Каролина побежала вверх по ступеням. Достигнув платформы, она на миг остановилась, переводя дыхание, и медленно направилась к лошадям. Она пыталась успокоить их, но ее голос тонул в шуме грозы. Черная кобыла с пеной у рта встала на дыбы. Напряженное тело животного взвилось в воздух.

Но тут случилось нечто невероятное! Она услышала страшный треск над своей головой, прикрыла глаза от ослепительно яркого света. Рука, схватившая поводья лошади, приняла на себя весь удар. Она хотела отступить, но не смогла разжать пальцы. Горячий ток пронзил ее тело. Она пошатнулась, но не упала.

– Жиль, Жиль! – закричала она.

Свет, ослепивший ее, угас. Разряд электричества, прошедший через ее тело, ушел в землю. Удивительный покой снизошел на нее, объял ее сердце и усталую плоть. Счастье, о котором она так мечтала, рай... теперь она принадлежит им... навсегда...

«Жиль», – сказала она, однако это был лишь удар ее сердца, ее уста оставались немы.

«Жиль, – говорило сердце, – Жиль».

И снова: «Жиль».

До самого последнего удара.

Герцог встал на колени рядом с ней, приподнял ее за плечи.

Кони успокоились. Гроза двинулась дальше. Бледный свет вернулся в мир. Словно вздох облегчения заставил колыхнуться листья и травы.

Ее лицо окружал ореол темных распущенных волос. Глаза, как у спящего ребенка, были не до конца прикрыты. Она не была больше безрассудно смелой всадницей, скакавшей перед ним вопреки грозе и грому, – нет, она лежала перед ним хрупкая и беззащитная.

Жиль вглядывался в ее лицо, мягкая отрешенность которого свидетельствовала о желанном блаженстве, в котором пребывала сейчас ее душа. Он прижался губами к ее лбу и долго сидел рядом, не решаясь вытащить ладонь из-под ее головы, чтобы резким движением не потревожить ее покой.

Бережно поднял он Каролину, отнес к лошадям. Он посадил ее рядом с собой в седло, левой рукой нежно прижимая ее к себе, а правой – держась за повод.

– Спи, любимая, – прошептал он. – Я с тобой. Я отвезу тебя домой.

Небо потемнело, лишь бледная узкая полоска на западе излучала слабый свет. Он был такой призрачный, словно исходил не от горячего светила, а из-под земли.

Всадник медленно ехал по дороге, словно впереди у него была бесконечность. Он нежно прижимал к себе женщину, иногда что-то шепча ей на ухо. Ее темные волосы падали ему на плечо.

Волнующиеся поля, простирающиеся до самых кованых железных ворот, ведущих в парк Розамбу, еще напоминали о недавнем ненастье. Ворота были распахнуты. Их уже давно ждали. Тускло поблескивала покрытая щебнем дорога. В зеленоватой глубине парка светилось зеркало пруда, рядом виднелся турецкий павильон с острыми минаретами. В тишине слышалось журчание воды – никогда не прекращающиеся звуки, тоже напоминавшие о вечности. Герцог въехал на широкую аллею, окруженную розовыми кустами. По обе стороны стояли каменные скамьи, рядом с которыми высились мраморные боги и нимфы. Их постаменты утопали в бархатистой, коротко подстриженной траве. Печаль царила надо всем.

– Розамбу, – прошептал мужчина женщине, так тяжко давившей на его грудь.

Но он не думал об этом, он ждал лишь того момента, когда она откроет глаза и узнает его.

Во дворе замка горели фонари. В канделябрах по обе стороны широкой лестницы сияли свечи. Окна приветливо светились. Вся прислуга выстроилась у лестницы. Мужчины были в белых рубахах и праздничных ливреях. Женщины щеголяли в платьях с туго накрахмаленными белыми воротниками и манжетами. Многие держали в руках цветы.

Через двор большими шагами спешил Симон.

Внезапно он остановился и застыл, не сводя глаз с пары на лошади, тесно прижавшейся друг к другу. Его глаза наполнились слезами.

Замерев в испуганном молчании, слуги смотрели на мужчину, медленно поднимавшегося по лестнице. Он бережно нес на руках женщину. В зале горела огромная хрустальная люстра, отбрасывая на стены яркие блики. В массивных канделябрах празднично сияли высокие позолоченные свечи.

Герцог поднялся по лестнице, прошел по галерее.

Дверь в покои Каролины была открыта. В салоне был накрыт стол. Хрусталь, серебро, розы. Сквозь распахнутые окна сюда доносились свежесть воздуха и аромат трав, которые бывают только после сильной грозы. Занавеси медленно колыхались. В спальне горел только один светильник, создавая уютный полумрак.

Жиль осторожно положил ее на постель, бережно снял сапоги с ее усталых ног, расстегнул жакет. И ощутил нежный, дурманящий аромат ее кожи.

Ее руки казались еще более загорелыми на фоне белого шелка. На левой руке уже запекся длинный кровавый след. На указательном пальце, через который молния прошила ее тело, остался темный след ожога.

Нет, это не кровь! Это сладкий густой сок ежевики засох на коже! Он взял ее руку, прижался к ней губами, поцеловал эти пальцы, совсем недавно кормившие его ягодами и еще сохранившие их теплый аромат.

Но на губах его остался только горький привкус фосфора и серы. Ему больше не уклониться, не спрятаться от правды. Он пережил все снова. Они у мельницы. Она убегает от него в своем новом ярком костюме. Она стоит на самом верху платформы. За ней – черная башня мельницы. Испуганное ржание лошадей. Черная кобыла, взвившаяся на дыбы, как призрак на фоне темного неба. И внезапно вся картина освещается яркой вспышкой. Над Каролиной сверкает молния.

Жиль снова и снова целовал ее руку. Если ее сердце перестало биться, почему же живет и бьется его?

Он накрыл Каролину шелковым покрывалом, поднялся и подошел к столу, на котором стоял подсвечник. Он расстегнул бархатный камзол, рубашку, развязал шелковый галстук. Потом снял с груди кожаный мешочек.

Одно мгновение он сжимал его в руке, не в силах решиться, потом развязал и вытащил оттуда кусок пурпурного шелка. Сегодня утром он в последний раз смотрел на этот бриллиант. Тот лежал перед ним, ясный, прозрачный, сияющий вечным, неугасимым светом.

Он положил сверток на деревянный стол и развернул его.

На пурпурном шелке лежала горстка серого пепла.