Бардасу стало немного не по себе.
      - Вы уверены, что... - Он сбился. - То есть... может, не стоит пускать ее...
      - Все в порядке, - усмехнулся Анакс. - Главное, что она пойдет тому, кто сумеет ею воспользоваться.
      - Не знаю, смогу ли я...
      Из ящика в углу Анакс достал несколько образцов, вырезанных из тонкого дерева.
      - Нагрудники, наспинники, воротники, наколенники, рукавицы, забрала... так, а где кираса? Ага, вот и она. Что ж, не хватает разве что только сабатонов. Куда я их сунул? Нет, это, пожалуй, уж слишком. Трудно будет двигаться. Сабатоны...
      - А что это такое? - полюбопытствовал Бардас.
      - Ладно, обойдемся без них. Хватит. Болло, клади лист на верстак, я сделаю разметку. Вам повезло, что вы нормального роста. Вообще-то эти образцы рассчитаны на нас, Сынов Неба. Большинство из вас такие коротышки.
      - Как вы, - указал Бардас.
      - Вот именно, - согласился Анакс. - Но я все равно другой. К счастью для вас. От остальных представителей моего народа бесплатно можно получить разве что три дневных пайка. Болло, держи этот чертов лист крепче, он у тебя ерзает.
      Потребовалось немало времени, чтобы сделать всю нужную разметку, и еще больше, чтобы вырезать заготовки. Болло резал по прямой, не прилагая видимых усилий и думая, похоже, о чем-то своем. Анакс брал на себя изгибы, вытворяя то, что казалось Бардасу невозможным, учитывая несопоставимость тонкой, почти ювелирной работы и грубую неуклюжесть инструмента.
      - Вас беспокоит, - пропыхтел Анакс, - что я так легко режу сталь? Как бумагу, да? Вам кажется, что она слишком тонкая, чтобы быть хорошей. Скажу одно: верьте.
      - Вообще-то я и не беспокоюсь, - пробормотал Бардас, но старик, похоже, не слышал, потому что продолжал говорить сам.
      - Дело в том, что сталь - удивительная вещь. Я могу резать ее, гнуть, придать ей любую форму, словно это пергамент или глина, но когда я все закончу, то даже Болло со своим самым большим молотом не сумеет оставить в ней ни единой выщербины. А знаете, в чем секрет? В напряжении, - сам себе ответил он, не дожидаясь, пока Бардас придумает что-то умное. - Немножко напряжения, немножко давления, помучить ее чуть-чуть, и вот вам отличная броня, настоящая вещь. Ух! - Он покачал головой, порезав палец об острый край пластины. - Так мне и надо, нельзя не думать о том, что делаешь.
      Капля крови упала на сталь, подобно одной-единственной дождинке, и застыла, похожая на головку заклепки.
      - Напряжение, - повторил старик, закладывая вырезанную заготовку в вальцы.
      То, что он делал дальше, стало для Бардаса настоящим откровением. Наблюдая за манипуляциями Анакса, за его точными, рассчитанными движениями, за стадиями превращения плоского куска стали в нечто совершенно другое, он одновременно слушал комментарии Сына Неба.
      - Напряжение... Вот здесь напряжение направлено наружу, оно подобно арке. Попробуйте ударить, и поймете, что преодолеть его не так-то просто. Это ваша первая линия обороны, она проходит по вашей ноге... отсюда досюда. Как бы сильно вас ни ударили, сила не пройдет дальше и не размозжит кость. Вы еще скажете мне спасибо, когда кто-нибудь рубанет вам по голени.
      Бардас вежливо улыбнулся:
      - Это ведь для защиты ноги, да?
      - Это наголенник, - поправил Анакс, - не демонстрируйте всем свое невежество. Он защищает ногу от голени до лодыжки. - Старик поднял деталь, провел пальцем по краям. Легко сжал их двумя руками. - Надо, чтобы латы облегали защищаемую часть тела плотно, не жали, но и не болтались. Сейчас все приладим.
      - Не сомневаюсь.
      Когда наконец качество работы удовлетворило требованиям Анакса - Бардас не заметил никакой разницы между тем, что было вначале, и тем, что получилось в итоге, - старик перешел к наковальне и взял мягкий молоток, удары у него получались быстрые, ритмичные, размеренные.
      - Еще немного напряжения, - отдуваясь, объяснил он. - Как только края будут загнуты, их уже не разожмешь руками. Никакой эластичности, как и требуется правилами. А рихтовка пока подождет. Сейчас нам надо сделать углубление. - Он взял заготовки для наколенников и налокотников, вырезанные в форме чаш. - Именно на этой стадии мы придаем латам настоящее напряжение. - Сын Неба наложил пластину на выдолбленное в дереве углубление таким образом, чтобы ее середина находилась непосредственно над самым глубоким местом. - Важно понимать, в чем суть напряжения, чтобы сделать все правильно, а не испортить. Ударишь в середину слишком сильно, и она станет тонкой. Работать надо аккуратно, нежно, начиная с краев и продвигаясь к центру... вот так, как бы отжимая плотность к верхушке купола, где ей самое место.
      Анакс остановился, вытер лоб тыльной стороной ладони и усмехнулся.
      - Сложно? Медленно? Хм, никто и не говорил, что это легко и просто. Молоток падал и отскакивал, быстро и четко, рука работала с минимальными усилиями. Эффект достигался за счет аккуратности и упорства. - Кроме напряжения, есть еще и давление. Внутренняя часть обрабатывается сильнее и тщательнее, чем наружная. Изнутри напряжение больше, а напряжение есть сила... во всех отношениях. Запомните, мой друг, напряжение изнутри - это сила снаружи, а твердость зависит от того, сколько труда вы вложите в работу. Поймете это - поймете все.
      Оранжевый отсвет пламени перекатывался по стальной пластине словно остатки вина по дну серебряной чаши.
      - Кажется, я понимаю, что вы хотите сказать, - ответил Бардас. - Но разве металл не может ослабеть, если бить по нему слишком долго?
      Анакс кивнул:
      - Это кое-что другое. Называется усталостью. Металл достигает состояния, когда дальнейшее напряжение уже невозможно. Появляется усталость. Иногда, когда кажется, что надо нанести еще парочку ударов, проклятая железяка раскалывается как стекло. Это хрупкость. Но вам беспокоиться не о чем, мы взяли самое лучшее. А потом еще и испытание устроим.
      Когда он закончил, плоская пластинка превратилась в куполообразную, идеально гладкую, без малейших морщин.
      - Она и должна быть гладкая. Там, где нет полной гладкости, есть слабые места. - Анакс поднял изделие на свет, проверить, нет ли каких изъянов. Хорошая ковка дает форму. Форма - это сила. Посмотрите, вот форма, которая и требуется в данном случае. Можно надеть самые тяжелые сапоги и прыгать на ней целый день, с утра до вечера, не оставив ни единой отметины.
      Болло занимался какой-то большой пластиной, придавая ей необходимый изгиб.
      - Память, - продолжал Анакс, - через нее достигается напряжение. Дайте металлу память, форму, к которой он должен вернуться, когда что-то попытается ее нарушить. Тогда при любом воздействии он будет стремиться к этой форме, что и дает металлу силу сопротивления. Память - это напряжение, напряжение - это сила. Все очень просто, когда доходишь до сути.
      - Сыны Неба... Я буду откровенен с вами... - Бардас замялся. - Мне трудно понять. Вы не против, что я спрашиваю?
      Анакс взглянул на него и улыбнулся. Улыбка получилась страшноватая сдержанный оскал.
      - Вы меня спрашиваете... Полагаю, это что-то вроде комплимента. Вы говорите себе, что Сыны Неба - мерзавцы, но этот не такой, как остальные, он почти нормальный. Это показывает, - Анакс сдавил пластину, и она подчинилась ему, выгнувшись в нужную сторону, - что вы ни черта не знаете о Сынах Неба. О нас никто ничего не знает, кроме нас самих. А мы никому не рассказываем.
      - Понятно. Извините, я не хотел вас обидеть.
      - Невежество не обижает, - любезно ответил Анакс. - То есть я хочу сказать, что оно не обижает человека просвещенного ума. Я скажу вам вот что: я дам вам несколько намеков. Броня для души, вот что такое сведения для ограниченного пользования.
      - Спасибо.
      - Сыновья Неба, - продолжал Анакс, обрабатывая края нагрудника: он слегка повысил голос, чтобы стук молотка, ясный и чистый, не заглушал его слов. - Сыновья Неба - это вот что. - Он остановил молоток на полпути к цели. - И еще вот это. - Он завершил удар по пластине. - Мы - Сыновья Неба, а этот нагрудник - это вы. Вам никогда не приходило в голову, что все в мире, возможно, имеет какое-то значение? Нет, я говорю не об этом. Слишком глупое обобщение. Но если оно верно, полностью или частично, то Сыновья Неба - это значение. Мы - ось, а все остальное - колеса. Весь мир существует ради нас. Ради облегчения нашей работы.
      - Понятно. И что же это за работа?
      Анакс улыбнулся:
      - Совершенство. Мы совершенны. Все, к чему мы прикасаемся, становится совершенным. Ну, - он слегка сместил палец на рукоятке молотка, - по крайней мере в теории. На практике мы тоже многое разбиваем. Многое портим. Вы понимаете, к чему я клоню, или хотите, чтобы я объяснил подробнее?
      - Я понял идею, - сказал Бардас. - Вы - проба.
      Анакс остановился и широко усмехнулся.
      - Ну наконец-то нашелся человек, который меня слушал. Да, верно, мы проба. Мы все доводим до совершенства, подвергая испытанию. Предельному напряжению. Вплоть до уничтожения. То, что выдерживает, идет в нашу коллекцию, что ломается, мы отбрасываем как мусор. Подобно всему остальному, это абсолютно просто, когда начинаешь думать в верном направлении.
      После того как доспехи прошли рихтовку, Анакс пробил дыры для заклепок, нарезал ремни. Прикрепил замки и сложил все на стол.
      - Ну вот. Примерьте, если хотите.
      Разумеется, все подошло идеально. Латы облепили Бардаса словно вторая кожа. Сила снаружи, напряжение внутри.
      - А испытание? - с улыбкой спросил Бардас. - Как будем проверять?
      - Как проверять? - Анакс ухмыльнулся. - Ха, сейчас и проверим. Прямо на вас.
      Глава 10
      Война между кочевниками и Империей началась в один прекрасный день ближе к вечеру, на берегу озера, в болотной местности между Ап-Эскатоем и устьем Зеленой Реки. Начала войну, весьма кстати, обычная утка.
      У рабочих, строивших требушеты, закончился лес, небольшая группа, во главе которой был поставлен старый знакомый Темрая, Леускай, отправилась на поиски подходящих деревьев, из которых можно было бы изготовить необходимые детали. Всем требованиям соответствовали, пожалуй, лишь прямые сосны, но за неимением их подходили и ели, и пихты. Выйдя на указанное место, Леускай обнаружил великое множество доказательств присутствия пихты, ели и сосны, но только в виде пней - аккуратных, невысоких, оставленных поколениями перимадейских корабелов. Время поджимало: имеющегося леса не хватило бы и для уже строящихся орудий, не говоря уже о пятидесяти дополнительных, только что заказанных Темраем.
      Леускай знал, что все необходимое можно найти на другом берегу Зеленой Реки. Он даже видел их, сидя на поросшем плющом пеньке. С формальной точки зрения южный берег реки тоже принадлежал Империи, по крайней мере до недавнего времени он был частью длинной, узкой полоски земли, претензии на которую заявлял Ап-Эскатой. Претензии, однако, так и оказались неподкрепленными активными силовыми действиями ввиду общего ослабления города в последние сорок лет.
      Леускай взвесил возможный риск, связанный с вторжением на территорию Империи: такого разрешения ему никто не давал и нарушать пусть официально не установленную, но все же границу, он не хотел. С другой стороны, возвращаться без леса, не выполнив поручения... Леускай глубоко вздохнул и начал думать, как перебраться через широкую, быструю и глубокую реку.
      Проведя в долгих размышлениях беспокойный день, Леускай отказался от всех вариантов, кроме одного, и повел свою группу вниз по течению в надежде обнаружить какую-нибудь естественную переправу. Удача сопутствовала ему: не пройдя и нескольких миль, они наткнулись на вроде бы мелкое, но таящее немало скрытых опасностей место чуть выше порогов. Переправа оказалась нелегкой и малоприятной, но им удалось выбраться на противоположный берег, не потеряв ни людей, ни ценного инструмента. Однако без утрат все же не обошлось - течение унесло с полдюжины мулов, тащивших на себе запас пропитания.
      Это печальное обстоятельство повлияло на смену приоритетов Леуская, воспитанного на принципе, что голодание в лесу или на берегу реки является преднамеренным и целенаправленным волевым актом. Он разделил отряд на охотничьи группы, назвал место и время сбора и отправил на поиски пищи.
      Не потребовалось много времени, чтобы разочароваться. Лес оказался болотом, деревья встречались редко. А немногочисленная дичь, услышав или увидев человека, попряталась.
      Леускай вернулся с пустыми руками, другие охотники преуспели не больше, но одна группа сообщила, что набрела на озеро примерно в миле к югу, где водились утки.
      Новость не вызвала у Леуская всплеска энтузиазма. Несколько лет назад, перед нападением на Перимадею, когда в лагере Темрая иссякли запасы пропитания и перьев, вождь отправил несколько человек, в числе которых был и Леускай, охотиться на уток. В общем, эти проклятые твари надоели ему по горло. В каком-то смысле Леускай оказался жертвой собственного успеха, запас уток казался неиссякаемым, на них охотились всеми известными способами: ставили силки, бросали сети, стреляли из луков, убивали из пращи, а некоторых, особенно глупых или чересчур доверчивых, ловили голыми руками.
      На протяжении трех или четырех недель Леускай не делал ничего другого, а только сворачивал шеи противным птицам и ощипывал тушки, ел их пропахшее рыбой жесткое мясо и нюхал их гнусный запах. Леускай ненавидел ощущение, которое охватывало его, когда он убивал уток, сжимая шею под клювом и поворачивая туловище еще и еще, по кругу, - пока они не задыхались. Иногда попадались экземпляры, казавшиеся почти бессмертными, продолжавшие жить даже после того, как им ломали шеи и разбивали головы и камни. Нет на свете существа, которое так же трудно убить, как раненую утку - в этом отношении с ней не сравнится ни бык-бизон, ни человек в полном защитном облачении. И вот теперь Леускай снова стоял перед необходимостью убивать и есть чертовых птиц, чтобы остаться в живых. Может быть, размышлял он, ему отведена роль ангела смерти по отношению к уткам, и именно затем он послан в мир. Тут Леускай провел аналогию между полковником Лорданом и племенами равнин. Если так, то бессмысленно пытаться уклониться от неизбежного.
      Да, сказал Леускай, конечно, пойдемте и свернем шеи этим уткам. И они ринулись на болото.
      Разумеется, они заблудились: озеро куда-то ушло, потому что на том месте, где его обнаружили разведчики, ничего не оказалось. Почти весь день пришлось потратить на поиски сбежавшего водоема, таскаясь по сырому, опасному болоту, теряя в трясине сапоги, падая в вонючую жижу, вытаскивая друг друга из цепких объятий бурого чудовища. Когда они все же набрели на озеро, Леускай сразу понял, что это другое - разведчики упоминали о холме у южной оконечности. А здесь никакого холма не было. Но озера мало чем отличаются одно от другого, и гладь этого покрывали утки. Тысячи уток, плавающих большими черными и коричневыми кучами, словно мусор, принесенный сюда мутным потоком первой летней грозы.
      Когда Леускай и его люди вышли на берег, птицы не проявили ни малейшей склонности убраться подальше от опасности: они закрякали и немного подались от берега. Глупые, безмозглые утки.
      Леускай провел короткое совещание. У них не было ни сетей, ни пращей, ни палок, ни собак, ни лодок, а следовательно, все привычные способы птицеубийства отпадали. Кто-то предложил стрелять в уток из луков. Но ему тут же возразили: стрел мало, а достать из озера те, что не попадут в цель, без лодок невозможно.
      - Забросаем их камнями, - сказал кто-то еще, и так как ничего лучшего придумать не удалось, то единственный вариант был тут же проведен в жизнь.
      Конечно, в искусстве бросать камни в уток Леускай не знал себе равных. Поблизости протекала река, впадавшая в озеро, так что о камнях беспокоиться не пришлось. Вооружившись метательными снарядами, охотники согласовали стратегию. У западного берега образовалась небольшая бухточка в форме лошадиной подковы, густо усеянная водоплавающими птицами. Утки будут обстреляны с трех сторон, в распоряжении стрелков около двадцати секунд, после чего темная стая поднимется в воздух, оглашая окрестности тревожными криками, хлопая крыльями, теряя перья, оставляя раненых и убитых. Если первая попытка не принесет желаемого успеха, у охотников, несомненно, будет возможность повторить ее на следующее утро. Весьма похоже на бомбардировку Перимадеи, причем Леускай и его люди играли бы роль требушетов - тех самых, ради которых их сюда и послали.
      У самого Леуская не было абсолютно никакого желания устраивать спектакль еще раз. А потому он с особой тщательностью разместил свою артиллерию на берегах бухты, ведь стоит спугнуть одну утку, как все остальные взлетят еще до начала атаки. Вот почему охотники подбирались к озеру с величайшей осторожностью, делая все возможное, чтобы не шуметь и не совершать резких движений. Несомненно, разработанный план имел все шансы на успех, так как отличался тактической грамотностью и осуществлялся людьми, имеющими некоторый опыт в подобного рода делах.
      Наверное, все завершилось бы успехом охотников, если бы один из них не поскользнулся на кочке и не провалился в болото, прихватив с собой за компанию соседа. Так уж случилось, что в кустах, неподалеку от места происшествия, разгуливал селезень. Приглушенного крика сорвавшегося в топь бедолаги вполне хватило, чтобы перепуганная птица стрелой взмыла в небо. Несколькими мгновениями позже вся стая поднялась с озера, заслонив собой солнце, будто град стрел, посланных на город из-за крепостной стены. Леускай взревел от злости и огорчения, совершенно безобидно для уток описал широкую дугу и плюхнулся в воду недалеко от берега. Что касается уток, то они пролетели над деревьями, развернулись и устремились к середине озера, поднимая другие стаи, так что вскоре все озеро напоминало встающего с постели человека.
      Имперский патруль, находившийся на другой стороне озера и отправившийся в лес, чтобы пополнить запасы дичи, пришел в ярость. Солдаты всю неделю предвкушали необременительную прогулку, дающую возможность совместить приятное с полезным, готовили тайком сети, прятали под доспехами пращи и уже вышли на намеченные для начала охоты позиции, когда что-то спугнуло птиц и безнадежно испортило обещавший быть таким чудесным вечер. Сначала сержант решил, что в случившемся виновата какая-нибудь лиса, но время для нее еще не пришло. Что же еще могло обратить в панику пять тысяч уток? Самым опасным, после лисы, разумеется, врагом для птиц является человек. А что делать человеку в запретной зоне? Оценив варианты, сержант приказал своим подчиненным заткнуться и не шуметь.
      Вскоре выяснилось, что опасения оправданны. По другому берегу передвигались какие-то люди. Сержант не мог различить их лиц и не слышал, о чем они говорят, но это ему было и не нужно: само присутствие такого количества незнакомцев на приграничной территории указывало на противозаконность их целей. Его группа уступала чужакам в численности примерно в соотношении два к одному, если, конечно, подсчеты были верны, но зато обладала преимуществом внезапности, и, разумеется, в распоряжении сержанта имелись имперские тяжелые пехотинцы, что решающим образом влияло на соотношение сил. В Империи считалось, что один ее солдат стоит как минимум двух противников. Все это очень хорошо и полезно для поддержания высокого боевого духа. Но ведь в этом еще надо убедить и своих, и чужих. На практике же задача сержанта состояла в том, чтобы проповедовать одну доктрину, а полагаться на другую. Единственная альтернатива заключалась в возвращении в лагерь - полтора дня пути по болотам - и передаче права принятия решения капитану Суриа, что влекло за собой трех- или четырехдневную задержку и резко понижало шансы обнаружить нарушителей границы на том же месте.
      Решающим фактором стала мысль о необходимости объяснения капитану Суриа, как и почему отряд вообще оказался у озера, лежащего в стороне от намеченного маршрута. Отвечать на неприятные вопросы было бы легче, если удастся изгнать врага с территории Империи и предстать перед начальством в роли героя. Конечно, такой вариант тоже не свободен от недостатков - в Империи одобряли и поощряли героизм, но не любили самих героев, - но за более чем тысячелетнюю историю ни один герой не предстал перед судом военного трибунала по обвинению в охоте на уток.
      Приняв наконец решение, сержант отдал приказ о наступлении. Подбираясь к неприятелю по предательски топкой трясине, он тем не менее никак не мог отделаться от тревожных мыслей. Во-первых, как оказалось, нарушителей было больше, чем предполагалось вначале. Во-вторых, чужаки имели при себе луки, а значит, они кочевники. В-третьих, приходилось учитывать то, что собравшиеся у озера - лишь передовой отряд огромной армии вторжения, остановить которую силами одного взвода тяжелой пехоты не представляется возможным. Единственный выход избежать судьбы подстреленных уток - это подойти незаметно и как можно ближе, а потом наброситься на чужаков, не дав им времени вытащить луки.
      К счастью - сержант так и не понял почему, - противник словно нарочно делал все, чтобы облегчить ему задачу: не было ни сторожевых пикетов, ни часовых: кочевники горячо спорили о чем-то, повернувшись спинами к возможному вектору атаки. Впервые за все время с начала этого идиотского предприятия сержант почувствовал надежду на благополучный исход. Согласно официальной военной доктрине - а в ней содержались и вполне разумные положения, - кочевники были скорее воинами, чем солдатами, а следовательно, отличались недисциплинированностью и неорганизованностью.
      Сержант знал, что их не обнаружат до тех пор, пока они не выйдут из-под деревьев. Он остановил свой выбор на западном береге озера и не ошибся: деревья здесь росли близко друг к другу, так что можно было перепрыгивать от одного к другому, избегая опасных мест. Когда они достигли южного берега, где деревья были старше, а открытого пространства больше, противников разделяло всего лишь около двух сотен ярдов. Тем не менее опасность отнюдь не уменьшилась. И расстояние не имело такого уж большого значения преодолеть его, бредя по колено в густой жиже, и остаться при этом незамеченным не сумел бы даже капитан Суриа.
      Сержант подал знак своим солдатам остановиться и замереть, а сам принялся обдумывать возможность применения какого-то иного подхода. Получалось плохо - сержант не обладал способностями стратега и не получил тактической подготовки.
      Так и не найдя гениального решения стоящей перед ним проблемы, сержант приказал своим людям отойти. Им это не понравилось, - если судить по недовольным физиономиям, - но приказ есть приказ, и его можно только исполнять. Отступили ярдов на пятьдесят, а потом сержант отвел их еще на полторы сотни ярдов в сторону, в глубь леса. План был прост: отдалиться от врага как можно больше, поднять шум, а потом попытаться нанести удар с тыла. Сержант не знал, получится из этого что-нибудь или нет, но, промокший, перепачканный с ног до головы, уставший и почти перепуганный, не мог придумать ничего лучшего.
      Оглядываясь назад, можно признать, что, с учетом обстоятельств, стратегия была не так уж и плоха. Если бы только они не заблудились. Ориентироваться в лесу трудно, направления и расстояния совсем не те, что на открытой местности. И нужно быть следопытом, чтобы не ошибиться в расчетах и выйти туда, куда планируешь.
      В общем, когда, проплутав с четверть часа, они, запыхавшиеся и растрепанные, вывалились из густого кустарника, то обнаружили, что зашли слишком далеко и оказались не в тылу врага, а на одной линии с ним, ярдах в сорока к востоку.
      Ошибка, однако, не стала в данном случае решающей. Когда Леускай увидел словно материализовавшийся из воздуха имперский патруль, его первым инстинктивным порывом было спрятать оружие вместо того, чтобы приготовить его к бою. Ситуация виделась ему в таком свете: он и его люди залезли на чужую территорию, но еще не совершили ничего страшного: надо придумать какое-то правдоподобное объяснение (мы заблудились, простите - позвольте, но вот ведь рядом Зеленая Река?) и не доводить дело до открытого конфликта. Так Леускай рассуждал до того момента, пока двое его товарищей, попытавшихся спрятать луки за спину, не были нанизаны на копья легионеров, как рыба на острогу.
      Дальнейшее уже не зависело от сознательных решений командиров обеих сторон - путь к кровопролитию был открыт. Кочевники едва успели сорвать с плеч луки, положить стрелы и натянуть тетиву, а солдаты - сблизиться с врагом. Бой получился коротким и совершенно нехарактерным: и тем, и другим было практически невозможно не убить врага и не погибнуть самим. Лучники Леуская стреляли в упор, их острые стрелы легко пробивали доспехи и вонзались в мышцы и кости. Патрульные сражались фактически против безоружных, у которых не было ни мечей, ни лат, ни щитов. С теоретической точки зрения бой развивался в полном соответствии с принципами имперской доктрины и, если бы был доведен до логического завершения, в живых при данном соотношении потерь (один к четырем в пользу Империи) остались бы четыре солдата. Кочевники полегли бы все. К несчастью для военной науки, эксперимент не был закончен, обе стороны довольно быстро опустили оружие и, словно по взаимному молчаливому согласию, отступили.
      Леускай погиб в начале короткой третьей фазы стычки, когда солдаты, нанеся ошеломляющий удар, сомкнули ряды и приготовились ко второй атаке. Выпустив одну стрелу, Леускай поспешно вытащил вторую, но уронил ее в грязь и нагнулся, чтобы поднять, когда кто-то, кого он даже не увидел, вонзил копье ему между ребер. Лезвие оказалось слишком широким, чтобы войти глубже, но засело так, что и выдернуть его сразу не удалось. Осознав это, солдат принял мудрое решение отказаться от копья и довершить начатое мечом. Но в спешке все всегда выходит не так. Вместо того чтобы расколоть череп надвое, меч соскользнул по кости, срезая кожу и ухо. Леускай отшатнулся и упал в затянутое ряской болото. Лежа на спине, погруженный в грязь, он впервые увидел своего врага, который, наступив ему на грудь обутой в тяжелый сапог ногой, тщетно пытался освободить копье. После трех попыток он сплюнул и исчез, оставив Леуская спокойно умирать от потери крови.
      Все оказалось не так тяжело, как можно было подумать. Последним, что еще услышал умирающий, стало далекое кряканье уток, осторожно возвращающихся на середину озера.
      - Чудесно, - сказала Исъют Месатгес. - Теперь, когда началась война, мы дождемся, пока она закончится, получим денежки и корабли.
      Эйтли Зевкис встретила ее на улице, у входа в швейную мастерскую, одну из лучших и самых дорогих на Острове. Тратить деньги было почти не на что, разве что на одежду, и как раз в этот момент общество переживало бурный подъем прямо-таки сейсмической активности в женской моде: никто не хотел больше походить на принцессу-воительницу - этот стиль умер буквально в одночасье. Ему на смену пришел другой, превративший всех женщин в красавиц-кочевниц, закутанных в полупрозрачные шелка, манящих обнаженными животами. Такой поворот как нельзя лучше устраивал Исъют - прежний стиль заставлял делать упор на глубоком вырезе на груди, а в коже она всегда потела.
      - Подробностей придется подождать еще пару дней, - сообщила Эйтли, пока не придет официальное сообщение из Шастела. Но предварительные донесения звучат весьма оптимистично.
      Исъют задумчиво кивнула:
      - Какое-то время будет паника, как и тогда, когда все только началось, но только еще хуже. Слишком много денег и слишком мало возможностей. Все будут лихорадочно скупать, пока цены не подскочили, но товаров-то почти и нет.
      - Я бы сделала ставку на будущее,- заявила Эйтли.- Хотя это не та область, в которой можно давать советы: я никогда не была хорошей предсказательницей. И все-таки на твоем месте я бы придержала деньги до той поры, пока все не начнет входить в привычную колею. Вскоре те, кто в спешке скупал все подряд, начнут продавать, и вот тогда-то придет время покупать. К сожалению, - продолжала она, - я не могу воспользоваться собственным советом: каждый торопится получить свои деньги, чтобы тут же их растратить. А значит, пока я не получу из банка надежное покрытие, придется потерпеть. Думаю, такое положение сохранится еще неделю или около того.
      Исъют выставила на свет ногу, любуясь игрой блесток на туфельке.
      - А ты давай им бумажные деньги. Поворчат, но возьмут. В конце концов, все знают, что Шастел всегда платит по своим обязательствам. - Она усмехнулась. - Ведь Нисса Лордан именно так и говорила.
      - Верно, - кивнула Эйтли, окидывая взглядом предлагаемые посетителям серебряные браслеты, носить которые следовало на лодыжке. - Стоит мне начать наводнять остров бумажками, как то же самое станут говорить и обо мне. Нет уж, спасибо. Если я с кем-то так и рассчитаюсь, то только с Гидо и Венартом. Зато точно буду знать, что и в следующем году буду здесь же, на своем месте.
      Из глубины комнаты к ним подошла одна из закройщиц с измерительной лентой и вопросительно взглянула на Исъют. Последняя не обратила на нее никакого внимания.
      - А вот я бы не возражала, если есть куда потратить. Так что, имей в виду.
      Эйтли улыбнулась:
      - Нет.
      - Ну что ж, попытаться всегда стоит, - пожав плечами, сказала Исъют. А вообще - без шуток, - именно сейчас мне очень нужны деньги. - Она нахмурилась. - Я не люблю быть кому-то должной. Чувствую себя как-то... неуверенно. Когда кому-то должен, всегда словно упускаешь выгодный шанс.
      - Может быть, - согласилась Эйтли. - Только ведь ты упускаешь эти шансы слишком часто. Это вошло у тебя в привычку. То акцизы слишком высокие, то пираты захватывают груз, то урожай пострадал от долгоносика, то прежний владелец...
      - Ладно, перестань. Да, мне нравится делать инвестиции в рискованные проекты. Но ты же знаешь, что не все так плохо.
      - По крайней мере те проекты, в которые ты вкладывала деньги, закончились весьма плачевно.
      - Нет, не все. Вспомни хотя бы семнадцать бочек куркумы. Эйтли наморщила лоб.
      - Ах да, я как-то забыла. Хорошо, признаю, в конце концов все получилось не так уж плохо, но лишь после того, как я рассчиталась с твоим партнером, о котором ты не упомянула, и заплатила таможенную пошлину, о которой ты забыла. С той прибылью мне пришлось еще неделю экономить на лампадном масле. - Она едва заметно вздрогнула, когда девушка с лентой направилась к ней. - Не обижайся. Но я лучше рискну профинансировать Гидо и Венарта. Так что большое тебе спасибо. Послушай, что ты думаешь об этом? Она покрутила в руках серебряный кулон с аметистом. - По-моему, неплохо подойдет к лиловому шелку, а?