Исполненный достоинства дворецкий впустил посетителей в дом и попросил их назвать себя, но неожиданно через вестибюль с громким визгом промчался маленький голый ребенок, и весь эффект от торжественной величавости дворецкого пошел насмарку. Вдогонку за малышом, тяжело дыша, неслась его нянька, а через несколько секунд вслед за нею появилась смеющаяся дама лет тридцати пяти.

Она взглянула на вновь прибывших, и выражение ее лица вмиг переменилось.

— Никлас! — воскликнула она, протягивая к нему руки; — Почему ты не сообщил мне, что вернулся в Англию? Он взял ее за руки и расцеловал в обе щеки.

— Я прибыл в Лондон только вчера, Эмили. Клер смотрела на эту сцену молча, с застывшим лицом, думая о том, что сегодня Никлас у нес на глазах целовал слишком много женщин. Вдовствующая графиня излучала здоровье, сияла счастьем и казалась на десяток лет моложе, чем тогда, когда она жила в Эбердэре. И, судя, по очевидной привязанности, которую она и Никлас питали друг к другу, было нетрудно поверить, что четыре года назад они и в самом деле были любовниками.

Никлас повернулся к Клер и подвел ее к графине.

— Возможно, ты помнишь мою спутницу.

После длившегося всего мгновение замешательства графиня сказала:

— Вы ведь мисс Морган, учительница пенритской школы, не так ли? Мы с вами встречались, когда Никлас создавал школьный фонд.

Теперь в замешательство пришла Клер.

— Как? Значит, это Никлас пожертвовал деньги на школу? А я думала, что это сделали вы.

— Поскольку мой муж не одобрял прогрессивных идей Никласа, мы решили, что публичные функции возьму на себя я, — пояснила графиня. — Надеюсь, дела в школе идут хорошо. Вы по-прежнему работаете там учительницей?

— Большую часть времени, — вмешался Никлас. — Сейчас она взяла трехмесячный отпуск, дабы просвещать меня.

Графиня с любопытством посмотрела сначала на Клер, потом на Никласа, затем опять на Клер, однако, прежде чем она успела что-либо сказать, молодая нянька вернулась, неся на руках своего гукающего голозадого подопечного.

— Простите, мадам, — сказала она извиняющимся тоном. — Не представляю, как это мастер Уильям умудрился улизнуть из-под моего присмотра.

Графиня наклонилась и поцеловала сына в щеку.

— Он невероятно изобретателен, не правда ли? — гордо сказала она.

— Тателен, тателен, тателен, — подражая ей, залепетал малыш.

— Стало быть, вот он, мой крестник. — Никлас, смеясь. взял ребенка у няньки. — Поскольку он, как видно, терпеть не может ходить одетым, в будущем тебе не придется особо тратиться на его костюмы. Возможно, ему присуща цыганская любовь к свободе.

Клер не могла удержаться от поисков сходства между Уильямом и Никласом. Если таковое и имелось, то она его не заметила: малыш был светловолос и голубоглаз, типичный английский ребенок. К тому же он был слишком мал, чтобы быть плодом связи, которая имела место четыре года назад.

Мягкий голос графини прервал ее размышления.

— Простите мне мою неучтивость, мисс Морган. Как видите, здесь у нас вес вверх дном, но не согласитесь ли вы выпить со мною чашку чая? Нам с Никласом надо о многом поговорить.

Никлас фыркнул от смеха и отдал Уильяма обратно няньке.

— Понятно, чем ты занималась последние несколько лет. Графиня, покраснев, как школьница, ввела гостей в гостиную и позвонила, чтобы принесли чай и пирожные. Клер прихлебывала чай и без аппетита жевала пирожные, в то время как Никлас и Эмили обменивались новостями. Может быть, он за этим и привез ее в Лондон — понаблюдать, как он очаровывает других женщин? Эта мысль ужасно ее разозлила.

Проговорив около получаса, Никлас вынул из кармана какой-то круглый ярко раскрашенный деревянный предмет на нитке.

— Я привез Уильяму подарок. Эта штука из Индии, там ее называют йо-йо.

Он соорудил из шелковой нити петлю, надел ее себе на палец и неуловимым движением сделал так, что игрушка запрыгала вверх-вниз, издавая тихий певучий звук.

— У моего брата была такая же, когда мы были детьми, но она называлась не йо-йо, а бангалор, — сказала графиня. — Посмотрим, помню ли я, как заставить ее прыгать вверх-вниз. — Попытки Эмили не увенчались успехом.

Когда игрушка в ее руке в третий раз вяло повисла на нитке, она отдала ее обратно Никласу.

— Боюсь, что я утратила навык — слишком долго не практиковалась.

— Если ты не возражаешь, я отнесу игрушку в детскую и продемонстрирую ее Уильяму.

— Он будет в восторге. — Графиня вызвала звонком дворецкого и попросила его проводить Никласа в детскую.

Клер ощутила неловкость при мысли о том, что ей придется остаться наедине с графиней, однако это чувство тотчас же прошло, когда та обратила к ней взгляд своих светло-карих глаз.

— Пожалуйста, простите Никласа и меня за нашу неучтивость: четыре года — долгий срок, а этот шалопай почти совсем мне не писал.

— Уверена, вы рады, что он возвратился домой, леди Эбердэр, — безразличным тоном сказала Клер.

— Да, рада, хотя это и напоминает мне о том ужасном времени. — Графиня взяла с блюда пирожное. — Между прочим, я больше не называю себя этим титулом, мисс Морган. Теперь я обыкновенная скромная миссис Роберт Холкрофт. А для друга Никласа — просто Эмили.

— Вы отказались от титула? Но это почти неслыханно! Я полагала, что женщины в вашем положении, как правило, сохраняют свой титул, когда выходят замуж за людей, не принадлежащих к сословию пэров.

— Я никогда не хотела быть графиней. Роберт — мой муж — и я вместе выросли и всегда знали, что хотим пожениться. Но он был младшим сыном сквайра, которому не на что было рассчитывать, а я была дочерью виконта. Когда лорд Эбердэр сделал свое чрезвычайно лестное предложение, мои родители настояли, чтобы я приняла его, несмотря на то, что он был на сорок лет старше меня.

— Простите, — смущенно сказала Клер. — Я ничего об этом не знала. Вы казались такой спокойной и довольной. Никто в Пенрите не догадывался, что этот брак вам в тягость.

— Лорду Эбердэру нужна была молодая племенная кобыла, чтобы она нарожала ему еще детей. — Эмили начала крошить пирожное между пальцами. — Он был весьма… усерден в исполнении своих супружеских обязанностей, но я его разочаровала. Это было трудное время. Никлас стал для меня… большим утешением. — Пирожное превратилось в горку золотистых крошек.

Для Клер это прозвучало как косвенное признание в том, что Эмили и Никлас все же состояли в любовной связи, однако это не было случайной похотливой интрижкой. По крайней мере со стороны Эмили. Хотя Клер никогда не оправдывала супружеской измены, она сердцем понимала, что глубоко несчастная в браке женщина могла завести роман с красивым, обаятельным внуком своего мужа, молодым человеком, который был близок ей по возрасту. Не зная, что еще сказать, девушка заметила:

— Уильям — живое доказательство того, что ваш первый брак был бездетным не по вашей вине.

— О, не думайте, что я не испытываю удовлетворения от этой мысли, — сухо ответила Эмили. — Где бы ни был сейчас четвертый граф Эбердэр — а я подозреваю, что он пребывает в очень жарком месте, — надеюсь, что теперь он знает: я не бесплодна. — Она дотронулась до своего живота. — А осенью у Уильяма появится брат или сестра.

— Это прекрасно. Примите мои поздравления. — Не в силах и дальше сдерживать свое изумление. Клер спросила: — Но почему вы рассказываете все это мне, человеку, которого совершенно не знаете?

— Потому что с вами легко говорить. Потому что вас привел сюда Никлас. Потому что вы из Пенрита. Думаю, последняя причина самая важная. Коль скоро вы живете в долине, вы должны знать, какой скандал разразился вокруг смерти моего мужа и гибели жены Никласа. Бог весть какие сплетни ходили на этот счет, хотя едва ли они могли быть хуже, чем правда. Я уехала из Уэльса сразу же после того, как похоронила мужа. От всех свалившихся на меня страшных событий я тогда словно окаменела, и мне было все равно, что думают люди; но сейчас, с вашим приездом, у меня появилась возможность кое-что объяснить.

Клер подумала: «Интересно, как относился к их связи Никлас? Любил ли он Эмили? Может быть, он и сейчас ее любит?» Но конечно, она не могла спросить об этом прямо.

— В то время высказывалось много всяких догадок по поводу случившегося, но теперь этот скандал уже наполовину забыт, — сказала девушка. — Поскольку и вы, и Никлас уехали из долины, а больше никто не знал, что же произошло на самом деле, у любителей перемывать чужие косточки оказалось очень мало материала для сочинения сплетен.

— Вот и прекрасно. — Темные брови Эмили сдвинулись. — Роберт помог мне забыть то страшное время, а вот Никласу, как мне кажется, повезло меньше. Быть может, вы сумеете сделать для него то, что Роберт сделал для меня.

Клер растерялась.

— Право же, это очень странный разговор.

— Полагаю, что да. — Эмили улыбнулась. — Я не знаю, какие отношения существуют между вами и Никласом, но он не привез бы вас сюда, будь вы ему безразличны. Ему нужен кто-то, кому он тоже был бы небезразличен. Кто-то, кому он мог бы доверять.

Прежде чем Клер успела объяснить, что дело обстоит совсем не так, как представляет себе Эмили, из детской вернулся Никлас. Когда он присоединился к разговору, Клер решила, что это к лучшему: хорошо, что у нее не оказалось времени на ответ, потому что она не знала, ни что говорить, ни что думать. Она воспитывалась в среде, где все вещи были либо хорошими, либо плохими, либо белыми, либо черными. К сожалению, для Никласа эти мерки не подходили, потому что все с ним связанное было окрашено в полутона, притом самых различных оттенков.

Несколько минут спустя, когда Клер и Никлас уже начали прощаться, пришел муж Эмили, Роберт Холкрофт — невысокий коренастый блондин с заразительной улыбкой. Когда жена представила его Никласу, он пожал тому руку и сказал, что ждал этого знакомства с нетерпением. Если Холкрофт и знает, что когда-то Никлас и Эмили были любовниками, то по нему это незаметно, подумала Клер…

— Я рада была узнать, что теперь леди Эбердэр живет счастливо, — сказала девушка, когда их двуколка тронулась с места. — После того, как четыре года назад она, едва похоронив мужа, уехала из долины, о ней не было никаких вестей; казалось, будто леди Эмили просто исчезла с лица земли. Никто в Пенрите не имел ни малейшего представления о том, что с нею сталось.

— Она хотела забыть о годах, проведенных в Уэльсе, и едва ли можно ее за это винить, — сдержанно проговорил Никлас. — Эмили вышла замуж за Холкрофта ровно через год после смерти моего деда. По образованию Роберт адвокат, но с недавних пор он — восходящая звезда в парламенте и когда-нибудь наверняка войдет в кабинет министров.

— А какое графство он представляет?

— Лестершир. — Никлас сбавил скорость, потом свернул налево и поехал по более тихой улице. — В палате общин избирательный округ этого графства контролирую я, и когда Эмили написала мне, что Холкрофт хочет посвятить себя политике, я предоставил ему место. Насколько я слышал, из него получился хороший парламентарий — судя по всему, он и умнее, и принципиальнее своего предшественника.

Клер опешила.

— Как?! Вы контролируете избирательный округ в Лестершире?

— А также несколько других. Благодаря нашей прогнившей политической системе я осуществляю эффективный контроль над местами в парламенте от трех различных графств. Хотя титул графа Эбердэра имеет валлийские корни, сейчас большая часть нашего семейного состояния находится за пределами Уэльса.

Клер была потрясена. Как же мало, оказывается, она знает о Никласе и о том, каким богатством и влиянием обладает человек, занимающий такое положение!

— Тогда неудивительно, что мистер Холкрофт был счастлив с вами познакомиться, — ведь вы как-никак его политический патрон. А стать крестным отцом Уильяма вас попросили по той же причине?

— Я предпочитаю думать, что здесь сыграли свою роль не соображения политической выгоды, а просто дружеские чувства. В Эбердэре Эмили была единственным островком — здравомыслия и человеческого тепла.

Никлас явно не производил впечатления человека, страдающего из-за разбитого сердца. Было очевидно, что он привязан к Эмили, однако Клер — вопреки всякой логике — чувствовала удовлетворение от сознания того, что бывшая графиня Эбердэр отнюдь не была великой любовью его жизни.

— Коль скоро вы сумели провести Холкрофта в парламент, значит, будучи за границей, продолжали весьма внимательно следить за своими делами в Англии?

— Приблизительно раз в полгода я получал сундучок с юридическими документами, изучал их, после чего посылал своему поверенному в делах подробные инструкции. — Он бросил на нее иронический взгляд. — Как видите, я не так безответствен, как обо мне говорят.

— Еще бы, — колко сказала Клер. — Настолько безответственным не может быть никто. Таких людей просто не бывает.

Никлас расхохотался.

— Вы идеальная валлийская роза, Клер: нежная, благоухающая и со множеством преострых шипов. — Он легко погладил ее подбородок тыльной стороной руки в перчатке. — И именно шипы делают вас интересной.

Пожалуй, это был не самый лестный комплимент, но Клер все же порадовалась ему. Да и то сказать: колких шипов у нее и впрямь куда больше, чем традиционного женского очарования.

Клер тщательно прицелилась и ударила кием по бильярдному шару. Кий скользнул но отполированной слоновой кости, и белый шар, уйдя в сторону, не попал по цветному шару-мишени, который девушка намеревалась загнать в лузу.

— Ах, будь он неладен! Опять промазала! — Она подняла кий и сердито посмотрела на его кончик. — Вся беда в том, что дерево чересчур гладкое и твердое. Не будет ли это против правил, если покрыть конец кия каким-то другим материалом — чем-нибудь таким, что не скользило бы так, как голое дерево?

— Думаю, что это не противоречило бы правилам, но ни один истинный ценитель бильярда не одобрил бы такого новшества. Вся прелесть как раз и состоит в том, чтобы играть хорошо, несмотря на все недостатки игровых принадлежностей, а не благодаря их достоинствам.

Никлас наклонился над бильярдом, и его мышцы слегка напряглись под белым батистом рубашки. Удар — и цветной шар угодил точно в лузу.

— Хорошо еще, что у этого бильярда ровная поверхность, не то что в Эбердэре. У того столешница была как вспаханное поле в середине зимы.

— К тому времени, когда мы вернемся, наверняка уже будет готова новая, из шифера. Будет интересно посмотреть, как вы на ней играете.

Поскольку первый день ее пребывания в Лондоне оказался слишком переполнен событиями, Клер было приятно провести вечер в спокойном общении с Никласом. К тому же ее ранг новичка в бильярде имел некоторые преимущества: большую часть времени она могла стоять и смотреть, как играет Никлас. Двигаясь вокруг бильярдного стола с непринужденной, естественной грацией пантеры, он представлял собою зрелище, которое доставило бы удовольствие любой женщине. Упиваясь смутным сладким чувством, Клер гадала, когда же Никлас наконец захочет воспользоваться своим правом на поцелуй. Если сие не произойдет в самое ближайшее время, она, может быть, поцелует его сама. Ему явно нравится, когда она это делает.

Никлас снова прицелился и ударил. Белый шар, эффектно отскочив от трех бортов, толкнул шар-мишень, и тот скатился в лузу. Не успела Клер высказать приготовленный комплимент, как раздавшийся со стороны двери незнакомый мужской голос произнес, лениво растягивая слова:

— Умение хорошо играть в бильярд есть отличительная черта джентльмена, но играть слишком хорошо — это прискорбный признак юности, растраченной впустую.

— Люсьен! — Никлас бросил кий на стол и, подойдя к вошедшему, с жаром стиснул его в объятиях. — Я вижу, ты получил мою записку. Рад, что ты смог зайти ко мне уже нынче вечером.

Люсьен пробормотал:

— Ты ничуть не изменился: все так же невоздержан в проявлении чувств.

Но Клер заметила, что его объятия тоже выражают самую горячую приязнь.

Пока мужчины обменивались приветствиями, она с интересом разглядывала гостя. Почти такой же красивый, как Никлас, Люсьен, однако, обладал другой, безупречно английской красотой: белокурые волосы, белокожее лицо. Надо полагать, среди пресловутой четверки «Падших ангелов» он был Люцифером — Утренней звездой, — самым прекрасным из всех остальных обитателей рая, который, восстав против Всевышнего, был изгнан из обители блаженных. Двигался Люсьен бесшумно, как кот: ни Клер, ни Никлас не услышали, как он вошел.

Разомкнув наконец объятия, Никлас представил Клер и Люсьена друг другу.

— Клер, вы уже, разумеется, поняли, что это лорд Стрэтмор. Люсьен познакомься, это мой друг мисс Морган.

Значит, они с Никласом — друзья? Пожалуй, это весьма неполное определение.

— Рада познакомиться с вами, милорд, — с улыбкой сказала Клер. — Никлас часто говорил о вас.

— Клевета, все клевета, — мгновенно ответил тот. — Ему ни разу не удалось ничего доказать.

Пока Клер смеялась, Люсьен грациозно склонился над ее рукой. Когда он выпрямился, она увидела, что глаза у него необычного золотисто-зеленого цвета; это снова навело ей на мысль о его сходстве с котом. Он смотрел на девушку с любопытством, словно пытаясь определить по ее наружности, какое положение она занимает среди домочадцев Никласа. Ни одна добродетельная старая дева не пошла бы на то, чтобы провести вечер наедине с мужчиной в принадлежащем ему доме. С другой стороны, даже новые платья не могли сделать Клер похожей на женщину того сорта, с которой Никлас позволил бы себе выйти за рамки приличий.

— Мисс Морган, вы валлийка? — спросил лорд Стрэтмор.

— Вы догадались? А я-то воображала, что мой английский безупречен.

— Легкий валлийский акцент придаст голосу мелодичность. Его улыбка доказывала, что он может соперничать с Никласом не только в красоте, но и в обаянии.

— Клер, вы не возражаете, если мы завершим нашу игру позже? — сказал Никлас. Она улыбнулась.

— Я согласна — ведь у меня нет шансов на победу.

— В таком случае… — Никлас протянул кий своему другу. — Ну что, сумеешь загнать последние два шара в лузы?

Люсьен нагнулся над столом и ударил. Белый шар быстро покатился, толкнув сначала один из цветных шаров, потом другой, и оба они свалились в лузы.

— У меня тоже была юность, растраченная впустую. Когда все отсмеялись, Клер сказала:

— Я пойду спать. Уверена, что вам хочется о многом поговорить друг с другом.

Никлас положил руку ей на плечо.

— Не уходите, Клер. Я хочу спросить Люсьена о Майкле Кеньоне, а ответ на этот вопрос касается вас так же, как и меня.

Лорд Стрэтмор нахмурился, однако ничего не сказал, пока все трое не расположились в библиотеке, где мужчины принялись за бренди, а Клер стала медленно потягивать херес из крошечной рюмки. Она и Никлас сидели в поставленных бок о бок креслах с подголовниками, а Стрэтмор развалился на стоящем напротив диване.

Большую часть комнаты освещал камин, в котором горел уголь; от него исходил теплый, покойный свет.

Коротко описав положение, создавшееся на пенритской шахте. Никлас сказал:

— Майкл, как видно, совершенно забросил дело, хотя это на него и не похоже. Ты не знаешь, где он теперь? Я потерял с ним связь после того, как уехал из Англии, по мне бы хотелось увидеть его как можно скорее.

Люсьен удивленно поднял брови.

— Выходит, ты не знал, что он опять поступил на военную службу?

— Боже правый, вот бы никогда не подумал! Когда он продал свой офицерский патент, то поклялся, что навоевался и наслужился на всю оставшуюся жизнь и никогда больше не наденет мундира.

— Не сомневаюсь, что тогда он именно так и думал, однако факт остается фактом: вскоре после того, как ты уехал за границу, он снова купил себе офицерский патент.

Никлас нахмурился, и Клер увидели промелькнувшую в его глазах тревогу.

— Но ты же, надеюсь, не собираешься сообщить мне, что этот несчастный болван довоевался до того, что его убили?

— Об этом не беспокойся. Майкла ничто не берет. Большую часть последних четырех лет он провоевал в Испании и Португалии. Теперь он майор и слывет героем.

Никлас улыбнулся.

— Вот это в его духе. Пусть уж лучше обрушивает свой бешеный нрав на врагов, чем на друзей.

Люсьен посмотрел в свой бокал и крутанул его так, что бренди в нем закружилось, как в водовороте.

— Кстати, о его бешеном нраве. Скажи: вы с Майклом потеряли связь не оттого, что между вами случилась какая-то ссора?

— Нет. По правде говоря, в течение нескольких месяцев до моего отъезда из страны я почти не видел Майкла, хотя изрядную часть этого времени он провел в Пенрите. Он был очень увлечен планами переоборудования шахты — потому-то меня и удивляет то, что потом он совершенно забросил все тамошние дела. — Никлас рассеянно протянул руку к Клер и накрыл ладонью ее пальцы. — Где он теперь — во Франции вместе с армией?

— Нет, тут тебе повезло. Этой зимой он подхватил в лагере лихорадку и по личному распоряжению Веллингтона[19] был отправлен домой. Сейчас Майкл в Лондоне и уже вполне поправился, хотя все еще продолжает находиться в отпуске по болезни.

Люсьен замолчал и снова задумчиво поглядел на свой бокал с бренди.

— Ах, вот оно что — ты его видел, и его состояние внушает тебе беспокойство, — догадался Никлас. — В чем дело? Что с ним стряслось?

— По-моему, вся штука в том, что он хватил войны через край, — медленно проговорил Люсьен. — Как-то утром я встретил его в парке во время прогулки верхом. Он был тощ, как волк зимой, и в нем чувствовалась какая-то взвинченность, готовность взорваться от любого пустяка. А может быть, то было отчаяние. Страна, возможно, выиграла от его службы в армии, но ему это точно не пошло на пользу.

— Он остановился в Эшбертон-Хаусс? Я хочу с ним повидаться.

— Нет, он снял какие-то меблированные комнаты, по адреса его я не знаю. — Люсьен криво усмехнулся. — Хотя он, похоже, был рад меня увидеть, но о том, где сейчас живет и что делает, даже и по заикнулся. Он напоминал мне лису, которая затаилась в норе, спасаясь от гончих. Хотя наш Майкл вот уже несколько месяцев как прибыл в Лондон, он не очень-то рвался повидать своих старых друзей.

— Но ты ведь можешь выяснить, где он остановился, — ты же всегда все обо всех знаешь.

— Однако говорить то, что мне известно, не в моих правилах, и делаю я это очень редко. — Люсьен поднял взгляд, и его золотистые глаза блеснули, отражая свет камина. — Послушай, Никлас, мне кажется, будет лучше, если ты воздержишься от попыток встретиться с ним. Когда мы с Майклом говорили о том о сем, я вскользь упомянул твое имя, и хотя в буквальном смысле он не ощерил зубы, как разозленный волк, впечатление было примерно такое же.

Пальцы Никласа сжали руку Клер.

— Конечно, очень досадно, что на него напал приступ сварливости, но мне совершенно необходимо переговорить с ним о положении на пенритской шахте. Если Майкл не желает управлять ею как должно, он может продать мне свое право аренды обратно, потому что это моя земля и мои люди, и я не позволю, чтобы дела и дальше шли так же отвратительно, как сейчас.

— Ты упрям не меньше, чем Майкл, — сказал Люсьен. и в голосе его прозвучала нотка раздражения. — Коль скоро ваше свидание грозит перерасти в скандал, пожалуй, лучше вам будет встретиться не один на один, а в общественном месте — может быть, тогда все как-нибудь обойдется. На следующей неделе Рэйф дает бал, и Майкл сказал, что он там будет. Конечно, как только Рэйф узнает, что ты вернулся, он пригласит и тебя.

— Отлично. — Никлас расслабился и улыбнулся Клер. — Балы Рэйфа славятся на весь Лондон. У него вам не придется скучать.

Люсьен нахмурился.

— Я совсем не уверен, что увеселение такого сорта подходит для мисс Морган.

— В самом деле? — Во взгляде Никласа вспыхнул вызов. — Особо ярые ревнители светских условностей, возможно, и не одобряют увеселения, которые устраивает в своем доме Рэйф, но он никогда не допустит у себя ничего по-настоящему вульгарного. Думаю, мисс Морган там понравится.

— И все же этот бал — не место для респектабельной незамужней дамы.

— А я не респектабельная, — безмятежно сказала Клер. вставая с кресла. — Если вас интересует, в чем тут дело, Никлас может вам все рассказать. Очень рада была с вами познакомиться, лорд Стрэтмор. До завтра, Никлас.

Никлас тоже встал.

— Я сейчас вернусь, Люс.

Он вышел вслед за ней в вестибюль и закрыл за собою дверь библиотеки.

— Вы думали, что сможете улизнуть, лишив меня моего законного сегодняшнего поцелуя? Она фыркнула.

— Я надеялась, что вы о нем не забудете. Она сама шагнула в его объятия и подняла лицо. Как всегда, его поцелуй опьянил ее и зажег во всем теле сладкое, острое возбуждение. Его рука скользнула вниз, и обхватив ее ягодицу, он крепко прижал Клер к себе. Она хотела было вырваться, но тут некий шаловливый бесенок шепнул ей, что Никласу волей-неволей придется скоро возвратиться к своему другу и потому можно, не опасаясь за последствия, подразнить его таким манером, на какой при иных обстоятельствах она бы никогда не отважилась.

Она легонько куснула его за нижнюю губу. Не ожидавший этого Никлас шумно втянул в себя воздух, и его руки принялись судорожно мять ее тело, словно он пытался вобрать се в себя. Поражаясь своему нахальству, Клер протиснула руку между их телами и опустила се вниз, пока ее пальцы не коснулись завораживающей и пугающей выпуклости его мужской плоти, которая мгновенно отвердела, а все тело Никласа напряглось.

— Люс может отправиться домой, а мы продолжим это в спальне, — вымолвил он, тяжко дыша.

Слегка смущенная тем, что ее трюк возымел столь разительный эффект, Клер высвободилась из его объятий.

— Нельзя быть таким неучтивым с другом, которого вы не видели столько лет, — проговорила она, задыхаясь.

Когда она ступила на лестницу, ведущую наверх, где находились спальни, он схватил ее за руку и повернул к себе. Тихим, вкрадчивым, околдовывающим голосом он спросил:

— Можно я приду к вам немного позднее и покажу, что происходит дальше?

Ее пробрала дрожь — частью от страха, частью от волнения. Она дразнила тигра, и если впредь не будет действовать осторожно, то этот тигр быстренько превратит се в свой обед. Высвободив руку. Клер непринужденно ответила:

— После такого утомительного дня мне нужно проспать всю ночь от начала до конца, иначе я не отдохну.

— Скоро вы скажете мне «да». — Его черные глаза неотрывно смотрели в ее лицо, требуя и обещая. — Клянусь, что так и будет.

— Не рассчитывайте на это, Никлас. Помните: ваша цель — соблазнить меня, а моя — донять вас так, чтобы вы отступились.

Он громко расхохотался.

— А вы бедовая. Клер. Но это состязание я собираюсь непременно выиграть.

Она одарила его нежнейшей из своих улыбок.

— Лучше заранее приготовьтесь к проигрышу, милорд. И она пустилась бежать вверх по лестнице, чувствуя, как пьяняще бурлит в ее жилах кровь.

Но это ее воодушевление продолжалось лишь до той минуты, когда она вошла к себе. Заперев за собою дверь, Клер прислонилась к ней, и ее взгляд скользнул по роскошному убранству спальни. На потолке резвились позолоченные херувимы, изукрашенная великолепной резьбой кровать была увенчана балдахином с занавесями из золотистого бархата, а под ногами расстилался китайский ковер, который, весьма вероятно, стоил больше, чем она заработает за всю оставшуюся жизнь. Ее охватило смятение. Милостивый Боже, что она, некрасивая, рассудительная Клер Морган из Пенрита, делает в таком месте?!

Поначалу ее привели к Никласу благие намерения, однако предложенную сделку она приняла, побуждаемая не ими, а нечестивым, греховным гневом. И с тех пор оба они кружили один возле другого в прихотливом танце, то прижимаясь друг к другу, то отступая, по неуклонно сходясь все ближе и ближе. А в центре круга, который день ото дня сужался, лежала погибель, как общественная, так и духовная. И все же она продолжала танцевать, потому что до этих пор никогда еще не чувствовала себя такой живой. Если все грехи так сладки и увлекательны, то неудивительно, что род человеческий все время грешит.

На мгновение Клер представила себе, что здесь, перед нею, стоит отец и смотрит на нее. В его глазах не было гнева — лишь глубокое разочарование, но это расстроило ее гораздо сильнее. Она знала, что живет не так, как хотел бы он. Она никогда не могла жить так, а с того дня, как встретилась с Никласом, ее постоянно обуревали гордыня, гнев и любострастие.

Клер захлестнула волна отчаяния, тяжкого и безысходного, и впервые после отъезда из Пенрита она встала на колени и попыталась прочесть молитву.

«Отче наш, иже еси на небесех…»

Но далекий, незримый небесный Отец никак не помогал ей в ее противоборстве с близким, зримым Никласом, чье тепло она ощущала каждый день. Он хотел се, она была ему нужна. Возможно, желание его было мимолетно и порождено стремлением одержать верх в игре и удовлетворить свою похоть, однако оно было подлинным и пылким. Никто никогда еще не желал ее так сильно.

А ведь это так важно — чувствовать себя нужной и желанной.

Противостоять чарам Никласа было бы намного легче, будь он злым и порочным. Но на дьявола он походил ничуть не больше, чем на святого. Пожалуй, для определения его сущности лучше всего подходили два слова: «язычник» и «аморальный». Однако с нею он был добр, и порой Клер чувствовала, что в душе он так же одинок, как и она. А одиночество — теперь она начинала это понимать — было еще более неодолимой движущей силой, чем плотское желание…

Девушка снова наставила свой разум обратиться к молитве, но опять застряла на словах: «И не введи нас во искушение»

Было уже поздно, слишком поздно, ибо искушение окружало ее со всех сторон. И она подозревала, что не поддалась Никласу по сию пору главным образом потому, что из духа соперничества желала победить его в его собственной излюбленной игре. Если бы она была честна сама с собой, то признала бы, что в ее упорном сопротивлении его домогательствам добродетель играла отнюдь не главную роль.