Глава 1

Ранним утром двадцать первого декабря 1992 года я в полном удовольствии расположился на солнечной веранде своего дома в Вашингтоне, Пятая улица, федеральный округ Колумбия. В крохотной узенькой комнатушке валялись в беспорядке зимние вещи, рабочая обувь, поломанные игрушки, а уборка как-то не вписывалась в мои планы. В конце концов, дом — мой, хочу — убираю, хочу — нет. Я наигрывал мелодии Гершвина на стареньком расстроенном (а когда-то великолепном) пианино. В пять утра на веранде холодрыга, как в морозилке, но ради «Американца в Париже» стоило помучиться.

Вдруг на кухне зазвонил телефон. Наверное, я выиграл в беспроигрышную лотерею округа Колумбия, или Вирджинии, или Мэриленда, а меня вчера позабыли оповестить. Я исправный участник всех трех.

— Нана, возьмешь трубку? — проорал я, чтобы было слышно с веранды.

— Мог бы и сам взять. Все равно тебя, — проворчала моя проницательная бабушка. — Мне вообще нет смысла подходить к телефону.

Вот так, в общих чертах, она выразилась. Может быть, чуточку сочнее. Как обычно.

Пришлось самому на негнущихся от холода ногах тащиться в кухню, по пути наступая на разбросанные игрушки. Мне уж тридцать восемь стукнуло. Как говорится, жизнь прожить — не поле перейти. Оказалось, звонит мой напарник по расследованиям, Джон Сэмпсон. Знает, что я ранняя пташка. Он вообще знает меня лучше, чем родные дети.

— Здорово, Белоснежка. Давно пробудился? — приветствие звучит почти как пароль. Мы с Сэмпсоном неразлучны с девяти лет, с тех самых пор, когда вдвоем пытались грабануть магазин Парка у пустырей. Нам не приходило в голову, что старина Парк вполне способен пристрелить пару пацанов из-за блока «Честерфилда». Но бабуля Нана, полагаю, была бы еще беспощаднее, знай она о подобных проделках.

— Да, теперь пробудился, — ответствовал я мрачно. — Что, хорошие новости?

— Очередное убийство. Похоже, снова наш паренек потрудился, — бодро сообщил Сэмпсон. — Нас поджидает куча народу.

— Не испытываю ни малейшего желания с утра любоваться трупами, — пробормотал я, чувствуя легкое урчание в желудке. Я намеревался начать день совершенно по-другому. — Говно. Послать бы всех…

Бабуля Нана отвлеклась от дымящегося чая и яиц всмятку, чтобы испепелить меня осуждающим взором. Она была уже одета для школы, где в свои семьдесят девять лет трудилась на добровольных началах. Сэмпсон продолжал описание душераздирающего убийства, смакуя наиболее омерзительные детали.

— Будь любезен следить за своей речью, Алекс, покуда ты живешь в этом доме, — мрачно заявила бабуля Нана.

— Минут через десять прибуду, — рявкнул я в трубку и обратился к бабуле: — Это мой дом.

Ответом мне был тяжкий вздох, как будто ей сообщили ужасное известие.

— В Лэнгли-Террас произошло новое зверское убийство. Похоже, это дело рук маньяка, — пояснил я.

— Скверно, — признала бабуля Нана, пристально глядя на меня добрыми карими глазами. Ее роскошная седина напоминала одну из тех салфеток, которыми она любовно украсила кресла в гостиной. — Вот до чего довели наш город эти политиканы. Иногда я подумываю, Алекс, что отсюда нужно уехать.

— Мне тоже такое порой приходит в голову, — признался я. — Но мы устоим, надеюсь.

— Да, мы, негры, устойчивы. Мы всегда были выносливы и умели страдать молча.

— Ну уж не всегда молча, — возразил я.

Для пущей солидности я вознамерился надеть старый твидовый пиджак, поскольку в связи с убийством наверняка придется общаться с белыми, а поверх — спортивную куртку. Так мне будет тепло.

На моей прикроватной тумбочке стоит фотография Марии Кросс, моей жены. Три года назад она была убита выстрелами из проезжающего автомобиля. Это убийство осталось в числе нераскрытых, как и большинство убийств в Саут-Исте.

Перед уходом я поцеловал бабушку, как это у нас повелось с тех пор, как мне исполнилось девять. Еще у нас принято говорить «прощай» на случай, если не случится больше увидеться. Так продолжается уже почти тридцать лет, с того самого времени, когда Нана взяла меня к себе в надежде сделать из меня что-нибудь путное. Благодаря ей я — следователь со степенью доктора психологии — живу и работаю в вашингтонском гетто, федеральный округ Колумбия.

Глава 2

Официально я числюсь начальником сыскного отдела — работенка, которую не назовешь иначе как «шум и ярость», как говаривали Шекспир и мистер Фолкнер. В иерархии вашингтонского полицейского управления я должен бы быть шестым или седьмым по значимости лицом, но это, увы, не так. Зато я обязан побывать на каждом месте преступления, число коих в округе Колумбия все растет.

Три полицейских автомобиля кое-как припарковались напротив дома 41-15 по Беннинг-роуд, подтянулась и выездная лаборатория — микроавтобус с затененными стеклами. Были здесь и «скорая помощь», и автомобиль с бодрящей надписью «Морг». Кругом сновали полицейские и санитары, по большей части лихие мужики. Любопытствующие пожилые дамы из соседних домов стыли на своих верандах, накинув зимние пальто прямо на пижамы и ночные рубашки, позабыв про торчащие во все стороны бигуди.

Дом, где произошло убийство, представлял собой обветшалое деревянное сооружение, грубо размалеванное голубой краской. Рядом стоял брошенный «шеветт» с разбитым боковым стеклом.

— Пошли спать, имел я их всех, — пробурчал Сэмпсон. — Воображаю, на что это похоже. Иногда я ненавижу свою работу.

— Зато я обожаю, просто тащусь от убийств, — съязвил я. — Глянь, какая славная подобралась компания: вон патологоанатомы в клевых прорезиненных костюмах, а там ребята из лаборатории. А это кто идет?

К нам вразвалочку приближался белый сержант в толстой сине-черной куртке с меховым воротником, державший руки в карманах.

— Сэмпсон? А, и вы здесь, детектив Кросс. — Он подвигал челюстью, как будто ему заложило уши. Он отлично знал, кто мы и откуда. Просто проверял на вшивость. Но Сэмпсон совершенно не переносит такого обращения.

— Старший детектив Сэмпсон, — поправил я. — А я, с вашего позволения, — начальник сыскного отдела Кросс.

— Холодрыга — у всех кое-что поотмерзало, — доверительно сообщил сержант. — Такие дела.

— А звякни своей Дженни — пусть отогреет, — посоветовал Сэмпсон.

— Пошел ты.

Внешне сержант походил на ирландца времен Гражданской войны: рыжий, с круглым увесистым пузом, с физиономией, походившей на раскисший от дождя свадебный пирог. Мой элегантный твидовый пиджак его явно разозлил.

Мы с Сэмпсоном постоянные посетители гимнастического зала, всегда в хорошей форме и весим пятьсот фунтов на двоих. В случае чего можем и припугнуть. В нашем деле это подчас необходимо. Мой рост шесть футов три дюйма, а Джона Сэмпсона — шесть футов девять дюймов, причем он, похоже, все еще растет. Его излюбленный головной убор — какая-нибудь кричащая шляпа или ярко-желтая косынка. Иногда его называют «Джон-Джон», поскольку тут вполне хватило бы на двоих Джонов.

Мы гордо продефилировали мимо сержанта в дом. Нам, элитной силовой команде, не следует опускаться до стычек с каким-то слабаком. По дому уже разгуливала пара копов. Началось все с того, что в четыре тридцать утра в участок позвонила нервозная соседка, мучимая бессонницей. Ее взбудоражил подозрительный шум — она решила, что в доме развлекаются бродяги. Прибывший патруль обнаружил три трупа. Они вызвали специальную группу расследований, состоящую из восьми чернокожих полицейских, которым и предстояла вся грязная работа.

Я распахнул настежь дверь в кухню. Каждая дверь скрипит особым голосом — эта по-стариковски захныкала. Внутри стояла зловещая тьма. Откуда-то потянуло сквозняком, и мне почудилось слабое шевеление.

— Мы не включали свет, сэр, — произнес коп позади меня. — Вы ведь доктор Кросс, да? Я кивнул.

— Когда вы прибыли, дверь в кухню была приоткрыта? — Я обратился к патрульному, белокожему юноше с детским личиком, на котором едва пробивались мягкие усики. Ему не больше двадцати трех, и, похоже, парнишка напуган.

— А? Нет. Не было следов взлома, сэр. Дверь оставалась незапертой.

Паренек нервничал.

— Какой ужас, сэр. Целая семья убита. Один из копов зажег электрический фонарик, и мы принялись осматривать кухню. Дешевый столик с зелеными виниловыми стульями, настенные часы, какие можно купить в любом универмаге, запах животного жира, которым пользовались для жарки, не такой уж, впрочем, неприятный. В домах, где произошло убийство, обычно пахнет намного хуже. Какую картину застал убийца, пришедший сюда несколько часов назад?

— Он прошел через кухню и стоял на этом самом месте, где сейчас стоим мы, — предположил я.

— Не надо, Алекс, — умоляюще произнес Сэмпсон. — Ты прям как Джин Диксон. Аж мурашки по коже.

Сколько бы ни занимался такими вещами, к ним не привыкаешь. Нет никакого желания идти дальше, зная, какие жуткие картины предстоят.

— Они наверху, — проговорил молоденький полицейский с усиками.

Погибла семья по фамилии Сандерс: две женщины и маленький мальчик. Пока парнишка рассказывал, его напарник, ладно сложенный невысокий негр по имени Батчи Дайкс, не произнес ни слова. Я и раньше встречался с ним: он, похоже, очень чувствительный.

Затаив дыхание, мы вчетвером вошли в эту обитель смерти. Сэмпсон мягко положил руку мне на плечо — он знал, что я не могу спокойно переносить вида убитых детей. Три тела лежали в первой спальне, справа от лестницы. На лице тридцатидвухлетней Джин Сандерс по прозвищу Пу и после смерти сохранилось затравленное выражение. Полные губы открытого рта были искажены криком. Дочь Пу, Сьюзетт Сандерс, прожила на свете всего четырнадцать лет: миловидная, курносая девочка, обещавшая стать красавицей. В волосы вплетена лиловая ленточка. В рот вместо кляпа убийца засунул темно-синие колготки. Вверх личиком с еще непросохшими слезами лежал трехлетний Мустафа Сандерс, в таком же пижамном конверте, какой и мои дети надевают на ночь.

Верно сказала бабуля Нана: именно политиканы довели наш город до этого, через их попустительство зараза распространилась по всему городу, да и не только по городу: похоже, вся наша огромная страна больна дурной болезнью.

Мать и дочь были привязаны к спинке металлической кровати при помощи сетчатых чулок и разорванных цветастых простыней.

Достав карманный диктофон, я принялся наговаривать первые впечатления для отчета:

— Дело об убийстве номер Х-234 914, связь с 916-м. Зверски убиты мать, дочь-подросток и малолетний мальчик. Тела женщин исполосованы чем-то острым, вероятно, бритвой. Груди отрезаны, обнаружить не удалось. Волосы вокруг половых органов сбриты. На телах множество колотых ран, нанесенных, как выражаются патологи, «по модели ярости». Масса крови, фекалий. Полагаю, что обе женщины были проститутками. Мне приходилось их видеть на улице.

Голос зазвучал так глухо, что дальнейшая расшифровка собственной записи будет стоить немалых трудов.

— Мальчика, похоже, все время отшвыривали в сторону. Мустафа Сандерс одет в ночной пижамный конверт с изображениями медведей. Он лежит маленькой кучкой в углу.

Безжизненные глаза малыша были устремлены прямо на меня. Закололо сердце, в голове зашумело. Бедный маленький Мустафа, кому он помешал…

— Не верится, что он намеренно убил ребенка, — обернулся я к Сэмпсону, — он или она…

— Или оно, — покачал тот головой. — Сдается мне, Алекс, что это тот самый нелюдь, что побывал на Кондон-Террас.

Глава 3

На Мэгги Роуз начали обращать внимание, когда ей исполнилось три или четыре годика. В девять лет она уже привыкла к тому, что представляет для окружающих особый интерес, словно Мэгги Руки-Ножницы, или Девочка-Франкенштейн.

Тем утром она стала объектом пристального внимания, нисколько не подозревая об этом, а между тем именно тогда ей следовало быть особенно осторожной. В то утро события развернулись неожиданным образом…

Мэгги Роуз училась в Вашингтонской частной школе в Джорджтауне, и сегодня ей особенно хотелось чувствовать себя настоящим членом детского сообщества из ста тридцати учеников. Именно сегодня, когда они все с воодушевлением пели хором на общем собрании.

Больше всего на свете Мэгги мечтала поближе сойтись с ребятами, но ей это плохо удавалось. Все дело в том, что она была дочерью Кэтрин Роуз, той самой, чей портрет красовался в витрине каждого магазина видеотехники. А фильмы с ее участием каждый день крутили по телику. Мамулю выдвигали на «Оскара» намного чаще, чем других актрис, чьи имена мелькали в популярных журналах.

Поэтому Мэгги прилагала множество усилий, чтобы не выделяться в толпе сверстников. В то утро она надела трикотажную рубашку «Фидо Дидо» с длинными рукавами, особым образом порванную спереди и сзади, грязные полинявшие джинсы и старые розовые спортивные тапочки, а также толстые носки «Фидо», извлеченные откуда-то из недр шкафа. Девочка намеренно не стала мыть свои белокурые волосы.

Мамуля вылупила на нее глаза и кратко прокомментировала: «Уф, ну и тошниловка», однако отпустила в таком виде без звука. Мудрая Кэтрин понимала, каково быть дочерью знаменитой матери.

Зал был набит ребятишками с первого по шестой класс, певшими песню Трейси Чапмэн «Быстрый автомобиль». Прежде чем наиграть мелодию на сверкающем черном «Стейнвее», мисс Камински объяснила питомцам смысл произведения молодой негритянки из Массачусетса:

— Это песня о жизни американских негров конца прошлого века. Она о том, как тяжко быть нищими в самой богатой стране мира.

Хрупкая преподавательница музыки и изобразительного искусства относилась к своей работе чрезвычайно добросовестно, полагая, что настоящий педагог обязан не просто информировать, но воспитывать в духе добра и сострадания. Дети обожали мисс Камински и с готовностью пытались вообразить себе трудную жизнь негритянских бедняков, что им плохо удавалось, поскольку ученики этой престижной школы происходили из состоятельных семей, плативших двенадцать тысяч долларов в год за обучение.

— «У тебя быстрый автомобиль», — пели звонкие детские голоса под аккомпанемент мисс Камински.

Особенно усердствовала Мэгги: она честно закрывала глаза и вызывала в памяти образы нищих, которых видела зимой на городских улицах, неприглядные обшарпанные дома в бедных районах Джорджтауна, ребятишек в лохмотьях, моющих лобовые стекла за доллар на каждом светофоре. Некоторые бродяги радостно улыбались, узнавая ее мать, и у той всегда находилось для них теплое словечко.

— «У тебя быстрый автомобиль», — пела Мэгги, и голос ее креп на этой фразе.

— «Мы унесемся за тысячу миль. Да, мы решимся и унесемся. Вдаль унесемся, от смерти спасемся».

Последний аккорд утонул в аплодисментах и восторженных детских воплях. Мисс Камински склонилась в изящном поклоне.

— Противная обязанность, — прокомментировал Майкл Голдберг, стоявший рядом с Мэгги. В Вашингтоне, куда девочка переехала год назад из Лос-Анджелеса, он был ей ближе всех.

Он шутил в своей обычной манере, приобретенной на восточном побережье. Так он общался с теми, кто не мог равняться с ним в остроумии — то есть со всеми. Майкл Голдберг был во всех смыслах умницей — почти гением: он читал все и обладал громадной эрудицией, с ним всегда было весело (при условии, что ты ему нравишься). Мальчик сильно пострадал при родах, и с тех пор так и оставался худосочным и физически слабым, из-за чего сверстники прозвали его «Сморчок», в надежде хоть так принизить его интеллектуальное превосходство.

Порой Майкл и Мэгги ездили в школу вместе. Сегодня обоих подвез автомобиль городского отдела Секретной службы, поскольку отец Майкла был министром финансов. В этой школе не было детей обычных родителей, так что и проблемы возникали особые. Например, по окончании занятий учителя спрашивали у каждого, кто его сегодня заберет: безопасность детей была здесь заботой первостепенной важности.

— Мистер Дивайн, — ответила Мэгги педагогу, дежурившему у выхода из аудитории. Его звали Гестир, а преподавал он иностранные языки — французский, русский и китайский. Ученики прозвали его «Le Pric».

— И Джолли Чолли Чакли, — докончил Майкл Голдберг, — Секретная служба, наряд номер девять, городской «линкольн», лицензия СК-519, Северный вход, Пелам-Холл. Им предписано доставить moi в целости и сохранности, поскольку колумбийские бандиты угрожают отцу. Au revoir, mon professeur.

В школьном журнале дежурного 21 декабря была сделана соответствующая запись: «М. Голдберг и М.Р. Данн. Забирает Секретная служба. Северный вход, Пелам, в три часа».

— Вперед, Двибо Дидо. — Майкл Голдберг с силой пихнул приятельницу в спину и пропел: — «У меня быстрый автомобиль. Ха-ха! Мы смоемся отсюда за тысячу миль».

«Как он может не нравиться? Ну кому еще придет в голову назвать меня Двибо Дидо»[2], — подумала Мэгги. — Только Сморчку Голдбергу».

Слежка за ребятами началась сразу же, как только они вышли из зала. Никто ничего не заметил: это был мастерски выверенный план.

Глава 4

То утро стало незабываемым для мисс Вивиан Ким. Она задумала воссоздать на уроке Уотергейтский скандал. Питомцы обожали умную, красивую, артистичную учительницу истории США и с удовольствием дважды в неделю посещали ее уроки, где она разыгрывала скетчи на исторические темы, а иногда поручала это сделать ученикам. Получалось здорово, и никто никогда не скучал на этом предмете.

Итак, в тот день урок был посвящен Уотергейту. Мэгги Роуз Данн и Майкл Голдберг учились в третьем классе. Никто не подозревал, что за классной комнатой ведется наблюдение.

Вивиан Ким поочередно представляла генерала Хейга, Х.Р. Холденена, Генри Киссинджера, Дж. Гордона Лидди, президента Никсона, Джона и Марту Митчеллов, Джона и Морин Дин. Она великолепно изобразила всех — и Лидди, и Никсона, и генерала Хейга, но особенно удались чета Митчеллов и Морин Дин.

— Президент Никсон ежегодно обращался к согражданам с речью о положении в стране, — рассказывала мисс Ким. — Многие чувствовали, что он лжет, а когда государственный лидер допускает ложь, он совершает тяжкое преступление, поскольку люди доверились ему, полагаясь на его честность, на его слово.

Двое ребятишек засвистели и заулюлюкали — они участвовали в представлении. Мисс Ким допускала и даже поощряла такого рода вольности.

— Ваша реакция оправданна, — она возвысила голос, — потому что в тот момент мистер Никсон обращался к народу, к таким же людям, как вы и я.

Она распрямила плечи и выпятила грудь, а лицу придала мрачное выражение. Начиналось представление президента Никсона. Мисс Ким начала раскачивать головой.

— Хочу, чтобы вы знали… Я не намерен отказываться от дела, которое поручил мне народ Соединенных Штатов, избравший меня.

Вивиан Ким соблюдала все паузы, сделанные Никсоном в той памятной речи. Они напоминали музыкальные паузы в плохой, но душещипательной опере.

Двадцать учеников затаили дыхание — учительница полностью завладела их вниманием. Своего рода педагогическая нирвана, пусть даже непродолжительная. Мисс Ким наслаждалась этой минутой.

Тук, тук, тук — в дверное стеклянное окошечко кто-то постучал, и чары тут же развеялись.

— Свист, улюлюканье, — пробормотала мисс Вивиан. — Кто там? Войдите!

Деревянная дверь медленно отворилась. Кто-то пропел мелодию из «Кошмара на улице Вязов». Медленно, как будто стесняясь, бочком в класс зашел мистер Сонеджи. Напряженные лица детей прояснились.

— Есть кто-нибудь дома? — тоненьким писклявым голоском поинтересовался мистер Сонеджи. Класс взорвался смехом.

— О! Все дома, — заключил учитель. Гэри Сонеджи преподавал математику и информатику — предметы, по популярности превосходившие даже историю мисс Ким. Крупный мужчина с лысиной и опущенными книзу усами, в ученических очках на массивном носу не пользовался успехом у женщин, зато был любим учениками. Этот вдохновенный педагог был вдобавок мастером видеоигр «Нинтендо». Ученики прозвали его «Мистер Чипс».

По пути к столу мисс Ким он поздоровался с некоторыми учениками, назвав их по именам. Оба педагога принялись вполголоса что-то обсуждать. Мисс Ким, стоявшая спиной к классу, казалась особенно хрупкой на фоне массивного мистера Сонеджи, в котором было без малого шесть футов роста.

— Мэгги Роуз и Майкл Голдберг, подойдите сюда, пожалуйста. Возьмите свои вещи.

Недоуменно переглянувшись, дети со своими рюкзаками направились к выходу. Класс начал перешептываться, некоторые подавали реплики в полный голос.

— Спокойно! Еще не перемена! — утихомиривала мисс Ким расходившихся питомцев. — Урок не кончен, уважайте наши правила!

Мэгги и Майкл, ниже девочки на четыре дюйма, подошли к учительской кафедре, и мистер Сонеджи, доверительно наклонившись, вполголоса проговорил:

— Ребята, тут возникла одна проблема, — он всегда был мягок и тактичен с детьми, — точнее, маленькая загвоздка. Ничего серьезного.

— Сомневаюсь, — покачал головой Майкл. — А в чем конкретно состоит проблема?

Мэгги Роуз молчала, сдерживая невесть откуда возникший страх. Что-то случилось, что-то не так… У нее похолодело где-то на дне желудка. Мамуля всегда говорила, что Мэгги слишком впечатлительная, поэтому девочка старалась казаться невозмутимой, холодной, непроницаемой особой.

— Нам позвонили из Секретной службы, — пояснила мисс Ким. — Им передали угрозы в ваш адрес. Конечно, это дурацкий розыгрыш. Но на всякий случай мы решили отправить вас домой. Просто потому, что так полагается. Вы же знаете, что такое дисциплина.

— Уверен, что к ленчу вы успеете вернуться, — бодро заявил мистер Сонеджи, но в голосе его прозвучало сомнение.

— А что за угрозы? — робко поинтересовалась Мэгги. — Угрожали отцу Майкла? Или моей маме?

Мистер Сонеджи ободряюще похлопал Мэгги по плечу. Не в первый раз педагоги дивились интеллекту и выдержке своих учеников.

— Да ничего особенного, все как всегда. Говорится многое, но до дела в таких случаях не доходит. Своеобразная попытка привлечь внимание к своей особе. Это, безусловно, не совсем нормальный человек. — Мистер Сонеджи изобразил некоторую озабоченность состоянием звонившего, в то же время показывая, что детям нечего опасаться.

— Тогда зачем нам тащиться домой, аж в Потомак? — Майкл Голдберг выразительно жестикулировал и гримасничал, изображая адвоката. Он очень напоминал своего отца, министра финансов.

— На всякий случай вы должны быть в безопасном месте. Все понятно? Спорить с тобой, Майкл, я не намерен. — Мистер Сонеджи умел в случае необходимости проявить твердость.

— Нет, не совсем понятно, — нахмурился Майкл. — «Нам нет пути, Хосе Кансеко». Серьезно, мистер Сонеджи, разве это справедливо, что мы должны скрываться? Почему бы людям из Секретной службы не побыть с нами, пока не кончатся занятия?

— По-видимому, это не входит в их планы, — пояснил учитель, — а правила здесь устанавливаю не я.

— Думаю, мы готовы, — робко вмешалась Мэгги. — Идем, Майкл, не спорь, видишь, все уже решили за нас.

— Да, дело решенное, — с ободряющей улыбкой заявила мисс Ким. — А домашнее задание придется прислать по почте.

— Вот спасибо! — в унисон засмеялись дети. И мисс Ким оставалось лишь весело отшутиться.

В пустынных коридорах школы их видел только один человек — чернокожий вахтер Эммет Эверетт. Опершись на щетку, он наблюдал, как троица брела по коридору. Он был последним, видевшим их вместе.

Выйдя из школы, они направились к стоянке машин, скрытой от глаз стройными березами и кустарником. Ботинки Майкла стучали по булыжнику школьного двора.

— Ай да башмачки. — Мэгги решила поиздеваться. — В жизни таких дурацких не видела.

Майклу было нечего возразить — родители покупали ему непритязательные вещи у «Братьев Брукс».

— Что прикажете носить, мисс Глория Вандербильт? — парировал он слегка обиженно. — Розовые кроссовки?

— Ну да, розовые кроссовки, — развеселилась Мэгги, — на худой конец салатовые. А ты напялил башмаки для похорон, Сморчок.

В тени дубов и вязов, доходивших до крыши административного корпуса, близ спортивного зала, откуда доносился стук мячей, стоял голубой фургон. Туда и привел ребят мистер Сонеджи.

— Ну, друзья, прыгайте назад, — скомандовал учитель, открывая им дверцу и снимая очки, постоянно сползавшие с носа.

— Мы едем домой? — поинтересовался Майкл.

— Простите, сэр, что «мерседес» не подан, — шутливо раскланялся учитель. — Мы будем действовать по инструкции, полученной мной по телефону от мистера Чакли.

— Мистера Джолли Чолли Чакли, — уточнил Майкл, называя прозвище, придуманное им для секретного агента.

Садясь в машину, Сонеджи резко захлопнул дверцу:

— Секундочку, ребятки.

Он зарылся в какие-то коробки, сваленные на переднем сиденье в беспорядке, не свойственном педантичному учителю математики. Через минуту он обернулся, и дети застыли от ужаса: Сонеджи был в безобразном противогазе из черной резины и держал в руках что-то вроде миниатюрного огнетушителя.

— Мистер Сонеджи! Мистер Сонеджи? — От волнения голос Мэгги сделался визгливым. Она в ужасе закрыла лицо руками. — Перестаньте! Прекратите пугать нас!

Учитель направил предмет прямо в лица детей.

— Что это вы делаете? — воскликнул Майкл, не успевший толком испугаться.

— Получай, гениальный ребенок. Ты мне надоел.

Он выпустил из баллончика сильную струю хлороформа. Вокруг детей, распластанных на заднем сиденье, расплылось целое газовое облако.

— Отлично, — тихо пробормотал мистер Сонеджи. — А теперь вперед. И никто ничего не узнает.

В этом и состояла вся прелесть: никто никогда ничего не узнает.

Сонеджи завел двигатель и тронулся, напевая «Волшебный автобус». У него было прекрасное настроение. Помимо всего прочего, он намеревался стать первым в истории Америки профессиональным похитителем детей.