Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Пылающие скалы

ModernLib.Net / Научная фантастика / Парнов Еремей Иудович / Пылающие скалы - Чтение (стр. 1)
Автор: Парнов Еремей Иудович
Жанр: Научная фантастика

 

 


Еремей Парнов

Пылающие скалы

I

Грозна и прекрасна пустыня — победительница камня. Как мельница времени, истирает она в песчинки тот самый гранит, который ещё во дни фараонов считался символом вечности. На раскалённом щебнистом плато он выглядит пыльным и немощным. Дыхание пустыни, подобно иссушающей лихорадке, насквозь пронзает любые камни. Они крошатся под ветром, и тусклые пластинки опадают с древних скал, как штукатурка с покинутого дома.

В Центральной Азии щебнистые пустыни зовут “гоби”, что вообще-то означает “степь”. Впрочем, чаще говорят “чёрная гоби”, а это и есть мёртвые россыпи гравия, покрытого тёмным лаком. Сахара, величайшая из пустынь, не знает ни таких лютых зимних ночей, ни таких беспощадных ветров, которые свирепствуют на гобийских просторах, ставших кладбищем гордых хребтов. Причудливый каменный лес. Развалины готических замков, над остатками надгробий дрожит мираж. Слоистые скалы, отдалённо напоминающие мешки с мукой перед укладкой в трюм. И всё это лишь дряхлый гранитный костяк давным-давно не существующих заоблачных пиков. Совместное творение вечных зодчих: солнца, воды, ветра и стужи. Вокруг на сотни вёрст измельчённые камни, среди которых, как солнечные часы вечности, высятся выветренные гребни кварцитов и надолбы гнейсов.

Каждый камень умирает по-своему. Глинистые сланцы округляются, как обсосанные льдинки, мраморы обретают тусклую сухую шлифовку, но лишь граниты сами себе возводят колючие островерхие обелиски. Так медленно и неуклонно исчезают горы. Природа не знает смерти. Палеозойские хребты воплотились в новом существовании — стали каменистой пустыней. А она в свой черёд дала приют уже подлинной жизни, эфемерной и цепкой. Пронизанные мириадами трещин скалы жадно высасывали скупую воду. День за днём, тысячелетие за тысячелетием. И теперь во впадинах у подножий льдисто журчат роднички и буйно неистовствует зелень. Она не выгорит до конца лета, до той самой поры, когда замерзающая по ночам вода вновь примется с хрустом крушить гранит. С незапамятных времен гнали в такие микрооазисы свои отары монгольские пастухи. Поколения за поколением собирали они воду в лотках, соединяли источники сложной схемой каналов. Жизнь билась трепетным родничковым пульсом. Но оазисы у скальных подножий — лишь затерянные островки. Как бы ни были причудливы заколдованные ландшафты каменных останцов, подлинное обличье пустыни — колючий щебень, порой отшлифованный до зеркального блеска буйной игрой стихий. Верблюды за один переход истирали ноги на острых кромках. Недаром в стародавние времена, когда через гоби исконным путём шёлка тянулись неторопливые караваны, погонщики оснащали верных своих дромадеров толстыми подмётками сыромятной кожи. Замели ветры верблюжий след. Воронёным металлом сверкает под солнцем одичалый щебнистый простор. Нигде ни травинки, ни кочки, которая могла бы дать хоть клочок тени. Всюду чёрный, зловеще поблескивающий камень с характерным оттенком высохшей марганцовки. Это и есть знаменитый “загар”, колдовской каменный лак. Какого бы цвета ни была та или иная горная порода, он всегда черен. Заставляя потеть даже камни, солнце вытапливает из них скудный горный раствор, который оседает тончайшей железомарганцевой плёнкой.

Щебнистые пустыни обычно рождаются на предгорных плато, куда тающие ледники обрушивают грохочущие каменные лавины и низвергаются грязевые потоки. Ветры развеют потом это исполинское решето, и дожди многократно промоют его. Пыль и песок унесутся на сотни километров, чтобы осесть бог весть где. Останется только щебень. Он легко пропускает воду, которая, как в запечатанной кладовой, безвозвратно пропадает затем в подстилающих слоях песчаника. Оттого так страшны чёрные безжизненные равнины, что не добраться до этой глубинной воды ни жадным корням пустынных растений, ни нетерпеливому заступу истомлённого жаждой кочевника.


Место для буровой выбирали по геологической карте, ориентируясь по глубоко залегающим пластам и ловушкам, где могли скрываться насыщенные природным газом подземные растворы. Никто не виноват в том, что пришлось оно на дикую “чёрную гоби”, куда всё, от жилых вагончиков до бурильных труб, нужно было везти за тысячи километров. Днём и ночью. По бездорожью. В любую погоду. И стала вышка среди пустыни её единственным маяком. В сухом и чистом воздухе лампы светили далеко-далеко. Вертолётчики, подвозившие горючее и питьевую воду, различали огни буровой, едва набрав высоту, и уверенно ложились на курс. Они знали, как ждут их люди, вынужденные жить и работать среди раскалённых камней, взрывавшихся по ночам от лютого холода. Турбобур, чьи алмазные коронки ввинчивались в породу, пробиваясь к вожделённому мезозою, где, по данным геофизики, могли находиться ловушки, не терпит внезапных остановок — плоть земной оболочки тут же прихватит и сожмёт. Мёртвым объятием. Потому солярка была здесь важнее хлеба, а вода для раствора дороже питьевой.

Впрочем, жаловаться на снабжение не приходилось. Ни рабочие буровой бригады, ни живущие с ними бок о бок геологи особой нужды не ощущали. На случай возможного перебоя в доставке было припасено достаточно жестяных бочек, чтобы не испытывать беспокойства, когда из-за урагана или ещё по какой причине не прилетал в назначенный день вертолёт.

Машину, которая, взвихрив колючий песок, приземлилась поблизости от вагончиков ранним сентябрьским утром, вышли встречать начальник экспедиции Дмитрий Васильевич Северьянов и двое свободных от вахты буровиков. Остальные благополучно досматривали последний сон. Один Северьянов знал, что на объект прибывает руководитель проекта профессор Игнатий Сергеевич Корват, под началом которого он работал ещё со студенческих лет, и вместе с ним группа аккредитованных в Улан-Баторе журналистов. Несмотря на протокольный характер визита, Дмитрий Васильевич никого из своих не предупредил, стесняясь невольной в таких случаях показухи. Пусть пресса увидит всё как есть, в будничной обстановке трудового дня, ничем неотличимого от ста шестнадцати дней, прожитых в Гоби.

Однако не успели гости ступить на землю, как весть об их приезде непостижимым образом разнеслась по вагончикам, и вскоре всё немногочисленное население высыпало на площадку, символически обозначенную бочками из-под солярки.

Небрежно похлопав Северьянова по плечу, Игнатий Сергеевич представил его журналистам и преспокойно отправился на буровую, горевшую в рассветном сумраке беспокойным накалом своих неусыпных огней. Молодцевато взлетев по железной лесенке, он затерялся среди смутных теней на платформе, где выл на высоких оборотах турбобур, заглушая лязг цепей, дребезжание лебёдок и грохот поднимаемых труб.

На грешную землю прославленный геолог спустился, когда уже совсем рассвело и журналисты порядком поистратили запас плёнки. В сдвинутой набекрень пластмассовой каске, массивный и вызывающе представительный, он вновь пробудил порядком угасшее профессиональное любопытство.

Первым атаковал Корвата корреспондент Гостелерадио. Сделав оператору нетерпеливый знак, он бесцеремонно вылез вперёд с чёрным шариком микрофона.

— Несколько слов для программы “Время”, Игнатий Сергеевич, — бросил второпях. — Каковы ваши впечатления?

— Мои впечатления? — насмешливо прищурившись, Корват снял каску. — Собственно, по какому поводу? Это далеко не первая разведочная скважина в моей многогрешной жизни.

— Но здесь первая? — ничуть не смутившись, спросил щупленький малорослый телевизионщик, стойко удерживая своё оружие от охватившей его могучей длани.

— Здесь первая, — признал Корват, отказавшись от бесполезной попытки единолично завладеть микрофоном. — Но она уже работает целый сезон.

— Не имеет значения. Нашим телезрителям всё равно будет интересно узнать ваше мнение о перспективах, — лучезарно улыбнулся корреспондент, ничуть не заботясь о смысле собственных слов и стремясь лишь “разговорить” маститого геолога. Всю необходимую аранжировку он собирался сделать потом, на готовом материале.

— О перспективах на газ? — Не посвящённый в тонкости телевизионного ремесла, Игнатий Сергеевич никак не мог понять, чего от него хотят. — Вы это имеете в виду?

— Совершенно верно! — Корреспондент одобрительно закивал в нацеленный объектив. — Как, по-вашему, когда эта… эта скважина даст газ?

— О сроках говорить преждевременно, — поморщился Корват. — Тем более что она вообще может оказаться бесперспективной.

— Уточните, пожалуйста! — Телевизионщик обрадованно кивнул, чем окончательно поверг Корвата в недоумение.

— Я говорю, что разведочная скважина может оказаться пустой! — взревел Корват, прорываясь сквозь кольцо прессы. — Тогда мы заложим ещё одну. Мы уже закладываем их в интересующих нас точках. Понятно?

— Очень интересно, Игнатий Сергеевич! — возликовал журналист, непостижимым образом вновь оказавшись перед профессором. — Значит, газ всё-таки будет? Вы ведь надеетесь?

— Если бы не надеялись, то не полезли бы в это каменное пекло! Мы руководствуемся научно обоснованным прогнозом, молодой человек. И каждый шаг приближает нас к цели.

— Вот именно: каждый шаг приближает к цели! Первый шаг уже сделан. Его материальным воплощением является эта могучая вышка, вознёсшаяся над бескрайним простором Гоби.

— Вы совершенно правы, — сдался Игнатий Сергеевич, отирая локтем побагровевшее лицо. — На сегодняшний день бур углубился более чем на три тысячи метров. Отобранный керновый материал позволил геологам уточнить строение недр и внести необходимые коррективы в стратегию поиска. Мне хочется в этой связи отметить самоотверженный труд монгольских буровиков, и прежде всего мастера Галдана. Его бригада, невзирая на трудности, возникшие с продвижением сквозь твёрдые породы, работает с опережением графика. Интернациональный коллектив комплексной геологической экспедиции считает, что ему очень повезло с партнёрами… Я говорю то, что требуется?

— Большое спасибо, Игнатий Сергеевич. — На лице корреспондента отразилось совершеннейшее блаженство. — Будем надеяться, что в скором времени сумеем поздравить весь ваш большой интернациональный коллектив с победой.

— Будем надеяться, хотя близких сроков не обещаю.

Отвязавшись от телевидения, Игнатий Сергеевич как за якорь спасения ухватился за Алексея Гривеня, которого хорошо знал по встречам в Улан-Баторе. Гривень уже седьмой год возглавлял корреспондентский пункт одной центральной столичной газеты и был старшиной журналистского корпуса. Такой же вальяжный и крупный, как и сам Корват, он отличался завидным спокойствием и обстоятельностью

— Ни черта не смыслит, хоть кол на голове теши, — проворчал Игнатий Сергеевич, увлекая Алексея подальше от шустрых представителей “шестой великой державы”, как именуют прессу. — Разведочную скважину от промышленной не отличает.

— Ничего страшного, — добродушно ухмыльнулся Гривень. — Я этого парня давно знаю. Он в своём деле собаку съел. Подрежут, подклеют, и получится отменный репортаж. Сами увидите. Да и много ли им надо на две-три минуты? И только самую суть.

— Вот именно! Но её-то требуется осознать, усвоить! — осерчал Корват. Он знал покоряющую силу экрана, и ему было далеко не безразлично, в каком свете представит его миллионам телезрителей центральная программа страны.

— У них будет время разобраться, — успокоил Гривень. — Беседа получилась нормальной, не сомневайтесь, Игнатий Сергеевич. Что же касается скважин, то тут никогда не знаешь, какая из них разведочная, а какая промышленная. Взять хотя бы эту, — он махнул рукой в сторону буровой вышки. — Как выдаст фонтан, так и станет промышленной. Разве не верно?

— Грубо говоря, так, — повеселел Корват. — Тем и хороша геология, что неотделима от практики. Сегодня — это чистая наука: карты, анализы, всевозможная геофизика, а завтра — крупномасштабное производство. Всё может сказочно перемениться за один день, даже за час. Вы совершенно правильно упомянули про факты. Это действительно зримый, причём исключительно впечатляющий рубеж, где разведка, зондаж скачком переходит в добычу. Совершенно новое качество, резкий диалектический скачок.

— Чувствуется, что любите свою науку, — пошутил Гривень. — И каска вам очень к лицу. Напрасно сняли. Очень мило смотрелась.

— Да идите вы, Алёша, знаете куда?

— Знаю, Игнатий Сергеевич, к чертям собачьим? Вы ведь так, кажется, изъясняетесь?.. Ладно, не сердитесь, я же помню, что вы начинали буровиком.

— Он помнит! — насмешливо фыркнул Корват. — Да вас тогда и на свете не было… А насчёт буровика — верно. С академиком Губкиным ещё работал. Он-то меня в науку и определил. Да, много воды утекло с тех пор, ой как много! Жизнь, можно сказать, прошла. Жаль, Алёша, признаюсь по чести, неплохая, что там ни говори, жизнь…

— Всё ещё впереди, Игнатий Сергеевич. Вы только высоту набрали.

— Нет, голубчик, вы молодой, вам не понять. Прошла моя жизнь. Я без горечи говорю, потому что есть о чём вспомнить. Думаете, чего меня понесло вдруг на платформу? Просто молодость вспомнилась, словно это было вчера. Взыграло что-то такое в душе, крылья за спиной почувствовал. Ну и надел каску, старый дурак, и полез по железному трапу.

— И правильно сделали.

— Нет, не правильно, Алексей. Там теперь всё другое. Не как в моё время. Дело, конечно, не в турбобуре, не в автоматике и прочих причиндалах. При желании во всём разобраться можно. Не знаю, как объяснить, но, стоя на вышке, я ещё острее почувствовал возраст. Внизу мнил себя юным орликом, а взлетел — и сразу ощутил груз на плечах, тяжкую ношу десятилетий. Всё чужое кругом, молодые чумазые лица, а я-то где, прежний? Нет меня, Алёша, и всё тут.

— Такова участь человека, Игнатий Сергеевич, — философски заметил Гривень. — Ничего не поделаешь. Но вам есть за что благодарить судьбу. Вы действительно, как шли все эти годы на главном стержне, так и не свернули с пути. По-моему, для вас никогда не существовало проблемы внедрения достижений науки в производство? Можно сказать, что нефтяные вышки ступали по вашим следам.

— Сказать всё можно, Алёша, — вздохнул Корват. — Только не так легко давались они, нефть и газ, как может теперь показаться. За каждый километр приходилось каплей жизни расплачиваться. Помните “Шагреневую кожу”? То-то и оно! Постарел я, как-то сам того не ожидая. — Он недоумённо пожал плечами, прислушиваясь к себе. — Только сегодня понял.

— Пустое, Игнатий Сергеевич. — Алексей потянул его в непроглядную тень, которую отбрасывали на чёрный гравий поставленные одна на другую пустые бочки. — Посидим немного на ветерку. Я же видел, как вы по трапу взбегали! Словно юнга Билль из незабвенной песенки моего шпанистого детства. Вот кровь и прихлынула к голове, а вместе с ней и мрачные мысли. Нитроглицерину хотите? — Он достал пробирку. — На всякий случай?

— Давайте для профилактики. — Корват привычным движением бросил рыхлую крупинку под язык. — И вас тоже прихватывает?

— А то нет!

— Эх, мне бы теперь ваши годы…

— Да бросьте вы думать о них! Давайте лучше поговорим о материале для нашей газеты.

— Рано, Алёша. Статья в газете дело ответственное.

— Поэтому я и предлагаю хорошенько обмозговать.

— Подождём монгольского газа. Тогда всё и определится. Мне бы только дожить.

— Доживёте, Игнатий Сергеевич. Вне всякого сомнения. Но газ газом, хоть и нет у вас на сегодня более важной задачи, а им одним тема не исчерпывается. Вы руководите крупнейшим научным институтом, который ведёт геологические исследования во многих странах, и вам есть чем поделиться с читателем. Не прибедняйтесь.

— И не думаю, Алёша. — Корват с заметным облегчением выдохнул воздух. — Но ведь вы, как корреспондент по Монголии, захотите конкретной привязки? А это значит, что от чёртовой вышки опять никуда не денешься.

— Ну, это моя задача. Я ведь наезжал сюда два месяца назад, причём в самый разгар жары. Народ работал, что называется, с полной отдачей, хотя были перебои с водой и о душе приходилось только мечтать. Однако на темпах проходки это никак не сказалось. Не знаю, нужно ли было вашим геологам так гнать, по-моему, они просто тянулись за рабочим классом. Был, был элемент такого негласного соревнования. Я приметил. Начальник экспедиции Северьянов прямо с лица спал и почернел, как головёшка. Молодец мужик, самолюбивый!

— Они действительно много сделали. Думаю, сэкономили нам год изыскательских работ. Как минимум.

— Вот видите! Разве это не конкретный повод поговорить о таких важных вещах, как ускорение исследовательских работ? Или непосредственное, без ненужных промежуточных звеньев внедрение их в производство? Подумайте, Игнатий Сергеевич.

— Хорошо, подумаю.

— А вечерком поговорим на эти темы под магнитофон. Ладно?

— Но что вас конкретно интересует? Только нефть и газ?

— На ваш выбор. Можете брать любые примеры.

— Задача довольно-таки любопытная, — оценил Корват предложенную тему. — Мы действительно живём в век ускорения. Понадобились считанные годы, чтобы такие революционные завоевания, как атом, космос и кибернетика, завоевали место под солнцем.

— И какое место!

— Вот именно. Но это с одной стороны, а с другой — десятки куда более скромных, но тем не менее полезнейших новшеств не могут пробить себе путь в производство. Разрыв между заводской практикой и достижениями институтских лабораторий и кафедр подчас колоссальный. Почему, спрашивается? Вы этого от меня ждёте?

— А этого тоже.

— Тут долго думать нужно, такой ноши я, пожалуй, не потяну. Слишком много разнородных и зачастую неизвестных мне факторов. Лучше сосредоточить внимание на другом… Мне очень понравилось, Алёша, ваше понимание диалектического единства геологической теории и индустриальной практики. Пожалуй, именно эту тему нам и следует рассмотреть, причём углублённо. Для широкой общественности важно знать не только, сколь быстро внедряются в производство уже известные свершения научной мысли, но и каким образом становятся явью идеи, которые только ещё разрабатываются в узком кругу исследователей.

— Совершенно с вами согласен! — загорелся обычно флегматичный Гривень. — Можете привести конкретный пример?

— Пожалуй. — Корват ненадолго задумался. — Вы верно сказали, что наш институт ведёт работы во многих точках планеты! Причём не только на суше, но и в океане.

— Нефть и газ шельфа?

— Это само собой. А вы когда-нибудь слышали о железомарганцевых конкрециях?

— Что-то очень смутно.

— И немудрено. Наука только-только приступает к их изучению. Ведь мы даже не знаем происхождения этих загадочных шаров, устилающих океанское дно на большой протяжённости. Но это не мешает уже сегодня планировать их промышленную добычу. Ведь помимо железа и марганца они включают в себя весь спектр легирующих: никель, кобальт, хром и так далее. Я уверен, что практика опередит здесь исследование. Учёные ещё будут ломать головы над этой геологической загадкой, а специально сконструированные драги станут черпать конкреции тысячами, миллионами тонн. И чем чёрт не шутит, может быть, именно они смогут революционизировать металлургическое производство?

— Почему вы так думаете?

— Да потому, что потребуется создать для них специальные печи, разработать новые методы разделения элементов. Это, конечно, дело будущего, но очень, уверяю вас, близкого.

— В сущности, это уже сегодняшний день, — покачал головой Гривень. — Как тесно соприкасаются в наше время науки! Таков объективный характер научно-технической революции. Ни на одном её рубеже остановка немыслима. Настолько переплетаются связи. И как широко: геология, морские исследования, металлургия.

— Добавьте ещё биологию. Без неё мы не только не сдвинемся с места в вопросе о тех же конкрециях, но и в сугубо технических делах она заявляет о себе всё более уверенно и властно.

— В технических? — удивился Гривень. — Ах да, микробы-рудонакопители! — Он хлопнул себя по лбу.

— Ни одна отрасль технологии невозможна ныне без поисков новых геологических месторождений.

— По-моему, материал вырисовывается, — удовлетворённо кивнул Гривень, сделав несколько пометок в блокноте. — Современное производство немыслимо без животворных взаимосвязей с наукой. Нашему читателю будет интересно узнать, как и в каких формах они осуществляются.

— Теперь и я вижу, что это нужно, — рассмеялся Игнатий Сергеевич. — Понимая, пусть в самых общих чертах, как функционирует многослойный организм народного хозяйства, каждый из нас и все мы вместе яснее осознаём своё место в общем строю.

— И во времени тоже. Зная, что тебя ожидает завтра, совсем иначе понимаешь сегодняшний день. Это, простите за штамп, стимулирует творческую инициативу.

Увлекшись беседой, они могли бы говорить ещё очень долго, но звон подвешенного буфера позвал на обед.

Так случилось, что отправленная Гривенем статья не появилась в газете. Потом, по прошествии нескольких лет, он вновь возвратится к ней и к магнитофонным кассетам, на которых была записана беседа с Игнатием Сергеевичем, и на многое из того, что только брезжило на горизонте в тот жаркий сентябрьский день, взглянет иными глазами.

II

Ещё вчера влачить жизнь далее казалось невмоготу, и банальная мысль о неизбежности смерти, обычно сжимавшая сердце, ласкала воображение. А утром всё чудесным образом переменилось. Невзирая на недосып и тревожное обмирание в груди на последних секундах душного утреннего забытья. Вопреки образу, возникшему в ярко освещённой ванной, когда Светлана Андреевна, рассеянно наложив питательный крем, встретила взгляд гостьи из Зазеркалья. На фоне сверкающего в беспощадном люминесцентном озарении голубого кафеля она выглядела особенно жалко, бедная гостья, потерпевшая очередное кораблекрушение. Но ведь живая, свободная и живая. Выброшенная на дикий берег милосердной волной, она не потонула в пучине, чтобы очнуться в однокомнатной голой квартирке, затерявшейся среди однотипных кварталов Беляева, и попробовать — ещё раз! — начать с нуля.

— А, провались оно всё… — отчётливо и со вкусом процедила Светлана Андреевна, ощутив прилив весёлой злости. Кощунственно смыв драгоценную мазь водой из-под крана, она сорвала бигуди, наскоро, едва не выдирая пряди, расчесала всё ещё золотые венецианские волосы и подчернила ресницы. Голубой тон помог несколько сгладить предательские морщинки, зелёный — выгодно подчеркнуть хризолитную чистоту вечно молодых — да будет так вовеки и присно! — завлекательных глаз. Да, вопреки всему настроение ползло вверх, как ртуть в термометре, выходящем из тени. Свой бесподобный, в мелкую клеточку, костюмчик Светлана Андреевна надела, уже мурлыча какую-то песенку. Тронув хрустальной пробкой виски, она оглядела пустую комнату, где кроме раскладушки, цветного телевизора и чемодана в углу решительно ничего не было, и поставила изысканный флакон Нины Риччи на подоконник. Между кораллом с Мальдивского архипелага и горшком, в котором отчаянно боролось за жизнь подёрнутое голубоватой пыльцой колонхое, излечивающее несметное число болезней.

Вздрогнув от разбойничьего свиста закипевшего чайника, Светлана Андреевна бросилась в кухню, чтобы наскоро проглотить чашку кофе. Пока это было мало-мальски обжитое помещение. Здесь она изредка готовила, а чаще ела всухомятку. Здесь же читала, включив поворотный светильник, а иногда и работала по вечерам. Для этого стоял в готовности на разделочном столике футляр с бинокулярным микроскопом, приспособленным для микросъёмки.

Старший научный сотрудник и кандидат наук Светлана Андреевна Рунова была автором сорока печатных работ и двух (в соавторстве) монографий. Но не о статьях в толстых академических журналах, не о солидных с золотым тиснением книгах думала она, глотая обжигающий кофе и без особой охоты жуя бутерброд с пересохшим ломтиком сыра. С сегодняшнего утра ей стало всепоглощающе жаль себя. В первый раз с того дня, когда шесть месяцев назад разбился на острых житейских рифах её второй брак. И в этом обжигающем, всё затопившем чувстве, в солёном приливе его мнился призрак скорого освобождения. Как легко было расстаться с вещами, налаженным бытом. Каким трудным и долгим оказалось расставание с памятью, с пустотой и тупым оцепенением одноликих бессмысленных дней. Только бы не разреветься, подумала Светлана Андреевна, неосознанно оберегая свой виртуозный макияж. Скорее на улицу, на люди, на свежий воздух!

Презрев вечно занятый лифт, она сбежала с четырнадцатого этажа и полетела, едва касаясь земли, к автобусной остановке. Стройная, длинноногая, в отличных туфельках из невесомой испанской кожи, она ощущала себя каравеллой, готовой вырваться на простор из тесного, до смерти надоевшего дока. Да, именно так, разумеется не отдавая себе в том отчёта, чувствовала себя эта привлекательная женщина, искусно лавируя без потери темпа среди вечно спешащей толпы. Помимо стереотипов романтики и прочно застрявших в сердце осколочков детства, у Светланы Андреевны было неоспоримое право мерить себя морскими категориями. Что там ни говори, но она четыре раза пересекла экватор на исследовательских судах и в глубине души считала себя настоящим морским волком. По крайней мере об этом свидетельствовал диплом, подписанный богом морей Нептуном, висевший в кухне над холодильником “Розенлев”.

Бросив взгляд на очередь под навесом и краем глаза выхватив в застывшем у светофора потоке машину с зелёным огоньком, Рунова метнулась наперехват. Она знала, что сегодня ей будет везти во всём, и, не задумываясь, рванула дверцу притормозившего таксомотора.

— В центр! — бросила, плюхнувшись на заднее сиденье, и без особой надобности вынула из сумочки перламутровую пудреницу.

Впрочем, была надобность, да ещё какая! Овальное зеркальце, несмотря на всевидящий дневной свет, проявило похвальную благосклонность к своей немного взбалмошной, ветреной, но в общем-то прелестной хозяйке.

Подъезжая к цели, Светлана Андреевна излучала спокойствие и доброжелательную уверенность в своём обаянии и интеллекте. Это не было результатом какого-то волевого усилия, скорее — данью привычке. Тем более что дело предстояло если и не пустяковое, то и не настолько серьёзное, чтобы ради него лезть из кожи. В институте океанической флоры и фауны она знала почти каждого. Одних по совместным экспедициям, других по всевозможным конференциям, симпозиумам, учёным советам. Работая на геологическом факультете МГУ, Светлана Андреевна так или иначе была причастна к деятельности многих научных учреждений. Её тематика — простейшие водоросли — затрагивала интересы самых различных специалистов: геологов, океанологов, биологов. Особую актуальность она приобрела в последние годы, когда стали создаваться плантации в море и резко расширился фронт исследований в области аквакультуры — промышленного освоения и воспроизводства океанских даров.

Такси свернуло с грохочущего Ленинского проспекта в тенистый переулок и остановилось у двухэтажного дома с колоннами, полускрытого частой порослью старых лип. Волнующе остро повеяло только что распустившимися листочками. Жизнерадостно блестели лужи на свежеполитом, порядком растрескавшемся асфальте. Напитанные светом капли дрожали на чугунных пиках ограды. Скользнув бочком в растворённую калитку и осторожно ступая по мокрому гравию, Светлана Андреевна обогнула торчащие из-под земли грибы вентиляционных устройств. Дабы миновать бесконечные институтские коридоры с их хитроумно запутанной системой переходов, подъёмов и спусков, где ничего не стоило “зацепиться языком” с кем-нибудь из приятелей и сгинуть до конца рабочего дня, она решила войти с бокового подъезда. Спустившись в лабораторный цоколь и выйдя оттуда к парадной лестнице, можно было сразу подняться на второй этаж, к директорскому кабинету, где священнодействовал, пока академик Двурогих жарился под тропическим солнцем на “Витязе”, его зам по науке Федя Слепцов.

— У Фёдора Васильевича совещание, — отставив маникюр, мгновенно отреагировала молоденькая секретарша.

— Надеюсь, я не очень опоздала, — бросила Рунова и, с отрешённой улыбкой пройдя приёмную, распахнула дверь.

Совещания не было, хотя шла оживлённая беседа, в коей участвовали новоиспечённый доктор Гена Софронов и пожилой, порядком облысевший мужчина, чьё помятое, отмеченное клеймом вечного недовольства лицо показалось Светлане знакомым.

— Незваных гостей принимаете? — победно вскинув голову и слегка подбоченясь, она остановилась на пороге.

— О чём речь? — С заметно преувеличенным радушием Фёдор Васильевич выскользнул из-за стола и, разгоняя рукой папиросный дым, шагнул навстречу. Софронов неуверенно приподнялся и отошёл зачем-то к окну. Только лысый остался сидеть, замкнувшись в своей непроницаемой неприязни.

— Привет. — Светлана Андреевна слегка присела, повернувшись на носках, отчего плиссированная юбка, взметнувшись колоколом, послушно прильнула к ногам. — Рада видеть тебя, — благосклонно кивнула Фёдору Васильевичу. — Я ненадолго. — Она сама выбрала место, энергично выдвинув стул на самую середину, что помешало Фёдору Васильевичу возвратиться к вожделённому креслу, и он, помявшись, устроился за столом учёного совета.

— Да у нас, в сущности, всё, — пожал плечами Софронов и поманил за собой лысого. — Зайдём на минутку ко мне, а там поедем в гостиницу.

— Кто это? — спросила Рунова, когда дверь медленно и бесшумно закрылась.

— Банкетов из Дальневосточного центра Академии Наук. Приехал выбивать реактивы.

— Очень кстати, — удовлетворённо кивнула Светлана Андреевна. — Я к тебе, собственно, почти по этому поводу.

— Тебе нужны реактивы?! — несказанно удивился он.

— Нет, разумеется, а вот Дальний Восток мне действительно нужен. Хочу поработать на биостанции… Не возражаешь?

— Какой может быть разговор! Только вот…

— Не за ваш счёт, можешь не опасаться. — Светлана Андреевна позволила себе пренебрежительную гримаску. — Факультет даёт мне командировку.

— Это замечательно, — Фёдор Васильевич попытался изобразить восторг, — но мы располагаем очень ограниченным количеством мест, сама знаешь. Что, если вам напрямую связаться с Владивостоком? Уверен, что Московскому университету они не откажут.

— Зачем говорить об университете, когда дело касается меня лично? — сухо, с нажимом спросила Рунова. — Либо оторви местечко от себя, либо верни этого… Банкетова. Пока не поздно.

— Он ничего не решает, — досадливо поморщился Слепцов. — А тебе что, очень хочется?

— Надо, Федя. Слышал такое слово?


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22