На вокзале, в центре громадного зала стояла группа людей, спорящих между собой. Семён подошёл и поинтересовался, в чём смысл спора. Оказалось, что четыре человека в центре предрекают, согласно учения какого-то не то нового бога, не то псевдо-учёного, конец света, грядущий через два года. Они призывали вступать в их секту и тогда, тех кто вступит в неё, ждёт спасение. Они раздавали анкеты для заполнения желающим поступать в секту. Некоторые люди брали и здесь же заполняли. Мужчина лет пятидесяти возмущался и говорил им:
      – Люди, что вы делаете? Зачем вы верите этим шарлатанам? Им нужны ваши деньги. Вы видите в анкете вопрос, есть ли у вас денежные средства, машина, частная собственность? Они на это нацелились.
      Возмущённому мужчине спокойно, вкрадчиво, на украинском зыке, одна из женщин выговаривала.
      – Ну чего Вы, добрый человек, так возмущаетесь? Мы вас призываем к спасению, и вы если не хотите, не идите к нам. Но не мешайте нам спасать свою душу и тело.
      – Какие же вы дремучие. Я не знаю, как вам доказывать, но через два года всё будет по-прежнему, а если и наступит конец света в виде атомной войны, то нет силы, способной спасти человечество.
      – А мы говорим, что дьявол столкнёт Землю с планетой Гурфель и всё погибнет.
      – Что вы мелете? Нет такой планеты.
      К мужчине подошёл высокий парень, дёрнул его за рукав и что-то сказал на ухо.
      – Понял, удаляюсь. Есть планета Гурфель и все спасётесь, – заявил мужчина и ушёл.
      Толпа засмеялась. Семёну надоело это представление, и он пошёл в другой конец зала. Там уже шёл политический митинг. Представители
      Народного Руха спорили с социалистами. Здесь срывались на крик, и тогда подходил милиционер и грозил, что попросит всех спорящих из зала.
      – Не имеете права. Здесь, перед Вами стоит депутат Верховной рады, господин Чорновил.
      Усатый человек, которого по телевизионным передачам сейчас знала вся страна, успокаивал своих коллег:
      – Тише, добродии, милиционер на службе, и не надо ссылаться на меня, нарушая порядок.
      Крик на некоторое время затихал и милиционер, смущённо отходил, и подходил тогда, когда страсти накалялись до придела.
      Но всему приходит конец. Пришёл он и томительному ожиданию поезда.
      В купейном вагоне, где разместился Котик, не убиралось, наверное, несколько дней. В купе стоял неприятный запах, и на коврике расползлось липкое пятно. Чай проводницы подавали без сахара. Но когда проводница принесла им влажные и драные постели, один из пассажиров, в форме артиллерийского майора, возмутился.
      – Что Вы нам принесли? Это же тряпьё, макулатура.
      – Не нравится, не берите, других у нас нет.
      – Фу, как можно лицом ложиться на такую подушку? – проговорила пожилая женщина.
      – Не фукайте, спасибо скажите, что такие постели есть, – заключила проводница и вышла из купе.
      Когда все постелились, женщина, сидя напротив Семёна, задала вопрос.
      – Ну скажите, пожалуйста, что мы за народ? Почему мы друг друга ненавидим. Нет, не надо всех любить. Но уважать друг друга обязаны.
      – Как я могу теперь уважать её, если она нам нахамила?
      – Вы знаете, я два года назад ездила в Голландию, к сестре. Её немцы угнали во время войны в Германию, и там она сошлась с голландцем и после войны осталась жить в городе Утрехте. И я только там на старости лет увидела, как люди должны относиться друг к другу. Я как будто бы попала в другой мир. Продавцы улыбаются, никто тебя не подгонит, что ты или медленно в автобус садишься, или медленно мелочь считаешь. У зятя машина, так вы представляете, там водители дорогу уступают друг другу и благодарят поднятием руки. Я за месяц не видела ни одного пьяного.
      – Ничего, завтра в Одессе увидите, – смеясь сказал Семён.
      – В какой Одессе, – добавил военный, – сейчас в вагоне увидите.
      И, действительно, до поздней ночи в соседнем купе шумели, а по коридору ходили люди, то и дело ударяясь телом о его стенки.
      Семён приехал в Одессу и начал вместе с Верой заниматься сбором в дорогу, хотя ещё и не пришло приглашение на ПМЖ в Германию. Кое-что нужно продать, подготовить ящики для багажа, перевести на немецкий все необходимые документы, найти надёжных квартирантов и многое другое. Семён пошёл на курсы немецкого языка, взял у друзей детские книги также на немецком и вечерами их читал. К его собственному удивлению, он сумел поговорить со случайно встреченным немцем, который спросил его, как пройти к Потёмкинской лестнице. Семён понял вопрос, что оказалось нетрудно, и, медленно вытягивая из памяти слова, объяснил туристу необходимый ему маршрут. Немец очень обрадовался, что такой важный для него вопрос решился благополучно.
      Он тряс руку Семёна и постоянно повторял:
      – Данке, данке, филен данк!
      Семён отвечал также:
      – Битте, битте, – и вдруг ни с того ни с сего ляпнул, – Гитлер капут!
      Немец первую секунду не сообразил и с удивлением смотрел на
      Семёна, но потом засмеялся и проговорил:
      – Я, я, капут, капут.
      Так смеясь они и разошлись.
      Вскоре пришёл пакет из Германии, где немецкая сторона рада сообщить, что семье Котик (перечислялись все члены семьи) правительство ФРГ разрешает постоянное место жительства на территории их государства в качестве беженцев как еврейским эмигрантам. Жить они должны в земле Гессен, в городе Франкфурт на
      Майне. Семён с Верой несколько раз прочитали весь текст так, что помнили его от первой до последней буквы. Они взяли бумаги и поехали к Вериным родителям. Аркадий Георгиевич, прочитав приглашение, взял из книжного шкафа один том Большой Советской энциклопедии на букву
      "Ф" и начал читать:
      – Франкфурт на Майне большой промышленный город…
      Семён и Вера сидели и внимательно слушали о городе, в котором им придётся жить. Слушали, как дети слушают сказку, представляя себя в том месте о котором говориться. И хотя в энциклопедии никаких страхов не приводилось, где-то в глубине души и между лопатками пробегала дрожь. Впереди стояла "НЕИЗВЕСТНОСТЬ" и к ней нужно быть готовым, в первую очередь морально.
      Семён опять поехал в Киев за визами и билетом на самолёт, так как из Одессы ещё не производились регулярные рейсы во Франкфурт на Майне.
      Семён удивился, что рядом с консульством, где у него приняли документы стоял киоск с разными товарами и торговал в нём… Игорь – главарь той банды.
      Визы выдавались в помещении посольства, куда стояла большая очередь. Милиционер проверил наличие документов и очередь значительно укоротилась.
      Визу на въезд в Германию выдали сроком на три месяца. Котикам не требовалось три месяца, и Семён пошёл в агентство Аэрофлота, находящееся с другой стороны площади, чтобы купить билеты на самолёт. И только, когда он купил билеты – понял, что это всё. До этого подготовка к отъезду являлась, как нечто такое, что касалось
      Семёна, как задание по работе, а сейчас он почувствовал, что это
      "задание" изменит его жизнь на непредсказуемый отсчёт и по времени, и по содержанию.
      Семён пришёл на перрон к отходу поезда. Проводница в его вагон не пускала девушку, найдя у той какие-то неполадки в билете. Поезд, вот, вот должен был отойти, девушка расплакалась, и Семён попросил проводницу впустить её в вагон, а по ходу движения поезда разобраться с её билетом.
      – Ведь вопрос только состоит в том, в каком вагоне ей ехать, – спокойно, с просительной интонацией уговаривал Семён проводницу.
      – Хай сидае до вашого купе, – смилостивилась та.
      Когда сели в вагон девушка поблагодарила Семёна, что он помог ей.
      – Не стоит благодарности, – отвечал Семён.
      Когда разобрались с билетом, то оказалось, что кассир проставил несуществующий номер вагона, вернее, два раза написала цифру 4, и бригадир поезда за одну минуту решил эту проблему.
      В пути пассажиры начали разговоры на различные темы и коснулись вначале вопросов эмиграции, а затем войны и уничтожения евреев.
      Девушка, которой Семён помог сесть в поезд, доселе молчавшая, вдруг сказала на украинском языке.
      – А мий дид казав, що жыдив нимци правыльно зныщувалы?
      У Семёна в груди закипело, и он спросил девушку:
      – Что ты сказала?!
      Девушка перешла на русский, но с сильным украинским акцентом.
      Семён смотрел на неё и видел не плачущую девчушку, просящую пустить её в вагон, а совсем другого человека: наглого, самодовольного, уверенного в своей правоте:
      – А то, что правильно немцы делали, что убивали жидов.
      Семёну бы понять, что перед ним обыкновенная дура, на которую просто бесполезно обращать внимание, но кровь затуманила его мозги.
      – Ах ты дрянь, сука! Твой дед был полицаем, расстреливающий евреев. Ну-ка, стерва, уходи из этого купе, или я вышвырну тебя отсюда, как смердящую кошку!
      Двое других пассажиров, муж и жена, молча наблюдали и непонятно кому сочувствовали. Девушка взяла свою сумку и вышла из купе, в которое не возвратилась. Семён ещё долго не мог отойти, ругал себя за необузданную вспышку гнева. Он не понимал, откуда берётся антисемитизм, не мог понять и внутреннего содержания людей, иногда внешне культурных, но дремучих в своих взглядах на национальный вопрос вообще и еврейский в частности. Он долго думал на эту тему, пытаясь найти ответ на мучавший его вопрос и вспомнил, как их учитель русского языка рассказал, что Черчилль, отвечая на вопрос, почему среди англичан нет антисемитизма, ответил: "А мы не считаем себя хуже евреев".
      И Семён для себя сделал вывод, что антисемитизм – это обыкновенная зависть. Зависть убогого перед благополучным, тёмного перед просвещённым, дремучего перед одухотворённым, лентяя перед тружеником и, в конце концов, нищего перед богатым и дурака перед умным. С этими мыслями он уснул и проснулся перед самой Одессой.
      Вера уволилась с работы, и Котикам оставалось отправить багаж и решить кое-какие мелкие вопросы. Они выезжали из Одессы вечером, чтобы успеть на рейс, вылетающий на Франкфурт рано утром. На вокзале
      Семён и Вера увидели много знакомых лиц, пришедших поводить их, и поняли, как много у них друзей и благожелателей. Пришли их проводить даже друзья и сотрудники Вериных родителей. Смех, слёзы, прощание, и поезд увёз их из родного города. Семён и Вера стояли у окна вагона и смотрели, как промелькнул пригород Одессы, Хаджибеевский лиман. Они прощались с родным городом, и не только с ним. Здесь оставалась вся их жизнь, прожитая до сегодняшнего дня, а новая жизнь даже не просматривалась в темени ночи, наступившей за окном.
      – Пошли спать, – со вздохом сказала Вера, – утро вечера мудренее.
      – Пошли, моя Царевна лягушка, – в тон ей ответил Семён, – наша сказка только начинается.
      Все последующие события проходили как бы автоматически.
      Таможенный досмотр и паспортный контроль в аэропорту Борисполь для них, в отличие от других пассажиров, прошёл безболезненно, но они видели, как таможенники у одной женщины забрали "лишнее" золото: часики и пару колец, у другой семьи около тысячи долларов, на которые не было банковской справки, где-то рядом с их стойкой, ругался безногий инвалид, задирающий штанину и показывающий свой протез.
      Наконец, они в самолёте, рёв моторов, пробег по бетонной полосе и отрыв от Земли-матушки. Семён в иллюминатор смотрел, как под ними проплывает Киев, Днепр, узнавал места, по которым ходил и гулял.
      Самолёт набирал высоту, и Семён вспомнил, глядя на леса внизу, как он со своим взводом десантировался на лес где-то в этих местах, правда, ночью, и потом ещё почти сутки они пробирались на север, обходя посты и убегая от погони "противника", пока не "уничтожили" ракетную установку. Позже, за эти учения взводного повысили в звании, а сержанта Ляхова наградили орденом "Красная звезда". Сам командующий Киевским Военным округом приехал в Кировоград вручать награды. Он поздоровался за руку со всем личным составом бригады.
      Семён вспомнил, как все его сослуживцы гордились этим. Сейчас это уже прошедшая жизнь уплывает вместе с землёй, на которой он родился и вырос. Но тоски не было, как не бывает тоски по сношенным вещам.
      Она придёт много позже, и называться будет ностальгией.
      Во Франкфурт прилетели в средине дня и поразились громадности аэропорта. Из самолёта вышли через рукав-коридор и потом перемещались на транспортёрной ленте, эскалаторах и вышли в громадное здание, где настоящие самолёты начала и средины века были подвешены на несущих фермах и выглядели как ёлочные игрушки.
      Зеркала, переходы, эскалаторы создавали впечатление целого города, что и было на самом деле. Позже Котики узнали, что франкфуртский аэропорт принимает боле ста тысяч пассажиров в день и является самым большим в Европе. Но несмотря на это строится второй терминал и расширяется транспортный узел. Ещё более удивительным оказалось, что никаких таможенных деклараций не пришлось заполнять, да и таможенного досмотра не производилось.
      Перед отъездом Семён сообщил в социальную службу, когда они прилетают и думал, что их кто-то встретит. Они постояли минут десять, но никто к ним не подходил.
      – А как они могут нас найти, когда здесь тысячи человек снуют.
      Давай мы у кого-то спросим.
      – Я же немецкого не знаю.
      – Спроси на английском, – пошутил Семён.
      Мимо проходил человек в какой-то форме и Вера, смущаясь, сказала:
      – Excuse me please (Извините пожалуйста)
      Мужчина остановился и с улыбкой ответил:
      – I listen tо you (Я Вас слушаю).
      – Мы прилетели из Украины на постоянное жительство в Германию и не знаем, что нам делать и куда идти, – с трудом подбирая английские слова, и боясь что её не поймут и перебьют, выговорила Вера.
      Но мужчина внимательно слушал, стараясь понять, что ему говорят.
      – Komm Sie (Идемте со мной), – сказал он и повёл их, постоянно оглядываясь, не отстали ли они.
      Он подвёл их к застеклённой будке.
      – Вам сюда.
      – Danke, danke, – поблагодарил Семён, обрадовавшись, что может это сделать по-немецки
      На стеклянной будке большими буквами обозначалось: SOZIALAMT, а внутри сидела женщина средних лет, которая с улыбкой недослушала
      Верину тираду на английском и попросила документы. Семён протянул ей бумаги и паспорта, и женщина куда-то позвонила, а затем объяснила:
      – Возьмите такси и езжайте в гостиницу "Карлтон". Возьмёте у водителя квитанцию и вам через несколько дней оплатят проезд, а завтра к девяти утра вам необходимо прибыть в Центральную городскую социальную службу.
      Она им дала карту города со всеми видами транспорта, указала на гостиницу и на Социаламт, взяв их на карте в кружочек и пожелала счастливой жизни в Германии. Маргарита, выспавшись в самолёте, сейчас не давала родителям покоя: что это, зачем это, куда мы поедем и т.д. Семёна и Веру шокировала любезность и внимание, какое им оказали работник аэропорта и в социальной службе. Они представляли себе неулыбающиеся, а иногда и враждебные лица в наших конторах, справочных, учреждениях и пытались их сравнить с увиденными только что. Но времени думать об этом не было и сравнение с НАМИ будет у них продолжаться ещё не один год, пока они наконец, не поймут, что сравнивать нельзя, попросту некорректно сравнивать. Семён позже говорил, что сравнивать наш образ жизни с их, всё равно, что сравнивать медведя с крокодилом, или попугая с китом.
      Такси вела молодая женщина, которая подвезла их к гостинице, помогла выгрузить багаж, выдала квитанцию и укатила.
      В гостинице, находящейся рядом с вокзалом, их ожидали и сразу же выдали ключи от комнаты на третьем этаже. Пришлось привыкать ко многому непривычному. Даже тому, что если немцы указывали на второй этаж, то на самом деле это был третий, а первый считался нулевым или этажом на земле. Ещё длительное время русскоязычные эмигранты переспрашивали друг друга о том, по какой терминологии говорят, указывая на этаж – европейской или русской. Комната, предоставленная семье Котиков, считалась трёхместной, но явно не соответствовала своему названию и была довольно тесной. Тем не менее, в ней находилась кабина с душем и туалетом, что их устраивало. Ковровое покрытие пола, по-немецки "Teppich", имело неприятный запах, так как было чем-то залито и образовалось большое грязное пятно. Постельные принадлежности тоже были, мягко говоря не первой свежести и напоминали Семёну те, из-за которых пришлось вести полемику в вагоне при поездке на Украине.
      – Видишь, Сеня, не всё и у немцев так аккуратно и чисто, как мы думали.
      Но позже Семён узнал, что гостиница принадлежит иранцу или турку и подчёркивал это Вере.
      – Но всё равно, раз в Германии, нужно всем веси себя так, как принято в этой стране.
      – Да, конечно, ты права, – соглашался Семён с женой.
      – И нам в том числе.
      Они с первого дня старались вести себя так, как ведут пожилые немцы, которые придерживались порядка во всём: не переходили дорогу на красный сигнал светофора, не сорили на улице, а пользовались урнами и были законопослушными. А в Германии абсолютно всё прописано в законах. Даже то, что нельзя плевать на землю. Иностранцы, которые во Франкфурте составляли треть населения, особенно молодые турки, вели себя безобразно. Сорили, перебегали дорогу перед самым капотом движущихся автомобилей, шумели в общественном транспорте. Семёна страшно удивляло, почему немцы терпят хамство и не делают им замечаний и позже ему объяснили, что плохо себя вести – нехорошо, но ещё хуже – делать замечания.
      Уборщицей в гостинице оказалась худая, высокая полячка, женщина средних лет с немецкой фамилией Краузе, которая сразу начала себя вести так, как будто всю жизнь проработала в одесской гостинице
      "Большая московская", что на Дерибасовской. Нахальная, не терпящая возражений, она видела в постояльцах людей, которыми можно командовать, не встречая с их стороны сопротивления.
      – Камандоза из женского концлагеря "Равенсбрюк", – говорила о ней
      Вера.
      Видя, что жильцы безропотно переносят её хамство, фрау Краузе, разговаривая с Верой сорвалась на крик.
      – Ты чего здесь разошлась? – не выдержал Семён, обращаясь к ней по-русски, – ты кто такая? Уборщица? Так убирай. Грязь здесь развела.
      Семён показал на грязный тепих, и провёл пальцем по перегородке душевой, куда Вера не достала, вытирая пыль. Он сунул палец с пылью под нос фрау Краузе, и та всё поняла, фыркнула и вышла из комнаты.
      – Теперь она нас достанет, – посетовала Вера.
      – Да пошла она! Нам давно ей надо было объяснить по-русски.
      К удивлению Веры, Краузе принесла ведро с тёплой водой, шампунь и стала отмывать пятно на полу.
      – Нам учитель литературы в школе говорил, что на хамство нельзя отвечать хамством. Нужно, дескать, перетерпеть и своим примером отучить хама хамить. Но как, видишь, Вера, более действенно обратное. Надо хама поставить на место.
      – Ваш учитель был прав. Ты ей и не хамил. Просто чётко обозначил рамки её поведения..
      На следующее утро после приезда они поехали в центральный
      Социаламт. И опять всему удивлялись. Поражала тишина движения трамвая и чистота в нём, благожелательность людей, с улыбкой показывающих, как в кассе-автомате приобрести билет. Один мужчина показал Вере, что надо сумку с деньгами держать покрепче, а то её могут "цап царап" и сам засмеялся, зная что его поймут. Он даже спросил:
      – Sie sind Russisch (Вы русские?), – и получив утвердительный ответ, закивал головой, показывая всем видом, что оказался полезным молодым людям – иностранцам.
      Социаламт представлял собой многоэтажное здание с дежурным на входе. Он посмотрел документы и сказал, что им надо подняться лифтом на седьмой этаж к господину Петри. Лифт тоже работал бесшумно, без толчков и казалось, что он стоит на месте. В коридоре, возле дверей с надписью "Herr Petri" стояли стулья и на них сидели люди, разговаривающие по-русски.
      Вера и Семён стали спрашивать, как их поймёт чиновник, который их будет принимать, и им ответили, что Петри несколько лет работал в
      Москве, русский знает не хуже их и очередь занимать не нужно, он вызовёт тогда, когда назначил термин.
      Ровно в девять часов из двери вышел молодой, чуть рыжеватый человек со специальной небритостью и сказал на русском языке:
      – Господа Котик, – и увидев поднявшихся Семёна и Веру, продолжил,
      – прошу вас.
      В течении двух часов, переходя из кабинета в кабинет, семья получила направления на прописку и на биржу труда (арбайтсамт), направление на склад для получения необходимого инвентаря, посуды и постелей, им назначили денежное содержание и сразу выдали деньги вперёд за месяц. Им очень помогало то, что Вера сносно знала английский. Оказывается, все без исключения сотрудники социаламта и как позже выяснилось, и других учреждений, а также многие продавцы магазинов знали английский.
      Всё было для Котиков удивительно. И то, что когда они заходили в любой кабинет, принимающий их чиновник вставал из-за стола, здоровался за руку и предлагал сесть, и то, что терпеливо разбирались с ними по всем вопросам и то, что не гоняли с бумагами на подпись вышестоящему начальству, а подписывали сами и, ставили штампы, и то, что у каждого на столе стоял компьютер, которых в
      Одессе тогда были единицы.
      – Мы прилетели на другую планету, – сказал Семён, когда они вышли на улицу.
      – Я даже не предполагала, что такое возможно. Мы привыкли, что нас можно держать согнувши в три погибели у окошка, за которым сидит мужик или баба – хозяева твоей судьбы.
      У первого же телефона-автомата, из которого можно звонить в любой конец планеты, Вера позвонила своим родителям.
      – Верунчик, это ты? Я второй день сижу, жду от тебя звонка, как вы там? – с тревогой в голосе, почти плача спрашивала Веру мать.
      – Мамочка, ты не представляешь себе, как здесь всё хорошо.
      – Как Рита? Не заболела?
      – Рита, скажи два слова бабушке.
      – Бабуля, здравствуй. Я видела сегодня тётю с маленьким серебристым пуделем. Что? Всё хорошо.
      – Мама, мама, – продолжала Вера, я подробно всё напишу. Звонить дорого, но я буду. Тебе позвонит Сенина мама, расскажешь ей. Целую.
      Первых две-три недели пребывания в новой обстановке Котики были заняты пропиской, постановкой на учёт в арбайтсамт, постановкой на квартирный учёт, после которого им пришёл по почте официальный номер их очереди, а также открыли счёт в банке.
      На складе, принадлежащем социаламту, получили постельное бельё, посуду, двухконфорную электроплиту. Ошибочно им записали в карточку на выдачу детскую коляску, от которой они отказались.
      Котики многого не знали, и приходилось спрашивать у людей, приехавших раньше или звонить господину Петри, куда и по какому адресу необходимо обращаться. В одной из организаций получили так называемый Франкфурт-Пасс (Franfurt-Pa?), документ с фотографией, удостоверяющий, что предъявитель его является получателем социального пособия и имеет значительные льготы. По нему месячный проездной билет на все виды общественного транспорта внутри города и в аэропорт стоил в два раза дешевле, он также давал право на бесплатное посещение муниципальных бассейнов, зоопарка, ботанического сада (пальменгартена) и кое-какие другие льготы.
      В арбайтсамте им должны были дать направление на языковые курсы, но объяснили, что сейчас на всех проходят занятия и они получат извещение, когда и на какие курсы им нужно ходить.
      Выполнив все необходимые формальности, семья получила много свободного времени. Лето только началось, и они почти ежедневно ходили в открытый бассейн, находящийся возле стадиона. Он состоял из пяти бассейнов разной величены – от спортивного плавательного с вышкой для прыжков в воду до лягушатника для самых маленьких.
      Маргарита ещё в Одессе научилась плавать и купалась вместе с взрослыми в бассейне с горкой, по которой можно спускаться в другой бассейн. На большой поляне загорали сотни людей, и Семёна вначале шокировали молодые женщины с обнажённой грудью. Он старался не смотреть в их сторону, боясь, что над ним будут смеяться, но постепенно привык и перестал обращать на них внимание, хотя ему нравились девушки с красивой фигурой. Но было неприятно смотреть, как женщины с большой, а иногда отвисшей грудью, демонстрировали себя.
      – Как они не понимают, что вызывают отвращение у окружающих, – говорил он Вере.
      – А ты не смотри. Мне они до лампочки.
      – А что бы ты сказала, если бы сейчас мужики сняли плавки и бегали размахивая своими приборами.
      – Пристально всматривалась бы в их достоинства, – смеялась Вера.
      – Хватит тебе и моего.
      – Смотри какой самоуверенный.
      Они познакомились ещё с одной семьёй, которая уже давно жила в
      Германии, приехав сюда ещё по Израильской визе. Те давали Котикам много полезных советов, как бытового плана, так и по взаимоотношению с государством. Марк, так звали мужчину, сказал, что их знакомый хочет избавиться от старенькой машины, которую готов продать за бесценок, так как купил новую, а сдавать её в металлолом тоже стоит денег. Семён сказал, что хотел бы её посмотреть и на следующий день машину пригнали прямо к бассейну. Это был старенький, четырнадцатилетний "Ford – Fiesta" синего цвета с помятым капотом.
      Семён внимательно рассмотрел машину.
      – Сколько вы за неё хотите?
      – Пятьсот марок.
      – Пятьсот я не дам, а двести дам, – решил поторговаться Семён.
      – Ладно, двести пятьдесят и забирай.
      Семён уже знал, что в Германии продажа машин осуществляется между продавцом и покупателем, и государство, в отличие от СССР, не принимает в этом участия. Денег у него с собой не было, но машину и малый бриф (техталон) ему отдали и сказали, что завтра привезёт деньги и получит большой бриф – документ владельца машины.
      Из бассейна Семён ехал своим ходом, и удивился, что ехать по
      Франкфурту ничуть не сложнее, чем по Одессе. Они уже сдали все необходимые документы на обмен автомобильных прав и ждали, когда придёт разрешение.
      Пока, до 1993, года права всем меняли безо всякой учёбы и экзаменов. Но после того, как выходцы из бывшего СССР стали ездить на купленных дома правах и наделали много аварий, всех эмигрантов обязали учиться вождению и сдавать экзамены, что стоило не одну тысячу немецких марок.
 
      Когда шеф предложил Соколову оформить с Мариной фиктивный брак и выехать в Германию, Ефим обрадовался и огорчился. Обрадовался потому что уедет подальше от шефа, а огорчился оттого, что он опять должен подчиняться этой бабе с железным характером и служить для неё не больше чем чемоданом для переезда через границу. Шеф так и сказал:
      "Будешь для Марины чемоданом, а на месте сами разберётесь, как вам быть дальше".
      – А за счёт чего я там буду жить? – задал шефу вопрос Ефим.
      – Будешь у Марины сиську сосать, – засмеялся шеф.
      – Она мне угрожала, что если трону за её сиську – останусь без письки.
      Шеф захохотал. Он знал, что Марина терпеть не может Соколова, но чтобы угрожать ему таким образом…
      – Ну чёрт, а не баба, – сказал шеф, стёр со своего лица улыбку и продолжил, – первое время вас там всем обеспечат. А потом будете работать.
      – А что я буду делать, если я ничего не умею?
      – У немцев тоже есть общество глухонемых, – опять засмеялся шеф.
      – Вам бы всё шутить. А мне потом расхлёбывайся.
      – Вот что, придурок, мне надоели твои дурацкие вопросы. Пора уже и самому думать. Тебе ведь ничего серьёзного нельзя поручать. Из-за тебя и последняя операция сорвалась.
      – Почему это из-за меня?! Я не при чём.
      – А кто первый затеял разговор в Кривом Роге с бандой?
      – Я что, мог знать, что они банда? Да и ничего особенного я не сказал.
      – Нечего, вообще, было заводить разговор с незнакомыми людьми.
      Случилось то, что и должно было случиться. Когда одесские кидалы приехали в Кривой Рог разрабатывать очередную жертву, Соколов ни с того не с сего подошёл к компании молодых ребят и спросил, у кого можно купить хорошую машину, а цена его не интересует. Ответа он конкретного не получил, но минут через пятнадцать к ним подошёл парень и сказал, обращаясь к Марине:
      – Девушка, вы, пожалуйста никогда больше в наших краях не появляйтесь, а не то…
      – Что не то? – перебил парня Ефим.
      – Ты, сучёнок, молчи,… а не то мы переломаем Ваши красивые ножки, – улыбаясь говорил незнакомец и, затянувшись сигаретой, выпустил дым прямо в лицо Марине и продолжил, – мы вас уже давно пасём. И пока предлагаем по-хорошему – уябывайте отсюда. Поняла, курва?
      Марина ничего не ответила и пошла к машине. В машине сидел Дрын и водитель, а вокруг дурачились человек семь тех самых парней, которых
      Ефим спрашивал. Один из них театральным жестом открыл дверь перед
      Мариной, другой задрал ей юбку, когда она садилась. Толпа захохотала. Марина сжала губы, ноздри у неё в гневе раздувались, но что она могла сделать?
      Дверь захлопнулась и когда водитель завёл машину и хотел ехать, один из ребят опустил на крышу машины молоток. Водитель, здоровенный детина, хотел остановиться, но Марина взяла его за ногу и спокойно, но твёрдо приказала.
      – Не останавливайся.
      Второй удар пришёлся по багажнику. Дрын, редко вступающий в разговор, вдруг спросил:
      – Чего ты, мамка, не дала нам выйти и рассчитаться с ними?
      – Расхрабрился один. Хочешь башку потерять или сесть? Можем вернуться! Но третьего варианта нет.
      – А пушка зачем?
      – Объяснишь всё это шефу. Пока радуйтесь, что ноги унесли.
      Дрын потом жаловался шефу на Марину.
      – Шеф, я же этой бабе не пацан какой-то. Я хотел этим малявкам рога посбивать, а она не дала. Ты меня от неё забери. Не гоже мне,
      Дрыну, у бабы затычкой быть.
      – Ты вот, что, Дрын, делай, что тебе говорят. А Марина правильно поступила. Ты не понимаешь, что мальчишкам нужно было сдать вас. У них менты в доле. Да и не мальчишки они, а каждый уже по одной, две ходки сделал
      Дрын знал, что задавать шефу вопросы нет смысла. Если говорит, то знает.
      Шеф понимал, что Соколов ни в чём не виноват, но тыкнуть его лишний раз носом в его же дерьмо не мешало.