Когда они возьмут верх над Темраем и установят контроль над Городом - извините, над тем местом, где был Город, - все, живущие к западу от пролива, начнут задаваться вопросом, кто следующий? Спрос на оружие резко подскочит. Конечно, ни оружие, ни доспехи никому уже не помогут, но это не мое дело. На мой взгляд, военное снаряжение сейчас самый выгодный бизнес наряду с кораблестроением. Другой области для капиталовложений я не вижу.
      Венарт поднял голову:
      - Кораблестроение?
      Эйтли кивнула.
      - Вот именно, - сказала она, оглядывая Гавань. - Потому что когда они поймут, что оружие не помогает, то начнут разбегаться.
      Дассаскай-шпион - его называли так, чтобы отличать от другого человека с таким же именем, занимавшегося починкой палаток, - сидел возле костра рядом с загоном для птицы и правил нож. Лезвие было длинное, тонкое, со срезанной ручкой, вроде тех, которыми режут мясо. Он уже поработал маслом с оселком для правки и теперь неспешно возил клинком по кожаному ремню.
      Во всем лагере, наверное, только один Дассаскай никуда не торопился. Темрай решил перевести кланы на юго-восток, навстречу имперской армии, приближающейся со стороны Ап-Эскатоя. После четырехлетнего пребывания на одном месте кочевники двигались медленно, неуклюже, как поднявшийся после недолгого сна человек.
      Многие встали еще с первыми лучами солнца, чтобы собрать скот. За последние годы животные успели если не съесть, то вытоптать все вокруг до травинки. Оставив голую землю и камень, вместо того чтобы пастись поблизости от лагеря, стада разбредались на далекие расстояния, на сотни акров, и собрать их было делом далеко не легким, больше половины мальчишек, отправившихся с пастухами, никогда в жизни не видели целого стада и не совсем понимали, что нужно делать: для них это было еще одно приключение. И их безграничный энтузиазм отвлекал мужчин от тяжких раздумий о том, что кроется за решением Темрая.
      У каждого наездника был с собой мешок из козьей шкуры с провизией за спиной, лук и колчан со стрелами по обе стороны седла, накидка и одеяло в скатке за седлом. Лишь немногие надели шлемы и кольчуги или взяли их с собой, завернув в вощеную ткань и уложив в плетеные корзины: никто не знал, где враг, откуда он может возникнуть - в глазах кочевников противник уже обрел сходство со сказочными эльфами и демонами, прячущимися в гуще леса и нападающими внезапно, из тени высоких скал.
      Оставшиеся сворачивали лагерь, вытаскивая колья и шесты, снимая палатки, скатывая ковры и стараясь упрятать в корзины и сундуки все то, что накопилось за семь лет оседлой жизни, и огорчаясь тому, сколь многое придется оставить. Многие с большим или меньшим сожалением выбрасывали чудесные, но бесполезные сокровища, хранившиеся со времен разграбления города - на улицах исчезающего лагеря валялись бронзовые треноги, изящные столики из кости, громадные бронзовые горшки, всевозможные бронзовые и мраморные статуэтки (голова там, нога здесь, туловище неизвестно где); все было разбито, погнуто, искорежено, так что в целом поле выглядело так, словно тут совсем недавно сражались два племени гигантов.
      Примерно так же поступали и с громоздким инструментом, оборудованием и орудиями: по возможности их разбирали на части, но чаще просто ломали из-за нехватки транспортных средств, места или из-за тяжести и размеров. Водяные колеса и прессы, лебедки и токарные станки, баллисты и катапульты походили на расчлененные великаном туши, приготовленные для пиршества и забытые в спешке. Огромная маслобойня, в проектировании и сооружении которой участвовал сам Темрай, так и осталась стоять на каменном фундаменте. Уже сняли навесы, под которыми раньше хранили инструменты, и голый остов выпирал из земли, как кости поспешно похороненного мертвеца, для которого выкопали слишком мелкую могилу.
      Женщины с присущей им практичностью складывали широкие ковры, на плетение которых ушли годы. Кто-то попытался спасти и прихватить с собой бревна для запруд, но дерево прогнило и никуда уже не годилось. На холме остались набитые соломой фигуры-мишени, в стрельбе по которым практиковались лучники. В общем, лагерь выглядел так, словно по нему уже прошло вражеское войско: все перевернуто, разбито. Повсюду кучки мусора, отходов и не нашедшего места хлама. По периметру горели костры, на которых сжигали запасы сена и фуража. И едкий дым стелился над землей, дополняя картину разорения и несчастья.
      - Так ты, значит, не уходишь, - сказал кто-то, проходя мимо.
      Продолжая править лезвие, Дассаскай поднял голову и взглянул на человека, тащившего тяжелый тюк.
      - Конечно, ухожу, - ответил он. - Но у меня почти ничего нет. Что толку спешить и суетиться, а потом еще сидеть пару дней, дожидаясь остальных.
      - У нас нет пары дней, Темрай ждать не станет, - ответил мужчина, опуская тюк на землю и отдуваясь. - Уходим на рассвете. Кто не готов остается.
      Дассаскай улыбнулся:
      - Посмотрим. Думаю, вождь забыл, что такое передвинуть лагерь. Мы ведь стояли здесь не одну неделю: нельзя забросить в мешок то, что накопилось за семь лет.
      - Я только повторяю то, что сказал Темрай, - ответил мужчина. - А если хочешь объяснить что-то ему, иди и скажи.
      - В этом нет необходимости. - Дассаскай пожал плечами. - Все, что мне нужно, это лишь свернуть палатку, захватить уток, и я готов. Когда у человека нет корней, он может сняться в любую минуту.
      Мужчина усмехнулся:
      - Да уж, конечно. Послушай, это правда, что о тебе говорят? Ну, насчет того, что ты шпион?
      Дассаскай наклонил голову:
      - Разумеется. А дергать перья из уток - это только ради удовольствия.
      Его собеседник нахмурился, потом пожал плечами:
      - А, ладно. Если бы ты был шпионом, то не стал бы в этом признаваться.
      - Так ты не считаешь, что я шпион? - спросил Дассаскай.
      - Я? - Мужчина задумался. - Ну, не знаю. Люди говорят, что ты шпион.
      - Понятно. И как, по-твоему, на кого я работаю? На власти провинции? На Бардаса Лордана?
      - Откуда мне знать? - раздраженно ответил мужчина. - На кого бы ты ни работал, толку от этого мало. Темрай кого хочешь перехитрит, вот увидишь.
      Надеюсь, что так случится и на этот раз.
      Когда мужчина, взвалив тюк, ушел, Дассаскай аккуратно завернул нож в промасленную тряпку и убрал в сумку. Потом вытащил латунную трубочку, вытряхнул из нее листок бумаги и, развернув, положил на колено. Листок был чистым. Оглянувшись и убедившись, что никто не обращает на него никакого внимания, Дассаскай наклонился и выхватил из догоревшего костра обугленную деревяшку. Затем отломил кусочек и провел им по краю листка. На бумаге остался черный след.
      Дассаскай не написал имени человека, которому адресовалось письмо, в этом не было необходимости. Письмо увидит только один, и этого одного не надо называть. Послание было короткое и состояло из вопроса: "Во имя богов, скажите, что мне делать?"
      Он скатал листок в трубочку и засунул его в латунный цилиндр. Потом Дассаскай выхватил из загона большого жирного гуся и свернул ему шею. Сделано это было просто и быстро: он сжал гуся пониже головы и резко повернул телодвижением человека, бросающего камень из пращи. Дассаскай вынул из-за пояса складной нож, раскрыл его и сделал длинный разрез, от ребер до низа живота птицы. Еще один резкий, почти грациозный поворот кисти - такая легкость достигается лишь долгой практикой, - и внутренности гуся вывалились на землю. Их место заняла латунная трубка. Затем Дассаскай вынул из воротника стальную иголку, продел в ушко конский волос и ловко зашил разрез. Покончив с этим, он покинул лагерь и направился к устью реки, где у разрушенной пристани стоял один-единственный корабль. Дассаскай едва успел перехватить двух человек, уже готовившихся перейти на судно.
      - Извините, - окликнул он. Геннадий повернулся:
      - Да?
      - Извините за беспокойство, но мне нужно переслать гуся одному человеку. Не будете ли вы так добры доставить его на Остров?
      Геннадий удивленно посмотрел на него:
      - Вы собираетесь передать кому-то гуся?
      - Верно.
      - Живого или мертвого?
      - О, конечно, мертвого.
      Геннадий нахмурился:
      - Но это же глупо. Гуся можно купить и на Острове, у любого торговца.
      - Нет, такого гуся нигде больше не купишь. Это образец. Специальный заказ. - Он улыбнулся. - Если моему клиенту понравится этот гусь, он возьмет их целую тысячу. Вы окажете мне большую услугу. - Дассаскай опять улыбнулся и вынул гуся из-за пазухи. - Видите? А теперь признайтесь, это же прекрасный гусь.
      - Думаю, вы правы, - с сомнением сказал Геннадий. - Но разве за время пути он не... ну, вы понимаете, он же испортится.
      Дассаскай покачал головой:
      - Ну, поверьте, четыре дня - именно то, что нужно птице, чтобы дойти до нужного состояния. Мой клиент отблагодарит вас за все неудобства.
      - О нет, вы неправильно меня поняли, - поспешно возразил Геннадий.
      Островитяне всегда считали делом чести выполнить любое мелкое поручение вроде доставки письма: такова этика нации, посвятившей себя коммерции. Ожидать вознаграждения за услугу считается плохим вкусом, как требовать у спасенного деньги за то, что его вытащили из воды.
      - Просто... ну, хорошо.
      - Спасибо, - поблагодарил Дассаскай. - Вы прямо-таки сняли камень с моей души. Я всю жизнь ожидал возможности заключить такую сделку, но сообщение сейчас очень плохое, кораблей мало, и я боялся, что мой клиент потеряет всякий интерес к предложению, и все сорвется.
      Он передал Геннадию гуся, держа птицу за шею. Геннадий постарался скрыть отвращение.
      - Не обижайтесь, - сказал он, - но, на мой взгляд, гусь самый обычный.
      Дассаскай кивнул:
      - Совершенно верно. Но он очень дешевый. Такие встречаются крайне редко и пользуются огромным спросом.
      - Наверное, - с сомнением ответил Геннадий. - Но не лучше было бы послать ему живого? Тогда ваш покупатель мог бы оценить его качества, и не пришлось бы беспокоиться из-за того, что птица испортится.
      Дассаскай слегка нахмурился и усмехнулся.
      - Предположим, кто-то посторонний завладел бы этим гусем и начал их разводить. Все, конец моему предприятию. Если бы вы разбирались в птице, то, конечно, поняли бы мои опасения.
      - Ну, раз вы так уверены, - сказал Геннадий, жалея о том, что ввязался во все это дело. - Ладно, кому мне отдать его?
      - Я написал имя вот здесь. - Дассаскай сунул в руки Геннадию клочок пергамента. - Вы, наверное, удивлены, но некоторые из нас действительно умеют читать и писать.
      - О, конечно, я вовсе не...
      - Тогда все в порядке. - Дассаскай улыбнулся. - Еще раз благодарю за помощь. Надеюсь, скоро обе наши страны порадуются хорошим новостям.
      Один народ посылает гусей другому народу, подумал Геннадий.
      - Замечательно, - сказал он. - Что ж, мне пора подниматься на борт. Не хотелось бы опаздывать.
      - Это еще что такое? - спросил Теудас, когда его дядя взошел на палубу. Юноша уже успел найти для них обоих свободные места на корме, возле якорного каната. - Зачем вам понадобился мертвый гусь?
      - Не спрашивай, - ответил Геннадий. - Меня попросили доставить его на Остров. Очевидно, он знаменует начало новой эры.
      - Вот как? К тому времени, когда мы попадем на Остров, запах будет не из приятных.
      Геннадий опустил гуся на свернутый канат и прикрыл собственным дорожным мешком.
      - Чепуха. Для мертвого гуся четыре дня - это расцвет жизни, или смерти. Считай как хочешь. И, пожалуйста, перестань так на меня смотреть. Хорошо? Это коммерческий образец, вот и все. Ты ведь не стал бы возражать против мешочка гвоздей или коврика?
      Теудас вздохнул и опустился на моток веревки.
      - Ладно, - сказал он. - Будь по-вашему. Только мне представляется, что сейчас не самое подходящее время для посылки каких-либо образцов отсюда на остров. В конце концов, идет война, лагерь переносится на новое место... На их месте мне было бы не до торговли.
      - Очевидно, они считают по-другому. - Геннадий прислонился к борту. Он знал, что рано или поздно его станет укачивать, а потому необходимо принять меры предосторожности, пока еще не поздно. - И, знаешь, в оптимизме нет ничего плохого. По крайней мере до тех пор, пока никто не просит меня вкладывать деньги в будущее своего народа.
      Теудас покачал головой:
      - Либо ваш знакомый просто сумасшедший, либо все это какой-то дурацкий розыгрыш. В любом случае на вашем месте я бы выбросил дохлую птицу за борт, прежде чем провоняет весь корабль, и тогда за борт отправят уже нас.
      - Не смотри на мир так мрачно, - сказал ему Геннадий. - Мы наконец-то убрались отсюда, верно? Если бы за возвращение к цивилизации от меня потребовали обвешаться тухлыми утками с головы до ног, я сделал бы это с огромным удовольствием. Хотя, должен признать, здесь было не так плохо, как я ожидал. Во-первых, мы остались живы, на что, откровенно говоря, я уже не рассчитывал, когда брел по мерзкому топкому болоту, боясь наткнуться на имперских солдат. Во-вторых, нас приняли довольно любезно, даже необычайно любезно, учитывая, к кому мы попали. Так что доставка к месту назначения какой-то водоплавающей птицы - небольшая цена за сохранение жизни. На меньшее нельзя было и рассчитывать.
      - Вот как? Вы действительно считаете, что нас приняли любезно? - Теудас с неприязнью посмотрел на дядю. - Больше вам ни до чего нет дела, да?
      Некоторое время Геннадий молчал, обдумывая ответ.
      - Знаешь, я и сам не уверен в своих чувствах. Возможно, дело в том, что меня не было там - я имею в виду при Падении. Я не видел того, что видел ты. Конечно, я знаю, как все было, мне рассказывали, и я этому верю. Но со мной лично произошло другое: я перебрался из Города на Остров, потом с Острова в Шастел, где получил приличную работу, где люди относились ко мне с уважением, где я - черт возьми! - был счастлив. Мне казалось, что когда я увижу все это снова, - он махнул рукой в направлении руин Города, но не обернулся, - то что-то изменится, и я опять возненавижу их. Но ничего подобного почему-то не случилось. И когда я смотрю на них сейчас, то вижу лишь людей, одолеваемых страхом перед нависшей над ними угрозой, людей, старающихся запихнуть свою жизнь в бочки и мешки и убежать подальше от опасности. То есть сделать то, что сделал когда-то я сам. Не знаю... Мне трудно ненавидеть тех, кто так похож на меня.
      Теудас угрюмо усмехнулся:
      - А я могу.
      - Да, конечно, но ведь ты молод, в тебе бурлит энергия. - Геннадий передвинулся - борт больно врезался в позвоночник. - Когда доживешь до моих лет, поймешь, как легко отказаться от ненависти к врагам. Невозможно все время ненавидеть их всех. Начинаешь рассуждать по-другому, примерно так: да, они простые люди, ничем не отличаются от нас, во всех злодеяниях виноваты их вожди. А потом встречаешь одного из этих вождей и понимаешь, что он тоже человек, по крайней мере почти человек, и осознание этого становится для тебя жестоким ударом, как сломанный палец для музыканта, зарабатывающего на жизнь игрой на арфе. - Он потерся спиной о борт, пытаясь найти более удобное положение. - Когда я увидел Темрая, мной овладело какое-то странное чувство. Нечто подобное я ощутил однажды в детстве, когда увидел акулу, попавшую в сеть к рыбакам. Они подвесили ее за хвост, и акула висела, неподвижная, мертвая, похожая на деревяшку, а мужчины уже начали ее потрошить. Знаешь, акула оказалась куда меньше, чем я представлял, и оттого совсем не такая уж страшная.
      Теудас закрыл глаза.
      - Интересно, что вы так об этом говорите. Я, когда увидел его сейчас, подумал почти о том же. Конечно, мальчишка и взрослый смотрят на одно и то же разными глазами. И все-таки я был бы не против увидеть Темрая повешенным. И мне бы понравилось, если бы его повесили за ноги.
      - Твое право, - ответил Геннадий, подавляя зевок. - Я и не говорил, что ты должен перестать испытывать к нему ненависть: в конце концов, ты имеешь для этого все основания. Я лишь веду к тому, что у меня, кажется, такого основания уже нет.
      - Вы могли бы ненавидеть его ради меня. Разве не этому нас учат: любите друзей своих друзей и ненавидьте их врагов?
      - Разумеется, ты прав, - согласился Геннадий. - Ради тебя я готов его ненавидеть и надеюсь, что его любимая домашняя ящерица сдохнет.
      Проклятие, понял вдруг Геннадий, я возлагаю проклятие на человека, к которому не питаю никакой ненависти, и делаю это ради мальчишки, пропитанного жаждой мщения. О боги, надеюсь, эта головная боль всего лишь головная боль, а не...
      Перед его глазами возникла акула. Мясо и жир были уже срезаны с костей. Ее скелет напоминал остов корабля, который еще не начали обшивать. Повара готовили настоящее пиршество; Геннадий видывал бифштексы из акулы и медведя, насаженных на вертел орлов, похожих на огромных цыплят, вращающихся медленно перед пламенем костра, жареных волков, нашпигованных яблоками и каштанами громадных змей, выпотрошенных и превращенных в кровяные колбасы, копченый бок льва, свисавший с крюка в потолке - в общем, изобилие мяса хищников. На блюда раскладывали филейные куски леопарда и гигантских коллеонских пауков, напоминающих крупные, спелые сливы...
      - О чем это вы? - спросил Теудас. - У Темрая нет никакой ручной ящерицы.
      - Вот видишь? - ответил Геннадий. - Уже начинает действовать.
      Бардас Лордан видел стрелу, он наблюдал за ней с того самого момента, когда она только появилась в небе в виде крохотного пятнышка, и вплоть до удара. Время тянулось невыносимо долго. Но все же не настолько долго, чтобы он успел сделать шаг в сторону, избежав встречи со стрелой. Странно, подумал Бардас в миг удара, что время может так растягиваться и так сжиматься.
      После этого нетрудно поверить во что угодно, даже в Закон.
      Когда стрела ударила в пластину шлема, защищающую щеку, и голова мотнулась в сторону - словно его со всей силой ударили по лицу, - Бардас решил, что, должно быть, умер (обычно сначала умирают), но, очевидно, ошибся (в вашем случае мы сделаем исключение). Он ощутил резкую боль в висках и осознал, что мертвым в качестве утешения даруется освобождение от боли. Таково правило. Бардас покрутил головой - стрела пробила сталь у него над губой, и теперь со щеки стекала струйка крови, довольно теплой и немного солоноватой Ощущение было примерно такое, как испытываешь в детстве, когда обмочишься. Шок пришел с опозданием - Бардас пошатнулся, но устоял на ногах и снова выпрямился.
      Враг атаковал без предупреждения. Внезапно издалека донеслось шипение, какое бывает, если вылить масло на раскаленную сковородку, потом солнце закрыло облако стрел, словно огромная стая голубей, поднявшихся с убранного поля. Бардасу понадобилась доля мгновения, чтобы определить, откуда вылетели стрелы - из-за холма между колонной и противоположным краем долины. Лучники стреляли с большого расстояния, не видя цели, что говорило об их искусстве и опыте. Стрелки Империи никогда не отважились бы ни на что подобное, им не хватало ни мастерства, ни уверенности в своих силах. На колонну залп произвел ужасное впечатление, страшно погибнуть от руки противника, которого даже не видишь. Что касается Бардаса, то он не поддался ужасу, а лишь с грустью вспомнил о шахтах.
      Он поискал глазами Эстара, но полковника не было видно.
      Никто не отдавал никаких приказов, и ряды имперской пехоты, демонстрируя выдержку и терпение, просто застыли на месте, как застигнутые ливнем повозки Проклятие - подумал Бардас. Он вышел вперед и начал выкрикивать привычные воинские команды, вроде: "левое плечо вперед!", "равнение на фланг!" и прочую чушь, которой выучился в армии Максена и которую, как ему казалось, уже давно забыл Но солдаты имперской армии не чета людям Максена: обученные и вымуштрованные, они исполняли приказы ловко и точно, не просто подчиняясь командам, но и свято веря в них, как в слова молитвы. Такое абсолютное и бездумное подчинение действовало на нервы, за ним стояла ответственность и доверие. Неужели я снова участвую во всем этом?- с отвращением подумал Бардас, в то же время понимая, что если кто-нибудь не выведет всю эту массу людей из-под огня, смертей и ранений не избежать.
      Эстара по-прежнему не было видно, а остальные офицеры стояли как вкопанные, ничем не отличаясь от солдат. Кровь уже добралась до ключицы, ворот кольчуги впитывал ее как губка, а острый край все сильнее врезался в кожу, словно нарезая ее тонкими полосками, как это делают повара, снимая шкуру с овцы Что ж, шлем спас его, хотя и не уберег полностью.
      Бардас перестроил армию из колонны в шеренгу и отдал приказ наступать. На случай возникновения подобной ситуации у имперских военных стратегов имелся совет: применить маневр под названием "молот и наковальня". Суть его заключалась в том, чтобы заставить противника сосредоточить огонь на наступающей пехоте (при этом главная часть войска идет прямиком на стрелы для этого и нужна броня), двинув конницу с флангов в обход, а уже затем погнать врага навстречу пикейщикам. Вполне разумная тактика при условии, что командир, отдающий приказ о таком маневре, может положиться на своих офицеров. Бардас видел, как они в самом начале перестроения колонны умчались в стороны, чтобы затем, описав широкую дугу, возникнуть в тылу лучников. Чтобы подойти к противнику незамеченными, следовало добраться до самого хребта, образующего край долины, и все это время пехоте ничего не оставалось, как держаться под градом стрел. Рискованная игра, на кону в которой стояли жизни тысяч солдат и все зависело от исхода противостояния между лучниками и тяжелой пехотой.
      Добро пожаловать на новое испытание, Бардас Лордан. Мы знали, что ты не сможешь остаться в стороне.
      Что, черт возьми, случилось с полковником Эстаром? Здравый смысл подсказывал, что тот пал при первом залпе, но Бардас этого не видел. Убежать он просто не мог. В конце концов, Эстар Сын Неба, и даже Лордану нужно во что-то верить. Если полковник погиб... конечно, такого не может быть, командующие армиями не погибают в первые мгновения битвы. Но если он все же умер - а ведь Максен, не забывай, умер, - то вся полнота власти переходит к сержанту Лордану, по крайней мере до тех пор, пока из Ап-Эскатоя не прибудет другой Сын Неба. При мысли об этом Бардаса передернуло.
      Перед ним стояла и еще одна интересная проблема, требующая проявления полководческого таланта. Чтобы приблизиться к противнику, нужно было спуститься по крутому склону, держа при этом строй, но доспехи, защищавшие пехотинцев, тянули их вниз, заставляли почти бежать. Чтобы удержаться на ногах, приходилось тормозить, упираться каблуками в сухой, крошащийся дерн. Со стороны все, наверное, выглядело довольно смешно: целая армия катится с горы, люди падают, кувыркаются, налетают друг на друга, скользят на задницах, и все смешивается в один огромный ком из плоти и железа - такое случается на войне не так уж редко, из-за подобного рода вещей происходят катастрофы и проигрываются кампании.
      В этот краткий миг, когда вся картина предстала перед Бардасом с полной ясностью и как бы со стороны, он будто заглянул в будущее: вот груда забракованного хлама, а вот стоящие наверху кочевники, они стреляют не целясь, почти наугад, и хохочут так, что едва не роняют луки. Образ-фантом был настолько ярким, живым и четким, что ничем не отличался от действительности.
      Бардас крикнул офицерам, чтобы держали строй, замедлили наступление. Услышать его мог кто угодно, но превратить слова в действие умели лишь офицеры, настоящие командиры, знающие свое дело, и ему не оставалось ничего другого, как только надеяться, что таковые найдутся. А между тем с неба падала очередная туча стрел, они отскакивали от брони, скользили по ней, втыкались в лица и тела тех, кто спускался позади, и с этим ничего нельзя было поделать, на них нельзя было даже обращать внимание, как на оводов в жаркий летний день. У армии оставался только один путь - вниз. Попробуй она сейчас повернуть и отступить, все покатились бы назад.
      Последние ярды пришлось пробежать. До низины добрались немногие, большинство не удержалось на ногах, и каждый, кто упал, свалил еще двоих или троих. На них не обращали внимания, разберутся сами, если смогут. Бардас знал, что там, под убитыми, есть и живые, придавленные телами погибших, как в подкопе при обвале. Им придется подождать, а дождутся ли... это зависит от того, сможет ли генерал, он же сержант Лордан, выиграть сражение. В противном случае они так и останутся лежать, пока не умрут, или пока не появятся стервятники, чтобы собрать трофеи и освежевать тела.
      Никогда не передавай бразды командования в руки чужестранцу. Отличный рецепт для желающих проиграть.
      Солдатам удалось спуститься по склону, но самое сложное ждало впереди. Подъем был не очень высоким, но крутым, а на вершине стоял враг. Почему он не остался на чертовой ферме? Куда легче таскать на спине мешки с зерном, поднимаясь по лестнице на чердак. Каждый шаг отдавался напряжением всех мышц. Казалось, они сейчас вырвутся из-под кожи на коленях и бедрах. Он чувствовал их предел - не очень-то умно, Бардас, ты сам себе вредишь, - а при мысли о том, что, поднявшись на гребень, придется еще и драться, едва не расхохотался вслух. Если кто-то желает с ним сразиться, пусть сначала поможет вползти наверх, как помогают старику, потерявшему костыли и едва держащемуся на ногах.
      Стрелы, ударяясь о броню, отлетали в сторону с огорченным визгом. Но, конечно, хотя угол был не совсем подходящий для ведения огня, не всем везло так, как ему. Каждый подстреленный падал вниз, увлекая за собой двоих или троих, и они катились к подножию холма. Будь противник посмышленее, сверху швыряли бы камни и сбрасывали бревна. Скорость подъема упала, как будто время остановилось, и все равно ничего не оставалось, как заставить себя сделать очередной шаг, потом еще один. Теперь даже дышать стало невозможно. Вот так проигрываются сражения, так случаются катастрофы: из-за груды хлама, кучи частей, не выдержавших испытания.
      Бардас смотрел прямо на пару сапог. Это были старые сапоги, поношенные, со сбитыми мысками. Когда-то у меня были такие же, подумал он, и только успел вспомнить, что снял их с мертвеца после сражения на равнине, как владелец сапог пнул его в лоб. Вопреки всему Бардас не удержался от ухмылки - смеяться он не мог, потому что не хватало воздуха - и тут же услышал взвизг боли. В следующий момент - он по-прежнему не видел ничего, кроме ног стоящего выше мужчины - Бардас, подавив боль, рванулся вперед вместе со своей пикой, тяжеленной сумкой, взятой неизвестно для чего и пока еще не пригодившейся.
      Бой. Ну что ж, это нам знакомо. По крайней мере здесь я знаю, что и как делать.
      Не теряя инерции рывка, Бардас выбрался на гребень, переступил через мертвеца с торчащей из живота пикой и шагнул вперед. Кто-то, кого он не видел, ударил по его плечу - напрасные старания. Бардас не остановился, не повернул головы, словно стал объектом приставания уличного пьянчуги - а кому охота тратить силы на пьяницу? - и прошел мимо. Он попытался вздохнуть, втянуть в себя весь воздух мира. Но горло перехватило, будто в нем застряло целое яблоко. Какой-то идиот попытался ткнуть в него пикой, но Бардас лишь поднял и опустил руку. Ее веса вполне хватило, чтобы придать мечу достаточную силу - лезвие разрубило кость и плоть, броня сделала все необходимое, человек внутри нее не имел к происходящему почти никакого отношения.
      Вот оно и случилось, подумал Бардас, вытаскивая меч из рассеченной ключицы. Я оброс броней, и только она, стальная часть меня, жива.
      Его испытывали, чем только могли: мечами, копьями, алебардами, в него швыряли камни, били дубинками. Но броня не поддавалась. Им было далеко до Болло с его кувалдой. В свою очередь их плоть и кости оказались полным браком, проверку не прошел никто. Когда рубка закончилась и Бардас огляделся, вокруг валялись руки и ноги, головы и туловища. Ничего удивительного, подумалось ему, ведь они все сделаны из совсем другого материала, а вступать в сражение, не будучи самому стальным, полное безумие.
      Когда конница прибыла наконец к месту действия, все было уже решено. Никто этому не обрадовался, как и тому, что армия перешла под командование чужеземца, да еще и сержанта пехоты. Капитаном конницы оказался перимадеец по имени Алетриас Саравин. Бардас попытался передать командование ему, но из этого ничего не вышло.
      - Черта с два, - сказал Саравин. - Прошлый раз вы все напутали, теперь у вас есть возможность исправиться.
      Бардасу показалось, что спорить с ним бесполезно, так что он отказался от всяких попыток и приказал капитану взять три роты и провести разведку, обращая особое внимание на возможное присутствие поблизости значительных групп лучников. Саравин ускакал, а Бардас распорядился разбить лагерь на ночь.
      Через некоторое время нашли и принесли тело Эстара. На полковнике не было никаких отметин, если не считать следов ног. Судя по всему, он упал с лошади и умер от сердечного приступа, пытаясь подняться без посторонней помощи и во всем боевом облачении.
      - Можно попробовать зайти в "Честь и славу", - предложила Исъют Месатгес. - Сейчас там не должно быть слишком тесно, а суп у них вполне сносный.
      Ветриз кивнула. Ее не очень интересовало, где сесть. Главное - сделать это побыстрее. Она уже совершила серьезную ошибку, надев новые сандалии жесткий кожаный ремешок и двухдюймовые каблуки, как требовалось новой модой, - и только теперь поняла, что их следовало бы хорошенько разносить.
      Рыбный суп оказался в итоге довольно-таки средним, не помогло и то, что повара оставили мидии и устриц в раковинах.
      - Вероятно, это означает свежесть и простоту, - заметила Исъют, пытаясь утопить упорно всплывающую мидию, - но, по-моему, все дело в том, что повара просто не хотят возиться с раковинами. Должна сказать, что я с ними полностью согласна. Грязная и неприятная работа. Но, с другой стороны, когда на тарелке лежит целая груда вскрытых раковин, аппетита это тоже не добавляет.
      Ветриз рассеянно улыбнулась; у нее болела голова, и не было настроения выслушивать рассуждения Исъют Месатгес.
      - Тогда оставь их в покое и просто ешь суп.
      - Что? А как быть со всем остальным, за что уже уплачено?
      - Ну уж нет! - Исъют скорчила гримасу и разломила раковину мидии. Хуже всего эти маленькие розовые штучки, свернувшиеся в комочки. Мне они напоминают личинок, а чтобы вскрыть панцирь, требуются лом и молот.