– Он, оказывается, мастер спорта по борьбе, но главное – советский десантник из кировоградской бригады спецназа.
      – Вы что, не знали?
      – Знали, но не придали этому особого значения.
      – Вы что Шульберт, первый год служите в полиции? Ваши сотрудники получили серьёзные травмы?
      – Ушибы, и у Циглера растяжение или ушиб связок.
      – Что думаете предпринять?
      – Будем возбуждать уголовное дело о вымогательстве и о сопротивлении полиции, что повлекло за собой травмирование сотрудников
      – Журналисты на месте были?
      – Кажется нет.
      – Хоть это хорошо. Мой Вам совет, возбуждайте только вопрос о мошенничестве. Если подымем другой вопрос, то на суде будут журналисты и раздуют такое, что полиция не в состоянии… да что там говорить. Ославят на всю Германию. А что этот Котик, сильно пострадал?
      – Не очень.
      – Und er fixer Kerl diesen Kotik. WДren uns solche bei der
      Polizeigedient. (А он молодец этот Котик. Нам бы таких в полицию) – заключил полковник и добавил, – сегодня Айнтрах с Шальке играет в
      Гельзенкирхене, надо успеть хоть на второй тайм. Вы свободны
      Шульберт. Auf Wiedersehen (До свидания).
 
      Ефим Соколов так испугался того, что случилось у него на квартире, что долго не мог успокоится. Он всё больше пристрастился к выпивке и уснуть не мог без того, чтобы не выпить вечером перед сном хотя бы рюмку водки. От сплошного запоя его спасало то, что его организм не принимал водку в больших количествах и необходимость два раза в неделю встречать и отвозить в аэропорт экипажи самолётов, прилетавших из Одессы, и он не пил вечером, когда самолёт прилетал в первой половине дня.
      Немецкая автоинспекция входит в подразделения службы
      "Ordnungsamt", что в дословном переводе на русский язык значит -
      "Служба порядка", очень редко останавливает машины. Для этого необходимо привлечь её внимание каким-либо нарушением, или попасть под тотальную проверку, что также является редкостью. Обычно, проверив документы, полицейские извинившись отпускают водителя, но если услышат запах алкоголя, то немедленно заставляют дуть в электронный прибор, и если он показывает содержание зелья в крови выше нормы, немедленно защёлкивают на руках браслеты, садят в полицейскую машину и после всех необходимых процедур лишают прав.
      Просить или пытаться дать взятку бесполезно. Получить права обратно можно после выплаты громадного штрафа, и по истечении срока устанавливаемым полицией пройти специальный экзамен, прозванный
      "Идиотише тест". По статистике, только 40% лишённых водительских удостоверений возвращают, остальные остаток жизни ходят пешком или пользуются общественным транспортом, если нет средств держать наёмного водителя.
      Об этом часто пишут и говорят между собой, и при сдаче экзаменов на водительские права этот вопрос включён в билет. Ефим понимал, что если ему придётся сдавать "Идиотише тест", то у него нет шансов вернуть себе право езды за рулём, а это была единственная возможность иметь дополнительный заработок.
      Первых несколько дней соседи спрашивали Соколова, что произошло у него на квартире, и он пытаясь отделаться от назойливых соседей, говорил что-то невнятное, каждый раз забывая, что сказал одному и говорил что-то другое. Это вызывало у людей недоумение и подозрение, что Соколов просто врёт. Он иногда приглашал к себе в дом для удовлетворения своих плотских желаний Галку-давалку. Галка не была профессиональной проституткой, денег за свои услуги не требовала, но будучи любвеобильной женщиной, хотела получить кроме постельных удовольствий и другие: вкусно покушать, выпить хорошего марочного вина или коньяка, послушать хорошую музыку. В Соколове её привлекала его молодость и внешность, она видела в нём человека не очень умного, хотя и не прочь была поболтать о литературе, которую она неплохо знала, так как любила в свободное время почитать. Особенно ей нравились любовные романы с дикой страстью, изменами, убийствами из-за ревности и прочими страстями.
      За пару месяцев до истории с арестом Котика, она по звонку
      Соколова приехала к нему в гости, и когда он пригласил её за стол, то увидела на столе дешёвое вино, нарезанную варёную колбасу, купленную в "Альди", виноград с множеством порченых ягод, а значит купленный у турок за бесценок. Галка сморщила свой нос так, что с него посыпалась пудра и сказала своему партнёру, ожидавшему своего удовлетворения:
      – Слушай Фимка, что я тебе скажу. Ты натуральный жмот. Что ты предлагаешь женщине, которая укрощает твои любовные потребности?
      Мочу вместо вина, вонючую альдинскую колбасу и виноград, который уже жевали? Если следующий раз на столе не будет стоять марочное французское вино или коньяк, как минимум "Наполеон", и нормальная закуска, я повернусь и уйду. Ты и так имеешь меня на шару, так раскошелься на пожрать.
      – Галя, ты понимаешь, у меня сейчас полоса сплошного безденежья, я недавно одолжил у Сеньки Котика пять тысяч марок, и никак не могу вернуть – то-то, то-сё, а срок отдачи давно прошёл.
      – Меня всё это мало интересует, я не требую от тебя дорогих подарков и денег, а следующий раз просто не дам и всё.
      Тем не менее Галка и вино с удовольствием пила, и колбасу ела, а из гроздей винограда оборвала целые ягодки, оказавшиеся очень сладкими. Галка не смогла бы отличить на вкус марочное вино от обычного, зачастую не уступающему по качеству, но проставленные на этикетке медали поднимали её в собственных глазах. Эта уже немолодая женщина, видевшая многих мужчин и пережившая весь комплекс жизненных драм и потрясений, в душе оставалась девочкой, мечтающей о своём принце. Каждый вечер, отложив в сторону книжку и закрыв глаза она мечтала о том, что встретит богатого вдовца, ещё нестарого и требующего любви, нуждающегося в женской ласке, и она ему сумеет показать и дать всё, на что способна любящая женщина. А он взамен предложит пойти ей в церковь (или синагогу), чтобы Бог скрепил их брак, и отвезёт её в своё родовое имение, нет-лучше в замок, куда приедут гости из высшего света и она, на правах хозяйки, объявит белый танец и пригласит короля Испании, высокого красавца Хуана, и очарует его своим обаянием.
      Но как на зло, снился ей родной грязный, с арыками и чинарами
      Чирчик в Узбекистане, где её мать осталась жить после эвакуации из
      Украины, и где она родила Галку, бухгалтерия в глиняном здании с перекосившимися стенами, всегда ворчавший главбух – узбек, запугиванием и обещаниями соблазнивший её и склонивший к сожительству. Она его ненавидела, а он предлагал ей стать его третьей женой, хотя у него дочь была старше Галки. К её счастью, его посадили за махинацию с коврами, которые ткала их фабрика, и Галка пошла по рукам. И вот эта сволочь главбух приходил к ней во сне чаще других, и она по-прежнему отдавалась, и просыпалась с чувством омерзения.
      Иногда она мечтала о том, что вот этот красивый мальчик Фима разбогатеет. Он, правда, не очень умён, ну выиграет тридцать, нет триста тысяч в лотерею, как выиграл недавно какой-то немец, и предложит ей выйти за него замуж. Он ей как-то сказал, что живи у меня, но что значит жить с голодранцем, да ещё скупердяем. Нет, она дождётся своего счастья и будет хозяйкой в замке или дворце. С этими мыслями Галя засыпала, а просыпалась в паршивой общаге, из которой тоже обещали скоро выселить А принц всё не приходил.
      Соколова вызывал к себе следователь и расспрашивал о том, когда и при каких обстоятельствах Семён требовал у него деньги, чем и как обосновывал свои требования, было ли это раньше. Ефим всё рассказал, применив максимум своих актёрских способностей, и догадывался, что следователь с гоночной фамилией Шумахер, не очень ему верит, раз переспрашивает по несколько раз. Через несколько дней Шумахер опять вызвал потерпевшего Соколова и задавал те же самые вопросы, что и прежде. Ефим забыл, что говорил раньше, и понимая это, стал нервничать, путаться, а следователь всё спрашивал. Ефим и в этот раз подписал всё, что говорил следователю. Недели через полторы Шумахер его спросил, не хочет ли он забрать заявление, и Соколов подумал, что забери он заявление, на него повесят всех собак, и он ответит за свою ложь. Какой бы-то ни было ответственности Ефим боялся и сказал, что хочет суда и наказания для Котика.
      Шумахер также посоветовал ему найти адвоката, и сказал куда обратиться, чтобы ему дали бесплатного, потому что он получает социальную помощь.
      Через два дня Соколову позвонила женщина, назвалась фру Миллер, представилась, что она адвокат, и сказала, что хотела бы встретиться и назначила термин. Ефим поехал на встречу, адвокат, пожилая полная женщина, курила сигарету за сигаретой так, что дым висел синеватыми слоистыми облаками под высоким потолком. Она задавала Соколову вопросы по сути дела, он отвечал неохотно, боялся завраться, а фрау
      Миллер и не очень настаивала. Ей сразу не понравился этот красивый, но малосимпатичный мальчишка, который своим видом хотел показать, что он что-то стоит, а она, прожившая много лет, видевшая много людей, и пропустившая через себя, так много дел, что их с избытком хватило бы на громадное собрание сочинений, видела за его внешностью пустого и неумного человека. Она с удовольствием бы отказалась вести его дело, но начальник городской государственной конторы не любил, когда его сотрудники без особых причин просят заменить клиента.
      Соколову тоже не понравилась эта баба, которая ещё начала задавать ему вопросы, как ему казалось, не касающиеся дела. Она спрашивала его, почему не работает, почему плохо знает язык, почему не имеет никакой специальности, а на его ответ, что он имеет водительские права, заметила, что ездить на велосипеде и на легковом автомобиле в Германии умеют почти все. Ефим с трудом дождался пока закончится их беседа и нервничал, что может опоздать в аэропорт на встречу очередного самолёта. Он беспрерывно смотрел на часы, и фрау
      Миллер сделала ему замечание, что это неприлично, и сказала, что герр Соколов может сегодня быть свободен и назначила ему следующую встречу через неделю.
      Ефим поехал в аэропорт, дождался пилота, который постоянно имел с ним связь. Тот ему передал привет от шефа и сказал, что фирма идёт на то, чтобы купить новый восьмиместный автобус и принять Соколова на работу на полный рабочий день, даже не на день, а на сутки.
      Зарплату ему будут платить хорошую, потому что объединяются несколько фирм, которые Ефим должен обслуживать. Здесь Соколов заартачился и сказал, что работать он может, но оформлять машину на себя и уходить от социала он не хочет, так как фирмы могут обанкротиться, а его потом не восстановят на получение социальной помощи. Потом пилот передал большой свёрток и сказал, что это от его шефа, и что там есть и письмо. Пакет пусть развернёт дома.
      В пакете оказалось сто две тысячи американских долларов и коротенькое письмецо:
      "Возьми себе две тысячи, а остальные сохрани до моего приезда.
      Шеф." Соколов покрылся потом и задрожал всем телом. Что он будет делать с этими деньгами, куда запрячет? Его же убьют за такие деньги.
      С этого часа Соколов жил в постоянном страхе. Ему казалось, что на него подозрительно смотрят соседи по дому, люди на улице. Решил поставить на дверь дорогой замок со специальным ключом, и во время установки пожилой сосед, немец из Казахстана, проходя по коридору, заметил.
      – Этот замок до фени. Удар ногой и дверь вылетает. И что это у тебя Фима такое есть, что ты боишься? Замок, небось, марок сто стоит. Это пять бутылок водяры.
      – Тебе только о водяре и думать. А замок не помешает.
      – Купи штабу на дверь, тогда ногой не вышибить.
      – Ну да, она четыреста марок стоит. Иди, не мешай работать.
      Иногда, проснувшись среди ночи он смотрел на балконную дверь и ему казалось, что на балконе кто-то стоит. Ефим несколько раз перекладывал пакет с места на место, но ему казалось, что воры полезут за деньгами в первую очередь именно туда, где они лежат.
      Его несколько раз приглашала к себе фрау Миллер и уточняла некоторые детали, необходимые для дела. Соколов подумал, что может лучше забрать своё заявление в суд, и спросил об этом адвоката, но она ответила, что слишком поздно, дело раскручено и материалы находятся в суде, и если он заберёт заявление, то все расходы должен оплатить из своего кармана и назвала астрономическую сумму.
      Работы Соколову прибавлялось, и он уже не успевал своей машиной обслуживать всё больше прибывающих экипажей и ему передали автобус и документы на него. Для Ефима начались новые проблемы. Он не хотел, чтобы соседи видели его за рулём автобуса, поэтому ставил его далеко от дома на бесплатной стоянке. И ездил туда и обратно на своей легковушке. Ему неплохо платили наличными деньгами, но каждый раз, расписываясь в ведомости, спрашивал, а не попадёт ли его фамилия в картотеку людей, уклоняющихся от налогов. Ему отвечали, что эта ведомость никакого отношения к Германии не имеет и нужна для бухгалтерии в Одессе. Частенько Ефим брал пассажиров с рейсов, прибывающих со стран СНГ, и отвозил их в город. Случались и другие подработки, и Ефим от них не отказывался. Иногда подумывал, а не уйти ли ему из социала, но когда прикидывал, сколько он потеряет денег от того, что нужно будет самому платить за квартиру, медицинскую страховку, налоги, то сразу отбрасывал эту мысль, как неприемлемую. Так и жил, постоянно думая о том, что если его поймают с этими заработками, то потеряет всё, что заработал, если не больше.
      Фрау Миллер позвонила Соколову и сообщила, что суд состоится через месяц, такого-то числа, и чтобы герр Соколов в это день прибыл в городской суд к десяти утра к комнату 23, и посоветовала раньше побывать там, потому, что если он быстро не найдёт эту комнату, или опоздает, то суд перенесут, а виновника оштрафуют. Ефим так и сделал. Здание городского суда находилось в центре города и было одно из самых красивых, по всей вероятности восстановленное и отреставрированное после второй мировой войны. Ефим поднялся на второй этаж, нашёл 23 комнату, хотел заглянуть в неё, но человек, сидевший у двери, сказал, что там идёт суд и заходить нельзя.
      Вечером раздался звонок. Звонили из Одессы и предупредили, чтобы
      Соколов обязательно встречал завтрашний рейс без опозданий. Ефим переспросил, почему такое предупреждение, и услышал ответ:
      – Увидишь.
      Самолёт прибыл вовремя, командир корабля вышел, как обычно подошёл к Ефиму, поздоровался за руку, и Ефим хотел спросить, зачем его вчера предупреждали, но боковым зрением увидел, что по бокам стоят два человека. Он посмотрел налево – незнакомый, рослый, молодой мужчина смотрел на него каким-то отсутствующим взглядом так, что у Соколова ёкнуло внизу живота и он повернул голову направо.
      Какое-то мгновенье Соколов не понял, кто перед ним стоит и вдруг сообразил. Смешанное чувство страха, уважения, заискивания промелькнуло в сознании Ефима, и он, глупо улыбаясь, растянуто произнёс:
      – Ше-еф?!
      – Что, не похож?
      – Похож, только вроде стал старше.
      – Моложе никто не становиться, пошли заберём багаж. Где это?
      – Нужно опустится вниз по эскалатору, мне туда нельзя, я вас встречу на выходе после таможенного досмотра. Правда, какой тут досмотр?
      – А что?
      – Почти не проверяют никого. Да и вывозить в Германию можно почти всё кроме сигарет, наркотиков, оружия.
      – Ладно, мы пошли.
      Минут через двадцать шеф и его сопровождающий вышли к автобусу с четырьмя чемоданами. Когда они сели, шеф кивнул в сторону парня:
      – Его зовут Костя. На людях я для тебя, как всегда, Юра. Где пакет, который тебе передали?
      – У меня дома.
      – Поехали к тебе, я хочу часть забрать.
      – Ради Бога, забери всё, а то я уже весь изнервничался, боюсь, что его свиснут или меня замочат из-за него.
      – Кому ты нужен?
      – Не скажи, тут одного полиция арестовала, хотел меня ограбить.
      – А кто мог узнать, что у тебя пакет? Проболтался? – насторожился и с тревогой в голосе спросил шеф.
      – Это было ещё до того, как ты передал деньги.
      – А-а, смотри внимательно за дорогой, потом расскажешь, – сразу охладел к вопросу шеф.
      Когда приехали на Бонамес, машину оставили у шлагбаума, перекрывающему въезд во двор.
      – Подожди меня в машине, – сказал шеф Косте и вышел.
      Пока Соколов выходил из машины, к шефу подошла старушка и спросила?
      – Entschuldigen Sie bitte, wo ist Hausnummer 56 (Извините пожалуйста, где здесь дом номер 56?)
      – Ich bin hier auch erste Mal. Ein Moment (Я здесь тоже первый раз, минутку), – ответил шеф и обратился к Соколову, – Скажи, где находится пятьдесят шестой дом?
      – М-м, – подумал Ефим, – и указал пальцем, – Ein hundert Meter gerade (сто метров прямо).
      – Vielen Dank! (Премного благодарна) -сказала старушка и пошла в указанном направлении.
      – Шеф, ты не только английский, но и немецкий знаешь!? – удивился
      Соколов. – Откуда?
      – Учили. И меньше задавай вопросов. Забыл уже?
      Ефим повёл шефа в свой подъезд. Навстречу им прошла негритянка с ребёнком. В лифте шеф обратил внимание на хулиганские надписи на его стенках и заметил:
      – Да, у тебя здесь Гарлем.
      – Что у меня?
      – Мозгов, как не было, так и нет.
      Ефим надулся и больше вопросов не задавал. Он почему-то стал нервничать, не мог попасть ключом в замочную скважину. Шеф сморщился от спёртого воздуха давно не убранной квартиры и отказался сесть на предложенный Ефимом стул.
      – Давай деньги скорее.
      Ефим полез в шкаф, где, как он помнил, последний раз положил деньги, но их там не было. Его бросило в пот и он поднял матрац на кровати, но и там их не было. Он стал дрожать всем телом и бормотать:
      – Я же их здесь ложил.
      – Успокойся и вспомни, спокойно сказал шеф.
      Он понимал, что Соколов не рискнул бы присвоить деньги, тем боле такую сумму. Ефим ещё немного постоял, стал на стул и снял пакет со шкафа. Он глупо улыбался.
      – Фу! Я подумал уже, что украли. Ты бы меня убил, наверное?
      – Ты сам себя убьёшь когда-нибудь, – сказал пророческим тоном шеф.
      Слова, брошенные шефом, как бы вскользь, запомнились Соколову, и как он ни хотел их забыть, они буравом ввинчивались в память и выдернуть их можно было только вместе с мозгом, как выдёргивается пробка из бутылки.
      Шеф открыл пакет, взял пять стодолларовых пачек, положил в дипломат, а остаток отдал Ефиму.
      – Остальные я скоро заберу или отдашь Косте.
      – Хорошо.
      – Пошли в машину. Довезёшь нас до ближайшего банка, где можно поменять деньги и уезжай.
      – А где ты остановишься?
      Шеф ничего не ответил, и Ефим больше вопросов не задавал, хотя их было очень много.
      – Я высажу вас возле Констаблервахе, там большая Frankfurter
      Sparkasse, там я менял доллары, которые ты мне передал.
      Шеф только кивнул головой. Когда остановились, Шеф сказал Соколову:
      – Сейчас можешь уезжать. Когда будешь нужен, позвоню. Никуда не убегай. Будь дома и на работе. Понял?
      – А если нужно пойти в магазин?
      Ответом было молчание. Ефим пожал плечами сел в автобус и уехал.
      Он чувствовал обиду на шефа, которому был предан как собака, а тот даже "до свидания" не сказал.
      Костя остался у двери на улице, а шеф зашёл в большое помещение сберкассы. У окошек стояли очереди из двух-трёх человек. Все стояли спокойно, на расстоянии двух метров от кассира, и подходили к нему, когда отходил предыдущий посетитель. Минут через пять шеф подошёл к кассиру.
      – Guten Tag! – Поздоровался шеф.
      – Guten Tag! – Ответил, кассир, – Что Вам угодно?
      – Обменяйте пожалуйста десять тысяч долларов на Дойче марки, – ответил шеф и протянул ему пачку с долларами:
      – Извините, но я могу Вам обменять только пять тысяч, а если Вам нужна большая сумма, то необходимо предварительно заявить, таковы правила.
      – Хорошо.
      Получив необходимую сумму, они вышли на площадь, перешли улицу, взяли такси, шеф назвал адрес и поехали. Остановились на тихой улице. Расплатились с таксистом и вошли во двор. Трёхэтажный особняк, причудливой конструкции с башенками в разных уровнях был обсажен деревьями не заслоняющими его и служившими каймой, подчёркивающей красоту произведения рук человеческих. В углу двора стояла большая ель, добавляя красоту дому. Шеф остановился, любуясь красотой.
      – Не хватает только сказочных персонажей, – подметил Костя.
      – А мы? – ответил шеф и засмеялся.
      – Достоевский был прав.
      – Кто его знает, Костя, атомный гриб тоже красивый.
      Из входной двери появилась высокая женщина, лет пятидесяти, и обращаясь к пришедшим, сказала:
      – Herr Rudolf? Willkommen! (Господин Rudolf? Добро пожаловать!).
      – Guten Tag! Frau Drossel? (Здравствуйте! Госпожа Дроссель?)
 
      Марина вечером сидела с Ядвигой, которая читала вслух отрывок из романа Золя "Деньги", а Марина поправляла её произношение. Зазвенел телефон, и Марина подняла трубку. Она подумала, что кто бы это мог быть? Ёкнуло сердце: а вдруг опять плохо маме.
      – Я слушаю.
      – Здравствуй Марина, не ожидала услышать меня?
      – Кто это? – раздражённо спросила Марина, и сразу вспомнила этот приятный, бархатистый, и такой властный голос, который нельзя спутать ни с кем, и она торопливо вскликнула, – ой Юра, извини, не ожидала, что ты можешь позвонить! Здравствуй, рада слышать тебя живым и здоровым.
      – То, что пока жив, точно. А здоровье ни к чёрту.
      – Прости, а что у тебя?
      – Ничего страшного. Ты можешь завтра приехать во Франкфурт и придти к магазину "Галерея" и подняться наверх?
      – На смотровую площадку?
      – Да.
      – И скажи время, когда ты можешь быть.
      – Так, до пяти я занята, – Марина смотрела на часы, – к восьми тебя устроит?
      – Вполне. До завтра.
      Марина в недоумении положила трубку. Что могло случиться, что шеф приехал в Германию. Даже намёков никаких не было. А чего она удивляется? Она знала раньше что-то о нём, выходящее за рамки их встреч? Она и подумать не могла, что кто-то или какие-то обстоятельства могут повлиять на жизненный уклад этого всесильного человека, иногда жёсткого, иногда лиричного, иногда развратного до омерзения, но всегда закрытого, как ракушка, и стоящего выше тех, с кем он общается. Его негромкий голос, чтобы он не говорил, звучит притягательно и зарождает в сердце непонятный страх, который может на время проходить. Он может быть и добрым, а может и злым, но всегда управляемым и нацеленным на результат.
      – Что Вас так взволновало? – прервала её раздумья Ядвига.
      – Извините, позвонил старый знакомый.
      – Понимаю. Давайте сейчас прервёмся.
      – У меня к Вам просьба, Ядвига. Побудьте завтра вечером со
      Светой. Может быть мне придётся поздно вернуться.
      – О чём разговор? Конечно.
      Марина поставила машину в подземный гараж и без десяти восемь зашла в магазин. Его построили на американские деньги, и это был магазин не в том понимании, в котором понимали его русские.
      Громадное помещение сдавалось в аренду множеству магазинов, в большинстве своём это были американские специализированные бутики.
      Здание построили из кружевных металлических конструкций, подъём наверх осуществлялся скоростными лифтами или эскалаторами, а вниз с эскалатора на эскалатор нужно переходить так, что не минуешь ни одного магазина. У входа всегда дежурил чернокожий американец, по выправке которого безошибочно определялась его недавняя служба в
      Армии США.
      Марина вошла в стеклянный лифт и не успела полюбоваться внутренним цветным убранством, как очутилась на самом верху. На смотровую площадку вела ещё одна лестница, и только Марина хотела зайти на неё, как увидела идущего к ней шефа.
      – Ну, здравствуй, Марина! Ты стала ещё красивее.
      – Спасибо, ты тоже неплохо выглядишь, – сказала Марина и почувствовала в своём голосе фальшь.
      Шеф постарел и выглядел каким-то вялым. Его движения были замедлены, казалось, что он боится сделать резкое движение, чтобы ничего не порвать или разбить внутри себя.
      – Зайдём в ресторан, я заказал столик у окна. Оттуда открывается чудесный вид на площадь. И на город.
      Они сели за столик и Марина спросила его.
      – Извини, Юра, я знаю, что ты не любишь вопросов, но я всё таки спрошу? Что тебя привело в Германию? Здоровье?
      – Люблю я тебя Марина не только за красоту, но и за ум. Да,
      Марина – болезнь. И не просто болезнь, а болезнь сердца. Говорят, что здесь врачи творят чудеса. Устроили конвейер по замене человеческих запчастей. Да, кстати, как дочка?
      – Спасибо, Юра. Тьху -тьху, чтоб не сглазить, неплохо. Тебя тоже здесь починят, будешь, как новый.
      – Надеюсь. Наши врачи говорят, что мне шунтирование нужно сделать, но они не единодушны. Возможно ещё и клапан искусственный придётся ставить, скоро иду на обследование. Вот нам несут ужин. Я вино не заказывал, мне нельзя, а ты выпьешь?
      – Нет, я за рулём, правда, в Германии рюмка вина допустима, но я сама не допускаю, всё равно голова кружится. Как там в Одессе?
      – Хиреет наша Одесса. Наш брат, криминальный элемент, так разошёлся, что приходится сворачивать все дела. Только и смотри, как бы твои бывшие помощники тебя не ухлопали – конкуренция. Верить нельзя никому. Вот сейчас я приехал сюда с одним парнем, как будто бы предан, но до того времени, пока его не прижмут или не купят.
      Единственный человек, кому я пока (извини, да – пока) доверяю, так это ты. Никто не знает о наших с тобой отношениях, поэтому я здесь один.
      – А Соколов?
      – Ты права, но он будет молчать пока я жив. Он знает о твоей деятельности?
      – Думаю, что нет, но возможно догадывается. Мне кажется, что он видел деньги, пока я не начала их класть на счёт в Швейцарии.
      – Я уточню. Марина, я тебя пригласил не только для беседы, хотя мне и она интересна. Деньги, которые у тебя на счету, пусть пока так и лежат. Если я после операции останусь жить, я распоряжусь, куда их деть или перевести.
      – Забрал бы ты их Юра. Они лежат не в банке, а у меня на душе тяжким грузом. Если бы не должна была их тебе, давно избавилась бы от них. Я тебе безмерно благодарна, что ты помог мне спасти
      Светочку, но цена, которую я заплатила за это, непомерна велика и не знаю, как долго я смогу нести эту тяжесть.
      Шеф наклонил голову, помолчал, а потом с какой-то решительностью или злостью стал говорить:
      – Я, Марина, не священник, что ты передо мной исповедуешься.
      Далеко не священник. Кто я? Думаешь, я знаю? Наверное, Mefisto, или кто-то в этом роде. Но Mefisto не мучался угрызениями совести, у него её не водилось, а у меня какие-то крохи остались, и они меня стали донимать. Я знаю, что я недостоин сострадания, слишком много грехов на мне лежит, и скажу тебе честно, я не боюсь предстоящей операции, в случае её неудачи с медицинской точки зрения для меня это будет удача, вот и хочется хоть чем-то отмыться перед… Не хочу произносить это имя вслух, я недостоин этого.
      – Успокойся, Юра. Пока мы живы, нужно думать, как покаяться. Нет, не обязательно перед Богом, мы не знаем есть он или нет, я думаю, что Бог – это наша совесть. Она нам и должна говорить как жить и что делать.
      – И ещё. Мы поедем сейчас к дому, где я остановился, это недалеко, я вынесу тебе чемодан с пятью картинами, которые ты видела у меня на Сапёрной…
      – Тогда было три – Коровин, нет – Левитан и, кажется, Шишкин, да, да – Шишкин. Озеро, лес и облака. Третья – какой-то голландец.
      – Нет, немец. Сейчас добавился Поленов и Шагал. Оставишь их у себя. Пока никому не показывай. Они не в розыске, но вывозить их нельзя было.
      – А как же ты рисковал?
      – Какой там риск! Сегодня у нас можно купить не только таможню. У меня там всегда окна были, а сейчас за деньги покупается и продаётся всё. Не за купоны, конечно. А у немцев почти нет досмотра.
      – Юра, может тебе нужна какая-то помощь с моей стороны?
      – Спасибо, я всё организовал. Даже реабилитационный санаторий.
      Если что понадобиться, я тебе скажу. Если ты мне будешь звонить, то звони только с автомата, телефоны я буду сообщать. Не думаю, что за мной сразу установили слежку, но всё же. Давай доедим и пошли.
      – Я уже не хочу. Посмотри, Юра какая красивая площадь. Я её в темное время ещё не видела.
      Внизу, напротив окна стояла кирха, а чуть правее находился одноэтажный, отдельностоящий ресторан, построенный в стиле барокко, всё было освещено разноцветными огнями и создавало праздничный вид.
      – Смотри, Юра. Видишь, на горизонте самолёт на посадку идёт? Там аэропорт, куда ты прилетел. Он тебе понравился?
      Шеф отставил от себя тарелку, положив в неё нож и вилку, вытер салфеткой губы и улыбаясь сказал:
      – Я бывал здесь и раньше не один раз. Летал в командировку.
      – Откуда? – задала глупый вопрос Марина.
      – От верблюда, сейчас расплачусь с официантом и пойдём.
      – Твой хороший немецкий, как я понимаю, тоже от верблюда?
      – Ты догадлива. От него самого. Не будем об этом, когда-нибудь придёт время, узнаешь. Хотя вряд ли. Не разжигай своё любопытство.
      Тебе не нужно знать больше, чем ты знаешь. Тебе и так много известно. Всевозможные тайны усложняют нашу жизнь. Но и жить нараспашку, всё равно, что ходить голым. Это твоя машина?
      – Нет, я не люблю блеклые тона для машин. Недавно обгоняла на узкой дороге и увидела впереди, идущую мне в лоб темно-зеленую машину. Я успела увернуться, но испугалась. А будь она поярче, я бы и не пошла на обгон.
      – Ты права. Судя по твоей логике, вот эта жёлтая – твоя. Угадал?
      – Да, тем более, что блеснули стопы – я открыла замки на дверях.
      – Поехали.
      – Куда?
      – Борнхаймер Ландвег, в районе Борнхайма. Езжай в сторону
      Айспортхалле, я там покажу.
      Когда подъехали к дому, шеф приказал:
      – Проедь дальше и стань за углом.
      – Тебе тяжело будет нести.
      – Да нет, чемодан на колёсиках и картины без рам. Я пошёл.
      Минут через десять уложили чемодан в багажник, Марина поцеловала шефа в щеку и пожелала:
      – Ни пуха тебе ни пера, Юра.
      – К чёрту! Тебе удачи. Прощай!
      – Нет, до свидания!