К нам пришло пополнение - молодые финны, курсанты Петроградских пехотных курсов во главе с комвзвода У. Тойвалом и его помощником К. Сикандером. Крепкие, удалые ребята, превосходные лыжники. Теперь нас стало около сотни.
      Вечером вызвали в штаб. Входим с Лукиным в избу. В большой комнате накурено, все, как в тумане. Тускло светят коптилки и свечи, вставленные в горлышки бутылок.
      Командир левого боевого участка Григорьев - ветеран гражданской войны, небольшого роста, худой, со смуглым лицом и веселыми, хитроватыми глазами, завидев нас, воскликнул весело:
      - А, морячки! Сюда пожалуйте.
      За столом расступились, освобождая нам место. Командиры склонились над картой. Карта сухопутная - море синего цвета, глубины не обозначены. Форты крепости нанесены приближенно, черным карандашом.
      - Вот, - начал Григорьев, - говорят, мятежники вывели в залив ледокол "Ермак", он взломал лед вокруг фортов, и теперь нам не пройти.
      Чувствую, все на меня смотрят. Как можно сдержаннее отвечаю:
      - Этого не может быть. У вас нет морской карты?
      - А зачем она нам? Мы, люди земные, привыкли воевать по сухопутным картам. Между прочим, сведения о взломанных льдах донесла наша разведка. Вы ей не верите?
      - Ошиблась разведка, - отвечаю. - Не мог здесь пройти ледокол.
      - Почему?
      Я взял карандаш.
      - Вот если бы это была морская карта, на ней вы увидели бы такие цифры. - Я выводил вокруг фортов: "2", "3", "4", "2". - Такие здесь глубины. А осадка "Ермака" восемь метров. Как видите, пройти он здесь никак не может. К тому же между фортами еще со времен Крымской войны стоят ряжевые заграждения. Тут и малое судно не пройдет, не то что ледокол...
      - Чем вы можете подтвердить все эти данные? - строго спросил Григорьев.
      - Я здесь вырос. Всю Невскую губу облазил вдоль и поперек.
      Григорьев отпустил всех, кроме меня и Лукина, и задумчиво произнес:
      - Черт его знает... Смущает, что сами мятежники на лед не выходят, значит, считают, что по нему не пройти. Может, лед взломан, а может, минирован. Надо проверить. Вот вы и займетесь этим.
      Мы отправились в путь. Поскольку объектов разведки было много, отряд делим на группы по 4-5 человек. Я иду с теми, кто разведывает главное направление - форт No 4. Над заливом туман, плотный, непроглядный. Дожидаемся рассвета. Идти тяжело. Лед тает, он покрыт водой, под которой ничего не разглядеть. В два счета провалишься в полынью. Туман то густой, как молоко, то рассеивается, и тогда открывается черная каменная громада форта. Она совсем близко. Чтобы нас не заметили, ложимся прямо в воду, пережидаем, пока снова не укроет волна тумана.
      Я впервые в боевой обстановке. В любую минуту враг может открыть огонь. Нервный озноб сковывает тело. Но я - командир, на меня смотрят, по мне равняются. И стараюсь не показать виду. Первым вскакиваю на лыжи, взмахиваю рукой: вперед!
      Мне не видно, как действуют остальные группы моих подчиненных. Но я отвечаю за них и потому с особой тревогой вслушиваюсь в тишину. Только бы не нарвались на противника...
      В тумане идем по ручному компасу. Больше всего боюсь ошибиться в расчетах, так можно и в лапы к мятежникам попасть. Нас все-таки заметили, стеганула пулемётная очередь. К счастью, никого не задело, только у двух ребят перебило лыжные палки.
      Группа Павла Перовского в густом тумане подошла к форту совсем близко и тут наткнулась на трех матросов-мятежников - они шли по льду без лыж. Встреча для них оказалась настолько неожиданной, что они побросали винтовки и побежали к берегу. Преследовать в тумане было невозможно. Подобрав винтовки, как вещественное доказательство встречи, наши лыжники отошли.
      Почему мятежники впали в такую панику?
      - А мы шли цепью, - пояснил Перовский, - поэтому в тумане они, вероятно, решили, что нас не пятеро, а целая рота. Вот и перепугались.
      Мы прошли вдоль форта. Захваченными с собой еловыми ветками обозначаем наиболее удобные подходы. Лед повсюду цел. Мин нет. У кронштадтской пристани обнаружили на льду проволочное заграждение, а за ним четырехорудийную полевую батарею.
      О результатах разведки доложили в штаб, а ночью снова вышли на лед. Буквально пальцами ощупали еще раз подступы к фортам. Чуть было не подвела нас наша же артиллерия. Она произвела несколько пристрелочных выстрелов. Снаряды упали с недолетом, пробили лед. Ребята из группы Павла Бондаренко вернулись из разведки мокрые с ног до головы. Снаряд поблизости поднял столб воды, и весь этот ледяной душ обрушился на лыжников. Стегануло их и мелкими осколками льда. Ничего, только синяками отделались.
      Вечером 16 марта состоялось последнее совещание в штабе. Ознакомили с боевым приказом. Наступление начнется ночью, одновременно с юга и севера. Наша северная группа войск выступает в два часа ночи. Для каждой части определены направление и объект атаки. Вместе с пехотой следуют инженерные подразделения с досками, веревками, лестницами. Во главе наступающих колонн - наши лыжники: они будут проводниками.
      Докладывал о плане операции приехавший в Лисий Нос уже знакомый нам Е.С. Казанский. Он был сдержан и торжественно строг, говорил чеканными фразами.
      Когда все стали расходиться, Григорьев взял меня за локоть, проводил на крыльцо избы и тихо сказал:
      - Ну смотри, брат военмор, дело-то очень серьезное... Я все же не могу привыкнуть: ни тебе земля, ни тебе море. Ну ладно, это я так, к слову. Желаю удачи!
      Мы собрали комсомольцев. Я ознакомил ребят с задачей, подчеркнул важность дела, которое нам поручено. Рассказал, что знал, о действиях других подразделений "морского всевобуча". Они осуществляют службу связи у южного берега залива на лыжах и буерах - ледовых яхтах.
      Командный пункт командира левого боевого участка Григорьева находился в Раздельной, у самого спуска на лед, в старом кирпичном складе, увенчанном башенкой (он и сейчас сохранился и отлично виден с моря). Вместе с Григорьевым разместились и мы с Лукиным. В другом конце помещения на нарах расположились связисты и наши лыжники. За ночь подморозило. У нас стоял густой туман, а на южном берегу, как нам сообщили соседи, шел снег. Ночью части развернулись и ступили на лед. Бойцы топали ногами, проверяя прочность льда.
      - Не старайся, браток, этот лед только динамитом проймешь, успокаивали их наши лыжники, занимая свои места в голове колонн.
      На форты No 5 и 6 колонны повели комсомольцы Павел Бондаренко, наш комсорг Феликс Пайо, Василий Новожилов и Иван Маругин. На форт No 4 комсомольцы Павел Перовский, Юрий Пылков, Петр Голубев и Василий Жданов. Для связи с южной группой войск выделены Михаил Васильев и Николай Михайлов. (Телефонная связь работала ненадежно, и ее пришлось дублировать посыльными.)
      Колонны идут в тумане. Тихо. Только снег хрустит под множеством ног.
      Мятежники, видимо, ни о чем не догадывались. Никакой разведки они не вели, отсиживаясь за гранитными стенами и, как потом выяснилось, беспрерывно митинговали, ибо общности взглядов у них не было.
      Прошел томительный час, а может, и больше. По-прежнему тихо.
      - Днем хоть своих видишь, - заметил кто-то из молодых штабников.
      И вдруг ночь осветилась. Сначала на одном, потом на другом форту вспыхнули, заметались лучи прожекторов. Взвились ракеты - красные, зеленые. Ударили орудия - и противника, и наши. Низко пригибаясь, бойцы упорно двигались вперед. Полевая телефонная связь вышла из строя. Заглохли рации. Григорьев нервничает, отчитывает связистов. Слышу в темноте его возглас:
      - Военмор, где ты?.. Пошли срочно своих лыжников.
      Получив от меня указания, ребята исчезают. Первыми возвращаются комсомольцы Б. Перегудов и П. Шадрин. Мокрые, в порванных маскировочных халатах. Докладывают, что под фортом No 6 пулеметный огонь заставил наших залечь, но командирам все же удалось поднять людей, и они, хотя и медленно, продвигаются вперед.
      Дрогнула земля - это ударили десяти- и двенадцатидюймовые орудия кораблей. Куда они бьют?
      Из темноты выходит Юра Пылков, тащит на спаренных лыжах двух тяжело раненных красноармейцев. Хриплым голосом докладывает:
      - Бои идут на четвертом форту. На льду много промоин...
      Вскоре появляется Павел Перовский, без шапки, в забрызганном кровью маскировочном халате. Он сделал троим раненым перевязки, двоих еле-еле дотащил на лыжах. Радостно докладывает:
      - Четвертый форт взят!
      Следом показывается маленький юркий Вася Новожилов. И он доставил раненого бойца и тоже принес радостную весть:
      - Пятый форт взят!
      Посылаю все новых связных в наступающие части. Ребята доносят, что лед во многих местах разбит, продвигаться все труднее. Чудом проползли под огнем и доставили ценные сведения В. Хаецкий и Ю. Вахт.
      Начало светать. Артиллерийская канонада не стихает, но днем она звучит не столь устрашающе, как ночью. Вернулись наши связные Михайлов и Васильев. Они не раз попадали под огонь, но добрались до передовых частей южной группы. Явившись к командиру головного отряда, смело повели атакующих по льду на восточные пристани.
      - Ребята, крепок ли лед на Морском канале? - спросили их. - Нет ли промоин у пристаней?
      Ребята заверили, что там дорога отличная. В 6 часов части южной группы ворвались в город и завязали уличные бои. Это была уже совсем приятная весть.
      Наша северная группа войск понесла большие потери при штурме фортов и смогла подойти к Кронштадту лишь к 7 часам утра. Кровопролитные бои развернулись в городе.
      Еще не раз посылались с различными приказами в самое пекло бойцы нашего отряда. Курсанты-финны стремительно носились на лыжах, поспевая всюду.
      В сумерках были заняты восточная и северная части города. И только тогда наступил решающий перелом. Мятежники начали массой сдаваться в плен. К утру все стихло.
      Вечером 18 марта нам с Лукиным было приказано явиться в Кронштадт. Дали розвальни и лошадку. На льду было сыро и холодно, попадались большие полыньи, подернутые тоненьким ледком. Ехали мы медленно, то и дело останавливались, слезали с саней и пешком разведывали дорогу. Часто встречались санитары. Раненых уже всех вывезли. Сейчас подбирали убитых. Их было очень много.
      В Кронштадт мы прибыли только на рассвете. Принял Казанский. Похвалил:
      - Молодцы, комсомольцы! Обязательно представлю вас к награде.
      И вот сидим мы вечером у печки, поджариваем на шомполе соленую воблу, завернутую в газету (это был тогда высший деликатес), и рассуждаем, чем же нас наградят. Лукин мечтает о маузере с деревянным прикладом, я - о кожаном костюме. О большем и думать не смели.
      И вдруг приезжаем в Петроград и узнаем: приказом Реввоенсовета Республики мы с Лукиным и еще восемь лыжников 1-го морского отряда Всевобуча награждены орденом Красного Знамени - единственным в то время орденом, являвшимся высшим знаком боевого отличия...
      Под парусами
      Летом 1921 года небольшой грузовой пароход "Субботник" пошел в Финляндию.
      Океанский парусник "Лауристон" готовился к походу в Эстонию, в порт Таллин. Это были не обычные коммерческие рейсы. Им придавалось и большое политическое значение. Впервые за границу уходили с грузом суда под советским флагом.
      Команды судов набирались и из гражданских, и из военных моряков - в то время большого различия между ними не делалось. Важно было создать крепкие, надежные экипажи. Особенно сложно было набрать команду на "Лауристон". Это был старинный океанский четырехмачтовый парусник-барк водоизмещением в 5000 тонн. Три его мачты - с прямыми парусами на реях, а кормовая, как говорят моряки, "сухая", без рей, несла косые паруса. Стальной гигант, купленный в Англии царским правительством для перевозки военных грузов, выглядел очень внушительно, хотя и безнадежно устарел. Он не имел машины и всецело зависел от ветра. С убранными парусами судно могло двигаться только с помощью буксира.
      Гражданская война разбросала матросов, которые когда-то плавали на парусных судах, и теперь их пришлось искать по всей стране. Здесь были русские, эстонцы, финны, карелы. Несколько военморов взяли из нашего 1-го морского отряда Всевобуча. Капитаном назначили капитана дальнего плавания эстонца К. Андерсона, старшим помощником - латыша В. Спрогиса, помощником меня, а боцманом - финна коммуниста И. Урма. Всего нас набралось с полсотни человек, из них шесть или семь коммунистов и четыре комсомольца...
      Помню, с каким трепетом и восторгом шел я по стенке торгового порта, у которой стоял красавец "Лауристон". Он сиял свежей краской. Корпус черный, надстройки - белые, мачты и реи - коричневые. Высоко поднятый огромный бушприт на носу придавал кораблю гордый и стремительный вид.
      Капитан Андерсон поначалу отнесся ко мне недоверчиво: хоть и орден на груди, а все равно юнец. Переломный момент в наших отношениях наступил через несколько дней. Капитан собрался к своей семье на Лахту, а погода стояла неважная, дул свежий западный ветер Андерсон уже совсем было отказался от поездки, но я заверил, что сумею доставить его по назначению. С недоверием капитан садился в раскачивающийся вельбот, матросы быстро поставили паруса, я, беспрерывно лавируя, сумел преодолеть противный ветер и вывести вельбот из Морского канала. Через час-другой мы уже были у Лахты. Капитан на прощание крепко пожал мне руку.
      - А моряк из вас ничего...
      ...Корабль тяжело осел - тысячи тонн рельсов принял он в свои трюмы. Оставались мелкие боцманские работы и приемка всех видов снабжения. До поздней ночи засиживался я за столом в каюте, изучая корабельную документацию. Поражали цифры: длина корабля по палубе 85 метров, ширина около 13 метров, осадка почти 6 метров. Он нес на своих высоченных стальных мачтах 25 парусов общей площадью более 2500 квадратных метров. В хороший ветер паруса спокойно двигали его двенадцатиузловым ходом (узел - мера скорости, равная одной миле - 1852 метрам в час). Реи - стальные бревна, на которых держатся паруса, достигали 20 метров в длину и весили до трех тонн каждая.
      От всего корабля веяло стариной парусного флота. До этого я бывал на многих судах. Но на таком - впервые. Изумляла абсолютная тишина. Ни шипения пара, ни постукивания механизмов, ни гудения вентиляторов. В каютах горели свечи. В кают-компании над столами висели две большие керосиновые калильные лампы под зелеными абажурами. Ни отопления, ни водопровода...
      Каюты командного состава помещались в корме, кубрики команды - в носу. На корме, на открытой площадке полуюта, стоял огромный, диаметром в человеческий рост, штурвал - рулевое колесо, сделанное из дорогого дерева с резными украшениями. Тяжелые цепи от него шли к голове руля. Штурвал вертели двое здоровенных рулевых, но иногда и им силенок не хватало, и на выручку спешил вахтенный штурман. На большой волне штурвал и вовсе выходил из повиновения и грозил всех нас смахнуть за борт... В таких случаях приходилось срочно заводить тали - систему блоков и тросов.
      На корабле было два становых адмиралтейских якоря, громоздких и тяжелых. Поднимали их вручную, как в далекую старину. В носовой части корабля - на баке - стоял массивный шпиль - вертикальный ворот с восемью длинными дубовыми рычагами-вымбовками, в которые впрягались по два человека. Якорь выбирался медленно-медленно. Пока его вытягивали, все шестнадцать матросов становились мокрыми от пота.
      Мы много упражнялись в постановке и уборке парусов, но до самого Таллина так и не удалось прибегнуть к ним. В августе устойчиво дули западные, встречные для нас ветры. Чтобы преодолеть такой ветер, парусник должен двигаться галсами, зигзагом. А в ту пору в Финском заливе еще часто встречались мины, оставшиеся после империалистической и гражданской войн. Наши тральщики беспрерывно тралили фарватеры, но все же опасность была велика: мины нередко срывало с якорей и несло по воле волн. В таких условиях лавировать опасно. Суда могли следовать лишь строго по фарватеру. Поэтому шли мы по морю не под парусами, а на буксире "Ястреба" - бывшего военного судна. Дважды в районе острова Гогланд "Ястреб" давал тревожные гудки и кидался в сторону, а мимо проплывали рогатые, обросшие ракушками черные шары.
      В Таллине нас сначала поставили на рейде. Беспрерывно прибывало к нам различное начальство буржуазной Эстонии. Еще бы, ведь пришел первый советский корабль! Придирчиво, помногу раз проверяли каждый документ, всматривались во все углы и не могли удержаться, чтобы не похвалить за безукоризненную чистоту. Нас, конечно, считали всех коммунистами и обязательно переодетыми комиссарами, задавали при этом самые нелепые вопросы, вроде того, правда ли, что в нашей стране все женщины национализированы...
      На следующий день нам разрешили войти в порт. Начали поднимать якорь. Выбирали его добрый час. Наконец показались из воды огромные лапы. И тут мы увидели, что якорь зацепил и поднял со дна толстый обросший илом канат. Старпом приказал мне спуститься за борт и разрубить его. Схватив пожарный топор, я перебрался через фальшборт и по контрфосам - распоркам внутри массивных звеньев якорной цепи, как по трапу, спустился на лапу якоря. Уже совсем было перерубил канат, как вдруг почувствовал, что лечу вниз. Послышался грохот. Через мгновение я уже был в воде. Инстинктивно спешу отплыть в сторону. Это и спасло меня. Промедли я мгновение - и оказался бы на дне, придавленный многотонной якорь-цепью.
      Всплываю на поверхность. Вода теплая. Плавал я хорошо. По той же злополучной цепи быстро вскарабкался на палубу. Капитан, появившийся на баке, на эстонском языке вовсю разносил боцмана. Оказалось, боцман хотел чуть потравить якорь для облегчения моей работы. По его приказу два моряка откинули стопоры шпиля, тот неожиданно завертелся, разметал матросов, стоявших у вымбовок, и бешено крутился, пока якорь не лег на грунт. К счастью, никто не пострадал. А я стал героем дня и объектом дружеских шуток.
      Разгружались мы медленно. А погрузка и вовсе затянулась. Целые дни я проводил в трюме, руководя укладкой мешков с мукой. Грузились своими силами, поставщики лишь подвозили мешки под наши стрелы.
      Черепашьи темпы работ начинали надоедать. Капитан успокаивал: ничего, все в порядке. Он и секретарь партячейки часто отлучались в город, а вернувшись, запирались в каюте, подолгу о чем-то спорили.
      Когда погрузка кончилась, нас снова вывели на рейд. Капитан и секретарь партячейки собрали коммунистов и комсомольцев. Тут-то и открылся секрет нашей неторопливой погрузки.
      - Ребята, - обратился к нам капитан, - буржуазное правительство Эстонии приговорило к расстрелу шестерых коммунистов. Местная подпольная партийная организация пытается их спасти. Все подготовлено для побега из тюрьмы, но скрыться в городе очень трудно. Эстонские товарищи обращаются к нам за помощью. Как вы на это смотрите?
      - Ясно, поможем, - откликнулись моряки. - Надо выручить друзей.
      Оказывается, эстонские коммунисты уже детально разработали план действий. Рыбаки из разных мест бухты на шлюпках подвезут товарищей на рейд. Затем те, уже вплавь, доберутся до "Лауристона" и по якорной цепи поднимутся на палубу. Моряки предложили подготовить для них убежище в трюме среди мешков, оставить там запас еды, сухую одежду.
      - Решено? - спросил капитан.
      - Все сделаем как надо, - заверили моряки.
      Ночью на верхнюю вахту на баке, юте и шкафуте поставили коммунистов и комсомольцев. Конечно, мы были горды, что нам доверили такое ответственное партийное дело.
      На счастье, погода выдалась подходящая: ночь темная, моросил дождь.
      Все получилось как нельзя лучше. В темноте у борта корабля слышался плеск, тихо звучал пароль, мы помогали товарищу подняться на палубу. И снова наступала тишина, нарушаемая лишь шелестом дождя. Так приняли мы на борт всех шестерых спасенных товарищей.
      Утром, когда прибыли эстонские таможенные и портовые власти, трюмы уже были плотно закрыты брезентами. Таможенники осмотрели жилые помещения и кладовые, пожелали нам счастливого пути. Нас снова повел "Ястреб".
      Как только мы вышли из территориальных вод Эстонии, эстонские товарищи поднялись из трюма. Тесным кольцом их обступили моряки. Шумные приветствия, дружеские объятия. Среди спасенных был и капитан дальнего плавания, старый коммунист В. Нук - образованный моряк, добрейший, жизнерадостный человек, прекрасный товарищ. Мы сразу прониклись к нему горячей симпатией и часами слушали его рассказы. По прибытии в Петроград он вскоре стал капитаном одного из больших советских пароходов и повел его в далекое плавание.
      За островом Родшер поднялась большая попутная волна, барометр сильно упал, подул штормовой западный ветер. Буксир начало сильно дергать. Наконец толстый стальной трос оборвался. Мы с трудом завели его снова. Маленький "Ястреб" качало и заливало. Страшно было на него смотреть. А наш красавец вел себя прекрасно. За островом Гогланд вторично оборвался буксир. Капитан решил больше не заводить его и приказал поставить нижние марсели прямоугольные паруса. Мы ходко, спокойно двинулись со скоростью 7-8 узлов. "Ястреб" еле поспевал, его по-прежнему нещадно бросало из стороны в сторону.
      Вот и Кронштадт показался. Мы должны были стать на якорь на Большом рейде. Убрали паруса. Но корабль продолжал идти вперед. Развернуться против ветра нам не хватало места, а отдавать якоря на ходу - рискованно. Пока решали, что делать, мы пролетели Кронштадт и оказались у входных буев Морского канала. А тут тесно и мелко, надо строго выдерживать курс. Чтобы корабль лучше слушался руля, снова поставили нижние марсели и помчались дальше.
      В Неве было тише. Убрали паруса, по инерции приблизились к железной стенке порта и отдали оба якоря. Все же порвали не один швартов, пока не обуздали нашего гиганта.
      Первый заграничный поход советского корабля в Эстонию благополучно завершился, команда оказалась на высоте, с честью пронесла флаг молодой Страны Советов. В эти дни наш парусник получил название "Товарищ". В 30-х годах он перешел на Черное море и стал учебным кораблем. "Товарищ" погиб во время Великой Отечественной войны от вражеских бомб. Сейчас под этим именем плавает другое, тоже учебное парусное судно, продолжая готовить кадры моряков нашему торговому флоту.
      Флот возрождается
      Весной 1922 года меня назначили младшим штурманом на линейный корабль "Марат" (бывший "Петропавловск"). Он стоял в Кронштадте.
      Иду на пристань. Пароходы из Петрограда в Кронштадт отправлялись дважды в день - утром и вечером. Пассажиров мною, главным образом флотский люд. С трудом втискиваюсь на переполненную палубу.
      Старый колесный пароход "Луч", кренясь на борт от тяжести пассажиров, пронзительно прогудел и зашлепал по воде плицами - лопастями своих колес. Двигался он потихоньку, в ветреную погоду путь до Кронштадта занимал более двух часов. (Это не то что сейчас, когда "Метеор" покрывает это расстояние за двадцать минут!)
      Протиснувшись на бак, я устроился на каких-то мешках. Огляделся. Вокруг молодые парни в смешанном одеянии - морском и армейском. Среди них выделялись старые матросы, в опрятной, но уже изрядно поношенной морской форме. На ленточках бескозырок поблекшие надписи: "Рюрик", "Россия", "Громобой".
      Завязался общий разговор. Большинство моих спутников никогда не видели Кронштадта и сейчас с любопытством всматривались в горизонт, где вырисовывались купол собора и заводские трубы.
      По мере приближения к гавани все отчетливее бросалось в глаза царившее там запустение. Застыли у пирсов ржавые, с облупившейся краской громады кораблей. Стоят они заброшенные, без топлива, без света. Промелькнет по палубе человеческая тень, и снова все мертво вокруг.
      Но молодежь, окружавшая меня, была полна оптимизма. Для этого были твердые основания. По предложению В.И. Ленина X съезд партии принял решение возродить и укрепить Красный военный флот. К строительству новых кораблей наша страна была еще не подготовлена. Пока восстанавливали старые.
      Мы уже знали, что кронштадтский судоремонтный завод начинает работать на полную мощность, что на флот возвращаются опытные моряки, в годы войны ушедшие на сухопутный фронт. Прибывает на флот молодежь, комсомольцы. И сразу принимаются за работу.
      Кладбище кораблей оживало. Получив "разрешительную записку", военморы снимали со старых судов оборудование, механизмы - все, что могло пригодиться при ремонте боевых кораблей, намеченных для восстановления.
      Я загляделся на высоченного матроса в расстегнутом бушлате и бескозырке, из-под которой выбивались золотистые кудри. Вблизи от нашего парохода пронеслась с хорошим креном небольшая яхточка. Матрос так и засиял.
      - Смотри, как идет, красавица! - вырвалось у него.
      Я улыбнулся. Сразу видно родственную душу.
      - Любите паруса? - спрашиваю.
      - Даже во сне снятся.
      Разговорились. Матрос Кабицкий оказался главным шкиперским содержателем линкора "Марат". Заядлый парусник. Мы сразу стали друзьями. Узнав, что я назначен на "Марат", Кабицкий обрадовался. Он и проводил меня на линкор.
      Сейчас у нас уже не строят таких кораблей. А раньше они считались ядром флота. Линкор поражал своей величиной. Высокие стальные борта, широченная деревянная палуба, в которую вросли могучие башни с двенадцатидюймовыми орудиями. Плавучая крепость. Ее обслуживают сотни людей. Ее приводят в движение машины, по мощности превосходящие электростанцию иного большого города. Внутри этой крепости не только погреба с боеприпасами и жилье для многочисленного экипажа. Здесь и мастерские для ремонта механизмов, обширные лазареты, кухни и столовые, даже своя типография, которая регулярно печатает корабельную газету.
      Вахтенный начальник проверил мои документы, записал фамилию в вахтенный журнал и сказал:
      - Иди к Шаляпину.
      Он указал на широкий люк. Я уже спустился в кормовой коридор, когда меня нагнал Кабицкий. Предупредил:
      - Ты смотри не ляпни: "Товарищ Шаляпин". Фамилия командира Вонлярлярский. Он был ранен. Заместо своего горла ему вставили чуть ли не серебряное, но все равно хрипит, говорит почти шепотом. Матросы в шутку прозвали его Шаляпиным - так его все на флоте и зовут теперь. Он знает и почти не обижается. А человек он хороший и командир что надо. Ну, пока...
      Кабицкий скрылся. У дверей в каюту командира высился железный денежный ящик, за ним корабельное знамя, у которого застыл часовой.
      Я вошел в каюту командира. Владимир Владимирович Вонлярлярский невысокий, худощавый, с мелкими чертами лица, на котором поэтому особенно выделялись большие карие, чуть навыкате глаза. Был он опрятно одет в старую офицерскую форму. Ослепительно сияли накрахмаленные воротничок и манжеты с золотыми запонками. Принял меня ласково, о многом расспросил, а в заключение прохрипел:
      - Ну, вот и познакомились, а теперь, пожалуйста, пройдите к старофу.
      Перешагнув высокий порог каюты командира, я замешкался. Кто такой "староф"? Выбираюсь на верхнюю палубу. На вахте по-прежнему уже знакомый мне военмор Черепок, бывший артиллерийский унтер-офицер, а теперь командир первой башни.
      Выслушав меня, он засмеялся.
      - "Староф" означает "старший офицер", как и при царе было. Только сейчас мы добавляем слово "товарищ". Рассыльный! - подозвал он какого-то моряка. - Проводите товарища к старофу.
      И вот я перед железной дверью с табличкой "Старший офицер". Сейчас в этой должности военмор Ф.Ф. Залесов, бывший мичман. Я уже знаю, что с делом он справляется превосходно. Моряки его уважают и побаиваются. Это большой труженик, на берег увольняется редко. Часто обходит все закоулки линкора и неукоснительно требует чистоты и порядка. Разговаривает мало , никогда не шумит, приказания отдает короткими фразами. Вообще-то он отзывчивый человек, но интересы дела у него на первом плане. Молча просмотрев мои документы, Залесов вернул их мне.
      - Идите ко второму помощнику Юмашеву.
      Юмашев - бывший юнга. Он и сейчас очень молод. Это единственный коммунист среди начальствующего состава линкора. Во время кронштадтского мятежа контрреволюционеры бросили его в тюрьму. Только быстрая ликвидация мятежа спасла ему жизнь.
      Встретил он меня весьма радушно, не спеша прочитал документы, широко улыбнулся:
      - Так, значит, к нам, комсомол, пожаловал? Ну, что же, будем вместе служить...
      С легкой руки Юмашева так и прозвали меня Комсомолом. Через десятки лет, уже будучи Министром Военно-Морского Флота, Иван Степанович Юмашев, завидя меня, весело воскликнул:
      - Привет Комсомолу!
      Теперь, с годами, друзья прибавили еще словечко и шутливо величают меня Седым комсомолом.
      Иван Степанович был прост и доступен, у него был громовой голос и невероятная сила в руках. Сожмет тебе ладонь - все косточки трещат. Говорил коротко, ясно, не выносил болтовни. Это был всеобщий любимец на корабле. С большим уважением относились к нему и староф, и командир линкора.
      Юмашев проводил меня в мою каюту - на ней висела табличка: "Старший штурманский офицер", а перед ужином ввел в кают-компанию корабля и указал мое штатное место. Более 25 командиров размещались за двумя длинными, параллельно стоявшими столами. За одним столом сидели помощник командира корабля, старшие специалисты (теперь их зовут командирами боевых частей) и строевые, за другим - все остальные. На белоснежных скатертях красовались старые линкоровские сервизы, подставки для вилок и ножей, мельхиоровые кольца для салфеток, разные кувшины и вазочки. Все эти предметы ласкали глаз и слегка смущали, так как в красивых тарелках подавался суп из воблы или ржавой селёдки с пшенной крупой, на второе - пшенная каша. Потчевали нас чаем из каких-то опилок, давали два кусочка сахару на день. Хлеб только черный и тоненькими ломтиками. Таково было меню прекрасно сервированного стола. Однако это нас не огорчало, в кают-компании всегда слышались смех, шутки. Помню, в тот день флотская газета напечатала статью врача; он доказывал, что селедка и селедочный суп необычайно полезны для организма. Юмашев под дружный хохот читал выдержки из этой статьи, и мы с удовольствием хлебали остросоленую жижу.
      - А что, совсем как из осетрины! - воскликнул кто-то.
      На линкоре служили разные люди. Одни в день знакомства спрашивали меня:
      - Простите, Юрий Александрович, вы, наверно, изволите быть из гардемаринов? Другие хлопали по плечу:
      - Юрий! Кореш! Нашенский парень!..