Стихи пишет на английском для заработка, и спасибо друзьям, помогающим разместить их в печатных изданиях за границей.
      Марина не знала о чём писать. Её письма были короткими и в основном о Свете и проведенном времени вместе с ней.
      Переписка становилась всё реже, но пришло сообщение, что Раевский вылетает во Франкфурт на Майне и спрашивает Марину, сможет ли она его встретить. Если не сможет, то он попросит своих знакомых, которые его привезут к ней, но он не хочет создавать вокруг себя ажиотаж и едет инкогнито.
      "Прямо-таки ажиотаж, барьеры снесут его встречая. Тоже мне Лев толстой приехал", – съехидничала про себя Марина, но ответила, что очень рада и непременно встретит. Предупредила, что после таможенного досмотра пусть стоит на месте и не пытается её найти.
      Бывают случаи, когда пассажиры выходят не в том месте, которое обозначено на табло. Марина сказала Свете, что поедет встречать сама, но та заупрямилась и сказала, что имеет право встретить своего дедушку, которого никогда не видела. Марина согласилась с доводами дочки, и взяла её с собой.
      Самолёт прилетел вовремя, из автоматически раскрывающихся дверей выходили пассажиры рейса Москва-Франкфурт. Некоторые из них проходили мимо встречающей толпы быстро, другие искали глазами встречающих и увидев их, махали свободной от багажа рукой, улыбались, третьи тревожно останавливались, не зная что им делать дальше. Каждый раз увидев пожилого мужчину, Света спрашивала мать:
      – Это дедушка?
      – Нет, я тебе скажу когда он появится.
      Наконец из двери вышел высокий, чуть сутулившийся мужчина с большим чемоданом на колёсах и сумкой.
      – Вот дедушка, – кивнула в сторону Раевского Марина, и Света побежала вокруг заграждения ему навстречу, а он искал глазами и не находил ту, которая должна его встретить.
      – Дедушка, – услышал Раевский перед собой, остановился, поставил на пол чемодан и сумку и поднял Свету на руки.
      За ними сразу образовалась пробка из людей, так как они ещё не прошли ограждение из ленты на переносных столбиках. Марина увидела эту ситуацию и поспешила навстречу, но толпа молчала и только какая-то женщина почти выкрикнула по-русски:
      – Нашёл место где остановиться!
      Все посмотрели на неё удивленно осуждающе, а молодой парень передвинул один столбик, и толпа, обтекая Раевского с внучкой на руках, пошла на выход. Марина подошла к краю заграждения и помахала рукой. Раевский поставил Свету, взял сумку и чемодан, вышел из загородки, обнял Марину и поцеловал её в щеку.
      – Вот мы и увиделись, дочка.
      – Я Вас давно увидела, а встретила только вчера.
      – Называй меня на ты, Марина.
      – Сейчас не могу, нужно привыкнуть. Вот для неё дед – ты. Они тут всем тыкают.
      – Ты, мама, не права. Воспитательница Моника в киндергартене запрещает нам называть взрослых на ты.
      Когда они сели в машину и поехали, Раевский помолчал и потом сказал:
      – Какие же мы разные. Остановись я вот так в нашем аэропорте, то получил бы по полной программе. А здесь толпа молчала.
      – Ну да, нашлась же одна, которая возмутилась, и та русская.
      – Но надо сказать, что и немец так бы не остановился. Так же?
      – По разному бывает. Просто они воспитаны лучше. Культурнее нас,
      – заметила Марина.
      – Я объехал всю Россию и видел, что в глубинке люди уважительно относятся друг к другу. Иду я как-то и остановился, уступая дорогу женщине с коромыслом и вёдрами. А она мне говорит, чтобы я проходил, потому что у неё вёдра пустые. Здороваются там со всеми. Дома не закрывают на замок. Мне хозяйка, у которой я остановился, говорила, что замок в руках никогда не держала.
      – Читала я об этом вашем сборнике. Могу рассказать наизусть.
      – Неужели, – искренне удивился Раевский, – я и сам их не помню. А ещё что ты знаешь?
      – Всё. Всё, что было в печати.
      Раевский молчал. Он всегда думал о том, почему его жёны и сыновья не знают его стихов? Да что там не знают, они их не читают и не читали. Он давно понял, что поэты пишут потому, потому что птицы поют. Иначе не могут жить. Но птицы всегда поют для любимых, а поэты хотели бы, чтобы их слушали любимые, но это бывает редко.
      Рядом с квартирой, в которой жила Марина стояли двухкомнатные меблированные апартаменты, которые санаторий сдавал приезжим, лечившимся за свой счёт, или отпускникам, предпочитающим горный воздух городскому. Сотрудникам санатория делалась существенная скидка в цене, и Марина на неделю сняла их для Раевского. Она сначала не хотела писать в заявлении, что для отца, но тогда цена была бы значительно дороже. Когда они приехали и поднялись на этаж, то к удивлению Марины увидели, что хаусмастер вставил в специальную рамку табличку на дверь – "Wladimir Raewskiy". Марина завела отца в апартаменты, предложила пару часов отдохнуть, а потом они будут ужинать, но он от отдыха отказался, и спросил Свету не пойдёт ли она с ним прогуляться по парку? Света с радостью согласилась, и Раевский достал из сумки коробку с куклой. Света, затаив дыхание, открыла коробку и ахнула. Она не могла вымолвить ни слова, а только посмотрела на мать счастливыми глазами и обращаясь к деду протянула:
      – Danke!
      Марина посмотрела на куклу и сразу поняла, что она изготовлена в
      Германии и что она из тех штучных изделий, изготовленных мастерами-кукольниками, чьи произведения хранятся в музеях, а в продажу идёт не более девяти экземпляров. Цена их может доходить до нескольких тысяч марок.
      – Царский подарок Вы сделали внучке.
      – Она мне очень понравилась, но когда я увидел сертификат, который лежал в кармане, заколебался, уместно ли везти подарок сделанный в Германии. Но потом подумал, что едут же скрипачи в
      Италию играть Паганини на скрипке Амати или Страдивари. Я был поражён, увидев живое лицо фарфоровой красавицы. Сразу вспомнил немецкие сказки, любимые в детстве. Тебе я тоже привёз подарок, но отдам его чуть позже.
      – Опа, можно я возьму куклу с собой? У меня есть коляска для неё, и она будет спать, а мы будем разговаривать.
      – Конечно можно. Заходи через пятнадцать минут и пойдём. Опа – это значит дед?
      – Да, это ласкательное, вроде нашего дедушка, – объяснила Марина.
      Она забрала Свету и вышла к себе, а Раевский умылся, вынул из чемодана подарок для Марины и развесил его в шкафу. Умылся, оделся, соответственно прогулке в парке, и услышал стук в дверь. Они пошли гулять по парку, и Света, считая, что дед, не знающий немецкого не знает ничего, объясняла ему достопримечательности. Когда подошли к фонтану, то она, путая немецкие слова с русскими, объяснила, что рядом на стене нарисована история фонтана.
      – Видишь, опа, это храбрый рыцарь Зигфрид. Его ранили злые варвары и он мог умереть. Но его взял в свою повозку Bauer, не знаю как по-русски…
      – Наверное, крестьянин?
      – Да, крестьянин, привёз его сюда, напоил водичкой из фонтана, и
      Зигфрид выздоровел и победил всех варваров, а здесь построил Burg и стал в нём жить со своей невестой.
      По парку бегали белки и одна из них подбежала совсем близко.
      Раевский вытянул вперёд ладонь, и белка прыгнула ему на колени, но увидев, что рука пустая, убежала.
      – Дедушка, нельзя обманывать белок, а то они людей разлюбят.
      Следующий раз возьмём орехи и будем их угощать.
      У Светы на всё находились примеры из жизни или сказок. Увидев дрозда она вспомнила страшную историю, когда белая кошка прыгнула из окна прямо на дрозда и съела его. А потом ей мама говорила, что соседи заявили на кошку в полицию и там приказали кошку из дома не выпускать или ей присудят штраф.
      У Раевского таяло сердце от общения с внучкой, и он думал, что зачем люди стремятся к большим деньгам, власти, враждуют между собой? Разве может быть счастье выше того, чтобы любить, быть любимым и нужным. Сидеть вот так с внуками, слушать их щебетанье, дышать воздухом и свободой, собственно наслаждаться жизнью. Но к сожалению (а может к счастью), через десяток лет этой славной девчушке не нужен будет старый дед, и выберёт она молодого и красивого собеседника, которому будет рассказывать совсем другие истории.
      Взять его старшего сына. Когда ему было столько же лет сколько
      Свете, он приезжал к отцу и с удовольствием принимал подарки и деньги, которыми награждал его отец, а став постарше, угадывал или рассчитывал когда у него зарплата или гонорар. Его мать получала неплохие алименты, что позволяло ей не работать, менять мужей, а мальчишку предоставила самому себе. Слава богу, что парень закончил университет, стал учёным, живёт в Америке.
      От второго брака у него тоже сын. Но там история другая. Когда
      Борьке было шесть, его мать, бывшая балерина, ушла от Раевского к полковнику, уехала с ним на Дальний Восток и забрала с собой сына.
      Сейчас её муж генерал, заместитель командующего округом, а Борис старший лейтенант. Раевский пытался несколько раз наладить контакт с сыном, но не получается у них отношений. Наверное, мать его настраивала, а может… Кто его знает. Может он сам виноват, что не сумел сделать так, чтобы сын для него был родной.
      Сумеет ли он хоть на старости лет иметь родного человека в лице этой девочки. Дочь холодна к нему, но как может быть иначе? Раевский посмотрел на Свету, качающую на руках куклу. Он приложила палец к губам, показав тем самым деду, чтобы он не разбудил своими разговорами куклу.
      – Дедушка, мне уже нужно домой.
      – Почему? У нас есть ещё полчаса.
      – Вот я должна тебе рассказывать, что я хочу в туалет. Пошли.
      – В таком случае, конечно, пошли.
      Придя на лестничную клетку, Раевский завёл ребёнка к матери, а сам зашёл в свои апартаменты. Прилёг минут на пятнадцать на диван, потом принял душ, одел костюм, галстук, достал из шкафа уже отвисшую подарочную шубу и две новые книжки стихов. Одна из низ была на английском языке и называлась "Roiling subway"-, "Громыхающая подземка" – а другая поэма на русском "Тысячелетняя Россия".
      Раевский достал из кармана ручку с золотым пером "Parker" и подписал ту что о подземке: "Моей дочери Марине, от отца, автора этой книги.
      В. Раевский" А на второй поставил только подпись. Взял подарки и постучал в дверь к Марине.
      – Мариночка, это тебе подарок от твоего непутёвого отца.
      – Что Вы, Владимир Сергеевич?! Я не могу принять такой подарок.
      Ведь это норка! Я даже не спрашиваю сколько она стоит. Даже здесь это целое состояние.
      – Мариночка, пойми меня правильно. Я не бедный человек, но и не такой богатый, чтобы разбрасываться налево и направо такими подаркам. Но ты моя дочь, которой я не подарил в своей жизни ничего.
      Я не хочу откупиться этой шубой, но прошу тебя, прими. Я буду рад.
      – А что я буду с нею делать? Здесь крымские зимы, и таких шуб не носят.
      – Когда-то поедешь зимой в Москву или Канаду, а может и в
      Стокгольм, пригодится.
      – Уговорил, – засмеялась Марина, – больше того, спровоцировал. Я давно мечтала побывать в Швеции.
      – Вот и ладушки.
      – Вы ходили с мешком денег в магазин?
      – Не скажи. Я получаю гонорары из-за границы на валютный счёт в долларах. А в Москве доллары ходят лучше чем рубли. А вот эта книжечка, за которую в матушке Рассее я бы получил много бумажек, но мало денег, оплатила эту шубу.
      – Но у Вас же есть жена, семья, они будут довольны?
      – Этот вопрос, дочка, извини, не в твоей компетенции.
      – Прошу прощения.
      – Мы обо всём поговорим, о чём ты захочешь знать. Ты имеешь право. Но сразу я не могу, я должен собраться с духом.
      Марина посмотрела в книгу и прочитала подарочную надпись.
      – А вдруг я Вас шантажирую, дорогой папочка? Хочу нахально завладеть Вашим наследием. Вы об этом подумали?
      Раевский засмеялся:
      – Подумал и не раз. И не только я. Мне даже предлагали анализ DNK сделать. Но пошли все к чёрту. Я не просто уверен, я знаю, что ты моя дочь.
      Спасибо, папа. Вот видишь и всё стало на свои места. Но как будет дальше, поживём, увидим. Садимся ужинать. Света, к столу! – позвала
      Марина дочь.
      Стол Марина накрыла по-русски обильно. Раевский давно не видел, чтобы дома столько подавали даже к приходу гостей. Его нынешняя жена берегла своё здоровье и фигуру, и она не ела, а принимала определённое количество калорий исключая холестерин, и выросшая в русской семье, совершенно не употребляла свинину, которую муж предпочитал другому мясу. Он проголодался и с вожделением смотрел на вкуснятину, стоящую на столе. Марина спросила, что он будет пить и он сказал:
      – Водку пью только русскую, шампанское и коньяк французские, мадеру испанскую, портвейн португальский, а…
      – Виски американские? – вставила Марина.
      – Упаси господь! Я эту гадость попробовал один раз лет двадцать назад и всё. Я вижу вот Le champagne, давай за встречу.
      – Тогда открывай.
      Выпили за встречу, приступили к еде.
      – Ты, дочка, столько наготовила, что глаза разбегаются, не знаешь, что брать.
      – Возьми холодец.
      Раевский попробовал. Ему холодец так понравился, что он воскликнул:
      – Нет, решительно нужно выпить водочки под такую закусь.
      – Наливай себе, вот "Московская", нет, мне не нужно. Я ещё шампанского выпью.
      Поужинали, Марина убрала со стола еду, использованную посуду и спросила, что отец будет пить: чай, кофе, капучино?
      – Чай, большую кружку обыкновенного чая.
      – Цейлонский, грузинский, краснодарский?
      – Краснодарский! – обрадовался Раевский.
      – Торт, сладкие сухарики, печенье?
      – Сухарики и садись, будем разговаривать.
      – Я только Свету уложу.
      Марина зашла в комнату дочери, оттуда выглянула Света.
      – Спокойной ночи, дедушка!
      – Спокойной ночи, отдыхай.
      – Я сейчас только Катю спать уложу.
      Через несколько минут вошла Марина. Раевский отхлебнул чай и как-то неуверенно, как будто бы стесняясь, сказал:
      – Расскажи мне о твоей маме.
      Марина помолчала, подумала, глядя на скатерть, потом подняла глаза, посмотрела на Раевского взглядом, от которого он опустил голову, и начала:
      – После твоего отъезда мама недоумевала, как ты мог у ехать даже не попрощавшись. Она боялась, что с тобой что-то случилось, но ни твоего телефона, ни адреса она не знала. Она ходила сама не своя и однажды в таком состоянии попала под трамвай и потеряла ногу.
      – Как? Что ты говоришь? – Раевский схватился за голову.
      – Что слышишь, папочка. Я говорю только то, что было на самом деле. И не собираюсь сгущать краски. Они итак достаточно тёмные.
      Чтобы тебе всё понять, нужно и всё знать. Если не хочешь, я продолжать не буду. Пойми, я не хочу тебя ни в чём упрекать, а тем более обвинять. Сейчас в этом уже нет смысла, – и Марина замолчала.
      – Продолжай, Марина, я обязан знать правду.
      Марина продолжала рассказывать, а Раевский так и сидел не двигаясь, обхвативши руками голову. Боже, кого он потерял? Да нет, не потерял. Он, как тот бедный человек из притчи, нашедший громадный алмаз, и будучи сказочно богатым, выбросил его в море и остался нищим. И вот через 33 года он узнаёт правду и… Нет, он не бросил его в море, он взял молоток и разбил вдребезги драгоценный камень, к сожалению, это был не камень, а человеческая судьба. Раевский даже застонал от своих мыслей.
      Марина остановила рассказ.
      – Попей чаю, – посоветовала она.
      – Совсем остыл, – констатировал Раевский, отхлебнув глоток.
      – Я сейчас другой согрею.
      – Нет, не нужно, продолжай, пожалуйста.
      Марина рассказывала, как они жили, как мать обшивала клиентуру, чтобы дать дочке образование, и как она, Марина, написала безобидный стишок, из-за которого вылетела из университета, а мать получила свой инфаркт, и Марина сменила её за швейной машиной. Свой рассказ
      Марина закончила заполночь. Она дала Раевскому ключ от своей квартиры, наказала не стесняться, всё брать из холодильника, что хочет, а она постарается прийти с работы пораньше и забрать Свету из садика. Но в час дня пусть он будет на месте, она придёт на перерыв и они пообедают.
      Раевский ушёл к себе в апартаменты, разделся, открыл окно, выходящее в парк, потушил свет и долго стоял в темноте, глядя невидимым взглядом в даль, и думал, думал.
      Наверное, впервые в жизни он посмотрел на себя внутрь и со стороны, и его жизнь, и его творчество показались ему никчемными. Ну что он в своей жизни сделал? Сынов своих растерял, дом не построил, правда, посадил несколько деревьев в студенческие годы, когда их выводили для этого на Ленинские субботники. Но сколько деревьев загубило его, так называемое, творчество. Посчитал как-то, что для того, чтобы отпечатать все его книги, деревьев вырубили больше чем есть их в парке Сокольники. Всю жизнь гордился своим талантом и славой, доверием партии. А что на самом деле? В молодости написал несколько по-настоящему хороших стихов, его заметили, стали публиковать. Ему нравилась лирика, но её мало печатали, а вот патриотические стихи проходили на "ура!", и переключился, как о нём начали тогда говорить "молодой, талантливый поэт" на конъюнктурную литературу, написал поэму "Мой комсомол", получил за неё премию
      ВЛКСМ и стал уже "известным поэтом". Что ему это дало? Сначала должность заместителя главного редактора, а потом и редактора журнала. Встретил его в ту пору приятель по курсу литинститута,
      Вовка Бессонов, и сказал ему, что никогда не думал, что он,
      Раевский, свой парень в доску, станет рыбой-прилипалой, прилипшего к подбрюшью акулы-партии. Этого Бессонова тогда выдворили из Союза, а сейчас он известный на весь мир писатель, борец за демократию.
      А Раевский свою лирику прятал в стол. Писал на английском и тоже в стол. Сегодня, правда, они пригодились. А что он сегодня? Кто его читает? Кто знает его стихи кроме этой красивой женщины? И то, выучила она их только потому, что он её отец.
      Эх, Раевский, Раевский! А не слишком ты занимаешься самобичеванием? Сколько было больших талантов, а известны они широкой публике по одному-двум стихам или рассказам. Спроси сегодня кого-нибудь на улице в Москве прочитать две строчки из любого стихотворения Тютчева, Фета, Никитина. Из ста человек может трое ответят. Но и твои стихи в стране знают. Несколько песен на твои слова до сих пор звучат. Нужно ложиться спать, утро вечера мудренее.
      И, действительно, утром его разбудило пенье птиц. Он даже сразу не сообразил, где он находится. Ведь такое пенье он слышал в лесной деревушке под Тулой, куда он уезжал на несколько дней "для творческого сбора материалов". Но сейчас он находится в центре
      Германии, а птицы поют также. Раевский встал, выглянул в окно и увидел на дорожке в парке сначала бегущего мужчину, а потом и довольно толстенную бабёху и улыбнулся. Женщина в спортивном костюме и кроссовках, наверное, думала, что она бежит. На самом деле она почти на месте трясла своими необъятными формами, и все-таки двигалась вперёд. "А не тряхнуть ли и мне стариной?", подумал
      Раевский, одел свою "Пуму" и вышел в парк. Он бежал по аллеям парка, обгоняя одних, а его обгоняли другие, третьи бежали навстречу и все его приветствовали, кто улыбкой и кивком головы, кто поднятием руки.
      Ему это было чрезвычайно приятно, и он вспомнил те времена, когда его узнавали на улице и в общественном транспорте, здоровались. "А ведь в наших деревнях сейчас тоже здороваются с незнакомыми людьми.
      Странно, но мы уходим от культуры общения, выработанной столетиями и сплачивающей нас" – подумал Раевский и поймал себя на том, что под ритм бега стали рождаться стихи, и он побежал назад, к своим апартаментам. Он взял бумагу, ручку и написал то, что сложилось у него в голове во время бега. Отложил написанное, залез под душ, позавтракал. От вчерашнего пессимизма не осталось и следа. Раевский сел за стол и стал дописывать стихотворение, но не мог уловить ту ниточку, за которую на бумагу ложатся рифмованные стоки и подумал, что опять нужно побежать, и во время бега строки проявятся сами собой. Он закрыл глаза, откинул голову назад и чуть покачиваясь на стуле направлял слова на свои места в строю стихотворения. Кажется, что-то получалось, и он принялся править и шлифовать написанное.
      Посмотрел на часы и удивился. Ему казалось, что он работал двадцать минут, а время подходило к часу дня, и сейчас должна придти
      Марина.
      Она пришла, стала накрывать на стол и спросила будет ли он пить.
      – Нет, я хочу поработать, на меня нашло вдохновение. Но я посмотрел на компьютер у себя, и не знаю как с ним работать.
      Какой-то он не такой, как у меня дома или в редакции.
      – Включить его просто. Вот только он выставлен на немецкий язык.
      – Не подходит.
      – Значит, сделаем так. Я тебе покажу, как на моём переключаются языки, а их на моём – четыре.
      – Какие?
      – Русский, немецкий, английский и французский. А тебе нужен только русский и английский. Я освобожусь через пру часов, а пока поработай на моём. Это просто.
      – А принтер работает?
      – Да, работает. Бумагой он заряжен. Садись, поедим. Папа, ты не возражаешь, если я позову свою подругу, полячку Ядвигу? Она врач и тебе будет интересна.
      – Конечно, конечно. Я, правда, стал на старости лет опасаться новых знакомств, но тебе я полностью доверяю.
      – А почему ты опасаешься?
      – Во-первых, я с молодости побаиваюсь очень умных женщин. Но раньше я быстро находился и мог парировать любой выпад в свою сторону. Сейчас же, когда появилась некоторая заторможенность и повышенный такт в обращении с женщинами. Я иногда теряюсь и не знаю что ответить. Сейчас это называют комплексами.
      – Не переживай. Ядвига врач-психолог и никогда не сделает так, чтобы её собеседник смутился. Мне приходится присутствовать при её беседах с пациентами, и я никогда не слышала, чтобы она бестактно с кем-то разговаривала. Так, посмотри, как переключаются языки на компьютере, и я побежала.
      – Ты не волнуйся, я в твои документы не полезу.
      – Я не волнуюсь хотя бы потому, что знаю, что ты их смотреть не будешь, а во-вторых я не доверяю компу никаких тайн.
      – Кому, кому? – удивился Раевский.
      – Компу, компьютеру. Это такое жаргонное словечко. Я побежала. Пока!
      – Пока.
      Раевский сел за компьютер, достал из кармана черновик стихотворения, написал его на дисплее, почитал и снова стал править.
      Наконец, прочитал и вверху страницы написал: Сегодня я начинаю сочинять серию стихов посвящённых моей дочери Марине и внучке
      Светлане. Написал заголовок первого стихотворения:*Прогулка с внучкой*, написал текст, подписал:*В. Раевский* и поставил дату:
      22 июня 1995 г. и дописал -*Германия.*
      Подумал о том, что пятьдесят четыре года тому назад началась война, пришедшая к нему в дом из этой земли. Его отец, командир танкового батальона, дошёл до Германии и здесь пропал без вести.
      Сколько раз к горечи безотцовщины примешивалась обида, когда ему ставили это в укор. То не включат в делегацию за границу, то откажут в награде. А он старался изо всех сил проявлять лояльность к власти, восхваляя её в своих произведениях. "Прилипала", – вспомнил Раевский
      Бессонова. И только много позже понял он, что тот был прав. Его отец воевал и погиб за то чтобы сын имел право оставаться самим собой и не прилипал к чужой заднице. А он…
      Раевский отпечатал три экземпляра и все три подписал своим
      Паркером. Перевёл регистр на английский язык и стал переводить своё стихотворения. Работа подвигалась медленно, черновик перевода он отложил в память компьютера и сделал заголовок нового стихотворения:
      "Прилипала".
      Жёсткие строчки самоосуждения проявлялись на дисплее. Раевский напрягся, как борец во время схватки, и уже заканчивая писать, почувствовал острую боль в голове и его начало тошнить. Он из последних сил поднялся, лёг на диван и потолок поплыл в сторону, наклонился и почернел.
      Марина зашла в прихожую и уловила неприятный запах. Заглянула в комнату и увидела лежащее на полу тело отца. Первая мысль была, что он мёртв. Наклонилась, взяла кисть, прощупала пульс: жив!
      Увидела рвоту возле головы и небольшую лужу мочи внизу. Поняла – инсульт! Бросилась к телефону.
      Скорая приехала так быстро, что она только успела убрать, а вытереть не успела. Бригада врачей работала с отточенной чёткостью, ни одного лишнего движения. Положили на носилки, поставили капельницу и бегом к машине. Марина только спросила:
      – Куда вы его отвезёте?
      – Вызываем вертолёт и отправим в Униклинику во Франкфурт.
      – Я могу с вами?
      – Нет, всё узнаете в справочном Униклиники.
      Скорая уехала, а Марина зашла в квартиру, взяла тряпку и плача навзрыд, стала вытирать пол. Она даже не закрыла наружную дверь и услыхала чьи-то торопливые шаги. В комнату вошла Ядвига.
      – Марина, родная, что случилось? – но Марина рыдала и не отвечала, – успокойся, давай сядем.
      Она взяла Марину за плечи и усадила в кресло. Села рядом, потом налила в стакан газированной воды и подала Марине. Та сделала глоток, поперхнулась, закашлялась, сделала ещё пару глотков и вытерла слёзы салфеткой поданной ей Ядвигой.
      – За что Меня Бог наказывает? Сплошные похороны. Муж, мама, а теперь вот отец.
      – Не волнуйся, что с ним?
      – Инсульт.
      – Сегодня у нас делают успешные операции, а может даже и терапия поможет.
      – Но за что меня так, если есть Бог?
      И Марина вдруг увидела плачущего мужчину, выпрашивающего у неё деньги за свой же автомобиль, и девушек, которых она вела на продажу в рабство, и телевизионный экран, в котором лежали задушенные девушки. И она закричала голосом, полным безумия:
      – Есть, есть Бог, и правильно он меня наказал! Я дрянь, дрянь! – и она завыла, как раненая волчица.
      – Успокойся, выпей таблетку, – и Ядвига почти насильно дала ей сильный препарат.
      Кто-то позвонил в дверь. Ядвига открыла и увидела полицейских.
      – Здесь что-то случилось? Спросил один из них.
      Ядвига объяснила ситуацию и они ушли.
      – Марина, разденься и ляг на кровать. Ты будешь спать до утра, а
      Светочку я заберу к себе.
      Ядвига помогла Марине раздеться, уложила её в кровать, намочила полотенце и вытерла заплаканное лицо.

ЭПИЛОГ

КОНЕЦ
 
Примечания