Книга иллюзий

Но судьбе угодно было распорядиться, чтобы вместо года я отработал всего три месяца. Осилив еще двести пятьдесят страниц, в один сырой ветреный день я дошел до главы о падении Наполеона в 23-й книге (беды и радости, как близнецы, рождаются вместе), и этот день начала лета ознаменовался тем, что я обнаружил в почтовом ящике письмо от Фриды Спеллинг. Признаюсь, сначала оно меня заинтриговало, но, после того как я отправил свой ответ и порассуждал еще немного, я все-таки склонился к тому, что это розыгрыш. Это не значит, что мне не следовало ей отвечать, подстраховаться не мешает, но на этом, я был уверен, наша переписка закончится.

Через девять дней она снова о себе напомнила. На этот раз она воспользовалась стандартным листом бумаги с синим оттиском вверху – ее имя и адрес. Разумеется, обзавестись фальшивыми личными бланками не составляет труда, но зачем, спрашивается, упорно пытаться выдать себя за человека, о котором я даже не слышал? Фрида Спеллинг – это имя мне ничего не говорило. Она могла быть женой Гектора Манна и с таким же успехом – психопаткой, живущей отшельницей в пустыне. Но отрицать и дальше, что это реальное лицо, было трудно.

Дорогой профессор , писала она. Ваши сомнения мне вполне понятны, и то, что вы не спешите мне поверить, меня не удивляет. Есть только один способ узнать правду – принять мое приглашение. Прилетайте в Тъерра-дель-Суэньо и встретьтесь с Гектором. Может, вы скорее надумаете приехать, если я вам скажу, что после отъезда из Голливуда в 1929 году он снял по своим сценариям несколько фильмов, которые он готов показать вам на нашем ранчо. Гектору почти девяносто лет, и его здоровье ухудшается день ото дня. Я не знаю, сколько ему еще отпущено, но, согласно его завещанию, я должна буду уничтожить все его фильмы и негативы в течение двадцати четырех часов после его смерти. Пожалуйста, не затягивайте с ответом. В ожидании вашего письма, с совершенным почтением, Фрида Спеллинг (миссис Гектор Манн).

И вновь я не позволил себе увлечься. Мой ответ получился кратким, официальным, пожалуй, даже немного грубым, но, прежде чем на что-то решиться, я должен был точно знать, что ей можно доверять. Хочется вам верить, писал я, но мне нужны доказательства. В Нью-Мексико путь неблизкий, и сначала я должен убедиться, что ваши слова заслуживают доверия и Гектор Манн в самом деле жив. Как только мои сомнения рассеются, я отправлюсь на ранчо. Однако должен вас предупредить: я не летаю самолетом. Искренне ваш, Д. 3.

Было совершенно очевидно, что она ответит – если я ее не спугнул. В последнем случае это было бы равносильно молчаливому признанию обмана, и на том все закончится. Вряд ли это было так, но, что бы там она ни задумала, скоро я узнаю правду. Тон ее второго письма был настойчивый, можно сказать, просящий, и если она действительно та, за кого себя выдает, она не станет терять время. Молчание будет означать, что я ее поймал на блефе; если же она откликнется, в чем я уже не сомневался, ответ придет быстро. Второе письмо пришло через девять дней. При том же раскладе (без задержек в дороге, без путаницы на почте) следующее, по моему расчету, должно было прийти еще быстрее.

Я старался оставаться спокойным и делать свое рутинное дело, выдавая каждый день положенную порцию «Мемуаров», но у меня плохо получалось. Я был слишком рассеян, слишком взвинчен, чтобы уделять Шатобриану необходимое внимание, и после нескольких безуспешных попыток выполнить свою дневную норму объявил мораторий. На следующее утро, как только рассвело, я залез в чулан при пустовавшей спальне и извлек оттуда весь посвященный Гектору архив, который по завершении работы я упаковал в картонные коробки. Всего их было шесть. Пять из них содержали мои записи, наброски и несколько редакций рукописи; в шестой было самое ценное: вырезки из газет, фотографии, микрофильмы, ксерокопии статей, выдержки из по желтевшей светской хроники, – все, что я сумел добыть из материалов, имевших хоть какое-то отношение к Гектору Манну. Прошло немало времени с тех пор, как я все это штудировал, и чтобы себя чем-то занять в ожидании вестей от Фриды Спеллинг, я перенес коробку в кабинет и остаток недели посвятил разбору архива. Вряд ли я рассчитывал открыть для себя что-то новое, просто многое успело как-то подзабыться, и архив заслуживал того, чтобы заглянуть в него еще раз. Большая часть информации, которую мне удалось собрать, не заслуживала доверия: таблоидные статьи, сплетни из журнальчиков для киноманов, куцые репортажи, изобилующие гиперболами, ошибочными предположениями и откровенным враньем. Впрочем, большого вреда от чтения такой макулатуры я не видел – главное при этом помнить, что нельзя верить ни одному слову.

Между августом двадцать седьмого и октябрем двадцать восьмого о Гекторе вышло четыре биографических статьи. Первая появилась в ежемесячном «Бюллетене», рекламном издании новоиспеченной киностудии Ханта «Калейдоскоп пикчерз». По сути, это был пресс-релиз, анонсирующий подписание контракта с Гектором, а поскольку на тот момент о нем мало что было известно, студия могла сочинить любую историю, которая бы ее устраивала. В Голливуде, в связи с недавней смертью Рудольфа Валентине, заканчивалась эпоха Итальянского Любовника, когда темноволосые экзотические иностранцы собирали толпы зрителей, и студия на хвосте этой моды подавала Гектора как сеньора Фарсёра, латиноамериканского сердцееда с комическим уклоном. В порядке рекламы они сфабриковали впечатляющий послужной список, сочинили целую историю, которая якобы предшествовала его появлению в Калифорнии: выступления в мюзик-холлах Буэнос-Айреса, аншлаговые водевильные турне по Аргентине и Бразилии, мексиканские фильмы, имевшие бешеный успех. Подавая Гектора как состоявшуюся звезду, Хант создавал себе репутацию человека, умеющего переманивать таланты. Не новичок в шоу-бизнесе, а проницательный и предприимчивый студийный босс, обскакавший конкурентов в борьбе за известного иностранного артиста, которого он представляет американской публике. Красивая ложь, и за руку не поймаешь. Кто там знает, что происходит в других странах! Если уж выбирать между реальностью и фантазией, то первым делом надо отбросить скучные факты.

Спустя полгода статья в февральском номере «Фотоплей» предложила взглянуть на прошлое Гектора более трезвым взглядом. К тому времени уже вышло несколько его картин, и, по мере того как интерес к его работам повсюду возрастал, потребность в сочинении его доголливудской биографии явно шла на убыль. По первому же абзацу Бриджит О'Фаллон, штатного репортера, в частности по ее словам о пронзительном взгляде Гектора и еголегком мускулистом теле, сразу становится ясно, что единственная цель автора – наговорить побольше комплиментов. Очарованная его испанским акцентом и приятно удивленная бойким английским, она спрашивает о происхождении немецкой фамилии. Это есть просто, отвечает Гектор. Мои родитель из Германия, как тоже и я. Когда я маленький, мы все переезжать в Аргентину. Дома мы говорим немецкий, в школе я говорю испанский. Английский уже потом, в Америка. Еще не так хороший. Мисс О'Фаллон спрашивает, давно ли он здесь, на что следует ответ: три года. Это, разумеется, противоречит информации из «Бюллютеня», а когда Гектор начинает перечислять, кем он успел поработать в Калифорнии (официант, агент по продаже пылесосов, землекоп), – о том, что он вообще из мира шоу-бизнеса, нет и помину. Вот вам и блестящая артистическая карьера, сделавшая его кумиром в каждом аргентинском доме.

Конечно, можно отмахнуться от ухищрений рекламщиков Ханта, которых меньше всего интересовало истинное положение дел, но кто сказал, что версия «Фотоплея» более точна или правдоподобна? В мартовском выпуске «Пикчер-гоуэр» журналист по имени Рэндалл Симмс, описывая свою встречу с Гектором на съемочной площадке фильма «Танго с осложнениями», поражен, что этот аргентинский король смеха говорит на безукоризненном английском, без всякого акцента. Если бы вы не знали, откуда он родом, вы бы поставили сто против одного, что он вырос в Сандаски, Огайо. Симмс делает Гектору комплимент, но его слова порождают массу тревожных вопросов относительно корней нашего героя. Даже если принять как факт, что его детские годы прошли в Аргентине, он должен был приехать в Америку гораздо раньше, чем это следует из других статей. Ниже Симмс цитирует Гектора: Я был дрянным мальчишкой. Родители выгнали меня, когда мне было шестнадцать, и я ушел без оглядки Я двинул на север и в конце концов очутился Америке. У меня всегда была одна мечта – стать кинозвездой. Человек, произносящий эти слова, не имеет ничего общего с тем, у кого месяцем раньше брала интервью Бриджит О'Фаллон. Был ли тот жуткий английский одним из его трюков, на который попался «Фотоплей», или Симмс намеренно исказил картину – быть может, подчеркивая его свободное владение английским, журналист хотел поднять акции Гектора как будущего актера звукового кино в глазах продюсеров? Возможно, они сговорились или, другой вариант, некто третий заплатил Симмсу – например, Хант, испытывавший серьезные финансовые затруднения. Что, если Хант пытался поднять рыночную стоимость Гектора в расчете продать его услуги другой кино студии? Этого мы никогда не узнаем. Ясно одно, какими бы мотивами ни руководствовался Симмс и как бы неточно О'Фаллон ни изложила речь Гектора, эти две статьи противоречат друг другу, сколько бы мы ни пытались все списать на грехи журналистов.

Последнее интервью Гектора появилось в октябрьском номере «Пикчерплей». Если верить тому, что он сказал Б. Т. Баркеру – по крайней мере это подано как его собственные слова, – похоже, наш персонаж постарался еще больше запутать свою биографию. На этот раз его семья происходит из города Станислав на восточной окраине Австро-Венгерской империи, а родной язык Гектора – польский, а вовсе не немецкий. Ему два года, когда родители переезжают в Вену, через шесть месяцев они перебираются в Америку, там они три года живут в Нью-Йорке, потом год на Среднем Западе, а затем, бросив все на кон, поселяются в Буэнос-Айресе. Баркер, прервав рассказ, спрашивает, где именно на Среднем Западе они жили, и Гектор спокойно отвечает: Сандаски, Огайо. Что возвращает нас к статье Рэндалла Симмса в «Пикчер-гоуэре» шестимесячной давности, – но там, мы помним, это была просто журналистская метафора, некий собирательный образ американской глубинки. Теперь Гектор присваивает себе этот город и вставляет в свою биографию – возможно, ему просто понравилась грубоватая музыка словосочетания: Сан-дас-ки, О-гай-о. Тут и приятная для уха звучность и отменные трехдольные синкопы – в этом есть сила и чеканность удачной поэтической фразы. Его отец, гражданский инженер, продолжает Гектор, строил мосты. Его мать, самая красивая женщина на свете , была танцовщицей, певицей и художницей. Гектор, который их обожал, был примерным, набожным мальчиком (в отличие от дрянного мальчишки в изложении Симмса), и до их трагической смерти, – лодка перевернулась, – то есть до четырнадцати лет, он собирался идти по стопам отца. Неожиданная потеря родителей все изменила. Теперь он жил одной мечтой – вернуться в Америку и начать там новую жизнь, но прежде должна была случиться длинная цепочка самых невероятных событий. Теперь, когда он здесь, нет никаких сомнений, что его вела судьба.

Что-то здесь могло быть правдой, но вряд ли многое, а возможно – ничего. Это уже четвертая версия его прошлого, и при том, что в них всех обнаруживаются общие элементы (германо – или польско-говорящие родители, аргентинский период, эмиграция из Старого Света в Новый Свет), все остальное меняется достаточно произвольно. В одном случае он неуступчив и практичен; в другом – робок и сентиментален. То он шпанистый, то послушный и набожный; вырос в богатой семье, вырос в бедной семье; говорит с сильным акцентом, говорит практически без акцента. Сложить все эти крайности, и что мы имеем? Портрет человека со столькими личинами и биографиями, что все рассыпается на фрагменты, детали головоломки, которые никак не стыкуются. На одинаковые вопросы у него разные ответы. Слова из него так и сыплются, но он следит за тем, чтобы не повториться. Впечатление такое, будто он что-то скрывает, какой-то секрет, при этом он обходит всякие темные пятна с таким изяществом и добродушным, искрящимся юмором, что, кажется, никто ничего не замечает. Журналисты находят его неотразимым. Они смеются его шуткам, удивляются забавным фокусам, – словом, рано или поздно они оставляют его в покое со своими фактами и отдаются во власть разыгрываемого им спектакля. А Гектор воспаряет, закладывает безумные виражи, приземляясь то на брусчатке Вены, то на благозвучном плоскогорье штата Огайо, и через какое-то время вы начинаете спрашивать себя – что это, хитроумный обман или способ как-то развеять скуку? Может, его вранье невинно. Может, он пытается не морочить кого-то, а развлечь себя. Давать интервью – это ведь бывает так скучно. Когда тебе задают одни и те же вопросы, может, единственный способ избежать зевоты состоит в том, чтобы каждый раз придумывать что-то новенькое.

Ясности не прибавилось, но после просеивания сфабрикованных воспоминаний и выдуманных семейных анекдотов, кажется, я сделал одно маленькое открытие. В первых трех интервью Гектор избегает разговора о месте своего рождения. На вопрос О'Фаллон отвечает Германия; Симмсу он говорит Австрия; и в том, и в другом случае он не упоминает ни города, ни района. Только в разговоре с Баркером он чуть-чуть раскрывается и заполняет белые пятна. Город Станислав когда-то входил в Австро-Венгрию, после распада империи в конце войны он отошел к Польше. Для американцев Польша это далеко, еще дальше, чем Германия. С учетом того, что Гектор всячески стремился затушевать свое иностранное происхождение, не странно ли вдруг признаться, что он из такого-то города? Я нашел этому единственное возможное объяснение: он сказал правду. Я не мог это доказать, но подобная выдумка лишена всякого смысла. Не в его интересах было говорить о Польше, и при его потребности в фальшивой биографии за чем, спрашивается, надо было упоминать эту страну? Ошибка, секундная потеря концентрации, и сразу после оговорки Гектор спешит исправить оплошность. Он сознался в своем иностранном прошлом – он перекроет его своим американским настоящим. Сначала он помещает себя в Нью-Йорк, город иммигрантов, а затем, чтобы уже ни каких сомнений ни у кого не осталось, совершает путешествие в глубинку. Тут-то в кадре и появляется Сандаски, Огайо. Это название он хватает с потолка, вспомнив свое же интервью шестимесячной давности, и подбрасывает простодушному Баркеру. Цель достигнута. Репортер отвлекся, и, вместо того чтобы расспросить о Польше, он откидывается на спинку стула и вместе с Гектором ударяется в воспоминания о полях люцерны на Среднем Западе.

Станислав расположен южнее Днестра, в Галиции, между Львовом и Черновцами. Если детство Гектора прошло именно там, напрашивается вывод, что он еврей. Множество еврейских местечек в тех краях само по себе еще ни о чем не говорит, но если вспомнить, что его семья оттуда бежала, то этот аргумент становится достаточно весомым. После еврейских погромов в царской России конца девятнадцатого века сотни тысяч эмигрантов, чьим родным языком был идиш, устремились в Западную Европу и Соединенные Штаты. Многие осели в Южной Америке. Только в Аргентине, между рубежом столетий и началом Первой мировой войны, еврейское население увеличилось с шести до ста с лишним тысяч. Без сомнения, Гектор и его семья пополнили эту статистику. В противном случае вряд ли они оказались бы в Аргентине. В те годы если кто и проделывал путь из Станислава в Буэнос-Айрес, то только евреи.

Я был горд своим маленьким открытием, но нельзя сказать, чтобы я придавал ему большое значение. Если Гектор действительно что-то скрывал, и этим чем-то была религия его предков, то раскопал я сущую ерунду: банальное вранье. В те годы быть евреем в Голливуде – не бог весть какое преступление. Но об этом не принято было говорить вслух. Джолсон уже снял своего «Джазового певца», зрители платили хорошие деньги, чтобы увидеть на Бродвее Эдди Кантора и Фанни Брайс, послушать Гершвинов, поаплодировать братьям Маркс. Возможно, для Гектора его еврейство было обременительным. Он мог из-за него страдать, мог его стыдиться, но мне трудно себе представить, что оно могло стать причиной его смерти. Конечно, всегда найдется какой-нибудь слепой фанатик, готовый из ненависти убить еврея, но такой человек захочет, чтобы о его преступлении узнали, он совершит его для острастки остальных детей Израиля; что же касается Гектора, то, как бы ни сложилась его судьба, мы о ней ничего не знаем. Достоверно только одно: его тело не было найдено.

Со дня, когда он подписал контракт с киностудией «Калейдоскоп пикчерз», до момента его исчезновения прошло семнадцать месяцев. Немного, но он успел завоевать определенное признание, и к началу двадцать восьмого года его имя замелькало в колонках голливудской светской хроники. В архивах, среди микрофильмов, которые я изучил за время моих путешествий, мне удалось отыскать около двадцати таких упоминаний. А сколько я пропустил, не говоря уже о тех, что были уничтожены. При всей отрывочности и неполноте этих заметок совершенно очевидно, что Гектор был не из тех, кто проводит вечера дома. Его видели в ресторанах и ночных клубах, на вечеринках и кинопремьерах, и почти всякий раз, когда его имя попадало в газеты, там можно было найти характерные выражения вродемагнетизм тлеющих углей и завораживающие глаза иошеломляюще красивое лицо . Особенно в этом преуспели репортеры женского пола, но были и мужчины, поддавшиеся его чарам. Один из них, некто Гордон Флай (его колонка называлась «Муха на стене»[4]), даже заявил, что Гектор зря разменивается на комедии и должен попробовать себя в драме.Когда мы видим этот профиль , писал Флай, наше эстетическое чувство оскорбляет сама мысль о том, что может случиться с носом элегантного сеньора Манна, постоянно налетающего на стены и фонарные столбы. Публика только выиграет, если он будет целовать красивых женщин, а не заниматься трюкачеством. В этом городе найдется немало молодых актрис, которые бы с удовольствием ему подыграли. Мои источники сообщают, что Айрин Флауэрс уже пробовалась на эту роль, но наш франтоватый идальго, кажется, положил глаз на Констанцию Карт, нашу неизменно популярную Резвушку. Мы будем с нетерпением ждать результатов кинопроб.

Но все же чаще журналисты удостаивали Гектора лишь беглым кивком. Он пока не стал событием – так, еще один подающий надежды дебютант, – и в доброй половине сохраненных мной вырезок он фигурировал только как имя, – обычно в компании с женщиной. Гектор Манн был замечен в «Теплом гнездышке» с Сильвией Нунан. Гектор Манн вчера вышел на паркет «Клуба Гибралтар» с Миддред Суэйн. Гектор Манн веселился с Элис Дуайер, ел устриц с Полли Маккрэкен, держался за руки с Долорес Сент-Джон, зашел выпить джин с Фионой Маар. В общей сложности я насчитал восемь женщин за один год, а о том, сколько осталось за кадром, история умалчивает. Моя информация ограничивается теми заметками, которые мне удалось найти; их могло быть и двадцать, и гораздо больше.

В январе, когда распространилась весть об исчезновении Гектора, амурную сторону его жизни практически проигнорировали. Тремя днями раньше Симур Хант повесился у себя в спальне, и полиция, вместо того чтобы поискать след какой-нибудь любовной ссоры или тайного романа, занялась непростыми отношениями, которые связывали Гектора с коррумпированным банкиром из Цинциннати. Слишком велико было искушение связать эти два скандала. Когда Ханта арестовали, Гектор якобы признался, каким облегчением для него было увидеть, что американцы не утратили чувства справедливости. Анонимный источник, назвавшийся близким другом, заявил репортеру, что Гектор в присутствии нескольких человек произнес буквально следующее: Это жулик. Он нагрел меня на тысячи долларов и хотел перечеркнуть мою карьеру. Я рад, что его посадили за решетку. Он получает по заслугам, и мне его ничуть не жалко. В прессе появились слухи, что именно Гектор сдал Ханта властям. Сторонники этой теории утверждали: теперь, когда проворовавшегося банкира нет в живых, его сообщники убрали Гектора во избежание новых публичных разоблачений. Некоторые, говоря о смерти Ханта, заходили еще дальше: самоубийство было инсценировано, на самом деле его убили криминальные дружки, и это был лишь первый шаг в сложной операции с целью замести следы преступлений.

Такая вот гангстерская интерпретация событий в духе двадцатых годов. Но в подтверждение всех этих гипотез требовалось тело, а его не было, и полицейское расследование начало пробуксовывать. Первые недели пресса дудела в ту же дуду, публикуя материалы о банковских операциях Ханта и усилении криминальных элементов в киноиндустрии, но прямой связи между исчезновением Гектора и смертью его бывшего продюсера так и не было установлено, и газетчики принялись искать другие мотивы и объяснения. Многим не давала покоя близость двух этих событий, но стремление найти в них причинно-следственную связь было изначально ложным. Хронологически последовательные события необязательно имеют отношение друг к другу, хотя их временная близость как будто предполагает такую связь. Когда стали отрабатываться другие версии, оказалось, что многие тропки уже успели зарасти. Долорес Сент-Джон, которую в некоторых публикациях называли невестой Гектора, незаметно уехала к родителям в Канзас. Журналисты месяц ее искали, а когда нашли, разговора не получилось; исчезновение Гектора так сильно на нее подействовало, что она была не в состоянии говорить о нем. Ее единственным комментарием были слова мое сердце разбито, и больше о ней уже не упоминали. Привлекательная молодая актриса, имевшая за плечами несколько фильмов (среди них «Бутафор» и «Мистер Никто», где она сыграла две роли – дочь шерифа и жену Гектора), она под влиянием эмоций оборвала свою карьеру и ушла из мира шоу-бизнеса.

Гэгмен Жюль Блаустайн, партнер нашего героя по всем двенадцати фильмам, рассказал репортеру из «Вэрайети», что они с Гектором работали над сценариями сразу нескольких звуковых комедий и его соавтор пребывал в отличном настроении. Начиная с середины декабря они виделись ежедневно, и, в отличие от других интервьюируемых, он говорил о Гекторе в настоящем времени. Это правда, что с Хантом вышла некрасивая история, признал Блаустайн, но Гектор не единственный, с кем студия обошлась по-свински. Всем нам досталось, но даже если ему досталось больше других, он не из тех, кто долго зацикливается на обидах. У него вся жизнь впереди. Когда истек его контракт с «Калейдоскопом», в голове у него уже роились другие планы. Мы вместе писали, и он работал запоем, просто фонтанировал идеями. И вдруг он исчезает. Когда мы заканчиваем наш первый сценарий «Точка, тире» и должны подписать контракт с Гарри Коном и «Коламбией». В марте должны были начаться съемки. Режиссер Гектор Манн должен был там сыграть и небольшую, но жутко смешную роль без слов. Если вы считаете, что человек с такими планами обдумывал самоубийство, то вы просто не знаете Гектора. Он решил лишить себя жизни? Абсурд. Может, кто-то сделал это за него? Но для этого надо иметь врагов, а я за все время нашего знакомства ни разу не видел, чтобы он кого-то погладил против шерсти. Он настоящий принц, работать с ним одно удовольствие. Мы с вами можем гадать до вечера, что там в действительности случилось, но ежу понятно, что он жив. Среди ночи ему в голову пришла очередная сумасбродная идея, и он просто отчалил, чтобы какое-то время побыть в одиночестве. Все твердят, что его уже нет в живых, но я не удивлюсь, если прямо сейчас откроется дверь, войдет Гектор, бросит свою шляпу на стул и скажет: «Ну что, Жюль, за работу?»

На студии «Коламбиа пикчерз» подтвердили: переговоры с Гектором и Блаустайном велись, в контракте речь шла о трех игровых комедиях, в том числе «Точка, тире». До подписания дело не дошло, но, по словам пресс-атташе, условия должны были быть урегулированы сторонами к обоюдному удовлетворению, после чего студия надеялась принять Гектора в семью. Комментарии Блаустайна и заявление студии опровергали точку зрения, что карьера Гектора закончилась – именно на этом как на возможном мотиве самоубийства настаивали некоторые таблоиды. Однако факты говорили о другом: перспективы Гектора вовсе не были такими мрачными. Как написала 18 февраля 1929 года «Лос-Анджелес рекорд», развал на студии «Калейдоскоп» не сокрушил его духа, и, так как он не оставил ни письма, ни предсмертной записки, что говорило бы в пользу утверждений о его добровольном уходе из жизни, версия о самоубийстве постепенно уступила место самым невероятным предположениям и сумасшедшим теориям: похищения с непредсказуемым финалом, нелепые аварии, паранормальные явления. Тем временем полиция, отрабатывавшая связку с Хантом, зашла в тупик, и хотя утверждалось, что есть несколько перспективных зацепок («Лос-Анджелес дейли ньюс», 7 марта, 1929), новых подозреваемых в деле так и не появилось. Если Гектора убили, предъявить обвинения было некому за недостатком улик. Если он покончил с собой – мотив был абсолютно непонятен. По мнению некоторых циников, его исчезновение было обычным рекламным трюком, дешевым спектаклем Гарри Кона и студии «Коламбиа», рассчитанным на то, чтобы привлечь внимание к их новой звезде, и в любой день можно было ожидать его чудесного возвращения. Мысль с вывертом, хотя и не лишенная здравого смысла; но так как шли дни, а Гектор все не возвращался, эта теория оказалась ничем не лучше прочих. У каждого была своя точка зрения по поводу случившегося, но на самом деле никто ничего не знал. А если кто-то и знал, то помалкивал. В течение полутора месяцев эта история не сходила с первых полос газет, а затем интерес к ней стал угасать. За отсутствием новых открытий и новых зацепок пресса переключилась на другие темы. В конце весны «Лос-Анджелес икзэминер» напечатала первую из целой серии заметок, которые появлялись с перерывами в течение двух лет. Все они сводились к тому, что нашего героя якобы видели в самых отдаленных и неожиданных местах – так называемые явления Гектора, – но это все были такие бирюльки, маленькие курьезы, печатавшиеся после гороскопов и дававшие хороший повод позубоскалить голливудским сплетникам. Гектор – профсоюзный лидер в Ютике, Нью-Йорк. Гектор в пампасах со своим передвижным цирком. Гектор в трущобах. В марте тридцать третьего Рэндалл Симмс, тот самый, что за пять лет до этого делал с ним интервью для «Пикчергоуэра», опубликовал статью в воскресном приложении к «Херальд экспресс» под заголовком «Что произошло с Гектором Манном?» Читателям была обещана новая информация, но, кроме намеков на безнадежный и за путанный любовный треугольник, в который не то был, не то не был вовлечен Гектор, это были, в сущности, перепевы фантазий авторов местных газет за двадцать девятый год. Похожая статейка за подписью Дабни Стрейхорна появилась в сорок первом в одном из номеров «Кольерса». А в пятьдесят седьмом некто Фрэнк С. Клеболд в бульварной книжонке «Голливудские скандалы и загадки» посвятил исчезновению Гектора короткую главу, которая при ближайшем рассмотрении оказалась почти полным плагиатом статьи упомянутого Стрейхорна. Если и существовали другие публикации на эту тему, мне они были не известны. В моем распоряжении был только собственный архив, так что на этом мои открытия закончились.

Глава 4

Прошло две недели, а Фрида Спеллинг все не откликалась. Я ожидал звонков среди ночи, срочных писем, телеграмм, факсов, отчаянных просьб поспешить к постели умирающего, но после четырнадцати дней молчания я поставил на ней крест. Во мне снова заговорил скептик, и я, пусть не сразу, вернулся к исходным позициям. Коробка была водворена обратно в чулан. Еще неделю с лишним я повалял дурака, а затем открыл своего Шатобриана и заработал с удвоенной силой. Почти на месяц меня отвлекли от дела, и хотя остался привкус горечи и досады, я сумел выкинуть эту Тьерра-дель-Суэньо из головы. Гектор еще раз умер. Он умер в 1929 году, а позавчера окончательно. Какая из этих смертей была реальной, не имело значения. Он покинул этот мир, и мои шансы увидеть его свелись к нулю.

Я снова ушел в себя. Погода менялась туда-сюда. День или два ослепительного солнца, потом устрашающая гроза; ливневые дожди, и вновь синее безоблачное небо; сильные порывы ветра, и вдруг полный штиль; то тепло, то холодно; то туман, то ясно. На моей горе всегда было градусов на пять прохладнее, чем в городе, но иногда я ходил в одних шортах и футболке. А бывали дни, когда я разжигал камин и кутался в три свитера. Наступил июль. Я уже десять дней трудился, не сбавляя оборотов, втягиваясь в привычный ритм, настраиваясь на решительный, как мне казалось, штурм. Сразу после праздничного уик-энда я закончил свой рабочий день пораньше и поехал в Брэттлборо за продуктами. Управился я минут за сорок и, загрузив пакеты в кабину, решил, что спешить мне некуда и можно сходить в кино. Этот порыв или, если хотите, каприз появился у меня вдруг, ни с того ни с сего, пока я стоял в зоне парковки, щурясь на обжигающее послеполуденное солнце и обливаясь потом. Свою рабочую норму я сделал, можно было и поменять планы – зачем торопиться домой без особой необходимости? Я подъехал к кинотеатру «Лэтчис» на Мэйн-стрит как раз к началу шестичасового сеанса. Купил колы и попкорна, сел в середине последнего ряда и приготовился смотреть очередную серию «Назад в будущее». Фильм оказался восхитительно глупым. Когда он закончился, я решил продлить удовольствие и поужинать в корейском ресторанчике через дорогу. Однажды я там уже был. По вермонтским понятиям готовили там вполне прилично.

После двух часов в темноте кинозала я вышел на улицу и увидел, что погода резко переменилась: небо заволокли тучи, ветер усилился, температура упала ниже 60 градусов*.[5] Было еще довольно рано. После такого пронзительно яркого дня я ожидал выйти еще засветло, однако солнце исчезло задолго до заката, и неожиданно наступил промозглый холодный вечер. Пока пересекал улицу, я успел промокнуть. В ресторане я занял столик возле окна и, заказав еду, стал смотреть, как гроза набирает силу. Ветер поднял с земли бумажный пакет и швырнул в витрину магазина «Дядя Сэм для армии и флота»; пустая банка из-под содовой загрохотала по улице в сторону реки; дождь прошелся автоматной очередью по тротуару.