Он никогда не выговаривал Гектору, не показывал недовольства его работой. И никогда не хвалил. Видимо, Гектор его устраивал, но признаки, по которым об этом можно было бы судить, попросту отсутствовали. Время от времени, находясь в общительном, если можно так выразиться, расположении духа, он удостаивал Гектора едва заметным кивком. Несколько месяцев этим все и ограничивалось. Поначалу Гектор нервничал, но со временем научился не обращать на это внимания. О'Фаллон жил в своем замкнутом, звуконепроницаемом внутреннем мире, упорно противостоящем миру внешнему, и, казалось, единственной его целью было провести день так, чтобы по возможности безболезненно растранжирить время. Этот человек никогда не выходил из себя и улыбался по большим праздникам. Ровный, отчужденный, с отсутствующими глазами, он и к себе проявлял не больше сострадания или симпатии, чем к окружающим.

Насколько О'Фаллон был закрыт и безразличен по отношению к Гектору, настолько Нора была открытой и участливой. В конце концов, кто принял его на работу? Продолжая чувствовать свою ответственность, она относилась к нему то как к другу и своему протеже, то как к взятому на поруки второгоднику. После того как отец вернулся из Лос-Анджелеса, а старший клерк избавился от опоясывающего лишая, Норе в магазине делать было нечего. У нее хватало своих дел – подготовка к новому учебному году, встречи с бывшими одноклассниками, разборки с несколькими ухажерами, – но при этом она всегда находила минутку заскочить в магазин около полудня, посмотреть, как там поживает Гектор. Они проработали бок о бок всего четыре дня, но успели завести традицию – вместе съедать бутерброды с сыром в подсобке во время получасового перерыва на ланч. Она и теперь появлялась с пакетом, и они съедали бутерброды за разговорами о книгах. Для Гектора, талантливого самоучки, это был случай увеличить свои познания. Для Норы, вчерашней студентки, горящей желанием просвещать других, это была возможность поделиться своими знаниями с умным и пытливым учеником. В то лето Гектор штудировал Шекспира, и Нора, читая с ним пьесы, растолковывала непонятные слова, объясняла исторические реалии и театральные условности, разбирала вместе с ним психологию персонажей и мотивацию их поступков. Во время одной из таких посиделок, споткнувшись на словах Тhои оw's[12] в третьем акте «Короля Лира», Гектор признался, что ему стыдно за свой акцент. Он никогда не научится правильно говорить на этом чертовом языке, так и будет шутом гороховым в глазах образованных людей вроде нее. Пессимизма Нора не признавала. В Стейте ее второй специальностью была логопедия. Есть особая методика, сказала она, практические упражнения и приемы, позволяющие добиться успеха. Если он готов, она сделает все, чтобы он избавился от акцента раз и навсегда. Гектор заметил, что уроки ему не по карману. При чем тут деньги? возмутилась Нора. Если он готов засучить рукава, то она готова ему помогать.

В сентябре начались занятия в школе, и учительница четвертого класса перестала заезжать на ланч. Теперь они занимались вечерами по вторникам и четвергам, с семи до девяти, в гостиной дома О'Фаллонов. Гектор отчаянно сражался с короткими i и е, с глухим свистящим th, с задним нёбным r. Непроизносимые гласные, взрывные звуки, флексии, фрикативы, небная смычка, фонемы. Он часто не понимал, о чем речь, но от самих упражнений явно был толк. Его язык научился производить звуки, дотоле ему неведомые, и через девять месяцев душевных терзаний и бесконечных повторений он вышел на тот уровень, когда по произношению уже трудно определить, откуда человек родом. За американца, пожалуй, его еще нельзя было принять, но и от «зеленого» невежественного иммигранта тоже ничего не осталось. Приезд в Спокан был, вероятно, самой опасной авантюрой в жизни Гектора, зато уроки Норы, которые он там получил, не прошли бесследно до конца его дней. Каждое слово, произнесенное им в последующие пятьдесят лет, было результатом их совместных усилий, и эти навыки остались у него, как таблица умножения.

Во время их занятий О'Фаллон обычно сидел наверху в своей комнате или уходил на весь вечер к дружкам, партнерам по покеру. Однажды в начале октября, посреди урока, зазвонил телефон. Поговорив в прихожей с телефонисткой, Нора взволнованным и каким-то напряженным голосом громко сообщила отцу, что на линии Стегман из Лос-Анджелеса и он хочет говорить за счет вызываемого. Что ответить телефонистке? О'Фаллон крикнул сверху: Сейчас спущусь! Нора закрыла раздвижные двери, чтобы отец мог поговорить один на один, но тот уже был довольно пьян и говорил так громко, что Гектор почти все слышал – во всяком случае достаточно, чтобы понять, ничего хорошего этот звонок ему не сулит.

Минут через десять раздвижные двери открылись, и в комнату в стоптанных кожаных тапочках прошаркал О'Фаллон – без воротничка, без галстука, в свисающих до колен подтяжках. Чтобы устоять на ногах, ему пришлось ухватиться за стол орехового дерева. Он обращался непосредственно к дочери, сидевшей рядом с Гектором на кушетке в центре гостиной. Можно было подумать, что Гектор – пустое место. Не то чтобы О'Фаллон игнорировал его или делал вид, что его нет. Он просто его в упор не видел. Последний же, понимая каждый нюанс их разговора, не решался встать и выйти.

Стегман решил выкинуть белый флаг, сказал О'Фаллон. Сколько он уже занимается этим делом, и до сих пор ни одной серьезной ниточки Ему уже неловко. Он уже, видите ли, не может даром брать деньги со своего клиента.

А ты что? спросила Нора. Я ему сказал: Если вы не можете даром брать деньги, какого черта вы мне звоните за счет вызываемого? Потом О'Фаллон сказал Стегману, что тот хреновый детектив и что он найдет кого-нибудь получше.

Папа, ты не прав, возразила Нора. Если Стегман ее не нашел, то никто не найдет. На Западном побережье нет лучшего частного детектива. Это слова Рейнольдса, а Рейнольдсу можно верить.

К черту Рейнольдса. К черту Стегмана. Трепло собачье. Я так легко не сдамся.

Нора только головой качала, на глаза навернулись слезы Факты упрямая вещь, сказала она. Если бы Бриджит была жива, она бы написала. Или позвонила. Так или иначе, она бы дала о себе знать.

Ага, как же. За четыре года хоть бы одно письмо. Она нас всех послала подальше, вот это факт.

Не всех. Только тебя. Мне Бриджит писала. Когда я училась в пулменской школе, раз в три-четыре недели от нее приходило письмо.

Но О'Фаллон слышать ничего не желал. Дискуссия окончена. Если она не с ним, он пойдет в одиночку. И плевать он хотел на нее и все, что она по этому поводу думает.

Тут он оторвался от стола, покачнулся, с трудом удержался на ногах и на полусогнутых вышел из комнаты.

Гектор явно был здесь третий лишний. Не друг семьи, наемный работник, которому не след присутствовать при разборках между отцом и дочерью да еще лицезреть своего босса в таком неприглядном виде. Если бы Нора сразу попросила его уйти, эта тема осталась бы закрытой. Он бы не услышал того, что услышал, не увидел того, что увидел, они бы к этому просто никогда не вернулись. Одна фраза, один деликатный намек, и он бы ушел. Но притворяться Нора не умела. В ее глазах стояли слезы, когда О'Фаллон отправился восвояси. Запретная тема все равно вышла наружу, что уж теперь молчать!

Отец не всегда был таким, начала она. В детстве мы знали его другим, а сейчас он так изменился, что уже трудно вспомнить, каким он был в доброе старое время. Ред О'Фаллон, «молния из Нортвеста»*.[13] Патрик О'Фаллон, муж Мэри Дей. Папа О'Фаллон, император для дочерей-принцесс. Но кому известно, что он пережил за последние шесть лет, тех не удивляет, что его закадычным другом стал «Джеймисон», с которым он на пару коротает время у себя наверху, этот суровый джинн-молчальник, обитающий в бутылках с желтоватой жидкостью. Первым ударом для него стала смерть жены от рака в сорок четыре года. И пошло-поехало, одно потрясение за другим, удар под дых и сразу в челюсть, вот из него весь дух и вышел. И года не прошло после похорон, как Дидра залетела, и когда она отказалась идти под венец, к чему О'Фаллон уже склонил женишка под дулом пистолета, он выгнал ее из дома. Это восстановило против него Бриджит. Старшая сестра Норы заканчивала Смит в другом конце страны, и когда до нее дошла эта новость, она написала отцу, что разорвет с ним все отношения, если он не вернет сестру домой. Как бы не так! Он оплачивает ее образование, и она еще будет что-то вякать? В результате Бриджит сама внесла деньги за последний семестр и после получения диплома сразу подалась в Калифорнию, чтобы стать журналисткой. Она даже не подумала остановиться по дороге в Спокане. Она была такая же упрямая, как ее отец, а Дидра упрямее их обоих. Не важно, что она успела выйти замуж и родить второго ребенка, – с отцом она по-прежнему не разговаривала. Как и Бриджит. Тем временем Нора уехала учиться в Пулмен. Она постоянно переписывалась с сестрами, но Бриджит отвечала исправнее, редкий месяц обходился без письма. И вдруг, когда Нора была на третьем курсе, Бриджит замолчала. Это еще не был повод для беспокойства, но когда молчание растянулось на три или четыре месяца, Нора поинтересовалась у Дидры, когда та последний раз получила весточку от старшей сестры. Узнав, что это было полгода назад, Нора взволновалась. Она поговорила с отцом, и несчастный, кругом виноватый О'Фаллон, жаждущий примирения со своими дочерьми, тут же связался с полицейским управлением Лос-Анджелеса. Дело поручили детективу Рейнольдсу. Расследование началось стремительно, и уже через несколько дней удалось установить важнейшие факты: Бриджит ушла из журнала, после неудачной попытки самоубийства она попала в больницу, она была беременна, потом съехала с квартиры, не оставив нового адреса, и с тех пор о ней ничего не слышно. При всей туманности картины, наводившей на самые мрачные мысли, казалось, Рейнольдс вот-вот все разъяснит. Но след так и не был найден. Прошел месяц, три месяца, восемь месяцев, а Рейнольдсу нечего было к этому прибавить. Он переговорил со всеми, кто ее знал, проверил все, что можно было проверить, но после свидетельств о том, что последний раз ее видели в гостинице «Фицуильям-Армз», – он всякий раз утыкался в глухую стену. Обескураженный тупиковостью ситуации, О'Фаллон решил, что частный детектив сумеет сдвинуть дело с мертвой точки. Рейнольдс порекомендовал ему Фрэнка Стегмана. В душе О'Фаллона на время вспыхнула надежда. Он жил этим делом. Стоило появиться хоть какой-то новой информации, хотя бы намеку на продвижение, как он садился на первый поезд в Лос-Анджелес, часто ночной поезд, и утром уже звонил в дверь стегмановского офиса. Но вот и Стегман, исчерпав запас свежих идей, готов капитулировать. Собственно, поэтому он и звонил, сказала Нора, и я его понимаю. Бриджит давно нет в живых. Я это знаю, Рейнольдс и Стегман знают, и только отец отказывается это признать. Во всем он винит себя, и ему нужна хоть слабая надежда, эта иллюзия, что Бриджит еще найдут, а иначе его жизнь потеряет смысл. Он сразу умрет, вот и всё. Эта боль его просто раздавит.

После того вечера Нора продолжала рассказывать ему все новые подробности. Понятно, ей хотелось с кем-то поделиться своими горестями, но надо же было такому случиться, что этим кем-то, при всем огромном, потенциально бесконечном выборе, оказался Гектор! Он стал ее наперсником, посвященным во все, что так или иначе имело отношение к его преступлению, и каждый вторник и четверг, когда он сидел рядом с ней на кушетке, ему казалось, что его мозг плавится на медленном огне. Он понял, жизнь – это ночной кошмар, где самые страшные миражи и галлюцинации становятся явью. Вы слышали про такого Гектора Манна? Спросила его однажды Нора. У Стегмана появилась новая теория. Недавно он позвонил отцу, через два месяца после своего отказа от расследования, и попросил дать ему еще один шанс. Оказывается, Бриджит напечатала интервью с этим Гектором Манном. Через одиннадцать месяцев тот исчез, тогда же, когда и она, так вот, не связаны ли эти два события между собой? Стегман ничего не обещал, но по крайней мере с благословения О'Фаллона, он попробует поискать в этом направлении. Если удастся установить, что после появления статьи Бриджит и Гектор продолжали встречаться, это будет уже какая-то зацепка.

Нет, ответил Гектор, первый раз слышу. А кто он, этот Гектор Манн? Нора знала о нем понаслышке. Актер, сказала она. Снимался в немых комедиях, но она ни одной не видела. В колледже ей было не до фильмов. Да, согласился Гектор, я тоже в кино редко выбираюсь. Дорого, и для глаз, он где-то читал, вредно. Нора смутно помнила, что об этом деле писали в газетах, но все это прошло как-то мимо нее. По словам Стегмана, Манн исчез почти два года назад. А что заставило его исчезнуть? поинтересовался Гектор. Никто точно не знает, ответила Нора. В один прекрасный день он пропал, и больше о нем никто не слышал. Тогда надежд не много, сказал Гектор. Долго ли может человек скрываться? Если его до сих пор не нашли, скорее всего его уже нет в живых. Скорее всего, согласилась Нора. Так же, как и Бриджит. Но ходят разные слухи, и Стегман обещает их проверить. Какие слухи? спросил Гектор. Что он мог вернуться в Южную Америку. Он родом оттуда. Бразилия, Аргентина… точно не помню. Невероятно, да? сказала Нора. Что именно? не понял Гектор. Ну как же, Гектор Манн из тех же краев, что и вы, разве не удивительно? Вы забываете, что Южная Америка – это огромный континент, возразил он. Латиноамериканцев сейчас можно встретить повсюду. Все правильно, сказала Нора, и все же, подумать только, она могла уехать с ним туда! От этой мысли у нее захватывало дух. Две сестры, два латиноамериканца. С одним – Бриджит, с другим – она.

Все это было бы не так ужасно, если бы она ему не нравилась, но он ее любил, любил с самого первого дня. Гектор отлично понимал – этот вариант исключен, сама мысль, что можно до нее дотронуться, уже есть непростительный грех, однако каждый вторник и четверг он возвращался в этот дом и, сидя на кушетке, обмирал всякий раз, когда это двадцатидвухлетнее гибкое тело пристраивалось рядом среди темно-вишневых велюровых подушек. Казалось бы, как просто – коснуться ее шеи, или погладить руку, или перецеловать веснушки на ее лице. Всему такому, мягко говоря, не способствовали их разговоры (Бриджит и Стегман, отцовские запои, поиски Гектора Манна), но борьба с этими желаниями была для него еще большим испытанием, ему приходилось собирать все свои силы, чтобы не перейти границы. После двух часов пытки, с трудом досидев до конца урока, он частенько отправлялся через весь город в квартал с домами-развалюхами и дешевыми мотелями, где можно было взять женщину на двадцать-тридцать минут. Выход, конечно, примитивный, но лучше не было. А ведь еще два года назад первые красавицы Голливуда наперегонки прыгали к нему в постель. Теперь он отсчитывал половину своего дневного заработка, чтобы купить короткое облегчение.

Ему и в голову не приходило, что Нора может им увлечься. Кто он такой, ничтожное существо, недостойное внимания, и Нора столько с ним возится исключительно из жалости – юная страстная натура, спасительница заблудших душ. Святая Бригита, как ее называла старшая сестра, их семейная мученица. Если Гектор был африканский дикарь, то Нора – американский миссионер, который продирался сквозь густые джунгли ради его спасения. Он не встречал человека более искреннего, оптимистичного, но и более неподготовленного к реальному миру зла. Иногда он спрашивал себя: может, она просто глупа? В другие минуты она казалась ему воплощением мудрости. А то, бывало, посмотрит ему прямо в глаза своим пронзительным, неуступчивым взглядом, и у него оборвется сердце. В этом заключался парадокс проведенного здесь года. Нора была его пыткой – и Нора была его жизнью, единственной причиной, по которой он не уезжал из Спокана.

Он боялся себя, так ему хотелось во всем ей сознаться И он боялся разоблачения. Три с половиной месяца Стегман отрабатывал версию Гектора Манна, прежде чем снова сдать позиции. Ни полиция, ни частный детектив так ничего и не добились, но это вовсе не означало, что теперь Гектор может чувствовать себя в безопасности. В течение осени и зимы О'Фаллон ездил в Лос-Анджелес несколько раз, и можно было предположить, что во время одного из этих визитов Стегман показал ему фотографию Гектора Манна. Что, если О'Фаллон заметил сходство между своим трудолюбивым клерком и пропавшим актером? В первых числах февраля, после своего очередного возвращения из Калифорнии, О'Фаллон стал как-то по-иному смотреть на Гектора. Настороженнее, пристальнее. Уж не заподозрил ли он чего-то? Месяцы молчания и едва скрываемого презрения, и вдруг старик обратил внимание на ничтожную блоху, возившуюся с коробками у него в подсобке. Безразличные кивки сменились улыбками. То и дело, без всякой видимой причины, он мог похлопать по плечу своего работника и спросить, как тот поживает. И совсем удивительное: он стал сам открывать дверь Гектору, когда тот приходил на свои вечерние занятия. Он пожимал ему руку, как дорогому гостю, и, постояв пару минут с ощущением неловкости, но явно из лучших побуждений, чтобы произнести несколько дежурных слов о погоде, уходил к себе наверх. Будь на его месте любой другой человек, такое поведение считалось бы нормальным – минимум светских приличий, – но в случае с О'Фаллоном это было из ряда вон и не вызывало у Гектора ничего, кроме подозрений. Слишком много поставлено на кон, чтобы так легко клюнуть на гостеприимную улыбку и ласковое словцо, и чем дольше продолжалось это наигранное дружелюбие, тем страшнее делалось Гектору. К середине февраля он почувствовал, что его дни в Спокане сочтены. Ему расставляли ловушку, и, значит, в любой момент он должен быть готов бежать из города, раствориться в ночи и больше никогда не показываться им на глаза.

И тут прозвенел второй звоночек. Гектор уже готовил прощальный спич для Норы, когда О'Фаллон зашел к нему на склад и спросил, что тот думает насчет повышения по службе. Гойнс, помощник управляющего, объявил, что уезжает в Сиэтл к зятю, который предложил ему место директора типографии, и О'Фаллону нужно поскорее заполнить вакансию. Да, Гектор до сих пор не имел дела со сбытом, но О'Фаллон давно к нему присматривается и считает, что он быстро освоит новую профессию. Обязанностей и рабочих часов у него прибавится, но и зарплата вырастет вдвое. Ну, так как? Ему надо обдумать предложение, или он согласен? Гектор был согласен. О'Фаллон пожал ему руку, поздравил с повышением и отпустил до конца дня. Гектор уже собирался уходить, когда О'Фаллон позвал его: Открой кассу и возьми двадцать долларов. Купи себе в галантерейном магазине Пресслера новый костюм, несколько белых рубашек и пару галстуков-бабочек. Теперь ты будешь общаться непосредственно с клиентами, так что должен выглядеть соответственно.

О'Фаллон практически передал свой бизнес Гектору. Хотя его и определили на должность помощника управляющего, на деле он никому не помогал, так же как О'Фаллон, официально числившийся управляющим, ничем не управлял. Гектор стал полновластным хозяином. Ред и раньше-то не очень вдавался во все детали, а когда он понял, что этот пришлый выскочка с железной хваткой прекрасно справляется со своими новыми обязанностями, он и вовсе отошел от дел. Они его больше не интересовали – настолько не интересовали, что он даже не спросил, как зовут нового кладовщика.

Роль фактического владельца магазина Гектор выполнял с блеском. После года самоизоляции на бочарном заводе в Портленде и одиночного заключения в складском помещении О'Фаллона он обрадовался случаю снова оказаться среди людей. Магазин был своего рода маленьким театром, а его новая роль – продолжением той, которую он исполнял в своих фильмах: добросовестная мелкая сошка, щеголеватый клерк в галстуке-бабочке. Вся разница: теперь его звали Герман Лессер, и играть надо было без дураков. Ни тебе падений на «пятую точку», ни роковых встреч с каждым столбом, ни клоунской трясучки. Его нынешнее амплуа предполагало умение убеждать клиентов, следить за выручкой и отстаивать спортивные добродетели. Но кто сказал, что это надо делать с каменным лицом? Есть зрители, есть реквизит, остается выучить роль, а что касается актерских навыков, то они не забываются. Он очаровывал покупателей сладкоголосыми речами, покорял демонстрацией приемов с бейсбольной рукавицей или с удочкой во время ловли на мормышку, завоевывал их сердца своей готовностью уступить пять, десять, а то и пятнадцать процентов от прейскуранта. К 1931 году кошельки отощали, но и спортивные игры были дешевой забавой, хорошим способом отвлечься от мысли, что ты многого не можешь себе позволить, и у заведения Реда дела шли неплохо. Как бы скверно ни жилось, мальчики всегда будут играть в мяч, а мужчины закидывать в реку удочки и всаживать дробь в разную дичь. Ну и не забудем, на минуточку, об униформе. Не только для команд местных школ и колледжей, но и для двухсот членов «Боулинг-лиги» при Ротари-клубе[14], десяти команд «Католической баскетбольной ассоциации» и трех десятков любительских, игравших в софтбол*.[15] О'Фаллон освоил этот рынок лет пятнадцать назад, и каждый год перед началом спортивного сезона заказы поступали с регулярностью лунного цикла.

Как-то вечером в середине апреля, когда урок близился к концу, Нора вдруг объявила, что ей сделали предложение. Это заявление прозвучало на пустом месте, не будучи никак связано с предыдущим разговором, и Гектору сначала даже показалось, что он ослышался. Вообще сообщения такого рода обычно сопровождались улыбкой, а то и смехом, но на этот раз Нора не улыбалась, и вид у нее был скорее расстроенный. Гектор спросил, как зовут счастливого претендента. В ответ Нора покачала головой и, опустив глаза, принялась теребить свое голубое хлопчатобумажное платье. Когда она снова подняла голову, он увидел у нее в глазах слезы. Ее губы зашевелились, но прежде, чем Нора успела что-то сказать, она резко встала и, зажав рот ладонью, выбежала из комнаты.

Он не успел ничего понять. Не успел позвать ее. Она стремительно взбежала по лестнице, и, когда хлопнула дверь ее спальни, до него дошло, что она уже больше не спустится. Урок окончен. Он может идти домой. Но шли минуты, а он все не мог себя заставить подняться. Тут в гостиную нагрянул О'Фаллон собственной персоной. Было начало десятого. Ред успел принять свою вечернюю норму, но на ногах пока держался. Старик уставился на Гектора. Он смотрел и смотрел на своего помощника, оглядывал его с головы до пят, и его губы кривила тонкая усмешка. Что она означала, жалость или издевку, было непонятно. Скорее, и то и другое, что-то вроде сочувствующего презрения, если такое возможно. Гектору сделалось не по себе. За этой усмешкой он ощутил вызревающую враждебность, которой О'Фаллон прежде не проявлял. Наконец Гектор поднялся: Это правда, что Нора выходит замуж? Босс издал саркастический смешок: Я почем знаю? Иди и спроси. Он крякнул напоследок и вышел вон.

Через день Нора извинилась за свою вспышку. Все позади, кризис миновал. Претенденту она от казала, так что тему можно считать закрытой. Альберт Суини, при всех своих достоинствах, в сущности, еще мальчик, а она устала от мальчиков, особенно из богатых семей. Если когда-нибудь она выйдет замуж, то за настоящего мужчину, за человека пожившего и умеющего за себя постоять. Разве Суини виноват, что у него богатый отец? сказал Гектор. И вообще, чем плохо быть богатым? Ничем, отвечала Нора. Просто она не хочет за него выходить, вот и всё. Брак – это на всю жизнь, и она скажет да только своему избраннику.

Нора снова повеселела. Что до О'Фаллона, то отношения с ним вошли в пугающую фазу. После того маленького спектакля в гостиной, выразившегося в бесцеремонном разглядывании и презрительных ухмылках, слежка за Гектором, похоже, приняла новые формы. О'Фаллон, приходя в магазин, не вмешивался в дела, не общался с покупателями. В самый разгар работы, когда он мог бы взять на себя кого-то из клиентов или встать за кассу, он усаживался на стул возле витрины с теннисными ракетками и перчатками для гольфа и погружался в утреннюю газету, время от времени поглядывая на Гектора с едкой усмешечкой. Как будто тот был забавным зверьком или заводной игрушкой. Гектор вкалывал по десять-одиннадцать часов и зарабатывал для босса приличные деньги, живи не хочу, но все эти усилия, похоже, отзывались еще большим скепсисом и снисходительностью. Все это не могло не тревожить Гектора, но он старался не обращать внимания. Пускай считает тебя старательным дурачком, внушал он себе. Пусть зовет тебя Мучачо и Эль-Сеньор. Главное, держаться от него подальше. А если уж оказался с ним в одной комнате, не показывай ему спину.

Другое дело, когда погожим воскресным утром, в начале мая, он приглашал тебя пройти с ним восемнадцать лунок в загородном гольф-клубе, ты не мог сказать ему нет. Как не мог ему отказать, когда он приглашал тебя на ланч в «Блюбелл-Инн» – между прочим, дважды за одну неделю, – и настаивал, чтобы ты заказал самые дорогие блюда. Можно вынести все, в том числе этот постоянно изучающий тебя взгляд, пока он не знает твоей тайны, пока не догадывается, что привело тебя в Спокан. Надо было это вынести хотя бы потому, что это невыносимо… что его самораспад достоин жалости… что эта мрачная безысходность в его голосе в значительной степени на твоей совести.

Их второй ланч в «Блюбелл-Инн» состоялся в конце мая. Будь Гектор готов к тому, что там произойдет, он бы, наверно, отреагировал иначе, но вопрос О'Фаллона, после разговора ни о чем, прозвучал как гром среди ясного неба и застал Гектора врасплох. Позже, в своей съемной комнатке на другом конце города, он записал в своем дневнике, что для него вселенная в один миг перевернулась. Я видел все в превратном свете. Все понимал не так. Земля оказалась небом, солнце луной, реки горами. Мир, который я видел, не имеет ничего общего с настоящим. Воспоминания этого вечера были еще совсем свежи, и он поспешил записать свой разговор с О'Фаллоном слово в слово:

Ну что, Лессер, спросил он меня вдруг, какие твои планы?

О чем вы? спросил я. В мои планы входит съесть этот отличный стейк, если вы об этом.

Ты, Чико, парень смышленый. Ты знаешь, о чем я.

Простите, сэр, но я не понимаю, о каких планах вы говорите.

О дальних планах.

Вот вы о чем. Вы хотите знать, что я думаю о будущем. Могу вам сказать, что мои планы давно определились. Я хочу и дальше работать на вас. Приносить вашему бизнесу максимальную пользу.

А еще?

Нет никакого еще, мистер О'Фаллон. Говорю от чистого сердца. Вы предоставили мне отличный шанс, и я хотел бы использовать его на все сто.

И кто, по-твоему, уговорил меня, чтобы я предоставил тебе этот шанс?

Не могу сказать. Я всегда считал, что это было ваше решение. Вы предоставили мне этот шанс.

Это была Нора.

Мисс О'Фаллон? Она мне ничего не говорила. Я даже не догадывался. Я ей и так стольким обязан, а теперь, оказывается, я еще больший должник. Правильно говорят: всяк сверчок знай свой шесток.

Тебе нравится смотреть, как она страдает?

Мисс Нора? Почему она должна страдать? Такая талантливая, такая жизнерадостная. Она не вызывает ничего, кроме восхищения. Я знаю, семейные обстоятельства сильно ее печалят – как и вас, сэр, – бывает, что и всплакнет из-за пропавшей сестры, но вообще она всегда такая оживленная и веселая.

Это все для виду. Она умеет держать себя в руках.

Мне больно это слышать.

В прошлом месяце она отказала Альберту Суини. Как ты думаешь, почему? Его отец, Хирам Суини, сенатор штата, самый влиятельный республиканец в нашем графстве. Она могла бы безбедно жить до конца своих дней, но она сказала нет. По-твоему, почему, Лессер?

Она говорила мне, что не любит его.

Правильно. Потому что она любит другого. И ты знаешь, кого, не так ли?

Понятия не имею. Про сердечные дела мисс Норы, сэр, мне ничего не известно.

Герман, ты, часом, не барсук?

Простите, сэр?

Педрила. Гомик.

Ну что вы.

Так чего же ты ждешь?

Вы говорите загадками, мистер О'Фаллон. Я не понимаю.

Я устал, сынок. В этой жизни мне осталось одно дело, и когда с ним будет покончено, я спокойно протяну ноги. Ты меня ублажишь, я тебя. Одно твое слово, амиго, и ты получаешь всё. Мой магазин со всеми потрохами.

Вы хотите продать мне свой бизнес? Но у меня нет денег. Вы обратились не по адресу, сэр.

Год назад ты был безработным, а теперь на тебе держится целый магазин. У тебя, Лессер, хорошая хватка. Нора в тебе не ошиблась, и я не собираюсь стоять у нее на пути. Больше я такой глупости не сделаю. Если она этого хочет, ради бога.

Почему вы все время возвращаетесь к мисс Норе? Мне казалось, речь идет о деловом предложении.

Да. Если ты пойдешь мне навстречу. Можно подумать, ты сам этого не хочешь. Я же вижу, как вы посматриваете друг на друга. Тебе остается сделать решающий шаг.

В каком смысле, мистер О'Фаллон?

Догадайся.

Не могу, сэр. Честное слово.

Нора, болван. Она любит тебя.

Но этого не может быть. Я никто. Пустое место.

Это мы с тобой так думаем, но мы оба ошибаемся. Я вижу, как она извелась, и не намерен и дальше наблюдать, как она мучается. Двух дочерей я уже потерял, но третьего раза не будет.

Но как я могу жениться на Норе? Это не принято. Я ведь еврей.

Еврей в каком смысле?

Во всех смыслах. Еврей есть еврей.

Ты в Бога веришь?

Какая разница? Я не такой, как вы. Я из другого мира.

Ответь на мой вопрос. Ты в Бога веришь?

Нет. Я верю, что человек есть мера всех вещей. Как хороших, так и плохих.

Тогда мы с тобой одной веры. Ты, Лессер, такой же, как я. Ну разве что ты лучше считаешь деньги. Значит, ты сможешь о ней позаботиться, а больше мне ничего не надо. Позаботься о Норе, и я смогу умереть спокойно.

Вы ставите меня в трудное положение, сэр.

Ты не знаешь, что такое трудное положение, омбре* .[16] Если до конца месяца ты не сделаешь ей предложение, я тебя уволю. Ты меня понял? Я не просто тебя уволю, я дам тебе такого пенделя, что ты у меня вылетишь за пределы этого штата.

Гектор избавил его от хлопот. Через четыре часа после ланча он в последний раз закрыл магазин, пришел домой и начал собираться в дорогу. Одолжив у хозяйки «ундервуд», написал письмо Норе – страничка текста, подписанная инициалами Г. Л. Оставить образчик своего почерка было бы слишком рискованно, но и не объяснить причины своего внезапного, странного отъезда он тоже не мог.