Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Эрагон - Эрагон.Брисингр

ModernLib.Net / Паолини Кристофер / Эрагон.Брисингр - Чтение (Ознакомительный отрывок) (Весь текст)
Автор: Паолини Кристофер
Жанр:
Серия: Эрагон

 

 


Эрагон.Брисингр


1. Ворота смерти

Эрагон вглядывался в темные стены башни, скрывающие монстров, которые убили его дядю, Гэрроу.

Он лежал на животе за песчаным краем холма, усеянным редкими лезвиями травы, колючими кустарниками и маленькими, подобными бутонам роз, кактусами. Ломкие стебли прошлогодней листвы кололи его пальцы, когда он медленно полз вперед, чтобы найти лучшее место для наблюдения за Хелгриндом, чьи очертания вырисовывались на прилежащих землях как черный разрез кинжала из недр земли.

Вечернее солнце пронеслось над низкими холмами длинной узкой тенью, далеко на западе, освещая поверхность озера Леона так, что горизонт казался колеблющимся слитком золота.

Слева от себя Эрагон слышал ровное дыхание своего кузена Рорана, растянувшегося рядом. Обычно неслышимый поток воздуха теперь казался непривычно громким Эрагону с его чутким слухом, одним из многих перемен после Агэти Блёдрен, Праздника клятвы крови эльфов.

Теперь он обращал меньше внимания на это, так как сейчас оно было приковано к колонне людей у основания Хелгринда. Очевидно, они шли от Драс-Леоны, находящейся в нескольких милях отсюда. Группа из двадцати четырех мужчин и женщин, одетых в толстые кожаные одежды, возглавляла колонну. Эта группа двигалась какими-то странными движениями. Они хромали, спотыкались и горбились: они покачивались на своих опорах или использовали руки для того, чтобы передвинуть себя вперед на удивительно коротких искривленных ногах. Это было необходимо, потому что, как подметил Эрагон, у каждого из двадцати четырех не было руки или ноги или чего-нибудь еще. Их лидер сидел прямо на постаменте, который несли шесть потных рабов. Позу сидящего Эрагон расценил как удивительное завершение, рассуждая, кто это именно, женщина или мужчина, он не мог сказать, так как состояло лишь из туловища и головы, но по декоративному гребню сразу можно было догадаться, что персона очень важная.

– Это священник Хелгринда, – прошептал Эрагон Рорану.

– Они могут использовать волшебство?

– Возможно. Я не осмеливаюсь исследовать Хелгринд мысленно, пока они не уйдут. Поскольку, если там есть хоть один маг, он ощутит мой контакт с ними очень легко и наше присутствие будет обнаружено.

Позади священника тащились две шеренги молодых людей, обмотанных золотыми одеждами. Каждый нес прямоугольную металлическую рамку, на двенадцати горизонтальных перекладинах висели железные бубенчики, каждый размером с зимнюю брюкву. Половина молодых людей энергично потряхивала ими на шаг правой ногой, заставляя железные языки звучать вперебой со звуками пения. Этот жалобный шум проносился эхом по холмам. Монахи сопровождали пульсирующие звуки бубенчиков собственными голосами, стонами и криками в экстазе страсти.

В тылу гротескной процессии тащился хвост кометы из жителей Драс-Леоны: дворяне, торговцы, несколько высокопоставленных военных начальников и разноцветная коллекция из менее удачливых: чернорабочих, нищих и обычных солдат.

Эрагон задался вопросом: есть ли губернатор Драс-Леоны, Маркус Табор, в этой толпе.

Колонна остановилась на краю крутой насыпи, окружавшей Хелгринд. Монахи собрались по обеим сторонам от большого валуна цвета ржавчины с полированной вершиной. Когда вся процессия остановилась неподвижно перед недоделанным алтарем, существо, восседавшее на постаменте, пробудилось и начало петь, голосом столь же противоречивым как стенания бубенчиков. Выступление шамана неоднократно заглушалось порывами ветра, но Эрагон поймал кусочки древнего языка, странно искривленного и неправильно произнесенного карликом с добавлениями из лексикона ургалов. Все эти слова были объединены архаичным диалектом собственного языка Эрагона. То, что он понял, заставило его содрогнуться, поскольку проповедь говорила о вещах, которые лучше не познавать: о злорадной ненависти, которая скапливалась в течение многих столетий в темных пещерах сердец людей прежде, чем ей дали возможность процвести в отсутствии Всадников; о крови и безумии, о грязных ритуалах, выполненных под черной луной.

В конце той развращенной торжественной речи двое нижестоящих монахов помчались вперед и сняли своего хозяина или хозяйку, в зависимости от обстоятельств, с постамента перед алтарем. Потом главный священник издал краткий указ. Двойные лезвия мечей стали мигать как звезды, восходящие и погибающие. Ручьи крови хлестали из плеч священника, текли вниз по его кожаному одеянию, объединялись у валуна, пока не выливались за пределы алтаря и не стекали на гравий.

Еще два монаха подскочили вперед, чтобы поймать темно-красную жидкость в пустые кубки, которые, впоследствии, были распределены между членами процессии. Они жадно пили кровь.

– Боже! – сказал Роран с горечью в голосе, – ты забыл упомянуть, что эти неправедные торговцы плотью с животами в запекшейся крови, эти слабоумные прихожане… Они еще и каннибалы!

– Не совсем. Они не едят мясо.

Когда все посетители смочили горло этим напитком, рабы снова отнесли священника на постамент и обмотали плечи существа полосками белого полотна. Девственная ткань быстро покрылась пятнами крови.

Раны, казалось, не играли никакой роли для священника без конечностей. Повернувшись назад к своим приверженцам, его красные как клюква губы произнесли:

– Теперь вы действительно все мои братья и сестры, испив соки моих вен, здесь, в тени всемогущего Хелгринда. Кровь призывает к крови! И если когда-нибудь ваши семьи будут нуждаться в помощи, сделайте все, на что вы способны для церкви и для всех, кто признает власть нашего Бога Страха. Подтверждайте снова и снова свою верность к Триумвирату! Произнесите со мной эти Девять Клятв Горма, Илда и Фол Ангвара: мы клянемся выказывать наше почтение, по крайней мере, трижды в месяц, в час перед сумраком принести жертву для успокоения вечного голода нашего Великого и Ужасного Бога… Мы клянемся всегда нести наш Брегнир на наших телах, всегда воздерживаться от двенадцати из двенадцати и контакта веревки с множеством узлов, чтобы это не развращало…

Внезапные порывы ветра приглушили речь священника. Тогда Эрагон увидел, что слушавшие эту проповедь начали вынимать из карманов маленькие искривленные ножи и один за другим надрезать кожу у предплечья, а затем мазали своей кровью алтарь.

Несколько минут спустя вой ветра стих, и Эрагон снова услышал священника:

– …и то, чего вы так долго ждали и жаждали, я предоставлю вам в качестве награды за повиновение.… Наше вероисповедание полное. Если есть среди вас тот, кто достаточно храбр, чтобы продемонстрировать истинную глубину веры, то пусть покажет себя мне!

Аудитория замерла и наклонилась вперед, чтобы увидеть смельчака. По их увлеченным лицам можно было бы сказать, что именно этого они и ждали.

После длинной тихой паузы многие уже разочаровались, когда один из монахов вышел вперед и крикнул:

– Это буду я!

С ревом восхищения его братья начали размахивать своими звоночками в быстром диком темпе. Прихожане, казалось, обезумели: они подскакивали и вопили как сумасшедшие. Грубая музыка разжигала искру волнения в сердце Эрагона – несмотря на его отвращение к происходящему, она пробудила его темную сторону души.

Скинув свои золотые одежды и оставшись лишь в кожаной набедренной повязке, темноволосый молодой парень запрыгнул на алтарь. Сотни рубиновых брызг покрыли его ноги. Он оказался перед Хелгриндом и начал дрожать как будто пораженный параличом, в такт с жестокими звуками железных бубенчиков. Его голова свободно болталась на шее, во рту собралась пена, а руки невольно двигались словно змеи.

Пот струился по его мускулам, и он мерцал как бронзовая статуя в угасающем свете.

Звуки бубенчиков вскоре достигли безумного темпа, каждая нота дисгармонировала с другой, а человек протянул свою руку за спину. В этот момент монах занес причудливое оружие: однолезвийное оружие, два с половиной фута в длину, с сильным запахом крови, с широким плоским лезвием, которое расширялось, и было зубчатым у конца. Его форма чем-то напоминала крыло дракона. Это был инструмент, разработанный для одной цели: пробивать броню, кости, сухожилия так же легко, как разрезать поверхность воды.

Молодой человек взял оружие в руку и поклонился высочайшему хребту Хелгринда. Потом он встал на одно колено и с несвязным криком провел лезвием сквозь свое правое запястье.

Кровь забрызгала скалы позади алтаря.

Эрагон вздрогнул и закрыл глаза, но он не мог не слышать крики этого сумасшедшего и толпы. Это было нечто, чего он не видел раньше в сражениях, и поэтому казалось абсолютно неправильным – калечить себя добровольно, когда можно было легко стать изуродованным в повседневной жизни.

Острые лезвия травы больно впились в тело, когда Роран перенес свой вес. Он тихо бормотал ругательства и проклятья, которые тонули в его бороде, а затем снова притих.

Мои враги - всего лишь бездарное сборище тусклых посредственностей!... =)

Вот именно! Чистая поэзия.=)

Каждая негативная ситуация в жизни учит думать быстрее, работать усерднее и отстаивать свои собственные интересы.

"Следуй своей дорогой, и пусть люди говорят все что угодно" К.Маркс

В это время монах прикоснулся к ране молодого человека, останавливая кровотечение заклинанием.

Слуги выпустили двух рабов и приковали их лодыжки цепями к железным петлям алтаря. Затем сняли с них всю одежду и сложили в недосягаемости от рабов.

Их церемония приблизилась к концу, священник и его свита отбыли из Хелгринда в Драс-Леону, а стенания и звон сопровождали их всю дорогу. Однорукий теперь фанатик ковылял прямо за Высшим Священником.

Блаженная улыбка украшала его лицо.

– Хорошо,– сказал Эрагон, и пар его дыхания скрылся позади него за холмами.

– Хорошо, что?

– Я путешествовал и среди гномов, и среди эльфов, и ничто не казалось мне столь странным как то, что сделали эти люди.

– Они такие же чудовищные, как и Раззаки. – Роран дернул подбородком в сторону Хелгринда. – Ты можешь сейчас выяснить там ли Катрина?

– Я попробую. Но приготовься бежать.

Закрыв свои глаза, Эрагон медленно открыл свое сознание и направил его наружу, перемещая от одного живого существа к другому, как капли воды, просочившиеся сквозь песок. Он коснулся мыслью: мира изобилующих городов насекомых, копошащихся в своих делах; ящериц и змей, скрытых среди теплых скал; разнообразных певчих птиц и многочисленных маленьких млекопитающих. Насекомые и животные суетились, так как готовились к приближающейся ночи. Некоторые готовили свои жилища, а некоторые сами готовились к охоте.

Так же, как и другие его многочисленные возможности, возможность Эрагона коснуться разума другого уменьшалась с расстоянием. Его сознание достигло стен Хелгринда, и теперь он мог чувствовать лишь больших животных, но и тех слабо.

Он готовился в любую минуту закрыть свой разум в случае обнаружения Раззаков, их коней или гигантских Летхрблаков. Однако Эрагон был уверен, что ни один из Раззаков не мог использовать волшебство или бороться с телепатией. У Раззаков или Летхрблаков не было никакой потребности в таких уловках, когда только одно их дыхание может вызвать оцепенение у сильнейшего из мужчин. Однако Эрагон мог бы выдать свое место нахождения, но рискнул, так как им с Рораном и Сапфирой было необходимо узнать, здесь ли держат Катрину. Этот способ куда более действенный, нежели допрос или захват.

Эрагон искал долго и мучительно. Когда он вернул разум в свое тело, Роран наблюдал за ним с выражением лица как у голодающего волка. Его серые глаза горели со смесью гнева, надежды и отчаянья, которое было столь сильным, что казалось, его эмоции могли бы взорваться и сжечь все в поле зрения в пламени невообразимой мощности, плавя скалы.

Эрагон понимал. Это.

Отец Катрины, мясник Слоан, сдал Рорана Раззакам, когда тот был не в состоянии защитить себя, Раззаки выкрали Катрину из спальни Рорана и унесли ее далеко от долины Паланкар, оставляя некоторых жителей долины на смерть, а других на порабощение солдатами короля Гальбаторикса. Неспособный спасти Катрину, Роран убедил жителей оставить свои дома и следовать за ним через леса Спайна. Преграды, которые они преодолели в результате, были ужасными, но окольный путь воссоединил Рорана с Эрагоном, который знал местоположение Раззаков и обещал помочь спасти Катрину.

Роран так преуспел только потому, как он это объяснил, что сила страсти толкала его на крайности, которых другие боялись и избегали. Таким образом, страсть позволила ему приводить в замешательство своих врагов.

Ярость захлестнула Эрагона.

Он не пустился бы в путь несмотря ни на что, если бы знал что тем, кто заботился о нем, грозит опасность. Он любил Рорана как брата и, начиная с момента их помолвки, считал Катрину частью своей семьи. Это казалось теперь столь важным, потому что Эрагон и Роран были последними наследниками их линии. Эрагон отказался от родства со своим родным братом Муртагом, и единственными родственниками Эрагона и Рорана были они друг другу, а теперь и Катрина.

Благородное чувство родства не было единственным, что вело пару за собой. Другой целью являлась месть! Как раз в то время когда они составляли план спасения Катрины из лап Раззаков, Всадник и воин, искали и убивали слуг Гальбаторикса имеющих отношение к смерти Гэрроу, который был Эрагону как отец.

Разведка, по этому, была столь же важна для него, как и для Рорана.

– Я думаю, что я чувствую ее, – сказал Эрагон. – Трудно убедиться, ведь мы так далеко от Хелгринда, и я никогда не касался ее разума прежде, но думаю, что она где-то на самой вершине.

– Она больна? Ранена? Черт возьми, Эрагон, не скрывай от меня: они пытали ее?

– Ей ничего не грозит сейчас, больше я не могу сказать, потому что мне потребовалась вся моя сила, чтобы просто отыскать ее сознание – я не могу общаться с ней. – Эрагон воздержался от упоминания, что он подозревал о присутствие кого-то еще, и если это подтвердится, то это сильно встревожит его. – Я не нашел ни Раззаков, ни Летхрблаков. Даже если бы я не заметил Раззаков, то уж их родителей я не смог бы пропустить, их жизненная сила столь велика, что она должна гореть как сотня огоньков, так же как и Сапфира. Кроме Катрины и нескольких других тусклых пятнышек света, Хелгринд полностью черный, черный, черный.

Роран хмурился, сжимая и разжимая свои кулаки и пристально осматривая каменную гору, исчезавшую в сумраке, поскольку фиолетовые тени окутывали ее. Низким голосом, как будто говоря сам с собой, он сказал:

– Не имеет значения, прав ты или не прав.

– Как так?

– Мы не осмелимся нападать сегодня вечером: ночь – то время суток, когда Раззаки будут сильнее всего, было бы глупо действовать, находясь в невыгодном положении.

– Да.

– Так мы ждем до рассвета? – Роран показал на окровавленный алтарь и рабов прикованных к нему. – Если они уведут рабов, то значит Раззаки здесь, и мы действуем, как планировали, а если нет, проклинаем неудачу за то, что Раззакам удалось избежать нас, освобождаем рабов, спасаем Катрину и летим к варденам, прежде чем Муртаг начнет охоту на нас. Вряд ли Раззаки оставят Катрину без охраны, если Гальбаторикс захотел, чтобы она выжила, значит, он наверняка использует ее против меня.

Эрагон кивнул. Он хотел освободить рабов. Но если бы он сделал это, то ошибся бы. Раззаки, прибывшие за своим обедом, могли бы обнаружить Сапфиру, прежде чем рабы убежали бы далеко отсюда. Открытое сражение между такими существами как Летхрблаки и дракон, привлекло бы внимание каждого человека и ребенка на много лиг вокруг. И Эрагон не думал, что Сапфира или Роран смогли бы выжить, если бы Гальбаторикс узнал об их вторжении в его Империю.

Он отвел взгляд от скованных мужчин и надеялся, что Раззаки на другой стороне Алагейзии или, хотя бы, неголодны этим вечером.

Поняв друг друга без слов, Эрагон и Роран поползли назад от гребня холма, за которым они скрывались. Присев на корточки, они медленно потрусили между двумя холмами, углубление постепенно расширялось и углублялось, это был вырезанный наводнением овраг, отделанный рушащимися плитами сланца.

Избегая скрюченных деревьев можжевельника, которые усеивали овраг, Эрагон взглянул через шипы кустарников на первые созвездия, украшавшие бархатное небо. Они казались холодными и резкими, как яркие черепки льда. Сохраняя бдительность, они с Рораном неслись на юг к своему лагерю.

2. Вокруг костра лагеря

Большое спасибо Илирии за редактирование перевода

Горстка углей мерцала, как сердце какого-то гигантского животного. Иногда, сноп золотых искр вспыхивал в раскаленной добела щелке и мчался вдоль крон деревьев, исчезая во тьме.

Угасающий костер, разожженный Эрагоном и Рораном, отбрасывал тусклый красный свет на окружающую территорию, освещая участок скалистой почвы, несколько серых, как оловянная посуда, кустарников, неясные очертания далеких деревьев можжевельника, а потом - пустоту.

Эрагон сидел босиком, вытянув ноги в сторону углубления с рубинами угольков, источающих сладостное тепло, и облокотившись спиной на выпуклую, узловатую правую переднюю ногу Сапфиры. Напротив него Роран восседал на твердом, как сталь, побелевшем на солнце, обветренном стволе древнего дерева. Каждый раз, когда он двигался, ствол издавал резкий, протяжный скрип, что заставляло Эрагона затыкать уши.

Сейчас в пустоте царило молчание. Даже угли тлели бесшумно; Роран собрал только длинные сухие ветви, чтобы избежать дыма, который мог быть замечен глазами недоброжелателя.

Эрагон только закончил рассказывать Сапфире о происшествиях этого дня. Обычно он никогда не отчитывался перед ней о своих действиях, так как мысли, чувства и другие ощущения текли между ними легко, как вода от одной стороны озера к другой. Но в данном случае это было необходимо, потому что Эрагон тщательно оградил свои мысли на время разведывательной экспедиции, исключая его бестелесный набег в логово раззаков.

После длительного перерыва в беседе Сапфира зевнула, выставляя напоказ ряды многочисленных, внушающих страх, зубов.

"Они возможно жестокие и злые, но я впечатлена тем, что раззаки могут околдовать свою добычу так, чтобы та захотела быть съеденной. Они - великолепные охотники, если способны на такое... Возможно, когда-нибудь, я попытаюсь сделать подобное".

"Но не с людьми, - вынужден был прибавить Эрагон. – Попробуй заменить их овцами".

"Люди, овцы, - какая разница дракону?" - Из глубин ее горла вырвался смех - раскатистый грохот, который напомнил ему гром.

Наклоняясь вперед и отодвинувшись от окаймленной острыми шипами чешуи Сапфиры, Эрагон подобрал посох из боярышника, который лежал рядом. Он катал его между пальцами, восхищаясь игрой света на полированном узле корней сверху, на сильно поцарапанном металлическом ободке и шипе в основании.

Роран, держа это оружие в руках, до того, как они оставили Варденов на Пылающих Равнинах, сказал:

- Вот. Фрост сделал это для меня после того, как раззак прокусил мое плечо. Я знаю, что ты потерял свой меч, и думаю, что тебе он нужнее... Если ты захочешь получить другой меч… Посох тоже хорош, но я понял, что мало поединков можно выиграть только сильными ударами хорошей палки.

Вспомнив оружие, которое Бром всегда носил с собой, Эрагон, решил пока отказаться от использования нового меча в пользу длинного узловатого боярышника. После потери Заррока он не чувствовал желания использовать другой, обычный меч. Той ночью он укрепил свой посох и ручку на молоте Рорана несколькими заклинаниями, которые препятствовали износу и ломке, за исключением очень сильного воздействия.

Непрошеные воспоминания нахлынули на Эрагона: угрюмое оранжево-малиновое небо, вращавшееся вокруг него, маленькая, как голубь, Сапфира, преследовавшая красного дракона и его Всадника. В ушах завывание ветра... Его пальцы онемели от тяжести меча, когда он дрался на дуэли с этим же Всадником на земле... Сорвав шлем с его лица посреди боя, он обнаружил под ним того, кто когда-то был ему другом и соратником – Муртага. Человека, которого он считал мертвым... Насмешка искажала лицо Муртага, когда он забирал Заррок у Эрагона, считая, что красный меч по праву наследования принадлежит ему, как старшему брату...

Эрагон моргнул, дезориентированный как от шума, и ярость сражения исчезла, приятный аромат лесного можжевельника заменил зловоние крови. Он облизнул языком верхние зубы, пытаясь избавиться от вкуса желчи, которая заполнила рот.

Муртаг.

Одно только имя вызвало путаницу чувств в душе Эрагона. С одной стороны, ему нравился Муртаг. Муртаг спас Эрагона и Сапфиру от раззаков после их первого, злополучного посещения Драс-Леоны; рисковал своей жизнью, чтобы помочь освободить его в Гиллиде; восстановил собственную честь в Сражении при Фартхен Дуре; и, несмотря на мучения, которые он без сомнения вынес, не подчинившись приказу Гальботорикса, отпустил Эрагона и Сапфиру после Сражения на Пылающих Равнинах вместо того, чтобы забрать их в плен. Это не ошибка Муртага, что Двойники похитили его; что красный дракон, Торн, вылупился для него; или то, что Гальботорикс узнал их истинные имена, и заставил Муртага и Торна дать клятву верности на древнем языке.

За все это нельзя было возложить ответственность на Муртага. Он был жертвой судьбы с момента своего рождения.

И все же... Муртаг мог бы служить Гальботориксу против своей воли, и он мог быть против тех злодеяний, которые король вынудил его совершить, но некая его часть, казалось, упивалась его новоприобретенной властью. Во время недавнего сражения между варденами и Империей на Пылающих Равнинах, Муртаг выследил короля гномов, Хротгара, и убил его, хотя Гальботорикс не приказывал делать этого. Он позволил Эрагону и Сапфире уйти, да, но только после нанесения им поражения в зверском соревновании силы, а затем слушал, как Эрагон умолял освободить их.

И Муртаг получил слишком большую порцию удовольствия от мучений, причиненных Эрагону рассказом о том, что они оба сыновья Морзана – первого и последнего из тринадцати Всадников Драконов, Проклятых, тех, кто предал своих соотечественников Гальбаториксу.

Теперь, спустя четыре дня после сражения, другое объяснение пришло на ум Эрагону: возможно, Муртаг наслаждался тем, что кто-то еще взял на себя то ужасное бремя, которое он нес всю свою жизнь.

Так или нет, Эрагон подозревал, что Муртаг принял свою новую роль по той же самой причине, что собака, которую хлестали без причины, когда-нибудь повернется и нападет на хозяина. Муртага хлестали и хлестали, и теперь ему выдался шанс нанести ответный удар миру, который показал ему немного больше доброты.

Все же независимо от того, мерцало ли что-то хорошее в груди у Муртага, он и Эрагон были обречены стать заклятыми врагами, поскольку клятва Муртага на древнем языке связала его с Гальбаториксом нерушимыми путами, которые останутся навсегда.

"Если бы только он не пошел с Аджихадом охотиться на ургалов в тоннелях Фартхен Дура. Или если б я была немного быстрее Двойников, Эрагон", - сказала Сапфира.

Он взял себя в руки и кивнул, благодарный за ее вмешательство. Эрагон приложил все усилия, чтобы избежать размышлений на тему Муртага или их разделенных родителей, но такие мысли часто подстерегали его, когда он меньше всего этого ожидал.

Ему не хватало воздуха и, медленно, глубоко вздохнув, чтобы очистить голову, Эрагон попытался обратить свое внимание на подарок, но не смог.

Утром, после массового сражения на Пылающих Равнинах — когда вардены были заняты перегруппировкой и готовились идти по следам армии Империи, которая отступила на несколько лиг к реке - Эрагон Jiet подошел к Насуаде и Арье, объяснил затруднительное положение Рорана и попросил разрешения помочь своему кузену. Он не преуспел. Обе девушки отказали: Насуада аргументировала отказ тем, что это “легкомысленная авантюра, у которой будут катастрофические последствия для всех в Алагейзии, если что-то пойдет не так!”

Дебаты бушевали долго, пока, наконец, Сапфира не прервала их своим ревом, который встряхнул стены палатки. Она сказала тогда:

"Я ранена и измучена, и Эрагон не может все нормально объяснить. У нас есть много более важных дел, нежели стоять и вопить как галки, разве не так?... Хорошо, теперь послушайте меня…"

Эрагон согласился, ведь трудно спорить с драконом.

Детали мыслей Сапфиры были сложными, но основная линия ее мышления была хорошо обозначена. Сапфира поддержала Эрагона, потому что поняла, насколько предстоящая миссия значима для него, так как Эрагон поддерживал Рорана из-за любви к семье, а также потому что он знал, что Роран будет искать Катрину с ним или без него, но его кузен никогда бы не смог победить раззаков в одиночку. Кроме того, пока Империя держала в пленниках Катрину, Роран - и через него Эрагон - были уязвимы для Гальбаторикса. Если бы узурпатор угрожал убить Катрину, то у Рорана не было бы никакого выбора, кроме как подчиниться его требованиям.

Лучше исправить брешь в их обороноспособности прежде, чем враги используют ее в своих интересах.

Что касается выбора времени - момент был великолепный. Ни Гальбаторикс, ни раззаки не ожидали набега в центре Империи, когда вардены заняты борьбой с войсками Гальбаторикса около границ Сурды. Муртаг и Торн были замечены летящими в Урубаен – без сомнения, чтобы бы отчитаться персонально, — и Насуада и Арья согласились с Эрагоном в том, что те двое, вероятно, полетят к северу противостоять Королеве Имиладрис и армии под ее командованием, как только эльфы сделают свои первые шаги и укажут свою сторону. И если это возможно, то лучше устранить раззаков прежде, чем они начнут терроризировать и деморализовать воинов варденов.

Сапфира также заметила, самым дипломатичным способом, что, если бы Насуада утвердила свою власть над Эрагоном и запретила ему участвовать в вылазке, это отравило бы их отношения злобой и инакомыслием, которые могли подорвать положение варденов…

"…но вам выбирать. Держите Эрагона здесь, если хотите. Однако, его обязательства - не мои, - сказала Сапфира. - И я, со своей стороны, решила сопровождать Рорана. Это походит на прекрасное приключение."

Слабая улыбка коснулась губ Эрагона, когда он вспомнил эту сцену.

Объединенный вес декларации Сапфиры и ее неприступная логика убедила Насуаду и Арью согласиться, хотя и неохотно.

Позже Насуада сказала:

- Мы доверяем вашему суждению, Эрагон, Сапфира. Ради вас и нас, я надеюсь, что это путешествие пройдет удачно. - Ее тон заставил Эрагона усомниться в искренности слов. Или, может, это была тонкая угроза.

Эрагон провел следующую часть дня, собирая вещи, изучая с Сапфирой карты Империи и вспоминая все полезные заклинания, которые могли бы ему понадобиться, чтобы помешать попыткам Гальбаторикса или его подчиненных добраться до Рорана.

Следующим утром, Эрагон и Роран забрались на спину Сапфире, и она взметнулась в небо, взлетая выше оранжевых облаков, которые душили Пылающие Равнины, и направилась на северо-восток. Она летела без остановок, пока солнце не пересекло купол неба и не погасло за горизонтом, а затем снова вернулось во всем своем великолепии красных и желтых цветов.

В первое утро их путешествия она внесла их в район Империи, который населяло небольшое количество людей. Там они повернули на запад, в сторону Драс-Леоны и Хелгринда. С тех пор они перемещались только ночью, чтобы избежать глаз людей из множества маленьких деревень, рассеянных в полях, что лежали между ними и пунктом их назначения.

Эрагон и Роран должны были закутываться в плащи, меха и рукавицы из шерсти, а также надеть шляпы из войлока, поскольку теперь Сапфира хотела лететь высоко над скованными льдом пиками гор — где воздух был холодным, сухим и ранил легкие — так, чтобы фермер, ушедший искать своего больного, потерянного теленка, который наверняка забрался на вершину, увидев Сапфиру, решил, что это всего лишь орел.

Где бы они не были, Эрагон везде замечал последствия войны, которая теперь разрасталась: лагеря солдат, фургоны, полные поставок, собранных в связи с происшедшим ночью, и колонны мужчин в доспехах, оторванных от дома, чтобы воевать от имени Гальбаторикса. Количество ресурсов, развернутых против них, действительно устрашало.

К концу второй ночи Хелгринд нарисовался вдалеке: масса расколотых вершин, неопределенных и зловещих в пепельном свете, который предшествовал рассвету. Сапфира приземлилась в лощине, где они находились и теперь. Здесь путники спали в течение большей части прошлого дня прежде, чем отправиться на разведку.

Фонтан янтарных искр взметнулся в воздух над костром - Роран бросил ветку на тлеющие угли. Он поймал взгляд Эрагона и пожал плечами:

- Холодно, - сказал он.

Прежде, чем Эрагон успел ответить, он услышал звук скольжения меча по металлу.

Он, не думая, бросился в противоположном направлении, перекатился и присел, доставая свой посох из боярышника, чтобы отразить надвигающийся удар. Роран был почти также быстр. Он схватил щит за рукоятку, перепрыгнул через бревно, на котором сидел, и достал из-за пояса свой молот за несколько секунд.

Они замерли, ожидая нападения.

Сердце Эрагона учащенно билось, а мускулы дрожали, пока он искал в темноте малейший намек на движение.

"Я ничего не чувствую",- сказала Сапфира.

После нескольких минут напряженной тишины, Эрагон мысленно обследовал окружающую территорию.

- Никого,- сказал он. Заглянув в глубины своей души, он коснулся потока волшебства, и произнес слова “Brisingr raudhr!” Бледный красный огонек, появившийся в нескольких футах перед ним на уровне глаз, освещал пустоту водянистым сиянием. Эрагон слегка передвинулся, и огонек вторил его движению, как будто связанный с ним невидимым полем.

Вместе, он и Роран, подошли к тому месту, откуда донесся звук, - внизу ущелья, в восточном направлении. Они держали свое оружие высоко и делали паузу между каждым шагом, готовые защищаться в любой момент. Приблизительно в десяти ярдах от их лагеря, Роран вздернул руку, останавливая Эрагона, затем указал на пластины сланца, которые лежали на траве.

Встав на колени, Роран протер маленький кусочек сланца и создал тот же стальной скрежет, который они слышали прежде.

- Они, должно быть, упали,- сказал Эрагон, исследуя края ущелья. Затем позволил огоньку исчезнуть в пустоте.

Роран кивнул и встал, отряхивая пыль со своих штанов.

Возвращаясь к Сапфире, Эрагон обратил внимание на скорость их реакции. С каждым ударом его сердце все еще сжималось в твердый, болезненный узел, руки дрожали, он испытывал желание умчаться в дикую местность и бежать несколько миль без остановки. «Мы не подскочили бы так прежде,» - подумал он. Причина их бдительности не являлась загадкой: каждый из поединков, в которых они участвовали, уменьшал их самодовольство, оставляя лишь напряженные нервы, дергавшиеся по малейшему поводу.

Рорана, похоже, заботили подобные мысли. Он спросил:

- Ты видишь их?

- Кого?

- Людей, которых ты убил. Ты видишь их в своих снах?

- Иногда.

Пульсирующий жар от углей осветил лицо Рорана снизу, образуя толстые тени выше его рта и на лбу, придавая тяжелым глазам мрачный вид. Он медленно, словно с огромным трудом, проговорил:

- Я никогда не хотел быть воином. Я мечтал о битвах и славе, когда был моложе, как делает каждый мальчишка, но земля была важна для меня. Земля и наша семья... И теперь я убил... Я убивал и убивал, а ты убил даже больше чем я.

Его пристальный взгляд сосредоточился на отдаленной точке, которую мог видеть только он.

– В Нарде были двое мужчин... Я говорил тебе об этом прежде?

Он говорил, но Эрагон лишь покачал головой и промолчал.

- Они были охранниками главных ворот... Их двое, ты знаешь… Мужчина, стоявший справа, у него были чистые белые волосы. Я помню, потому что ему едва ли было больше двадцати четырех-двадцати пяти лет. Они носили символ Гальбаторикса, но говорили, как будто они от Нарды. Они не были кадровыми военными. Они были, вероятно, только мужчинами, которые решились помочь защитить свои дома от ургалов, пиратов, бандитов... Мы не собирались убивать их. Я клянусь тебе, Эрагон, это никогда не было частью нашего плана. Но у меня не было никакого выбора. Они узнали меня. Я нанес удар человеку с белыми волосами под подбородком... Это походило на то, как отец резал горло свинье. И затем я разбил череп другого охранника. Я до сих пор чувтвую, как его кости усыпают дорогу... Я помню каждый удар, который я нанес, от солдат в Карвахолле до тех, на Пылающих Равнинах... Ты знаешь, когда я закрываю глаза, то иногда не могу спать, потому что свет от огня, который мы разожгли в доках Тирма, настолько ярок в моих воспоминаниях. Тогда я думаю, что схожу с ума.

Эрагон взял его руку и сжал с такой силой, что его суставы побелели, а сухожилия хрустнули внутри его запястья.

- Да, - сказал он. - Сначала это были только ургалы, потом это были мужчины и ургалы, а теперь… это последнее сражение... Я знаю - то, что мы делаем, правильно, но это не делает меня невиновным. Из-за того, кто мы, вардены ожидают, что Сапфира и я будем стоять впереди их армии, и будем убивать батальоны солдат. Мы убивали. Мы делали это... - Его голос сорвался, и он затих.

"Суматоху сопровождают большие изменения, - сказала Сапфира им обоим. - И мы испытали больше чем кто-либо, поскольку мы несем те самые изменения в себе. Я - дракон, и я не сожалею о смертях тех, кто подвергает нас опасности. Убийство охранников в Нарде, возможно, не дело достойное празднования, но, и ни стоит того, чтобы плакаться из-за этого. Вы должны были сделать это. Необходимость бороться разве не окрыляет тебя, Роран? Разве ты не чувствуешь удовольствие когда побеждаешь над стоящим противником и удовлетворения, когда смотришь на тела твоих врагов, сложенных перед тобой? Эрагон, ты испытал это. Помоги мне объяснить твоему кузену."

Эрагон уставился на угли. Она говорила правду, которую он отказывался принять, так как, согласившись с тем, что его увлекает насилие, мог бы стать человеком, которого призирал. Таким образом, он и был им. А через него Роран так же оказался затронутым.

Более мягким голосом, Сапфира сказала:

"Не сердись. Я не хотела расстраивать тебя... Я иногда забываю, что ты все еще не привык к таким эмоциям, в то время как я сражалась изо всех сил для выживания со дня вылупления."

Поднявшись на ноги, Эрагон подошел к седельным сумкам и отыскал маленькую глиняную флягу, которую Орик дал ему прежде, чем их пути разошлись, затем сделал два больших глотка малинового мёда. Тепло приятно согрело его живот. Морщась, Эрагон передал флягу Рорану, который также глотнул пару раз этот напиток.

Позже, после нескольких дополнительных глотков, когда мед смягчил его мрачное настроение, Эрагон сказал:

- У нас могут быть проблемы завтра.

- О чем ты?

- Помнишь, я сказал, что мы можем легко справиться с раззаками? - обратился Эрагон к Сапфире.

"Да. И мы можем", - сказала Сапфира.

- Что ж, я думал об этом, в то время как мы шпионили за Хелгриндом, и я больше не уверен. Есть почти бесконечное число способов сотворить волшебство. Например: если у меня возникнет желание зажечь огонь, я могу сделать это с помощью высокой температуры, собранной из воздуха и земли; или создать пламя из чистой энергии; или вызвать вспышку молнии; или сконцентрировать солнечные лучи в каком-то определенном месте, или мог бы использовать трение и т.д.

- И?

- Проблема в том, что даже если я смогу разработать многочисленные заклинания, чтобы выполнить какое-либо действие, для его блокирования достаточно всего лишь одного контр-заклинания. Если предотвращаешь действие непосредственно в самом начале, то нет необходимости создавать свое заклинание, чтобы свести на нет уникальное свойство каждого отдельного заклятия.

- Я все еще не понимаю, какое это имеет отношение к тому, что мы будем делать завтра?- спросил Роран.

"Я понимаю, - сказала Сапфира им обоим. Она немедленно ухватила смысл. - Это означает что, за прошлое столетие, Гальбаторикс…"

- …возможно, окружил защитой раззаков,…

"…которая огородит их от…"

— … целого комплекса заклинаний. Я вероятно не смогу…

"…убить их с помощью…"

- …магических слов смерти, которые мне известны, а так же с помощью других видов…

"…нападений, которые мы могли бы изобрести прежде или сейчас. Мы можем лишь…"

- …положиться…

- Остановитесь!- воскликнул Роран и огорченно улыбнулся. - Остановитесь, пожалуйста. У меня голова болит, когда вы делаете так.

Эрагон замолчал с открытым ртом: до этого момента он и не осознавал, что они с Сапфирой говорили поочередно. Новость обрадовала его: это показывало, что они достигли новых высот сотрудничества и действовали вместе как единственное целое — и сие делало их намного сильнее, чем, если бы они существовали самостоятельно друг от друга. Но, кроме того, его обеспокоило, что такие отношения, по самой их природе, должны уменьшить индивидуальность и Эрагона, и Сапфиры.

Он не стал говорить об этом и хихикнул:

- Извини. Есть одна причина, по которой я волнуюсь: что если Гальбаторикс предвидел нападение и предпринял определенные меры предосторожности, тогда сила оружия может быть единственным, чем мы сможем убить раззаков.

- Я только буду путаться у вас под ногами завтра.

- Ерунда. Ты может быть и медленнее раззаков, но я не сомневаюсь, что ты заставишь их бояться своего оружия, Роран Сильный Молот, - комплимент, казалось, понравился Рорану.

- Самая большая опасность для тебя состоит в том, что раззакам или Летхрблакам удастся отвести тебя от Сапфиры или меня. Чем ближе мы остаемся друг к другу, тем в большей безопасности мы все будем находиться. Сапфира и я попытаемся взять раззаков и Летхрблаков на себя, но кто-то из них может ускользнуть от нас. Четыре против двоих всего лишь хорошая потеха, если ты среди четырех.

"Если бы у меня был меч, я уверен, что смог бы убить раззака один, - сказал Эрагон Сапфире. - Но я не знаю, могу ли победить двух существ, которые быстры как эльфы, используя только этот посох."

"Ты настаивал на том, чтобы нести этот сухой прут вместо нормального оружия,- сказала она. – Помнишь? Я говорила тебе, что он не может быть достаточно эффективным против таких опасных врагов, как раззаки."

Эрагон неохотно согласился:

- Если мои заклинания подведут нас, то мы будем намного уязвимее, чем я ожидал... Завтрашний день может действительно закончиться очень плачевно.

Пытаясь продолжить беседу, Роран сказал:

- Волшебство - хитрое дело, - бревно, на котором он сидел, издало затяжной скрип, поскольку он оперся на него локтями.

- Да, это так, - согласился Эрагон. - Самое сложное состоит в том, чтобы блокировать каждое возможное заклинание; я провожу большую часть своего времени, размышляя, как могу я защищать себя, если подвергаюсь такому нападению и знает ли другой маг, что я предприму в следующий момент.

- Ты мог бы сделать меня столь же сильным и быстрым?

Эрагон обдумывал вопрос в течение нескольких минут, прежде чем ответить:

- Я не знаю как. Энергия для волшебства, должна прибывать откуда-то. Сапфира и я могли бы дать тебе ее, но тогда мы потеряем скорость и очень много силы, и ты не извлечешь из этого пользы. - Он не стал упоминать, что можно черпать энергию из растений и животных, хотя за это они платят ужасную цену: те существа, чью жизненную силу забирали, могли умереть. Эта техника была большой тайной, и Эрагон чувствовал, что не должен раскрывать ее даже частично. Кроме того, это было бы бесполезно для Рорана, так как в Хелгринде слишком мало растений и животных, чтобы питать тело человека.

- Тогда ты можешь научить меня использовать волшебство? - Эрагон колебался, Роран добавил. - Не сейчас, конечно. У нас нет времени, и я не жду, что стану волшебником сразу. Но вообще, почему бы и нет? Ты и я - кузены. У нас почти одна кровь. И это было бы ценным навыком.

- Я не знаю, как кто-то, не являющийся Всадником, учится использовать волшебство,- признался Эрагон. - Это не так, как я учился.

Оглядевшись вокруг, он шепнул слово на древнем языке, призвав круглый камень из земли, бросил его Рорану, который поймал его сзади рукой.

- Вот, попробуй это: сконцентрируйся, представь, что камень приподнимается над твоей ладонью примерно на фут или выше и скажи: "Stenr risa."

- Stenr risa?

- Точно.

Роран, нахмурившись, глядел на камешек на его ладони в позе, столь напоминающей Эрагону о собственном обучении, что он не мог сдержать вспышку ностальгии о тех днях, когда он был учеником Брома.

Брови Рорана встретились, его губы сжались, и он достаточно интенсивно проворчал «Stenr risa!» Эрагон почти ожидал, что камень полетит с глаз долой.

Ничего не произошло.

Сильно хмурясь, Роран повторил заклинание: “Stenr risa!”

Камень даже и не думал двигаться.

-Хорошо, - сказал Эрагон. - продолжай пробовать. Это - единственный совет, который я могу тебе дать. Но, - здесь он поучительно поднял палец, — если ты достигнешь успеха, пообещай, что ты немедленно подойдешь ко мне или, если меня не будет рядом, к другому магу. Ты можешь убить себя и других, если начнешь экспериментировать с волшебством, не понимая правил. Если никого рядом нет, запомни: если ты воспроизведешь заклинание, которое требует слишком большого количества энергии, то ты умрешь. Не берись за дело, которое тебе не по силам, не пытайся оживить мертвого, и не пытайся отменить какое-либо заклинание.

Роран кивнул, все еще смотря на камень.

- Давай отложим волшебство на потом, я только что понял, есть кое-что более важное, что ты должен изучить.

- Да?

- Да, ты должен быть в состоянии скрыть свои мысли от Черной руки, Дю Врангр Гата и других подобным им. Ты знаешь много информации, которая может навредить Варденам. Крайне важно, чтобы ты приобрел этот навык, как только мы вернемся назад. Пока ты не можешь защититься от шпионов, ни Насуада, ни я, ни кто-либо еще не можем доверять тебе информацию, которая могла бы помочь нашим врагам.

- Я понимаю. Но почему ты включил Дю Врангр Гата в этот список? Они служат вам с Насуадой.

- Да, они служат, но даже среди наших союзников есть несколько человек, которые отдали бы правую руку, – произнеся эти слова он сморщился. — чтобы выведать наши планы и тайны. И твои тоже, кстати. Ты стал значимой фигурой, Роран. Частично из-за своих заслуг, и частично, потому что мы связаны.

- Я знаю. Странно быть признанным теми, кого ты даже не встречал.

- Да, это так. - Несколько похожих наблюдений рвались сорваться с языка Эрагона, но он обуздал их и продолжил разговор. Эту тему можно было обсудить в другое время. - Теперь ты знаешь, каково это, когда один ум касается другого, и ты мог бы, в свою очередь, научиться проникать и исследовать мысли других.

- Я не уверен, что это та способность, которую я хотел бы иметь.

- Это не имеет значения. Возможно, у тебя нет возможности делать это. В любом случае, прежде всего, ты должен сначала научиться искусству защиты своего разума.

Его кузен удивленно поднял бровь:

- Как?

- Выбери какой-нибудь звук, изображение, эмоцию, что-нибудь — и позволь ему заполнить все у себя в голове, пока оно не сотрет все другие твои мысли.

- И это все?

- Это не так легко, как ты думаешь. Давай, попробуй. Когда будешь готов, сообщи мне, и я проверю, насколько хорошо ты это сделал.

Некоторое время спустя, когда Роран щелкнул пальцами, Эрагон начал проникать в сознание своего кузена, в нетерпении увидеть, чего он достиг.

Вся сила умственной энергии Эрагона врезалась в стену, составленную из воспоминаний Рорана о Катрине, и была остановлена. Он не мог проникнуть внутрь, не находил даже щелки, не мог пробить непроницаемый барьер, который стоял перед ним. В этот момент вся личность Рорана базировалась на его чувствах к Катрине; его обороноспособность превысила любую другую, с которой Эрагон ранее сталкивался, поскольку мысли Рорана были лишены чего либо еще, за что Эрагон мог бы ухватиться, чтобы использовать для получения контроля над кузеном.

Роран пошевелил своей левой ногой, и трава под ногами издала резкий скрип.

Вместе с этим стена перед Эрагоном разлетелась на множество осколков, поскольку посторонние мысли отвлекли Рорана: Это был... Взрыв! «Не обращай внимания на это, не то он прорвется. Катрина, помни о Катрине. Проигнорируй Эрагона. В ту ночь, когда она согласилась выйти замуж за меня, запах травы и ее волос... Это он? Нет! Сосредоточься! Не…»

Используя в своих интересах шоковое состояние Рорана, Эрагон помчался вперед и силой своей воли остановил Рорана прежде, чем он мог бы оградить себя снова.

«Ты понял основы» - сообщил Эрагон, затем вышел из мыслей Рорана и сказал вслух:

- Но ты должен учиться поддерживать концентрацию, даже когда находишься в гуще сражения. Ты должен научиться думать без размышления... Чтобы освободить себя от всех надежд и забот, найди ту одну идею, которая будет твоей броней. Эльфы кое-чему научили меня, и я посчитал это полезным. Рассказывай про себя загадку или часть стихотворения, или песню. Нужно действие, которое ты сможешь повторить много раз, это поможет легче концентрировать твои мысли.

- Я поработаю над этим, - пообещал Роран.

Эрагон тихо сказал:

- Ты действительно любишь ее? - это было больше утверждение и удивление, нежели вопрос, — ответ был очевиден, — и он почувствовал неуверенность. Романтические отношения не были той темой, которую Эрагон обсуждал со своим кузеном прежде, несмотря на те многие часы, которые они провели в минувшие годы в дебатах относительно достоинств молодых женщин Карвахолла и его окрестностей. - Как это произошло?

- Мне понравилась она. Ей понравился я. Разве детали важны?

- Расскажи мне, - попросил Эрагон. - Я был слишком сердит, чтобы спросить прежде, чем ты уехал в Теринсфорд, мы снова увиделись друг с другом только четыре дня назад. Мне любопытно.

Кожа вокруг глаз Рорана, натянулась и сморщилась, поскольку он протер свои шрамы.

- Не так уж и много есть того, что можно рассказать. Я всегда был неравнодушен к ней. Это было намного раньше, чем я стал мужчиной, но после обряда моего посвящения я начал задаваться вопросом, на ком я женюсь, и кого я хотел бы видеть в качестве матери моих детей. Во время одного из наших визитов в Карвахолл я увидел Катрину, которая остановилась около дома Лорингов, чтобы выбрать мох из роз, которые росли в тени карниза. Она улыбалась, когда смотрела на цветы... Это была такая нежная улыбка, и настолько счастливая, что я решил прямо тогда, что хочу дарить ей улыбку снова и снова, я хотел любоваться этой улыбкой до последней секунды моей жизни. - Слезы мерцали в глазах Рорана, но они не падали, секунду спустя, он моргнул, и они исчезли. - Я боюсь, что потерпел неудачу в этом отношении.

После очередной паузы Эрагон сказал:

- Ты ухаживал за нею тогда? Кроме использования меня, чтобы переправлять записки Катрине, как еще вы общались?

- Ты спрашиваешь так, как будто просишь меня дать тебе инструкции.

- Я… нет. Ты выдумываешь.

- Перестань, - сказал Роран. - Я знаю, когда ты лжешь. У тебя глупая усмешка, и уши покраснели. Эльфы, возможно, дали тебе новое лицо, но эта часть тебя не изменилась. Что происходит между тобой и Арьей?

Слова Рорана застали Эрагона врасплох:

- Ничего! Луна подпортила твои мозги.

- Будь честен. Ты любишь до безумия ее слова, как будто каждое из них алмаз, и твой пристальный взгляд задерживается на ней, как будто ты голодал, а она - великое яство, выставленное вне твоей досягаемости.

Облако темно-серого дыма вырвалось из ноздрей Сапфиры, когда она издала приглушенный шум.

Эрагон проигнорировал ее подавленную вспышку смеха и сказал:

- Арья - эльф.

- И очень красивый. Заостренные уши и раскосые глаза - маленькие недостатки по сравнению с ее очарованием. Ты сам теперь похож на кошку.

- Арье более ста лет.

Эта специфическая информация застала Рорана врасплох; его брови поползли вверх, и он сказал:

- В это трудно поверить! Она еще так юна.

- Это правда.

- Что ж, пусть будет так, как ты говоришь. Однако, все те доводы, которые ты привел мне, Эрагон… сердце редко слушает причины. Тебе нравится она или нет?

«Если бы она нравилась ему еще больше, - сказала Сапфира Эрагону и Рорану, - я попыталась бы поцеловать Арью сама.»

- Сапфира! – уязвленный, Эрагон ударил ее по ноге.

Роран был достаточно благоразумен, чтобы не допытываться у Эрагона об этом дальше.

- Тогда ответь на другой мой вопрос. Что стоит между тобой и Арьей? Ты говорил с ней или с ее семьей об этом? Я понял, что это не благоразумно, если ты не хочешь чтобы ситуация вскоре испортилась.

- Да, - сказал Эрагон и уставился на длинный посох из полированного боярышника. - Я говорил с ней.

- И чем это закончилось? - Когда Эрагон помедлил с ответом, Роран воскликнул. - Вытаскивать ответы из тебя еще труднее, чем вытаскивать из грязи Бирка.

Эрагон усмехнулся при упоминании о Бирке, одной из их лошадей на ферме.

- Сапфира, ты раскроешь мне этот секрет? Иначе, я боюсь, что никогда не получу объяснений.

- Ни к чему это не привело. Ни к чему вообще. Она не будет со мной. - Эрагон говорил беспристрастно, как будто комментируя неудачу незнакомца, но в его душе бушевал поток боли, столь глубокой и дикой, он почувствовал, что Сапфира расторгла с ним связь.

Мне жаль, - сказал Роран.

Эрагон проглотил комок в горле, который прошел мимо раны, которая была его сердцем, и вниз к мотку внизу его живота.

- Такое случается.

- Я знаю, что это может казаться маловероятным в настоящее время, - сказал Роран. - Но я уверен, что ты встретишь другую женщину, которая заставит тебя забыть эту Арью. Есть бесчисленное количество девиц — и несколько замужних женщин, я держу пари, — они будут рады попасться на глаза Всаднику. У тебя не будет никаких проблем, в поисках жены в Алагейзии.

- А что бы сделал ты, если бы Катрина отказала тебе?

Вопрос лишил Рорана дара речи; было очевидно, что он не мог вообразить, как реагировать на это.

Эрагон продолжил:

- Вопреки всему, ты, Арья и все остальные, кажется, думают, что я должен знать о существовании других достойных женщин в Алагейзии, и что люди, как известно, влюбляются не раз. Без сомнения, если бы я провел свои дни в компании леди из окружения Короля Оррина, то я мог бы действительно решить, что я выбрал себе ту. Однако, мой путь не столь легок. Независимо от того, смогу ли я влюбиться в другую, поскольку ты понимаешь, общеизвестно человек непостоянное животное — вопрос остается: должен ли я?

- Твой язык стал столь же искривленным как корни ели, - сказал Роран. - Не говори загадками.

- Хорошо: какая человеческая женщина может понять, кто и что я, или откуда берется моя власть? Кто мог бы разделить жизнь со мной? Немногие могут, и все они маги. И из этой избранной группы, или даже женщин вообще, сколько бессмертных?

Роран засмеялся; грубый, сердечный рев звоном разнесся по ущелью.

- Ты мог бы также попросить солнце в своем кармане или… - он замолчал и напрягся, как будто громом пораженный и затем встал противоестественно смирно. – Ты… не может быть...

- Это так.

Роран изо всех сил пытался подобрать слова.

- Если это так - это результат твоих изменений в Эллесмере, или часть бытия всадника?

- Часть бытия Всадника.

- Это объясняет, почему Гальбаторикс не умер.

- Да.

Ветка, которую Роран бросил в огонь, горела на углях, согревая землю, где маленький сокрытый источник воды, который так или иначе был недосягаем лучам солнца в течение невыразимых десятилетий, постепенно испарялся и преобразовывался в пар.

- Идея безумна, это почти невообразимо! - сказал Роран. - Смерть - часть того, кто мы. Она ведет нас. Она формирует нас. Она приводит нас к безумию. Ты не можешь быть человеком, если у тебя нет никакого смертного конца!

- Я не неукротим, - уточнил Эрагон. - Я могу быть убитым с помощью меча или стрелой. И я могу заразиться неизлечимыми болезнями.

- Но если ты избежишь всех этих опасностей, то ты будешь жить вечно?

- Если избегу, то да. Сапфира и я будем жить вечно.

- Это кажется и благословением, и проклятием.

- Да. Я не могу со спокойной совестью жениться на женщине, которая будет стареть и умирать, в то время как я остаюсь нетронутым временем; такой опыт был бы одинаково жесток для нас обоих. Вдобавок ко всему, я нахожу мысль о смене одной жены на другую в течение долгих столетий угнетающей.

- Ты можешь сделать кого-нибудь бессмертным с помощью волшебства? - спросил Роран.

- Возможно затемнить белые волосы, пригладить морщины и удалить растяжки, и если ты желаешь, чтобы жизнь стала длиннее, возможно дать шестидесятилетнему человеку тело, которое было у него в девятнадцать. Однако, эльфы не нашли способ восстановить ум человека, не разрушая его воспоминания. И кто захочет стереть собственную личность, которая формировалась в течение десятилетий в обмен на бессмертие? Это был бы незнакомец. Старый мозг в молодом теле - не выход, даже с лучшим здоровьем, мы сможем продлить жизнь человека на столетие, возможно немного больше. И при этом ты не можешь помешать кому-то стареть. Это вызывает целый ряд других проблем... О, эльфы и люди испробовали тысячи различных способов помешать смерти, но ни один не оказался успешным.

- Другими словами, - сказал Роран, - для тебя безопаснее любить Арью, нежели отдать свое сердце обычному человеку.

- На ком еще я могу жениться кроме как на эльфе? Особенно учитывая то, как я теперь выгляжу? - Эрагон подавил желание дотронуться до кончиков своих ушей - новая привычка, которую он обрел. - Когда я жил в Эллесмере, мне было легко принять то, как драконы изменили мою внешность. В конце концов, они дали мне много подарков кроме этого. К тому же, эльфы были намного дружелюбнее ко мне после Агети Блёдрен. Только, когда я воссоединился с варденами, я понял, насколько сильно изменился... Это тоже беспокоит меня. Я больше не человек, но я и не совсем эльф. Я - что-то промежуточное – симбиоз двух пород.

- Не унывай! - сказал Роран. – Тебе не стоит волноваться об этом. Гальбаторикс, Муртаг, раззаки, или даже один из солдат Империи могут убить нас в любой момент. Мудрый человек проигнорировал бы будущее, и напитки, и пьянки, в то время как у него все еще есть возможность насладиться этим миром.

- Я знаю, что отец сказал бы нам на это.

- И он дал бы нам хорошего пинка своим ботинком.

Они оба засмеялись, а потом тишина, которая так часто заполняла паузы в их разговоре, возникла снова. Молчание, рожденное усталостью обоих и дружественными отношениями, или возможно наоборот – множеством различий, которые судьба создала между теми, чьи жизни прежде различались лишь единственной мелодией.

«Вы должны лечь спать, - сказал Сапфира Эрагону и Рорану. - Уже поздно, мы должны завтра рано встать».

Эрагон всматривался в черный свод неба, рассчитывая время по далеким вращающимся звездам. Ночь оказалась темнее, чем он ожидал.

- Мне нужен совет, - сказал он. - Мне жаль, что у нас нет нескольких дней, чтобы отдохнуть прежде, чем мы штурмуем Хелгринд. Сражение на Пылающих Равнинах истощило силу Сапфиры и мою собственную, и мы полностью не выздоровели. Энергии, которую я передал в пояс Белотха Мудрого за прошлые два вечера, слишком мало. Моё тело все еще болит, и у меня больше ран, чем я могу пересчитать. Смотри...

Ослабляя петли на застежке манжета левого рукава рубашки, он подвернул мягкую лэмарае — ткань сделанную эльфами, сотворенную при поперечном переплетении шерсти и нитей крапивы – и показал прогорклую желтую полосу на предплечье, где его щит был расплющен в пюре.

- Ха! - сказал Роран. - Ты называешь этот крошечный синяк Раной? Я повредился хуже, когда ударил палец ноги этим утром. Сейчас я покажу тебе ушиб, которым человек может гордиться! - Он расшнуровал свой левый ботинок, снял его и закатал брючину на ноге, чтобы показать черную полосу, столь же широкую как большой палец Эрагона, что проходила вдоль мышц его бедра. - Я поймал рукоятку копья, когда солдат обернулся.

- Внушительно, но у меня есть лучше, – снимая свои туники, Эрагон дернул рубашку, высвободив ее из брюк, и повернулся, чтобы Роран мог увидеть большое пятно на ребрах и такое же бесцветное пятно на животе.

- Стрелы, - объяснил Эрагон. Тогда он развернул свое правое предплечье и показал рану, которая была такой же, как на его другой руке, след, оставшийся после меча.

Теперь Роран обнажил коллекцию беспорядочных сине-зеленых пятен, каждое размером с золотую монету, они шли от его подмышки до позвоночника, – результат падения на скалы в рельефной броне.

Эрагон осмотрел повреждения, затем, посмеиваясь, сказал:

- Да это просто булавочные уколы! Ты потерялся и столкнулся с кустом роз? У меня есть такой шрам, который заставит тебя почувствовать позор.

Он снял оба ботинка, затем встал и спустил брюки так, чтобы его единственной одеждой были рубашка и шерстяные трусы.

- Вершина того, на что ты способен, - сказал он и указал на внутреннюю часть своих бедер. Буйная комбинация цветов пятнала его кожу, как будто Эрагон был экзотическими фруктами, которые созревали на неравных участках, от яблочно-зеленого цвета до разлагающегося фиолетового.

- Ох! - сказал Роран. - Что случилось?

- Я спрыгнул с Сапфиры, когда мы боролись с Муртагом и Торном в воздухе. Я ранил Торна. Сапфире удалось нырнуть подо мной и поймать прежде, чем я разбился, но я приземлился на ее спину не так удачно, как хотелось бы.

Роран вздрогнул.

- Значит это полностью... - он умолк и сделал неопределенный жест вверх.

- К сожалению.

- Должен заметить, это - замечательный ушиб. Ты должен гордиться им; это - настоящий подвиг, быть раненным таким образом, и ты сделал это таким... необычным... местом.

- Я рад, что ты оценил.

- Хорошо, - сказал Роран, - у тебя может быть самый большой ушиб, но раззак наградил меня такой раной, которую с твоей нельзя и сравнивать, разумеется, после подарка драконов, поскольку они удалили шрам с твоей спины.

Говоря это, Роран снял с себя рубашку и подошел к пульсирующему свету углей.

Глаза Эрагон расширились прежде, чем он овладел собой и скрыл шок нейтральным выражением лица. Он ругал себя за то, что слишком остро среагировал, думая, не может быть все так плохо, но чем дольше он изучал Рорана тем более встревоженным становился.

Длинный, сморщившийся шрам, красный и глянцевый, тянулся вокруг правого плеча Рорана, начинаясь от ключицы и заканчиваясь только на середине руки. Было очевидно, что раззак разорвал часть мышц таким образом, что два конца были не в состоянии срастись вместе, – неприглядная выпуклость искажала кожу ниже шрама, где бугрились поврежденные мышечные волокна. Дальше кожа прогибалась внутрь, формируя разрез в полдюйма глубиной.

- Роран! Ты должен был показать это мне несколько дней назад. Я понятия не имел, что раззак причинил тебе такую боль, это так ужасно... Движение рукой вызывает какие-нибудь трудности?

- Я могу двигать ей в сторону или назад, - сказал Роран и продемонстрировал. - Но во время боя я могу поднять руку только до середины груди... - Гримасничая, он опустил руку. - Даже во время борьбы я должен держать свой большой палец горизонтально, иначе рука не двигается, как будто мертвая. Лучше всего она работает сзади, я использую её, когда нужно что-то поднять с земли или поймать. Я несколько раз вывихнул суставы, прежде чем научился этой уловке.

Эрагон крутил посох в руках. «Должен ли я?» он спросил Сапфиру.

«Я думаю, что ты должен».

«Завтра мы можем пожалеть об этом».

«У тебя будет больше причин для сожаления, если Роран умрет, потому что он не мог владеть своим молотом, когда это потребовалось. Если ты используешь ресурсы вокруг нас, то сможешь избежать утомления».

«Ты же знаешь, что я очень не хочу делать этого. Даже разговор об этом вызывает у меня отвращение».

«Наши жизни важнее жизни муравья» настояла Сапфира.

«Не только муравья».

«А ты что - муравей? Не будь упрямым, Эрагон; это плохо закончится для тебя.»

С вздохом Эрагон положил посох и обратился к Рорану:

- Сейчас я вылечу твои раны.

- Ты можешь это сделать?

- Вероятно, да.

На мгновение лицо Рорана озарило волнение, он колебался и выглядел обеспокоенным.

- Сейчас? Ты думаешь это правильно?

- Как заметила Сапфира, лучше я потрачу магию на тебя, если есть шанс, что раны не будут стоить тебе жизни и это не подвергнет нас опасности. - Роран приблизился, и Эрагон положил руку на красный шрам, открыл свое сознание, расширяя его, чтобы охватить деревья и животных, которые населяли ущелье, он боялся, что те были слишком слабы, чтобы пережить его магию.

Эрагон начал петь на древнем языке. Колдовство, которое он рассказывал, было длинным и сложным. Восстановление такой раны выходило далеко за пределы выращивания новой кожи, и было очень трудным. Эрагон полагался на лечебные формулы, которые он изучил в Эллесмере и запоминанию которых посвятил многие недели.

Серебристая метка на ладони Эрагона, гедвей игнасиа, пылала, раскаленная добела, поскольку он выпускал волшебство. Секунду спустя, он произнес непроизвольный стон, поскольку умер три раза - с двумя маленькими птицами, усаживающимися на насест в соседнем можжевельнике и со змеей, скрытой среди скал. Рядом с ним Роран закинул назад голову и оскалил зубы в беззвучном завывании, поскольку мышца его плеча вздрагивала и сокращалась под поверхностью изменяющейся кожи.

Затем все закончилось.

Эрагон вздохнул и уронил голову в ладони, используя то укрытие, которое они давали ему, чтобы вытереть слезы прежде, чем исследовать результат своей работы. Он видел, как Роран пожал несколько раз плечами, а затем покрутил руками, как ветреная мельница. Плечо Рорана было большим и круглым, результат многих лет, проведенных, роя ямы под столбы для забора, выкорчевывая камни и укладывая сено. Эрагон взглянул на себя, и его уколола зависть. Он, возможно, стал более сильным, но никогда не был столь мускулистым как кузен.

Роран усмехался:

– Она так же хороша, как раньше. А может даже лучше. Спасибо.

- Пожалуйста.

- Это было самым странным, что я когда-либо ощущал. Я фактически чувствовал, как будто меня выдирают из тела. И испытывал такой ужасный зуд; что еле удержался от крика.

- Дай мне немного хлеба из своей седельной сумки. Я хочу есть.

- Но мы только обедали.

- Мне нужно восстановить силы после использования волшебства. - Эрагон вздохнул, затем вытащил платок и вытер им нос. Он вздохнул снова. То, что он сказал, было не совсем правдой. Его ранило воспоминание о животных, жизни которых забрало заклинание, а не волшебство непосредственно. Он боялся, что его стошнит, если он не утихомирит свой желудок какой-нибудь едо.

- Ты не болен? - спросил Роран.

- Нет, - вспоминать о смертях все еще было тяжело, Эрагон достал флягу меда, надеясь перебороть поток болезненных мыслей.

Что-то очень большое, тяжелое и острое ударило его руку и пригвоздило ее к земле. Он вздрогнул и увидел один из когтей Сапфиры цвета слоновой кости, упирающийся в его тело. Сверкающая оболочка большого глаза уставилась на него. Спустя некоторое время она убрала коготь, и Эрагон забрал свою руку. Он сглотнул и снова взял посох из боярышника, пытаясь проигнорировать мёд и сконцентрировать свое внимание на чем-то материальном, вместо того, чтобы заниматься самоанализом.

Роран убрал начатую половину хлеба в свою сумку, затем сделал паузу и с намеком на улыбку сказал:

- У нас скоро не будет оленины. Я доем её в ближайшее время.

Он сглотнул слюну, вызванную кустом можжевельника, на котором были наколоты три куска золотисто-коричневого мяса. До чувствительного носа Эрагона доносился приятный острый аромат, который напомнил о ночах, которые он провел в лесах Спайна и о длинных зимних обедах, когда он, Роран и Гэрроу собирались вокруг печи и наслаждались компанией друг друга, в то время как снежная буря выла снаружи. Его рот увлажнился.

- Она все еще теплая, - сказал Роран, и потряс куском оленины перед Эрагоном.

Перебарывая желание, Эрагон покачал головой.

- Дай мне только хлеба.

- Ты уверен? Оно прекрасно: не слишком жесткое, не слишком нежное, и приготовленное с оптимальным количеством приправ. Оно настолько сочное, как будто кусаешь и прогладываешь полный рот лучшего тушеного мяса Илаины

- Нет, я не могу.

- Ты знаешь, что тебе понравится.

- Роран, прекрати дразнить меня и передай хлеб!

- Ах, смотри-ка, ты уже выглядишь лучше. Возможно то, в чем ты нуждаешься, не хлеб, а что-то более существенное, а?

Эрагон посмотрел на него с негодованием и быстрее, чем глаз мог бы увидеть, унес хлеб от Рорана.

Это, казалось, развлекло Рорана еще больше. Когда Эрагон дорвался до хлеба, он сказал:

- Я не знаю, как ты можешь жить на одних фруктах, хлебе и овощах. Человек должен есть мясо, если он хочет набраться сил. Ты не забыл об этом?

- Помню.

- Тогда, почему ты настаиваешь на этом, чтобы мучить себя? Каждое существо в этом мире, чтобы выжить, должно съедать других живых существ — даже если они только появились на свет. Именно так мы созданы. Зачем ты пытаешься бросить вызов естественному закону вещей?

«Я говорила ему об этом, когда мы были в Эллесмере, - заметила Сапфира, - но он не послушал меня.»

Эрагон пожал плечами:

- Мы уже обсуждали это. Ты делаешь то, что хочешь. Я не буду говорить тебе или кому-либо еще, как жить. Однако, я не могу с честной совестью есть животное, мысли которого и чувства я разделил.

Кончик хвоста Сапфиры дернулся, и ее чешуйки зазвенели, царапаясь о скалу, которая высовывалась из земли.

«О, он безнадежен.»

Поднимаясь и распрямляя свою шею, Сапфира прикончила оленину, облизав руку Рорана. Ветки хрустели между ее зазубренными зубами, поскольку она откусила мясо вместе с землей, и затем мясо исчезло в пламенных глубинах ее живота.

«Mммм. Ты не преувеличивал, - сказала она Рорану. - Какой сладкий и сочный кусочек: столь мягкий, столь соленый, столь чрезвычайно притягательный, это заставляет меня танцевать от восхищения. Ты должны готовить для меня чаще, Роран Сильный молот. Только в следующий раз, я думаю, что ты должен приготовить несколько оленей сразу. Иначе, я не наемся.»

Роран колебался, не зная воспринимать ли ее просьбу всерьез, и если так, то каким образом возможно вежливо освободить себя из такого непредвиденного и довольно тягостного обязательства. Он бросил вопросительный взгляд на Эрагона, который рассмеялся, над выражением лица кузена и над его затруднительным положением.

Звучный смех Сапфиры усилился, а потом снова затих. Присоединившись к смеху Эрагона, он отражался повсюду в пустоте. Ее зубы мерцали безумными красными огнями на свету от тлеющих угольков.

Спустя час после того, как все трое улеглись, Эрагон лежал на спине рядом с Сапфирой, укутанный в слои одеял, спасаясь от вечернего холода. Все еще царила тишина. Казалось, как будто маг наложил чары на землю, и что все в мире было сковано вечным сном и останется замороженным и неизменным навсегда под осторожным, пристальным взглядом мерцающих звезд.

Не шевелясь, Эрагон прошептал мысленно:

«Сапфира?»

«Да, малыш?»

«А если я прав, и он находится в Хелгринде? Я не знаю, что тогда должен сделать... Скажи, что мне делать».

«Я не могу, малыш. Это решение, которое ты должен принять самостоятельно. Пути людей - не пути драконов. Я оторвала бы его голову и устроила бы банкет на его теле, но это не понравиться тебе, я думаю».

«Ты поддержишь меня, независимо от того, что я решу?»

«Всегда, малыш. Теперь отдыхай. Все будут хорошо».

Успокоенный, Эрагон вгляделся в пустоту между звездами и замедлил дыхание, погружаясь в транс, который заменил ему сон. Он продолжал чувствовать окружающую среду, но на фоне мерцающих созвездий его многочисленные сны наяву шагнули дальше, как всегда увлекая в перепутанные и темные игры.

3. Нападение на Хелгринд

Рассвет начался через пятнадцать минут, когда Эрагон скатился вниз. Он дважды щелкнул своими пальцами, чтобы разбудить Рорана, а затем собрал одеяла и связал их в плотный сверток.

Оттолкнувшись от земли, Роран поступил также со своими постельными принадлежностями.

Они посмотрели друг на друга и задрожали от возбуждения.

- Если я умру, - сказал Роран, - ты позаботишься о Катрине?

- Да.

- Тогда скажи, что я умер в битве с радостью в сердце и с ее именем на губах.

- Хорошо.

Эрагон быстро пробормотал стихи на древнем языке. Понижение сил, которое затем последовало, было почти незаметным.

- Ну вот. Это будет фильтровать воздух перед нами, и защищать от парализующего воздействия дыхания раззаков.

Из своих сумок Эрагон достал рубашку-кольчугу и развернул отрез мешковины, в котором хранил ее. Кровь после битвы на Пылающих равнинах все еще покрывала некогда блестящие латы, сочетание высохшей крови, пота и пренебрежение позволили пятнам ржавчины расползтись по кольцам. Кольчуга, тем не менее, не имела дыр, так как Эрагон восстановил ее до того, как они отправились в Империю.

Эрагон надел рубашку с подкладкой из кожи, сморщив нос из-за зловония смерти и отчаяния, которое льнуло к ней, затем прикрепил гравированные наручи на свои предплечья и наколенники на голени. На голову он поместил подбитый гербовый подшлемник, кольчужную шапку и простой стальной шлем. Эрагон потерял свой шлем – тот, который носил в Фартхен Дуре и на котором гномы выгравировали Дургримст Ингеитум – вместе со своим щитом во время воздушного поединка Сапфиры и Торна. На руки он надел кольчужные рукавицы.

Роран экипировался похожим образом, хотя и прибавил к своему вооружению деревянный щит. Обод мягкого железа опоясывал край щита, чтобы лучше зацеплять и удерживать вражеский меч. Щит не мешал руке Эрагона; посохом из боярышника требовалось владеть двумя руками.

Поперек спины Эрагон повесил колчан, подаренный ему королевой Имиладрис. Вдобавок двадцать толстых дубовых стрел были оперены серыми гусиными перьями, колчан вмещал лук с серебряными сборками, которые королева выпела для него из тисового дерева. Лук уже был натянут и готов к использованию.

Сапфира месила почву под своими лапами. Позволить им уйти!

Оставив свои вещи, висящими на ветке дерева можжевельника, Эрагон и Роран вскарабкались на спину Сапфиры. Они не стали тратить время на седлание, и Сапфира полетела через ночь. Покрытая чешуйками кожа под Эрагоном была теплой, почти горячей. Он ухватился за шип на её шее, чтобы не свалиться при внезапных изменениях направления полета, а Роран ухватил Эрагона за пояс одной рукой, а другой размахивал своим молотом.

Камни потрескались под весом Сапфиры, как только она припала к земле и потом в единственном головокружительном прыжке прыгнула на край ущелья, где балансировала, пока не раскрыла свои огромные крылья. Тонкие перепонки крыльев завибрировали, когда Сапфира подняла их к небу. Вертикально они были похожи на два огромных синих паруса.

- Не так крепко, – прокричал Эрагон.

- Извини, – сказал Роран. Он ослабил свою хватку.

Дальше они уже не смогли разговаривать, так как Сапфира снова прыгнула.

Когда она достигла вершины, то расправила свои крылья с оглушительным хлопком, несясь, все выше. С каждым последующим взмахом, они поднимались все ближе к растянувшимся во всю длину, небольшим облакам, простирающимся с востока на запад.

Так как Сапфира взяла курс к Хелгринду, Эрагон взглянул налево и увидел озеро Леона, протянувшееся на несколько миль. Толстый слой тумана, серый и призрачный в предрассветном румянце, сверкал, отражаясь от воды, словно колдовской огонь горел на ее поверхности. Эрагон попытался, но даже с помощью ястребиного взгляда, всё равно не смог различить ни дальний берег, ни южных пределов за Спайном, о которых он тосковал. Прошло много времени с тех пор, как он видел горную цепь своего детства.

На севере стояла Драс-Леона, огромная, неразборчивая масса, выступающая преградой против стены тумана, медленно продвигающегося по западному флангу. Одно строение, которое Эрагон мог распознать, было кафедральным собором, где раззаки атаковали его; его железный шпиль подобно ядовитому острию неясно вырисовывался над городом. И где-то в пейзаже, проплывающем мимо, Эрагон знал, были остатки лагеря, где раззаки смертельно ранили Брома. Он дал волю всему своему гневу и горю, вспоминая о событиях тех дней, таких, как убийство Гэрроу и уничтожение их фермы, чтобы найти в себе мужество, более того, желание встретиться с раззаками в сражении.

"Эрагон, – сказала Сапфира. – Сегодня нам не нужно сдерживать воспоминания и держать барьер между нашими сознаниями, не правда ли?"

"Но только до тех пор, пока не появится маг, способный прочесть наши мысли".

Край солнца достиг горизонта, и лучи золотистого света ослепили блеском все вокруг. За мгновение множество цветов оживило предшествовавшую ему серость мира: туман засверкал белым, вода стала ярко-синей, измазанная грязью стена, окружающая центр Драс-Леона, показала свои выцветшие желтые стороны, деревья укрылись в тени своей зелени, и земля окрасилась в красные и оранжевые цвета. Однако Хелгринд оставался всё таким же чёрным.

Каменная гора быстро росла, пока они приближались. С воздуха это даже пугало.

Спикировав к основанию Хелгринда, Сапфира так быстро повернула налево, что Эрагон и Роран упали бы, если бы они не прикрепили свои ноги к стременам. Затем она пролетела вокруг каменной осыпи и алтаря, где жрецы Хелгринда проводили свои обряды. Край шлема Эрагона поймал ветер от маневра Сапфиры и произвел вой, который почти оглушил его.

- Ну? – прокричал Роран. Он не мог видеть перед собой.

– Рабы уходят!

Огромный вес казалось прижал Эрагона к седлу, когда Сапфира вышла из своего пикирования и стала кружить вокруг Хелгринда, ища вход в укрытие раззаков.

"Здесь нет норы достаточно большой даже для древесной крысы", – произнесла она. Сапфира замедлила полёт и зависла перед горным хребтом, соединяющим третью из четырех вершин с выступом повыше.

Зубчатая опора увеличивала гудение, производимое каждым взмахом её крыльев, поэтому было так же громко, как при ударах грома.

Глаза Эрагона слезились, потому что воздух резал его кожу.

Сеть белых прожилок украшала заднюю сторону утесов и столбов, там иней скопился в трещинах, покрывающих скалу. Ничто больше не нарушало мрака чернильных, незащищенных от ветра твердынь Хелгринда. Никакие деревья не росли среди наклоненных камней, ни кустарники, ни трава, ни лишай, даже орлы не осмеливались вить гнезда на выступах разрушенной башни. Верный своему имени, Хелгринд был местом смерти и стоял острый как бритва, в складках похожих на зубья пилы, с крутыми откосами и расселинами, подобно костистому призраку, восставшему, чтобы обитать на земле.

Открыв свои мысли, Эрагон подтвердил присутствие двух людей, которых они обнаружили заключенными в тюрьму Хелгринда вчера, но он не почувствовал никого из рабов и, к своему беспокойству, не смог определить местоположение раззаков или Летхрблака. "Если они не здесь, то где?" – задался он вопросом. Начиная заново осматриваться, Эрагон обратил внимание на то, что пропустил: единственный цветок, горечавка, растущая в пятидесяти футах перед ними там, где по справедливости следовало быть твердой скале. "Как он получил достаточно света, чтобы выжить?"

Сапфира начала отвечать Эрагону, садясь на разрушающуюся вершину в нескольких футах правее. Сделав это, она потеряла равновесие и расправила крылья, чтобы стабилизировать себя. Вместо того чтобы зацепить большую часть Хелгринда, кончик ее правого крыла погрузился в скалу и затем появился снова.

"Сапфира, ты видела это?"

"Да".

Наклонившись вперед, Сапфира продвинула кончик своей морды в сторону прозрачной стены, остановилась в одном или двух дюймах – словно ждала, что ловушка захлопнется – затем продолжила свое продвижение. Чешуйка за чешуйкой голова Сапфиры проскользнула в Хелгринд. Всё, что мог теперь видеть Эрагон, было ее шеей, торсом и крыльями.

"Это иллюзия!" – воскликнула Сапфира.

Собрав свою энергию, она покинула вершину и бросила оставшуюся часть своего тела вслед за головой. Эрагону потребовалось все самообладание, чтобы не закрыть лицо в отчаянной попытке защитить себя, так как скала неслась на него.

Немного позже, он смог увидеть широкую, сводчатую пещеру, залитую теплым солнечным светом нового дня. Чешуя Сапфиры преломляла свет, бросая тысячи движущихся синих бликов на скалы. Обернувшись, Эрагон увидел не стену за ними, а только вход в пещеру и пейзаж за нею.

Эрагон скривился. Ему никогда не приходило в голову, что Гальбаторикс может спрятать логово раззаков с помощью магии. "Идиот! Я должен думать лучше", – подумал он. Недооценивание короля было верным путем к тому, чтобы они все погибли.

Роран выругался и сказал:

- Предупредите меня перед тем, когда соберетесь сделать что-то подобное снова.

Нагнувшись вперед, Эрагон расстегнул застежки, прикрепляющие его к седлу. Он хотел исследовать окрестности, чтобы быть готовым к любой опасности.

Открытая ими пещера была неправильной овальной формы, где-то 50 футов в высоту и 60 в ширину. Пещера расширялась вдвое, ее размер равнялся длине хорошего полета стрелы, и каменные пластины лежали в неразберихе под разными углами. Дорожка царапин портила пол, показывая, как много раз Летхрблак взлетал, садился и проходил тут. Подобно таинственным замочным скважинам, пять низких туннелей пронизывали стены пещеры, в то же время стрельчатый коридор был достаточно большим, чтобы вместить Сапфиру. Эрагон рассматривал туннели внимательно, но они были черными как смоль и казались пустыми, факт, который он подтвердил, открыв свою душу. Странные, несвязные шепоты вторили из нутра Хелгринда, внушая бежать в темноту, и бесконечно капающая вода. Добавлением к этому хору было ровное дыхание Сапфиры, которое очень громко звучало в пустой комнате.

Главной отличительной особенностью пещеры была смесь запахов, заполняющих ее. Под холодными камнями преобладала сырость и плесень, но под ними, Эрагон различил и кое-что гораздо хуже: болезненно-сладкий запах гниющего мяса.

Расстегнув несколько последних ремней, Эрагон перекинул правую ногу через хребет Сапфиры, как если бы сидел в дамском седле, и приготовился спрыгнуть с ее спины. Роран сделал тоже самое другой стороны.

Прежде чем найти опору, Эрагон услышал среди множества шорохов, дразнивших его слух, и одновременные щелчки, как если бы кто-то ударил скалу собранием молотков. Звук повторился через полсекунды.

Он посмотрел в сторону шума, как это сделала Сапфира.

Огромная искаженная фигура прилетела из стрельчатого коридора. Глаза черные, выпуклые, без ободка. Клюв семи футов в длину. Крылья как у летучей мыши. Туловище голое, безволосое и мускулистое. Когти похожи на железные шипы.

Сапфира отшатнулась, пытаясь уклониться от Летхрблака, но из этого ничего не вышло. Тварь обрушилась на нее с правого бока так, что Эрагону это показалось похожим на силу и ярость лавины.

Что точно случилось дальше, он не знал. Столкновение отбросило его, заставив потерять сознание, поэтому многие мысли, которые не успели ещё оформиться в его голове, смешались. Его слепой полет закончился так же внезапно, как и начался, когда что-то твердое и плоское ударило Эрагона сзади, и он упал на пол, ударившись головой второй раз.

После этого удара оставшийся воздух покинул легкие Эрагона. Оглушенный, он лежал, скорчившись на одном месте, задыхаясь и стараясь изо всех сил вновь обрести хоть какой-то контроль над своим телом.

"Эрагон!" – воскликнула Сапфира.

Беспокойство в ее голосе, как ничто другое, разожгло усилия Эрагона. Когда он почувствовал силы, то протянул руку и нащупал посох, который лежал недалеко. Затем Эрагон воткнул острие нижнего конца посоха в соседнюю трещину и, качаясь, встал на ноги. Множество темно-красных искр плясало в глазах.

Обстановка была такой запутанной, что он с трудом узнал место, которое рассматривал раньше.

Сапфира и Летхрблак катались по пещере, царапались когтями, пинали и кусали друг друга с достаточным силой, чтобы выдавить скалу под собой. Шум их борьбы был, должно быть, невообразимо громким, но для Эрагона они боролись в тишине: его уши ничего не слышали. Тем не менее, он чувствовал колебания под пятками ног, так как громадные животные бились от стены до стены, угрожая раздавить любого, кто подошел бы к ним близко.

Поток синего огня вырвался из пасти Сапфиры и окутал часть головы Летхрблака в пожирающем аду, довольно горячем, чтобы расплавить сталь. Огонь обогнул Летхрблака, не причиняя ему вреда. Не испугавшись, монстр клюнул Сапфиру в шею, вынуждая ее остановиться и защищаться.

Быстрый, как выпущенная из лука стрела, второй Летхрблак устремился из арочного прохода, внезапно атаковал Сапфиру с бока и, открыв свой узкий клюв, издал ужасный, лишающий силы вопль, который создал у Эрагона ощущение покалывания кожи на голове и холодный комок страха в животе. Вой приводил в беспокойстве всех, кто мог его слышать.

Запах от обоих летхрблаков напоминал теперь тот вид непреодолимого зловония, которое можно было получить от полудюжины фунтов протухшего мяса, которое бросили в бочку с нечистотами и оставили на брожение в течение летней недели.

Эрагон закрыл рот, так как его начало поташнивать, и сосредоточил внимание на другом, чтобы удержаться от рвоты.

В нескольких шагах от него скрючился Роран, приземлившись у стены пещеры. Эрагон увидел, как его кузен поднял руку и встал на четвереньки, затем на ноги. Глаза Рорана остекленели, и он шатался как пьяный.

Позади Рорана из соседнего туннеля появились два раззака. Они держали в уродливых руках длинные, тусклые клинки с античным узором. В отличие от своих родителей, раззаки были приблизительно такого же роста и сложения, как люди. Черный как смоль экзоскелет полностью заключал их в латы с ног до головы, было видно, что даже в Хелгринде раззаки носили темные одежды и плащи.

Они двигались с поразительной скоростью, а быстрые и отрывистые жесты походили на движения насекомого.

Однако до сих пор Эрагон все еще не мог почувствовать раззаков или Летхрблака. "Может они тоже иллюзия?" – задался он вопросом. Но нет, это была чушь; тело, которое Сапфира рвала своими когтями, было вполне реально. Другое объяснение пришло ему на ум: может быть, было невозможно обнаружить их присутствие. Возможно, раззаки могли скрывать себя от мыслей людей, их жертв точно так же, как пауки прячут себя от мух. Если так, то Эрагон, наконец, понял, почему раззаки имели такой успех, охотясь на магов и всадников для Гальбаторикса, хотя сами не могли использовать магию.

"Проклятье!"– Эрагон мог бы позволить себе более красочные проклятья, но это было время для действий, а не проклинания неудач. Бром утверждал, что раззаки не были ему достойными противниками днем, и, несмотря на то, что это было правдой, заклинания, которые Бром придумывал десятилетиями, чтобы использовать против раззаков, давали результат, но Эрагон знал, что без преимущества неожиданности он, Сапфира и Роран будут в тяжелом положении, чтобы спасти свои жизни и у них будет намного меньше шансов освободить Катрину.

Подняв свою руку над головой, Эрагон крикнул:

- Брисингр! – и бросил ревущий огненный шар в раззаков. Они уклонились, и огненный шар ударился в каменный пол, оплавил в течение секунды, а потом померк. Заклинание было глупым и детским и не могло нанести существенного повреждения, если Гальбаторикс защитил раззаков так же, как и Летхрблаков. Однако Эрагон остался доволен этой атакой. Это отвлекло раззаков на достаточное для Эрагона время, чтобы броситься к Рорану и прижаться своей спиной к спине кузена.

- Задержи их на минуту, - прокричал он, надеясь, что Роран услышит. Услышал ли он или нет, но смысл понял, поскольку закрыл себя щитом и поднял свой молот с готовностью к битве.

Много сил содержалось в каждом ужасном ударе Летхрблака, вот уже истощилась защита от физических повреждений, которую Эрагон установил вокруг Сапфиры. Без нее Летхрблаки нанесли несколько рядов царапин – длинных, но неглубоких – вдоль бедер и еще сумели ранить ее трижды своими клювами; эти раны были небольшие, но глубокие и причиняли много боли.

В ответ Сапфира обнажила ребра одного Летхрблака и откусила три последних фута хвоста у другого. Кровь Летхрблаков, к удивлению Эрагона, была сине-зеленого металлического цвета и мало чем отличалась от ярь медянки (краска такая), которая образуется на состарившейся меди.

В эту минуту Летхрблаки отошли от Сапфиры, начали кружить, делая время от времени выпады для того, чтобы не подпускать ее, но пока ждали, когда она утомится или пока они не смогут убить ее одним ударом своих клювов.

Сапфире было намного удобнее, чем Летхрблакам, начать бой, благодаря ее чешуе – которая была прочнее и крепче, чем серая шкура Летхрблаков – и зубам – которые были намного более смертельными вблизи, чем клювы Летхрблаков – но, несмотря на все это Сапфире было сложно отгонять обеих тварей сразу, тем более, что потолок мешал ей прыгнуть и взлететь или иным способом перехитрить своих противников. Эрагон боялся, что даже если она одержит победу, Летхрблаки покалечат Сапфиру до того, как она убьет их.

Быстро вдохнув, Эрагон бросил заклинание, содержащее один из двенадцати методов убийства, которому его научил Оромис. Эрагон был осторожен, выражая заклинание последовательно, чтобы, если защита Гальбаторикса помешает, можно было прекратить волшебство. Иначе, заклинание будет поглощать силы до тех пор, пока он не умрет.

Хорошо, что были приняты меры предосторожности. После произнесения заклинания Эрагон быстро осознал, что магия не оказала никакого воздействия на Летхрблаков, и прекратил атаку. Он и не надеялся на успех с традиционными смертельными словами, но должен был попытаться, ведь в незначительном случае Гальбаторикс мог оказаться небрежен или несведущ, когда накладывал защиту на Летхрблаков и их потомство.

Позади него Роран закричал:

- Ай, а!

Через мгновение первый меч с глухим стуком ударился о его щит, сопровождаемый звоном колеблющейся кольчуги, и второй меч, похожий на звон колокола, отскочил от шлема Рорана.

Эрагон понял, что его слух должно быть улучшился.

Раззаки ударяли снова и снова, но каждый раз их оружие отскакивало от доспехов Рорана и самой малости не достигали лица и конечностей, независимо от того, как быстро они размахивали своими клинками. Роран также не спешил отвечать, но ни один из раззаков не мог навредить ему. Они шипели от разочарования и извергали непрерывный поток оскорблений, которые казались тем более грязными от того, как тяжелые, щелкающие челюсти тварей искажали язык.

Эрагон улыбнулся. Кокон из чар, который он соткал вокруг Рорана, делал свою работу. Он надеялся, что невидимая сеть энергии будет держаться, пока он не найдет способ остановить Летхрблаков.

Внезапно все задрожало и стало серым вокруг, так как два Летхрблака завизжали в унисон. На мгновение решимость покинула Эрагона, оставив неспособным двигаться, но затем он оправился и встряхнулся, как собака, сбрасывая их жестокое воздействие. Звук напоминал ему пару кричащих от боли детей.

Тогда Эрагон начал петь так быстро, как только мог, с неправильным произношением на древнем языке. Каждое предложение, которое он произносил, а их было множество, могло принести мгновенную смерть, и каждая смерть была уникальной среди всех. Пока он декламировал свой импровизированный монолог, Сапфира получила другую рану на левом боку. В ответ она сломала крыло своего противника, порезав тонкую перепонку на полосы своими когтями. Много мощных ударов передалось от спины Рорана к спине Эрагона, когда раззаки в бешенстве рубили и наносили молниеносные удары. Больший из двух раззаков начал медленно продвигаться вокруг Рорана, чтобы напасть прямо на Эрагона.

А затем среди грохота стали о сталь, и стали о дерево, и когтей о камень, там послышался скрип меча, скользящего по кольчуге, сопровождаемый влажным хрустом. Роран закричал, и Эрагон почувствовал брызги крови на икре своей правой ноги.

Уголком глаза Эрагон увидел, как горбатая фигура прыгнула к нему, напрягая силы для удара мечом, чтобы пронзить его. Мир, казалось, сжался вокруг тонкого, узкого острия; кончик сверкал, как грань кристалла, а каждая царапина – нитью ртути в ярком свете утренней зари.

У Эрагона было время только для одного заклинания прежде, чем он сможет посвятить себя тому, чтобы помешать раззаку всадить меч ему между печенью и почками. В безрассудстве он отказался от попыток напрямую навредить Летхрблаку и вместо этого крикнул:

- Гаржзла, летта!

Это непродуманное заклинание, построенное в спешке и плохо сформулированное, тем не менее, сработало. Выпуклые глаза Летхрблака со сломанным крылом стали похожи на зеркала, каждый словно идеальное полушарие, когда магия Эрагона отразила свет, который не мог пронзить зрачки Летхрблака. Слепая тварь споткнулась и замолотила по воздуху в тщетной попытке ударить Сапфиру.

Эрагон закрутил посох из боярышника и отбил меч раззака, когда он был меньше чем в дюйме от его ребер, в сторону. Раззак приземлился перед ним и вытянул свою шею. Эрагон отскочил, так как короткий тупой клюв появился из-под капюшона. Клюв щелкнул, закрывшись, и едва не достигнув его правого глаза. Эрагон достаточно невозмутимо отметил, что язык раззака был колючим фиолетовым и корчился, словно обезглавленная змея.

Соединив свои руки вместе в центре посоха, Эрагон нанес им удар вперед, попав раззаку во впалую грудь и отбросив монстра на несколько ярдов назад. Он упал на руки и колени. Эрагон завертелся вокруг Рорана, у которого левый бок блестел от крови, и парировал меч другого раззака. Потом сделал обманный маневр, отбил клинок раззака и, когда раззак направил удар ему в горло, перевернул посох другой стороной через свое тело и отклонил удар. Не останавливаясь, Эрагон сделал выпад вперед и ткнул деревянным концом посоха раззака в живот.

Если бы у Эрагона в руках был Зарок, то он убил бы раззака прямо здесь. Но теперь, когда это случилось, что-то сломалось в раззаке, и тварь откатилась по пещере на расстояние в дюжину или больше шагов. Он немедленно вскочил снова, оставляя пятно синей крови на неровной камне.

"Мне нужен меч", – подумал Эрагон.

Он расширил свою позицию, так как два раззака приближались, и у Эрагона у него не было другого выхода, как удерживать свой участок и выдерживать их объединенное нападение, потому что он стоял между этими хватающими когтями черными воронами и Рораном. Эрагон захотел сказать тоже заклинание, что было испытано на Летхрблаке, но раззаки начали наносить повсюду резкие удары, и он не успел произнести ни звука.

Мечи отскочили от боярышника с глухим звуком. Они не оставили ни следа и даже не повредили зачарованного дерева.

Влево, вправо, вверх, вниз. Эрагон не думал; он реагировал, действовал и обменивался шквалом ударов с раззаками.

Посох был идеальным для борьбы с многочисленными врагами, поскольку с ним можно сражаться и блокировать удары двумя концами часто и одновременно. Эта способность служила ему теперь очень хорошо. Он тяжело дышал, но каждый вздох был коротким и быстрым. Пот капал с его лба, скапливался в уголках глаз, капал на спину и стекал с рук. Красная дымка сражения затуманивала его зрение и пульсировала в ответ на удары сердца.

Он никогда не чувствовал себя настолько живым или испуганным, как сейчас, когда сражался.

Собственная защита Эрагона была ограниченной. Так как он потратил большую часть своего внимания на Сапфиру и Рорана, магическая защита Эрагона скоро перестала действовать, и меньший раззак ранил его в левое колено. Рана была не опасна для жизни, но все же серьезна, поскольку его левая нога не могла больше выдерживать весь вес.

Сжав острие у основания, Эрагон размахнулся посохом, словно дубинкой, и сильно ударил одного раззака по голове. Раззак упал, но Эрагон не мог сказать, был ли он мертв или просто без сознания,. Продвигаясь к другому раззаку, он, колотя тварь по плечам и рукам, с неожиданным поворотом, выбил меч.

Прежде чем Эрагон смог добить раззака, ослепленный, со сломанным крылом Летхрблак пролетел через пещеру и ударился в дальнюю стену, сбив град неплотно прикрепленных каменных слоев с потолка. Вид и звук были такими грандиозными, что они заставили Эрагона, Рорана и раззака вздрогнуть и повернуться просто инстинктивно.

Прыгнув сзади на хромого Летхрблака, которого она только что ударила ногой, Сапфира вонзила свои зубы в жилистую шею монстра. Летхрблак ударил, в единственной последней попытке освободить себя, а затем Сапфира хлестнула своей головой и сломала его спинной хребет. Возвысившись над своей окровавленной добычей, Сапфира наполнила пещеру свирепым ревом победы.

Оставшийся Летхрблак не колебался. Схватив Сапфиру, он вонзил свои когти под края ее чешуи и потянул ее в не контролируемое падение. Вместе они покатились к краю пещеры, а затем за полсекунды, продолжая сражаться, пропали из вида. Это была хорошая тактика, так как она унесла Летхрблака за пределы контроля Эрагона, но, переставая ощущать Сапфиру, он с трудом бросил заклинание снова.

"Сапфира!" – закричал Эрагон.

"Позаботься о себе. Летхрблак не будет избегать меня".

С начала Эрагон обернулся, как раз вовремя, чтобы увидеть, как два раззака исчезают в глубине ближайшего туннеля, меньший поддерживая большего. Закрыв глаза, Эрагон опередил нахождение сознаний узников в Хелгринде, пробормотал слова древнего языка, а потом сказал Рорану:

- Я закрыл доступ камере Катрины так, чтобы раззаки не могли использовать ее как заложницу. Теперь только ты и я можем открыть дверь.

- Хорошо, - пробормотал Роран сквозь стиснутые зубы, - ты можешь что-нибудь сделать с этим? – Он кивнул подбородком на то, что зажимал правой рукой. Кровь просачивалась сквозь его пальцы. Эрагон обследовал рану. Как только он коснулся ее, Роран вздрогнул и отскочил.

- Тебе повезло, - сказал Эрагон. – Меч попал в ребро. – Поместив одну руку на рану, а другую – на двенадцать алмазов, спрятанных в поясе Белотха Мудрого, перетягивавшим его талию, Эрагон черпал силу, которую раньше поместил в камни.

- Вайзе хайль!

Рябь пересекла бок Рорана, когда магия сращивала снова вместе его кожу и мышцы.

Затем Эрагон вылечил свою рану: разрез на левом колене.

Закончив, он выпрямился и глянул в ту сторону, где исчезла Сапфира. Его связь с нею исчезла, когда она погнала Летхрблака к озеру Леона. Он очень хотел ей помочь, но знал, что сейчас она сумеет позаботиться о себе сама.

- Быстрее, - сказал Роран, - они уходят!

- Хорошо.

Подняв свой посох, Эрагон приблизился к темному туннелю и бегло оглядел его от одного каменного выступа до другого, думая, что раззаки могут выпрыгнуть оттуда. Он медленно двигался вперед, чтобы шаги не отражались в извилистой шахте. Когда Эрагон случайно коснулся скалы, чтобы стабилизировать себя, то обнаружил, что она покрыта слизью.

Через два десятка ярдов несколько извилин и поворотов коридора скрыли главную пещеру и погрузились в полный мрак, что даже Эрагон не мог видеть в нем.

- Возможно, мы и отличаемся, но я не могу драться в темноте, - прошептал Роран.

- Если я создам свет, то раззаки не станут подходить к нам близко теперь, когда я знаю заклинание, действующее на них. Они только спрячутся, пока мы не уйдем. Мы должны убить их, пока у нас есть шанс.

- Что я должен делать? Я скорее врежусь в стену и сломаю себе нос, чем смогу найти этих двух жуков…

- Ш-ш-ш.… Держись за мой пояс, иди за мной и будь готов пригнуться.

Эрагон не видел, но он все еще мог слышать, чувствовать запахи, осязать и различать вкус, - эти способности были достаточно чувствительны, чтобы он имел четкое представление о том, что находится вокруг. Самая большая опасность заключалась в том, что раззаки могли напасть издалека, может быть, из самострела. Но Эрагон надеялся, что рефлексы будут достаточно быстрыми, чтобы спасти его и Рорана от приближающейся стрелы.

Поток воздуха вначале щекотал кожу, затем остановился и повернул в другую сторону, когда действие извне прибывало и ослаблялось. Процесс повторялся через меняющийся промежуток времени, создавая невидимые водовороты, которые слегка задевали его, словно источники раздражающей воды.

Дыхание его с Рораном было громким и неровным по сравнению со странными звуками, которые распространялись по туннелю. Кроме этого Эрагон уловил стук и звон камней, падающих где-то в сплетении боковых коридоров и равномерный звук конденсирующих капель, словно удары в барабан, о поверхность подземной заводи. Он также слышал скрип гравия размером с горошину, который раздавливался под подошвой ботинок. Долгий, жуткий стон раздался где-то впереди.

Запахи были все те же: пота, крови, сырости и плесени.

Шаг за шагом Эрагон продвигался вперед, и они углублялись все дальше в недра Хелгринда. Туннель уходил вниз, часто разветвлялся или поворачивал, так что Эрагон заблудился бы, если б не использовал сознание Катрины как путеводную точку. Многие ответвляющиеся коридоры были низкими и узкими. Один раз, когда Эрагон ударился головой о потолок, вспышка клаустрофобии лишила его решимости.

"Я вернулась", - объявила Сапфира как раз в тот момент, когда Эрагон поставил свою ногу на шероховатую ступеньку, высеченную ниже в скале. Он остановился. Сапфира избежала нового ранения, которое освободило бы монстра.

"А Летхрблак?"

"Плавает брюхом кверху в озере Леона. Боюсь, что кое-кто из рыбаков видел наше сражение. Они гребли к Драс-Леоне, когда я в последний раз видела их".

"Хорошо, ничего уже не поделаешь. Посмотри, что можно найти в туннеле, из которого появился Летхрблак. И следи за раззаками. Они могут попытаться проскользнуть мимо нас и убежать из Хелгринда через вход, который мы использовали".

"Они, наверно, имеют свой выход для бегства".

"Возможно. Но я не думаю, что они действительно уже убежали".

Казалось прошел час, как они шли в темноте – хотя Эрагон знал, что прошло не больше десяти-пятнадцати минут – затем спустились более чем на сотню футов в Хелгринд, и Эрагон остановился на ровном каменном участке. Передавая свои мысли Рорану, он сообщил, что Катрина где-то в пятидесяти футах впереди них справа.

"Мы не можем рисковать, освобождая Катрину, пока раззаки не мертвы или не ушли".

"А что, если эти твари не покажутся? По каким-то причинам, я не могу обнаружить их. Здесь можно скрываться от меня до конца света. Так что, мы будем ждать неизвестно сколько или будем освобождать Катрину, пока у нас есть шанс? Я могу поставить вокруг нее защиту, которая защитит от атак".

Роран помолчал секунду.

"Значит, давай освобождать ее".

Они снова начали двигаться вперед, пробираясь на ощупь вдоль низкого коридора по его неровному, необработанному полу. Эрагон должен был уделять большую часть внимания на поиск опоры для своих ног, чтобы сохранить равновесие.

Поэтому он едва не пропустил шуршание ткани, а затем тошнотворный запах, который донесся справа.

Эрагон отскочил от стены, толкая Рорана назад. В то же время что-то просвистело мимо лица, срезая кусок плоти с его правой щеки. Тонкая бороздка горела, словно ее прижгли.

- Квейква! – крикнул Эрагон.

Вспыхнул красный свет, яркий, как полуденное солнце. Он не имел никакого источника и поэтому освещал каждую поверхность равномерно и без теней, придавая вещам странный плоский вид. Внезапный свет ослепил Эрагона, но гораздо сильнее он ослепил раззака перед ним: тварь опустила самострел, закрыла свое скрытое капюшоном лицо и закричала резко и пронзительно. Этот визг сообщил Эрагону, что второй раззак находится позади них.

Роран!

Эрагон обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Роран атакует другого раззака, держа высоко молот. Дезориентированный монстр отступал назад, но слишком медленно. Молот опустился.

- За моего отца! – закричал Роран. И ударил снова:

- За мой дом! – раззак был уже мертв, но Роран опустил молот еще раз:

- За Карвахолл! – его последний удар разбил панцирь раззака, словно корку сухой тыквы. В безжалостном ярко-красном свете растекавшаяся лужа крови казалась фиолетовой.

Описывая посохом круг, чтобы отбить стрелу или меч, которые, скорее всего направлялись к нему, Эрагон повернулся, чтобы противостоять оставшемуся раззаку. Но туннель передним был пуст. Эрагон выругался, затем перешагнул через скрюченную фигуру на полу, занес посох над головой и опустил его вниз, на грудь мертвого раззака, с отдавшимся эхом глухим стуком.

- Я долго ждал, чтобы сделать это, - произнес Эрагон.

- Как и я.

Он и Роран посмотрели друг на друга.

- Ай, - закричал Эрагон и схватился за щеку, когда боль усилилась.

- Она пузырится! – воскликнул Роран. – Сделай что-нибудь!

Раззак должно быть обработал острие стрелы маслом сейтр, подумал Эрагон. Помня свое обучение, он очистил рану и окружающую ткань заклинанием, а затем исправил повреждения своего лица. Он открыл и закрыл свой рот несколько раз, чтобы удостовериться, что мышцы работают правильно. С мрачной улыбкой Эрагонон произнес:

- Представь себе государство без магии.

- Без магии у нас не было бы Гальбаторикса, чтобы волноваться об этом.

"Поговорите позже, - сказала Сапфира. – Как только те рыбаки достигнут Драс-Леоны, король может услышать о наших подвигах от одного из своих ручных магов в городе, и мы же не хотим, чтобы Гальбаторикс посетил Хелгринд, пока все еще здесь".

"Да, да", - ответил Эрагон. Гася вездесущий красный свет, он произнес:

- Брисингр раудхр, - и создал такой же красный светящийся шар, как до этого, а другой оставил висеть в шести дюймах от потолка, вместо того, чтобы сопровождать Эрагона, куда бы он ни пошел.

Теперь, когда у него была возможность подробно рассмотреть туннель, Эрагон увидел, что каменный коридор испещрен где-то двадцатью коваными дверями, иногда с двух сторон. Он указал пальцем и произнес:

- Девятая дальше, справа. Ты пойдешь за Катриной. Я же проверю другие камеры. Раззаки могли оставить в них что-нибудь интересное.

Роран кивнул и присев, обыскал труп у своих ног, но ключей не нашел и пожал плечами.

- Тогда я сделаю это грубо, - и он подбежал к нужной двери, отложил щит и принялся за петли своим молотом. Каждый удар вызывал страшный грохот.

Эрагон не пытался помочь. Кузен не нуждался и не оценил бы помочь сейчас, кроме того, он должен был еще кое-что сделать. Эрагон подошел к первой камере, прошептал три слова, и когда замок со щелчком открылся, толкнул дверь. В маленькой комнате были черная цепь и куча разложившихся тел. Эти ужасные останки он и ожидал увидеть, уже зная, где находится цель его поисков, но решил изобразить незнание, чтобы не возбудить подозрений у Рорана.

Еще две двери открылись и закрылись от прикосновения пальцев Эрагона. Затем дверь в четвертую камеру качнулась назад, чтобы впустить движущееся сияние и показать того самого человека, которого Эрагон надеялся не найти: Слоана.

4. Пути расходятся

Мясник находился возле левой стены, обе его руки были прикованы к железному кольцу над головой. Его оборванная одежда едва прикрывала истощенное тело. Его кости выпирали из-под просвечивающейся кожи. Были видны его голубые вены. Струпья образовались на его запястьях, где их растерли наручники. Язвы сочились смесью прозрачной жидкости и крови. Все, что осталось от его волос, полутемных, местами белых, повисло сальными веревками над его рябым лицом. Проснувшись от лязга молота Рорана, Слоан поднял подбородок в направлении света и дрожащим голосом спросил:

– Кто это? Кто там? – Его волосы упали назад, показывая его глазницы, глубоко запавшие в черепе. Там, где были его веки, находилось только несколько лоскутков изодранной кожи, нависшей над сырыми впадинами внизу. Область вокруг них была разодрана и покрыта струпьями.

С внезапным потрясением Эрагон осознал, что раззаки выклевали Слоану глаза. Эрагон не мог решить, что он должен сделать. Мясник сказал раззакам, что Эрагон нашел яйцо Сапфиры. В дальнейшем Слоан убил караульного, Берда, и предал Карвахолл Империи. Если бы он предстал перед односельчанами, то они, несомненно, решили бы, что Слоан виновен и присудили бы его к виселице.

Эрагону казалось правильным, что мясник должен умереть за преступления, которые он совершил. Не это было источником его неуверенности. Скорее, это было результатом того, что Роран любил Катрину, и Катрина, что бы Слоан ни делал, должна была все еще испытывать определенную степень привязанности к своему отцу. Публичный приговор Слоана, вынесенный за его преступления, и последующая казнь будет очень тяжелой вещью для Катрины и, соответственно, для Рорана. Такое затруднение могло даже плохо повлиять на их отношения. В любом случае, Эрагон был убежден, что если Слоан будет с ними, то он будет сеять разногласие между ним, Рораном, Катриной и другими односельчанами. Это, возможно, породило бы достаточно гнева, чтобы отвлечь их от борьбы с Империей.

"Самое легкое решение, – подумал Эрагон, – что я должен убить его и сказать, что нашел его мертвым в камере..." Его губы дрогнули, одно из смертельных слов готово было сорваться с языка.

– Что вы хотите? – спросил Слоан. Он вертел головой из стороны в сторону, пытаясь лучше услышать. – Я уже сказал вам все, что знаю! – Эрагон колебался. Вина Слоана была, бесспорно – он был убийцей и изменником. Любой приговорил бы его к смерти.

Несмотря на то, что Слоан сидел связанный перед ним, Эрагон знал его полную жизнь. Мясник, возможно, был презренным человеком, но с ним у Эрагона было связанно множество воспоминаний, которые Эрагон не мог просто забыть, и это порождало чувство близости, что беспокоило совесть Эрагона. Но его деяние было бы подобно тому, как если бы Слоан поднял руку против Хорста, Лоринга или любого другого старейшины Карвахолла. Снова Эрагон готовился сказать слова смерти.

На ум внезапно пришло воспоминание: Торкенбранд, работорговцы, с которыми он и Муртаг столкнулись во время их полета к Варденам, Торкенбранд, упавший на колени в пыльную землю, и Муртаг, который подошел и обезглавил его. Эрагон не забыл, как он протестовал против поступка Муртага, и как это беспокоило его потом в течение нескольких последующих дней.

"Я изменился настолько, – спросил он себя, – что могу сделать то же самое сейчас? Как и говорил Роран, я убивал, но только в жаре битвы... никогда так, как сейчас". Он быстро посмотрел через плечо, так как Роран сломал последний штырь в двери камеры Катрины. Опустив молот, Роран готовился выбить дверь, хотя, с другой стороны, казалось, что он хочет вынуть ее из колодки. Дверь поднялась на несколько дюймов.

– Помоги мне! – закричал он. – Я не хочу, чтобы дверь упала на нее!

Эрагон оглянулся на несчастного мясника. У него не было больше времени для бессмысленных колебаний. Ему приходилось выбирать. Так или иначе, ему приходилось выбирать...

– Эрагон!

"Я не знаю, что правильно", – понял Эрагон. Его собственная интуиция говорила ему, что было бы неправильно убить Слоана или вернуть его Варденам. У него не было никакой идеи, кроме того, чтобы найти какой-то третий путь, который был менее очевиден и менее сложен.

Подняв руки как бы в благословении, Эрагон прошептал:

– Слитха – Оковы Слоана заскрипели, и он обмяк, погрузившись в глубокий сон. Удостоверившись, что заклятие подействовало, Эрагон вышел, и, запрев дверь камеры за собой, наложил вокруг нее защитные чары.

"Что ты собираешься делать, Эрагон?" – спросила Сапфира.

"Подожди, пока мы снова будем вместе. Я все объясню".

"Что объяснишь? У тебя нет плана".

"Будет через минуту".

– Что там такое? – спросил Роран, когда Эрагон встал напротив него.

– Слоан. – Эрагон поудобнее перехватил дверь. – Он мертв. – Роран посмотрел на него расширенными глазами.

– Как?

– Похоже, они сломали ему шею. – В течение мгновения Эрагон боялся, что Роран, не поверит ему. Затем его кузен хрюкнул и сказал.

– Я думаю так лучше всего. Готов? Один, два, три… – Вместе, они вынули массивную дверь из колодки и бросили через коридор. Эхо грохота еще долго звучало в каменном проходе. Без промедления, Роран бросился в камеру, которую освещала единственная восковая свеча. Эрагон следовал за ним. Катрина сжалась в дальнем конце железной камеры.

– Оставьте меня в покое, вы беззубые ублюдки! Я... – она остановилась, наступила тишина, так как Роран вышел вперед. Ее лицо было белым от отсутствия солнца и с разводами грязи, но в тот момент в ее взоре было столько удивления и нежной любви, что Эрагон подумал, что он редко видел кого-либо более красивого. Не сводя с Рорана глаз, Катрина выпрямилась и коснулась дрожащей рукой его щеки.

– Ты пришел.

– Я пришел. – Смеющееся рыдание вырвалось из груди Рорана, и он сжал ее в своих объятьях, прижав к груди. Долгое время они не размыкали объятий. Отступив, Роран, трижды поцеловал ее в губы. Катрина сморщила нос и воскликнула:

– Ты отрастил бороду! – Из всех вещей, которые она могла бы сказать, когда казалась такой потрясенной, это было самым неожиданным, отчего Эрагон удивленно засмеялся в ответ. Впервые, Катрина, казалось, обратила внимание на него. Она бегло осмотрела его, затем остановила взгляд на его лице, которое она изучала с очевидным замешательством.

– Эрагон? Это ты?

– Да.

– Он – Драконий Всадник, – сообщил Роран.

– Всадник? Ты хочешь сказать... – Она говорила нерешительно; казалось, ее переполняет откровение. Посмотрев на Рорана, как будто ища защиты, она старалась быть поближе, украдкой подойдя к нему, подальше от Эрагона. Обращаясь к Рорану, она сказала: – Как... как вы нашли нас? Кто еще с вами?

– Все это позже. Нам нужно уйти из Хелгринда до того, как остальная часть Империй начнет охоту на нас.

– Подождите! Что с моим отцом? Вы нашли его? – Роран посмотрел на Эрагона, затем снова перевел пристальный взгляд на Катрину и нежно сказал:

– Мы пришли слишком поздно. – Тень пробежала по лицу Катрины. Она закрыла глаза, и единственная слеза стекла по ее лицу.

– Да будет так.

Пока они говорили, Эрагон отчаянно пытался решить, как быть со Слоаном. Хотя он скрыл свои мысли от Сапфиры, он знал, что она не одобрит ход, который они принимали. План начал формироваться в его уме. Это была нелепая идея, наполненная опасностью и неопределенностью, но это был единственный выход в данной ситуации. Оставляя дальнейшее рассуждения, Эрагон начал действовать. Ему необходимо было многое сделать за короткое время.

– Джиерда! – воскликнул он, указывая на оковы Катрины. С взрывом синих искр они сломались на множество частей. Катрина с удивлением отпрянула.

– Волшебство... – прошептала она.

– Простое заклинание. – Она сжалась от его прикосновения, когда он подошел к ней. – Катрина, мне придется убедиться, что Гальбаторикс или один из его магов не заколдовал тебя или не вынудил тебя дать клятву на древнем языке.

– Древнем...

Роран прервал ее: – Эрагон! Сделай это, когда мы будем в лагере. Мы не можем больше оставаться здесь.

– Нет. – Эрагон рубанул рукой воздух. – Мы сделаем это сейчас. – Нахмурившись, Роран отодвинулся в сторону и позволил Эрагону положить свои руки на плечи Катрины.

– Просто загляни в мои глаза, – сказал он ей. Она кивнула и повиновалась. Это был первый раз, когда Эрагон имел возможность на деле использовать полученные от Оромиса знания по обнаружению работы другого мага, и это затруднялось тем, что Эрагон не помнил наизусть каждое слово из прочитанных в Эллесмере свитков. Бреши в его памяти были так серьезны, что три раза ему пришлось подбирать синонимы, чтобы завершить заклинание.

Довольно продолжительное время, Эрагон пристально смотрел в сияющие глаза Катрины и изрекал фразы на древнем языке, с ее разрешения исследуя одно за другим ее воспоминания, чтобы убедиться в их подлинности. Он был по возможности аккуратным, в отличие от Двойников, которые опустошили его собственный ум в подобной процедуре в день, когда он прибыл во Фартхен Дур.

Роран был на страже, шагая взад и вперед перед открытым дверным проемом. С каждой секундой увеличивая темп; он вращал свой молот и постукивал им по бедру, как будто выстукивал определенный музыкальный ритм. Эрагон отпустил Катрину.

– Я закончил.

– Что ты нашел? – прошептала она. Она обняла себя, на лбу появились тревожные складки, когда она дожидалась его ответа. Молчание заполнило камеру, так как Роран замер на месте.

– Ничего, кроме твоих собственных мыслей. Ты свободна от любого волшебства.

– Конечно, она свободна, – прорычал Роран, и снова сжал ее в объятьях. Вместе, все трое вышли из камеры.

– Брисингр, иет таитхр, – сказал Эрагон, указывая на светящийся шар, паривший под потолком коридора. По его команде, раскаленный шар подлетел к его голове и завис над ней, шумя, подобно дереву в ураган.

Эрагон шел первым, так как они возвращались через лабиринт туннелей в направлении выхода из пещеры. Он быстро продвигался по коридорам, находясь на стороже, если нападет оставшийся раззак, в то же время, сооружая защитные заклинания вокруг Катрины. Сзади, он слышал как она и Роран обмениваются краткими фразами и уединенными словами: – Я люблю тебя... Хорст и другие в безопасности... Всегда... Для тебя... Да... Да... Да... Да.

Верность и привязанность, которую они испытывали друг к другу, были так очевидны, что Эрагон почувствовал тоску. Когда оставалось около десяти ярдов до главной пещеры, и они увидели слабый свет впереди, Эрагон загасил огненный шар. Сделав еще несколько шагов, Катрина остановилась, затем прижалась к стене туннеля и закрыла лицо.

– Я не могу. Там слишком ярко; моим глазам будет больно. – Роран быстро подошел к ней, отводя ее в тень.

– Когда последний раз ты была на солнце?

– Я не знаю... – В ее голосе звучала паника. – Я не знаю! С тех пор, как они привели меня сюда. Роран, я ослепну? – Она вздохнула и всхлипнула. Ее слезы удивили Эрагона. Она всегда казалась ему мужественной и сильной. Однако, с другой стороны, она провела в заточении много недель, ее жизнь была в опасности. Я, на ее месте, возможно, то же был бы не в себе.

– Нет, ты не ослепнешь. Тебе только нужно снова привыкнуть к солнцу. – Роран погладил ее по волосам.

– Пойдем, не позволяй этому ослабить тебя. Все будет хорошо... Ты в безопасности сейчас. В безопасности, Катрина. Ты слышишь меня?

– Я слышу.

Хотя ему не хотелось портить одну из рубашек, подаренную эльфами, Эрагон оторвал полоску ткани от нижнего края его одежды. Он дал ее Катрине и сказал:

– Завяжи этим глаза. Ты увидишь сквозь нее достаточно, чтобы не упасть или наткнуться на что-нибудь.

Она поблагодарила его и завязала себе глаза. Все трое вышли в солнечный главный коридор, который вонял еще хуже, чем прежде из-за гнилостных испарений, поднимающихся от тела Летхрблака, Сапфира появилась из глубин пещеры, находящейся напротив них.

При виде ее у Катрины перехватило дыхание, она прижалась к Рорану, сжав своими пальцами его руку. Эрагон сказал: – Катрина, позволь мне представить тебе Сапфиру. Я – ее Всадник. Она может понимать то, что ты говоришь.

– Это – честь, о, дракон, – сумела сказать Катрина. Она согнула колени в слабой имитации реверанса. Сапфира склонил голову в ответ. Затем она обратилась к Эрагону.

"Я отыскала гнездо Летхрблаков, но все, что я там нашла, это кости, кости, много костей, в том числе несколько свежих. Раззаки, должно быть съели рабов вчера вечером. Мне жаль, что мы не смогли спасти их. Я знаю, но мы не можем защитить каждого в этой войне".

Указывая на Сапфиру, Эрагон сказал, – Залазьте на нее. Я присоединюсь к вам через минуту. – Катрина заколебалась, затем посмотрела на Рорана, который кивнул, и произнес: – Все в порядке. Сапфира поможет нам.

Вместе, они обогнули труп Летхрблака и подошли к Сапфире, которая плоско распласталась на животе таким образом, чтобы они могли взобраться на ее. Согнув руки, чтобы подсадить Катрину, Роран поднял её достаточно высоко, чтобы она смогла дотянуться до спины Сапфиры левой ногой. Там Катрина поставила ногу на стремя седла, петля которого сделана в виде лестницы и, перекинув ногу, взгромоздилась на спину Сапфиры. Подобно горной козе, перепрыгивающей с уступа на уступ, Роран повторил ее подъем.

После того как они устроились, Эрагон пересек пещеру и осмотрел Сапфиру, пытаясь определить серьезность нанесенных ей ссадин, различных ран, порезов, ушибов и излечить их. Чтобы это сделать, он положился на то, что она чувствовала, в добавление к тому, что он мог видеть.

"Бога ради, – сказала Сапфира, – побереги свое внимание до тех пор, пока мы не будем в безопасности. Я не собираюсь умереть от этих ран".

"Это неправильно, и ты это знаешь. Ты истекаешь кровью. Если я не остановлю это сейчас это сейчас, у тебя, возможно, будут осложнения, которые я не смогу излечить, а так мы никогда не сможем добраться обратно к варденам. Не спорь, ты не заставишь меня передумать, и это займет не больше минуты".

Эрагону потребовалось несколько минут, чтобы исцелить Сапфиру. Ее раны были достаточно серьезны, и чтобы завершить заклинание, ему пришлось опустошить пояс Белотха Мудрого, а затем использовать энергию из собственных и Сапфириных запасов. Каждый раз, когда он перебирался от большей раны к более маленькой, она протестовала, говорила, что он глуп и должен прекратить это, но Эрагон не прислушивался ни к ее жалобам, ни к ее растущему недовольству.

Закончив, Эрагон присел, утомившись от волшебства и борьбы. Показывая пальцем на места, где Летхрблаки ранили ее своими клювами, он сказал:

"Ты должна будешь показаться Арье или другому эльфу, чтобы они проверили качество моей работы. Я сделал все, что мог, но, возможно, пропустил что-нибудь".

"Я ценю, что ты заботишься о моем благополучии, – ответила она, – но это не место для разговоров. Раз и навсегда, давай уходить отсюда!"

"Да. Пришло время оправляться".

Отступив, Эрагон пошел подальше от Сапфиры, направляясь в туннель позади него.

– Идем! крикнул Роран. – Нужно спешить!

"Эрагон!" – воскликнула Сапфира.

Эрагон покачал головой.

– Нет. Я остаюсь здесь.

– Ты... – начал было Роран, но дикое рычание Сапфиры прервало его. Она хлестнула хвостом по стене пещеры и скребанула пол когтями так, что кость и камень взвыли как в предсмертной агонии.

– Послушайте! – крикнул Эрагон. – Один из раззаков все еще на свободе. Я думаю, что возможно, в Хелгринде много чего осталось: свитки, микстуры, информация об Империи, вещи, который могут помочь нам! Раззаки, возможно, даже отложили свои яйца здесь. Если они это сделали, мне придется уничтожить их до того, как Гальбаторикс их найдет. – Обращаясь к Сапфире, Эрагон сказал:

"Я не могу убить Слоана, не могу позволить Рорану или Катрине увидеть его, и я не могу позволить ему умереть от голода в его камере или позволить солдатам Гальбаторикса схватить его. Извини, но мне придется самому разрешить ситуацию со Слоаном."

– Как ты выберешься из Империи? – спросил Роран.

– Я буду бежать. Знаешь, я теперь настолько же быстрый как эльфы.

Кончик хвоста Сапфиры дернулся. Это было единственным предупреждением для Эрагона прежде, чем она прыгнула в его сторону, вытягивая одну из своих сверкающих лап. Он успел сбежать, в туннель на секунду раньше, прежде чем лапа Сапфиры пролетела через то место, где он стоял.

Сапфира проскользила остановившись перед входом в туннель, с расстроенным ревом обнаружив, что не может дальше следовать за ним, из-за узкого пространства в коридоре. Ее тело почти полностью заслонило свет. Туннель дрожал вокруг Эрагона, когда она силой расширяла проход, когтями и зубами, отламывая толстые куски. Ее свирепое рычание, внушительные размеры морды, выпад которой она сделала, вхолостую щелкнув зубами возле его предплечья, заставили Эрагона испугаться. Он понял, как должен чувствовать себя кролик, сжимающийся в своей норке, когда волк разрывает её.

"Ганга!" – крикнул он.

"Нет!" – Сапфира положила голову на землю и жалобно заплакала, глаза у нее были большие и жалкие.

"Ганга! Я люблю тебя, Сапфира, но тебе придется пойти". – Она отступила на несколько ярдов от входа в туннель, плача, подобно коту. Малютка...

Эрагон ненавидел себя за то, что делает ее несчастной. Ему не хотелось прогонять ее. Он чувствовал, как будто разрывается на части. Горе Сапфиры, которое он ощущал через их мысленную связь и его собственная боль почти парализовали его, но так или иначе он собрался с душевными силами для продолжения разговора.

"Ганга!И не возвращайся за мной, а так же не посылай кого-нибудь забрать меня. Я буду в безопасности. Ганга! Ганга!"

Сапфира расстроено взвыла, а затем неохотно пошла к выходу из пещеры. Сидя в ее седле, Роран сказал:

– Эрагон, идем! Не будь дураком. Ты слишком важен, для того, что бы рисковать, — остальная часть его предложения потонула в шуме, производимом Сапфирой, когда она вылетала из пещеры.

В ясном небе, ее чешуя искрилась подобно множеству блестящих голубых диамантов. Она была, подумал Эрагон, великолепна: гордая, благородная, и гораздо красивее, чем любое другое живое существо. Никакой олень или лев не сравнится с величественностью дракона в полете.

"Неделю, – сказала она, – это тот срок, который я согласна ждать. Затем я верну тебя, Эрагон, даже если мне придется столкнуться на своем пути с Торном, Шрюкном и тысячью магов..."

Эрагон стоял там, пока она не растворилась вдали, и он не смог больше чувствовать ее мысленно. Затем, с тяжестью на сердце, он расправил свои плечи и, отвернувшись от солнца и других ярких и живых вещей, еще раз спустился в темные туннели.

5. Всадник и раззак

Эрагон сидел, залитый не согревающим сиянием своего темно-красного светящегося шара, в коридоре, с тянущимися вдоль него камерами, около центра Хелгринда. Посох лежал у него на коленях.

Скала отражала его голос, когда он повторял фразу на древнем языке снова и снова. Это была не магия, а скорее послание к оставшемуся раззаку. То, что он говорил, значило это: "Приди, о Ты, пожиратель человеческой плоти, давай закончим этот наш бой. Ты ранен и я утомлен. Твои товарищи мертвы и я один. Мы оба сильны. Я обещаю, что не стану ни использовать грамари против тебя, ни вредить или заманивать тебя в ловушку с помощью заклинаний, которые я уже применял. Приди, о Ты, пожиратель человеческой плоти, давай закончим этот наш бой…"

Время, в течение которого он говорил, казалось нескончаемым: ни разу, когда в мертвенно-бледной освещенной комнате, остававшейся прежней во время повторения слов, чьи последовательность и смысл перестали иметь значение для него. Через какое-то время его требование прекратилось и странное спокойствие опустилось на него.

Он остановился с открытым ртом, затем осторожно закрыл его.

Перед ним футах в тридцати стоял раззак. Кровь капала с края поношенной одежды существа.

- Мой хоз-з-зяин не хочет, чтобы я убил тебя, - прошипел он.

- Но это не имеет значения для тебя сейчас.

- Нет. Если я погибну от твоего посоха, позволь Гальбаториксу заключить с собой сделку, как он хочет. У него гораздо больше душ-ш-ши, чем у тебя.

Эрагон рассмеялся:

- Души? Я – защитник людей, а не он.

- Глупый мальчишка, - раззак приподнял немного свою голову, смотря мимо него на труп другого раззака дальше по туннелю. – Она была моей самкой (hatchmate). Ты стал с-с-сильнее с нашей первой вс-с-стречи, Губитель Шейдов.

- Случилось, так или умри.

- Ты заключишь со мной договор, Губитель Шейдов?

- Какой договор?

- Я последний из своего рода, Губитель Шейдов. Мы – древние, и я не хотел бы, чтобы нас забыли. Напомнишь в своих пес-с-снях и в ис-с-сториях смертным о ужасе, который мы внушали твоей расе?.. Помни как нас боялись!

- Почему я должен делать это для тебя?

Спрятав свой клюв у себя на узкой груди, раззак кудахтал и чирикал (chittered) несколько минут.

- Потому что, - произнес он, - я расскажу тебе кое-какой секрет, да-а-а, расскажу.

- Тогда рассказывай.

- Дай мне свое слово с-с-сначала, чтобы ты не обманул меня.

- Нет, расскажи мне. А потом я решу, стоит ли соглашаться.

Прошла минута и никто из них не двигался, хотя Эрагон держал свои мышцы напряженными в ожидании неожиданной атаки. После другого шквала резких щелчков, раззак сказал:

- У него есть почти найденное имя.

- У кого?

- У Гальбаторикса.

- Имя чего?

Раззак зашипел от разочарования:

- Я не могу сказать тебе. Имя! Настоящее имя!

- Ты должен дать мне больше информации об этом.

- Я не могу.

- Тогда никакого договора мы не заключим.

- Проклинаю тебя, Всадник! Я проклинаю тебя! Пусть ты не найдешь ни пос-с-стели, ни прибежища, ни спокойствия на этой своей з-з-земле. Пусть ты покинешь Алагейзию и никогда не вернешься.

Заднюю часть шеи Эрагона закололо от холодного прикосновения страха. В своих мыслях он снова услышал голос травницы Анжелы, когда она бросила свои кости дракона для него и предсказала его будущее и такую же судьбу.

Пола (mare's tail) крови отделила Эрагона и его врага, когда раззак откинул назад свой промокший плащ, открывая самострел, в котором была уже наложенная на тетиву стрела. Поднимая и натягивая оружие, раззак выпустил болт в грудь Эрагону.

Эрагон отбил стрелу в сторону своим посохом.

Словно эта попытка была не чем иным, как предварительным жестом, который был предписан обычаем и который они выполнили прежде, чем продолжить свое настоящее противоборство. Раззак нагнулся, положил самострел на пол, затем привел в порядок свой капюшон и медленно и осторожно вытащил свой leaf-bladed меч из-под своей одежды. Пока он делал это, Эрагон встал на ноги и занял позицию shoulder-wide, его руки сжимали посох.

Они устремились к друг другу. Раззак попытался разрезать Эрагона от ключицы до бедра, но Эрагон, увернувшись, ушел от удара. Сжимая конец посоха, поднятого вверх, он всадил его металлическое острие под клюв раззака и сквозь защищавшие горло твари пластины.

Раззак содрогнулся, а затем упал.

Эрагон пристально посмотрел на своего самого ненавистного врага, посмотрел в его черные, лишенные век глаза и внезапно почувствовал слабость в коленях, и его стошнило у стены коридора. Вытерев свой рот, он выдернул посох и прошептал:

- За нашего отца. За наш дом. За Карвахолл. За Брома… У меня был повод для мести. Пусть ты здесь сгниешь навсегда, раззак.

Подойдя к нужной камере, где Эрагон нашел Слоана – который был все еще погружен в свой магический сон – положил мясника на плечо. А затем стал возвращаться в главную пещеру Хелгринда. По пути он часто опускал Слоана на пол и оставлял его, чтобы обследовать камеру или боковое ответвление, которые не посещал ранее. В них он обнаружил много зловещих орудий, включая четыре металлические фляги с маслом сейтр, которые быстро уничтожил, чтобы никто больше не смог использовать разъедающую плоть кислоту в своих дальнейших злобных замыслах.

Горячий солнечный свет обжег щеки Эрагона, когда тот вышел из сети туннелей. Задержав дыхание, он прошел мимо мертвого Летхрблака и подошел к краю огромной пещеры, где пристально посмотрел вниз, на крутой склон Хелгринда далеко внизу, на холмы. На западе он заметил столб оранжевой пыли, поднимавшийся над узкой дорогой, соединявшей Хелгринд и Драс-Леону, и отмечавший приближение группы всадников.

Его правый бок ныл под тяжестью Слоана, поэтому Эрагон переместил мясника на другое плечо. Он щурился из-за каплей пота, которые прилипли к его ресницам, потому что он старался разрешить проблему, как ему перенести себя и Слоана где-то на пять тысяч футов к земле.

- Почти миля вниз, - пробормотал он, - если была бы тропинка, я мог легко проделать этот путь, даже со Слоаном. Поэтому у меня должна быть сила, чтобы опустить нас с помощью магии… Да, но то, что ты можешь делать длительное время, может сильно утомить, чтобы выполнить неожиданно без самоубийства. Как Оромис говорил, тело не может превращать достаточно быстро свой запас топлива (fuel) в энергию, чтобы поддерживать большинство заклинаний в течение больше нескольких секунд. У меня есть только определенное количество сил в наличии на какой-либо определенный момент, и получается так, что я должен подождать, пока не восстановлюсь… И разговор с самим собой не перенесет меня никуда.

Ухватив Слоана покрепче, Эрагон остановил взгляд на узком выступе где-то в ста футах ниже. Это может быть опасно, подумал он, готовясь к попытке. Затем он рявкнул:

- Аудр! (Audr!)

Эрагон почувствовал подъем на несколько дюймов над полом пещеры.

- Фрам (Fram), - сказал он, и заклинание продвинуло его от Хелгринда в открытое пространство, где он висел неподдерживаемый, словно плывущее по небу облако. Привыкший, благодаря полетам на Сапфире, он все же чувствовал беспокойство из-за вида только прозрачного воздуха под ногами.

Управляя магическим полетом, Эрагон быстро спустился из логова раззаков — которое иллюзорная стена камня снова скрыла — на выступу. Его ботинок заскользил на рыхлом участке скалы, когда он приземлился. В течение нескольких секунд, задержав дыхание, он вертелся, ища твердую опору, но не мог посмотреть вниз, так как наклоненная голова могла привести его к падению вниз. Он взвизгнул, когда его левая нога соскользнула с выступа, и он начал падать. Прежде, чем он смог прибегнуть к магии, чтобы спасти себя, он внезапно остановился, поскольку его левая нога втиснулась в трещину. Края расщелины вонзились в его икру ниже наголенника, но он не был против, потому что это удерживало его на месте.

Эрагон прислонился спиной к Хелгринду, используя его, чтобы помочь себе удержать безвольное тело Слоана.

- Не так уж и плохо, - заметил он. Попытка дорого стоила ему, но не так сильно, чтобы он не мог продолжить.

- Я могу сделать это, - сказал он. Он глотнул свежего воздуха, ожидая, пока его бешено бьющееся сердце замедлится; он чувствовал себя так, словно пробежал двадцать ярдов, неся Слоана.

- Я могу сделать это...

Приближающиеся всадники снова попались ему на глаза. Они были значительно ближе, чем раньше и скакали аллюром по высохшей земле, что обеспокоило его. Это – гонка между ними и мной, понял он. Я должен убежать до того, как они достигнут Хелгринда. Среди них, уверен, есть заклинатели, а я в не подходящем положении, чтобы драться с магами Гальбаторикса. Посмотрев в лицо Слоана, он сказал:

- Возможно, ты сможешь помочь мне немножко, а? Это меньшее, что ты можешь сделать, учитывая, что я рискую умереть сильнее, чем ты.

Спящий мясник поверну свою голову, погруженный в мир мечтаний.

Ворча, Эрагон оттолкнулся от Хелгринда. Снова он сказал:

- Аудр (Audr), - и снова оторвался от земли. На сей раз он положился на силу Слоана – ограниченный – так же как и у него. Вместе они спускались как две странных птицы вдоль неровного склона Хелгринда к другому выступу, ширина которого обещала безопасное убежище.

Таким способом Эрагон организовал их спуск вниз. Он шел не по прямой линии, а скорее сворачивал вправо так, чтобы они обогнули Хелгринд, и груда сплошного камня скрыла его и Слоана от всадников.

Чем ближе они подбирались к земле, тем медленнее они продвигались. Огромная усталость одолела Эрагона, уменьшая расстояние, которое он мог пересечь за один прием и делая все более и более тяжелым для него восстановление сил в течение пауз между его порывами усилий. Даже поднятие пальца стало задачей, которую он находил в высшей степени раздражающей, так же как и почти невыносимо трудной. Сонливость окутала его в свои теплые кольца и притупила его мысли и чувства, пока самые твердые скалы не показались мягкими, как подушки для его болящих мышц.

Когда он, наконец, добрался до выжженную солнцем почвы – слишком слабый, чтобы держать себя и Слоана от падения на землю – Эрагон лег на свои руки, согнутые под странными углами под его грудью, и смотрел полузакрытыми глазами на желтые вкрапления цитрина, испещрившего маленькую скалу в одном или двух дюймах от его носа. Слоан весил на его спине, как груда железных слитков. Воздух просачивался от легких Эрагона, но ни разу, казалось, не вернулся. Его видение затемнилось, словно облако закрыло солнце. Смертельное затишье разделило каждый удар его сердца, и биение, когда это приходило, было не более, чем слабым трепетом.

Эрагон больше не был способен к связному мышлению, но где-то глубоко в уме он сознавал, что он собирается умереть. Это не пугало его; наоборот, такая перспектива успокаивала его, ибо он невероятно устал, и смерть освободила бы его от разбитой оболочки его тела и позволила бы ему отдыхать в течение целой вечности.

Сверху и позади его головы пролетел шмель такой же большой, как и его большой палец. Он покружил над его ухом, затем завис рядом со скалой, исследуя узлы цитрина, которые были такого же яркого желтого цвета, как и луговые звезды (fieldstars), что цвели среди холмов. Грива шмеля сверкала в утреннем свете – каждый волосок отчетливый и индивидуальный для Эрагона – и его смазанные крылья производили нежный грохотание, словно сигнал вечерней зари, наигрываемый на барабане. Пыльца припудрила щетины на его ногах.

Шмель был таким ярким, таким живым, и таким красивым, что его присутствие возродило в Эрагоне желание жить. Мир, который содержал существо столь удивительное, как этот шмель, был миром, в котором ему хотелось жить.

Одной только силой воли он вытащил свою руку из-под груди и ухватился за древесный стебель соседнего куста. Словно пиявка или клещ или какой-то другой паразит, он извлек жизнь из растения, оставляя его слабым и коричневым. Последующий порыв энергии, которая побежала по Эрагону, обострил ум. Теперь он испугался; в возвращенном желании продолжить существование он не нашел ничего, кроме страха в черноты загробной жизни.

Подтянувшись вперед, он ухватился за другой куст и перенес его энергию в свое тело, затем за третий и четвертый кусты, и так пока он снова не овладел полной степенью своей силы. Он встал и посмотрел назад, на след из коричневых растений, который тянулся за ним; горечь наполнила его рот, так как он увидел, что он натворил.

Эрагон знал, что он был неосторожен с магией и его опрометчивое поведение могло обречь варденов на верное поражение, если бы он умер. В непредусмотрительности, его глупость заставила его вздрогнуть. Бром надавал бы ему затрещин за доставленные неприятности, подумал он.

Вернувшись к Слоану, Эрагон поднял изможденного мясника с земли. Затем он повернул на восток и двинулся прихрамывая прочь от Хелгринда, в приглянувшееся убежище. Спустя десять минут, когда он остановился проверить, где преследователи, и увидел облако пыли, кружащееся у основания Хелгринда, по которому он понял, что всадники достигли темной башни из камня.

Он улыбнулся. Приспешники Гальбаторикса были слишком далеко для любых меньших заклинателей среди их уровня, чтобы обнаружить его мысли или Слоана. К тому времени, как они обнаружат тела раззаков, подумал он, я пройду лигу или больше. Я сомневаюсь, что они смогут тогда найти меня. Кроме того, они будут искать дракона и его Всадника, а не человека, идущего пешком.

Убежденный, что он не должен волноваться о грозящем нападении, Эрагон возобновлял свой прежний темп: ровный, легкий большой шаг, который он мог сохранять в течение всего дня.

Высоко над ним солнце светилось золотым и белым. Перед ним простиралась бездорожная дикая местность на много лиг, уже окружающая рядом флигели некоторых деревень. И в его сердце, вспыхнули новая радость и надежда.

Наконец-то раззаки мертвы!

Наконец, его поиски мести были закончены. Наконец, он выполнил свой долг по отношению к Гэрроу и Брому. И наконец, он сбросил покров страха и раздражения, что он кропотливо разрабатывал с тех пор, как раззаки в первый раз появились в Карвахолле. Их убийство отняло намного больше времени, чем он ожидал, но теперь дело было сделано, и это было огромным делом. Он разрешил себе наслаждаться удовлетворением от того, что совершил такой трудной подвиг, хоть и с помощью Рорана и Сапфиры.

Все же, к его удивлению, его победа была сладостно-горькой, испорченная неожиданным чувством потери. Его охота на раззаков была одной из его последних связей с его жизнью в долине Паланкар, и он не хотел отказываться от той ужасной связи, как это было. Кроме того, та задача дала ему цель в жизни, когда у него не было ни одной; это была причина, почему он первоначально уехал из своего дома. Без этого дыра зияла у него там, где он лелеял свою ненависть к раззакам.

То, что он мог печалиться о конце такой ужасной миссии, ужаснуло Эрагона, и он поклялся избегать совершения такой же ошибки еще раз. Я отказываюсь стать настолько привязанным к моей борьбе против Империи, Муртага и Гальбаторикса, чтобы мне не хотелось идти дальше к чему-то еще, когда и если время настает — или хуже, чтобы мне хотелось продлить конфликт скорее, чем приспособиться к тому, что происходит потом. Он решил затем оттолкнуть свое скверное (никуда ни годное) сожаление и сконцентрироваться вместо этого на своем облегчении: облегчение, что он освободился от мрачных потребностей своих самоналоженных поисков и что его единственными оставшимися обязательствами были эти рожденные его текущим положением.

Приподнятое настроение сделало его шаги более легкими. С раззаками покончено, почувствовал Эрагон, словно он смог, наконец, сделать жизнь для себя основывающейся не на том, кем он был, а на том, кем он стал: всадником.

Он улыбнулся неровному горизонту и засмеялся, когда побежал, безразличный к тому, мог ли кто-нибудь услышать его. Его голос прогремел тут и там the draw, и вокруг него, все казалось новым, красивым и полным обещания.

6. Пройти путь в одиночку

В животе у Эрагона урчало.

Он лежал на спине, ноги прижаты и согнуты в коленях - его бедра ныли от путешествия с таким тяжелым грузом, какого он никогда не носил прежде — когда громкий грохот вырвался из его внутренностей.

Звук был настолько неожиданным, что Эрагон подскочил, нащупывая свой посох.

Ветер свистел через пустынные земли. Солнце село, и в его отсутствие все было синим и фиолетовым. Ничто не перемещалось, если бы не трепещущие лезвия травы и Слоан, пальцы которого медленно раскрывались и закрывались в ответ на видения в его зачарованной дремоте. Резким ударом холод объявил о прибытие истинной ночи.

Эрагон расслабился и позволил себе слабо улыбнуться.

Его веселье скоро исчезло, когда он начал рассматривать источник своего дискомфорта. Борьба с Раззаками, использование многочисленных заклинаний и перенос Слоана на плечах в течение большей части дня пробудили в Эрагоне голод, он вообразил, что, если бы он имел возможность путешествовать назад во времени, мог бы съесть весь банкет, который приготовили в его честь во время посещения Тарнага. Воспоминания о том, как жареный Награ - гигантский боров, пах — горячий, острый, приправленный медом и специями, с капающим топленным свиным салом было достаточно, чтобы увлажнить его рот.

Проблема была в том, что у него не было никакого провианта. Воду можно была легко добыть; он мог вытянуть влагу из почвы в любой момент. Найти пищу в этом пустынном месте, однако, было не так уж и трудно, но это ввело его в моральную дилемму, которой он надеялся избежать.

Оромис посвятил многие уроки различным климатическим условиям и географическим областям, которые существовали всюду в Алагейзии. Таким образом, когда Эрагон покинул их лагерь, чтобы исследовать окружающие территории, он был в состоянии идентифицировать большинство растений, с которыми он столкивался. Немногие были съедобны, а те, что были, не являлись достаточно большими и питательными, чтобы из них можно было собрать еду для двух взрослых мужчин за разумное количество времени. Местные животные наверняка скрывали тайники с запасами семян и фруктов, но он понятия не имел, где начать искать их. И при этом он не считал вероятным, что мышь пустыни накопит больше нескольких горстей пищи.

У Эрагона оставалось всего лишь два варианта, ни один из которых не нравился ему. Он мог бы, как и прежде, вытянуть энергию из растений и насекомых вокруг их лагеря. Если бы он поступил так, то расплатой оказалось пятно смерти на земле, где не осталось бы ничего живого, даже крошечных организмов в почве. Не смотря на то, что это могло бы продержать его и Слоана на ногах, переливание энергии было далеким от удовольствия, поскольку оно не способствовало заполнению их животов.

Или же он мог бы поохотиться.

Эрагон, хмурясь, крутил наконечник своего посоха в земле. После разделения мыслей и желаний с многочисленными животными, мысль съесть кого-нибудь из них вызывала отвращение. Однако, он не собирался ослаблять себя и, возможно ,позволять Империи захватить себя в плен только потому, что он путешествовал без ужина, чтобы спасти жизнь кролика. И как заметили Сапфира с Рораном, каждое живое существо выживает поедая кого-то еще.

«Наш мир жесток, - думал он, - и я не могу измениться, как это сделали... эльфы, может это и правильно не есть мяса, но в настоящий момент мы очень сильно нуждаемся в нем. Я отказываюсь от чувства вины, если обстоятельства принуждают меня к этому. Это не преступление наслаждаться кусочком бекона или форели, или чем-нибудь еще.»

Он продолжал убеждать себя различными аргументами, но все они лишь внушали неприятные ощущения в области кишок. В течении почти получаса он находился в плену своих мыслей, неспособный сделать то, что, как утверждала его логика, было необходимо. Когда он понял, как поздно уже было, Эрагон отругал себя за напрасно потраченное время: он нуждался в каждой минуте отдыха, которую мог бы получить.

Обворовав/обделив себя, Эрагон отвлекся от собственных мыслей и начал исследовать землю, пока не определил местонахождение двух больших ящериц, что вились в песчаном логове; и колонию грызунов, которые напомнили ему помесь крысы, кролика и белки.

-Дейя (Deyja), - произнес Эрагон и убил ящериц и одного из грызунов. Они умерли быстро и без боли, но у него все еще сводило зубы, поскольку он погасил яркий огонь их умов.

Ящериц он достал вручную, переворотив камни, которые скрывали их внизу. Грызуна, однако, он извлек из логова с помощью волшебства. Он делал все возможное, чтобы не потревожить других животных, вынимая тела на поверхность. Знание того, что невидимый хищник может убить их в своих самых секретных тайниках/укрытиях, казалось, сильно напугало животных.

Он распотрошил и очистил ящериц и грызуна, закапывая отбросы достаточно глубоко, чтобы скрыть их от падальщиков. Собирая тонкие, плоские камни, он построил маленькую духовку, зажег огонь между ними и начал готовить мясо. Без соли он не мог должным образом приготовить блюдо, но некоторые из знакомых трав выпускали приятный запах, тогда он протер их между пальцами, а затем втер и напичкал ими тушки.

Будучи меньшим по размеру, грызун был приготовлен первым. Снимая его с лесной духовки, Эрагон поднес мясо ко рту. Он скорчил рожу и остался бы во власти отвращения, если бы не ящерица на огне(?). Эти два дела отвлекали его достаточно, чтобы без размышлений повиноваться жужжащей команде в своей голове и начать есть.

Первый укус был ужасен: он всовывал тушку себе в горло, и вкус горячего жира угрожал тошнотой. Тогда он задрожал и сухо сглотнул дважды - тошнота прошла. После этого стало легче. Он был фактически благодарен, что мясо было довольно мягким, а отсутствие аромата помогло ему забыть о том, что он жевал.

Он поглотил всего грызуна и затем часть ящерицы. Отрывая последний кусочек плоти от тонкой бедренной кости, Эрагон удовлетворенно вздохнул, а затем, поколебавшись, огорчился из-за того, что понял несмотря ни на что, он насладился едой. Он так хотел есть, что скудный ужин показался восхитительным, как только Эрагон преодолел свои запреты.

«Возможно, - он размышлял, - возможно когда я вернусь... если я буду за столом с Насуадой или Королем Орином, и мне предложили бы мясо… возможно, если бы я чувствовал себя подобно этому и было бы грубо отказывать, я мог бы несколько раз укусить… Я буду есть все то, что привык, но и при этом я не буду столь же строг как эльфы. Мера - более мудрая политика, нежели фанатизм, я думаю».

Благодаря свету от углей в духовке Эрагон рассмотрел руки Слоана; мясник находился в одном или двух ярдах от него там, где Эрагон разместил его прежде. Множество тонких белых шрамов перекрещивали его длинные, костистые пальцы, их негабаритные суставы и длинные ногти, которые, когда-то были ухоженными в Карвахолле, но теперь стали слоистыми, поломанными с накопленной под ними грязью. Шрамы свидетельствовали об относительно немногих ошибках, которые Слоан совершил в течение десятилетий. Его кожа сморщилась, провисла и выпирали вены, подобные червям, все мускулы внизу были тверды и скудны(?).

Эрагон сидел на земле и тер руками колени.

- Я не могу позволить ему уйти, - пробормотал он. Если он отпустит его, Слоан разыщет Катрину и Рорана… Это не то, чего хотел бы Эрагон. Кроме того, даже при том, что он не собирался убивать Слоана, он полагал, что мясник должен быть наказан за свои преступления.

Эрагон не был близкими другом Бэрда, но он знал, что тот был хорошим человеком, честным и спокойным, и он вспоминал жену Бэрда, Фелду и их детей с такой же нежностью, как и Гэрроу с Рораном. Эрагон ел и спал в их доме несколько раз. Смерть Бэрда тогда стала ударом для Эрагона, особенно жестоким ударом, и он чувствовал, что семья сторожа заслужила правосудия, даже если они никогда не узнают об этом.

«Что, однако, стало бы надлежащим наказанием? Я отказался становиться палачом, - подумал Эрагон, - только вот сделал себя судьей. Что я знаю о законе?»

Вставая на ноги, он подошел к Слоану и наклонясь над его ухом произнес, "Вакна (Vakna)".

С толчком Слоан проснулся, царапая себя своими жилистыми руками. Остатки его век инстинктивно дрожали, мясник попытался поднять их и посмотреть на окружающую его среду. Вместо этого он остался пойманным в ловушку его собственной ночи.

Эрагон сказал:

- Вот, съешь это. - он протянул оставшуюся половину ящерицы Слоану, кто, хотя и не мог видеть, должно быть, чувствовал запах пищи.

- Где я? - спросил Слоан. Дрожащими руками он начал исследовать скалы и растения перед собой. Он коснулся своими порванными запястьями лодыжек и казался смущенным, обнаружив, что его путы пропали.

- Эльфы, а также Всадники — назвали эти места Мирнатор. Гномы обращаются к этой земле как к Вергхадн, а люди - Серая Пустошь. Если это не ответ на твой вопрос, то возможно он будет, если я скажу, что мы - на многие лиги к юго-востоку от Хелгринда, где ты был заключен в тюрьме.

Слоан уловил слово Хелгринд.

- Ты спас меня?

- Да.

- Что за…

- Оставь свои вопросы. Съешь это сначала.

Его резкий тон действовал как кнут на мясника; Слоан съежился и дотронулся своими неловкими пальцами до ящерицы. Выпуская ее из рук, Эрагон отступил к своему месту рядом с горной духовкой и навалил горстки грязи на угли, уничтожая жар так, чтобы он в любом случае не выдал их присутствие, если кто-либо еще был бы близко.

После того, как мясник для начала облизнул, чтобы понять что Эрагон дал ему, Слоан впился своими зубами в ящерицу и оторвал большой кусок от туловища. С каждым укусом он запихивал так много плоти в свой рот, что мог лишь пару раз пережевать, прежде чем проглотить и повторить процесс. Он разделывал каждую кость, чисто с точностью человека, который обладал хорошими пониманиями того, как построены животные и какой самый быстрый способ демонтировать их. Кости он отсортировывал в опрятную груду с левой стороны от себя. Как только последний кусочек мяса от хвоста ящерицы исчез внизу пищевода Слоана, Эрагон вручил ему другую рептилию, которая была еще цела. Слоан проворчал "спасибо" и продолжил пожирать, не делая попыток вытереть жир со рта и подбородка.

Вторая ящерица, оказалась, слишком большой для Слоана, чтобы он смог доесть ее. Он оставил два ребра выше основания впадины груди и поместил то, что осталось от корпуса на пирамиду из обглоданных костей. Тогда он выпрямил спину, протер губы рукой, заправил длинные волосы за уши, и сказал:

- Спасибо, странный сэр, за ваше гостеприимство. Это было так долго... так как у меня была надлежащая еда, я думаю, что я ценю Вашу пищу даже выше моей собственной свободы… Если я могу спросить… Вы знаете о моей дочери, Катрине, что случилось с ней? Она была заключена в тюрьму со мной в Хелгринде.

Его голос содержал сложную смесь эмоций: уважение, страх, и подчинение в присутствии неизвестной власти; надежда и трепет относительно судьбы его дочери; и определение, столь же упорное как горы Спайн. Эрагон ожидал этого, он был полон глумящегося презрения, с которым Слоан относился к ниму во время их встречь в Карвахолле.

- Она с Рораном.

Слоан воскликнул:

- Роран! Как он добирался сюда? Раззаки схватили его? Или он сделал…

- Раззаки и их кони мертвы.

- Ты убил их? Как?.. Кого… - На мгновение, Слоан замер, как будто он заикался всем телом, и затем его щеки и рот обмякли, плечи осунулись, и он ухватился за кустарник, чтобы стабилизировать себя. Он покачал головой. - Нет, нет, нет… Это не может быть. Раззаки говорил об этом; они потребовали ответы, которых у меня не было, но я думал… Так что, кто поверил бы..? - Его бока вздымались с такой силой, что Эрагон задался вопросом, не навредит ли он сам себе. Задыхающимся шепотом, как будто он был вынужден говорить, будучи избитым перед этим, Слоан сказал:

- Ты не можешь быть Эрагоном.

Смысл гибели и судьбы давил на Эрагона. Он чувствовал, как будто был инструментом двух беспощадных повелителей, и он ответил в соответствии, замедляя свою речь так, чтобы каждое слово, поражало как сокрушительный удар, и несло в себе весь вес его достоинства, таинства и гнева.

- Я – Эрагон, и я гораздо больше. Я - Аргетлам и Губитель шейдов и Огненный мечь. Мой дракон - Сапфмра, она также известна как Бьяртскулар и Огненный Язык. Нам преподавал Бром, который был Всадником до нас, и гномы и эльфы. Мы боролись с ургалами и Шейдом, и Муртагом - сыном Морзана. Мы служим Варденам и народам Алагейзии. И я принес тебя сюда, Слоан Aldensson, чтобы передать суду за убийство Бэрда и за то, что ты предал Карвахолл Империи.

- Ты лжешь! Ты не можешь быть…

- Лгу? - взревел Эрагон. - Я не лгу! - Дотрагиваясь умом, он охватил сознание Слоана своим собственным и вынудил мясника принять воспоминания, которые подтвердили бы, что он говорит правду. Он также хотел, чтобы Слоан чувствовал власть, которая была теперь у него в руках, и понял, что он больше не был полностью человеком. И в то время Эрагон не хотел допустить этого, ему нравилось управлять человеком, который часто приносить неприятности ему и также мучил его насмешками, оскорбляя и его, и его семью. Через полминуты он отстранился.

Слоан продолжал дрожать, но он не падал в обморок и не унижался, хотя Эрагон думал, что он мог бы. Вместо этого поведение мясника стало холодным и кремнистым.

- Пошел ты! - сказал он. - Я не должен отчитываться перед тобой, Эрагон, Ничей Сын. Пойми это, хотя: я сделал то, что я сделал для пользы Катрины и ничей больше.

- Я знаю. Это - единственная причина, по которой ты еще жив.

- Делай все что тебе заблагорассудится со мной, мне нет дела, пока она в безопасности. Можешь продолжать! Каково это должно быть? Избивать? Пытать? Они уже забрали мои глаза, может теперь одну из моих рук? Или ты оставишь меня голодать, или вернешь Империи?

- Я еще не решил.

Слоан резко кивнул и натянул изодранную одежду, вокруг своих членов, чтобы отразить вечерний холод. Он сидел с военной точностью, пристально глядя чистыми, пустыми глазницами в тень, которая окружала их лагерь. Он не умолял. Он не просил милосердия. Он не отрицал свои действия или пытался умиротворить Эрагона. Но он сидел и ждал, защищенный прекрасной стоической силой духа.

Его храбрость произвела на Эрагона впечатление.

Темный пейзаж вокруг них казался огромным, необъятным для Эрагона, и он чувствовал, как будто все скрытое пространство давило на него, это усиливало беспокойство на счет выбора, который ему предстоял.

«От моего приговора зависит оставшаяся часть его жизни», - думал он.

Оставляя в настоящий момент вопрос наказания, Эрагон начал рассматривать то, что он знал о Слоане: наиважнейшая любовь мясника к Катрине - одержимая, эгоистичная и вообще больная, хотя было кое-что полезное — его ненависть и страх перед горами Спайн, которые стали причиной гибели его покойной жены, Исмиры, упавшей в объятия смерти среди разрывающих облака пиков; его отчуждение от ветвей семьи; гордость за свою работу; истории которые Эрагон слышал о детстве Слоана; и собственное знание Эрагона о том, на что походила жизнь в Карвахолле.

Эрагон взял коллекцию рассеянных фрагментов, способствующих проникновению в самую суть и, обдумывая значения, пересмотрел их у себя в уме. Как части головоломки, он попытался собрать их вместе. Он редко преуспевал, но упорствовал, и постепенно начали прослеживаться несметное число связей между событиями и эмоциями жизни Слоана, и таким образом он соткал запутанную сеть, образцы которой представляли, кем был Слоан. Связывая последние нити сети, Эрагон чувствовал, как будто он, наконец, постиг причину поведения Слоана. Он сочувствовал ему.

Даже больше, он чувствовал, что понял Слоана, его изолированные основные элементы индивидуальности, те вещи, которые нельзя было удалить, безвозвратно не изменяя человека. Три слова на древнем языке, казалось, воплощающие Слоана, и не думая об этом, Эрагон выдохнул из себя эти слова.

Звук, возможно, не достиг Слоана, но все же он пошевелился — его руки, обхватили бедра — весь его вид выражал неловкость.

Холодное покалывание сползало вниз по левому боку Эрагона, и гусиная кожа появилась на руках и ногах, покуда он наблюдал за мясником. Он рассматривал различные объяснения реакции Слоана, каждая из которых была сложнее предыдущей, но только одна из них была наиболее вероятной, и даже она казалась неверной. Он снова прошептал три слова. Как и раньше, Слоан, подергался на месте, и Эрагон, услышал, как он пробормотал:

- …кто-то прогуливается по моей могиле.

Эрагон прерывисто вздохнул. Ему было сложно поверить, но его эксперимент не оставлял места сомнениям: он совсем случайно наткнулся на истинное имя Слоана. Это открытие изумило его. Знание чьего-то истинного имени было тяжелой ответственностью, поскольку это предоставляло неограниченную власть над человеком. Из-за врожденной осторожности эльфы редко раскрывали свои истинные имена, а если они и делали это, то хранителем тайны становилось лишь то существо, которому они верили безоговорочно.

Эрагон никогда не изучал чьи-то истинные имена прежде. Он всегда ожидал, что, если бы знал чье-то имя, то это был бы подарок кого-то, о ком он заботился. Получение истинного имени Слоана без его собственного согласия было таким поворотом событий, к которому Эрагон был не готов и сомневался, как с ним поступить. Это удручало Эрагона, чтобы предположить истинное имя Слоана, он должен был понять мясника лучше, чем он мог бы сделать это сам, поскольку у него не было ни малейшего представления, каково его собственное истинное имя.

Осознание этого было не особо комфортным. Он подозревал, что –из-за природы его врагов — не знание самого себя, могло бы, впоследствии, оказаться фатальным. Он поклялся, тогда, посвятить больше времени самоанализу и раскрытию своего истинного имени.

«Возможно, Оромис и Глаедр могли бы рассказать мне, как сделать это», - подумал он.

Истинное имя Слоана пробудило внутри Эрагона сомнения и беспорядок, но она же и подала идею, как дальше поступить с мясником. Даже когда у него появилась идея, ему все равно потребовалось десять минут, чтобы проработать все мелочи в плане и удостовериться, что все сработает так, как он рассчитывает.

Слоан (?)наклонил свою голову, когда Эрагон встал и вышел за пределы их лагеря в звездные земли.

- Куда ты идешь? - спросил Слоан.

Эрагон не ответил.

Он блуждал по дикой местности, пока не нашел низкий, широкий камень покрытый струпьями лишайника с шаровидной выемкой в середине.

- Adurna risa(Адурна Риза), - сказал он. Вокруг камня бесчисленные крохотные капельки воды фильтровались сквозь почву и соединялись в безупречные серебряные трубы, которые текли по краю камня вниз в выемку. Когда вода начала выливаться за пределы и возвращаться в землю, только чтобы не попасть в ловушку собственной магии, Эрагон завершил поток волшебства.

Он ждал, пока поверхность воды не станет идеально гладкой — такой как зеркало, он так и стоял перед ним, пока выемка с водой не начала походить на бассейн со звездами — и затем сказал:

- Draumr kopa (Драмр Копа), - и много других волшебных слов, которые позволили бы ему не только, видеть, но и говорить с другими на расстоянии. Оромис преподавал ему преобразование поиска за два дня до того, как он и Сапфира покинули Элесмеру и отправились в Сурду.

Вода стала полностью черной, как будто кто-то погасил звезды подобно свечам. Некоторое время спустя, овальная форма украсила середину воды, и Эрагон увидел интерьер большой белой палатки, освещенной бесстрастным светом от красного Ирисдар, одного из волшебных фонарей эльфов.

Обычно, Эрагон был бы неспособен увидеть человека или место, которое он не видел прежде, но бокал наблюдения эльфов был околдован так, чтобы передать изображение окружающей его среды любому, кто связывался бы с бокалом. Аналогичным заклинанием Эрагон спроектировал изображение себя и окружающего на поверхность бокала. Договоренность позволяла незнакомцам связываться друг другом из любого места в мире, это способность была очень полезна во времена войны.

Высокий эльф с серебряными волосами, в боевой броне появился в поле зрения Эрагона, и он признал лорда Дётхедра, советника Королевы Имиладрис и друга Арьи. Если Дётхедр и был удивлен увидеть Эрагон, то он не подал вида; он наклонил свою голову, прикоснулся двумя пальцами правой руки к губам, и ритмичным голосом произнес:

- Атра истерни оно тхелдуин, Эрагон Шуртугал.

Мысленно готовясь к разговору на древнем языке, Эрагон дублировал жест пальцами и ответил:

- Атра дю ивариниа оно варда, Детхедр-водхр.

Продолжая на родном языке, Дётхедр сказал:

- Я рад узнать, что с тобой все в порядке Губитель Шейдов. Арья Дрётнинг сообщила нам о твоей миссии несколько дней назад, и мы были очень заинтересованы в вашей с Сапфирой задаче. Я полагаю, потерь нет?

- Нет, но я столкнулся с непредвиденной проблемой, и если бы я мог, я бы проконсультировался с Королевой Имиладрис и взыскал к ее мудрости в этом вопросе.

Кошачьи глаза Дётхедра сощурились, становясь двумя угловыми разрезами, которые дали ему жестокое и непонятное выражение.

- Я знаю, что ты не просил бы об этом, если бы это было не важно, Эрагон-водхр, но остерегайся: оттянутый выстрел может так легко достичь и ранить лучника, как если бы он сам запустил стрелу… Если это так важно, жди, я спрошу о королеве.

- Я буду ждать. Спасибо за помощь Дётхедр-водхр. - когда эльф отвернулся от бокала наблюдения, Эрагон поморщился. Он не любил формальность эльфов, но еще больше, он очень не хотел интерпретировать их загадочные фразы.

«Он предупреждал меня, что возникновение заговора вокруг королевы - опасное времяпрепровождение- или что Имиладрис is a drawn bow about to snap? Или он подразумевал что-то еще»?

«По крайней мере я в состоянии связаться с эльфами», - подумал Эрагон. Защита эльфов препятствовала тому, чтобы кто-то пробрался в Дю Вельденварден волшебными способами, включая наблюдение сквозь воду на расстоянии. Пока эльфы оставались в их городах, можно было общаться с ними только, посылая посыльных в лес. Но теперь, когда эльфы находились в движении и покидали тени их черных вековых сосен, многочисленные заклинания больше не защищали их, поэтому было возможно использовать устройства, такие как бокал наблюдения.

Эрагон начинал волноваться все сильнее и сильнее пока минуты, одна за другой, протекали мимо.

- Ну давайте же, - бормотал он. Он быстро огляделся вокруг, чтобы удостовериться, что ни один человек или животное не приближаются к нему, в то время как он всматриваетсяся в лужицу воды.

Со звуком похожим на рвущуюся ткань, входная откидная створка палатки открылась, поскольку Королева Имиладрис оттолкнула ее и направилась к бокалу наблюдения. Она была одета в яркий корсет золотой чешуйчатой брони, отделанные кольчугу и наголенники и красиво украшенный опалами и другими драгоценными камнями шлем — который сдерживал ее плавные черные локоны. Красный плащ, с белой подкладкой, вздымался на ее плечах; это напомнило Эрагону начало шторма. В левой руке Имиладрис держала оголенный меч. Ее правая рука была пуста, но она была в чем-то темно-красном, и за секунду, Эрагон понял, что это капающая кровь покрыла ее пальцы и запястье.

Имиладрис соединила узкие брови, рассматривая Эрагона. С таким выражением лица она имела поразительное сходство с Арьей, хотя ее статус и манеры были более внушительными, чем у ее дочери. Она была красива и ужасна, как ужасная богиня войны. Эрагон коснулся губ пальцами, затем повернул его правую руку около груди в жесте эльфийской лояльности и уважения и произнес традиционную приветственную речь, говоря первым, как надлежало обращаться к высшим чинам. Имиладрис ответила, и в попытке понравиться ей, продемонстрировать свои знание, Эрагон, закончил дополнительной третьей линией приветствия:

- И пусть мир живет в твоем сердце.

Свирепая поза Имиладрис слегка смягчилась, и слабая улыбка коснулась ее губ, как будто признав его маневр.

- И в твоем тоже, Губитель Шейдов. - В ёе низком голосе прозвучали намеки шелеста сосновых игл и булькающих ручьев и музыки, играемой на трубах тростника. Вкладывая в ножны свой меч, она прошла через палатку к откидному столику и встала под углом к Эрагону, поскольку она смывала кровь со своей кожи водой из кувшина.

- Боюсь в эти дни трудно добиться мира.

- Борьба тяжела, Ваше Величество?

- Скоро будет. Мои люди сосредотачиваются вдоль западного края Дю Вельденвардена, где мы будем готовиться убивать и умирать, пока мы близки к деревьям, которые мы так любим. Мы - разбросанная раса и не идем рядами как другие — из-за ущерба, который это причиняет земле — таким образом, это займет время, чтобы собраться из отдаленных частей леса.

- Я понимаю. Только... - Он искал способ задать свой вопрос, не будучи при этом грубым. - Если борьба еще не началась, я не могу не задаться вопросом, почему Ваша рука окрашена запекшейся кровью.

Стряхивая водные капельки со своих пальцев, Имиладрис сняла свое прекрасное золотисто-коричневое предплечье для осмотра Эрагоном, и он понял, что она была моделью для скульптуры двух сплетенных рук, которая стояла на лестничной площадке его дома-дерева в Эллесмере.

- Окрашено не более. Единственные листья крови находятся на ее душе, не на ее теле. Я сказала, что борьба возрастет в ближайшем будущем, не что мы должны были все же начать.

Она потянула рукав своего корсета, и туника внизу отступила к ее запястью. От украшенного драгоценными камнями пояса, обернутого вокруг ее тонкой талии, она сняла рукавицу, сшитую серебряной нитью и надела на руку.

- Мы наблюдали за городом Кевнон, так как мы намереваемся напасть на него первым делом. Два дня назад, наши смотрители обнаружили команды мужчин с мулами, путешествующих из Кевнон в Дю Вельденварден. Мы думали, что они хотели собрать древесину у края леса, как они часто это делали. Мы терпели это, у людей должен быть лес , деревья в пределах края молоды и почти вне нашего влияния, и мы не хотели выдавать себя прежде. Команды не останавливались на окраине, как бы то ни было. Они прятались далеко в Дю Вельденварден, следуя тропинкам, которые, по-видимому, были им знакомы. Они искали самые высокие, самые толстые деревья из всех, столь же старые как сама Алагейзия, деревья, которые были древними и полностью выращенными, когда гномы обнаружили Фартхен Дур. Они нашли их, и начали вырубать, и нести вниз. - Ее голос слегка колебался от гнева. - От их заметок мы учли, почему они были здесь. Гальбаторикс хотел самые большие деревья, которые он мог бы приобрести, чтобы заменить двигатели осады и тараны, которые он потерял во время сражения на Пылающих Равнинах. Если бы их повод был чист и честен, то мы, возможно, простили потерю одного монарха нашего леса. Возможно даже двух. Но не восьми или двадцати.

Холод прополз сквозь Эрагона.

- Что Вы сделали? - спросил он, хотя уже подозревал ответ.

Имиладрис вскинула свой подбородок, и выражение ее лица стало жестким

- Я присутствовала там вместе с двумя нашими смотрителями. Вместе мы исправили ошибки людей. В прошлом люди Кевнона знали, что лучше не злоупотреблять нашими землями. Сегодня мы напомнили им об этом.

Не замечая, она потерла свою правую руку, как будто она причиняла ей боль и пристально посмотрела мимо бокала, смотря на то, что могла видеть только она.

- Ты изучал, какого это, Эрагон финиарель, коснуться силы жизни растений и животных вокруг себя. Вообрази как бы ты лелеял их, если бы владел этой способностью в течении многих столетий. Мы не можем выдержать это так, как Дю Вельденварден и леса-расширение наших тел и умов. Любой вред нанесенный им - вред принесенный нам. Нас трудно вывести из себя, но когда нас выводят, мы словно драконы, мы сходим с ума от гнева. Прошло более ста лет с тех пор как я или большинство других эльфов проливали кровь в сражении. Мир забыл на что мы способны. Наша мощь возможно уменьшилась с падения Всадников, но мы еще можем дать отпор нашим врагам будет казаться как будто даже элементы повернулись против них. Мы - Старейшая Раса, и наши навыки и знания далеко превосходят навыки смертных людей. Пусть Гальбаторикс и его союзники остерегаются, поскольку мы, эльфы собираются покинуть свои леса, и мы вернемся сюда с триумфом, или не возвратимся вообще.

Эрагон дрожал. Даже во время его конфронтации с Дурзой, он никогда не сталкивался с таким непримиримой решительностью и жестокостью.

"Это было не человеческим, - подумал он, а затем засмеялся над собой. - Конечно нет. И я должен был помнить об этом. Однако мы можем выглядеть таковыми — и в моем случае, почти идентично — но мы не одинаковы."

- Если Вы захватите Кевнон, - сказал он, - как Вы будете управлять людьми там? Они могут ненавидеть Империю больше чем саму смерть, но я сомневаюсь, что они будут доверять Вам, только потому, что они – люди, а Вы эльфы.

Имиладрис махнула рукой.

- Это незначительно. Как только мы будем в пределах городских стен, у нас есть способы гарантировать, что никто не выступит против нас. Это не первый раз, когда мы боролись с твоей расой. – Она сняла свой шлем, тогда ее волосы упали вперед и обрамили ее лицо черными как вороново крыло кудрями. - Я не была рада услышать о твоем набеге на Хелгринд, но я приняла это, нападение уже закончилось, успешно?

- Да, Ваше Величество.

- Тогда мне нечему возражать. Я предупреждаю, что ты, Эрагон Шуртугал, не подвергаете опасности себя на таких напрасно опасных предприятиях. Это - жестокая вещь, которую я должен сказать, но истинный однако, и это: твоя жизнь более важнее, чем счастье Вашего кузена.

- Я дал клятву Рорану, что помогу ему.

- Тогда ты поклялся опрометчиво, не рассматривая последствия.

- Вы сделали бы так, чтобы я оставил тех, о ком я забочусь? Если бы я сделал это, то я стал бы человеком, которого презирать и не доверяли: это плохо бы сформировало надежды людей, которые полагают, что я, так или иначе, свергну Гальбаторикса. И также, в то время как Катрина была заложницей Гальбаторикса, Роран был уязвим для его манипуляции.

Королева вскинула одну острую как кинжал бровь.

- Уязвимость, которой ты возможно препятствовал, Которой мог бы воспользоваться Гальбаторикс, обучая Рорана определенным заклинаниям на этом, языке волшебства... Я не рекомендую Вам выбрасывать своих друзей или семью. Это было бы безумием действительно. Но твёрдо помни, что под угрозой: вся Алагейзия. Если мы потерпим неудачу теперь, то тирания Гальбаторикса будет простираться всюду, и у его господства не будет никакого мыслимого конца. Ты - наконечник копья, которое является нашей силой, и если наконечник сломается и будет потерян, то наше копье должно отпрыгнуть от брони противника, и мы также потерпим поражение.

Сгибы лишайника сломались под пальцами Эрагона, когда он захватил край горного бассейна и подавил желание сделать дерзкое замечание о том, как у любого хорошо укомплектованного воина должны быть меч или другое оружие, на которое можно положиться помимо копья. Он был расстроен направлением беседы, ему натерпелось изменить тему на столько быстро, на сколько это возможно; он не связался с королевой, она могла ругать его, как будто он был простым ребенком... Однако, позволив своему нетерпению диктовать его поведение, он ничего бы не добился, поэтому он остался спокойным и отвечал:

- Пожалуйста верьте мне, Ваше Величество, я понимаю Ваши проблемы очень, очень серьезные. Я могу только сказать, что, если бы я не помог Рорану, я был бы столь же несчастен как он, и более того, если бы он попытался спасти Катрину в одиночку, он умер бы в результате. Если бы такое произошло, я был бы слишком несчастен, чтобы помогать вам или кому-то еще. Не могли бы мы согласиться друг с другом в различных моментах? Ни один из нас не должен убеждать другого.

- Очень хорошо, - сказала Имиладрис . - Мы отложим этот вопрос, на потом... пока. Но не думай, что ты избежал надлежащего исследования своего решения, Всадник Дракона Эрагон. Мне кажется, ты показал фривольное отношение к обязанностям, и это серьезный вопрос. Я буду обсуждать это с Оромисом; он решит, что мы будем делать с тобой. Теперь скажите мне, почему ты искал этой аудиенции?

Эрагон сжал зубы несколько раз прежде, чем смог ответить бесстрастным голосом, рассказать о событиях дня, причины его действий в отношении Слоана и наказании, которое он выбрал для мясника.

Когда он закончил, Имиладрис, который кружила вокруг по окружности палатки — ее движения были столь же гибкими, как у кошки, остановилась и сказала:

- Ты захотел остаться посреди Империи, спасти жизнь убийцы и предателя. Ты пошел пешком в одиночку с этим человеком, без припасов и оружия, если бы не магия, и твои враги близко позади вас. Я вижу, что мои раннее предостережение было более чем оправданным. Ты…

- Ваше Величество, Вы должно быть рассержены на меня, сердитесь на меня позже. Я хочу решить этот вопрос быстро, чтобы отдохнуть на рассвете; у меня впереди много миль...

Королева кивнула.

- Твоя жизнь - все, что имеет значение. Я должна была быть в ярости после нашего разговора.. Что касается твоего вопроса, такая это не имеет значения в нашей истории. Если бы я была на твоем месте, я бы убила Слоана и избавилась от всех проблем прямо там.

- Я знаю, что Вы имеете ввиду. Я когда-то наблюдал, как Арья убила ранненого орла, она сказала, что его смерть была неизбежна, и убив его, она избавила птицу от страданий. Возможно, я должен был сделать то же самое со Слоаном, но я не могу. Я думаю, что это был бы выбор, о котором я буду сожалеть в течении всей оставшейся жизни или хуже, в будущем я буду убивать с легкостью.

Имиладрис вздохнула, и внезапно показалась усталой. Эрагон напомнил себе, что сегодня она участвовала в битве.

- Оромис, возможно, был надлежащим учителем, но ты оказался наследником Брома, не Оромиса. Бром - единственный человек, которому удавалось запутать себя в многих затруднительных ситуациях подобно тебе. Как и он, ты можешь найти самый глубокий участок плывуна и нырнуть в него.

Эрагон скрыл улыбку, радуясь этому сравнению.

- Что на счет Слоана? - спросил он. - Его судьба теперь в ваших руках.

Медленно, Имиладрис села на табурет рядом с откидным столиком, зажав руки между коленями, и пристально поглядела в сторону бокала наблюдения. Было очень интересно наблюдать за ее загадочным самообладанием: красивая маска, скрывающая ее мысли и чувства, через которую Эрагон не смог бы проникнуть, независимо от того как сильно он желал.

Она сказала:

- Поскольку ты счел целесообразным спасти этому человеку жизнь, вовлек себя в неприятности, я не могу отказать тебе в этом вопросе и таким образом отдать твою бессмысленную жертву. Если Слоан переживет испытание, что ты установил перед ним, то у Гелдириен Мудрое должно позволить ему передать(7), у Слоана будет своя комната и кровать и пища, чтобы поесть. Большего я не могу обещать, все то, что случится позже, будет зависеть от самого Слоана, но если условия, которые ты назвал, будут соблюдать, тогда да, мы осветим его темноту.

- Спасибо, Ваше Величество. Вы так щедры.

- Нет не щедра. Эта война не позволяет мне быть щедрой, только практичной. Иди и сделай то, что должен, и будь осторожен, Эрагон Губитель Шейдов.

- Ваше Величество. - Он поклонился. - Если я могу попросить еще об одной последней просьбе: пожалуйста, воздержитесь от сообщений Арье, Насуаде или любому из Варденов о моей текущей ситуации? Я не хочу, чтобы они волновались обо мне больше, необходимо, и они узнают об этом достаточно скоро от Сапфиры.

- Я рассмотрю твою просьбу.

Эрагон ждал, но она не отвечала, и стало ясно, что у нее нет желания объявить о своем решении, он поклонился во второй раз и снова сказал:

- Спасибо.

Пылающее изображение на поверхности воды мерцало и затем исчезло в темноте, поскольку Эрагон закончил заклинание, он имел обыкновение создавать это. Он откинулся назад и пристально глядел на множество звезд, позволяя его глаза привыкнуть к слабому, мерцающему свету, которым они светились. Тогда он ушел от разрушенного камня с лужицей воды и направился через траву и кусты к лагерю, где Слоан все еще сидел вертикальный, твердый как литой кусок железа.

Эрагон ударил гальку ногой, и получившийся шум выявил его присутствие Слоану, который обхватил руками голову, быстро как птица.

- Ты решил? - потребовал Слоан.

- Да, - сказал Эрагон. Он остановился и сел на корточки перед мясником, стабилизируя себя одной рукой на земле. – Слушай меня внимательно, поскольку я не намерен повторять. Ты сделал то, что ты сделал из-за своей любви к Катрине, по крайней мере, так ты утверждаешь. Допускаешь ли ты это или нет, я полагаю, что у тебя также был другая, базовая причина в желании разлучить ее с Рораном: гнев... ненависть... мстительность... и твой собственный вред.

Губы Слона сжались в тонкие белые линии.

- Вы неправильно я.

- Нет, я не думаю так. Так как моя совесть препятствует тому, чтобы я убил тебя, твое наказание должно быть самым ужасным, которое я мог изобрести за исключением смерти. Я убежден, что то, что ты сказал прежде, верно, что Катрина более важна для тебя чем что-нибудь еще. Поэтому, твое наказание - это: ты не должен видеть, касаться или говорить со своей дочерью снова, даже к твоему умирающему дню, и ты должен жить со знанием, что она с Рораном, и они счастливы вместе, без тебя.

Слоан выдохнул через сжатые зубы.

- Это и есть твое наказание? Ха! ты не сможешь воплотить это в жизнь; никакая тюрьма не заставит меня.

- Я не закончил. Я приведу в жизнь это, ты дашь клятву на языке эльфов — на языке правды и волшебства — чтобы соблюдать сроки твоего предложения.

- Ты не можешь вынудить меня дать свое слово, - прорычал Слоан. – Нет, даже если ты будешь мучить меня.

- Я мог бы, но не буду мучить тебя. Кроме того, я принуждаю тебя, на поездку на север, пока ты не достигнешь города эльфов Эллесмеры, который стоит глубоко в сердце Дю Велбденварден. Ты можешь попытаться сопротивляться принуждению, если захочешь, но независимо от того как долго ты будешь бороться с ним, заклинание будет раздражать тебя как зуд, пока ты не повинуешься его требованию и не поедешь в царство эльфов.

- Разве у тебя нет достаточно мужества, чтобы убить меня? - спросил Слоан. - Ты - слишком труслив, чтобы воткнуть лезвие мне в шею, и поэтому ты заставляешь меня блуждать по дикой местности, слепого и потерянного, пока погода или животные не прикончат меня?

Он сплюнул слева от Эрагон.

- Ты - только потомство с желтым животом находящегося во власти язвой bunter. Ты - ублюдок, ты и неотесанный детёныш; обрызганный экскрементами, с одутловатый лицом неотесанного камня; тошнотворный негодяй и ядовитая жаба; низкорослое, хнычущее отродье жирной свиньи. Я не дал бы тебе свою последнюю корку, если бы ты голодал, или капли воды, если ты горел, или могилы нищего, если ты умер. Твоя сущности гнилая, а мозги в грибке, и ты - scug-поддерживаемое кусающий животным щеки!(?)

«Возможно», - подумал Эрагон, кое-что неприлично внушительное было в клятве Слоана, хотя его восхищение не препятствовало тому, чтобы он желал задушить мясника, или, по крайней мере, просто ответить. Единственное что препятствовало возмездию было подозрение, что Слоан преднамеренно пытался вывести его из себя так, чтобы убить старого человека и таким образом дать ему быстро и незаслуженно умереть.

- Может быть я ублюдок, но не убийца. - Слоан резко вздохнул. И прежде, чем он смог возобновить поток ругани, Эрагон добавил:

- Везде, куда бы ты не пошел, ты не будешь нуждаться в пищи, дикие животные не нападут на тебя. Я помещу определенные заклинания вокруг, они будут препятствовать людям и животным беспокоить тебя и заставят животных приносить тебе хлеб насущный, когда ты будшь нуждаться в нем.

- Ты не можешь сделать этого, - шептал Слоан. Даже в звездном свете, Эрагон мог видеть как последняя кровь оттекла от его щек, оставляя лишь белые кости. - У тебя нет права. Ты не имеешь права.

- Я - Всадник Дракона. Я имею столько же прав как и любой король или королева.

Тогда Эрагон, у которого не было никакого интереса, чтобы продолжать отчитывать Слоана, произнес истинное имя мясника, достаточно громко для того, чтобы тот услышал. Выражение ужаса и удивления проползло через лицо Слоана, он выставил свои руки перед собой и завыл, как будто ему нанесли удар. Его крик был сырьем и зазубривал и пустынный: крик человека, осужденного по его собственной природе к судьбе, от которой он не мог убежать. Он упал вперед на ладони и, оставшись в таком положении, начал рыдать, его лицо, затененное прядями волос.

Эрагон наблюдал, пораженный реакцией Слоана.

«Изучение истинного имени затрагивают всех одинаково? Это случилось бы со мной тоже»?

Укрепляя свое сердце к страданиям Слоана, Эрагон, приступил объяснять, что он должен будет сделать. Он повторил истинное имя Слоана и, дословно, обученный мясник на древнем языке присягнул, гарантируя никогда не встречаться с Катриной, или связываться с ней. Слоан сопротивлялся рыдая, и стискивал зубы, но независимо от того как энергично он боролся, у него не было никакого выбора, кроме как повиноваться всякий раз, когда Эрагон взывал к его истинному имени. И когда они закончили с присягами, Эрагон разбросал пять заклинаний, которые вели бы Слоана к Эллесмере, и защищали его от неспровоцированного насилия, соблазнили бы птиц, животных и рыбу, которая жила в реках и озерах, накормить его. Эрагон создал заклинания, таким образом, чтобы они получали свою энергию из Слоана, а не из него (Эрагона).

Полночь была далеко позади к тому времени, как Эрагон закончил заключительное колдовство. Выпитый и усталый, он оперся о посох боярышника. Слоан лежал, скрючившись у его ног.

- Закончено, - сказал Эрагон.

Искаженный стон раздался от фигуры внизу. Казалось будто Слоан пытается сказать что-то. Хмурясь, Эрагон встал на колени около него. Щеки Слоана были красными и кровавыми в тех местах, где он поцарапал их своими пальцами. Его нос хлюпал, и слезы капали из угла глазницы его левого глаза, который был менее искалеченным из двух. Жалость и вина нахлынули на Эрагона; ему не приносило удовольствия видеть, что Слоан скатился до такой низости. Он был сломан, лишен всего, что он ценил в жизни, включая его гордость, и Эрагон был тем, кто сломал его. Это заставляло Эрагона ощущать себя грязным, как будто он сделал что-то позорное. "Это было необходимо, -думал он, но никому не придется сделать то, что я сделал."

Еще один стон Слоана, и затем тот сказал:

- … только часть веревки. Я не подразумевал для… Исмира… Нет, нет, пожалуйста нет… - трясясь мясника замолк, и в наступившей тишине, Эрагон положил свою руку поверх руки Слоана. Слоан напрягся при контакте.

– Эрагон, - он прошептал. - Эрагон… Я слепой, и ты посылаешь меня, чтобы идти по земле... чтобы идти... одна только земля. Я брошен и изгнан. Я знаю, кто я, и я не могу перенести этого. Помоги мне, убей меня! Освободи меня от этой муки.

Импульсивно Эрагон нажал посохом боярышника на правую руку Слоана и сказал:

- Возьми мой посох. Позволь ему вести тебя по твоему пути.

- Убей меня!

- Нет.

Резкий взрыв крика из горла Слоана, и он повалился на землю, и загреб землю кулаками.

– Жестокий, ты жестокий! - его скудные силы быстро исчерпались, и он свернулся в еще более напряженный шар, задыхаясь и хныкая.

Склоняясь над ним, Эрагон подвинул свой рот ближе к уху Слоана и прошептал:

- Я милосерден, поэтому я дам тебе надежду: Если ты доберешься до Эллесмеры, то ты найдешь дом ожидающий тебя. Эльфы будут заботиться о тебе и позволят тебе делать все, что ты захочешь на протяжении всей своей оставшейся жизни, с одним исключением: как только ты войдешь в Дю Велденварден, ты не сможешь уехать… Слоан, слушай меня. Когда я был среди эльфов, я узнал, что истинное имя человека часто изменяется, поскольку они стареют. Ты понимаешь, что это означает? То, кто ты, не установлено навечно. Человек может переделать себя снова, если только захочет.

Слоан не ответил.

Эрагон оставил посох рядом со Слоаном и перешел к другой стороне лагеря, вытянулся в полную длину на земле. Его глаза уже закрылись, он пробормотал заклинание, которое пробудит его на рассвете и затем позволил себе дрейфовать в успокоительных объятия его бодрствующего отдыха.

Серая Пустошь была холодной, темной, и неприветливой, когда низкое гудение прозвучало в голове Эрагона он сказал: "Летта (Letta)", и гудение прекратилось. Стон, поскольку он протягивал воспаленные мускулы, он добрался до своих ног и снял свои руки по его голове, встряхивая их, чтобы заставить кровь побегать по его венам. Его спина ныла от ушибов, и он надеялся, что оно пройдет прежде, чем он должен был бы снова взять в руки оружие. Он опустил руки и затем поискал Слоана глазами.

Мясник ушел.

Эрагон улыбнулся, поскольку он увидел ряд следов, сопровождаемых круглым отпечатком посоха, удаляющихся от лагеря. След был путанным и блуждающим, и все же их общее направление двигалось на север, к большому лесу эльфов.

«Я хочу, чтобы он преуспел, - немного удивленно подумал Эрагон. - Я хочу, чтобы он преуспел, потому что это будет означать, что у нас может быть шанс искупить наши ошибки. И если Слоан может исправить недостатки в своего характера и достигнуть соглашения со злом, которое он вызвал, он поймет, что его тяжелое положение не столь ужасно, как он думает».

Поскольку Эрагон не сказал Слоану, что если мясник продемонстрирует, что он действительно сожалеет о своих преступлениях, изменится и будет жить как лучший человек, у Королевы Имиладрис свой лекарь, который восстановит его зрение. Однако, это была награда, которую Слоан должен был заработать, не зная о ее существовании, ведь он мог бы обмануть эльфов и они даруют ему глаза преждевременно.

Эрагон долгое время смотрел на следы Слоана, затем перевел свой пристальный взгляд на горизонт и сказал:

- Удачи.

Усталый, но довольный, он повернулся спиной к следам Слоана и начал бежать через Серую Пустошь. Он знал, что на юго-запад, находилось древнее формирование песчаника, где лежал Бром, заключенный в кожух алмазной могилы. Он стремился отклонять его путь и идти плата его отношения, но не осмеливался, поскольку, если бы Гальбаторикс обнаружил участок, он послал бы своих агентов туда, чтобы найти Эрагона.

- Я вернусь, - сказал он. - Я обещаю тебе, Бром: когда-нибудь я вернусь.

Он ускорил шаг.

7. Суд длинных ножей.

- Но мы же – ваши люди!

Фадавар, высокий, чернокожий мужчина с большим носом, говорил с таким же сильным акцентом и изменял так гласные, что Насуада вспомнила, как слышала их во время своего детства в Фартхен Дуре, когда агенты клана ее отца приходили и она сидела на коленях Аджихада в дреме, пока они беседовали и курили табак кардуса (cardus weed).

Насуада пристально взглянула на Фадавара и пожалела о том, что ей не хватает шести дюймов, чтобы она могла смотреть военачальнику и его четырем вассалам прямо в глаза. Однако, она привыкла к мужчинам, которые возвышались над ней. Она считала это скорее смущающим: находиться среди группы людей, которые так же черны, как и она. Это новый опыт о том, как не быть объектом любопытных людей, глазеющих и шепчущих замечания.

Она встала перед вырезанным стулом, где она устраивала свои аудиенции – один из единственных твердых стульев вардены взяли с собой в поход – в своем красном командном шатре. Солнце было близко к заходу, и его лучи просачивались в правую сторону шатра, как через окрашенный стакан, и придали содержимому красноватый оттенок. Длинный, низкий стол был покрыт разбросанными сообщениями и картами, занимающими половину шатра.

Только снаружи у входа в большую палатку, она знала, ждали шесть членов ее личной охраны: два человека, два гнома и два ургала с обнаженным оружием, готовые напасть, если получат малейший знак о том, она в опасности. Джормундур, ее самый старый и самый надежный командующий, обременял ее охранниками со дня смерти Аджихада, но никогда таким количеством и так долго. Однако, в день после битвы на Пылающих равнинах Джормундур выразил свое сильное и постоянное беспокойство о ее безопасности, беспокойство, сказал он, которое часто держит меня по ночам с горящим животом. Так как убийца пытался убить ее в Абероне и Муртаг выполнил фактически его относительно короля Хротгара меньше недели назад, мнение Джормундура заключалось в том, что Насуада должна создать военный отряд, предназначенный для ее собственной защиты. Она возразила, что такая мера явилась бы чрезмерной реакцией, но не смогла убедить Джормундура; он угрожал отказаться от своего поста, если она откажется принять то, что он считал надлежащими предосторожностями. В конечном счете, она согласилась, но потратила следующий час, торгуясь, сколько охранников у нее должно быть. Он хотел двенадцать или даже больше. Она хотела четырех или меньше. Они сошлись на шести, которое все еще казалось Насуаде слишком большим числом; она беспокоилась о том, что покажется испуганной или хуже, будто она пытается запугать тех, с кем встречается. И снова ее протесты не смогли поколебать Джормундура. Когда она обвиняла его в том, что он упрямый старый беспокоящийся тип, он засмеялся и сказал: “Лучше быть упрямым старым беспокоящимся типом, чем безрассудный молодым мертвецом раньше времени.”

Так как члены ее охраны менялись каждые шесть часов, общее число воинов, предназначенных для защиты Насуады, было тридцать четыре, включая десять дополнительных воинов, которые были готовы заменить своих товарищей в случае болезни, ранения или смерти.

Насуада настояла на пополнении отряда каждым из трех смертных рас, выступающих против Гальбаторикса. Поступая так, она надеялась способствовать большей сплоченности среди них, а также сообщить, что она представляет интересы всех рас под ее командованием, а не только людей. Она бы включила и эльфов также, но на данный момент Ария была единственным эльфом, который боролся рядом с варденами и их союзниками, и двенадцать магов, которых послала Имиладрис защищать Эрагона, когда он вернется. К разочарованию Насуады ее охранники, люди и гномы, были враждебными к ургалам, с которыми они служили. Такую реакцию она ожидала, но не могла ни предотвратить, ни смягчить. Она знала, что потребуется больше, чем одна совместная битва, чтобы ослабить напряженные отношения между расами, которые сражались и ненавидели друг друга в течение гораздо большего числа поколений, чем она могла бы подсчитать. Однако, она рассмотрела ободряющим то, что воины решили называть свой отряд Ночными ястребами, поскольку название было игрой и после как и ее искажения, так и того факта, что ургалы неизменно обращались к ней, как госпожа Ночная охотница.

Хотя она никогда не позволила бы этого Джормундуру, Насуада быстро стала ценить преувеличенное чувство охраны предоставленных охранников. Кроме того, что выбранные люди были мастерами своего оружия – были ли это мечи людей, секиры гномов или эксцентричная коллекция орудий ургалов – многие воины были искусными заклинателями. И они все поклялись в своей вечной преданности ей на древнем языке. С того дня, как Ночные ястребы приступили к выполнению своих обязанностей, они не оставляли Насуаду наедине с другими людьми, кроме Фарики, ее служанки.

Так было до сих пор.

Насуада выслала их из шатра, потому что знала, что ее встреча с Фадаваром может привести к такому типу кровопролития, которое чувство долга Ночных ястребов потребовало бы, чтобы они предотвратили. Однако она не была бы полностью беззащитна. У нее был кинжал, спрятанный в складках ее платья, еще маленький нож в корсаже и наделенная даром предвидения ведьма-ребенок, Эльва, стоящая за занавеской, которая служила спинкой стула Насуады, готовая вступиться в случае необходимости.

Фадавар постучал своим четырех футовым скипетром по земле. Гравированный скипетр был сделан из чистого золота, хотя он имел множество чудесных драгоценностей: золотые браслеты украшали его предплечья; нагрудник из отчеканенного золота укрывал его грудь; длинные, толстые цепи золота обвивали его шею; выдавленные диски из белого золота оттягивали мочки его ушей; и на его макушке покоилась великолепная золотая корона таких громадных размеров, что Насуада задавалась вопросом, как шея Фадавара могла выдержать ее вес, не сгибаясь, и как такая огромная часть архитектуры оставалась неподвижной. Казалось, что нужно было бы прикрепить сооружение, которое было, по крайней мере, два с половиной фута высотой, к его костистой основе, чтобы удержать его от падения.

Люди Фадавара были одеты в том же стиле, хотя и менее пышно. Золото, которое они носили, годилось для того, чтобы свидетельствовать не только о их богатстве, но также о статусе, подвигах каждого человека и искусстве известных мастеров их племени. Или как кочевники, или городские жители, темнокожие народы Алагейзии долго были известны качеством своих драгоценностей, которые в лучшем случае соперничали с гномьими.

Насуада имела несколько своих собственных, но не хотела носить их. Ее бедное одеяние не могло соперничать с великолепием Фадавара. Кроме того, она считала, что не будет благоразумным присоединяться к какой-либо одной группе, независимо от того, как она богата или влиятельна, так как она должна общаться с и говорить за все различные фракции варденов. Если бы она показала склонность к одной или другой, ее способность руководить их целой группой уменьшилась бы.

Что и было основанием ее довода Фадавару.

Фадавар снова ударил своим скипетром по земле.

- Род – самая важная вещь! Сначала выполни свои обязанности перед своей семьей, затем перед своим племенем, затем перед своим военачальником, затем перед богами над и под, и только затем перед своим королем и своей народом, если они есть у вас. Именно так Унулукуна завещал жить людям, и именно так мы должны жить, если хотим быть счастливыми. Вы достаточно храбры, чтобы плевать на ботинки Старейшего (the Old One)? Если человек не помогает своей семье, от которой он может зависеть, чтобы помочь себе? Друзья непостоянны, а семья навсегда.

- Вы просите меня, - сказала Насуада, - дать влиятельные должности своим родственникам, потому что вы – кузен моей матери и мой отец родился среди вас. Я сделала бы это с радостью, если бы ваши родственники могли выполнять те должности лучше, чем кто-либо другой из варденов, но ничего из сказанного Вами на данный момент, не убедило меня, что это так. И прежде, чем вы будете расточать свое gift-tongued красноречие, Вы должны знать, что обращения, основанные на нашей разделенной крови, для меня не имеют значения. Я уделила бы вашей просьбе большее внимание, если б Вы сделали когда-то больше, чтобы поддержать моего отца, чем посылать безделушки и пустые обещания в Фартхен Дур. Только теперь, когда победа и влияние – мои, Вы извещаете меня о своем существовании. Хорошо, но мои родители мертвы, и я говорю, что у меня нет семьи, но есть я. Вы – мои люди, да, но ничего больше.

Фадавар сузил свои глаза, опустил свой подбородок и сказал:

- Гордость женщины всегда бессмысленна. Вы потерпите неудачу без нашей поддержки.

Он перешел на родной язык, что вынудило Насуада ответить так же. Она возненавидела его за это. Ее запинающаяся речь и неуверенные тона показали ее незнание своего родного языка, подчеркивая, что она не выросла в их племени, а была посторонней. Уловка подорвала ее авторитет.

- Я всегда приветствую новых союзников, - сказала она. – Однако, я не могу позволить себе фаворитизма, и при этом вы не должны нуждаться в нем. Ваши племена сильны и хорошо одаренны. Они должны уметь быстро продвигаться в званиях варденов, не имея необходимость полагаться на милосердие других. Вы морите собак голодом, чтобы сидеть, жалуясь за моим столом, или вы – люди, которые могут прокормить себя? Если вы можете, то я надеюсь работать с вами, чтобы улучшить положение варденов и победить Гальбаторикса.

- Вот ещё! – воскликнул Фадавар. – Ваше предложение столь же лживо, как и вы. Мы не будем делать работу слуг; мы – избранные. Вы оскорбляете нас, да вы. Вы стоите там и улыбаетесь, но ваше сердце наполнено ядом скорпиона.

Сдерживая свой гнев, Насуада попробовала успокоить военачальника:

- Моей целью было не оскорбить вас. Я только попыталась объяснить мое положение. У меня нет враждебности к блуждающим племенам, но и нет какой-либо другой привязанности к ним. Это так плохо?

- Это хуже чем плохо, это – очевидное предательство! Ваш отец обращался к нам с определенной просьбой, основанной на нашем родстве, и теперь вы игнорируете наши услуги и прогоняете нас, словно нищих с пустыми руками!

Чувство смирения овладело Насуадой. "Таким образом Эльва была права — это неизбежно," - подумала она. Дрожь страха и волнения пробежали по ней. Если это должно произойти, то у меня нет причин, чтобы поддерживать эту игру. Позволяя своему голосу раздаваться снаружи, она сказала:

- Просьбы, которые вы не соблюдали половину времени.

- Мы соблюдали!

- Нет. И даже если вы говорите правду, положение варденов слишком рискованное для меня, чтобы дать вам что-нибудь для ничего. Вы просите об одолжении, как говорите мне, но что вы предлагаете взамен? Вы поможете финансировать варденов своими золотом и драгоценностями?

- Не прямо, но…

- Вы дадите мне в пользование своих мастеров, бесплатно?

- Мы не можем…

- Как тогда вы намереваетесь заработать эти блага? Вы не можете заплатить воинами; ваши люди уже сражаются за меня, или за варденов, или в армии короля Оррина. Будьте довольны тем, что у вас есть, Военачальник, и не ищете больше того, что законно ваше.

- Вы искажаете правду, чтобы удовлетворить своим собственным эгоистичным целям. Я добиваюсь того, что является законно нашим! Именно поэтому я здесь. Вы говорите и говорите, и все же ваши слова бессмысленны, как и ваши действия, вы предали нас. – Браслеты на его руках гремели непрерывно, так как он жестикулировал, словно перед тысячной аудиторией. – Вы признаете, что мы – ваши люди. Тогда вы все еще следуете нашим обычаям и поклоняетесь нашим богам?

Вот поворотный момент, подумала Насуада. Она могла солгать и утверждать, что она оставила старый образ жизни, но если бы она сделала это, то вардены потеряли бы племена Фадавара и, кроме того, племена других кочевников, как только те услышат о ее заявлении. Они нужны нам. Нам нужны все, до кого мы можем добраться, если мы хотим иметь хоть малейший шанс свержения Гальбаторикса.

- Да, - сказала она.

- Тогда я утверждаю, что вы не подходите, чтобы руководить варденами, и у меня есть право, и я бросаю вам вызов на Суд длинных ножей. Если вы победите, то мы подчинимся вам и никогда снова не подвергнем сомнению вашу власть. Но если вы проиграете, то тогда вы должны уступить и я заберу вашу должность, как главы варденов.

Насуада заметил искру ликования, которая осветила глаза Фадавара. Это – то, чего он хотел все время, поняла она. Он призвал бы Суд даже, если бы я выполнила его требования. Она сказала:

- Возможно я ошибаюсь, но я думала, что это была традиция, что, кто бы ни выиграл, принятую команду он присваивает власть над племенами своего соперника, так же как и над своими собственными. Это не так? – Она чуть не засмеялась над выражением тревоги, которая промелькнула на лице Фадавара. Вы не ожидали, что я знаю это, не так ли?

- Да.

- Я принимаю ваш вызов, тогда, с согласия, что если я выиграю, то ваша корона и скипетр будут моими. Мы договорились?

Фадавар нахмурился и кивнул.

- Да. – Он вонзил свой скипетр достаточно глубоко в землю, чтобы он стоял сам вертикально, затем схватился за первый браслет на своей левой руке и начал спускать его вниз по руке.

-Подождите, - сказала Насуада. Подойдя к столу, который заполнял другую сторону шатра, она подняла маленький медный колокольчик и позвонила в него дважды, сделала паузу и затем позвонила в него четыре раза.

Спустя одну или минуты, Фарика вошла в палатку. Она бросила откровенный, пристальный взгляд на гостей Насуады, затем сделала реверанс их группе и произнесла:

- Да, Хозяйка?

Насуада отдала поклон Фадавару:

- Мы можем продолжать. – Затем она обратилась к своей служанке:

- Помоги мне сменить платье; я не хочу испортить его.

Старшая женщина выглядела потрясенной такой просьбой:

- Здесь, госпожа? Перед этими... людьми?

- Да, здесь. И побыстрее! Я не должна спорить со своим собственным слугой. – Насуада была более резкой, чем хотела бы быть, но ее сердце бешено колотилось, а ее кожа была невероятно, ужасно чувствительна; мягкое нижнее белье казалось таким же грубым, как холст. Терпение и любезность были вне нее сейчас. Все, на чем она могла сконцентрироваться, было ее предстоящим испытанием.

Насуада стояла неподвижно, пока Фарика искала и дергала шнурки ее платья, которые тянулись от ее лопаток до основания хребта. Когда шнуры стали достаточно свободными, Фарика вытащила руки Насуады из рукавов, и каркас собранной в складки ткани заглядывала упал кучей вокруг ног Насуады, оставляя ее стоящей почти обнаженной, в ее белой женской сорочке. Она подавила дрожь, когда эти четыре воина рассматривали ее, чувствуя себя уязвимой под их жадными взглядами. Игнорируя их, она шагнула вперед, выходя из платья, и Фарика выхватила одежду из грязи.

На той стороне от Насуады, Фадавар был занят удалением браслетов со своих предплечий, открывая вышитые рукава его одежды. Закончив, он снял свою массивную корону и вручил ее одному из своих вассалов.

Звук голосов вне шатра отложил дальнейшее продвижение.

Войдя, мальчик-посыльный по имени Джарша, вспомнила Насуада, встал в одном или двух футах от входа и объявил:

- Король Оррин от Сурды, Джормундур от варденов, Трианна от Дю Врангр Гаты, Наако и Рамусева от племени Инапашунна. – Джарша многозначительно держал свои глаза на потолке, пока говорил.

Хлопув, Джарсха отбыл, и собрание, которое он объявил, вошло с Оррином в авангарде. Король увидел сначала Фадавара и поприветствовал его, говоря:

- Ах, Военачальник, это так неожиданно. Я доверяю вам и… - удивление разлилось по его юному лицу, когда он заметил Насуаду.

- Насуада, что все это значит?

- Я хотел бы тоже это знать, - громко сказал Джормундур. Он ухватил за рукоятку своего меча и посмотрел с негодованием на всех, кто посмел смотреть на нее слишком откровенно.

- Я вызвала вас сюда, - произнесла она, - чтобы вы засвидетельствовали Суд длинных ножей между мной и Фадаваром и потом говорили правду об исходе всем, кто спросит.

Два серо-волосых соплеменника, Наако и Рамусева, казались взволнованными ее откровением; они наклонились близко друг к другу и начали шептаться. Трианна скрестила свои руки, открывая змейку-браслет, обернувшуюся вокруг ее тонкого запястья, но по-другому не выдала своей реакции.

Джормундур выругался и сказал:

- Вы сошли с ума, моя Леди? Это – безумие. Вы не можете…

- Я могу, и я буду.

- Моя Леди, если вы сделаете, то я…

- Ваше беспокойство замечено, но мое решение окончательное. И я запрещаю любое вмешательство. – Она могла различить, что он стремился ослушаться ее приказа, но только, потому что он хотел оградить ее от вреда – верность всегда была преобладающей чертой Джормундура.

- Но, Насуада, - сказал король Оррин, - этот суд, не где…

- Есть.

- Чёрт возьми, тогда почему ты не бросишь это безумное предприятие? Ты должно быть запуталась, что проводишь его.

- Я уже давала свое слово Фадавару.

Настроение в шатре стало еще более мрачным. То, что она пообещала, подразумевало, что она не сможет отменить свое обещание, не показывая себя бесчестным клятвопреступником, которого у честных людей не будет другого выбора, кроме как проклинать и избегать. Оррин поколебался мгновение, но все же продолжил свои вопросы:

- Для чего? Таким образом, если ты проиграешь…

- Если я проиграю, вардены будут отвечать больше не передо мной, а перед Фадаваром.

Насуада ожидала бури протестов. Вместо этого наступила тишина, в которой горячий гнев, ожививший выражение лица короля Оррина, остудил, заострил и приобрел хрупкое самообладание.

- Я не понимаю твоего выбора подвергнуть опасности все наше дело.

Фадавару он сказал:

- Не будете ли вы рассудительным и не освободите Насуаду от ее обязательства? Я вас щедро вознагражу, если вы согласитесь оставить эту вашу непродуманную цель.

- Я уже богат, - сказал Фадавар, - у меня нет никакой потребности в вашем tintainted золоте. Нет, только Суд длинных ножей может компенсировать мне ту клевету, что Насуада навела на меня и моих людей.

- Будьте свидетелями теперь, - сказала Насуада.

Оррин сжал крепко складки своей одежды, но поклонился и произнес:

- Да, я буду свидетелем.

Из своих просторных рукавов четыре воина Фадавара достали маленькие, ворсистые, из козлиной шкуры барабаны. Сев на корточки, они поставили барабаны между своими коленями и начали бешенный ритм, колотя так быстро, что их руки казались размазанными пятнами в воздухе. Грубая музыка стерла все другие звуки, так же как и множество безумных мыслей, которые терзали Насуаду. Ее сердце почувствовало, словно оно билось вместе с безумным темпом, который атаковал ее уши.

Не пропуская ни одной ноты, старший из мужчин Фадавара дотянулся до его жилета и вытянул оттуда два длинных, кривых ножа, которые он подбросил к вершине шатра. Насуада смотрела, как ножи переворачивались от ручки к лезвию, очарованная красотой их движения.

Когда они были достаточно близко, она подняла руку и поймала свой нож. Отделанная опалом рукоятка обожгла ее ладонь.

Фадавар также успешно перехватил свое оружие.

Тогда он схватил левую манжету своей одежды и закатал рукав выше своего локтя. Насуада задержала глаза на предплечье Фадавара, когда он сделал это. Его конечность была толстой и мускулистой, но она посчитала это незначительным; спортивные дарования не помогут ему выиграть их соревнование. То, что она искала вместо этого, было выдающимися рубцами, которые, если они есть, легли бы через belly его предплечья.

Она подметила пять из них.

"Пять! – подумала она, - так много." Ее уверенность поколебалась, когда она рассмотрела признаки стойкости Фадавара. Единственной вещью, которая удерживала ее от потери мужества в целом, было предсказание Эльвы: девочка сказала, что Насуада одержит победу. Насуада цеплялась за это воспоминание, словно оно было ее единственным детищем. "Она сказала, что я могу сделать это, значит я должна суметь продолжить дольше, чем Фадавар... Я должна сделать это!"

Так как он был тем, кто бросил вызов, то Фадавар начал первым. Он держал свою левую руку прямой от плеча, ладонью вверх; поместив лезвие своего ножа напротив своего предплечья, чуть ниже сгиба своего локтя; и потянул острие блестящего зеркала через свою плоть. Его раздираемая кожа походила на перезрелую ягоду, кровь хлынула из темно-красной щели.

Он заметил пристальные взгляды Насуады.

Она улыбнулась и установила свой собственный нож напротив своей руки. Металл был так же холоден, как лед. Это было их испытание силы воли, чтобы обнаружить, кто мог выдержать больше надрезов. Вера была в то, что, кто бы ни стремился стать вождем племени или даже военачальником, должен захотеть вынести больше боли, чем кто-либо еще ради своих людей. Иначе, как племена могли доверять своим вождям, чтобы поставить проблемы общины перед своими собственными эгоистичными желаниями? Мнение Насуады было таково, что практика поддерживает экстремизм, но она также понимала возможность этим жестом заслужить доверие людей. Хотя Суд длинных ножей был характерен для чернокожих племен, победа над Фадаваром укрепит ее положение среди варденов и, она надеялась, сторонников короля Оррина.

Она вознесла быструю мольбу о силе к Гокукара, молитву богине mantis (богомола), и затем занесла нож. Заостренная сталь скользила по ее коже так легко, что она изо всех сил старалась избежать разрезания слишком глубоко. Она дрожала от ощущений. Она хотела отшвырнуть нож, зажать свою рану и закричать.

Она не сделала ни одной из этих вещей. Она держала свои мышцы расслабленными; если бы она напрягалась, то процесс повредил бы еще более. И она продолжала улыбаться, когда лезвие медленно калечило ее тело. Разрезание закончилось только через три секунды, но за эти секунды, ее нарушенная плоть послала тысячи вопящих жалоб, и почти каждая требовала остановиться. Когда она опустила нож, то заметила, что, в то время как соплеменники все еще били в свои барабаны, она не слышала ничего, кроме биения своего пульса.

Тогда Фадавар сделал еще разрез на себе во второй раз. Связки на его шее были сильно вспухшими, и его яремная вена выдавалась так, словно она лопнет в то время, как нож прорезал свой кровавый путь.

Насуада увидела, что наступила снова ее очередь. Понимая, что ожидание только увеличило ее страх. Ее инстинкт самосохранения – инстинкт, который служил ей хорошо во всех других случаях – бился против команд, которые она посылала в свои руку и кисть. Доведенная до отчаяния, она сконцентрировалась на своем желании сохранить варденов и свергнуть Гальбаторикса: эти две причины, которым она посвятила всю свою жизнь. В мыслях она увидела своего отца, Джормундура, Эрагона и варденов и подумала: "Для них! Я делаю это для них. Я родилась, чтобы служить, и это – моя служба."

Она сделала разрез.

Мгновение спустя Фадавар сделал третью глубокую рану на своем предплечье также, как и Насуада на своем.

Четвертый разрез последовал вскоре после этого.

И пятый...

Странная апатия овладела Насуадой. Она так сильно устала, а также и замерзла. Затем ей в голову пришло, что не терпение боли могло бы решить суд, а скорее то, кто упадет в обморок первым от потери крови.

Ее движущиеся ручейки крови бежали по ее запястью и вниз по ее пальцам, стекая в густую лужу у ее ног. Такая же, если не больше, лужа скапливалась вокруг ботинок Фадавара.

Ряд зияющих красных разрезов на руке военачальника напомнил Насуаде жабры рыбы, мысль, которая по каким-то причинам показалась ей невероятно забавной; что она должна была прикусить свой язык, чтобы удержаться от хихиканья.

Со стоном Фадавар завершил свой шестой разрез.

- Одержу верх над тобой, беспомощная ведьма! – он прокричал сквозь шум барабанов и упал на одного колена.

Она сделала.

Фадавар дрожал, когда перекладывал свой нож из правой руки в левую; традиция предписывала максимум шесть разрезов через руку, иначе вы рисковали перерезать вены и сухожилия близ запястья. Когда Насуада повторила его движение, король Оррин прыгнул между ними и сказал:

- Остановитесь! Я не могу позволить этому продолжаться. Вы собираетесь убить себя.

Он приблизился к Насуаде, затем отскочил назад, так как она ударила его.

- Не вмешивайся, - прорычала она сквозь зубы.

Теперь Фадавар начал со своего правого предплечья, выпуская брызги крови от своих твердых мускулов. Он сжал их, поняла она. Она надеялась, что ошибки будет достаточно, чтобы сломать его.

Насуада не могла помочь себе; она издала бессловесный крик, когда нож разрезал ее кожу. Край бритвы горел, как раскаленная добела проволока. На середине разреза, ее левая травмированная рука дернулась. Нож отклонился, в результате оставляя ее с длинной, зубчатой рваной раной вдвое глубже, чем другие. Ее дыхание остановилось, пока она выдерживала отчаянную борьбу. "Я не могу продолжать, - подумала она. – Я не могу... Я не могу! Это слишком, чтобы вынести. Я лучше бы умерла.... О пожалуйста, позволь этому закончиться!" Ей принесло некоторое облегчение возможность баловаться этими и другими отчаянными жалобами, но в глубине своего сердца, она знала, что она никогда не сдастся.

Для восьмого раза Фадавар поместил свое лезвие выше одного из предплечий и держал его там. Бледный металл остановился в четверти дюйма от его соболиной кожи. Он остановился, так как пот стекал ему на глаза и его раны проливали рубиновые слезы. Казалось, словно бы его храбрость подвела его, но затем он зарычал и быстрым рывком надрезал свою руку.

Его нерешительность поддержала слабеющую силу воли Насуады. Сильное приятное возбуждение овладело ею, преобразовывая ее боль в почти приятное ощущение. Она противостояла напряжению Фадавара и затем, поощренная своим внезапным, беспечным равнодушием к собственному здоровью, опустила нож снова.

- Лучше чем, - прошептала она.

Перспектива необходимости сделать два разреза подряд – один, чтобы сравняться с Насуадой и другой, чтобы продолжить борьбу – казалось, испугала Фадавара. Он мигнул, облизал губы и трижды пытался совладать с ножом прежде, чем воздел оружие над своей рукой.

Его язык метнулся, чтобы вновь облизать потрескавшиеся губы.

Судорога свела его левую руку, и нож выпал из его искривленных пальцев, зарывшись в землю рукояткой вверх.

Он поднял его. Его грудь под одеждой вздымалась и опускалась с безумной скоростью. Поднимая нож, он прикоснулся лезвием к своей руке; это вызвало слабенькую струйку крови. Лицо Фадавара искривилось и скорчилось, а затем дрожь пробежала по его спине, и он согнулся, обхватив своими травмированными руками живот.

- Я подчиняюсь, - произнес он.

Барабаны остановились.

Последующая тишина продлилась до тех пор, пока король Оррин, Джормундур и все остальные не наполнили шатер своими иногда повторяющимися восклицаниями.

Насуада не обращала внимания на их замечания. Идя ощупью назад, она нашла свой стул и опустилась на него, стремясь уменьшить вес на свои ноги до того, как они подогнутся под ней. Она прилагала усилия, чтобы остаться в сознании, когда ее зрение затуманилось и задрожало; последней вещью, которую она хотела бы сделать, - это упасть в обморок перед соплеменниками. Нежное давление на ее плечо предупредило ее о том факте, что Фарика стоит рядом с нею, держа кучу бинтов.

- Моя госпожа, могу я позаботиться о вас? – спросила Фарика, ее обращение было как и озабоченным, так и нерешительным, словно она была не уверена в том, как Насуада отреагирует.

Насуада кивнула ей одобрительно.

Когда Фарика начала наматывать льняные полосы вокруг ее рук, Наако и Рамусева приблизились. Они поклонились, и Рамусева сказал:

- Никогда прежде никто не выносил так много разрезов на Суде длинных ножей. И вы, и Фадавар доказали свое мужество, но вы – несомненно победитель. Мы скажем нашим людям о вашем достижении, и они принесут вам свою клятву верности как вассалы.

- Спасибо, - сказала Насуада. Она закрыла свои глаза, так как пульсирование в ее руках усилилось.

- Моя госпожа.

Вокруг себя Насуада слышала беспорядочную смесь звуков, которые она даже не пыталась разобрать, предпочитая вместо этого уйти глубоко в себя, где ее боль была больше не такой близкой и угрожающей. Она плавала в лоне безграничного черного пространства, озаренного бесформенными каплями всегда меняющегося света.

Ее передышка была прервана голосом Трианна, когда колдунья сказала:

- Брось то, что ты делаешь, служанка, и удали эти бинты, чтобы я могла вылечить твою хозяйку.

Насуада открыла свои глаза, чтобы увидеть Джормундура, короля Оррина и Трианну, стоящую перед ней. Фадавар и его люди ушли из шатра.

- Нет, - сказала Насуада.

Группа посмотрела на нее с удивлением, а затем Джормундур сказал:

- Насуада, твои мысли омрачены. Суд закончен. Ты не должна жить с этими разрезами больше. В любом случае, мы должны остановить кровотечение у тебя.

- Фарика делает то, чего вполне достаточно. Я сделаю так, чтобы целитель сшил мои раны и сделал припарку, чтобы уменьшить опухоль, и это – все.

- Но почему?

- Суд длинных ножей требует, чтобы участники давали своим ранам заживать естественно. Иначе, мы не испытаем в полной мере боли, которую влечет за собой испытание. Если я нарушу правило, то Фадавар будет объявлен победителем.

- По крайней мере, ты позволишь мне облегчать твои страдания? – спросила Трианна. – Я знаю несколько заклинаний, которые могут устранить любое количество боли. Если бы ты проконсультировалась со мной заранее, то я, возможно, устроила бы так, чтобы ты могла отрезать целую конечность без малейшего дискомфорта.

Насуада засмеялась и позволила своей голове облокотиться на спинку, чувствуя себя довольно легкомысленной.

- Мой ответ был бы тем же самым тогда, как и сейчас: обман постыден. Я должна была выиграть суд без обмана, чтобы никто не смог подвергнуть сомнению мое руководство в будущем.

Смертельно мягким тоном король Оррин сказал:

- Но что, если бы ты проиграла?

- Я не могла проиграть. Даже если бы это означало мою смерть, я никогда не позволила бы Фадавару получить контроль над варденами.

Мрачный, Оррин изучал ее долгое время:

- Я верю тебе. Только действительно ли преданность племен стоит такой большой жертвы? Ты настолько не обыкновенная, что мы могли легко восстановить тебя.

- Преданность племен? Нет. Но это произведет впечатление не только на племена, как ты должен знать. Это должно помочь объединить наши силы. И это – приз, достаточно ценный для меня, чтобы охотно встретить множество неприятных смертельных случаев.

- Молитесь, говорят, что было бы с варденами, если ты умерла сегодня? Никакой выгоды не было бы тогда. Твое наследство было бы унынием, хаосом и, вероятно, крахом.

Всякий раз, когда Насуада выпивала вино, мед и особенно сильный алкоголь, она становилась самой осторожной с своей речью и движениями для того, чтобы даже если она не замечала этого сразу, но знала, что алкоголь ухудшает ее рассудительность и координацию, и у нее не было никакого желания вести себя неуместно или дать другим преимущество в их деловых отношениях с нею.

Испив боли, как она сделала, она позже поняла, что должна была быть столь же омторожной в своих дискуссиях с Оррином, словно она выпила три пивные кружки гномьего меда из ежевики. Если бы она сделала это, ее хорошо развитое чувство вежливости препятствовало бы тому, чтобы она ответила так:

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8