Шторм рвал океан четыре дня.
      И все четыре дня волны накатывались на скалы с упорством штрафных батальонов, разбивались в дым, хрипя, уходили, но только для того, чтобы броситься в следующую атаку. Броситься с такой одержимостью, словно не сомневались – именно этот удар станет последним, именно этому приступу суждено свалить упрямую скалу и отвоевать для океана еще один клочок суши.
      Одержимость чудовищного напора завораживала.
      А бешеный ветер ломал прибрежные рощи, прижимал к земле деревья, чудом выросшие среди голых скал. Ветер вгрызался в камень, пытался расшатать твердыню, как мог поддерживал неистовый штурм… и отступал. Уносился прочь, стелился над волнами, набирался сил. И возвращался, не желая признавать поражение.
      Шторм рвал океан четыре дня. Четыре дня длилось противостояние. Жестокое, беспощадное и бессмысленное…. Четыре дня каменные стены берега сдерживали напор стихии, а жителям немногочисленных рыбацких поселений приходилось кричать, чтобы быть услышанными друг другом. Затем атаки ослабели. Яростный рев стал тише, а ветер не гнул деревья, а лишь поглаживал ветви. Устали дьявольские музыканты, задававшие ритм безумному хороводу. А может, решили, что достаточно наигрались здесь, и устремились к другим морям, к другим берегам, к другим скалам – напоминать о силе повелителя глубин и его дурном характере.
      Шторм прекратился, но небо пока не прояснилось. Угрюмо нависая над морем, оно переживало в памяти неудачную попытку проломить скалы, и тяжелые тучи едва не касались волн, таких же тяжелых и медлительных, лениво и неспешно перекатывающихся на груди океана и напоминающих серые холмы, волшебным образом пришедшие в движение.
      Море успокоилось, но в его величественной неторопливости еще чувствовалась угроза…
      – Так будет всегда. Они умеют разрушать и ломать, могут украсить, сделать более комфортным, закрыть глаза и поверить, что мир стал таким, каким они хотят его видеть… Но все обман. Их потуги – барельефы, высеченные на скале. Рано или поздно, ветер и вода не оставят от них и следа. Ибо как бы они ни старались, им никогда не изменить основополагающих принципов, не дано прикоснуться к законам мироздания. А если и дано, то только силой. Не изменить, а сломать… – Мужчина в плотной, тщательно застегнутой куртке и черных штанах говорил негромко, но очень уверенно. – Разрушители по природе своей. – Помолчал. – Разрушители. Ради избавления от штормов они уничтожат океан. А чтобы спасти дичь истребят охотников.
      Он поднялся с камня, поправил черную вязаную шапочку, надвинутую на самые брови, сделал несколько шагов, остановился, скрестил на груди руки и вновь устремил взор в сторону моря.
      Что он видел? Костер, разложенный на укрывшейся среди скал площадке, не мог осветить ночной океан. Луна пряталась за тучами, и со стороны могло показаться, что взгляд мужчины упирается в непроницаемую мглу. Впрочем, некоторым, чтобы видеть в темноте, не нужны ни Луна, ни Солнце.
      – Цели добиваются не только силой. Пусть кажется, что компромисс невозможен, что столкнулись не интересы, а принципы, что узел можно только разрубить – ведь это только кажется. Да, никто не хочет уступать, но ведь можно оставить все, как есть! Океан продолжает бушевать и убивать. Вулканы, торнадо, лавины… От них не избавиться.
      Площадка находилась высоко, до нее не долетали соленые брызги, а прибой напоминал о себе лишь мерным гулом. Серые скалы вокруг утоптанной земли, едва освещенный костром зев небольшой пещеры и, если бы не мешали тучи – много-много звезд над головой. В ясную погоду с площадки открывался великолепный вид на ночное небо. Вот только не было заметно тропинок, ведущих в уединенное место, ни одного прохода в окружающих скалах, ни намека, что сюда можно добраться пешком.
      – Есть вечные законы. Океан порождает шторм, земля вулканы, овцы… Овцы порождают волков. Можно ли их примирить? Никогда. Овцы не будут охотиться, волки не станут пастись. Они ведь созданы для другого! Созданы!!
      Впервые, с начала речи, мужчина проявил эмоции: повысил голос. И топнул ногой. Дважды. А потом сжал правую руку в кулак и взмахнул перед собой. Абстрактные размышления закончились, говорящий прикоснулся к болезненной теме, и от его спокойствия не осталось и следа.
      – Я знаю, что ты ответишь. Ты скажешь, что я не прав, что выбрал неподходящее сравнение. Что волки и овцы действительно созданы друг для друга, а мы – чужаки. И я соглашусь с тобой. Да! Сто тысяч раз – да! Но суть не изменится. В этом мире все чужие, все пришлые. Одни явились раньше, другие – позже, вот и вся разница. Нынешним овцам потребовались волки посерьезнее. Мы потребовались! И мы появились. А теперь нас считают лишними!!
      Эмоциональная вспышка закончилась. Мужчина в вязаной шапочке с некоторым удивлением посмотрел на вскинутый кулак, медленно разжал пальцы, покачал головой.
      – Я бы все отдал за то, чтобы никогда, ты слышишь – никогда! – не видеть красоту этого мира. Не наслаждаться мощью океана. Не слышать шум прибоя. Не вдыхать соленый ветер. Не любоваться прекрасными звездами. Я бы отдал все, чтобы жить в мире, предназначенном для меня. Для нас. Для всех нас. Я хочу жить дома. Я устал быть чужим. – Он обернулся к собеседнику, грустно улыбнулся, закончил чуть тише: – Уверен, ты со мной согласен.
      Ответа не последовало. И, несмотря на высказанную мужчиной в вязаной шапочке уверенность, его собеседник даже головой не качнул, в знак согласия. Впрочем, назвать второго мужчину собеседником было трудно. Скорее уж слушателем. Он сидел на земле, у скалы, в полушаге от черного провала пещеры. Ржавые кандалы – чистенькими, новенькими были только стягивающие их болты – приковывали к камню руки. Причем не только запястья, но и предплечья, рядом с локтевым сгибом, и плечи. Один металлический обруч охватывал шею, а второй – грудь. Надо ли говорить, что обручи крепились к скале? Ноги «собеседника» оставались свободными, и изрытая рядом с каблуками земля показывала, что некоторое время он извивался, рвался на волю, заходился в бессильной ярости.
      – Наша кровь чужда этому миру… – размеренно продолжил мужчина в вязаной шапочке, нисколько не смутившись отсутствием ответа. – Что странно, ибо кровь этого мира вполне подходит нам. Может, все дело в душе? Как ты считаешь, имеют под собой основания человские домыслы? Не задумывался? Я не удивлен.
      Пленник скривился, но вновь промолчал.
      – Душа. Не один год я размышлял над этим феноменом. Выдумка или реальность? Глупый тотем полудикого стада, или сокровенное знание, дарованное самым примитивным из разумных? Душа… Есть ли душа у мира? У миров? Или душа есть только у этого мира, и поэтому всех тянет сюда? И поэтому самые великие империи эпохи Спящего основывались под этими звездами?
      – Заткнись, а? – попросил пленник. – Делай, что задумал, только избавь меня от своего трепа.
      Мужчина в вязаной шапочке не рассердился. Во всяком случае, не изменил размеренному тону.
      – Этот мир не привечает душу нашей семьи. И наша кровь ему не нравится. Он нас не любит, он нас терпит. Мы имеем право кормиться на его просторах, имеем право резать его овец, но навсегда останемся чужаками. Мои слова подтверждены неоднократно, но главное доказательство в том, что подлинное могущество, основанное на древних ритуалах и арканах, мы можем обрести лишь пролив родную кровь. – Мужчина вздохнул, и внимательно посмотрел на пленника: – Ты, верно, гадаешь, почему наша дружба закончилась именно таким образом?
      – Ты готовил меня для жертвоприношения, – угрюмо ответил скованный. – Ты меня высушишь.
      – Удивительная проницательность, – вздохнул мужчина в вязаной шапочке. – Да, мой дорогой Крис, ты абсолютно прав: тебе выпало стать жертвой. Когда я вел тебя за собой, когда указывал, каких именно масанов и в какой именно последовательности следует высушить, я и не предполагал делать из тебя ученика. Тем более – наследника. Мне нужна была твоя кровь, Крис, твоя кровь, усиленная жизнью братьев. Таков ритуал. – Он грустно улыбнулся. – Если это тебя утешит, скажу, что все истинные кардиналы вынуждены убивать масанов: другую кровь или… другую душу Амулеты не терпят. Но у Бруджи и Луминаров есть солдаты, они могут захватить пленных из враждебных кланов и использовать их по своему усмотрению. Я же вынужден рассказывать сказки.
      – Хорошая сказка.
      – Хорошая, – согласился мужчина в вязаной шапочке. – А главное – правдоподобная. Вспомни, как загорелись твои глаза, когда я сообщил, что Амулет выбрал тебя истинным кардиналом. Какие перспективы ты увидел, какие планы принялся строить. И ничего не изменилось, когда ты узнал, что придется высушить девятерых братьев. Ты с азартом взялся за дело…
      – Заткнись!
      Крис отвернулся, но перед глазами против воли вставали убитые масаны. Вот Ламберт, старина Ламберт, с которым они прошли огонь и воду, с которым сумели уйти от гарок, во время «похода очищения» в Чикаго. Случайно или нет, но Ламберт оказался вплетен в уравнения истинного кардинала, и был высушен. Был высушен лучшим другом… Вот женщина из Мельбурна, недоверчивая и сильная, с ней удалось справиться только при помощи проклятого кардинала. Вот юнец из Дели… старик из Дели… две сестры из Боготы… Все они были выбраны, все они были обречены.
      – Ты убивал с большой охотой, Крис. После ты смеялся, шутил, чувствовал, как бурлит в тебе чужая жизнь. И жадно смотрел на меня. Нет, не на меня, на нее.
      Мужчина осторожно снял шапочку, и взору пленника открылся золотой обруч, одетый столь плотно, что, казалось, врос в голову. Тонкий, не толще изящного женского мизинчика, покрытый искусной гравировкой и украшенный квадратным черным камнем.
      Диадема Теней.
      Крис судорожно сглотнул, и… и мысленно согласился со словами обманщика: да, он всегда смотрел на Диадему, видел только ее. Видел даже когда кардинал скрывал сокровище под шапочкой плотной вязки. Ради обладания Амулетом Крови Крис был готов на все. Он любил Диадему, жаждал ее.
      Сейчас он ненавидел себя за ту любовь.
      – Кормите Амулеты кровью братьев?
      – Увы, мой дорогой Крис, ничего другого сокровища семьи Масан не желают.
      – Каннибалы!
      Кардинал едва заметно вздрогнул.
      – Обычно мои пленники любуются великолепными звездами. Увы, тебе не повезло. В последний путь тебя проводит только шум прибоя. – Кардинал сел на землю, сложил по-турецки ноги, и закрыл глаза. – Ты ничего не почувствуешь. Тебе не будет больно. Смерть во тьме приятна и легка.
      Крис хотел крикнуть что-нибудь злое, обидное, но понял, что не будет услышан. Сдержался. Вздохнул. «Уходить надо достойно». И посмотрел на небо, стараясь разглядеть сквозь тучи звезды. Крису не хотелось, чтобы на ту сторону его проводил лишь безразличный шум моря.
      И он смотрел на небо до самого конца.
      И не увидел, как почернело пламя костра. Как потянулась из пещеры темная, темнее ночи, дымка. Как прикоснулась она к ноге, сначала осторожно, а затем все смелее и смелее, крепко накрепко закутывая жертву в кокон беспросветного мрака. Не видел Крис, как окаменел кардинал, и как исказилось его лицо, когда и до него дотянулась тьма пещеры…
      Крис смотрел на небо. И в последний миг жизни, в то самое мгновение, когда сознание почти ушло, увидел пробившуюся сквозь тучи звезду.
      И улыбнулся ей.
 
      Кардинал пришел в себя примерно через час.
      Потеряв сознание, он завалился на бок в той позе, как сидел: скрещенные ноги, прямая спина, и теперь, поднявшись, с наслаждением размялся, сделав несколько простых упражнений.
      «Каннибалы!»
      – Да, мой дорогой Крис – каннибалы. Еще один повод ненавидеть мир. Может быть там, где мы не чужие, могущественные Амулеты согласятся на иные жертвы, и лидерам семьи не придется убивать братьев. Может быть. А пока…
      Горько. Кардинал не первый раз наполнял Диадему силой, но всегда – всегда! – чувствовал себя проклятым. Нечистым. Может, именно из-за этого ощущения он покинул клан, став первым в истории истинным кардиналом, отказавшимся от власти.
      Может быть.
      Он вернул на голову черную вязаную шапочку, поднял с земли череп – все, что осталось от Криса – размахнулся, и швырнул его в черный зев пещеры.
      И долго, почти до самого восхода, сидел на камне, прислушиваясь к мерному рокоту океана.

 
 

* * *

 
       отель «The Westin Excelsior»
       Италия, Рим, 14 декабря, вторник, 02:07 (время местное)
 
      В начале было слово.
      Все начинается так: со слов, с разговоров. Мы говорим и слушаем. А еще мы смотрим в глаза и читаем интонации, жесты. Мы слушаем, что говорят, а слышим – как говорят. Ищем, что стоит за речами, думаем, можно ли верить. Словам. Словам, которые нам говорят. Можно ли верить тому, кто говорит? Мы пытаемся прочесть его мысли, его душу, его Я. Изучаем. Проникаем глубже и глубже, находим потаенный смысл слов, начинаем смотреть на собеседника другими глазами… и, бывает, неожиданно понимаем, что не хотим больше изучать. Что исчезли подозрительность и настороженность с которых начиналось знакомство, и мы верим его словам. Чтобы ни сказал – верим.
      И его голос становится самым приятным в мире, его интонации и жесты – родными, мы знаем, как он произнесет ту или иную фразу, как улыбнется, как нахмурит брови, как веселится и как сердится, как думает и как любит…
      Бывает, изучив кого-то, ты вдруг понимаешь, что не можешь без него жить.
      Бывает.
 
      В Риме Захар Треми всегда останавливался в «The Westin Excelsior», в шестиэтажном отеле, украшенном кокетливой башенкой. Правда, некоторые друзья считали здание помпезным, вычурным, но Захар возражал, отвечая, что глупо жить в чем-то современном, стеклянно-бетонном, неспособном передать дух Вечного города. «Сердце любого города в камне. На нем следы, на нем кровь, на нем время. О чем могут рассказать новостройки? Какую тайну раскрыть? Чем удивить? В номере современного отеля нельзя увидеть сон о прошлом…» С такими аргументами трудно спорить.
      Но существовала еще одна причина, по которой Треми всегда выбирал «The Westin Excelsior»: в виду некоторых обстоятельств, отель оказался наиболее удобен для тайных встреч.
      – Весь клан гадает, отчего я стала такой примерной.
      – Приходят и спрашивают? – шутливо поинтересовался Захар.
      – Конечно, нет. – Клаудия улыбнулась. – Сплетничают. Обо мне ходит много сплетен.
      Подданные всесильного барона Бруджа не отказывали себе в удовольствии обсудить бурную личную жизнь дочери сюзерена, и искренне недоумевали, почему два последних месяца обошлись без скандальных развлечений и странных любовников. Столь длительная пауза настораживала любителей почесать языком, заставляла выдвигать самые невероятные гипотезы, которые, благодаря хорошей работе службы внутренней безопасности, сразу же становились известны Клаудии.
      – Масаны боятся, что тебе все наскучило?
      – Осторожно надеются, что я повзрослела. – Девушка закрыла глаза. – А в основном предполагают, что отец решил выдать меня замуж, связать кого-то из истинных кардиналов династическим браком.
      Очень характерная сплетня. Сто-сто пятьдесят лет назад даже записной враль счел бы подобное предположение чересчур фантастичным.
      – Всем надоели раздоры.
      – Да…
      Клаудия тихонько вздохнула, замолчала. Захар лежал на спине, одной рукой он обнимал девушку, другую заложил за голову, и с удовольствием разглядывал отражение любимой в закрепленном над кроватью зеркале. Изящная фигура: тонкие ноги, узкие бедра, небольшая грудь, ломкая линия плеч. Клаудия казалась хрупкой, но первое впечатление обманывало: ей нравилось играть в манерность, скрывать внутренний стержень за показной слабостью. На узком лице – огромные глаза, в обрамлении длинных, пушистых ресниц, остренький, чуть вздернутый носик, тонкие губы, те, кому доводилось видеть барона Бруджу, с трудом верили, что красавица – его дочь.
      – Почему ты заговорила о слухах? – негромко спросил Треми. – Смущает, что в клане узнают о нас?
      На губах девушки появилась легкая улыбка:
      – Не узнают. Хотя… – Она стала чуть серьезнее. – Такая новость взорвет клан.
      – Сейчас – взорвет, – уточнил Захар.
      Он поймал себя на мысли, что мечтает о дне, когда сможет публично назвать Клаудию своей женщиной. Нет – своей женой. Избранницей. Что сделает все, чтобы их красивые, но секретные свидания остались в прошлом, и они смогли жить вместе. Просто жить вместе. В одном доме.
      Саббат и Тайный Город, два полюса семьи Масан, между которыми протянулись кровавые меридианы гражданской войны. Сотни лет назад вампиры разделились на тех, кто принял Догмы Покорности, и тех, кто продолжил свободную жизнь в ночи, не признавая власти Великих Домов. Клаудия была дочерью барона Бруджа, истинного кардинала, стоявшего у истоков Раскола. Захар – сыном Силы Треми, безжалостно истреблявшего отступников по приказу Темного Двора. Стоит ли говорить, как бы отреагировали рядовые масаны, узнай они об их связи?
      Девушка потерлась щекой о плечо Треми.
      – Иногда мне кажется, что те, в ком нет сумасшедшинки, не способны быть счастливыми.
      – Почему?
      – Слишком пресная жизнь.
      – Они видят в этом счастье. Спокойствие и благополучие. Все предсказуемо, все предусмотрено, все рассчитано.
      – Тишина и покой.
      – Ага.
      – Как на кладбище.
      Захар потянулся, взял с тумбочки бокал с токайским, сделал маленький глоток белого полусладкого вина. Очень необычный выбор для масана, ибо члены семьи традиционно предпочитали красную виноградную кровь, плотную, терпкую – Треми и здесь умудрялся отличаться от других.
      Задумчиво повертел бокал в руке:
      – Разве ты этого не хочешь?
      – На кладбище?
      Язвительная. Характер, откровенно говоря, не сахар. Упрямая. Высокомерная.
      Любимая.
      Захар улыбнулся.
      – Разве ты не хочешь спокойствия?
      – Тихой и благополучной жизни?
      – Вместе со мной.
      – Видеть твою физиономию каждое утро?
      – Просыпаться в моих объятиях.
      – Наблюдать, как уходит острота восприятий, и ты теряешь ко мне интерес?
      – Знать, что я всегда, чтобы не случилось, буду рядом.
      – Ты объясняешься в любви?
      – Я…
      – Молчи. – Клаудия приподнялась, ловким движением оказалась сверху, руками уперлась в широкие плечи Захара. – Не надо слов. Сейчас, пожалуйста, не надо.
      Треми бросил бокал. Пушистый ковер не позволил стеклу разбиться, намок, впитав вылившееся вино, но какое им было дело до упавшего бокала? Захар и Клаудия целовались.
 
      Сердце масана бьется медленно, его кровь холодна, но кто сказал, что под ледяным панцирем не может бушевать раскаленный вулкан? Кто сказал, что холод крови то же самое, что холод сердца?
      И когда холодные ладони Захара скользили по холодной груди Клаудии, и когда ее холодные руки оплетали его холодную шею, и когда соединялись в поцелуе холодные губы, и когда они не могли сдержать стон, когда кричали, наслаждаясь чарующим ощущением полного соития, когда двое превращались в одно целое, когда ничто под Луной не могло оторвать их друг от друга… В каждое из этих мгновений, в каждый миг, холодные масаны пылали так, что позавидовал бы любой вулкан, позавидовало бы ненавидящее их Солнце.
 
      – Я хочу сказать…
      – Не надо, – попросила Клаудия. – Не надо… Давай оставим все, как есть.
      Она боялась услышать? Или не верила? Пока не верила? Или…
      Захар крепко прижал девушку к себе. Обхватил сильными руками, на мгновение замер, вдыхая аромат ее тела, наслаждаясь нежностью кожи, ткнулся лицом в короткие черные волосы, поцеловал тонкую шею.
      – Я хочу сказать тебе, как есть: я тебя люблю.
      Девушка молчала. Касалась губами его руки и молчала.
      – Я очень сильно тебя люблю.
 

* * *

 
       супермаркет Гильдии
       Москва, улица Большая Лубянка, 14 декабря, вторник, 10:15
 
      Кабинет Биджара Хамзи, управляющего крупнейшим супермаркетом Тайного Города и одного из директоров Торговой Гильдии, был именно таким, каким должно быть рабочее место уважающего себя шаса. Жизнь в комнате не замирала ни на мгновение: ежесекундно звонили телефоны, обычно по очереди, но иногда все сразу, на развешанных по стенам мониторах ползли таблицы и графики, биржевые котировки и курсы валют, дикторы шептали деловые новости и деловые сплетни. В кабинет постоянно входили сотрудники, отчитывались, докладывали, выслушивали умные мысли босса и удалялись, уступая место следующему посетителю. Пахло дорогим парфюмом, хорошим кофе и большими деньгами.
      Биджар, несмотря на относительную молодость, считался лучшим директором Гильдии. И уж точно – самым энергичным. Он свято верил, что деньги должны крутиться, а не прирастать процентами в банках, а потому живо интересовался любыми проектами, способными принести прибыль. Желательно быстро, и желательно – не менее двухсот процентов. Жизнь Хамзи была расписана по секундам – к нему сходилось слишком много нитей, и, подобно центральному процессору, Биджару частенько приходилось выполнять одновременно несколько задач: выслушивать доклад и следить за изменениями котировок, говорить по телефону и просматривать отчеты менеджеров. Завтраки и обеды он совмещал с деловыми переговорами, вечера, как правило, проводил на приемах и раутах, и даже с собственными детьми общался строго по расписанию. Впрочем, маленькие шасы воспринимали это как само собой разумеющееся.