Город и ветер

(Насколько понял Тэйон, ди Дароо, привыкший считать корону своей добычей, полностью потерял над собой контроль и устроил не то драку, не то истерику, тем самым окончательно себя дискредитировав. Ну а страж ди Даршао спешно сменил взгляды и теперь давал понять, что не прочь поменять ящеров на скаку и заключить новый союз. Опять.) Маг почему-то напрягся, услышав о «неоценимой помощи стража Юрского предела», но как истолковать эту фразу и каковы могут быть ее последствия, он пока не знал.

– Что с Вашим флотом, моя лэри? – Сочетание «Вашим» и «моя» двойной иронией резануло уши, и Тэйон, даже задавая вопрос, едва заметно повел головой, извиняясь за то, как неуклюже он его сформулировал, в то же время понимая, что сделал это отнюдь не случайно.

– Лучше, чем я смела надеяться. Все до последнего корабли благополучно прошли через портал, и сейчас эскадры в порту. Кроме тех, кого я отправила на патрулирование гавани и прибрежной полосы, конечно.

– Мы с Вами успешно ведем соревнование за звание первого параноика в Паутине Миров, моя лэри, – пошутил Тэйон. В тот момент, когда каждый верный человек дороже золота, посылать полную боевую сеть для мониторинга по определению безопасной гавани – это действительно плохо укладывалось в нормально мыслящей голове. – Ближайшие десять дней море Лаэ полностью закрыто для вторжения.

– Я в курсе данного факта, мой господин. – Точно метелью в лицо.

– Прошу прощения, если показалось, что я вздумал учить Вас Вашему ремеслу, о лэри. Продолжайте, пожалуйста.

– Те, кто сейчас не в море, несут вахты на кораблях, а абордажные команды временно приняли на себя функции королевской гвардии и патрулируют город.

– Королевской гвардии?

– Королева приняла их присягу вчера вечером.

– До своей официальной коронации, – заметил Тэйон. Комментировать столь очевидный факт Таш отказалась.

Вместо этого она перешла к куда более, с ее точки зрения, важной проблеме.

– Многие мои люди не в восторге от того, что, попав домой после трех лет скитаний, они вынуждены по-прежнему нести службу и быть наготове. С другой стороны, все знают, как нас подставили, и мы не собираемся ни забывать, ни прощать. Ни тем более подставлять спину для повторного удара. Мои люди выдержат столько, сколько нужно, чтобы навести порядок в этом гадюшнике. – Звездные глаза коротко вспыхнули и тут же снова подернулись отстраненным холодком сдержанности.

Тэйон кивнул. Воспоминания о ночи шторма, гнева и магии, когда эскадры пересекли созданный им с Динорэ портал, были в лучшем случае смутными. Но и смутных было более чем достаточно.

– Раз уж мы заговорили о верности, моя лэри, правильно ли я понимаю, что не все из приведенных Вами людей, или кораблей, если на то пошло, – когда-то начинали свой путь из Лаэссэ?

– У нас были потери, которые требовалось восполнять, – как-то криво, одним уголком рта, усмехнулась Таш. – И люди, и корабли… Я не видела ничего плохого в том, чтобы принять в команды тех, кто доказал свои способности и верность… и кто не боялся уплыть в полную неизвестность, даже понимая, что пути назад не будет.

И вновь Тэйон кивнул, на этот раз молча. За скобками осталось, что флот, приведенный Таш из злополучной экспедиции, был почти втрое больше того, что когда-то отплыл вместе с ней, и что многие корабли имели конструкцию, до сих пор невиданную в этих водах. Еще дальше за скобки они вынесли тот факт, что пришедшие из ниоткуда люди, чужие этим мирам и этому городу, имели перед собой лишь один ориентир во мраке, одну зарницу верности, и звалась она Таш д'Алория. Нет, бескрылая женщина могла не бояться нового предательства. Преданность людей своему адмиралу превосходила лишь преданность адмирала своим людям.

Только вот как во все это впишется юная королева?

Раз уж мы заговорили о гостях издалека, мой господин, – как-то ну очень уж небрежно заметила Таш, – возможно, имеет смысл обсудить некоторых из них.

Ему так не понравился тон, которым это было произнесено, что потребовалось несколько секунд, чтобы понять, о ком она может говорить. Магистр воздуха переплел пальцы, внимательно глядя на супругу и отказываясь произнести хоть слово. Попадать в ловушку вот так просто он не хотел. Таш, считавшая себя слишком старой, чтобы играть в глупые игры в молчанку, вынуждена была продолжить:

– Я говорю о человеке, которого мы обсуждали ранее. Предполагаемый arr-shansy и, возможно, соплеменник милорда ди Крия, что находится при моей эскадре в статусе почетного гостя. Признаюсь, держать его в таком же статусе и далее, становится… затруднительно.

Тэйон посмотрел в прекрасные глаза своей жены. Честные-честные. Просто до дрожи.

– Были… инциденты?

– Пожалуй, можно это и так назвать. – Она помолчала. – Мой господин, Вы позволите пригласить этого человека гостем в дом Алория?

– Дом Алория – это и Ваш дом, моя лэри. Вы имеете право приглашать, кого сочтете нужным, – ровно ответил Тэйон.

– Мой господин, Вы прекрасно понимаете, о чем я. – Таш не любила плясок вокруг да около. Если сказать ей «най», пусть даже и едва уловимым намеком, она бы сняла вопрос и никогда его более не поднимала, однако использование дела для прояснения личных отношений позволялось кому угодно, но не Тэйону. И это тоже было своего рода знаком доверия. – Мне не справиться с ним. Не сейчас, когда все навалилось одновременно. И я не имею в виду магию.

Несмотря на почти просительное построение фразы, просьбой сказанное не было. Скорее вызовом. Таш притащила ему тайну и, точно кошка, выкладывающая мышей на подушку хозяина, бросила к его ногам. Возьмешь это диво? Найдешь к нему подход? Сможешь связать с давно не дающейся тебе загадкой ди Крия?

– Удивительно не вовремя, – глядя в пространство заявил Тэйон.

Адмирал скривила уголки губ.

Ладно, намеки тут бесполезны, придется действовать напрямик.

– Госпожа адмирал, я бы попросил Вас принять более деятельное участие в судьбе принцесс ди Лаэссэ, в настоящий момент являющихся Вашими гостями в доме Алория.

Удар пришелся в цель. Она дернулась, точно кто-то вытянул хлыстом по разрезанной шрамами спине. Губы сжались, раскосые глаза сузились. И Тэйон понял, что, пока он спал, лэри Алория уже успела получить опыт общения с королевскими отпрысками. И что, пока в Паутине Миров останется хоть один благовидный предлог, в который сможет вцепиться ну очень занятая первая леди Адмиралтейства, ноги ее не будет в доме, где в настоящий момент обитают ужасные близнецы.

Воспоминание нахлынуло, как горная метель, столь же холодное, непрошеное, нежеланное.

Он сам, семнадцатилетний лэрд, стоящий на стене собственного замка и в первый раз смотрящий, как скрывается летящая галопом всадница, так ни разу и не обернувшаяся. Надрывный плач двухмесячного наследника, вот уже которую ночь не смолкавший ни на минуту. Раздраженный приказ через плечо: «Да позовите наконец кормилицу!», стремительные шаги прочь и от этой стены, и от этого плача. И боевые ящеры, уносящие в горы отряд ночных всадников, у предводителя которых были более важные дела, чем сидеть безвылазно в клановых владениях. Почти мгновенно мысли улетели к крови, ночным броскам, к детально спланированной атаке, в которой нанесут первый из серии непредсказуемых ударов. В ту ночь он начал строить одну из самых жестоких и самых красивых вендетт в истории Халиссийских кланов, в течение каких-то шести лет поставившую на колени казавшихся неуязвимыми горностаев.

Таш отвела взгляд. Некоторые вещи никогда не менялись.

– Моя лэри, не думал, что доведется обвинить Вас в столь мелочной трусости.

– Я взяла на себя Шаэ, – сухо напомнила госпожа адмирал. – Поверьте, мой господин, в итоге неизвестно, кому досталась худшая доля.

Ну-ка, ну-ка… Неужели это признаки сомнения?

Две гиперактивные маленькие ведьмы, начиненные магией и каверзами по самые уши, уравновешиваются одной запуганной, истеричной, только-только входящей в силу девицей, страдающей от подростковых заморочек вкупе со свалившейся на нее абсолютной властью. Да, эта мысль могла служить утешением.

Пока не вспомнишь, что Шаэтанна ди Лаэссэ в настоящий момент направляется сюда, а отнюдь не наслаждается обществом госпожи адмирала.

Тэйон удостоил свою единственную и ненаглядную взглядом, исполненным почти презрения. Халиссийский этикет, честь ему и хвала, не позволял вслух высказать то, что вертелось на языке. Есть обвинения, которые лучше не озвучивать. Хотя бы потому, что боишься услышать, как их бросят в лицо тебе самому.

– Присылайте Вашего «гостя», моя лэри. Будет крайне интересно познакомиться.

У госпожи адмирала хватило ума склониться в благодарном поклоне и тут же разорвать связь, пока они все-таки не наговорили друг другу лишнего. Однако, прежде чем образ над столом растаял, супруги успели обменяться взглядами, полными иронии, горечи и еще чего-то невыразимого, что заставило их несколько минут сидеть, глядя в никуда. А, быть может, и в никогда.

Наконец Тэйон передернул плечами. Невысказанное не исчезло и не потеряло своей ранящей власти, но оно ждало уже не первое десятилетие и могло подождать и дальше.

Магистр воздуха почему-то всерьез сомневался, что подождать согласятся и разъяренные лаэссэйские нобили. Или посланные ими наемные убийцы. Маг и так позволил себе потерять два жизненно важных дня, в течение противники оправились после жуткого шторма и последовавшего за ним потрясения. Пора было вновь включаться в события.

Ни Сааж, ни Рино в доме не было, но на его столе лежало несколько коротких записок, содержание которых у стороннего наблюдателя вызвало бы лишь здоровое недоумение, а Тэйона заставило задумчиво приподнять брови. Судя по всему, обрушившаяся на город буря и последовавшее за ней стремительное выступление первой леди Адмиралтейства (уже получившее неуместное, на взгляд мага, название «штормового переворота») основательно перетасовало политическую солянку как в самом великом городе, так и за его пределами. Кейлонгцы что-то чудили. Или это госпожа посол до сих пор не пришла в себя после достопамятного приема в резиденции ди Шеноэ? Не похоже на нее. Впрочем, на ближайшее десятидневье кейлонгцев, да и всех прочих соседей, связь с которыми осуществлялась через Океанию, можно было сбросить со счетов. Зато северяне и восточники традиционно оживятся…

Перепады магической энергии, связанная с ними активность порталов и иная естественная ритмика всегда играли огромную роль в балансе власти в Лаэссэ. Великий город жил по своим собственным, странным для стороннего наблюдателя законам, и опыт научил Тэйона не только внимательно следить за колебанием магических полей, но и использовать их в своих целях. Вот и теперь первое, что сделал маг погоды, прочитав сообщения шпионов, – направил кресло к окну.

Разум привычно рванулся к родной стихии, и Тэйону потребовалось почти болезненное усилие, чтобы удержаться и не дать себе соскользнуть в губительную сейчас магию. Вот в такие моменты бывший сокол начинал действительно понимать, насколько глубока его зависимость от магии и сколь многое в жизни вращается вокруг непостоянной и капризной стихии. Магистр уперся взглядом во врезанные в оконную раму барометры, затем опустился на более изощренные приборы, украшавшие подоконник. Мастеру ветров уже не требовались осознанные усилия, чтобы перевести их показания в более конкретные термины погодных изменений. Наступление с севера холодного воздушного фронта, резкое охлаждение воздуха, ливневые осадки, быстро переходящие в снегопад, возможны сильные шквальные ветры. Затем он перевел взгляд на затянутое болезненной белизной небо, долго изучал какие-то ему одному видные перепады воздушных течений. Если все так пойдет и дальше, ночью будет вьюга, а уже с утра наступит прояснение и сильное похолодание. А затем – единственные в году девять дней, когда великий город окутан белоснежным покровом, переливается ледяными узорами и первозданной чистотой. Все в порядке… Но даже сейчас, тщательно оградив разум от любого магического воздействия, он ощущал что-то непонятное. Надорванность, надломленность в воздухе, не имевшую ничего общего с привычной сезонной ритмикой. Магический фон в городе был далеко не здоров, и мастер ветров чувствовал, как сами кости его вибрируют в ответ на тревожные сдвиги в глубинных энергетических слоях.

Не может быть, чтобы лишь он один ощущал это. Или остальные маги города предпочитают просто списать все вопросы на то светопреставление, которое сам Тэйон устроил пять дней назад? Но проблемы начались задолго до злополучной попытки проконтролировать циклон…

Недовольный состоянием подвластной ему епархии почти в той же степени, как и своей неспособностью предпринять что-либо, мастер ветров города вернулся к столу. Некоторое время изучал висящую на стене карту, а точнее добавленные рукой Рино новые знаки. Затем пододвинул кресло к самому столу и погрузился в изучение копий чужой переписки…

Он заметил ее сразу же. Запах озона и предгрозовой свежести. Тень в затемненной комнате, пойманная краем глаза, янтарный всплеск у беззвучно скользнувшей на место двери. Она стояла там долго, очень долго, и магистр про себя отметил ее способность сохранять абсолютную неподвижность и почти безупречную тишину. И мысленно вычеркнул неусидчивость и неумение концентрироваться из списка ее слышанных из третьих уст неблаговидных качеств.

Судя по всему, при должной мотивации это существо способно было пересидеть застывшего в засаде юрского тигра.

Наконец, сочтя, что оба они уже достаточно пригляделись друг к другу, магистр, не поднимая головы от бумаг и не оборачиваясь, произнес:

– Было когда-то время, когда я считался уважаемым мастером этого города. Когда к моему уединению относились с вежливостью, граничащей с обоснованной опаской. Когда ворваться в мой кабинет без приглашения или по крайней мере без стука, считалось вульгарной грубостью.

Пауза. Почему-то в этот момент он представил, как все должно было выглядеть со стороны. Комната, затемненная опущенными шторами, тяжелые шкафы, массивные кресла, темные толстые ковры на полу, скрывавшие оставленные саркофагом глубокие царапины. Угрожающий сумрак и закутанная в этот сумрак, точно в доспехи, фигура жесткого, немолодого и некрасивого мужчины. Властного. Едкого. Полностью контролирующего ситуацию, точнее, делающего вид, что он ее контролирует.

И напротив него, купаясь в размытом потоке пробивающегося сквозь шторы света, тонкая девушка. Королевская осанка, вызывающе вздернутый подбородок, сжатые в кулаки руки. И страх, так отчаянно скрываемый, но все равно проявляющийся с каждым вздохом.

– Я приношу официальные извинения за поведение сестер, магистр. – Ее голос оказался неожиданно музыкален, как если бы она привыкла скорее петь, а не говорить, и этим очень напоминал голос фейш Шаниль. – И за свое собственное.

И, держа тебя с той же железной гордостью, без разрешения подошла к столу. Отодвинула стоявшее напротив магистра кресло, села. Очень стараясь выглядеть небрежно, откинулась на спинку, беззастенчиво разглядывая человека, которому, скорее всего, была обязана короной и жизнью.

Два дня назад в горячке похищения и последовавшего за ним сумасшествия Тэйон не успел толком рассмотреть свою будущую повелительницу. Теперь же магистр Алория счел, что пришло время наверстать упущенное, и устремил на гостью взгляд столь же прямой и испытующий, как и тот, которым его окатили в ответ.

Шаэтанна ди Лаэссэ была худым невысоким подростком, с сухой фигурой фехтовальщицы и удлиненными тонкими костями, которые обещали когда-нибудь (хотя вряд ли скоро) подарить ей грациозность движений, свойственную мастерам боевых искусств да еще по-настоящему красивым женщинам. Темные волосы, светло-зеленые глаза, неестественно бледная кожа, которая в сочетании с подростковыми прыщами придавала ей вид болезненный и почему-то диковатый.

Тэйон автоматически отмечал следы бесчисленных внутрисемейных браков, практикуемых правящей династией Лаэссэ. Узкие плечи, множество родинок, странная форма черепа. Хотя последнее напоминало скорее расовый признак, даже если Тэйон и не мог припомнить ни одной расы, которая бы отличалась такими пропорциями.

Аура королевы блистала мастерски поставленными щитами, пробиваться сквозь которые магистр воздуха в своем нынешнем состоянии не стал и пытаться. Ее поведение… ее поведение опровергало все, что мастеру ветров до сих пор приходилось слышать о Шаэтанне ди Лаэссэ. Полный самоконтроль. Никакой истеричности, ни одной эмоции, которая отразилась бы на бледном лице. Ничего общего с девушкой, два дня назад рыдавшей на полу в этом самом кабинете.

– Ваше величество, – Тэйон чуть поклонился, гадая, намного ли хватит ее самообладания и сможет ли он в таком состоянии справиться с вспышкой заправленного магией темперамента.

– Пока что – все еще высочество, – поправила его девушка, и Тэйон отметил, что это прозвучало более твердо, чем можно было бы списать на притворную скромность. Интересно. На что он наткнулся, да еще первой же фразой? Попытаться копнуть поглубже?

– Я всегда предпочитал считать, что значение имеет внутренняя суть, а не внешняя мишура, – сухо ответил магистр Алория, и, хотя лицо королевы осталось непроницаемым, рука, лежавшая на подлокотнике, чуть дернулась.

Он определенно нащупал что-то, не просто важное, а буквально снедавшее ее в данный момент. Тэйон попытался углубиться дальше.

– Пара древних артефактов и напыщенная церемония вряд ли значат больше, нежели реальная власть над жизнью и смертью.

Мимо. Полностью и абсолютно мимо. Нулевая реакция. Что бы там ни беспокоило Шаэтанну в ее титуле, это не имело отношения ни к звенящим фанфарам и освященным веками символам, что скоро будут возложены к ее ногам, ни к фактической власти, которая уже сейчас была у нее в руках. Однако, что куда более странно, это не имело отношения и к той власти, которой у нее сейчас в руках не было.

– Пока что – «ваше высочество», – твердо сказала девушка.

Тэйон церемонно склонился, откладывая важную (он чувствовал – критически важную!) загадку для более позднего изучения.

– Как вам будет угодно. – Магистр Алория протянул руку, чтобы смешать узор, созданный расставленными на столе предметами.

– Янтарь надо передвинуть ближе к чернильнице, – неожиданно сказала Шаэтанна.

Тэйон замер, чувствуя, как напряглась под рубашкой рука, и в ответ на это шевельнулся в пружинных ножнах кинжал.

– Прошу прощения? – Голос мага был спокойным, с чуть ленивыми обертонами заинтересованности, но по какой-то причине от него бросало в дрожь.

– Это ведь зе-нарри, не так ли? Вы моделируете политическую ситуацию в городе в соответствии с правилами игры, а затем анализируете партию. Янтарь должен означать королевскую власть. Меня. И правильнее… правдивее будет подвинуть его ближе к чернильнице – магическому источнику. – Девушка, несмотря на завидное самообладание, с каждой минутой чувствовала себя все более не в своей тарелке. Что, впрочем, ее не останавливало.

Магистр Алория откинулся на спинку кресла. Значит, это и есть та «психически неустойчивая, страдающая умственной неполноценностью жертва инцеста»? Либо общавшиеся с ней утратили зрение, слух и разум, либо ему специально было позволено увидеть то, что от всех остальных намеренно скрывалось.

– Госпожа адмирал посоветовала вам попытаться произвести на меня впечатление своим интеллектом?

Ее взгляд остался сухим и чуть напряженным.

– Первая леди упомянула, что подобный подход может оказаться наиболее действенным.

Ну раз так… Тэйон протянул руку и коснулся прозрачной пирамидальной призмы.

– Магическая Академия…

Статуэтка, выточенная в виде крылатой женщины, чье запрокинутое вверх лицо было воплощением безумия, ярости и красоты.

– Адмирал д'Алория…

Черный камешек с вырезанным на нем знаком «неустойчивость».

– Страж ди Даршао…

Он продолжил называть предметы на своем столе, не вдаваясь в объяснения по поводу сложных символических значений и философских подтекстов, связанных с каждым из них, а ограничиваясь лишь простейшей параллелью с определенной силой, человеком или явлением. В классическом зе-нарри, одной из сложнейших халиссийских стратегических игр, использовали фигурки, созданные специально для конкретной партии, причем по ходу игры в них можно было вносить изменения, а то и вообще уничтожать и создавать заново. Современная школа, напротив, предписывала игрокам иметь специальный набор фигур, каждая из которых либо получала в начале каждой новой партии новую роль, либо выполняла одну и ту же роль из партии в партию. Были редкие мастера, которые вообще предпочитали не вводить специальных предметов, считая, что символическим смыслом может быть наделена и подвернувшаяся под руку солонка, точно так же, как и передававшийся из поколения в поколение хрустальный дракон – суть игры все равно не меняется. Тэйон придерживался всех этих позиций одновременно. У него был постоянно обновляющийся и корректируемый набор выточенных из различных материалов фигурок, а также камней, украшенных основными рунами. Когда дело доходило до игры, магистр не стеснялся добавить к ним любой оказавшийся под рукой предмет, символическое и пространственное значение которого вписывалось в динамику партии.

Вот и сейчас на столе соседствовали тончайшей работы статуэтки, грубо обтесанные камни, карандаши, перья, книги, просто клочки бумаги с нарисованными на них знаками. Все это было расположено в строго выверенном порядке. Соотношении. Ключевым словом было именно «соотношение». Углы наклона и расстояние между на первый взгляд небрежно разбросанными безделушками несли в себе более глубокую смысловую нагрузку, чем сами предметы. Зе-нарри позволяло моделировать отношения между сложными абстрактными концепциями, более того, манипулировать этими отношениями, воплощая их в пространстве мышления игроков, а затем и в пространстве реальности. Были те, кто использовал магию, вкладывая в игровые фигуры не только символическое значение, но и истинное сродство, пытаясь таким образом влиять на мир. Глупцы. Настоящие мастера зе-нарри вне зависимости от того, являлись они адептами магического искусства или нет, смотрели на подобные потуги с брезгливым презрением. А как еще прикажете смотреть на тех, кто по собственной воле предпочел не видеть, не замечать и не понимать истинной силы одной из самых могущественных дисциплин в истории человеческой мысли?

Суть зе-нарри была не в том, чтобы привязать окружающую реальность к упрощенной схеме, дабы удобнее было этой реальностью управлять. Для подобных задач существует масса куда более простых и действенных способов.

Най. Игра Игр, напротив, выводила разум за пределы, ограниченные грубой реальностью, переносила стратегическое сражение в область, обозначаемую в высоком халиссийском языке термином «зейер». «Пространство игры, сотканное из мыслей множества играющих». Переносила сражение туда, где существовала возможность подняться над плоскостью событий, окинуть их взглядом сверху. Увидеть то, что иначе не доступно ни взгляду, ни мысли. Изменить и взгляд, и мысль, найти решение, которое никогда не смогло бы зародиться в разуме смертного. И изменить само пространство игры, меняя тем самым не только себя, но и того, с кем играешь, постигая его, предугадывая его, контролируя его действия. Побеждая его.

Зе-нарри было многогранным искусством, для овладения всеми аспектами которого не хватило бы и десятка жизней. Оно несло в себе большее количество смыслов и подсмыслов, чем иная религия, и способно было как свести с ума, так и вывести сознание на совершенно иной уровень. Иными словами, зе-нарри было любимым национальным развлечением халиссийских горцев.

Ни один выдержанный в древних традициях конфликт (будь то раздирающая все царство вендетта двух схватившихся за престол родов или же спор диковатых пастухов из-за сбежавшего барана) не мог вестись без использования Игры Игр. Даже в самом бедном доме можно было найти доску с расставленными на ней камнями и бусинами. И даже самый бедный замок имел специальную залу, обстановкой которой являлись несколько круглых ровных столов да высокие шкафы, уставленные старинными резными фигурками. Когда лэрды кланов ощущали, что назревает столкновение интересов, каждый из них независимо от других выкладывал фигуры на одном из столов, моделируя конкретную политическую, экономическую, социальную или военную ситуацию. Зачастую конфликт разрешался чистой партией в зе-нарри, когда противники встречались в нейтральном месте и, отгородившись от мира на несколько часов, а то и дней, искали решение, выгодное для обоих. Еще чаще властители кланов вели одновременно и войну, и игру, соотнося движение фигур на доске и боевых отрядов в горах, смешивая зейер и реальный мир в неразрывное целое. Те, кому удавалось помнить, что каждая из фигур на столе тоже, в свою очередь, является игроком и тоже может двигать точеные статуэтки по гладкой поверхности, могли выиграть в такой партии куда больше, нежели просто преимущество для своего клана.

Тэйон, которого с младых ногтей готовили к роли повелителя соколов, считался одним из самых опасных мастеров зе-нарри за всю историю царства. Не умелым, не непобедимым, а именно опасным. Он не очень уверенно себя чувствовал в отвлеченных вариантах игры, предпочитая для упражнения абстрактного мышления усложненные формы нершеса. Однако, когда дело доходило до конкретной партии Игры Игр, завязанной на опасной для жизни и клана ситуации, Тэйон вер Алория всякий раз оказывался куда более тонким игроком, нежели предполагали его противники. И куда как безжалостным.

В родовом замке соколиного клана под непроницаемыми хрустальными колпаками столетиями хранились оставшиеся с прошлого легендарные позиции: фигуры, навечно застывшие на своих уникальных, строго выверенных местах, дабы служить назиданием для будущих поколений. Ну и, разумеется, прилагающиеся к ним толстые тома написанных от руки замечаний и пояснений. В свое время Тэйон провел не один час, воссоздавая мысленно политические и военные ситуации, в которых жили его предки, удивляясь найденным ими решениям и пытаясь понять, как бы повел себя в сходных обстоятельствах он сам. Как минимум два накрытых хрусталем стола из той молчаливой, но от этого не менее выразительной коллекции навечно запечатлели битвы, что вел лэрд Тэйон вер Алория. «По крайней мере должны запечатывать, – сухо подумал бывший сокол. – Если, конечно, Терр не разбил их, стремясь уничтожить саму память о постигшем клан позоре».

Воспоминания о прошлом были сейчас неуместны. Перед ним, сосредоточенно прищурив серо-зеленые глаза и отбросив с лица выбившиеся из строгой прически темные пряди, сидело будущее. И сейчас пришло время узнать, что это будущее собой представляет.

Тэйон назвал последнюю из фигур позиции и откинулся на спинку кресла. Переплел пальцы, с терпеливым, таинственным и невозмутимым видом ожидая, что она сделает дальше.

Девушка протянула руку и решительно, но осторожно передвинула круглый кусочек янтаря вплотную к старинной чернильнице, меняя тем самым весь узор, весь смысл партии.

Магистр подавил разочарование, когда первым же своим ходом юная королева показала, что совершенно не понимает этой игры. Она видела в зе-нарри то же, что и все новички, – способ анализировать и изменять окружающую действительность. И не понимала, не могла понять, что Игра Игр с реальностью связана лишь косвенно, что реальное поле битвы – собственный разум играющего. Ни один настоящий мастер зе-нарри не притронулся бы к фигуре, изображавшей себя самого. Хотя бы потому, что отличие мастера от простого игрока и заключалось в том, что мастер воспринимал как фигуру на доске прежде всего самого себя и, если ему требовалось изменить свою позицию на поле, менял собственное восприятие этого поля и свои мысли о нем. Шаэтанна этого не знала, да и откуда? Чудо уже то, что она вообще слышала об Игре Игр. Было бы слишком требовать от четырнадцатилетней девочки разбираться в тонкостях, доступных понимаю не каждого седобородого патриарха клана.

Что ж, партии, которая бросила бы ему настоящий вызов, не получится. Зато первоочередной своей цели – узнать, что представляет собой юная властительница великого города, – он сможет достигнуть в полной мере. Даже смертельная опасность не раскрывала внутреннюю суть человека так, как игра в зе-нарри с мастером, знающим, на что следует обращать внимание. Сделав первый ход, девушка фактически обнажила собственные мысли, весь их спутанный, пропитанный страхом, решимостью и злостью клубок. И магистр не был настолько благороден, чтобы вежливо отвести взгляд в сторону.

Первое, что бросилось ему в глаза, – жест, которым Шаэтанна ди Лаэссэ передвинула свою фигуру. Всей ладонью накрыла кусочек янтаря, переместила его по поверхности стола, прикрывая пальцами от взгляда мага, и лишь в самый последний момент, после едва заметного колебания, раскрыла ладонь. Будто выпуская на волю птицу, будто поднимая занавес, будто вручая ему нечто бесконечно дорогое и бесконечно хрупкое. Жест, полный неуверенности и вместе с тем почему-то говорящий о робком доверии. Она подняла руку, вновь откидываясь в кресле, такая же невозмутимая, устремив на него взгляд настороженный и испытующий.

У магистра ветров возникло впечатление, что ему пытаются что-то сказать. Что-то столь важное, что сама мысль об этом сводила тренированную руку юной фехтовальщицы непроизвольной судорогой. Тэйон устремил взгляд на свой стол, пытаясь понять, почему же такое простое на первый взгляд перемещение одной фигуры полностью изменило его восприятие позиции в целом. Откуда пришло бьющее по глазам ощущение угрозы.

Янтарь теперь стоял возле чернильницы, почти подпирая ее. Ближе к Академии, к стихии воды, ближе почему-то к знаку Юри. Но именно ближе, а не с ними – это было важно. Изменилась позиция относительно крылатой статуэтки, относительно воздуха и руны, обозначавшей порядок, – уже не с ними. Сама по себе. На своем месте. Это тоже было важно. Но не это заставило волну холода прокатиться по его позвоночнику.

Несколько секунд Тэйон никак не мог ухватить… А потом переместил кресло, меняя угол зрения, и наконец увидел. Когда он расставлял фигуры, то попытался, пусть и схематично, отразить неустойчивость, которую ощущал в воздухе все последние месяцы. В картине должны были найти свое место все элементы его восприятия ситуации, и, если магия утратила стабильность, это тоже требовалось как-то отметить. В конце концов магистр воздуха не придумал ничего лучше, чем подложить под один из углов чернильницы карандаш как символ «наклоненного», неустойчивого состояния.