А. Покровский и братья. В море, на суше и выше 2... - Рассказы

Елена Панова

Рассказы

Панова Елена.

Родилась в Москве в 1967 г., там же и прожила всю жизнь с небольшим перерывом. В 1991 г. окончила Институт международных отношений. После института связала свою судьбу с армией — вышла замуж за военного и уехала в Забайкальские степи. О чем, кстати, не жалеет. После Забайкалья — Приднестровье, в тот самый 1992-й год. Потом Москва, академия, Хабаровск, МЧС, опять Москва. В общем, так и служит до сих пор. Обиженная хамским отношением к армии со стороны всех кому не лень, начала писать рассказы, где (из принципа!) о военных — ни слова плохого. Ну любит она их!

ПОГОНЯ ЗА ПРОКУРОРОМ

Погожим октябрьским днем Юрка Хорошевский вдруг ни с того ни с сего был облечен доверием. Конечно, Файзуллаев с радостью облек бы доверием кого-нибудь другого, но в штабе больше никого из офицеров не оказалось, а разыскивать кого-то из них по всему военному городку времени не оставалось — дело было довольно срочным.

Юрке предстояло взять под свою команду сержанта Диму и автомобиль, подъехать к конторе военторга, принять там на борт проверяющего из окружной прокураторы и доставить указанного проверяющего в Читу. Юрке в этом мероприятии отводилась роль «старшего машины» — почему-то считалось, что боец, отправленный на задание в одиночку, обязательно заблудится, или загуляет, или потеряет машину, или сотворит еще что-нибудь.

— Задача ясна? Повторите, — глядя в преданные глаза старлея, приказал Файзуллаев после того, как трижды изложил Хорошевскому эту самую задачу.

Юрка поднял глаза в потолок и уверенно отчеканил:

— Первое. Найти в парке машину и сержанта Колмогорова. Второе. На этой машине под управлением сержанта Колмогорова в 10.00 явиться к конторе военторга по адресу... — тут Юрка замялся, поскольку адреса конторы он не знал, да у конторы, впрочем, никакого адреса и не было. — Явиться, в общем... Третье. Забрать в конторе проверяющего из Читы и доставить его к месту службы!

Юрка покосился на комбата, проверяя произведенное впечатление. Комбат был доволен, хотя какое-то нехорошее предчувствие его все-таки грызло.

— И запомните, товарищ старший лейтенант, — Файзуллаев подошел к Юрке вплотную, и тому пришлось задрать голову, чтобы своими честными глазами заглянуть ему в лицо, — это — ПРИКАЗ! Мой и командира дивизии. Думаю, вам не надо напоминать, что любое отступление от него...

— Никак нет! — отрапортовал Юрка.

— Вы в дивизии и так не на самом лучшем счету, так что я бы попросил вас действовать без собственной инициативы. И если хоть малейшее самоуправство... — за спиной рука Файзуллаева непроизвольно сжалась в кулак.

— Так точно! — выкрикнул Юрка. — Приказ — доставить проверяющего в Читу. Никакого самоуправства!

— Идите и выполняйте.

Хорошевский лихо развернулся на каблуках и вышел, чеканя шаг. Комбат еще несколько минут смотрел на дверь, за которой скрылся старлей, после чего позвонил Ванюшину и отчитался, что указание комдива — увезти к едрене-фене прокурорского проверяющего обратно в Читу, — выполнено.

Ровно в 10.00 пропыленный батальонный КамАЗ стоял у дверей конторы в компании еще четырех или пяти разнокалиберных грузовиков и мотоцикла начальника военторга майора Черняева. Через минуту появился и окружной проверяющий. Точнее, появилась. Это была молодая женщина в штатском, с короткой стрижкой и с потрепанным «дипломатом» в руке. Юрка удивился, но помня о наказуемости любой инициативы, вслух свое удивление выражать не стал. Женщина открыла дверь, застенчиво улыбнулась старлею и несколько расплывчато спросила: — Я к вам?

— К нам, к нам, — радушно ответил Хорошевский, и женщина, закинув на сиденье свой «дипломат», принялась неуклюже карабкаться в кабину. На ней были туфли на высоком каблуке, поэтому задача оказалась не из легких. Юрка подумал, будет ли считаться самоуправством попытка вылезти из машины и подсадить проверяющую («прокуроршу», как он ее мысленно окрестил), и решил, что будет.

В конце концов Прокурорша кое-как забралась на сиденье, повертелась немного, устраиваясь поудобнее, и обратилась почему-то прямо к сержанту:

— Ну что, поехали?

Сержант медленно обратил свой взор на Хорошевского, получил утвердительный кивок и тронулся с ошеломленным выражением на лице.

Некоторое время ехали молча. Форсировали бурлящую Тургу, затем миновали синий указатель с перечеркнутым названием станции. На железнодорожном переезде Юрка не выдержал и завел разговор о погоде. Мало-помалу разговорились. Как обычно это бывает в незнакомой компании, разговор шел ни о чем — о погоде, о природе, о ценах на продукты. Спросить у своей спутницы ее имя старлей постеснялся, назвать свое — не догадался. Когда закончилась погода и продукты, Хорошевский перешел к анекдотам. Прокурорша с удовольствием смеялась, и постепенно лед между ними начал таять. У Юрки нашлась при себе пара бутербродов, у нее — яблоко — короче говоря, четырехчасовое путешествие в Читу обещало быть приятным. Водитель в беседе не участвовал, лишь изредка бросал на прокуроршу недоверчивые взгляды, хотя от старлейского бутерброда не отказался...

А потом в разных точках мирненского гарнизона одновременно произошли следующие события.

В 10.35 в штабе саперного батальона заверещал телефон. Звонил Ванюшин. Почти дружелюбным тоном он поинтересовался у Файзуллаева, не замерз ли где по дороге откомандированный им водитель, добавив, что чин из окружной прокуратуры уже полчаса болтается на пороге конторы и пугает своими погонами военторговских шоферов.

— Я так и знал! — комбат грохнул кулаком по столу.

С потерей Хорошевского комбат мог бы еще кое-как примириться. Но вместе с ним пропала почти новая машина и лучший водитель батальона. Поэтому через пять минут весь батальон был брошен на поиски пропавшего КамАЗа и негодяя-ротного. Выяснилось, что последний раз Юрку видела продавщица киоска, где он около десяти часов покупал сигареты. Куда он направился потом, продавщица не видела, но помнила точно, что в тот момент КамАЗ был при нем. Поскольку киоск находился прямо напротив конторы военторга, разъяренный Файзуллаев, сопровождаемый замполитом, отправился снимать показания с местных водителей, которым случилось в тот момент оказаться поблизости. Там же он обнаружил и окружного проверяющего — толстого усатого полковника, который с философским спокойствием курил, сидя на разбитом крыльце. Военторговские водители поискам ничем помочь не смогли — возле конторы постоянно ошивалось несколько машин, одни приезжали, другие уезжали, и запомнить какую-то из них было практически невозможно.

Приблизительно в это же время в кабинет начальника военторга майора Черняева с грохотом ворвалась главный бухгалтер Екатерина Матвеевна, таща за собой растерянного Витю Рогулькина.

— Владимир Михалыч! У нас ЧП! Пропал кассир!

— Что значит — «пропал»? Что это вам, иголка, что ли? Сидит, наверное, где-нибудь, чаи гоняет, — озадачился Черняев.

— Да нету, нету ее нигде! — закричала Екатерина Матвеевна и дернула Рогулькина за рукав. — Ну, расскажи сам!

Витя пожал плечами, потер запястье, освобожденное из железной руки бухгалтерши и, перемежая свою речь многочисленными междометиями, пояснил:

— Ну, заехал я за ней, как положено. «Собирайся, — говорю, — поехали». И пошел заводиться. Ждал-ждал — нету!

— И пошел искать, — вмешалась взволнованная Екатерина Матвеевна. — Касса закрыта, ее нигде нет. Господи, говорила же я — человек второй день работает, нельзя ее сразу одну в банк посылать! У нее же денег в кассе было...!!!

Главный бухгалтер запустила руки в прическу и принялась качать головой, словно страдая от зубной боли. Начиная волноваться, Черняев вслух предположил:

— А может, она пешком в банк пошла? Вы ей вчера хорошо объяснили, что у нее машина будет?

— Пешком?! Это за десять-то километров!!! С такими деньжищами?!

— Я все-таки проедусь, посмотрю, — вскинулся майор и, на ходу цепляя фуражку, кинулся прочь из конторы.

На крыльце он с разбегу вонзился в группу оживленно жестикулирующих людей, среди которых узнал полковника из прокуратуры, которого уже полчаса считал уехавшим, шапочно знакомого замполита из саперного батальона, еще какого-то военного и троих своих водителей... Оказалось, в саперном батальоне тоже кто-то (или что-то) пропал.

Тем временем Юркина спутница-прокурорша начала проявлять признаки беспокойства. Она все с меньшим вниманием слушала анекдоты, реже смеялась и все время крутила головой, озирая окрестности. Когда оставалось всего ничего до станции Оловянная, она не выдержала:

— Послушайте, а куда мы едем?

— То есть как — куда? — удивился Юрка. — Здесь дорога одна.

— Я вижу, что одна, — занервничала спутница, — куда она ведет?

— В Читу, конечно. — Юрка удивился еще больше.

— В Читу?! — пискнула прокурорша. — Зачем в Читу? Мне надо в Бырку, в магазин, а потом в Безречную!

— Ну откуда же я знаю, зачем? — Хорошевский пожал плечами. — Мне приказано — доставить вас в прокуратуру. А уж зачем — это ваше дело.

— Приказано?! Кем?!!! Я не поеду ни в какую прокуратуру!

— Слушайте, я-то тут при чем? Командир дивизии отдал распоряжение, я выполняю.

— Остановите машину! — в голосе прокурорши послышались плаксивые ноты. — Остановите немедленно, или... или... или я за себя не отвечаю!

Она прижала к себе свой «дипломат», забилась в дальний угол кабины и оттуда дикими глазами смотрела на Хорошевского. Юрка начал проявлять характер. Не вступая в дальнейшие пререкания со своей пассажиркой, он решительно скрестил руки на груди и уставился в другую сторону. Перехватив удивленно-испуганный взгляд сержанта, Юрка глазами сделал ему знак не обращать внимания на выходки вздорной бабы и ехать, куда ехал.

Прокурорша возилась в своем углу, шуршала какими-то бумажками и клацала замками «дипомата». Хорошевский твердо решил ее игнорировать и выполнить приказ во что бы то ни стало, поэтому подпрыгнул от неожиданности, когда она вдруг истерически крикнула ему в ухо:

— Руки вверх!

Старлей обернулся и обомлел.

Со смешанным выражением смертельного испуга и решительности в широко распахнутых глазах женщина смотрела ему в лицо. В правой руке она держала самый настоящий пистолет, в левой — ярко раскрашенный баллончик. Обе руки отчаянно тряслись.

Первым на новый поворот событий отреагировал сержант Дима. Выписав несколько зигзагов на узкой дороге, он съехал передним правым колесом в кювет, распахнул дверь и вывалился из кабины, оставив Хорошевского один на один с ненормальной прокуроршей.

Юрка слегка замешкался. Над ним неотвратимо, словно проклятие, висело напутствие Файзуллаева. Но с другой стороны, слово прокурора, к тому же вооруженного, тоже кое-что да значит.

— Послушайте, — начал Юрка, стараясь унять дрожь в голосе, — давайте попробуем договориться. Денег у меня нет. Машина эта вам тоже вряд ли пригодится. Может, разойдемся по-хорошему?

Прокурорша смотрела на него окоченевшим взглядом, молчала и казалась почти парализованной. Сочтя, что переговоры движутся к успеху, Хорошевский с максимальной деликатностью потянулся к пистолету, чтобы изъять его у своей неуравновешенной спутницы. Это было его ошибкой.

— Не трожь, гад! — пионерским голосом воскликнула прокурорша и нажала головку распылителя.

Кавалькада из УАЗика и майора Черняева верхом на мотоцикле подоспела как раз в тот момент, когда Юрка в полуобморочном состоянии вывалился из кабины на дорогу. Он жмурился, тер кулаками глаза и ругался невероятными словами. Еще через несколько минут подъехал хромоногий ГАЗ Вити Рогулькина. Выпрыгнувшие из УАЗа Ванюшин и Файзуллаев кинулись к Юрке, неторопливо выбравшийся вслед за ними полковник прокуратуры предпочел наблюдать за происходящим на расстоянии.

Майор Черняев, спешившись с мотоцикла, бросился к пассажирской двери кабины и успел как раз вовремя, чтобы подхватить обезумевшую Юркину попутчицу. Следом за ней на ноги майору упал пистолет и тяжелый «дипломат». Ярко раскрашенный баллончик она продолжала сжимать побелевшими пальцами. Баллончик все еще шипел и выплевывал остатки сильно пахнущего вещества.

Когда после некоторой суматохи стало ясно, что ни ее, ни Юркиной жизни ничто не угрожает, генерал и подполковник начали говорить разом, на повышенных тонах и обращаясь одновременно друг к другу, к Юрке, к Юркиной пассажирке и начальнику военторга. Понять, кому именно адресуется та или иная фраза, вскоре стало невозможно, но никто и не пытался. Даже комдив, поймав от Файзуллаева семиэтажный комментарий, предназначавшийся Хорошевскому, пропустил его мимо ушей.

— А какого хрена! — кипятился Юрка. — Она бы хоть сказала, кто такая! Села и едет... У нее на лбу не написано!

— А я откуда знала! — с рыданиями вторила «прокурорша». — Я села, он поехал! У них тут у всех... Машины одинаковые! Все в камуфляже! И рожи у всех... — Хорошевский с Рогулькиным насторожились, выпятили челюсти и втянули животы.

Начальник военторга, не пришедший еще в себя после шока, вызванного исчезновением инкассатора, не слушал их перепалку, только изумленно мотал головой и приговаривал:

— Барда-а-а-ак... Ну, барда-а-а-ак...

Рогулькин, давно так не развлекавшийся, восхищенно сиял глазами и старался не пропустить ни одной мелочи.

И тут вдруг молчавший до сих пор полковник из окружной прокураторы громко хмыкнул. Ванюшин и Файзуллаев, как по команде, повернулись к нему, ожидая приговора. На лице полковника отражалась тяжелая внутренняя борьба — губы кривились, щеки раздувались, усы ерзали из стороны в сторону, как большая энергичная гусеница. В конце концов полковник не выдержал и громко расхохотался.

— Прокурор! — гремел он, тыча пальцем в зареванную Юркину спутницу. — Ой, держите меня!!! Ой, караул! А ты-то, ты-то, — обратился он к Юрке, — тоже хорош! Приказ у него...

— Нет, ребята, ей-богу, — добавил он, утирая слезы, — брошу все и переведусь к вам служить. У вас тут весело.

Следом за полковником вымученно заулыбался Ванюшин, потом и Файзуллаев развез лицо в какое-то подобие улыбки. Юрка тоже начал было хихикать, но, поймав взгляд своего начальника, осекся. Оскалившись капотом, заулыбался даже военторговский грузовик.

Недоразумение было кое-как улажено. Полковник из прокуратуры, все еще хохоча, влез в кабину Юркиного грузовика, в кустах отыскали и водворили за руль сержанта-водителя, и военная машина, жалуясь на свою тяжелую жизнь, отчалила в сторону Читы.

Ванюшин смерил начальника военторга взглядом, напоминающим тяжелую кувалду на боевом взводе, сел в свой УАЗик и уехал вместе с Файзуллаевым в другую сторону.

— Знаешь что, — обратился вдруг Черняев к женщине, — ты пистолет-то мне, пожалуй, отдай. Он хоть и не заряжен, но мало ли что... Деньги тут на фиг никому не нужны, а на пистолет могут позариться.

Он двумя пальцами принял оружие из рук еще всхлипывающей кассирши, и, оседлав свой мотоцикл, пустился вдогонку за комдивом.

Рогулькин проводил его взглядом и презрительно сплюнул:

— Перестраховщик... Ну ты чё там, успокоилась? Поехали, что ль... В банк все равно уже поздно, не хватало еще на обед опоздать.

Кассирша в последний раз хлюпнула носом, кивнула и послушно полезла в кабину.

P.S. Я до сих пор безмерно благодарна этому толстому смешливому прокурору. Если бы не он, неизвестно, как сложилась бы дальнейшая судьба моих героев и моя собственная. Ведь как-никак это был всего второй день моей работы в должности инкассатора военторга и моя первая встреча с Юркой Хорошевским. Правда, знакомством ее назвать нельзя — нас тогда никто не удосужился представить друг другу, и я в тот день так и не узнала имени человека, в лицо которому выплеснула почти целый баллон отравы для тараканов.

А познакомились мы гораздо позже.

НОВЫЕ ПОГОНЫ СТАРЛЕЯ ХОРОШЕВСКОГО

По случаю присвоения очередных воинских званий старшим лейтенантам Горобцу и Хорошевскому было устроено грандиозное празднество. Молодежь смело ломала традиции, поэтому вместо рутинного стакана водки в дежурке батальона весь офицерский состав вместе с женами был приглашен на настоящий банкет в солдатской чайной. В истории чайной это был первый случай, когда ее полностью арендовали и закрывали на «спецобслуживание», а в истории батальона — первая пьянка, на которую были официально приглашены жены офицеров.

Сердце Файзуллаева тихо млело от простого военного счастья, когда он встречал в чайной своих подопечных. У них были трезвые, добрые, хорошие лица. Сияли ботинки, пуговицы и звезды на погонах раскидывали солнечных зайчиков. Боевые подруги, оживленные и взбудораженные предстоящим развлечением, озирали первый в своей жизни стол, в приготовлении которого им не пришлось принимать участия. Комбат разглядывал боевых подруг с не меньшим любопытством.

Ольга Горобец оказалась круглолицей курносой блондинкой с волосами, уложенными в высокую башнеподобную прическу. Она охотно хохотала, стреляла глазами и время от времени профилактически шептала своему мужу:

— Ты только, гад, попробуй напейся...

Валентина Хорошевская, не пользующаяся особой симпатией дамской части батальона, держалась в стороне, всем своим видом показывая, что она тут оказалась случайно. Ее можно было бы счесть даже красивой, если бы не примерзшее к лицу выражение крайнего неодобрения в адрес всего происходящего. Что-то еще в ее облике показалось Файзуллаеву странным, но он так и не смог определить, что именно.

Юля Шаброва, как только замполит представил ее комбату, вскинула брови и завела разговор о необходимости создания реально действующего женсовета. Говорила она так же профессионально, как и ее муж, и у Файзуллаева от ужаса зашевелились волосы.

Парами, группами и поодиночке личный состав батальона индифферентно прогуливался вокруг длинного стола, постепенно сужая круги. Сесть за стол первым никто не решался, а двум виновникам торжества как-то не пришло в голову выступить с соответствующим предложением. Сигнал подала массивная одышливая заведующая чайной. Она вышла из подсобки, на ходу натягивая шубу, и милостиво кивнула Файзуллаеву:

— Ну, господа офицеры, приступайте. Посуду не бить, песни не орать, на кухне не блевать. И имейте в виду — закрывать приду ровно в десять. Так что вы свои силы рассчитывайте.

Повторного приглашения не последовало. Произошла некоторая суматоха — кому-то не хватило стула, кто-то уселся сразу на два, кто-то перепутал жен, но постепенно все уладилось, и Файзуллаев официально зачитал текст приказа, завершив его призывом:

— А теперь, товарищи капитаны, прошу вас... По обычаю.

Обычаи Степа и Юрка знали хорошо и, судя по всему, эту процедуру уже не раз втайне отрабатывали. Вася Рукосуйко, поднаторевший в таких делах, поставил перед каждым по стакану водки, высыпал в каждый стакан по горсти звездочек и выжидательно уставился на свежеиспеченных капитанов. Те встали, сделали дружный выдох и под аплодисменты собравшихся выпили.

— Поздравляю вас, капитан Горобец, — Файзуллаев обошел стол и протянул Степе руку. Степа, ставший вдруг похожим на шаловливого хомяка, протянутую руку пожал и принялся выгребать из-за щек свои новые звездочки.

— Поздравляю вас, капитан Хорошевский, — комбат вместе с рукой обратился к Юрке. Но тот не расслышал. Он недоуменно разглядывал выложенные на ладонь звезды и пересчитывал их пальцем.

— Семь штук, — Юрка поднял на Файзуллаева округлившиеся глаза. — Одну проглотил, что ли?

— Точно семь? — Рукосуйко сунулся через плечо комбата и тоже пересчитал Юркины звездочки. — Семь... Юр, да ты не расстраивайся, может, это я обсчитался. В любом случае — скоро узнаешь. Давай лучше выпьем, а то времени мало осталось.

Юрка потерянно кивнул и полез на свое место за столом.

Как это обычно бывает, первый тост был выпит в официально-натянутой обстановке. Женщины боялись шокировать окружающих чрезмерным аппетитом или дурными манерами и зорко смотрели, чтобы их мужья не напились раньше времени. Мужчины вели деловые разговоры и презрительно игнорировали расставленные в шеренгу бутылки, страдая от невозможности выпить их сию же минуту и от необходимости уложиться в строго лимитированный отрезок времени.

Первыми вошли во вкус вечера дети: маленькая Иришка Горобец, восьмилетняя дочь замполита, взявшая на себя обязанности гувернантки, и двое конопатых рукосуек. Не прошло и четверти часа, как они уже с индейскими воплями бегали на четвереньках под столом. Постепенно атмосфера разрядилась окончательно. Господа офицеры, помня, что ровно в десять хозяйка заведения их разгонит, а продолжать праздник на морозе рискованно, напились с феноменальной быстротой. Жены отставали, но ненамного.

Файзуллаев потом с трудом мог вспомнить происходящее. Кажется, он с кем-то танцевал. Кажется, с Юлей Шабровой. И клятвенно обещал ей на следующий же день создать необыкновенно эффективный женсовет и назначить ее председателем. Потом они прямо на скатерти нацарапали повестку дня первого заседания. После этого Вася Рукосуйко клялся комбату в своем искреннем уважении и спрашивал его совета — дать или не дать кому-то в морду. Кому — Файзуллаев не понял, но посоветовал дать, что Вася тут же попытался исполнить. Правда, Шабров, который являлся объектом Васиных претензий, успел спрятаться за прилавок, где и задремал. Хорошевский приставал к Валентине с требованием немедленно сделать ему вскрытие — ему казалось, что злосчастная проглоченная звездочка уже бесчинствует в его организме. В ответ непростительно трезвая Валентина обозвала его нехорошим словом, надела пальто и ушла домой, хлопнув дверью. Двое молодых лейтенантов, не в силах успеть за ходом событий, сидели в уголке и пересказывали друг другу содержание своих дипломных работ.

Выпивка закончилась без четверти десять. Вася не без сожаления известил об этом товарищей и печально разлил по стаканам последнюю бутылку. Дети уже спали на ворохе бушлатов и шуб.

Файзуллаев понял, что за ним, как за командиром всего этого бардака, должно остаться последнее слово. Он встал и надолго задумался, пытаясь это слово вспомнить. Двадцать пар глаз смотрели ему в лицо, готовые внимать. Комбат вспомнил все поздравительно-парадные речи, которые ему приходилось слышать, и начал:

— Товарищи! От лица командования... То есть мы с вами прекрасно провели время... Короче... Я выражаю искреннюю благодарность тем, кто нас здесь собрал. Тем, кто, так сказать, способствовал еще большему сплочению рядов...

— Ик... — громко произнес Степа.

— Капитан Горобец, — строго отозвался Файзуллаев, — я вам слова не давал... Так вот, сплочению наших рядов перед лицом... перед лицом...

— Ик... — повторил Степа.

— Капитан Горобец, я дам вам слово, подождите немного. И также большое спасибо тем, кто в периоды даже самых тяжелых испытаний остается... — «Боже, что я несу!» — подумал Файзуллаев. — Тем, кто остается нашими верными боевыми подругами... Женами, так сказать...

Присутствующие кивали и одобрительно улыбались, словно слышали этот набор штампов впервые.

— А теперь вам слово. Вы ведь хотели что-то сказать? — Комбат попытался указать пальцем на Степана и не попал. Горобец и сидящий напротив него Вася Рукосуйко с невероятной скоростью менялись местами, словно наперстки в известной игре. Файзуллаев покачнулся, ухватился покрепче за спинку стула и зафиксировал указующую длань на прапорщике.

— Я? — растерялся Вася. — Я хотел сказать? Ну ладно, я скажу.

— Ик... — еще раз произнес Степа. Против внеочередного предоставления слова прапорщику Рукосуйко он не возражал, потому что сам сказать все равно уже ничего не мог.

Василий медленно и аккуратно поднял над стулом свое массивное тело, проследил, чтобы наполненный прозрачной жидкостью стакан остановился точно на уровне погона, и принялся произносить речь.

— Я полностью поддерживаю предыдущего оратора, — Вася улыбнулся Хорошевскому, — и от себя хочу добавить. Мы вот тут про жен говорили... Баб здесь действительно много.

И все — одна к одной, — Вася улыбнулся всем присутствующим, не пытаясь плавающим взглядом выделить из них так называемых «баб», — Но самая... Самая лучшая жена...

— У командира! — безапелляционно пискнула Юля Шаброва. Замполит дернул ее за рукав, она кинула ему дерзкий взгляд «от такого слышу» и отвернулась.

Рукосуйко медленно, стараясь не разлить жидкость из стакана, повернулся всем корпусом в Юлину сторону, тщательно вытянул руку и погрозил пальцем:

— Ни х***, — очень серьезно произнес прапорщик, — Самая лучшая жена у капитана Горобца!

Васина жена Надежда прыснула, у остальных со скрежетом перекосило лица. Раскрасневшаяся Ольга Горобец, сияя, вертела во все стороны своей башней и толкала в бок Степана.

Если бы не заведующая чайной, явившаяся, как и обещала, ровно в десять, саперный батальон никогда бы не разошелся по домам. Огромного труда стоило разобраться, кто из офицеров какому бушлату соответствует. Потом произошла небольшая путаница с женами. В конце концов батальон вместе с женами, детьми и командиром, высыпал на улицу. Заведующая проводила их взглядом, похожим на брошенный в спину кирпич.

Первым от компании оторвался зампотех Серебряков. Потоптавшись немного на пороге чайной, он махнул рукой и ушел ночевать в казарму. Остальные, тесной кучкой добравшись до жилой части городка, понемногу рассосались по своим домам. Последними расстались Файзуллаев, Горобцы и Юрка. Они долго прощались у подножия постамента с сувенирным танком в натуральную величину, после чего пути их разошлись. Степа с Ольгой нырнули в свой подъезд, Хорошевский затопал направо по аллее к своей пятиэтажке, а Файзуллаев, которому идти было дальше всех, неспешно побрел прямо.

По пути он почти протрезвел и с ужасом думал, что будет, если заведующая чайной найдет на скатерти повестку дня заседания женсовета.

Придя домой, комбат кое-как переоделся, упал на подаренный Шабровым спортивный мат и принялся детально изучать свои впечатления от пережитого вечера. Вопреки ожиданиям, впечатления были в основном хорошие. И Юля Шаброва неплохо танцует. И взгляд у нее такой... многообещающий. Надо будет еще при случае выяснить, какие у Васи личные счеты с Шабровым... Умиротворенный своими неторопливыми мыслями, Файзуллаев начал погружаться в сон. Но окончательно погрузиться не успел. Он пребывал еще в каком-то пограничном состоянии, когда на дверь его квартиры обрушился град мощных ударов. В первый момент Файзуллаев решил, что ему снится, будто замполит пришел выяснять отношения по поводу женсовета. Потом поморгал глазами и понял, что дверь вот-вот снесут с петель наяву. Петли было жалко, поэтому он заставил себя встать и пойти навстречу неизвестному позднему гостю. То, что комбат увидел, распахнув дверь, было даже хуже Шаброва, выясняющего отношения.

На площадке стояла Ольга Горобец. На ней были валенки на босу ногу и мужнин тулуп поверх длинной ночной рубашки. На одной половине головы еще сохранялась часть башнеподобной прически, на другой волосы были распущены и перепутаны до неузнаваемости. По щекам тянулись разноцветные полосы косметики — черно-синие по вертикали и красные по горизонтали.

Не успел Файзуллаев спросить, что произошло, как Ольга с рыданиями кинулась к нему на грудь.

— Что... Что такое? Что случилось, Ольга... как вас по отчеству? — растерянно забормотал комбат. Не каждый день к нему на шею кидались зареванные чужие жены, и он совершенно не знал, как полагается себя вести в таком положении. На всякий случай утешительно потыкал Ольгу пальцем в плечо.

— И... ик... Ириш... — Ольга судорожно пыталась ухватить хоть немного воздуха в промежутках между рыданиями. — Иришка-а-а-а-а...

— Господи, — перепугался Файзуллаев, — что с ней? Заболела? Машину? Я сейчас...

— Потеря-я-я-а-а-алась... Уа-а-а-а-а!!!! — неожиданным басом заголосила Ольга, и Файзуллаев услышал, как за дверями соседних квартир зашаркали шаги и защелкали выключатели.

— То есть как — потерялась? Когда? Вы ведь ушли все вместе! Я же с вами шел! — последние слова комбат прокричал, уже прыгая в сапоги и в прыжке хватая с вешалки шапку.

Невежливо оттолкнув Ольгу, он скомандовал ей:

— За мной, быстро! — и кинулся вниз по лестнице, перепрыгивая через пролеты. Ольга, подвывая и размазывая слезы, поспешила за ним.

Вышедшему на крыльцо покурить дежурному комендатуры предстало странное зрелище: по окостеневшей дороге, круша лед в рытвинах и перепрыгивая через ухабы, мчался человек в спортивных штанах, майке, сапогах и офицерской ушанке. За ним, спотыкаясь и причитая, едва поспевала растрепанная женщина в тулупе и развевающейся ночной рубашке, подол которой то и дело путался в валенках. Дежурный не без удовольствия проводил их взглядом и пожал плечами.

— Домой пришли, стали укладываться, а ее не-е-е-еетууу, — задыхаясь, рыдала Ольга в спину Файзуллаеву. — Степка, сволочь, «мама» сказать не может... Как он ее нес?! Я уже все соседние дворы обегала...

— Идиоты! — не оборачиваясь, кричал комбат. — Потерять ребенка и даже не помнить, где!!!

Ольга даже не обиделась на «идиотов».

До штаба они добежали, побив все курсантские рекорды Файзуллаева, и до смерти перепугали вечного дежурного Малахова, дремавшего возле печки-«буржуйки».

— Малахов! — гаркнул комбат, вваливаясь в дежурку. — Быстро поднимай бойцов и гони кого-нибудь за... Хотя нет, пьяные, наверное, все. Лучше в поселок — за милицией.

Такой паники штаб саперного батальона не видел со дня своей постройки. Бойцы, давно забывшие словосочетание «учебная тревога», напуганные голосом Малахова, высыпали из казармы с многократным опережением всех уставных нормативов. Сержант Колмогоров, никогда не выполнявший ничьих приказов без долгих раздумий, успел за считанные минуты одеться, добежать до парка, завести и пригнать к штабу свой КамАЗ, и только после этого проснулся. Местный участковый примчался в батальон с такой скоростью, словно его велосипед был оборудован реактивным двигателем. Файзуллаев, забыв снять шапку, нервно метался перед неровной шеренгой бойцов, объясняя задачу, и сам путался в своих указаниях. Все это происходило под непрерывный и монотонный вой Ольги Горобец, доносящийся из дежурки.

— Товарищ подполковник, — громко зашептал Малахов, когда Файзуллаев, отправив бойцов прочесывать местность, вернулся в дежурку, — может ей... это... Шаброва вызвать? — Серега мотнул головой в сторону воющей Ольги и добавил, — А то ведь мы тут рехнемся.

— Шаброва — на крайний случай, — сурово решил комбат. — С ним мы рехнемся быстрее.

Как только слух о ЧП в саперном батальоне достиг соседних штабов, из традиционной забайкальской солидарности люди в погонах поспешили на помощь. Дежурные звонили начальникам, выдергивая их из теплых постелей, поднимали по тревоге рядовых. Узнав, что случилось что-то очень серьезное, сонные и потому раздраженные офицеры мигом воодушевлялись, строили не менее сонных и раздраженных солдат и отдавали им самые противоречивые команды. Менее чем через полчаса практически весь рядовой состав мирненского гарнизона посреди ночи оказался выведен на улицу с установкой — искать. Кого и что искать — никто толком не понял. В результате в течение часа был найден и спасен от неминуемого замерзания поселковый пастух Рома, пристроившийся подремать под мостом, заместитель Ванюшина, мирно выпивающий с женским персоналом офицерской столовой, и мотоцикл «Урал», угнанный два месяца назад у начальника вещевой службы. В то же время безнадежно пропала бутылка водки из оружейной комнаты первого танкового полка и пять комплектов солдатского теплого белья из каптерки второго. Ребенка нигде не было.

В ночной степи слухи распространялись с удивительной скоростью. Уже через час в дежурке раздался телефонный звонок. Комбат коршуном бросился к аппарату, но звонил всего лишь комдив Ванюшин — узнать, что случилось и какого черта. Файзуллаеву пришлось объясняться.

— Файзуллаев! — загремел в трубку Ванюшин, — тебе в твоей богадельне только ЧП еще не хватало! Да ты знаешь, что за такое бывает!

Не успел комбат ответить, что, к сожалению, он это прекрасно знает, как комдив вдруг хрюкнул и продолжил нежным женским голосом:

— Господи, кошмар-то какой!

— Что случилось? — вмешался еще один женский голос, постарше. — Ребенка потеряли? Где?

— Да саперы, кто же еще! — ответил молодой голос.

— Не иначе как перепились все, — предположила старшая собеседница.

— Эй, постойте, — попытался навести порядок Файзуллаев, — в чем дело? Кто это?

В этот момент в эфир снова с треском ворвался Ванюшин:

— Девки, да вы что там, с ума попятились? Завтра же всю смену... — и генерал популярно разъяснил, что он сделает завтра со всей сменой телефонисток, в таких выражениях, что у деликатного Файзуллаева с непривычки свело челюсти. Молодой голос жеманно хихикнул:

— Ой, Пал Матвеич, да вы все только обещаете, обещаете... Ванюшин неразборчиво выругался и швырнул трубку.

— Испугал ежа голой ж***й, — флегматично прокомментировал голос постарше.

— Девушки! — снова воззвал к порядку Файзуллаев. — Я не понял, что происходит?

— Молодой человек, — хором рассердились женщины, — не мешайте разговаривать, положите трубку.

Комбат понял, что это будет наилучшим решением, аккуратно положил трубку на рычаг и долго еще смотрел на телефон взглядом, в котором сосредоточилось все непонимание местных условий жизни и человеческих взаимоотношений.

Еще через час над степью бархатными голосами забормотали вертолеты, пугая прожекторами одичавших собак и перекати-поле. Ванюшин со своей стороны сделал все что мог — в обмен на вертолеты начальнику соседнего гарнизона были обещаны к зиме несколько белых тулупов для командного состава.

Ольга уже не выла, а только раскачивалась на стуле и вполголоса сочиняла сценарии всевозможных казней для Степы — один страшнее другого.

Ближе к рассвету усталые бойцы с серыми лицами стали возвращаться в казарму. Никаких результатов их поиски не принесли. Сержант Дима гонял свой КамАЗ вокруг военного городка, пока не кончилась солярка, и тоже не нашел следов пропавшей девочки. Вскоре затихли и вертолеты.

— Идите спать, — тихо скомандовал бойчишкам состарившийся на десять лет комбат. Те не заставили себя упрашивать, и только Колмогоров на правах дембеля остался в дежурке.

Участковый терзал телефон, дозваниваясь каким-то «Рысакам» и «Восходам», и время от времени оборачивался к Ольге, чтобы уточнить приметы Иришки. Ольга всхлипывала и ничего внятного сказать не могла.

Наутро первым на службу явился Шабров и, узнав о случившемся, впервые в жизни потерял дар речи.

— Погодите, погодите... То есть как — потерялась? Я точно помню — Степан нес ее на руках. Оль, когда ты ее видела в последний раз?

— Ы-ы-ы-ы-ы!!!!! — ответила Ольга.

— Понятно...

— Я не знаю, когда она видела ее в последний раз, — вмешался Файзуллаев, — Но я ее видел на руках у Горобца, когда мы прощались возле танка.

— Ага, — удовлетворенно заметил Шабров и снова обратился к Ольге, — значит, потерять ее могли только между танком и вашим домом. А Степа что по этому поводу думает?

— Степа... — неожиданно здраво отозвалась Ольга и вдруг разразилась такой тирадой в адрес своего отсутствующего супруга, что растерялся даже замполит.

Постепенно дежурка заполнялась людьми. Пришел начальник штаба Прокопенко, горящий желанием опохмелиться, но под влиянием серьезности момента не решившийся проявить инициативу. Вася Рукосуйко успел это сделать заблаговременно, поэтому на службу явился в великолепном расположении духа. Узнав о случившемся, Вася немедленно вызвался еще раз прочесать окрестности на своем мотоцикле...

В начале девятого в коридоре раздался гром сапогов, и в дверях дежурки возникли Горобец и Хорошевский. Видимо, кто-то из них только что рассказал веселый анекдот — капитаны хихикали и подталкивали друг друга локтями.

— Опа! — благодушно удивился Горобец, увидев свою жену в таком экзотическом виде. — А я думаю — чей-то ты на работу в моем тулупе... Ты чего тут?

Взгляды Степана и Ольги встретились, и Файзуллаев ощутил, как воздух в дежурке затрещал электрическими разрядами.

— Иришка... — прошептала Ольга. — Ее нигде нет...

— Ты чё, мать? — Степа покрутил пальцем у виска. — В садике давно. Я отвел сейчас, по дороге.

— В ка...ка-ка-ком садике? — Файзуллаев испугался, что Ольга сейчас потеряет сознание. — Где ты ее нашел?

— То есть как — в каком? Так вы что... Вы что, тут ее все ищете, что ли? — Горобец на секунду вытаращил глаза и неожиданно зашелся в приступе хохота. — Ой, не могу!!! Юр, ты слыхал? «Нигде нет»!!!

Хорошевский смущенно улыбался и почему-то не решался переступить порог дежурки.

И вдруг в памяти Файзуллаева словно сработала фотовспышка, выхватившая из глубин памяти картинку: Юрка, со словами «Дай сюда, а то уронишь еще...» принимающий из рук пьяного Степана спящую девочку. И следующий кадр: супруги Горобцы, в обнимку движущиеся к ближайшей пятиэтажке, и одинокая фигурка Хорошевского с ребенком на руках, топающая по аллее.

Видимо, в этот момент то же самое вспомнила и Ольга Горобец. С криком «Ска-а-а-а-ати-и-и-и-ина-а-а-а!», не посрамившим бы и истребитель на взлете, она взмыла со стула и кинулась к своему благоверному с явным намерением вцепиться ему в лицо. Степан успел спрятаться за спину сержанта. Ольгин вопль послужил сигналом к всеобщей панике. Словно кто-то рассыпал на лестнице корзину чугунных ядер, со второго этажа загрохотали не успевшие уснуть бойчишки — принять участие в происходящем. Степа по-боксерски прыгал вокруг сержанта, уворачиваясь от жены, сержант вертелся между ними, стараясь повернуться лицом одновременно к обоим. Малахов бросился отталкивать в безопасное место печку-«буржуйку», чтобы ее не опрокинули в пылу семейных разборов. Хорошевский смотрел на происходящее своими добрыми голубыми глазами, решая, что предпринять.

В общей суматохе Файзуллаев вдруг тоже ощутил настоятельную потребность в действии, и впервые в его практике действие опередило мысль. Вскочив со своего места, он одним прыжком пересек комнату и отвесил Юрке мощную оплеуху.

— А чего я-то? — обиженно воскликнул Хорошевский. — Я же не нарочно!

Оказалось, что Хорошевский, разобиженный на Валентину, придя домой, попытался открыть дверь своим ключом и обнаружил, что сделать этого не может — руки были заняты спящим ребенком.

— Ого! — сказал Юрка сам себе, поняв, что машинально унес домой Степину дочь. Немного постоял на лестничной площадке, размышляя, бежать ли к Горобцам или постучать в свою дверь ногой. После некоторых сомнений решил к Горобцам не бежать — в конце концов, их ребенок, хватятся — сами придут. С большим трудом, помогая себе локтями и коленями, добыл из кармана ключи и открыл дверь. Валентина уже спала, отвернувшись к стенке. Хорошевский, не имея ни малейшего понятия, как следует поступать со случайно унесенными домой чужими детьми, тихонько позвал:

— Валь, а Валь! Слышь, тут такое дело...

— Пшел вон, алкоголик, — нелюбезно отозвалась Валентина и натянула одеяло на голову.

Юрка обиделся еще больше и принялся действовать самостоятельно. Уложил Иришку в постель рядом с женой, стащил с нее валенки, пальтишко и шапку, а сам уселся в кресло и принялся ждать, пока Горобцы хватятся и придут за своим ребенком. Не учел он одного — хватилась только Ольга, да и та забыла, куда следует идти.

Никто никогда не узнал, что сказала Юркина жена, когда, проснувшись утром и обнаружив рядом с собой Степину дочку, растолкала спящего в кресле Хорошевского. Иришка, хорошо знавшая дядю Юру и тетю Валю, отнеслась к происшедшему как к веселому приключению и очень расстроилась, когда дядя Юра взял ее за руку и повел домой, к маме с папой. Степана они встретили на полпути, прямо возле сувенирного танка...

Через полтора часа буря в дежурке саперного батальона утихла. Горобец увел домой жену, которая одновременно рыдала, смеялась и норовила вцепиться Степе в волосы. Местный участковый, обалдело крутя головой, уехал на своем реактивном велосипеде. Шабров с Малаховым пили водку и сочиняли рапорт о происшествии, который наверняка предстояло подавать комдиву. С каждой новой рюмкой текст рапорта становился все ярче и образнее, и последняя версия начиналась словами: «Слышь, ты, старый хрен...».

Файзуллаев и Хорошевский молча курили на лестнице, сидя на одной ступеньке, но глядя в разные стороны. Первым гнетущую тишину нарушил Юрка.

— Таааарьщ подполковник... — жалобно протянул он.

— Тьфу! — ответил Файзуллаев, и снова воцарилась тишина.

После третьей подряд сигареты не выдержал сам комбат. Почувствовав, что недавняя оплеуха странным образом сроднила его с Хорошевским, он счел себя вправе задать Юрке личный вопрос.

— Юр, а у тебя жена... ну... случайно, это... не это?..

Юрка просиял и утвердительно заболтал головой:

— Ага, ага! В январе уже. Сказали, мальчик будет!

У Файзуллаева упало сердце...

ЮРКА И ПОЖАР

Утром Файзуллаев решил ознакомиться с планами занятий личного состава. Шабров принес ему кипу исписанных разными почерками обширных бланков и встал рядом, всем своим видом выражая готовность в любую секунду прийти на помощь. И эта помощь скоро потребовалась. Первой в руки комбата попалась «простыня», исписанная мелким торопливым почерком старшего лейтенанта Хорошевского. План был составлен грамотно, толково, почти так, как и положено. В сердце комбата начал было воцаряться долгожданный покой, как вдруг его глаз наткнулся на нечто необъяснимое.

— Лы... лыжная — что?

— Подготовка, — быстро ответил Шабров, заглянув в бумагу через плечо командира, — почерк у него, конечно...

— Почерк тут ни при чем, — Файзуллаев подумал и добавил в голос строгости. — Что за бред? Если уж гонят липу, то пусть хоть даты сверяют! Лыжная подготовка седьмого июля!

— Да какая разница, — удивился замполит, — все равно у нас и лыж-то никаких нет. Давно на растопку пошли.

— А зачем пишут?

— Так положено, — замполит индифферентно пожал плечами.

«Я т-тя, гад, научу, как положено...» — подумал Файзуллаев, но вслух ничего не сказал, только засопел и вновь углубился в изучение плана. Но ненадолго. Спустя две минуты его взгляд уперся в строку «плавание».

— Плавание, говорите... И где плаваете? — он вспомнил, как мутные воды Турги играючи швыряли могучий КамАЗ, и поежился.

— Да нигде! — Шабров удивленно посмотрел на комбата. — Где тут плавать?

Не успел Файзуллаев подобрать слова, чтобы прокомментировать ответ замполита, как дверь с грохотом распахнулась, и в кабинет влетел до смерти перепуганный солдат. Не обратив внимания на присутствие в помещении старшего по званию, он, вытаращив глаза, обратился прямо к Шаброву:

— Юрий Михалч, там... там... это... — бойчишка сглотнул слюну, перевел дух и перешел на лихорадочный шепот, — Маковкина!!!!

— Как?! — взвизгнул Шабров, — Сама???!!!

Рядовой раскрыл глаза еще шире и закивал головой:

— Сама, сама! Хорошевского ищет. Злая, как черт. Чё делать-то?!

— Елки-палки, — засуетился замполит. — Что опять...? Слышь, ты давай-ка быстро... У него ведь сейчас, кажется, политзанятие?

— Ага, мультики смотрят в красном уголке...

— Валяй, предупреди его, пусть хоть через окно...

Бойчишка кивнул и кинулся в красный уголок предупреждать Хорошевского. Шабров, на лице которого застыло выражение немого ужаса, уставился немигающим взглядом сквозь Файзуллаева куда-то в стену. Озадаченный Файзуллаев ждал пояснений. Пояснений не последовало. Вместо них в кабинет комбата явилась сама мадам Маковкина...

Пожалуй, Файзуллаев был единственным во всем поселке, кому это имя еще ровным счетом ничего не говорило. Ольга Петровна Маковкина заведовала самым большим в Мирной универсальным магазином, славилась волевым характером, решительностью, прямолинейностью и бесстрашием. Весь этот набор благородных качеств полностью уравновешивался на редкость скверным характером. Супруг ее, полковник Маковкин, служил в одном из полков, личные данные имел самые посредственные, а внешность — незапоминающуюся, и был известен больше как «муж Ольги Петровны, той самой». Своих продавцов и военторговских водителей Ольга Петровна ввергала в полуобморочное состояние одним только взглядом. Перед ней заискивали командиры полков и начальник военторга. Мелкая военторговская сошка боялась ее до паралича. Да что там водители — сам комдив Ванюшин трепетал перед Ольгой Петровной. Она могла бы держать в кулаке всю дивизионную верхушку и местные гражданские власти и диктовать им свою железную волю, если бы не одно омрачающее обстоятельство. Ольга Петровна Маковкина имела несчастье быть соседкой Юрки Хорошевского по лестничной клетке.

Ольга Петровна, пылая гневом, ворвалась в кабинет и, отстранив пытавшегося поздороваться Шаброва, двинулась на Файзуллаева, который поспешно поднялся ей навстречу. Комбат не знал, кто такая Ольга Петровна, не знал, чем ему грозит неожиданная встреча с ней, но понял, что офицеру его батальона, пусть даже такому, как Хорошевский, угрожает опасность. Шабров с риском потянуть лицевые мышцы правым углом рта улыбался Ольге Петровне, левым пытался предостеречь комбата от непродуманных действий и при этом тщился разглядеть происходящее в глубине коридора у дверей красного уголка. Все его усилия оказались напрасны. Ольга Петровна не поддалась обаянию замполита, а Файзуллаев не внял его предостережениям. Быстро миновав Маковкину, что было не так-то легко в маленьком кабинете, он выглянул в коридор и закричал что было сил:

— Дежурный! Чтоб тебя... Почему посторонние в штабе??

Ему никто не ответил. Малахов, еще не сменившийся, едва завидев в окно приближающуюся Ольгу Петровну, прочно забаррикадировался в дежурке и затаился. Однако на Маковкину выходка Файзуллаева подействовала, как запальный огонек на пороховую бочку.

— Кто посторонний?! Я посторонняя???!!! Да я у вас в штабе бываю чаще, чем некоторые ваши офицеры! Когда вы уже наконец что-нибудь сделаете? Сил моих больше нет! Где он?

Угрожающе шевеля бюстом, Ольга Петровна надвигалась на Файзуллаева. Тот невольно попятился и оробел.

— Простите, кто — он? И что я могу для вас сделать?

Шабров, переместившийся за спину Маковкиной, дирижерскими жестами показывал комбату, что громкость разговора надо еще немного снизить, а интонации — смягчить. Файзуллаев неожиданно для самого себя предложил Ольге Петровне присесть и добавил, почти оправдываясь:

— Я, видите ли, всего второй день здесь...

— То-то я смотрю, вроде я вас раньше здесь не видела, — смягчилась Ольга Петровна и с удовольствием воспользовалась предложенным ей стулом. — Значит, вы еще не в курсе...

— Нет, боюсь, что не в курсе, — Файзуллаеву показалось, что он произнес это медовым голосом.

— Мне нужен Хорошевский. Срочно.

— Старший лейтенант Хорошевский сегодня дежурный по парку, сейчас его позовут, — не моргнув глазом, вмешался Шабров. — Что случилось на этот раз?

— Что-что... На этот раз — пожар. Слава Богу, вовремя заметили, — раздраженно ответила Ольга Петровна и вновь обратилась к Файзуллаеву. — Это какой-то бич, вы понимаете?! Мы хотим уже ставить вопрос о выселении его из нашего дома! Ну сделайте же с ним что-нибудь!

— Что же я могу? — серьезно задумался комбат. — Мне кое-что рассказывали. Если он от природы такой, тут уж ничего не поделать.

— Господи! — в сердцах воскликнула Ольга Петровна, снова начиная раскаляться. — Направьте его к психиатру, отправьте его в академию, в морду дайте, в конце концов!

— Ну Ольга Петровна, ну что вы... Вы ведь преувеличиваете, — попытался разрядить атмосферу Шабров, но Маковкина на него даже не взглянула.

Железная Ольга Петровна явно злилась, при этом готова была вот-вот расплакаться и от этого злилась еще больше.

За окном промелькнула голова Юрки Хорошевского. Судя по быстро стихшему вдали грохоту ботинок, он очень спешил.

Тут же в дверном проеме за спиной Ольги Петровны появилась лопоухая голова бойца из Юркиной роты. Шабров с напряженным ожиданием уставился на него одним глазом, вторым продолжая ласково гипнотизировать Ольгу Петровну. Бойчишка беззвучно шевелил губами и отчаянно жестикулировал: двумя пальцами правой руки изобразил на ладони левой бегущего человечка, указал на окно, и, сложив ладони лодочкой, весьма убедительно сымитировал прыжок в воду. В завершение своего молчаливого повествования боец закатил глаза, перекрестился и исчез.

Поняв, что Юрка, по крайней мере в данный момент, в безопасности, Шабров вступил со своей сольной партией, начав ее с увертюры:

— Ольга Петровна, мне только что сообщили, — для пущей убедительности замполит показал на дверь, за которой только что скрылся лопоухий боец, — что Хорошевского отыскали в парке и отправили его домой. Ликвидировать, так сказать, последствия...

Тут Шабров позволил себе интимно улыбнуться и продолжил:

— А вам повезло, что вовремя заметили. Интересно, как ему удалось устроить пожар, находясь на службе? Вы не знаете? Помните, года два назад был случай, когда...

Первым отключился Файзуллаев. Он видел, как замполит прохаживается перед Ольгой Петровной, продуманно жестикулируя, слышал его негромкий журчащий голос, понимал все до единого слова, но никак не мог увязать их в единое целое. Поэтому он просто сел за свой стол и уставился в окно. Думать о чем-нибудь своем тоже не получалось: речь Шаброва действовала, как комариное пение — вроде и негромко, но уснуть не дает. А замполит тем временем, вспомнив случай двухлетней давности, в общих чертах обрисовал, как сложились после него биографии его участников, коснулся географического расположения и климатических условий в городе Н., куда был недавно переведен один из них... От города Н. плавно перешел к некоторым вехам из истории Великой Отечественной войны, откуда — к политической ситуации на Ближнем Востоке, политическую ситуацию виртуозно увязал с особой конструкцией ящиков для хранения картошки, придуманной им самим, от ящиков посредством восьмилетней дочки переметнулся к проблемам образования... Ольга Петровна держалась молодцом. Она отключилась только тогда, когда, расправившись с образованием, Шабров принялся рассказывать о повадках волнистого попугайчика, жившего у него в раннем детстве.

Заметив, что Маковкина «поплыла» (состояние собеседника Шабров безошибочно чувствовал по интонации произносимых им «угу»), замполит еще для верности совершил логический переход от попугайчика к вопросам размножения уссурийских тигров в зоопарках, и только тогда счел свою миссию выполненной. После чего сделал паузу, вполне достаточную, чтобы размякшая и забывшая о цели своего визита Ольга Петровна смогла прийти в себя и торопливо попрощаться.

Шабров проводил ее до выхода, заботливо поддерживая под локоть. Потом вернулся в кабинет Файзуллаева и в ответ на его немой вопрос успокоил:

— Да не берите в голову, она всегда так. Сначала поскандалит, пошумит, потом успокаивается. Уж я-то знаю подходы к женщинам.

Потом помолчал немного и задумчиво спросил:

— И все-таки... Он — здесь, а пожар — там? Ну как ему это удается?

А произошло вот что. Юркина жена-домохозяйка уехала на три недели к родителям в Тюмень. Избалованному домашними деликатесами Хорошевскому был оставлен соответствующий запас макарон и подробная письменная инструкция по их приготовлению. Первую неделю Юрка прохолостяковал вполне благополучно, питаясь вместе со своими бойцами и перебиваясь случайными обедами у друзей и сослуживцев. Однако в тот злополучный день он все же решил попробовать себя на кулинарном поприще. Поскольку инструкция к тому времени была уже безвозвратно потеряна, Юрка, недолго думая, вывалил полпачки макарон в кастрюлю с холодной водой, поставил ее на электрическую плиту и ушел бриться. Тем временем в поселке отключили электричество. Собственно, ничего неординарного в этом не было — электричество отключалось регулярно и систематизированно, через два часа на третий, с точностью до минуты. К этому в военном городке все уже привыкли, приноровились, и только Юрка постоянно путал расписание, впрочем, не сильно из-за этого расстраиваясь. Вот и в этот раз он только слегка чертыхнулся, кое-как доцарапал в полутемной ванной лицо и, решив, что дома все равно делать больше нечего, отправился на службу. Про макароны, естественно, забыл. Спустя час электричество вновь включили, плита потихоньку разогрелась, вода закипела и выкипела, а прогоревшая кастрюля вместе с обуглившимися макаронами начала издавать недвусмысленный запах. По счастью, в связи с субботой, соседи по лестничной клетке оказались дома. Твердо зная, что хуже пожара в преддверии зимы в Забайкалье может быть только сама зима, соседи немедленно начали действовать. Ольга Петровна, как самая решительная, вызвалась устроить скандал в батальоне. Имевшиеся в наличии мужчины — полковник Маковкин и неопохмелившийся прапорщик из артиллерийского полка — принялись ломать дверь.

Все это Файзуллаеву рассказал сам Юрка, вернувшийся в батальон ближе к концу дня. Комбат случайно наткнулся на него в тот момент, когда старлей пытался приладить к велосипеду снятую в красном уголке дверь.

— Так ведь мою же сломали! Представляете — дверь отдельно, замок отдельно! — мотивировал он свои действия, — Да вы не беспокойтесь, я верну. Заменяться буду — верну.

Было совершенно очевидно, что никакой вины за собой Хорошевский не чувствует.

— Хорошевский, — проникновенно начал Файзуллаев, вспомнив про данное Ольге Петровне обещание «сделать что-нибудь», — на вас жалуются, знаете это? Гражданские лица приходят в штаб, как к себе домой, высказывают претензии... Я понимаю, в повседневной жизни с любым из нас может случиться все, что угодно, но кажется, с вами это происходит слишком часто. Мне бы не хотелось...

Юрка, наконец, кое-как справился со своей нелегкой задачей, разогнулся, потер поясницу, и комбат понял, что он все пропустил мимо ушей. Вместо того, чтобы изобразить раскаяние, Хорошевский вдруг озабоченно нахмурился:

— Тварщь подполковник... На меня там... это... представление в округ отправляли. На очередное звание. Будете в дивизии — может, разузнаете. Приказ небось давно пришел, как бы не потеряли...

И добавил, добивая дивизионное начальство, от которого ничего хорошего ждать не приходится:

— А то у них там, в дивизии, такой бардак...

И, дружелюбно попрощавшись с комбатом, Хорошевский двинул свою сложную упряжку в сторону дома. Дверь тянула велосипед на себя, Юрка — на себя, и так они втроем с трудом сохраняли равновесие, пока не скрылись в темноте по другую сторону столба с чахоточным фонарем на верхушке.

Поздно вечером того же дня, вернувшись в гостиницу, Файзуллаев вдруг впервые за два дня вспомнил, что так и не позвонил жене, которой обещал доложить о благополучном прибытии. Робко заглянул в Натусину каморку:

— Наташа, прошу прощения... Мне бы позвонить, а? Телефон есть у вас?

Натуся, ставшая подполковнику уже почти родной, опять кидала свои вещи в сумку, рассерженная поздним возвращением жильца.

— Нету. Хотите позвонить — идите на почту. Через старый мост, возле станции. Работает круглосуточно. А у меня нету.

Файзуллаев опасливо покосился на розетку, в которой жизнерадостно шипел и искрился штепсель от электрообогревателя.

— Как же вы без телефона-то? А если пожар?

— А хрен ли, — проявила поразительное равнодушие Натуся. — Комендатура в двух шагах, увидят, если что... У них телефон есть, только местный.

— А если с другой стороны загорится? — не отставал Файзуллаев, которому после недавних происшествий вдруг захотелось поговорить. Натуся несколько минут тяжело подумала, видимо, прикидывая, на какую сторону выходит окно файзуллаевского номера, и пришла к неутешительному заключению:

— Да вообще — какая разница, с какой стороны. Если загорится — значит, сгорит на фиг. Пожарка все равно в десяти километрах отсюда, и машина у них сломана... Да и воды тут нет.

Натуся наконец закончила сборы и повернулась к Файзуллаеву:

— Все, я ушла. Запирайтесь. Завтра у меня выходной, так что вы уж тут сами хозяйничайте.

И, забыв выключить обогреватель, канула в темноту.