– Жестокий, ты жестокий! - его скудные силы быстро исчерпались, и он свернулся в еще более напряженный шар, задыхаясь и хныкая.

Склоняясь над ним, Эрагон подвинул свой рот ближе к уху Слоана и прошептал:

- Я милосерден, поэтому я дам тебе надежду: Если ты доберешься до Эллесмеры, то ты найдешь дом ожидающий тебя. Эльфы будут заботиться о тебе и позволят тебе делать все, что ты захочешь на протяжении всей своей оставшейся жизни, с одним исключением: как только ты войдешь в Дю Велденварден, ты не сможешь уехать… Слоан, слушай меня. Когда я был среди эльфов, я узнал, что истинное имя человека часто изменяется, поскольку они стареют. Ты понимаешь, что это означает? То, кто ты, не установлено навечно. Человек может переделать себя снова, если только захочет.

Слоан не ответил.

Эрагон оставил посох рядом со Слоаном и перешел к другой стороне лагеря, вытянулся в полную длину на земле. Его глаза уже закрылись, он пробормотал заклинание, которое пробудит его на рассвете и затем позволил себе дрейфовать в успокоительных объятия его бодрствующего отдыха.

Серая Пустошь была холодной, темной, и неприветливой, когда низкое гудение прозвучало в голове Эрагона он сказал: "Летта (Letta)", и гудение прекратилось. Стон, поскольку он протягивал воспаленные мускулы, он добрался до своих ног и снял свои руки по его голове, встряхивая их, чтобы заставить кровь побегать по его венам. Его спина ныла от ушибов, и он надеялся, что оно пройдет прежде, чем он должен был бы снова взять в руки оружие. Он опустил руки и затем поискал Слоана глазами.

Мясник ушел.

Эрагон улыбнулся, поскольку он увидел ряд следов, сопровождаемых круглым отпечатком посоха, удаляющихся от лагеря. След был путанным и блуждающим, и все же их общее направление двигалось на север, к большому лесу эльфов.

«Я хочу, чтобы он преуспел, - немного удивленно подумал Эрагон. - Я хочу, чтобы он преуспел, потому что это будет означать, что у нас может быть шанс искупить наши ошибки. И если Слоан может исправить недостатки в своего характера и достигнуть соглашения со злом, которое он вызвал, он поймет, что его тяжелое положение не столь ужасно, как он думает».

Поскольку Эрагон не сказал Слоану, что если мясник продемонстрирует, что он действительно сожалеет о своих преступлениях, изменится и будет жить как лучший человек, у Королевы Имиладрис свой лекарь, который восстановит его зрение. Однако, это была награда, которую Слоан должен был заработать, не зная о ее существовании, ведь он мог бы обмануть эльфов и они даруют ему глаза преждевременно.

Эрагон долгое время смотрел на следы Слоана, затем перевел свой пристальный взгляд на горизонт и сказал:

- Удачи.

Усталый, но довольный, он повернулся спиной к следам Слоана и начал бежать через Серую Пустошь. Он знал, что на юго-запад, находилось древнее формирование песчаника, где лежал Бром, заключенный в кожух алмазной могилы. Он стремился отклонять его путь и идти плата его отношения, но не осмеливался, поскольку, если бы Гальбаторикс обнаружил участок, он послал бы своих агентов туда, чтобы найти Эрагона.

- Я вернусь, - сказал он. - Я обещаю тебе, Бром: когда-нибудь я вернусь.

Он ускорил шаг.

7. Суд длинных ножей.

- Но мы же – ваши люди!

Фадавар, высокий, чернокожий мужчина с большим носом, говорил с таким же сильным акцентом и изменял так гласные, что Насуада вспомнила, как слышала их во время своего детства в Фартхен Дуре, когда агенты клана ее отца приходили и она сидела на коленях Аджихада в дреме, пока они беседовали и курили табак кардуса (cardus weed).

Насуада пристально взглянула на Фадавара и пожалела о том, что ей не хватает шести дюймов, чтобы она могла смотреть военачальнику и его четырем вассалам прямо в глаза. Однако, она привыкла к мужчинам, которые возвышались над ней. Она считала это скорее смущающим: находиться среди группы людей, которые так же черны, как и она. Это новый опыт о том, как не быть объектом любопытных людей, глазеющих и шепчущих замечания.

Она встала перед вырезанным стулом, где она устраивала свои аудиенции – один из единственных твердых стульев вардены взяли с собой в поход – в своем красном командном шатре. Солнце было близко к заходу, и его лучи просачивались в правую сторону шатра, как через окрашенный стакан, и придали содержимому красноватый оттенок. Длинный, низкий стол был покрыт разбросанными сообщениями и картами, занимающими половину шатра.

Только снаружи у входа в большую палатку, она знала, ждали шесть членов ее личной охраны: два человека, два гнома и два ургала с обнаженным оружием, готовые напасть, если получат малейший знак о том, она в опасности. Джормундур, ее самый старый и самый надежный командующий, обременял ее охранниками со дня смерти Аджихада, но никогда таким количеством и так долго. Однако, в день после битвы на Пылающих равнинах Джормундур выразил свое сильное и постоянное беспокойство о ее безопасности, беспокойство, сказал он, которое часто держит меня по ночам с горящим животом. Так как убийца пытался убить ее в Абероне и Муртаг выполнил фактически его относительно короля Хротгара меньше недели назад, мнение Джормундура заключалось в том, что Насуада должна создать военный отряд, предназначенный для ее собственной защиты. Она возразила, что такая мера явилась бы чрезмерной реакцией, но не смогла убедить Джормундура; он угрожал отказаться от своего поста, если она откажется принять то, что он считал надлежащими предосторожностями. В конечном счете, она согласилась, но потратила следующий час, торгуясь, сколько охранников у нее должно быть. Он хотел двенадцать или даже больше. Она хотела четырех или меньше. Они сошлись на шести, которое все еще казалось Насуаде слишком большим числом; она беспокоилась о том, что покажется испуганной или хуже, будто она пытается запугать тех, с кем встречается. И снова ее протесты не смогли поколебать Джормундура. Когда она обвиняла его в том, что он упрямый старый беспокоящийся тип, он засмеялся и сказал: “Лучше быть упрямым старым беспокоящимся типом, чем безрассудный молодым мертвецом раньше времени.”

Так как члены ее охраны менялись каждые шесть часов, общее число воинов, предназначенных для защиты Насуады, было тридцать четыре, включая десять дополнительных воинов, которые были готовы заменить своих товарищей в случае болезни, ранения или смерти.

Насуада настояла на пополнении отряда каждым из трех смертных рас, выступающих против Гальбаторикса. Поступая так, она надеялась способствовать большей сплоченности среди них, а также сообщить, что она представляет интересы всех рас под ее командованием, а не только людей. Она бы включила и эльфов также, но на данный момент Ария была единственным эльфом, который боролся рядом с варденами и их союзниками, и двенадцать магов, которых послала Имиладрис защищать Эрагона, когда он вернется. К разочарованию Насуады ее охранники, люди и гномы, были враждебными к ургалам, с которыми они служили. Такую реакцию она ожидала, но не могла ни предотвратить, ни смягчить. Она знала, что потребуется больше, чем одна совместная битва, чтобы ослабить напряженные отношения между расами, которые сражались и ненавидели друг друга в течение гораздо большего числа поколений, чем она могла бы подсчитать. Однако, она рассмотрела ободряющим то, что воины решили называть свой отряд Ночными ястребами, поскольку название было игрой и после как и ее искажения, так и того факта, что ургалы неизменно обращались к ней, как госпожа Ночная охотница.

Хотя она никогда не позволила бы этого Джормундуру, Насуада быстро стала ценить преувеличенное чувство охраны предоставленных охранников. Кроме того, что выбранные люди были мастерами своего оружия – были ли это мечи людей, секиры гномов или эксцентричная коллекция орудий ургалов – многие воины были искусными заклинателями. И они все поклялись в своей вечной преданности ей на древнем языке. С того дня, как Ночные ястребы приступили к выполнению своих обязанностей, они не оставляли Насуаду наедине с другими людьми, кроме Фарики, ее служанки.

Так было до сих пор.

Насуада выслала их из шатра, потому что знала, что ее встреча с Фадаваром может привести к такому типу кровопролития, которое чувство долга Ночных ястребов потребовало бы, чтобы они предотвратили. Однако она не была бы полностью беззащитна. У нее был кинжал, спрятанный в складках ее платья, еще маленький нож в корсаже и наделенная даром предвидения ведьма-ребенок, Эльва, стоящая за занавеской, которая служила спинкой стула Насуады, готовая вступиться в случае необходимости.

Фадавар постучал своим четырех футовым скипетром по земле. Гравированный скипетр был сделан из чистого золота, хотя он имел множество чудесных драгоценностей: золотые браслеты украшали его предплечья; нагрудник из отчеканенного золота укрывал его грудь; длинные, толстые цепи золота обвивали его шею; выдавленные диски из белого золота оттягивали мочки его ушей; и на его макушке покоилась великолепная золотая корона таких громадных размеров, что Насуада задавалась вопросом, как шея Фадавара могла выдержать ее вес, не сгибаясь, и как такая огромная часть архитектуры оставалась неподвижной. Казалось, что нужно было бы прикрепить сооружение, которое было, по крайней мере, два с половиной фута высотой, к его костистой основе, чтобы удержать его от падения.

Люди Фадавара были одеты в том же стиле, хотя и менее пышно. Золото, которое они носили, годилось для того, чтобы свидетельствовать не только о их богатстве, но также о статусе, подвигах каждого человека и искусстве известных мастеров их племени. Или как кочевники, или городские жители, темнокожие народы Алагейзии долго были известны качеством своих драгоценностей, которые в лучшем случае соперничали с гномьими.

Насуада имела несколько своих собственных, но не хотела носить их. Ее бедное одеяние не могло соперничать с великолепием Фадавара. Кроме того, она считала, что не будет благоразумным присоединяться к какой-либо одной группе, независимо от того, как она богата или влиятельна, так как она должна общаться с и говорить за все различные фракции варденов. Если бы она показала склонность к одной или другой, ее способность руководить их целой группой уменьшилась бы.

Что и было основанием ее довода Фадавару.

Фадавар снова ударил своим скипетром по земле.

- Род – самая важная вещь! Сначала выполни свои обязанности перед своей семьей, затем перед своим племенем, затем перед своим военачальником, затем перед богами над и под, и только затем перед своим королем и своей народом, если они есть у вас. Именно так Унулукуна завещал жить людям, и именно так мы должны жить, если хотим быть счастливыми. Вы достаточно храбры, чтобы плевать на ботинки Старейшего (the Old One)? Если человек не помогает своей семье, от которой он может зависеть, чтобы помочь себе? Друзья непостоянны, а семья навсегда.

- Вы просите меня, - сказала Насуада, - дать влиятельные должности своим родственникам, потому что вы – кузен моей матери и мой отец родился среди вас. Я сделала бы это с радостью, если бы ваши родственники могли выполнять те должности лучше, чем кто-либо другой из варденов, но ничего из сказанного Вами на данный момент, не убедило меня, что это так. И прежде, чем вы будете расточать свое gift-tongued красноречие, Вы должны знать, что обращения, основанные на нашей разделенной крови, для меня не имеют значения. Я уделила бы вашей просьбе большее внимание, если б Вы сделали когда-то больше, чтобы поддержать моего отца, чем посылать безделушки и пустые обещания в Фартхен Дур. Только теперь, когда победа и влияние – мои, Вы извещаете меня о своем существовании. Хорошо, но мои родители мертвы, и я говорю, что у меня нет семьи, но есть я. Вы – мои люди, да, но ничего больше.

Фадавар сузил свои глаза, опустил свой подбородок и сказал:

- Гордость женщины всегда бессмысленна. Вы потерпите неудачу без нашей поддержки.

Он перешел на родной язык, что вынудило Насуада ответить так же. Она возненавидела его за это. Ее запинающаяся речь и неуверенные тона показали ее незнание своего родного языка, подчеркивая, что она не выросла в их племени, а была посторонней. Уловка подорвала ее авторитет.

- Я всегда приветствую новых союзников, - сказала она. – Однако, я не могу позволить себе фаворитизма, и при этом вы не должны нуждаться в нем. Ваши племена сильны и хорошо одаренны. Они должны уметь быстро продвигаться в званиях варденов, не имея необходимость полагаться на милосердие других. Вы морите собак голодом, чтобы сидеть, жалуясь за моим столом, или вы – люди, которые могут прокормить себя? Если вы можете, то я надеюсь работать с вами, чтобы улучшить положение варденов и победить Гальбаторикса.

- Вот ещё! – воскликнул Фадавар. – Ваше предложение столь же лживо, как и вы. Мы не будем делать работу слуг; мы – избранные. Вы оскорбляете нас, да вы. Вы стоите там и улыбаетесь, но ваше сердце наполнено ядом скорпиона.

Сдерживая свой гнев, Насуада попробовала успокоить военачальника:

- Моей целью было не оскорбить вас. Я только попыталась объяснить мое положение. У меня нет враждебности к блуждающим племенам, но и нет какой-либо другой привязанности к ним. Это так плохо?

- Это хуже чем плохо, это – очевидное предательство! Ваш отец обращался к нам с определенной просьбой, основанной на нашем родстве, и теперь вы игнорируете наши услуги и прогоняете нас, словно нищих с пустыми руками!

Чувство смирения овладело Насуадой. "Таким образом Эльва была права — это неизбежно," - подумала она. Дрожь страха и волнения пробежали по ней. Если это должно произойти, то у меня нет причин, чтобы поддерживать эту игру. Позволяя своему голосу раздаваться снаружи, она сказала:

- Просьбы, которые вы не соблюдали половину времени.

- Мы соблюдали!

- Нет. И даже если вы говорите правду, положение варденов слишком рискованное для меня, чтобы дать вам что-нибудь для ничего. Вы просите об одолжении, как говорите мне, но что вы предлагаете взамен? Вы поможете финансировать варденов своими золотом и драгоценностями?

- Не прямо, но…

- Вы дадите мне в пользование своих мастеров, бесплатно?

- Мы не можем…

- Как тогда вы намереваетесь заработать эти блага? Вы не можете заплатить воинами; ваши люди уже сражаются за меня, или за варденов, или в армии короля Оррина. Будьте довольны тем, что у вас есть, Военачальник, и не ищете больше того, что законно ваше.

- Вы искажаете правду, чтобы удовлетворить своим собственным эгоистичным целям. Я добиваюсь того, что является законно нашим! Именно поэтому я здесь. Вы говорите и говорите, и все же ваши слова бессмысленны, как и ваши действия, вы предали нас. – Браслеты на его руках гремели непрерывно, так как он жестикулировал, словно перед тысячной аудиторией. – Вы признаете, что мы – ваши люди. Тогда вы все еще следуете нашим обычаям и поклоняетесь нашим богам?

Вот поворотный момент, подумала Насуада. Она могла солгать и утверждать, что она оставила старый образ жизни, но если бы она сделала это, то вардены потеряли бы племена Фадавара и, кроме того, племена других кочевников, как только те услышат о ее заявлении. Они нужны нам. Нам нужны все, до кого мы можем добраться, если мы хотим иметь хоть малейший шанс свержения Гальбаторикса.

- Да, - сказала она.

- Тогда я утверждаю, что вы не подходите, чтобы руководить варденами, и у меня есть право, и я бросаю вам вызов на Суд длинных ножей. Если вы победите, то мы подчинимся вам и никогда снова не подвергнем сомнению вашу власть. Но если вы проиграете, то тогда вы должны уступить и я заберу вашу должность, как главы варденов.

Насуада заметил искру ликования, которая осветила глаза Фадавара. Это – то, чего он хотел все время, поняла она. Он призвал бы Суд даже, если бы я выполнила его требования. Она сказала:

- Возможно я ошибаюсь, но я думала, что это была традиция, что, кто бы ни выиграл, принятую команду он присваивает власть над племенами своего соперника, так же как и над своими собственными. Это не так? – Она чуть не засмеялась над выражением тревоги, которая промелькнула на лице Фадавара. Вы не ожидали, что я знаю это, не так ли?

- Да.

- Я принимаю ваш вызов, тогда, с согласия, что если я выиграю, то ваша корона и скипетр будут моими. Мы договорились?

Фадавар нахмурился и кивнул.

- Да. – Он вонзил свой скипетр достаточно глубоко в землю, чтобы он стоял сам вертикально, затем схватился за первый браслет на своей левой руке и начал спускать его вниз по руке.

-Подождите, - сказала Насуада. Подойдя к столу, который заполнял другую сторону шатра, она подняла маленький медный колокольчик и позвонила в него дважды, сделала паузу и затем позвонила в него четыре раза.

Спустя одну или минуты, Фарика вошла в палатку. Она бросила откровенный, пристальный взгляд на гостей Насуады, затем сделала реверанс их группе и произнесла:

- Да, Хозяйка?

Насуада отдала поклон Фадавару:

- Мы можем продолжать. – Затем она обратилась к своей служанке:

- Помоги мне сменить платье; я не хочу испортить его.

Старшая женщина выглядела потрясенной такой просьбой:

- Здесь, госпожа? Перед этими... людьми?

- Да, здесь. И побыстрее! Я не должна спорить со своим собственным слугой. – Насуада была более резкой, чем хотела бы быть, но ее сердце бешено колотилось, а ее кожа была невероятно, ужасно чувствительна; мягкое нижнее белье казалось таким же грубым, как холст. Терпение и любезность были вне нее сейчас. Все, на чем она могла сконцентрироваться, было ее предстоящим испытанием.

Насуада стояла неподвижно, пока Фарика искала и дергала шнурки ее платья, которые тянулись от ее лопаток до основания хребта. Когда шнуры стали достаточно свободными, Фарика вытащила руки Насуады из рукавов, и каркас собранной в складки ткани заглядывала упал кучей вокруг ног Насуады, оставляя ее стоящей почти обнаженной, в ее белой женской сорочке. Она подавила дрожь, когда эти четыре воина рассматривали ее, чувствуя себя уязвимой под их жадными взглядами. Игнорируя их, она шагнула вперед, выходя из платья, и Фарика выхватила одежду из грязи.

На той стороне от Насуады, Фадавар был занят удалением браслетов со своих предплечий, открывая вышитые рукава его одежды. Закончив, он снял свою массивную корону и вручил ее одному из своих вассалов.

Звук голосов вне шатра отложил дальнейшее продвижение.

Войдя, мальчик-посыльный по имени Джарша, вспомнила Насуада, встал в одном или двух футах от входа и объявил:

- Король Оррин от Сурды, Джормундур от варденов, Трианна от Дю Врангр Гаты, Наако и Рамусева от племени Инапашунна. – Джарша многозначительно держал свои глаза на потолке, пока говорил.

Хлопув, Джарсха отбыл, и собрание, которое он объявил, вошло с Оррином в авангарде. Король увидел сначала Фадавара и поприветствовал его, говоря:

- Ах, Военачальник, это так неожиданно. Я доверяю вам и… - удивление разлилось по его юному лицу, когда он заметил Насуаду.

- Насуада, что все это значит?

- Я хотел бы тоже это знать, - громко сказал Джормундур. Он ухватил за рукоятку своего меча и посмотрел с негодованием на всех, кто посмел смотреть на нее слишком откровенно.

- Я вызвала вас сюда, - произнесла она, - чтобы вы засвидетельствовали Суд длинных ножей между мной и Фадаваром и потом говорили правду об исходе всем, кто спросит.

Два серо-волосых соплеменника, Наако и Рамусева, казались взволнованными ее откровением; они наклонились близко друг к другу и начали шептаться. Трианна скрестила свои руки, открывая змейку-браслет, обернувшуюся вокруг ее тонкого запястья, но по-другому не выдала своей реакции.

Джормундур выругался и сказал:

- Вы сошли с ума, моя Леди? Это – безумие. Вы не можете…

- Я могу, и я буду.

- Моя Леди, если вы сделаете, то я…

- Ваше беспокойство замечено, но мое решение окончательное. И я запрещаю любое вмешательство. – Она могла различить, что он стремился ослушаться ее приказа, но только, потому что он хотел оградить ее от вреда – верность всегда была преобладающей чертой Джормундура.

- Но, Насуада, - сказал король Оррин, - этот суд, не где…

- Есть.

- Чёрт возьми, тогда почему ты не бросишь это безумное предприятие? Ты должно быть запуталась, что проводишь его.

- Я уже давала свое слово Фадавару.

Настроение в шатре стало еще более мрачным. То, что она пообещала, подразумевало, что она не сможет отменить свое обещание, не показывая себя бесчестным клятвопреступником, которого у честных людей не будет другого выбора, кроме как проклинать и избегать. Оррин поколебался мгновение, но все же продолжил свои вопросы:

- Для чего? Таким образом, если ты проиграешь…

- Если я проиграю, вардены будут отвечать больше не передо мной, а перед Фадаваром.

Насуада ожидала бури протестов. Вместо этого наступила тишина, в которой горячий гнев, ожививший выражение лица короля Оррина, остудил, заострил и приобрел хрупкое самообладание.

- Я не понимаю твоего выбора подвергнуть опасности все наше дело.

Фадавару он сказал:

- Не будете ли вы рассудительным и не освободите Насуаду от ее обязательства? Я вас щедро вознагражу, если вы согласитесь оставить эту вашу непродуманную цель.

- Я уже богат, - сказал Фадавар, - у меня нет никакой потребности в вашем tintainted золоте. Нет, только Суд длинных ножей может компенсировать мне ту клевету, что Насуада навела на меня и моих людей.

- Будьте свидетелями теперь, - сказала Насуада.

Оррин сжал крепко складки своей одежды, но поклонился и произнес:

- Да, я буду свидетелем.

Из своих просторных рукавов четыре воина Фадавара достали маленькие, ворсистые, из козлиной шкуры барабаны. Сев на корточки, они поставили барабаны между своими коленями и начали бешенный ритм, колотя так быстро, что их руки казались размазанными пятнами в воздухе. Грубая музыка стерла все другие звуки, так же как и множество безумных мыслей, которые терзали Насуаду. Ее сердце почувствовало, словно оно билось вместе с безумным темпом, который атаковал ее уши.

Не пропуская ни одной ноты, старший из мужчин Фадавара дотянулся до его жилета и вытянул оттуда два длинных, кривых ножа, которые он подбросил к вершине шатра. Насуада смотрела, как ножи переворачивались от ручки к лезвию, очарованная красотой их движения.

Когда они были достаточно близко, она подняла руку и поймала свой нож. Отделанная опалом рукоятка обожгла ее ладонь.

Фадавар также успешно перехватил свое оружие.

Тогда он схватил левую манжету своей одежды и закатал рукав выше своего локтя. Насуада задержала глаза на предплечье Фадавара, когда он сделал это. Его конечность была толстой и мускулистой, но она посчитала это незначительным; спортивные дарования не помогут ему выиграть их соревнование. То, что она искала вместо этого, было выдающимися рубцами, которые, если они есть, легли бы через belly его предплечья.

Она подметила пять из них.

"Пять! – подумала она, - так много." Ее уверенность поколебалась, когда она рассмотрела признаки стойкости Фадавара. Единственной вещью, которая удерживала ее от потери мужества в целом, было предсказание Эльвы: девочка сказала, что Насуада одержит победу. Насуада цеплялась за это воспоминание, словно оно было ее единственным детищем. "Она сказала, что я могу сделать это, значит я должна суметь продолжить дольше, чем Фадавар... Я должна сделать это!"

Так как он был тем, кто бросил вызов, то Фадавар начал первым. Он держал свою левую руку прямой от плеча, ладонью вверх; поместив лезвие своего ножа напротив своего предплечья, чуть ниже сгиба своего локтя; и потянул острие блестящего зеркала через свою плоть. Его раздираемая кожа походила на перезрелую ягоду, кровь хлынула из темно-красной щели.

Он заметил пристальные взгляды Насуады.

Она улыбнулась и установила свой собственный нож напротив своей руки. Металл был так же холоден, как лед. Это было их испытание силы воли, чтобы обнаружить, кто мог выдержать больше надрезов. Вера была в то, что, кто бы ни стремился стать вождем племени или даже военачальником, должен захотеть вынести больше боли, чем кто-либо еще ради своих людей. Иначе, как племена могли доверять своим вождям, чтобы поставить проблемы общины перед своими собственными эгоистичными желаниями? Мнение Насуады было таково, что практика поддерживает экстремизм, но она также понимала возможность этим жестом заслужить доверие людей. Хотя Суд длинных ножей был характерен для чернокожих племен, победа над Фадаваром укрепит ее положение среди варденов и, она надеялась, сторонников короля Оррина.

Она вознесла быструю мольбу о силе к Гокукара, молитву богине mantis (богомола), и затем занесла нож. Заостренная сталь скользила по ее коже так легко, что она изо всех сил старалась избежать разрезания слишком глубоко. Она дрожала от ощущений. Она хотела отшвырнуть нож, зажать свою рану и закричать.

Она не сделала ни одной из этих вещей. Она держала свои мышцы расслабленными; если бы она напрягалась, то процесс повредил бы еще более. И она продолжала улыбаться, когда лезвие медленно калечило ее тело. Разрезание закончилось только через три секунды, но за эти секунды, ее нарушенная плоть послала тысячи вопящих жалоб, и почти каждая требовала остановиться. Когда она опустила нож, то заметила, что, в то время как соплеменники все еще били в свои барабаны, она не слышала ничего, кроме биения своего пульса.

Тогда Фадавар сделал еще разрез на себе во второй раз. Связки на его шее были сильно вспухшими, и его яремная вена выдавалась так, словно она лопнет в то время, как нож прорезал свой кровавый путь.

Насуада увидела, что наступила снова ее очередь. Понимая, что ожидание только увеличило ее страх. Ее инстинкт самосохранения – инстинкт, который служил ей хорошо во всех других случаях – бился против команд, которые она посылала в свои руку и кисть. Доведенная до отчаяния, она сконцентрировалась на своем желании сохранить варденов и свергнуть Гальбаторикса: эти две причины, которым она посвятила всю свою жизнь. В мыслях она увидела своего отца, Джормундура, Эрагона и варденов и подумала: "Для них! Я делаю это для них. Я родилась, чтобы служить, и это – моя служба."

Она сделала разрез.

Мгновение спустя Фадавар сделал третью глубокую рану на своем предплечье также, как и Насуада на своем.

Четвертый разрез последовал вскоре после этого.

И пятый...

Странная апатия овладела Насуадой. Она так сильно устала, а также и замерзла. Затем ей в голову пришло, что не терпение боли могло бы решить суд, а скорее то, кто упадет в обморок первым от потери крови.

Ее движущиеся ручейки крови бежали по ее запястью и вниз по ее пальцам, стекая в густую лужу у ее ног. Такая же, если не больше, лужа скапливалась вокруг ботинок Фадавара.

Ряд зияющих красных разрезов на руке военачальника напомнил Насуаде жабры рыбы, мысль, которая по каким-то причинам показалась ей невероятно забавной; что она должна была прикусить свой язык, чтобы удержаться от хихиканья.

Со стоном Фадавар завершил свой шестой разрез.

- Одержу верх над тобой, беспомощная ведьма! – он прокричал сквозь шум барабанов и упал на одного колена.

Она сделала.

Фадавар дрожал, когда перекладывал свой нож из правой руки в левую; традиция предписывала максимум шесть разрезов через руку, иначе вы рисковали перерезать вены и сухожилия близ запястья. Когда Насуада повторила его движение, король Оррин прыгнул между ними и сказал:

- Остановитесь! Я не могу позволить этому продолжаться. Вы собираетесь убить себя.

Он приблизился к Насуаде, затем отскочил назад, так как она ударила его.

- Не вмешивайся, - прорычала она сквозь зубы.

Теперь Фадавар начал со своего правого предплечья, выпуская брызги крови от своих твердых мускулов. Он сжал их, поняла она. Она надеялась, что ошибки будет достаточно, чтобы сломать его.

Насуада не могла помочь себе; она издала бессловесный крик, когда нож разрезал ее кожу. Край бритвы горел, как раскаленная добела проволока. На середине разреза, ее левая травмированная рука дернулась. Нож отклонился, в результате оставляя ее с длинной, зубчатой рваной раной вдвое глубже, чем другие. Ее дыхание остановилось, пока она выдерживала отчаянную борьбу. "Я не могу продолжать, - подумала она. – Я не могу... Я не могу! Это слишком, чтобы вынести. Я лучше бы умерла.... О пожалуйста, позволь этому закончиться!" Ей принесло некоторое облегчение возможность баловаться этими и другими отчаянными жалобами, но в глубине своего сердца, она знала, что она никогда не сдастся.

Для восьмого раза Фадавар поместил свое лезвие выше одного из предплечий и держал его там. Бледный металл остановился в четверти дюйма от его соболиной кожи. Он остановился, так как пот стекал ему на глаза и его раны проливали рубиновые слезы. Казалось, словно бы его храбрость подвела его, но затем он зарычал и быстрым рывком надрезал свою руку.

Его нерешительность поддержала слабеющую силу воли Насуады. Сильное приятное возбуждение овладело ею, преобразовывая ее боль в почти приятное ощущение. Она противостояла напряжению Фадавара и затем, поощренная своим внезапным, беспечным равнодушием к собственному здоровью, опустила нож снова.

- Лучше чем, - прошептала она.

Перспектива необходимости сделать два разреза подряд – один, чтобы сравняться с Насуадой и другой, чтобы продолжить борьбу – казалось, испугала Фадавара. Он мигнул, облизал губы и трижды пытался совладать с ножом прежде, чем воздел оружие над своей рукой.

Его язык метнулся, чтобы вновь облизать потрескавшиеся губы.

Судорога свела его левую руку, и нож выпал из его искривленных пальцев, зарывшись в землю рукояткой вверх.

Он поднял его. Его грудь под одеждой вздымалась и опускалась с безумной скоростью. Поднимая нож, он прикоснулся лезвием к своей руке; это вызвало слабенькую струйку крови. Лицо Фадавара искривилось и скорчилось, а затем дрожь пробежала по его спине, и он согнулся, обхватив своими травмированными руками живот.

- Я подчиняюсь, - произнес он.

Барабаны остановились.

Последующая тишина продлилась до тех пор, пока король Оррин, Джормундур и все остальные не наполнили шатер своими иногда повторяющимися восклицаниями.

Насуада не обращала внимания на их замечания. Идя ощупью назад, она нашла свой стул и опустилась на него, стремясь уменьшить вес на свои ноги до того, как они подогнутся под ней. Она прилагала усилия, чтобы остаться в сознании, когда ее зрение затуманилось и задрожало; последней вещью, которую она хотела бы сделать, - это упасть в обморок перед соплеменниками. Нежное давление на ее плечо предупредило ее о том факте, что Фарика стоит рядом с нею, держа кучу бинтов.