным сахарной пудрой пончикам, которые Барбара напекла этим утром, но задержалась посмотреть, что та делает.

– Он умер?

– Мне показалось, он пошевелился, – сказала Барбара. – Дай мне мокрую тряпку.

– О'кей, сейчас. Уау! Сейчас... Боже, тебе ведь не надо... – Она сбилась с мысли, отсутствующим взглядов огляделась по сторонам и снова двинулась к пончикам.

– Мокрую тряпку! Живо!

– Боже, что, просто попросить нельзя? – Урания сунула полотенце в ведерко с водой, отжала и отнесла к койке.

– Вот, сест... то есть Барбара. – Она улыбнулась, счастливая от того, что правильно вспомнила имя.

– Спасибо. – Уиндчайм вытерла те части лица Риваса, что не были скрыты бинтами.

Урания наконец взяла себе пончик и снова вернулась посмотреть.

– Ты так и не решила, что притягивает покалокас – он или вот это? – Она ткнула пальцем на полку, где стояла наполовину пустая бутылка текилы с висевшим в ней кристаллом.

– Не знаю. Мне кажется, штука в бутылке. Мне кажется, они чувствуют, где она.

– Ну, тогда чего мы ее не выкинем?

– Потому, – ответила Барбара, которой явно надоело повторять одно и то же, – что он сохранил это. Это может быть очень важно. Нам надо хранить это для него, пока он не очнется.

Урания взяла еще пончик.

– Но он же совсем больной. Почему мы не можем просто оставить его вместе с бутылкой у доктора? Мы же не можем ухаживать за ним, как доктор. Он будет благодарен нам, если мы его оставим, точно знаю.

– Доктор, которому мы его показали, сказал нам все, что нужно делать. Он сказал, что у него больше шансов на выздоровление при нашем уходе, чем в этой ужасной больнице.

– Но ведь заботиться о больных – не наша работа! Боже, да он ведь уже два дня лежит вот так, и его чистить надо, как младенца.

Барбара угрожающе повернулась к ней.

– Он спас тебе жизнь! Он жертвовал собой – голодал, болел, остался без пальцев, едва не остался без головы – и все, чтобы спасти тебя! Он спасал и меня, и себя, возможно, тоже... но делал все это ради тебя! Он... – Она опустила взгляд на Риваса, и лицо ее приобрело непонятное выражение. – Он убил Бога ради тебя, – добавила она шепотом.

– Так что мне теперь, не жить, что ли? – раздраженно буркнула Урания.

– Ты его знала? – спросила Барбара, помолчав немного. – Из того, что он сказал там, за ужином, я поняла, что вы были знакомы.

Урания кивнула.

– Давным-давно.

– Р-ррр, гав, – произнес Ривас.

Уиндчайм быстро повернулась к нему и склонилась над койкой.

– Ривас? – взволнованно спросила она. – Ты меня слышишь?

Ривас пробормотал что-то неразборчивое и попытался усмехнуться.

Барбара повернулась к Урании.

– Почему бы тебе не попробовать поговорить с ним? Урания поменялась с ней местами.

– Привет, Грег. Это Ури, помнишь?

Он молчал такдолго, что она открыла уже было рот, чтобы сказать что-нибудь еще, но тут он чуть приоткрыл глаза.

– Да, – сказал он наконец. Он так и продолжал щуриться, словно в фургоне было слишком светло. – Как долго... – прохрипел он. Говорил он не очень разборчиво, но даже так в голосе его слышалось презрение. – Тринадцать лет. Я провел без сознания тринадцать лет.

– Ох, нет, Грег, – возразила Урания. – Всего два дня.

– Сойер, – тихо произнес он. – А мне-то казалось, я бросил его, когда мне исполнился двадцать один год. Десять лет назад. Но я был кем-то вроде... странствующего послушника, что ли? – Он устало замолчал, потом вдруг широко открыл глаза и сделал попытку сесть. – Боже, – прохрипел он, едва не теряя сознание. – Где его кристалл, где он? Его нельзя...

Барбара тронула его за плечо и показала на полку со стоявшей на ней бутылкой.

– Здесь.

– Ах... – Он обмяк, вспотев от облегчения. – Хорошо. Не открывайте ее.

– Что это? – спросила Урания. – Ты сказал «он». Это что, Господь сидит в бутылке текилы?

Ривас переводил взгляд с Урании на Барбару и обратно.

– Вы сильно оцыплячены, а, леди? – спросил он. Барбара нахмурилась.

– Ну, выходим из этого, – подумав, ответила она. – Теперь я... я понимаю, что он... не настоящий Бог. То есть я понимаю это, но...

Урания печально тряхнула головой, глядя на бутылку текилы.

– Выходит, мне придется возвращаться домой и выходить за Джо Монтекруза.

– Сколько тебе сейчас, Ури, – сказал Ривас, – тридцать? Ты вольна делать все, что хочешь. Тебе не обязательно выходить за этого парня, если ты не хочешь.

Урания неуверенно мотнула головой.

– Я помню часть ужина, сестра Уиндчайм, – сказал Ривас. – Но как мы оттуда выбрались? И... что случилось со мной? – Он ощупал свою забинтованную голову.

– Ты должен звать ее Барбарой, – назидательно вставила Урания.

– Меня могут помнить по... гм... птичьей кличке, – пояснила Барбара. – Ну, дом начал рушиться сразу после того, как ты кинул в него этим... ну, вроде спрута, а потом пули засвистели так, что и не пошевелиться было. Сестра Сью пошевелилась – она хотела сорвать эту штуку с Гос.. с Сойера. Потом, когда ты... зарезал его, тебе в голову попал камень. Я была уверена, что ты умер или вот-вот умрешь, но все-таки положила тебя в лодку и стала грести к ближайшей арке. Я думала, один из тех мостов рухнет на нас и раздавит всех троих – похоже, так и случилось с большинством тех, кто был на плотах, – но я решила, чего уж ждать, лучше двигаться. В общем, через арку мы попали в узкий туннель, и там все было не так плохо, с его потолка только камешки и песок сыпались, а волны из большого зала подгоняли нас, помогая плыть. Она покачала головой.

– Помнишь, когда... он сказал, что все эти люди должны умереть? Так вот, даже когда он вроде бы умер, они не хотели менять его планов. Некоторые заплыли в ту же арку следом за нами, но даже не пытались залезть к нам в лодку... они даже плыть не пытались. Они пытались утопиться и совсем с ума сходили, когда против желания всплывали глотнуть воздуха.

Ну, я все гребла и гребла, и когда мы наконец выплыли наружу, мы оказались в одном из каналов, так что я стала грести дальше. Потом я нашла небольшой причал – его под деревом почти видно не было, оставила вас двоих там, а сама вернулась.

Урания жадно слушала, и Ривас заподозрил, что она тоже слышит эту историю в первый раз. А может, она и не особенно просила рассказать?

– К этому времени дом уже почти весь рухнул, – продолжала Барбара, – и я слышала звуки, словно тюлени лаяли... или гуси трубили в этом бассейне меж рухнувших стен, только это было как будто они говорили ртами, которые не говорят по-человечески. Казалось, они все пытались сказать: «Где же ты, Господи?» А некоторые голоса доносились с неба, где какие-то твари летали, и это звучало так страшно... то есть не голоса, а хлопанье мокрых крыльев. Хорошо, что было темно, так что я их не видела. В общем, из того туннеля все выплывали тела, и я обшарила карманы трех-четырех, кто был одет получше. – Она рассказывала об этом как о само собой разумеющемся, но Ривас видел слезы в ее глазах и судорожно стиснувшие край одеяла руки. Одеяло натянулось как кожа на барабане. – У пары из них нашлось довольно много денег. Я забрала деньги и вернулась к вам. – Кусок одеяла оторвался с треском, заставившим всех троих вздрогнуть. – Урания все плакала. У тебя был такой вид, будто ты вот-вот испустишь дух. Мы прождали там до утра, а потом я нашла для нас комнату и привела к тебе доктора. А потом я потратила почти все оставшиеся деньги на этот фургон, печку для пончиков и двух лошадей, и с тех пор дела у нас идут хорошо. – Она опустила взгляд на порванное одеяло. – У моего отца была пекарня, так что я... умею...

– Вот только нам приходится все время переезжать с места на место, – добавила Урания.

– Покалокас все время вынюхивают нас, – объяснила Барбара. – Я хотела двигаться на восток, чтобы попасть в Эллей, но эти чертовы тетки заставляют нас делать объезды. Сначала они быстро проходят мимо. Потом возвращаются уже медленнее, и если мы после этого не трогаем лошадей и не уводим фургон из этого места, они просто начинают кружить, глядя повсюду... правда, вид у них такой, будто они не очень знают, чего они ищут. Я заставляла Уранию отвлекать их, распевая что-то на улице с другой стороны – они ведь терпеть не могут музыку, – но в последнее время отвлекать их все труднее. Мне кажется, они ищут то, что осталось от их... бога, – сказала она, глядя на бутылку, – или того, кто его убил, – добавила она, посмотрев на Риваса. – Или скорее всего обоих.

Ривас вздрогнул. Он поднял правую руку и попытался сжать ее в кулак; это удалось, но он не сдавил бы им и губки. Боже, ну и слаб же я, подумал он. Одной покалокас хватило бы, чтобы прикончить меня сейчас, – это все равно, что букашку придавить. Надо поупражняться... и, кстати, поесть.

С мыслью о еде проснулось и чувство лютого голода, только усилившееся от царившего в фургоне аромата.

– Можно мне твоих пончиков? – спросил он.

– Конечно, – сказала Барбара. – Но вообще-то тебе лучше начать с супа. Говядина, лук... Парень, который мне их продавал, добавил еще немного шерри. – Она чуть прикусила губу, словно до сих пор не смирилась еще с пользой алкоголя.

– Ох, да, пожалуйста, – с чувством закивал Ривас. Барбара прошла в переднюю часть фургона, где, судя по всему, располагалась маленькая кухня, с минуту повозилась там, гремя утварью, и вернулась с дымящейся миской и ложкой.

– Я помогу, – сказала она, зачерпывая суп ложкой.

– Ради Бога, что я, ребенок? – возмутился Ривас. – Сам поем. Вот, дай мне ложку, сейчас сама увидишь.

Она послушалась, и он и вправду смог взять ложку, но рука его тряслась так сильно, что он расплескал почти все ее содержимое, а потом уронил и саму ложку. Та упала в суп и утонула.

– Черт подрал, – буркнул он и прикусил губу, чтобы не заплакать от бессилия.

Барбара выудила ложку из миски, вытерла ее, зачерпнула еще супа и поднесла к его рту.

– Тут нечего стыдиться, – шепнула она. – Ешь, балда. Он послушался, и суп оказался восхитительным. Не прошло и несколько минут, как она подобрала со дна миски остатки.

– Выпить чего-нибудь хочешь? – спросила она, вставая.

– Конечно, спасибо, – обрадовался он. – А что у тебя есть?

– 

Ничего, но рынок всего в квартале отсюда, и я заработала немного на пончиках сегодня утром.

– О'кей, я... гм... верну тебе деньги потом, – пообещал он.

– Не говори глупости. Что ты хочешь?

– Может, пива?

Она сжала губы, но кивнула.

– Хорошо. Вернусь к пяти. Ури, если постучат, убедись, что это я, прежде чем открывать, ладно?

– Конечно, конечно.

– Тогда пока. – Барбара вышла, закрыв за собой дверь. Ривас повернулся и посмотрел на Ури. Вид у нее был теперь гораздо лучше, чем прежде, в Шатре Переформирования или во время этого катастрофического ужина; волосы она вымыла, и, похоже, за эти два дня она хорошо выспалась. Ему не требовалось зеркала, чтобы знать, что она смотрится лет на десять моложе его. И все же это была не Ури, не та девушка, о которой он мечтал и которой писал песни все эти тринадцать лет, не та девушка, по сравнению с которой все остальные девушки казались грубыми, бесчувственными и глупыми. И он понял наконец, что разлука с ней была так мучительна для него только потому, что их разлучили силой. Если бы ее отец не выгнал его, она просто стала бы первой его подругой, не более того. Вот на чем строил он всю свою жизнь: на драме несчастной любви... которой, конечно, ничего не угрожает, ибо несчастная любовь не проходит ведь испытания повседневным семейным бытом.

Он вдруг вспомнил, что ему снилось перед пробуждением. Возможно, голос Ури стал причиной того, что ему приснилась та вечеринка в день ее рождения. Она снилась ему и раньше, но всегда он видел ее глазами юного Риваса, по пьяной лавочке тявкающего по-собачьи в кустах. На этот раз он оставался самим собой, сегодняшним, тридцатиоднолетним Ривасом, каким-то образом перенесенным назад по времени и наблюдающим события того разрушительного вечера как бы со стороны.

Он увидел мальчишку – младшего себя самого, бледного, исходящего потом, с отчаянием в глазах, – нетвердым шагом выходящего из дома Бёрроузов и направляющегося к кустам. Потом послышались малопристойные звуки – кого-то рвало.

Пожилая пара вышла из дома подышать свежим воздухом и застыла, услышав эти звуки.

– Господи, Гарри, что это такое? – спросила женщина.

– О, – изобразил на лице терпеливую улыбку мужчина, – это похоже на собаку в кустах. Ничего заслуживающего беспокойства. – Они повернулись и собрались уже уходить.

Но мгновением спустя из-за кустов донеслись новые странные звуки: «Гав! Гав! Р-рр, гав! Вау-у... о Боже, не могу... гав, гав!..»

Урания, ухватившая себе очередной пончик, оглянулась на хохочущего Риваса. Он был слишком слаб, чтобы смеяться громко, но и успокоиться не мог довольно долго.

– Ты смеешься надо мной? – спросила Урания, когда он наконец утих немного.

Он фыркнул и слабой рукой смахнул слезы с глаз.

– Нет, Ури. Над собой. – Он с нежностью посмотрел на нее. – Тринадцать лет прошло, Ури. Ты часто обо мне вспоминала?

– Иногда, – сказала она. – Ну, у меня же дела были. А ты... часто думал обо мне?

Он пожал плечами.

– Мне кажется, часто.

– Хочешь пончик?

– Пожалуй, нет, спасибо. Тут в дверь громко постучали.

– Пустите меня, быстро! – послышался негромкий, но взволнованный голос Барбары. – Эта шайка покалокас возвращается обратно.

Урания отворила дверь. Барбара ворвалась в фургон и склонилась над Ривасом.

– Можем мы допустить, чтобы это, – она ткнула пальцем в бутылку с кристаллом, – попало к ним?

Ривас мотнул головой, сразу вспомнив про свою беспомощность.

– Нет, этот кристалл – спящий Сойер. Если им удастся заполучить его, он снова оживет.

– Ладно, тогда бежим. – Она повернулась к Урании. – Ури, они нагоняют нас сзади. Помнишь, как сливать масло из фритюрницы?

– Ну, ты показывала мне раз. Надо повернуть...

– Займись этим. Потом возьмешь веник, спрыгнешь и разбрызгаешь им масло по всей ширине улицы.

– Но зачем...

– Быстро, черт тебя подери!

Ури, ворча, ушла в переднюю часть фургона.

– Я-то могу чем-нибудь помочь? – спросил Ривас. Барбара задвинула засов на двери.

– Нет, конечно, – бросила она, едва оглянувшись. Она пригнулась к узкой щели в двери; полоса солнечного света чиркнула по ее гладкой щеке, и Ривас невольно залюбовался ею, забыв даже про свою бесполезность.

Потрясающая реакция на опасность, кретин, одернул он себя, очнувшись.

Запыхавшаяся Урания влезла в фургон со стороны кухни.

– Вот, это все...

– Дай сюда веник, – рявкнула Барбара.

Закатив глаза с видом невинной мученицы, Урания вернулась на кухню. Ривас услышал с улицы приближающийся нестройный топот. Урания принесла с кухни веник, с которого капало и от которого пахло растительным маслом.

Барбара выпрямилась и выхватила венику нее из рук.

– А теперь, когда я скажу: «Давай!», распахнешь заднюю дверь – только сначала щеколду отодвинь – и сразу же беги вперед, хлещи лошадей и тащи нас отсюда побыстрее, все равно куда. Ясно?