Он ждал своей очереди спускаться в шахту, когда знакомый голос вдруг рявкнул:

— Какого черта ты тут делаешь, Эбердэр? Убирайся с моей земли.

Никлас повернулся и увидел решительно шагающего в его сторону Майкла Кеньона. Так вот чей голос отдавал приказы! Стало быть, это Майкл командовал спасательными работами, и, кажется, у него это хорошо получилось.

— Побереги свое раздражение до лучших времен, — устало промолвил Никлас. — Сейчас тебе нужна каждая пара рук, кому бы она ни принадлежала.

Увидев, что Майкл открыл рот, чтобы возразить, Никлас вскинул руку.

— Заткнись, Майкл, — быстро сказал он. — Право же, заткнись.

На щеках Майкла Кеньона вспыхнули пятна гневного румянца, но он не стал больше спорить. Сжав губы в тонкую линию, он развернулся и ушел.

А Никлас снова спустился в шахту.

После того, как Клер увела Маргед с шахты, она не видела Никласа двое суток. На исходе второго дня, прошедшего после взрыва, возчик Льюис привез графа Эбердэра домой. Когда дворецкий Рис Уильямс позвал Клер. она ужаснулась, увидев лежащего в повозке Никласа. Он был без сознания и вдобавок в грязи и угольной пыли, на его руках и разорванной одежде виднелась кровь.

Льюис стал ее успокаивать.

— Он не ранен, мисс Морган, а просто здорово вымотался. — И возчик одобрительно кивнул. — Наш граф, хоть он и наполовину цыган, славный парень, это точно. Не боится испачкать руки. Говорят, он не спал два дня. Но рано или поздно каждому человеку требуется отдых.

Уильямс и один из лакеев вытащили Никласа из выстланной соломой повозки. Поглядев на Клер, дворецкий сказал:

— Да не беспокоитесь вы так, мисс. Мы о нем позаботимся.

Понимая, что она будет только зря путаться у них под ногами. Клер вернулась к возчику.

— Мистер Льюис, уже есть окончательный список потерь?

Лицо Льюиса искривилось.

— Да, мисс Морган. Тридцать два погибших, несколько десятков раненых, пятеро пропавших без вести. В деревне едва ли найдется хоть одна семья, где никто не погиб или не пострадал. Считают, что из тех, кого еще не нашли, никто не выжил. Поиски тел будут продолжаться, но завтра в тех частях шахты, которые не обвалились, опять начнут рубить уголь.

Ну конечно, жизнь должна продолжаться, со злостью подумала Клер. Лорд Майкл и Мэйдок не хотят терять свою драгоценную прибыль, мешкая с возобновлением работ.

— Спасибо за то, что привезли лорда Эбердэра домой, мистер Льюис. — Клер в нерешительности замолчала. Может, он ждет, чтобы ему заплатили?

Догадавшись, о чем она думает. Льюис сказал:

— Не надо, мисс Морган. Лорд Майкл Кеньон уже обо всем позаботился. Он человек крутой, но, скажу я вам, справедливый. Он несколько раз самолично спускался в шахту. — Тут Льюис доверительно понизил голос: — Шахтеры надеются, что теперь он сам будет управлять шахтой. Джордж Мэйдок никогда бы не стал тратить столько времени на спасательные работы.

Выходит, у лорда Майкла все-таки есть кое-какие хорошие качества. Попрощавшись с возчиком, Клер вошла в дом и в нерешительности остановилась в холле. Помимо организации питания спасателей и ухода за ранеными, она в эти дни еще и обошла дома своих друзей, чтобы предложить помощь и утешить тех, у кого погиб кто-то из близких.

В конце концов сегодня ее одолела страшная усталость, и она заснула как убитая. Поспав три часа. Клер встала и собиралась вернуться обратно в деревню, но, судя по тому, что сообщил мистер Льюис, нужда в ее помощи уже не была такой острой, тем более что от сильного утомления она едва держалась на ногах и не могла ясно мыслить.

Клер вздохнула и вернулась в свою спальню, где тут же заснула опять.

Когда она проснулась, было уже темно. Хотя Клер чувствовала себя совершенно вымотанной, мысли у нее больше не путались, и она с мучительной ясностью осознала, что никогда больше не увидит Оуэна. Острое чувство потери пронзило ее, усугубив душевную боль, которую она переживала из-за Маргед и ее осиротевших детей.

Ночь была под стать се настроению — начиналась гроза, вокруг дома свистел ветер и стучал ветками по оконным стеклам. Музыка так органично сливалась с шумом ветра и с ее горестными мыслями, что Клер не сразу сообразила, что эта печальная мелодия звучит не в ее голове. Все было почти так же, как в ее первую ночь в Эбердэре, только на сей раз она знала, откуда взялись в ночи звуки арфы. Никлас проснулся и играл погребальную песнь.

Одиночество вдруг показалось ей невыносимым. Клер встала, надела домашние туфли и умылась холодной водой. На ней все еще было помятое дневное платье, потому что она легла спать не раздеваясь. Клер не стала собирать волосы в пучок, а просто стянула их сзади ленточкой и пошла искать Никласа. Стояла глубокая ночь, и все остальные обитатели дома наверняка уже давно спали.

Она нашла его в тускло освещенной библиотеке. Вымывшийся и одетый в свой обычный черно-белый костюм, он выглядел почти так же, как всегда, только на подбородке темнел кровоподтек, и ободранные пальцы оставляли кровавые следы на металлических струнах арфы. Когда Клер вошла, он поднял голову, взглянул на нее ничего не выражающими глазами и снова склонился над арфой. Хотя слова и мелодия были валлийскими, в его игре и пении слышалась надрывающая душу тоска, свойственная цыганским напевам.

Клер молча прошла через комнату и подбросила угля в камин. Затем села в кресло с подголовником и откинула голову назад, слушая музыку. Ей стало легче оттого, что теперь он рядом.

Прозвучал и замер последний аккорд. В наступившей тишине послышался далекий раскат грома. И, словно расценив это как некий сигнал, Никлас сказал сдавленным голосом:

— Я должен был сделать больше. Вы рассказали мне, насколько опасна работа в этой шахте, но я не принял ваших предостережений всерьез. Для меня все это дело было лишь еще одной игрой.

Удивленная этим самобичеванием, Клер сказала:

— Но вы же поговорили с лордом Майклом, объяснили ему, насколько опасна работа в шахте, находящейся в столь плачевном состоянии; и вы предприняли попытку найти возможность расторгнуть заключенный с ним договор аренды. Что еще вы могли сделать без решения суда?

— Я мог бы сделать больше, — повторил Никлас. Он поставил арфу на пол, поднялся и начал беспокойно ходить взад и вперед по комнате, погруженной в полумрак. — Это я виноват в том, что Оуэн погиб.

— Не казните себя, — тихо сказала Клер. — Все, кто работал в той лаве, погибли.

— Но Оуэн там не работал, он пришел туда со мной, потому что я его об этом попросил. Если бы не я, он был бы сейчас жив. — Остановившись у окна, Никлас раздвинул шторы и поднял раму. затем сделал глубокий вдох, будто желая вобрать в себя грозу. — Мы с ним уже стояли на дне ствола Бичен, готовые подняться на поверхность, когда раздался первый взрыв и штреки начали обваливаться. В бадье мог подняться только один человек. — Его пальцы стиснули подоконник. — Из-за того, что у него была семья, а у меня нет, я велел ему подниматься первым. Он не стал спорить, а просто съездил мне кулаком в челюсть и запихнул меня в бадью. Еще одна или две минуты — и Оуэн бы спасся, но этих самых минут как раз и не хватило. Не хватило времени… — Его голос замер, и тут же первые капли дождя забарабанили по стеклу и влетели в открытое окно.

Никлас вдруг резко повернулся; лицо его было искажено такой же дикой яростью, как и в тот день, когда он рассек кнутом портрет, своей покойной жены. Только теперь все было еще хуже, потому что па сей раз эта ярость была направлена против него самого.

— Если моя жизнь стоила сто золотых гиней, то жизнь Оуэна была бесценна! — в неистовстве прокричал он. — Оуэн умел строить, петь, смеяться. Он любил и был любим. Господи, Боже мой, почему погиб он, а не я?

Ногти Клер впились в подлокотники кресла. На месте Никласа она чувствовала бы себя точно так же; собственная смерть и для нее была бы куда легче, чем жизнь за счет гибели друга. Желая облегчить его страдания, она сказала:

— Если он пожертвовал собою ради вас, то это потому, что один вы можете осуществить на шахте необходимые перемены. Благодаря вам в будущем могут быть спасены многие жизни.

— Этого мало!

Внезапно Никлас схватил свою арфу и с силой отшвырнул ее. Изящный инструмент с жалобным вскриком ударился о стену и упал на пол, рассыпавшись на куски. Разрезавшая ночное небо молния на миг ярко озарила Никласа и его сломанную арфу.

— Перестаньте себя винить! — крикнула Клер, перекрывая раздавшийся вслед за вспышкой молнии гром. — Вы же не Господь Бог!

— Насколько я знаю, Бог плохо играет свою роль, — горько бросил Никлас. — Я читал книгу Иова и не сказал бы, что там Вседержитель производит благоприятное впечатление.

Клер знала, что должна немедленно отчитать его за богохульство, но слова не шли у нее с языка; когда погибает столько хороших людей, трудно верить в божественную справедливость.

Никлас перестал метаться по комнате и остановился у камина; опершись руками на каминную полку, он посмотрел на пылающие угли.

— Если бы я начал действовать раньше, если бы о безопасности шахтеров я думал столько же времени, сколько о том, как заполучить вас к себе в постель, всего этого не случилось бы. Оуэн остался бы жив и другие тоже. — Он судорожно вздохнул. — Двое из погибших были дети — не старше маленького Хью Уилкинса.

— За все это надо судить прежде всего Мэйдока, уж он-то точно виноват! Или лорда Майкла, в чьей власти было сделать шахту более современной, однако он передал эту власть в руки жадного дурака.

Но Никласа невозможно было переубедить.

— Игра окончена, Клер. — Он повернулся к ней; лицо его было неумолимо. — Я освобождаю вас от всех обязательств по нашей сделке. Возвращайтесь домой, в Пенрит. Свою часть договора я выполню и сделаю для долины все, чего вы хотели. Но сделаю это один, не причиняя вам дальнейшего вреда.

Клер смотрела на него, бледнея, не в силах поверить, что он прогоняет ее.

— Вы слышали меня — убирайтесь! — крикнул он. — Вам больше никогда не придется терпеть мое общество, общество эгоиста и скота!

Она поняла: он хочет наказать себя, чтобы хоть как-то искупить терзающую его вину. Вот и отсылает ее прочь как раз тогда, когда она нужна ему как воздух.

Клер не знала, что сделать, что сказать. Перед тем, что творилось сейчас в его душе, она была так же бессильна, как и перед бушевавшей за окнами грозой.

В небе снова сверкнула молния, и в то мгновение, когда яркий свет ослепил ее, Клер вдруг почувствовала, что все изменилось: все ее страхи и сомнения вдруг исчезли, рассыпались в прах. И девушка с абсолютной ясностью поняла: она любит Никласа, она любила его всегда.

И сейчас она должна остаться.

Не раздумывая больше ни секунды, Клер подошла к нему и взяла его исцарапанные руки в свои.

— С самого начала ты говорил мне, что тебя интересуют только те женщины, которые согласны тебе отдаться, помнишь, Никлас? — Она поцеловала его окровавленные пальцы, прижала его руки к своей груди и, глядя ему в лицо, тихо сказала: — Ну так вот: теперь я согласна.

Он весь сжался.

— Жалость — не причина для того, чтобы лечь ко мне в постель. Клер.

— А я и не предлагаю тебе жалость. — Не отрывая взгляда от его глаз, она отпустила его руки и начала медленно расстегивать его рубашку. Закончив, Клер приподняла тонкую белую ткань и стала нежно массировать напряженные мышцы его плеч. — Я предлагаю дружбу.

Он закрыл глаза и испустил судорожный вздох.

— Я знаю, что должен отказаться, но не могу. — Его глаза снова открылись, голос понизился до хриплого шепота: — Господи, помоги мне, не могу!

Клер встала на цыпочки и прильнула губами к его губам, всем сердцем желая вобрать в себя его боль и исцелить ее силой своей любви. На этот раз она уже не повернет назад.

Застонав, он обнял ее и прижал к себе так крепко, что она едва могла дышать. Его руки лихорадочно блуждали по се телу.

Затем, опустившись на колени, он прижал лицо к ее груди, обдав ее своим горячим, неровным дыханием. Клер гладила его спутанные шелковистые волосы, чувствуя, как его ладони опускаются все ниже по ее телу, ласкают ее бедра Потом он прянул ее вниз, и она тоже опустилась па колени на пушистый восточный ковер и ощутила па своем левом боку жар от огня, горящего в камине. Снаружи дождь полил еще сильнее; он барабанил в окна с такой яростью, будто хотел разрушить их уединенный приют.

Никлас целовал ее так жадно и пылко, как никогда прежде. Его ловкие пальцы проворно расстегнули пуговицу и развязали ленту на спинке ее платья, потом проникли внутрь и распустили завязки нижней рубашки. Затем он стянул вниз сразу и рубашку, и платье и коснулся ладонями ее обнаженных грудей.

У нее перехватило дыхание; от прикосновения его твердых ладоней по всему ее телу словно пробежала струйка огня. Несколько недель каждодневных дразнящих поцелуев и чувственных игр сделали се более восприимчивой к любовным ласкам и заложили основу той бурс страсти, которая бушевала в ней псе сильнее.

Желая осязать его обнаженную плоть, она вытащила его рубашку из бриджей и приподняла тонкий батист. Ее пальцы легко прошлись по темным волосам на его груди. Когда она коснулась соска, ее осенило: Клер подняла его рубашку, потом нагнулась и поцеловала мягкий бугорок, который тут же затвердел от прикосновения ее языка.

Он шумно втянул в себя воздух, голова его откинулась па-зад, и Клер увидела, как неистово бьется пульс па его горле.

Она слегка прикусила зубами другой сосок.

Никлас сдавленно вскрикнул, затем торопливо стянул через голову рубашку и отшвырнул ее в сторону. Клер увидела, как красноватые отблески огня, пылающего в камине, заплясали на его мускулистом торсе; потом он взял ее за плечи и уложил на спину на ковер.

Вихрь ощущений закружил ее, спутав все мысли. Его поцелуй, требовательный и страстный, его твердые мышцы, прижимающиеся к ее соскам; ощущение покалывания от ворсинок ковра и сухой жар огня в камине… Затем обжигающее прикосновение его жадных губ к ее обнаженной груди. Она судорожно впилась пальцами в его плечи; ей хотелось чувствовать его силу и тепло сразу везде, но больше всего — в глубине своего тела, где все ныло от нарастающего желания.

Он поднял обе ее юбки и начал ласкать внутреннюю часть се бедер; его уверенные руки забирались все выше, пока не коснулись влажных складок ее потаенной плоти, и она вскрикнула от невероятного наслаждения, пронизавшего ее, как молния, наподобие той, которая расколола небо.

Ее тело словно зажило своей собственной жизнью, оно само собой извивалось и терлось о его руку. Когда он вдруг остановился, Клер едва не заплакала. По полу со стуком запрыгала пуговица, которую он оторвал в нетерпении, расстегивая бриджи.

Никлас лег на нее, и Клер напряглась, ожидая боли и готовясь вытерпеть ее так, чтобы он ничего не заметил. Однако па сей раз боли не было, только мимолетное неудобство, а потом он быстро и мощно вошел в нее, заполнив не только ее тело, но и пустоту в се сердце.

Опираясь руками о пол по обе стороны от ее головы, он резко вторгался в нее снова и снова в ритме, который она тотчас узнала, хотя раньше не ведала о нем ничего.

Это была голая страсть, лишенная всяких ухищрений. Буря за окнами с остервенелой яростью атаковала дом, ветер хлестал в стены, стучал в окна и всюду — вокруг Клер и внутри нее — звучали раскаты грома. Она больше не знала, где кончается она и начинается Никлас, потому что теперь они были единым целым, которое было сильнее, чем каждый из них мог быть в одиночку.

Он вошел в нес еще один раз, последний, и вскрикнул, затрепетав внутри ее лона. Огромная молния сверкнула прямо над домом, залив библиотеку ярким светом. На мгновение Клер увидела его лицо — немыслимо, нестерпимо красивое, и кем бы он ни был: демоном или падшим ангелом, князем света или князем тьмы, ей это было безразлично. Важно лишь то, что ома любит его и что слияние их душ и тел было самым правильным. Было счастьем.