4

– Элизабет, – простонала Джессика, наклоняясь, чтобы подтянуть новые шелковые носочки. – Мы никогда не догоним Кена, Уинстона и остальных ребят, если ты будешь продолжать это читать и перечитывать! Ты что, хочешь идти на озеро Секка пешком?

Элизабет рассмеялась, взглянув на отпечатанные ею сегодня на машинке финальные строки для колонки «Глаза и уши». Колонка завершалась словами: «Друиды» по-прежнему говорят о песенном конкурсе. Сможем ли мы прямо сейчас обнаружить среди себя нового сочинителя песен?»

– Я готова, – сказала она сестре, захлопывая тетрадь.

Был пятничный день, и двойняшки должны были встретить на автостоянке у школы большую группу одноклассников – Кена, Уинстона, Диди Гордон, Инид, Роджера Пэтмена, Оливию Дэвидсон, – чтобы рассесться по машинам и отправиться на озеро Секка. В этот день проходила игра в софтбол, которую ежегодно организовывали мистер Коллинз и мистер Яворскн. Играли не все, но все получали удовольствие, проводя послеобеденное время на солнце посреди прекрасных полей, окружающих сверкающее озеро. Элизабет, как и Джессика, с нетерпением ждала это.

– Эй! – через несколько минут окликнула двойняшек Инид, подбегая к ним на стоянке. – Мы все волновались, где вы застряли. Мы не хотели уезжать без нашей любимой первой разыгрывающей!

Элизабет взяла Инид под руку.

– Боюсь, моя спортивная рука немного заржавела, – печально сказала она. – Она износилась от ожесточенного переписывания заново колонки «Глаза и уши»!

– Она бы никогда не закончила, – проворчала Джессика. – И что еще хуже, она написала лишь одно-единственное предложение про самую главную новость!

– Так вот что тебя мучает, – рассмеялась Элизабет. – Насколько я понимаю, эта новость – эстафета «Качаемся без перерыва»?

– А что же еще? – обиженно заявила Джессика. – Главное событие года, – пожаловалась она Инид, – а наш суперрепортер практически игнорирует его.

– Я целиком за эстафету, Джес, – сухо сказала Элизабет, – но, откровенно говоря, восемь девочек и одно кресло-качалка не тянут, по-моему, на главное событие года. Кроме того, – хихикнула она, – вы, по-моему, и без меня достаточно все разрекламировали. В одном только главном фойе, кажется, вывесили тридцать плакатов!

Джессика надула губы.

– Восемь девочек и одно кресло-качалка, – угрюмо повторила она. – Так ты это называешь? – Ее глаза-капли потемнели, когда она повторяла слова сестры. – Для твоего сведения, администрация разрешила нам устроить танцы в спортзале с восьми до одиннадцати в субботу, а «Друиды» согласились играть. И мы договорились, что учителя будут по очереди следить за порядком. Это может стать главным событием всего семестра!

Инид и Элизабет обменялись взглядами.

– Джес, я считаю, что эстафета – это прекрасная идея, – примирительно сказала Элизабет. – Правда. Ты же знаешь, что я поддержала ее с самого начала! А теперь, когда ты уговорила выступить «Друидов», успех гарантирован! Я просто не была уверена, что это те новости, которые нужно выделять в моей колонке, вот и все.

Джессика, похоже, несколько смягчилась.

– Это действительно будет здорово, – сказала она, предвкушая успех. – Все мы будем качаться по часу. Нас восемь человек, это значит, что каждая будет качаться по три раза. Единственное, когда будет не здорово, – посреди ночи, но во всяком случае мы сможем поддерживать друг друга.

Инид рассмеялась и пошутила:

– Это действительно понадобится в три часа утра.

К этому времени они уже подошли к группе, собравшейся на краю автостоянки.

– Какой замечательный день для игры в софтбол! – говорил в это время Кен Мэтьюз, довольно глядя на безоблачное небо.

– Поехали! – воскликнула Джессика. – Хочу добраться до озера Секка, чтобы начать собирать взносы на следующую субботу. – Она многозначительно посмотрела на стоящих рядом. – Я уверена, что вы все обязуетесь внести по доллару за час, не правда ли?

– Ты что, с кресла упала? – пошутил Уинстон, не обращая внимания на раздавшиеся вокруг стенания.

– Разве ты не знаешь, что каламбур – самая примитивная форма юмора? – сверкая взглядом, уколола Уинстона Инид.

– Дайте ему время, – парировала Джессика, – и я гарантирую, что он придумает что-нибудь еще более примитивное!

Элизабет почти не обращала внимания на это добродушное подшучивание друзей, которые спорили о том, в каких машинах ехать. Ее глаза разглядывали происходящее в нескольких метрах от нее, рядом с серебристым микроавтобусом, принадлежавшим Максу Делону, ведущему гитаристу «Друидов». Гай Чесни оживленно разговаривал с Линн Генри, выразительно жестикулируя при этом. Линн, похоже, внимательно слушала.

«Какая же разница», – думала Элизабет.

В первый момент она едва признала Линн – насколько другой делала ее улыбка!

Элизабет поняла, что Линн явно было весело. И она опять удивилась тому, что же за человек скрывался за обычно угрюмым выражением лица этой девушки.

С улыбкой на лице и искрой в глазах Линн Генри на самом деле была почти красивой!

– Ты правда не хочешь играть? – неуверенно спросила Линн, стоя в тени огромного дуба рядом с бейсбольным полем и нервно крутя в руках кусочек листа, который она подняла с травы.

Гай покачал головой.

– Я не такой уж спортсмен, – признался он. – Может, лучше посидим немного и посмотрим?

– Хорошо, – ответила Линн, чувствуя себя несколько ошеломленной.

Она до сих пор не верила, что в самом деле приехала на озеро Секка с Гаем. Когда он спросил ее, хочет ли она ехать с ним, она ушам своим не поверила. У Гая не было машины – он несколько месяцев назад продал свой универсал, – но он сказал, что у Макса в микроавтобусе полно места и тот возражать не будет. И Макс действительно не возражал: микроавтобус был так набит, что один человек погоды не делал.

Замечательным было то, что по дороге в парк Линн нисколько не волновалась. Атмосфера в микроавтобусе была такой легкой и непринужденной, что она совершенно свободно себя чувствовала. Поздоровавшись, никто больше не заговаривал с ней, но ее это устраивало. Ей хотелось просто наблюдать за «Друидами», слышать каждое произносимое ими слово. «Друиды» всегда были ее главными героями. Линн знала все их песни и иногда, играя на гитаре, представляла себя Даной Ларсон – стройной модной блондинкой, которая была солисткой группы.

Теперь, однако, члены группы разбрелись, и она осталась наедине с Гаем. К ней вернулась ее обычная неуклюжесть, и она опять почувствовала себя скованной и несчастной.

Но Гай, похоже, не замечал ее стеснения. Плюхнувшись на мягкую траву, он с удовлетворением наблюдал за происходящим на поляне.

– «Какой чудесный день!» – как бы подумал он вслух.

– Обычно я терпеть не могу подобные затеи, – сказала Линн больше себе, чем Гаю.

Лицо ее залилось краской.

«Идиотка, – резко обругала она себя. – Зачем говорить подобные вещи такому человеку, как Гай!»

Его карие глаза широко раскрылись.

– А почему? – спросил он.

Однако произнес это не так, как ее мать. Голос его прозвучал встревожено – похоже, он действительно хотел знать, почему она так думает.

– Не знаю, – передернула плечами Линн. – Я всегда предпочитала одиночество. Отец умер, когда я была совсем маленькой, и я так долго общалась сама с собой, что, наверное, стала чересчур полагаться на себя. Я вообще-то не очень общительна, – закончила Линн.

Гай поднял с земли травинку и задумчиво посмотрел на нее.

– Интересно, – произнес он. – Звучит знакомо. Иногда я тоже чувствую себя неуютно в толпе. Я говорю себе, что это отчасти из-за музыки – нужно иметь время побыть одному, чтобы работать. Может быть, у тебя то же самое. Может, у тебя тоже творческая натура.

Линн в смущении отвернулась. Как будто Гай смог заглянуть к ней внутрь, проникнуть в ее самые сокровенные мысли.

– Да нет, – ответила она просто, – не думаю. Наверное, я просто стеснительная.

Вдруг ей захотелось о стольком ему рассказать. Хотелось рассказать Гаю про ее гитару, про занятия, которые она ведет теперь в Музыкальном центре. Но она не решалась. Ей было страшно, что он посмеется над ней и посчитает ее глупой курицей, которая надеется на успех в полном борьбы и конкуренции мире музыкальной индустрии.

Поэтому она просто сидела и слушала Гая. Ее потрясало, насколько легко, казалось, было для него делиться своими мыслями. Он с такой естественностью говорил о своем детстве, о своей любви к музыке, о своих планах.

– После школы попробую поступить в консерваторию, – рассказывал он. – Я не смогу учиться в обычном колледже. Может, поступлю в Джуль-ярд, – добавил он. – Или же буду играть в другом ансамбле, чтобы попытаться как-то пробиться наверх.

Линн на секунду закрыла глаза. Она представила Гая за клавишными, выступающим в составе супергруппы. Она прекрасно представила себе его, играющим от всего сердца, а рядом в сверкающем белом платье – солистку, которая привела группу к успеху, – Линн Генри. С новой прической, блестящей кожей, голосом таким сильным и красивым, что люди теряют сознание. После концерта все будут биться за ее автограф, но Гай подхватит ее на руки и пронесет через толпу к ожидающему лимузину.

«Ты была, как всегда, изумительна», – скажет он.

А дальше последует главное чудо: он близко-близко наклонится к ней, притронется губами к ее губам, она крепко обнимет его за шею и они соединятся в страстном поцелуе…

– Гай! – позвала Дана Ларсон, прервав грезы Линн. – Пойдем. Мы тебя повсюду ищем – хотим до начала игры объявить о конкурсе на лучшую новую песню.

Гай вскочил на ноги.

– Прости, – сказал он Линн. – Вернусь через несколько минут.

Линн что-то невнятно промямлила, хотя очень хотела, хоть на этот раз, произнести что-нибудь соответствующее моменту. Вечно она ощущала себя полной идиоткой, пытаясь сделать что-то такое, над чем другие даже не задумывались!

«Песенный конкурс?» – подумала она, неловко поднимаясь на ноги и следуя за Гаем и Даной через залитую солнцем поляну.

Весь класс собрался на бейсбольном поле, а мистер Коллинз дул в свисток и махал руками, пытаясь навести тишину.

– Добро пожаловать на наш ежегодный матч девятых классов по софтболу, – объявил он, улыбаясь в ответ на приветственный взрыв аплодисментов.

Он подождал минуту, пока все утихнут.

– Сегодня наша рок-группа «Друиды» сделает необычное объявление, и я обещал предоставить им сцену – или, лучше сказать, бейсбольное поле – до того, как мы разобьемся на команды и начнем саму игру.

Толпа затихла.

Дана Ларсон встала на место мистера Коллинза в центре поля, и весь ансамбль сгруппировался вокруг нее.

– Мы хотим сообщить всем вам об официальном начале нашего конкурса на лучшую песню «Найди звезду», – произнесла Дана. – Мы вывесим объявления по всей школе и напечатаем заметку в «Оракуле», однако мы хотели сначала сообщить об этом сегодня вам. В конкурсе может участвовать любой ученик школы. Песни обязательно должны быть авторскими, и их надо сдать в записи на кассету в редакцию «Оракула».

– Когда последний срок? – спросила Диди Гордон откуда-то сзади.

– Заявки принимаются с этого момента и до полудня следующей пятницы, – ответила Дана и подняла руки, чтобы успокоить нескольких недовольных. – Да, я понимаю, что остается всего неделя. Но авторы песен всегда работают в сложных условиях! Нам нужно действительно что-то особенное, – добавила она. – Что-то новое и свежее, в чем чувствовалась бы душа, а не просто обычный рок без смысла. – Она сделала паузу и оглядела внимательно слушающих одноклассников. – Песня-победитель, – торжественно закончила она, – будет исполнена на следующем большом вечере.

Эта новость была встречена взрывом аплодисментов. Линн отвернулась, сердце ее забилось. Она не верила в происходящее – словно осуществлялась ее мечта! Не обращая внимания на разговоры учащихся, которые, толкаясь, записывались в команды, Линн пробралась назад к тому месту, где они с Гаем сидели до этого. Песенный конкурс – шанс узнать раз и навсегда, есть ли у нее настоящий талант! А она будет очень стараться для этого конкурса. Особенно теперь, когда Гай поможет оценить ее записи.

А приз! Линн попыталась представить себе, как «Друиды» исполняют ее песню. Действительно, это словно ожившая мечта!

«Ты что, с ума сошла? – внезапно подумала она, разозлившись на себя за такие глупые мысли. – Я не могу участвовать в конкурсе. Я скорее умру, чем разрешу кому-то прослушать кассету со своей записью».

Она ведь вне круга, вот и все. Просто глядит извне на происходящее.

«Глядя извне… Это похоже на название песни!» – подумала она. Нахмурив в напряжении бровь, Линн попробовала мысленно положить эти слова на музыку. Она почувствовала, как по ней словно пробежал электрический ток, – это означало, что может выйти что-то действительно хорошее.

«Плевать, – неожиданно подумала она, глаза ее наполнились решимостью. – Я буду участвовать в конкурсе. Я напишу самую лучшую песню, на которую способна, и не буду беспокоиться о том, что кто-то услышит мой голос на кассете. Потому что кассета будет неподписанной».

Люди ведь пишут анонимные стихи, анонимные письма в редакции газет и анонимные надписи на стенах – так почему бы ей не написать анонимную песню?

– Анонимную, – произнесла она вслух, полугорько-полусерьезно.

Эта маска позволит Линн Генри показать всем, что она представляет собой на самом деле. Песня эта будет особенной. Она будет написана для всех, кто чувствует себя «никем», для всех, кто знает, каково быть анонимом среди людей, имеющих имена, – для всех, кто хоть раз познал, каково это – быть вне круга и глядеть извне.

5

– Линн, – миссис Генри просунула голову в дверь в комнату Линн, – мы могли бы поговорить?

Линн сидела на кровати с гитарой в руках.

– А можно попозже, мам? Я тут как раз…

– Навряд ли, – прервала ее мать, открыв дверь пошире. – Дорогая, я думала, что ты отныне после ужина будешь делать уроки! Разве мы не договорились, что это наилучший способ подтянуть твои отметки?

Линн прикусила губу.

«Мы ни о чем не договаривались», – подумала она.

Мама, как обычно, сама за всех решила.

– Я пишу песню, – тихо произнесла Линн. – И мне сегодня не задали уроков, мама. У нас была игра в софтбол на озере Секка, поэтому занятия отменили.

Лицо миссис Генри смягчилось.

– Озеро Секка, – мечтательно произнесла она. – Это такое прекрасное место. Ты… – Она запнулась, как будто подбирала правильные слова. – Ты хорошо провела там время? – в итоге спросила она.

– Нормально, – неопределенно ответила Линн, полная желания, чтобы мать спустилась к себе вниз и оставила ее в покое.

Однако миссис Генри, похоже, никуда уходить не собиралась.

– Линн, я знаю, что ты не любишь, когда я вмешиваюсь в твои дела, – начала она.

Лицо Линн тут же напряглось.

– Не очень, – пробормотала она.

– Но мне вот интересно: тебе не стало полегче в школе? – Миссис Генри выглядела одновременно смущенной и расстроенной.

Линн надвинула очки повыше на нос, как это делала всегда, когда нервничала или расстраивалась.

– В школе все нормально, – ответила она, осознавая, что это прозвучало с таким же энтузиазмом, как если бы ее спросили, не хочет ли она поставить несколько зубных пломб.

– Ах, Линн, – внезапно сказала мать, и ее прекрасные глаза наполнились слезами. – Мне так плохо, когда ты отказываешься со мной говорить! Думаешь, я не знаю, что такое одиночество?

Линн посмотрела на мать.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – мрачно сказала она.

У нее даже заболело в горле. Она не понимала, отчего ведет себя с матерью как какое-то отродье. Линн любила ее всем сердцем. Все, что у нее было, – это мать, и она не смогла бы жить, если бы с матерью что-то случилось. Однако она не могла себя заставить сделать хоть что-то, о чем та просила.

– Прости, – сказала она тупо, все еще прижимая к себе гитару. Мама, я не знаю, что со мной происходит. Наверное, я просто ничтожество, с какой стороны ни посмотри!

Миссис Генри подошла и обняла Линн, которая вся напряглась от ненависти к себе.

– Послушай, дорогая, – сказала мать, по щекам которой текли слезы. – Ты не ничтожество! Думаю, ты просто несчастна. И я хочу как-то тебе помочь. Только не отгораживайся от меня.

– Я не несчастная, – решительно произнесла Линн.

«Я жалкая», – подумала она.

Но почему-то она не смогла признаться матери в этом. Это означало бы признать свое полное поражение.

– Ну, – наконец сказала мать, ее лицо было все в слезах и смятении, – раз уж ты работаешь над песней, мне остается лишь оставить тебя в покое, да?

Линн чувствовала, что сейчас заплачет. Она не хотела, чтобы мать уходила. Ей хотелось обнять ее и выплакаться ей в плечо. Ей хотелось рассказать ей о Гае и о том, в каком смятении она пребывает с тех пор, как встретила его. Но она не могла этого сделать.

– Да, наверное, – тупо произнесла она и с каменным лицом наблюдала, как мать вышла из комнаты и захлопнула за собой дверь.

В тот момент, когда дверь закрылась, Линн взяла на гитаре пробный аккорд ре-минор. Меланхоличный звук прекрасно подходил к ее настроению. Закрыв глаза, она попыталась возродить в себе тот волшебный трепет, который почувствовала сегодня днем, в тот момент, когда ей на ум пришла фраза «Глядя извне». Она попыталась расчистить сознание и совершенно не двигаться. Взяв другой аккорд, Линн полупрошептала, полупропела слова:

– День за днем я ощущаю в себе пустоту.

Она нахмурилась, покачала головой и потянулась за ручкой и тетрадью.

«День за днем я чувствую себя одинокой», – записала она.

На ее лице появилась улыбка. Это уже лучше.

«День за днем я думаю только о нем».

Глаза ее наполнились слезами. Никогда прежде, когда Линн сочиняла песни, она этого не чувствовала. Это была песня о ее жизни – ее одиночестве, ее боли, ее неуклюжести. Песня как будто родилась ниоткуда. Она даже не замечала, как летят минуты, и не поверила глазам, когда, наскоро записав слова песни в тетрадь, посмотрела на часы. Было уже десять часов. Она работала почти два часа.

Но ей не терпелось записать свою песню. Казалось, это надо сделать именно сейчас, пока сердце не остыло и она не позабыла все. Дрожащими пальцами Линн включила магнитофон, поставила чистую кассету и аккуратно, чтобы не качался, установила микрофон на кровати. Наконец все было готово. Она включила магнитофон и запела. Она чувствовала в себе невероятную уверенность. Голос был сильным и глубоким, без малейшей дрожи, а по щекам текли слезы от переполнявших ее чувств. Без всякого сомнения – она вложила в песню все, что у нее было. Если «Друидам» песня не понравится, то не потому, что она мало старалась.

– Готово! – наконец сказала она, прикрепила к кассете наклейку с надписью «Глядя извне» (автор неизвестен) и вложила ее в конверт. – Готово, – повторила она, однако в голосе уже не слышалось триумфа.

Она знала, что вложила в песню все. Ей хотелось только, чтобы Гай каким-то образом узнал, что песня написана для него.

«Нет, так будет лучше, – попыталась убедить себя Линн. – Аноним не получает славы и признания. Но он не испытывает и боли».

А она не хотела испытывать боли ради чего бы то ни было. Даже ради Гая.

В понедельник после обеда Элизабет и Инид сидели в гостиной в доме Уэйкфилдов и слушали пластинки, принесенные Инид. Они вяло говорили о том о сем.

– Билли Холидэй великолепен, – восторженно произнесла Инид. – Я думаю, что это моя любимая пластинка.

Элизабет согласно кивнула. Она не меньше Инид восторгалась этим исполнителем блюзов. И тут же решила на неделе пойти в музыкальный магазин и купить себе собственную пластинку Билли Холидэя.

– Кстати, о музыке. Что ты думаешь о песенном конкурсе, который проводят «Друиды»? – спросила Элизабет.