– И получить за них червонец, как минимум. Лет, конечно. Нет, их время ещё не пришло. Давай ближе к делу.
      – Вся внимание.
      – Как ты находишь Соколова?
      – Как красивого и пустого дурака.
      – Характеристика с попаданием в десятку. Ты бы пошла за него замуж?
      – Юра, ты с ума сошёл! Он мне противен, особенно после лобзаний с
      Люськой.
      – А если я тебя об этом попрошу?
      – Ты же знаешь, что я не проститутка. Блядь, да, но жизнь заставила. И с тобой сплю по необходимости. Болезнь матери и Светы меня вынудили идти на всё это. Будь оно проклято.
      – А теперь послушай меня.
      Шеф задумался и пальцам обеих рук стучал по столу, как будто перебирал клавиши на рояле. Марина смотрела на его холёные руки с длинными пальцами музыканта и её не покидало чувство, что она сидит не с обыкновенным предводителем банды, а с человеком, наделённым необыкновенной силой духа свыше.
      "Вот только, наверное, не Богом, а Чёртом. А может это и есть сам чёрт, подчинивший меня себе?", – промелькнуло в уме у Марины.
      – Марина, я уже давно хотел расширить сферу своего влияния и выйти за рамки одного государства, тем более, что всё говорит о скором его распаде. Кое-где я уже наладил работу моих агентов, но пока всё это не то, на что я рассчитываю. Мне за границей нужны умные люди, которых, вообще, очень мало. И умные имеют тенденцию к отделению от хозяина, а я этого не хочу. Я не меценат, дающий деньги на развитие кому либо, я властолюбец и деньголюбец. А ты умная женщина, и деньги для тебя средство, а не цель, поэтому я в тебе уверен, но за границу ты сможешь попасть только выйдя замуж за иностранца или еврея.
      – Ты мне предлагаешь фиктивный брак?
      – Что-то вроде того. А ляжешь ты с ним в постель или нет, это дело твоё.
      – И куда ты хочешь меня отправить?
      – В Европу. Я пробовал в Израиле наладить бизнес, но евреи – каждый второй "бизнесмен", вроде меня, и облапошат любого.
      – А чем конкретно я должна буду заниматься?
      – Вот этот вопрос мы обсудим тогда, когда ты ответишь мне на первый. А первый подразумевает выезд за границу надолго, если не навсегда.
      – Хорошо, я подумаю.
      – Я сейчас организую тебе автомобиль, а то ты знаешь, этот район небезопасен для молодых женщин, – засмеялся шеф.
      Он вышел в соседнюю комнату и закрыл за собой дверь.
      – Через десять минут будет авто.
      Когда Марина выходила, шеф поцеловал её в щёчку и галантно раскланялся.
 
      Вера всё чаще приходила домой расстроенная из-за плохой торговли магазина. С каждым днём выручка всё уменьшалась, торговать становилось нечем и прибыли еле хватало на оплату коммунальных услуг и электроэнергии. Зарплату задерживали всё больше и больше.
      В самом магазине обстановка накалилась так, что ни дня не обходилось без скандалов. Если раньше Вере хоть как-то удавалось сдерживать продавцов от грубости покупателям, то теперь, обозлённые отсутствием элементарных продуктов, люди сами нападали на продавцов со всевозможными обвинениями. Иногда доходило до драки. Позавчера инвалид палкой ударил по прилавку, а продавщица швырнула ему в лицо его деньги. Пришлось вызывать милицию.
      Некоторые Верины знакомые, видя ухудшающееся положение в стране и экономике, оформляли документы на отъезд из страны. Вчера её в трамвае встретила давняя знакомая Галка и сделала удивлённые глаза.
      – Вера, это ты? Я думала, что ты давно уехала, – громко, на весь трамвай заявила Галка.
      – Куда?
      – Как куда? Земля большая. В Америку, например. С этими босяками становится невозможно жить. Цивилизованные люди хотят от них отделиться, так они танками их давят.
      – А что, им плохо живётся в Союзе? – вмешался в разговор мужчина с авоськой в руках.
      – А ты, сразу видно, живёшь в приймах, что против свободы. Сам раб и других…, -подключился старичок с палочкой в руках.
      – Ты папаша брось оскорбления. Был бы ты помоложе съездил бы я тебя по сусалам.
      – Вытри сопли, сталинский выродок. Это такие как ты в тридцать седьмом…
      – Да у меня самого отца расстреляли, а ты дед, что, полицаем был?
      – Я?! Да я…
      Трамвай остановился и старичок, крича что-то в адрес своего оппонента, вышел из трамвая. Он ещё долго шёл вслух ругаясь и угрожая палкой теперь невидимому противнику.
      А в трамвае дискуссия ушла в другое русло, и Вера была довольна, что она перестала быть в центре внимания. На следующей остановке вышла и Галка, напоследок крикнув через головы других пассажиров:
      – Ты, Верочка хорошо подумай, у тебя ведь муж еврей. Рви отсюда.
      Весь трамвай обернулся на Веру, она покраснела и пожилая женщина, увидев это, добавила успокаивая:
      – Чего ты покраснела? Это же не при немцах. Радоваться должна, что есть выбор.
      Семён пришёл с работы позже обычного.
      – Я приготовила ужин к твоему приходу, но всё уже остыло. Сейчас быстренько подогрею, – засуетилась Вера.
      – Да я что-то сегодня и не особенно проголодался.
      – А чего ты не в духе?
      – Сядем кушать, расскажу, а пока побеседую с Ритой.
      Он зашёл в комнату и увидел дочку, сидящую на диване и разговаривающую с куклами. Она увлеклась игрой, и на отца не обратила внимания. Это была обычная игра девочки, воспитывающей своих "детей", но отец уловил фразу, сказанную "родительницей".
      – Тебе, Валя, хорошо. Ты уедешь в Израиль, там много конфет и игрушек. И там всегда тепло. А Катю мы не пустим. Она плохая и не слушается. Пусть живёт в вонючей Одессе.
      – Ритуля, что ты говоришь? Где ты всё это слышала?
      – У нас в садике. Таня Кухарь уезжает навсегда жить в Израиль и она всё рассказывала.
      – Рита, то, что ты сказала про Одессу, очень нехорошо. Одесса лучший город в мире, мы его любим и всегда будем любить.
      – Даже если совсем не будет конфет и игрушек?
      – Тебе всегда будут и конфеты и игрушки. Папа и мама заработают.
      – А Вовка Замула сказал, что Горбатый всё у нас заберёт и чёрножопым отдаст.
      – Не слушай дураков и не повторяй глупостей. Идём кушать
      – Я уже поела, пока тебя ждала.
      За ужином Вера рассказала о встрече с Галкой и о трамвайном разговоре.
      – Ну, буквально все сошли с ума. Только и слышно о политике, отъездах, отделениях республик и распаде СССР. Кошмар какой-то.
      Разве это возможно Сеня?
      – Всё, Верусь, уладится. У нас на работе тоже небольшие неприятности. Сегодня приходили из энергосбыта, составили акт, что мы неправильно платим за электричество. Мы им показываем договор, а они говорят, что он устарел, и что если мы за три дня не оплатим разницу и штраф, то они отключат нас от сети. А у нас таких денег нет. Григорьев от них еле отмазался парнусом, но они сказали, что придут через неделю, и мы за это время должны все вопросы решить.
      – Ты, Сеня, слышал, – она стала говорить полушёпотом, – что у директора ресторана "Морской" похитили сына и потребовали выкуп в сто тысяч долларов. И куда только милиция смотрит?
      – Туда, куда и всегда. А ты утром будешь отводить Ритку в садик, скажи, чтобы никому кроме нас и бабушки Нади не отдавали. И ей запрети самой домой бегать.
      – Так здесь же рядом.
      – Ты что, хочешь ребёнка потерять?
      Семён не рассказывал Вере об инциденте на работе, но сегодняшняя проверка натолкнула его на мысль о том, что это продолжение недавних событий и нужно ждать, что легче не будет.
      И тяжёлый каток со отпущенными тормозами покатился вниз, раздавливая большие и малые предприятия, кооперативы, судьбы людей и их жизни. Его грохот доносился издалёка, и кто понимал, что каток катится и на него, пытался увернуться, спрятаться от бездушного чудовища, но редко кому это удавалось, потому что улица, называемая жизнью, была слишком узкой и загруженной.
      Следующей проверкой кооператива занялась налоговая инспекция, которая начислила двести сорок тысяч рублей дополнительного налога, который должен быть перечислен в трёхдневный срок, иначе закроют счёт в банке.
      Григорьев и Лида показывали на закон СССР, по которому они платили налоги, но проверяющий говорил, что они подчиняются законам
      УССР, и согласно им составили акт. Григорьев нанял юриста и послал его срочно в Киев решить вопрос, но тот, побегав по столичным кабинетам, приехал через три дня и сказал, что везде царит беззаконие, круговая порука и сделать ничего невозможно.
      – Может, нам, действительно, обратиться к рэкетирам за помощью, – сказала бухгалтер Лида к Григорьеву.
      – Чтобы я на бандитов работал? Да я лучше в порт грузчиком пойду.
      – Говорят, что и у них дела неважно идут.
      Последний, нокаутирующий удар по кооперативу нанесла "Газовая инспекция". Она просто запретила дальнейший выпуск котлов, как несоответствующий совремённым стандартам. И сколько Григорьев не доказывал им, мотивируя их же разрешениями и всевозможными правилами, но они находили другие правила, противоречащие первым.
      Единственное, они (за вознаграждение, конечно) разрешили продать готовую продукцию, и через неделю выпуск котлов прекратился. Часть рабочих пришлось сократить, а всё производство нужно было переналаживать на другую продукцию.
      Вечером Семён поделился с Верой проблемами, возникшими в кооперативе.
      – Сейчас мы остаёмся без зарплаты, а чем дальше жить будем? – спрашивал Семён
      – Я пока ещё с зарплатой.
      – Да твоей зарплаты хватит только на садик Рите, да за квартиру уплатить.
      – А может, правда, нам уехать?
      – Куда? – удивился Семён.
      – В Израиль, или Америку, – сказала на неуверенно, – а можно и в
      Европе остаться.
      – Что мы будем в Израиле делать? Языка не знаем, обычаев не знаем и, понимаешь, мы среди евреев будем как белые вороны. Я когда в детстве, бывало, приду в еврейскую семью, там друг друга сразу на идиш спрашивают не гой ли я.
      – А что такое гой?
      – Кто не еврей – гой. Израиль – воюющая страна. А в Америку нас никто не пустит. Туда вызов от родственников нужен. Больше того, уехать и никогда не увидеть своих родителей?
      – Говорят, что можно сделать вызов на Израиль, а остаться в
      Европе. Я неплохо знаю английский, ты немецкий учил.
      – Я по немецки знаю "ахтунг", "хенде хох", "Гитлер капут" и "айн унд цванцих фир унд зибцих", как говорил Райкин, а и ещё "хабен зи – зи" и больше не проси, -засмеялся Семён.
      – Тебе всё шуточки. Язык можно выучить.
      – Успокойся, Верочка, давай лучше в воскресенье на пляж сходим. Я уже три года в море не купался.
      – Только давай в Лузановку. Там море чистое. А то я Риту повела на Лонжерон, так там вонища, как в туалете.
      Но не получилось и на этот раз всей семьёй отдохнуть на пляже.
      Ночью с субботы на воскресенье позвонили из милиции, чтобы Вера срочно прибыла в магазин, потому что его ограбили и надо срочно произвести инвентаризацию. Вера вызвала такси и поехала на работу.
      Милиция уже была там. Дактилоскопист снимал отпечатки пальцев, и майор милиции попросил Веру после того как он закончит, посмотреть на глаз, что украли. Вера спросила майора, как воры проникли в магазин. Она ведь точно помнила, что включила охранную сигнализацию и сдала магазин по звонку в дежурную часть.
      – Пока не знаю. Возможно отключили сигнализацию, но для этого нужен профессионал высокого пошиба и вряд ли он бы стал участвовать в ограблении продуктового магазина. Хотя, чёрт их сейчас поймёт.
      Когда закончили с отпечатками, майор спросил экспертов:
      – Ну что, наследили?
      – Не то слово. Пацаны, наверное работали.
      После того, как Вера сказала, что по всей вероятности украли два ящика водки, из холодильника забрали килограмм пять варёной колбасы и взяли несколько килограмм дешёвых конфет, потому что других в магазине нет.
      – Ну точно, пацаны. Пару дней и они сами проявятся. Вызывайте сотрудников и проводите инвентаризацию, – сказал Вере майор и милиция уехала, оставив одного милиционера для участия в проверке товаров.
      Страна потеряла точку опоры и раскачивалась, как громадный маятник со всё увеличивающейся амплитудой, готовый сорваться вниз и рассыпаться, как ртутный шарик на мелкие, катящиеся в разные стороны части. И такой момент наступил – 19 августа 1991 года произошёл путч, и СССР начал разваливаться. В обществе творилось невообразимое: митинги, манифестации, постоянные выборы и референдумы, все превратились в политиков, предсказывающих будущее, но на самом деле никто ничего не понимал не только в будущем, но и в настоящем.
      Семён с Верой и дочкой пошли поздравить Вериного отца с днём рождения. Аркадий Георгиевич работал в закрытом учреждении, связанным с оборонкой. Спокойный, уравновешенный человек, он редко высказывался насчёт политики, но если высказывался, то как правило, не ошибался. После хорошего ужина и тостов за его здоровье завели разговор о том, что им всем ждать от завтрашнего дня.
      – Я, дети, не вижу ничего хорошего на ближайшие десятилетия.
      Развал громадной страны, связанной тысячами нитей и в экономике и в родственных отношениях ни к чему хорошему привести не может.
      – А свобода, демократия? – спросил Семён.
      – Свобода и демократия прорастает только на подготовленной почве.
      Прибалтийские республики достигнут их раньше, чем другие.
      Среднеазиатские, а мне пришлось там работать, возвратятся к древнему укладу жизни, а Украине придётся туго. Я голосовал за
      "незaлежнiсть", просто не вижу другого выхода, но Украину, никогда не имеющей своей государственности (Киевская Русь не в счёт), ждёт хаос. У нас нет нормальных руководящих кадров. Умных людей, имеющих собственное мнение и не желающих молчать, пересажали, а других, умеющих приспособиться, забирали в Москву.
      – Но у нас же много учённых, Патон, например.
      Аркадий Георгиевич засмеялся.
      – Учёные, за очень малым исключением, не идут в политику. Им это неинтересно. У них другой склад ума, не готовый к компромиссам, не соответствующим законам природы. А в политике без определённых условностей, договоренностей невозможно. В тоже время необходимо понимать законы общественного развития, которые не чуть не проще, а может и сложнее законов природы. Во всяком случае, ничего хорошего у нас в ближайшие десятилетия я не ожидаю.
      – Хорошую картину ты нам, папа, нарисовал. Что же делать?
      – Извечная проблема. Нам с мамой уже ничего. Жить, как придётся.
      Будь мы помоложе, я бы постарался уехать за границу. Меня в своё время приглашали, но я отказался. А мой соученик, Женька Губский, не отказался и сейчас президент крупной кораблестроительной компании миллионер. Я его видел два года назад в Финляндии. Доволен, но скучает за Одессой. Так что, ребята, смотрите.
      – Ты, дед, на что намекаешь? – вмешалась мать Веры, – хочешь, чтобы дети уехали? А мы с кем останемся?
      – Мы ещё не такие старые, а они должны подумать о Маргарите. А вернуться они всегда сумеют, если захотят. Времена в этом плане другие.
      Жизнь сама подсказывала, что нужно принимать кардинальное решение, и Семён с Верой решили, что нужно готовиться к отъезду, но куда – определят позже. Вера пошла на курсы по вождению автомобиля и через два месяца получила права.
      В печати появилось сообщение, в котором говорилось, что
      Федеративная Республика Германия принимает евреев на постоянное место жительства (ПМЖ).
      Между евреями началась полемика, что как можно ехать в страну, повинную в смерти миллионов их соплеменников? Находились такие, у кого родственники или знакомые давно жили в ФРГ и преуспели там в учёбе или работе. И антисемитизма в Германии нет, и многое другое. И главное, что у немцев высокая социальная защита и на первых порах можно подучить язык или получить новую специальность.
      Не без колебаний Семён принял решение уехать в Германию. Квартиру они недавно приватизировали и решили пока сдать в наём, а там видно будет. Начали собирать документы, которых требовалось большое количество, и каждый документ должен быть переведен на немецкий язык и заверен у нотариуса.
      Семён не хотел расстраивать раньше времени мать и ничего ей не говорил о предстоящей эмиграции, но нужна была похоронка на отца и для получение иностранного паспорта разрешение матери на отъезд.
      Семён пошёл к матери с тяжёлым сердцем, боясь, что она расстроится, но мать к удивлению сына, сразу после того, как он попросил похоронку, спросила?
      – Что, сыну, собрался уезжать?
      – Да, мама, здесь сейчас жить невозможно.
      – Я понимаю и давно жду, когда ты решишься. Но мне боязно, что я тебя не увижу, – и подумав, добавила, – скоро.
      – Мама, я буду приезжать. И тебя пригласим к себе. И не плачь, а то сразу в слёзы.
      – Ты не понимаешь, сыну. Мне важно, чтобы я знала, что ты здесь, рядом со мной. Я ведь только и живу тобой. А куда ты уезжать собрался? В Израиль?
      – Что ты, мама! Там очень жарко, воюют, и, как говорит Изя
      Вайсбах, там много евреев. Мы собрались ехать в Германию.
      – К фашистам в лапы?
      – Мам, фашистов давно нет. Германия демократическая страна.
      – Я знаю, Сенечка, но во мне так глубоко сидит то, что немец – обязательно фашист, что мне трудно себя переубедить в обратном. И был бы жив твой папа, вряд ли бы он тебе разрешил. Он фрицев ненавидел лютой ненавистью, потому что они почти всех его родственников убили здесь, в Одессе.
      – Мама, времена меняются, меняются и люди. У того же Изи Вайсбаха дедушка воевал с немцами, был ранен, а едет в Германию. Он говорит, что антисемиты везде есть, во всём мире и будут до тех пор пока будут евреи. Они, говорит дед, как тараканы, не могут жить без людей, так и антисемиты не могут жить без евреев.
      Мать засмеялась.
      – Не можешь ты без того, чтобы серьёзный разговор не перевернуть в шутку. Ты хочешь кушать? У меня есть твоя любимая лапша с молоком.
      Семён не хотел есть, но знал, что мать получает удовольствие от того, что он кушает приготовленную ею пишу, и согласился поесть. Он ещё немного посидел с матерью и они договорились встретиться завтра в нотариальной конторе.
      Наконец, все документы Семён собрал и поехал в посольство ФРГ в
      Киев. Поезд приехал на киевский вокзал в полночь. Семён знал, что сразу нужно ехать в посольство занимать очередь, так как народу там собирается много и можно не успеть сдать документы. Выйдя на привокзальную площадь, он подошёл к частному такси и сказал, что ему нужно доехать на площадь Победы. Таксист заломил такую цену за проезд, на что Семён, возмущённый, сказал:
      – За такие деньги я тебя вместе с твоей машиной дотолкаю до площади сам.
      – Ну это, парень, кто на что учился, – лениво ответил водитель.
      Семён вначале опешил от такого ответа, а потом засмеялся и пошёл на трамвайную остановку. Он успел на последний трамвай и доехал до площади Победы. Семён несколько раз приезжал в Киев на соревнования и знал его неплохо. Когда-то им сделали автобусную экскурсию по
      Киеву, и гид, когда автобус выехал на эту площадь, сообщила:
      – Мы выехали на площадь Победы, названую так в честь победы советского народа в Великой отечественной войне. Раньше это площадь называлась Евбаз, сокращённо – еврейский базар, но в средине пятидесятых годов здесь построили здание цирка, который вы видите справа, позже гостиницу "Лыбидь", универмаг и установили стелу в честь великой победы. Сейчас мы въезжаем на Житомерское шоссе, ранее называвшееся Брест-Литовским, справа…
      Вахтанг Харитонович, тренер Одесской команды, повернулся к сзади сидящим спортсменам и с грузинским акцентом, который он усиливал во время шуток, прокомментировал:
      – То, что на еврейском базаре поставили цирк, понятно. Но это единственная площадь Победы в мире, на которой стоит цирк, – и спортсмены засмеялись.
      – Вы что-то спросили, – обернулась гид и посмотрела на тренера.
      – Нет, нет! Я сказал, что площадь очень красивая, – нашёлся
      Вахтанг Харитонович.
      – Да, это одна из красивейших площадей столицы Украины.
      Семён вспомнил этот эпизод и то, как их первый класс приезжал на зимние каникулы в Киев, и они в этом цирке смотрели выступление знаменитого клоуна Карандаша.
      Посольство ФРГ находилось в ста метрах от цирка, на улице
      Чкалова. Документы у отъезжающих на ПМЖ принимали в сборном домике, расположенном с противоположной стороны улицы. Семён занял очередь и оказался восьмым. Его занесли в список, составляемый женщиной средних лет.
      Всегда и во всех очередях находятся люди во всём осведомленные и просвещающие незнающих.
      – Этот список можно прицепить на гвоздик в общественном туалете.
      В семь утра появится команда молодых парней, и они составят свой список. Впереди окажутся те, кто заплатит им деньги.
      – Ну да, кто их пустит? – загудела очередь.
      – Вы и пустите.
      – Нужно держать этот список и не отдавать.
      – Они нас и спрашивать не будут.
      – Нужно стоять стеной и называть людей из нашего списка.
      – Найдутся у нас штрейкбрехеры, которые заплатят деньги.
      – Товарищи, вы что? Вон стоит милиционер, нужно будет к нему обратиться.
      – Ой, держите меня! Да ему наплевать на вашу очередь Он охраняет посольство.
      – От кого?
      – От нас.
      – Товарищи, тише. Здесь жилые дома, и мы не даём людям спать.
      Кто-то позвонит в милицию, приедет дежурка и нас попросят отсюда.
      – Попросят? Прогонят!
      Очередь росла и к семи утра достигла не менее полусотни человек.
      В начале восьмого появилась команда молодчиков из восьми человек.
      Парень с интеллигентным лицом, небольшого роста, лет двадцати семи, которого звали Игорь, сообщил, что по согласованию с советскими органами и милицией этого района города, им поручено наблюдать порядок в очереди.
      – Покажите решение исполкома: – крикнула женщина сзади очереди.
      – А вот кто будет нарушать порядок, документы сегодня не сдаст.
      Через несколько минут, высокий, худой парень стал составлять новый список. Очередь загудела, что у неё есть свой список. Парень попросил дать список ему.
      – Не давайте, не давайте! – зашумели из очереди.
      – Ну и не надо, – сказал парень и назвал первого по списку мужчину, которого привели из конца очереди.
      Затем они стали вставлять в очередь людей через одного из законной очереди.
      Семёна это возмутило, и он удивился, почему все молчат и особенно те, кто до прихода этой банды высказывали мысли о сопротивлении такому порядку вещей. Но какая они банда? – думал Семён. Группка худосочных юнцов, среди которых не видно ни одного спортивно сложённого парня.
      Вдруг один из них заорал театральным голосом, растягивая фразу, как кричат в цирке, вызывая на манеж знаменитых акробатов или дрессировщиков:
      – Генеральный консул Федеративной Республики Германия в Украине – го-оспо-оди-ин, – секундная пауза, подчёркивающая торжественность момента и значимость появляющегося субъекта, – Шатц! – и вся очередь обернулась.
      Через дорогу, в сопровождении двух человек, шёл небольшого роста человечек с портфелем. К очереди подбежали двое парней, показывая, что они расчищают дорогу перед его сиятельством, хотя никто не загораживал проход. Консул подошёл к крыльцу, кивнул головой в знак приветствия и взошёл на крыльцо. Помощник открыл ключом дверь, и она проглотила всех троих. Кто-то в очереди сказал, что господин Шатц был послом ГДР и остался работать после воссоединения Германий в единое государство. Кто-то возразил, что господин Шатц не был послом, а был консулом. В этом словосочетании "господин Шатц", произносимое каждый раз, было что-то раболепное, непривычное для людей, ещё совсем недавно не признающих над собой господ, хотя по сути являлись рабами существующего строя.
      Наконец "господин консул" начал приём и первый, а за ним и второй человек вошли в внутрь. Люди в очереди нервно ухватились друг за друга, считая, что таким образом они сумеют сохранить тот порядок, который они установили вначале. Но банда начала разрывать очередь и насильно вставлять своих людей. Очередь зашумела, но не произвела впечатления на бандитов, и они продолжали своё дело.
      Когда они хотели вставить мужчину между Семёном и впереди стоящей женщиной, Семён воспротивился. Во-первых, он сказал, что никого перед собой не пропустит, а во-вторых, когда его попытались выдернуть из очереди, он упёрся. У него появилась спортивная злость и упрямство, которое многократно увеличивало силу. Держаться за женщину, стоящую впереди ему было стыдно и четыре человека, ухватившие его за руку, выдернули Семёна из очереди, которая наблюдала за тем, что же будет дальше. И только одна женщина лет под сорок, с ярко накрашенными губами и большими золотыми серьгами подошла к Семёну и противоборствующим типам и стала им выговаривать, что они не имеют права так поступать. Семён тяжело дышал и оценивал обстановку. Разбросать этих петушившихся пацанов ему ничего не стоит, вряд ли на глазах у всех они применят холодное оружие, но они его явно провоцируют на драку, чтобы сдать в милицию. Один высокий придурок с прыщеватым лицом и носом в пол-лица, стоял напротив
      Семёна, почти касаясь его грудью, корчил рожи и смеялся, дыша перегаром. Ещё секунда и Семён бы не выдержал, швырнул идиота на асфальт, а там, будь что будет.
      Но к ним подошёл предводитель банды, Игорь.
      – Что здесь происходит? – спросил он у прыщеватого строгим голосом.
      – Да вот, вот этот не хочет подчиняться.
      – Почему? – спросил Игорь и посмотрел снизу-вверх на Семёна.
      – А чего это вдруг я должен вам подчиняться?
      – Мы здесь поставлены наблюдать за порядком.
      – Слушай парень, как и кем вы поставлены, мне понятно…
      Игорь прервал его вопросом:
      – Мастер спорта?
      Семён обычно не носил значок, но вчера одел пиджак, на котором он висел, понимая, что ночью в Киеве будет прохладно.
      – Неважно, – ответил он и продолжал, – разбросать твоих пацанов, как щенят, мне ничего не стоит, и я понимаю, что сейчас это ничего не даст, вы, наоборот, заинтересованы, чтобы я первый начал, но завтра я соберу своих друзей десантников и спортсменов, и вы надолго отсюда уйдёте, а свято место пусто не бывает, – к Семёну вернулось спокойствие и уверенность.
      Игорь, по всей вероятности, обладал трезвым, расчётливым умом. Он повернул голову к своим прихвостням и распорядился:
      – Пустите его в очередь.
      Вскоре Семён зашёл в помещение консульства. За первым от двери столом сидел Шатц, его помощники сидели дальше. Только Семён достал документы и выложил их на стол, как в помещение вошёл тот, который громко объявлял о прибытии "господина Шатца", и сделав подобострастное лицо обратился к консулу:
      – Вот документы на семью Фельдман, – и передал папку с документами через голову Семёна.
      Шатц просмотрел документы, поставил на папке штамп и (Семён успел прочитать "sofort"), расписался, отложил папку в сторону и опять начал принимать документы у Семёна.
      Через несколько минут процедура с приёмом документов от члена банды повторилась, и Семён всё понял. Он понял, что консул связан с бандой и деньги, собираемые у людей, желающих сдать их вне очереди, идут частично и ему. Иначе, почему он принимает документы у людей не связанных семейными отношениями. Вряд ли только за то, что они
      "наблюдают за порядком".
      Наконец и на документах семьи Котик поставлен штамп "sofort", и
      Семён вышел на свежий воздух.
      К нему подошли несколько человек и стали хвалить за то, что не поддался банде, но Семён чувствовал досаду за себя и за людей.
      Он подумал, что вот так евреи безропотно, в большинстве своём, шли в последний путь в Бабий яр, печи Дахау и Освенцима.
      Уже уходя, он увидел в конце очереди женщину, пришедшую к нему на помощь и подошёл к ней.
      – Спасибо Вам, что поддержали меня. Я вашу смелость и порядочность буду помнить.
      – Спасибо и Вам, вы тоже смелый человек, – она грустно улыбнулась, – но что значит один или два человека, восставшие против нахальства, жлобства и тирании в конце концов. Ах!, – досадно махнула она рукой.
      Семён поехал на вокзал, взял билет на вечерний поезд и поехал в город, который ему всегда нравился. Он проехал до Дворца пионеров, постоял возле братских могил воинов, павших за освобождение Киева от фашистов, и оттуда спустился пешком к Аскольдовой могиле. Семён любил слушать хор девушек из оперы "Аскольдова могила" и, стоя над плитой с описанием тех древних исторических событий, тихонько про себя напевал: "…и зачем мы горемычные родились на белый свет".
      Пройдя дальше к обрыву над Днепром, он залюбовался открывшимся видом.
      Слева, напротив, на средине горы, стоял с громадным крестом в руке князь Владимир, тысячу лет тому назад превративший Киевскую
      Русь в православное государство. Тогда, на праздновании тысячелетия крещения Руси, радио и телевидение захлёбывалось от восхваления этого события. Семёна удивляло, что ему придаётся так много значения. Ведь совсем недавно он в школе учил, что религия, по выражению Маркса, это опиум для народа. И если принятие христианства такой значительный рывок в культурном и историческом развитии, то надо признать, что мы отстали в этом плане от Европы на 1000 лет. И здесь же задал себе вопрос: "Кто мы? Отец мой еврей, а мать украинка. Кто я? Человек, и это первичное, а принадлежность к религиям, партиям и даже гражданство, вторичное".
      Он перевёл взгляд на Подол, на здание речного порта и на Днепр, который "широко и привольно нёс полные воды свои" – процитировал
      Семён Гоголя. У него защемило в груди и чуть сдавило горло от умиления, которое он сейчас ощутил.
      "Боже, как люблю я эту страну, её народ, язык, литературу. Всё, всё люблю, что составляет слово и понятие Родина. Так зачем я собираюсь уезжать?" Семён задумался, ища ответ на свой вопрос, но чёткого, ясного ответа не нашёл. Он понимал, что сейчас наступают тяжёлые времена, и сам он их пережил бы. Но вправе ли он подвергать тяжёлой жизни свою дочь? Наверное, нет. Люди должны быть выше идейных установок, навязываемых им свыше, и должны поступать, как велит им разум и совесть. Разум велит уезжать, а совесть? Ведь он своим отъездом никому плохого не делает. Может быть, матери? Но он постарается, что бы и ей было хорошо. Семён побродил до вечера по городу и поехал на вокзал.