— Какого дядю Гену, идиот! Он же ангел. Самца. Приезжай…
      Арсений выскочил на улицу. Он быстро очистил от снега машину и помчался к сестре на Войковскую, не зная, что и думать.
      Образовалась семья Вероники стихийно, на основе классического любовного треугольника. В далекой юности закадычные школьные друзья Самец и Будякин познакомились с Вероникой на дискотеке. Знакомство переросло в теплые дружеские отношения, от которых, как известно, и до любви недалеко. Все свое свободное время они проводили вместе. Чуть позже приятели повадились ходить к Веронике в гости, сначала парой, а потом и поодиночке. Ее родители — геологи — постоянно были в разъездах, старшему брату Гоге было не до сестры, поэтому гостеприимная хозяйка всегда была рада гостям, готовым скрасить ее девическую скуку.
      Основной причиной визитов, как оказалось впоследствии, были огромные запасы водки, хранившиеся в ее квартире. Водка была везде. Во всех легко — и труднодоступных местах. Какую дверцу ни открой — везде она, даже в туалетном шкафчике. Водка принадлежала Гоге. Он собирал ее на свою свадьбу, которая вот-вот должна была состояться, но по каким-то непонятным причинам постоянно откладывалась вот уже лет пять подряд. Брат Вероники имел нетипичную для мужчины профессию: врач-гинеколог, но помимо профессиональных интересов очень увлекался радиотехникой. В своей напоминающей лабораторию средневекового алхимика комнате он паял и чинил всевозможные ламповые усилители, общался с единомышленниками в средневолновом диапазоне и изготавливал разного рода непонятную шпионскую технику. О Гогиной профессии напоминала лишь маленькая полка с книгами по женским болезням. Все остальные были заставлены технической литературой и завалены мелкой радиотехнической всячиной. Однажды Самец с Будякиным полистали гинекологические книжки, испугались картинок и надписей под ними и с тех пор стали уважать Гогу еще больше, стараясь при этом как можно меньше попадаться ему на глаза. Арсений считал кузена немного нелюдимым и с детства его сторонился. Впоследствии Гога уехал в Америку, где наконец и женился на совсем другой женщине, оставив Веронике на память о себе всю водку, пару паяльников, большой, тяжелый трансформатор от железнодорожной стрелки, которым было очень удобно прижимать осенью квашеную капусту, а также пару своих фотографий с грустным выражением лица. Все остальное продал. В Америке Гога устроился работать по специальности, с родителями и сестрой общался мало, отделываясь редкими звонками, открытками к праздникам и нечастыми визитами в Москву. Арсений говорил Веронике, что он, наверно, работает там под прикрытием, выполняя секретное задание Родины. Вероника смеялась и посылала Арсения ко всем чертям.
      Как известно, на алкоголе держится большинство людских отношений.
      Картина складывалась такая: Будякин ходил к Веронике потому, что больше всего на свете любил водку, Самец — потому, что хоть в ту пору и попивал, но все же больше любил Веронику, а Вероника любила Будякина, которому тихо мстила в объятиях Самца. А там, где любовь, там недалеко и до ненависти. В итоге Самец возненавидел друга за его алкогольные пристрастия, в которых сам был не очень силен, Вероника — всех, включая себя. Лишь Будякину все оказалось до лампочки — он был устроен по-другому. Учась в каком-то техническом вузе, он постоянно уходил в академический отпуск, управлял погрузчиком на заводе, слушал рок-н-ролл, пил водку, волочился за бабами и видел в этом свое предназначение. Именно таких гусар женщины почему-то любят больше всего.
      Шли годы, Самец окончил институт иностранных языков, получил офицерское звание, и его отец — сотрудник МИДа — через знакомых в Министерстве обороны организовал сыну службу в ГСВГ. Препятствовало лишь одно: кандидат должен быть женатым. Узнав об этом, Самец помчался к Веронике и сделал ей предложение. Та попросила неделю на раздумье, выпроводила жениха и, быстро приукрасившись у зеркала, помчалась к матери Будякина просить руки и сердца ее непутевого сына. Мама не возражала, Веронику она знала давно, и та ей очень нравилась. Умная красивая девушка из приличной семьи — что может быть лучше для ее оболтуса? Через два дня с трудом разыскали Будякина, вдвоем сделали ему предложение, но тот ни о какой женитьбе и слушать не стал. Еще три дня где-то куролесил, а когда явился домой, ушел в категорический отказ.
      Вероника слегка погоревала и дала Самцу свое согласие. Тянуть было нельзя: и так почти два месяца задержка. Знать бы, кто папа! Быстро сыграли скромную свадьбу и через пару месяцев уехали к месту службы.
      Вынашивала сына Андрюшу Вероника в Германии, а рожать приехала в Москву.
      Мальчуган появился на свет крепкий, как боровичок. Четыре килограмма. С красной, довольной жизнью улыбчивой рожицей, с хорошим аппетитом и анализами. На Будякина, слава богу, он был непохож. Да и на Самца тоже. После замужества Вероника оставила свою фамилию — Франковская. Еще перед свадьбой она предупредила мужа, что менять ее не будет, ибо, по ее разумению, женщине несвойственно носить ярко выраженные мужские признаки. И возражения отбрила резким доводом, спросив жениха, как он на счет того, чтобы стать Сучкой?.. Пришлось Самцу уступить.
      После родов Вероника хотела зарегистрировать Андрюшу под своей фамилией. Об имени наследника супруги договорились заранее, а вот про фамилию в запарке забыли. Позвонила мужу. Получила категорический отказ, чему не очень удивилась. Так в свидетельстве о рождении и написали: "Андрей Самец".
      В то же самое время в далеком Дрездене на интернациональном застолье по случаю Андрюшиного рождения офицер «Штази» со смешным именем Манфред Похер, борясь с икотой и косоглазием, обещал подарить Самцу щенка от своей немецкой овчарки — сучки Марты. Марта стала мамой в один день с Вероникой, обойдя ее по показателю рождаемости в девять раз. В этом Похер видел нечто символическое. Так что собачка, которую потом по его просьбе назвали Матильдой, была немкой не только по породе и месту рождения, но также по убеждениям.
      В Германии Вероника с Самцом времени даром не теряли. Пала Берлинская стена. Вывод войск был в самом разгаре, в результате чего обнажились всевозможные лазейки, через которые можно было вершить любые приносящие доход аферы, не слишком при этом рискуя и нарушая закон. Внезапно у Самца проснулась и дала о себе знать крепкая предпринимательская жилка, о которой ни он, ни Вероника раньше и не подозревали. Срок службы подходил к концу, и следовало торопиться сколачивать первоначальные капиталы. Постепенно Вероника и сама втянулась в дело, порой придумывая такие хитроумные схемы, что даже Самец в зависти открывал рот.
      Матильда была на редкость умной сукой. Можно сказать, что первые уроки жизни преподала Андрюше именно она. Именно под ее чутким воспитанием он произнес свое первое слово: «Гаф». Рычать и чесать ногой за ухом он научился уже позже. Нельзя сказать, что Вероника не уделяла ребенку внимания, но из-за всяких неотложных вопросов она была вынуждена ненадолго оставлять малыша дома под чутким присмотром Матильды, которая не отходила от него ни на шаг.
      Домой семейство возвращалось на двух забитых под завязку всяким добром бусах. Чуть раньше был отправлен еще один. В Познани польский рэкет предпринял попытку нападения, но благодаря Матильде, с яростным лаем и грозным оскалом вставшей на защиту в тяжких трудах добытого добра, атака была отбита. А вот под Смоленском не повезло, пришлось пожертвовать двести марок ФРГ: уж больно серьезные люди подошли. Даже Матильды не испугались.
      Дома развернулись. Добро продали. Что надо — купили, построили и приватизировали. Создали несколько фирм, посадили своих людей и постепенно стали превращаться в новую московскую буржуазию. По мере накопления капиталов моральный облик семьи начал падать. Общение между супругами, ранее окрашенное уменьшительно-ласкательными суффиксами, постепенно стало грубеть, а потом обросло отборной матерщиной. Не стеснялись никого, даже Андрюшу, — пусть привыкает! Вырастет, сам поймет, что к чему. Хотя внешне все это выглядело не очень красиво, Вероника в глубине своих чувств к сыну и брату Арсению оставалась такой же любящей матерью и сестрой. Просто она примерила на себя новую маску, которая пришлась ей по размеру. Да и ругаться у нее складно получалось, с огоньком. Не так, как у других людей, которые по матери двух слов связать не могут, не говоря уже о нормативной лексике.
      Андрюша тоже не отставал. С раннего детства отец прививал ему знания иностранного языка, разговаривая с ребенком на языке Гете и Байрона. И Вероника, хоть и была специалистом по испанскому, за два года службы тоже поднаторела в немецком языке и помогала сыну, как могла. К пяти годам ребенок свободно болтал на двух европейских языках, испанским его голову решили не загружать. Одной только Матильде не нравились русские матюги. Когда Самец с женой начинали беседовать на повышенных тонах, собака прижимала уши и начинала тихо скулить. А от Андрюшиных «шайзе», "шванц" и "лекен зи мих ам арш" она вообще жмурилась и, поджав хвост, уходила в другую комнату. Матильда все понимала и, будучи немкой благородных собачьих кровей, не желала выслушивать гадости не только в свой, но и в чужой адрес.
      Некоторые здравомыслящие люди разумно полагают, что любовь — это не основание для женитьбы. В правдивости сих высказываний Самец убедился спустя пять лет после свадьбы. Молодой, самоуверенный мачо при деньгах, на хорошей импортной машине, со швейцарским хронометром на крепком запястье, свободно владеющий иностранными языками, никогда не останется без женского внимания. Только успевай выбирать. Поэтому его отношения с Вероникой из любовно-сентиментальных перешли в разряд родственно-деловых. О приключениях мужа Веронике неоднократно докладывали доброжелательные подруги, обделенные его вниманием. Питая непонятные иллюзии, Вероника отказывалась верить сплетням, хотя в глубине души прекрасно понимала и чувствовала, что Самец уже совсем не тот влюбленный в нее юноша с добрыми, как у теленка, глазами и кротким нравом. Может, и любил еще, но не так, как раньше. И вот сегодня она лично в этом убедилась.
      Вечером неизвестные «доброжелатели» доложили ей по телефону, что в одном из своих офисов Самец предается блуду с какой-то молодой куртизанкой. Вероника достала из домашнего сейфа любимое охотничье ружье (долго искала патроны, но не нашла — дядя Гена благоразумно спрятал их на даче месяц назад), выскочила на улицу, быстро села в свою машину и поехала по указанному адресу толковать с греховодником.
      Самец совсем нюх потерял. Охраны на входе нет — отпустил, наверно. Дверь в кабинет не заперта. Пугачева на полную громкость… Совсем рехнулся.
      …Парочка расположилась на большом полированном столе в позе "самец снизу". Сверху скакала глухонемая уборщица Вика, которую Артемов как-то привозил к ним на дачу. "И зачем им музыка, — подумала в тот миг Вероника, — ведь эта дура все равно ничего не слышит…"
      В каждом из нас живет Герострат, только неизвестно, испытывал ли он столько ненависти к храму Артемиды, сколько сейчас Вероника к своему мужу. Динамическая скульптурная композиция была разрушена тремя ударами приклада. Один в верхнюю ее часть и два — в нижнюю.
      В область малого таза. Теперь Самец с девкой скрипя зубами, корчились, валяясь в разных углах кабинета… Она — молча, он — тихо постанывая и пьяно матерясь. На столе осталось: полбутылки "Чивас Ригала", стакан и маленькая стопка записок. Вероника взвела курки, навела ружье на Самца, потом на девку и со словами: "Лежать, бляди, а то убью" — присела на стол и начала читать: «Нормально», "А так?", «Хорошо», "Ну, как?", «Ага», "Приступим?".
      Через некоторое время Вероника поняла, что читать записки нужно в обратном порядке. Она смахнула переписку со стола, кинула в Самца ружье, заплакала, отхлебнула из горлышка «Чиваса» и, запустив бутылкой в стену, уехала домой.
      — Будь ты проклят, сын собачий! — сказала она напоследок.
      …На столе остались две непрочитанные записки. Одна с категорическим оральным требованием, другая, написанная с грамматическими ошибками, — с глупым вопросом о деньгах.
      В таком возбужденном, усугубленном алкоголем состоянии за руль садиться было нельзя. Но Веронике в тот момент было все равно. На обратной дороге машину занесло, она слегка врезалась на повороте в угол дома, помяв дверцу, но все обошлось. Никто не остановил. Повезло. Следом приехал муж и начал Веронику избивать. Поставил синяк под глазом, больно надавал тяжелыми кулаками по ребрам. Могло быть и хуже, но Матильда его за ляжку укусила, заступница. Самец обиделся и ушел из дома. Вероника подошла к телефону и позвонила Арсению.
      Арсений, как мог, успокоил сестру и забрал у нее маленькую бутылку виски, которую она уже опустошила наполовину. Уложил на диван, нашел в аптечке две таблетки феназепама, засунул их сестре в рот, заставил запить водой. Приложил к глазу попавшийся под руку холодный утюг и стал гладить всхлипывающую Веронику по голове, напевая при этом въевшуюся в голову песню про колокольчик:
 
— "Динь-динь-динь, динь-динь-динь,
Колокольчик звенит…"
 
      Спи, сестренка!
      Арсений зашел в Андрюшину комнату. Тот спал, чему-то улыбался во сне, ничего не зная о родительских склоках. Арсений поправил одеяло, закрыл дверь, пошел на кухню, отворил окно, закурил. На улице падал снег, быстро покрывая грязный серый двор чистым белым цветом. Скоро Новый год с его новой глупой надеждой на новое глупое счастье. Как быстро летит время!
      Он постелил себе на кухонном диванчике, попил на ночь чаю и лег спать.
      — Что, подрались? — спросил Арсения утром вернувшийся откуда-то дядя Гена.
      — Да. Было дело. Вероника сама тебе расскажет. Ты не отходи от нее, а я побежал, у меня сегодня дел по горло. Позвоню в обед, а если надо, вечером опять приеду.
      — Ступай, сынок. Разберемся.
      Утром Веронику успокаивать не пришлось. Она вкратце рассказала дяде Гене, что произошло. Встала, как ни в чем не бывало, приняла душ, глаз подбитый припудрила… Не та женщина, чтобы в истерике биться и о судьбе причитать. Но явно что-то свое задумала. Собрала Андрюшу, взяла Матильду, санки. Дала веревку в зубы собаке, и пошли потихоньку втроем прогуляться по первому снежку до ближайшей церквушки. Андрюша доволен, улыбается, снежки лепит, в Веронику и Матильду кидает. Матильда тоже делает вид, что довольна: такую ответственную работу доверили — санки тянуть. Трудно, но почетно.
      …Никогда раньше Вероника в церковь не ходила, даже креститься правильно не умела, а тут вдруг Бога вспомнила и решила его к себе в помощники призвать. Потихоньку до «Сокола» добрели, к церкви Всех Святых во Всехсвятском. Вероника вытащила из кармана серый платочек и повязала на голову. К колоколам прислушалась. У входа купила свечек, вошла внутрь и принялась их перед образами святых расставлять. Никого не забыла. Подойдет к иконе, глаза закатит, будто кающаяся грешница, молитву "Отче наш", которую с детства знала, прочтет, перекрестится — и к следующей.
      — Mutti, Welcher Schwanz machen wir hier? — спросил Андрюша.
      Ему стали надоедать мамины манипуляции, и он немного волновался за Матильду. В церковь собаку не пустили, и ее пришлось привязать к ограде у входа на территорию храма. Могла прихожан облаять.
      — Сынок, ты что, совсем на головку присел — в церкви матом ругаться?
      Вероника опустилась на корточки, покрутила пальцем у Андрюшиного виска и быстро поспешила на выход. К тому же между рядов прихожан быстро зашнырял безбородый служитель культа с черным подносом, собирая пожертвования, а давать ему денег почему-то не хотелось.
      …Ну вот. С Богом вроде договорилась, а то, что придется еще и с чертом договориться, об этом Вероника пока не знала.
      Вечером явился блудный Самец. Принес огромный букет цветов, колечко с красивым изумрудом, бутылку "Вдовы Клико" и начал каяться заранее продуманной речью. Вероника вполуха слушала аргументы мужа, самым веским из которых был "бес попутал", язвительно улыбалась и равнодушно вертела колечко на длинном, с красивым маникюром мизинце. Потом спросила:
      — Ты что, муженек, совсем умом тронулся — глухонемых трахать? Че, нормальных блядей вокруг мало?
      — Бес попутал, — повторил Самец, не выходя из критического состояния по части доводов. — Я ее уволил.
      — Кто бы сомневался! Ладно, живи, олень, — сказала Вероника и вдруг невзначай подумала про Будякина, о котором не вспоминала уже года три. — Ты у меня еще будешь рогами за высоковольтные линии цепляться, — провозгласила она и, виляя задом, вышла из кухни.
      — Дядь Гена, иди сюда, — позвал Самец.
      Дядя Гена появился из Андрюшиной комнаты, где он занимался с пареньком рисованием, помогая копировать гравюру Дюрера «Меланхолия», зашел на кухню и уселся за стол напротив хозяина. Самец распечатал бутылку «Вдовы», к которой они с Вероникой не притронулись.
      — Пил такое? — грустно спросил он, разливая шампанское по стаканам.
      — Пил и не такое, — чокаясь, ответил дядя Гена.
      — Че делать-то, дядь Ген?
      — Не знаю. Наверно, блудить так, чтобы никто об этом не знал, — ответил его собеседник. И добавил: — Если тебе, конечно, это надо.

Конго