Он сообщал ей, что женат. Лучше откровенная ложь, чем жестокий отказ. Его жена, живущая в Нью-Йорке, серьезно заболела, и это требует его безотлагательного присутствия. В первую минуту Нора будет потрясена, но когда она поймет, что у них все равно ничего бы не сложилось, потому что Гектор несвободен, ей будет легче пережить этот удар и рана затянется быстрее. О'Фаллон может раскусить обман, но даже если старик о чем-то догадается, едва ли он станет делиться с Норой. Он щадит чувства дочери и будет только рад, что этот «незнамо кто», проточивший ход в ее наивное сердечко, окончательно сгинул. Да, он будет рад избавиться от Гектора. Понемногу пыль уляжется, на горизонте снова появится молодой Суини, и здравый смысл возобладает. В письме Гектор благодарил Нору за ее бесконечную доброту. Он ее никогда не забудет. Другой такой женщины, такой светлой души он не встречал. Их недолгое знакомство перевернуло его жизнь. Все правда, и все ложь. Самое главное не сказано, зато каждое сказанное слово дышит убежденностью. Дождавшись трех часов утра, он пешком отправился через весь город, чтобы подсунуть письмо под дверь – вот так же, два с половиной года назад, подсунула письмо ему под дверь ее сестра Бриджит.

По словам Альмы, он пытался покончить с собой – на следующий день в Монтане и через три дня в Чикаго. Первый раз он хотел выстрелить в рот, второй раз приставил дуло к левому глазу – но так и не смог нажать на спуск. Он зарегистрировался в гостинице на Саут-Уобаш, рядом с Чайнатауном, и после повторной неудачной попытки вышел в знойное марево июньского вечера с единственным желанием – напиться. Он решил, что если закачает в себя побольше спиртного, то сможет еще до наступления утра утопиться в реке. План был хорош, но в самом начале его осуществления он встретил кое-что посильнее смерти, даже посильнее тех мук, которые он постоянно для себя придумывал. Ее звали Сильвия Меерс, и под ее чутким руководством Гектор быстро понял: чтобы отправиться в ад, вовсе не обязательно стреляться или топиться. Она научила его медленно вливать в кровь яд, истязать себя на раскаленных угольях.

Они познакомились в питейном заведении на Раш Милл возле стойки бара, где он допивал первую рюмку и готовился заказать вторую. Девушка была так себе, но запросила гроши, и как-то неудобно было сказать ей нет. Жить ему оставалось всего ничего, а провести последние часы на грешной земле с проституткой сам черт велел.

Она привела его в номер гостиницы «Белый дом» через дорогу и, когда все было кончено, спросила, не хочет ли он повторить. Гектор объяснил, что на второй заход у него нет денег, но, услышав в ответ, что это ничего не будет ему стоить, пожал плечами и снова на нее взобрался. Сильвия Меерс, похвалив его с успешным анкором, поинтересовалась, есть ли в нем еще запал. Дай мне полчаса, сказал Гектор, и сама увидишь. Двадцать минут, сказала она. Десять на эрекцию, двадцать на сам акт. Она взглянула на часы, стоявшие на тумбочке. Время пошло. Десять на подготовку, двадцать на всё про всё. По рукам? Дашь слабину, плати за вторую палку. Такой вот штраф. Три палки по цене одной или две в розницу. Ну что? Сачканешь или рискнешь?

Если бы не улыбка, он бы решил, что имеет дело с ненормальной. Шлюхи не отдаются задаром, и до потенции клиентов им дела мало. Это скорее по части какой-нибудь госпожи с хлыстом и тайных мужененавистниц, промышляющих на ниве садо-мазо. Меерс же производила впечатление растрепанной простушки, которая хочет не столько помучить, сколько вовлечь в игру. Нет, не в игру, а в эксперимент, научные изыскания, призванные определить, на что способен его петушок. Можно ли воскресить его из мертвых, и если да, то сколько раз? И никаких гаданий. Лабораторные тесты, неопровержимые доказательства.

Гектор улыбнулся ей в ответ. Меерс развалилась на кровати с сигареткой между пальцев – уверенная, расслабленная, нисколько не стыдящаяся своей наготы. Тебе-то это зачем? спросил Гектор. Деньги, был ему ответ. Большие деньги. Он покивал: Можно смеяться? Отдается задаром и говорит о больших деньгах. Совсем, что ли, дурочка? Умнее, чем ты думаешь, спокойно возразила она. Речь идет о настоящих бабках. У него еще есть девять минут, чтобы себя показать во всей красе… и заработать с ней на пару, сколько ему и не снилось.

Она потушила сигаретку и давай себя оглаживать – грудь, живот, ляжки, перебирать пальцами волосы на лобке, играть с алыми лепестками и клитором. Она пошире распахнула перед ним ноги, ее рот был открыт, язык облизывал пухлые губки. Гектор не остался равнодушным ко всем этим классическим провокациям. Маленький трупик высунул головку из могилы, и это медленное, но верное оживление заставило Меерс издать игриво певучий горловой звук, протяжную ноту, в которой было одновременно одобрение и поощрение. Лазарь воскрес. Она перевернулась на живот, бормоча всякие непристойности и постанывая от наигранного возбуждения, а затем задрала кверху зад и велела ему войти. Гектор не был вполне готов, но стоило ему оказаться среди этих влажных складок, как он почувствовал себя в силе. Какие-то последние капли она из него все-таки выжала, что и требовалось доказать, и когда он наконец отвалился, она повернулась и поцеловала его в губы. Семнадцать минут, подытожила она, посмотрев на часы. Итого три раза меньше чем за час. Он прошел тесты. Теперь, если есть такое желание, он может стать ее партнером.

Гектор не понял. Она объяснила, но он все равно ничего не понял, и ей пришлось начинать с начала. Есть богатые мужчины в Чикаго, вообще на Среднем Западе, которые готовы выложить большие деньги, чтобы посмотреть, как люди трахаются. Вот ты о чем, сообразил Гектор. Ты о так называемом мягком порно. Нет, перебила его Меерс, это фуфло. А тут все по правде. Настоящие зрители, настоящий трах.

Она давно уже этим промышляла, но месяц назад ее партнера замели после неудачной кражи со взломом. Бедняга Аль. Он все больше пил, и у него все меньше стоял. Даже если бы не этот арест, все равно пора было подыскивать ему замену. За это время, кстати, из многих кандидатов три-четыре сумели пройти тест, но до Гектора им далеко. Ей нравилось его тело, ей нравился его член, а лицо вообще обалденно красивое.

Э, нет, перебил ее Гектор. Светиться мне ни к чему. Работать буду только в маске.

Дело было не в щепетильности. Его фильмы пользовались успехом в Чикаго, и существовал риск, что его могут узнать. Условия и сами-то по себе непростые, а поди их выполни, если во время каждого шоу постоянно думать, что сейчас какой-нибудь зритель обратится к тебе по имени. Это было единственное условие, которое Гектор поставил. Если она согласна, они могут ударить по рукам.

Меерс колебалась. Свой хер он может показать, а свое лицо нет? Если бы она была мужчиной, она бы гордилась таким сокровищем. Пусть все знают хозяина в лицо!

Но приходить будут не на меня, возразил Гектор. Звезда шоу – она, Сильвия. Чем меньше зрители отвлекаются на него, тем оно круче. Маска уничтожает личность, индивидуальные черты, главную преграду для мужских фантазий. Они придут не затем, чтобы посмотреть, как он ее трахает. Они будут представлять, что это они ее трахают. Став анонимом, он превратится в секс-машину, заряженную желанием всех зрителей. Его Величество Жеребец, наяривающий Ее Величество Кобылу. Безликий мужчина, воплощение всех мужчин. И единственная в своем роде женщина – Сильвия Меерс.

Он ее убедил. Она получила первый урок, посвященный приемам шоу-бизнеса, и пусть не все было ей понятно, звучало это красиво. Ей нравилось, что он делает из нее звезду. Когда он дошел до слов Ее Величество Кобыла, она уже громко хохотала. Где ты всему этому научился, спросила она. Впервые она видела мужчину, в чьих устах самые низменные вещи превращались в поэзию.

В грязи есть своя награда, отвечал ей Гектор, стараясь изъясняться как можно непонятнее. Если мужчина решил живьем залезть в могилу, кто, как не теплокровная женщина, составит ему лучшую компанию? Так его смерть растянется во времени. Ибо, когда их плоть соединится, он еще долго будет вдыхать запах собственного разложения.

Меерс снова расхохоталась, даже не пытаясь врубиться в эту заумь. Это было что-то вроде Библии, так разговаривали проповедники и уличные евангелисты, но свою маленькую поэму о смерти и разложении Гектор произнес так спокойно, сопровождая ее такой ласковой, дружеской улыбкой, что она восприняла это как шутку. Ей и в голову не могло прийти, что человек исповедуется в самых сокровенных тайнах и что каких-то четыре часа назад он сидел на кровати в гостинице, собираясь второй раз за неделю вышибить себе мозги. Гектору это было только на руку. Не встречая понимания в ее глазах, он радовался, что случай свел его с заурядной невежественной шлюшкой. Сколько времени он бы с ней ни проводил, даже в самые интимные минуты он всегда будет один.

Меерс было двадцать с небольшим. В шестнадцать эта фермерская дочка из Южной Дакоты сбежала из дома, через год очутилась в Чикаго, а исторический день, когда Линдберг перелетел через Атлантику, ознаменовался еще и тем, что она вышла на панель. В ней не было никакой изюминки, ничего, что выделяло бы ее из тысячи таких же шлюх, лежавших сейчас с клиентами в тысяче таких же гостиничных номеров. Круглолицая блондинка с вытравленными волосами, тусклыми серыми глазами и следами от прыщей на щеках, она демонстрировала этакую блядовитость, не было в ней ни женской магии, ни той женской прелести, от которой не оторваться. Ее шея была коротковата, ее маленькие груди несколько обвисли, а бедра и ягодицы заплыли лишним жирком. Обговаривая с ней условия контракта (60:40, вполне по-божески), Гектор вдруг отвернулся, чувствуя, что не сможет довести дело до конца, видя перед собой ее лицо. Ты чего, Герми? спросила она. Что ли, поплохело? Все хорошо, ответил он, уставясь на кусок отваливающейся штукатурки. Так хорошо мне еще никогда не было. Сейчас открою окно и буду орать, как ненормальный. Вот как мне хорошо, детка. Я схожу с ума. Просто схожу с ума от радости.

Через шесть дней состоялось их первое шоу. Альма подсчитала, что с начала июня, когда было заключено соглашение, и до середины декабря, когда дуэт распался, они появились на публике сорок семь раз. В основном работали в Чикаго, но случались ангажементы и в других городах – Миннеаполис, Детройт, Кливленд. Выступали где придется – в ночных клубах и гостиничных номерах, пакгаузах и борделях, офисных помещениях и частных домах. Их самой большой аудиторией была вечеринка на сто человек (мальчишник в Нормале, штат Иллинойс), а самой маленькой – один-единственный зритель (приглашавший их десять раз). Характер шоу зависел от пожеланий клиентов. Иногда Гектор и Сильвия разыгрывали небольшие спектакли, в костюмах, с импровизированным диалогом, иногда просто выходили голые в круг и молча совокуплялись. Скетчи, в которых обыгрывались распространенные эротические фантазии, имели наибольший успех в немногочисленной аудитории. Самым популярным был сюжет «Медсестра и пациент». Всем нравилось смотреть, как Сильвия снимает накрахмаленную белую униформу, а когда она начинала разбинтовывать Гектора, в комнате неизменно раздавались аплодисменты. Еще был сюжет «Скандал в исповедальне» (священник набрасывался на монахиню); и самый изысканный скетч – о двух распутниках, знакомящихся на костюмированном балу в дореволюционной Франции. Почти всегда зрителями были мужчины. Большие сборища (мальчишники, дни рождения) обычно проходили шумно, но если собиралась маленькая группа, то люди могли за вечер не проронить ни слова. Банкиры и адвокаты, бизнесмены и политики, спортсмены и брокеры, праздные толстосумы, – всех завораживало это зрелище. Случалось, двое или трое зрителей расстегивали брюки и начинали мастурбировать. Супруги из Форт-Уэйна, Индиана, пригласившие дуэт к себе домой, во время спектакля разделись и сами занялись любовью. Меерс оказалась права: за осуществление своих тайных желаний люди готовы были выкладывать большие деньги.

Гектор снял в Норт-Сайде квартирку с минимумом удобств. Семьдесят пять центов с каждого заработанного им доллара уходило на благотворительность. Он опускал десяти – и двадцатидолларовые бумажки в офиар церкви Святого Антония, посылал анонимные пожертвования в конгрегацию Б'най Авраам, раздавал мелочь слепым и убогим, что побирались на улицах в его квартале. Сорок семь спектаклей за шесть месяцев, около двух спектаклей в неделю. Оставшиеся пять дней он проводил затворником в своей квартирке, читая книги. Его мир, по словам Альмы, раскололся надвое, его душа и тело перестали сообщаться между собой. Он был одновременно эксгибиционистом и отшельником, распутником и монахом, и так долго совмещать несовместимое он сумел только потому, что душа его онемела – так он ее вышколил. Никаких попыток быть лучше, никакой ложной веры в благо самопожертвования. Тело победило, и чем меньше он задумывался о том, что оно делало, тем успешнее он справлялся со своей задачей. Альма заметила, что в эти месяцы он перестал вести дневник. Все записи свелись к сухому перечню времени и места их ангажементов – полторы странички за полгода. Она восприняла это как знак того, что он боялся на себя смотреть; он вел себя как человек, занавесивший все зеркала в доме.

Лишь однажды, в самый первый раз, точнее сказать, перед первым разом, у него возникли какие-то проблемы. Он не был уверен, что окажется на высоте. К счастью, их дебют пришелся на одного-единственного зрителя. Это еще куда ни шло – выступать на публике, но как бы интимно, когда на тебя устремлена всего одна пара глаз, а не двадцать, не пятьдесят и не сто. В данном случае глаза принадлежали Арчибальду Пирсону, семидесятилетнему отставному судье, который жил один в своем трехэтажном доме в тюдоровском стиле на Хайленд-Парк. Сильвия уже была там как-то с Алем, и когда в назначенный вечер они с Гектором сели в такси и приготовились к долгой дороге, в район предместий, она предупредила его, что им, возможно, придется заняться этим дважды, а то и трижды. Старый пентюх на меня запал, сказала она. Которую неделю названивает, так ему не терпится снова залучить меня к себе. Сильвия доторговалась с ним до двух с половиной сотен, вдвое больше, чем в прошлый раз. Мимо кармана я не пронесу, с гордостью заявила она Гектору. Если мы этого козла раскрутим, считай, что хлебушек с маслом мы себе, Герми, обеспечили.

Старый Пирсон, тонкий как сапожное шило, с выбеленными временем, аккуратно уложенными волосами, оказался человеком нервным и застенчивым. Он встретил их в зеленом бархатном смокинге и проводил в гостиную, при этом он все откашливался и одергивал жилетку, чувствуя себя явно неуютно в своем щегольском наряде. Он предложил им сигареты и выпивку (от того и от другого они отказались), после чего объявил, что выступать они будут под «Струнный секстет № 1 в си-бемоль мажоре» Брамса. Услышав слово секстет, Сильвия хихикнула, видимо, не догадываясь, что речь идет всего лишь о количестве музыкальных инструментов, но судья не отреагировал. Пирсон сделал Гектору комплимент по поводу маски, которую тот надел непосредственно перед появлением. Тонкий ход, заметил он, в ней есть что-то дразнящее. Я думаю, меня ждет интересное зрелище. Хочу поздравить вас, Сильвия, с выбором партнера. Этот будет поэффектнее, чем предыдущий.

Судья был сторонником простоты. Его не интересовали провокационные костюмы, знойные речи и срежиссированные сценки. Только обнаженные тела. Поэтому, обменявшись любезностями, он без лишних слов велел им раздеться на кухне. Тем временем он завел фонограф, погасил верхний свет и зажег повсюду свечи. Это был театр без театральщины, голая правда. От Гектора и Сильвии требовалось одно: выйти на персидский ковер и показать, на что они способны. Больше ничего. В кульминационный момент Гектор должен был из нее выйти и кончить ей на грудь. Судья это подчеркнул. Семяизвержение – главное условие. И чем сильнее будет фонтан, тем счастливее они его сделают.

На кухне, раздевшись, Сильвия подошла к Гектору и начала его оглаживать. Поцеловала в шею, затем, откинув маску, в губы. Она взяла в руку тряпичного дружка и ласкала его, пока тот не показал себя во всей красе. Спасибо маске. В ней Гектор чувствовал себя не столь уязвимым, было не так стыдно предстать в подобном виде перед стариком, но все же он нервничал, так что теплые прикосновения Сильвии пришлись более чем кстати, и он был благодарен ей за то, что она помогает ему справиться с мандражом. Будь она хоть трижды звездой, но вся тяжесть доказательств ложилась на его плечи. В отличие от нее, он не мог долго симулировать наслаждение, все время делать вид, что получает удовольствие от процесса. В конце акта он должен показать товар лицом, значит, все надо делать по-честному, иначе ничего не получится.

Они вошли в комнату, держась за руки, два голых дикаря в зеркальных джунглях с мебелью эпохи Людовика Пятнадцатого. Пирсон уже сидел в углу, утопая в просторном обитом кожей кресле с подлокотниками, так что он казался еще более тощим и сухим, чем на самом деле. Справа от него крутился диск с секстетом Брамса. Слева стояла низкая этажерка красного дерева, уставленная лакированными шкатулками, статуэтками из яшмы и прочими недешевыми китайскими безделицами. В этом анклаве неподвижных предметов и неповоротливых мыслей, где доминировали имена существительные, казалось, не могло быть ничего более нелепого, чем эрегированный член и парад глаголов, разворачивающийся в каких-то трех метрах от судейского кресла.

Если старику и понравилось увиденное, он этого никак не обнаружил. Во время спектакля он вставал дважды, чтобы переставить пластинку, но, не считая этих коротких, чисто механических отлучек, он оставался на своем троне в одной позе: нога на ногу, руки на коленях. Он не трогал себя в укромном месте, не расстегивал ширинки, не улыбался, не открывал рта. Только в самом конце, дождавшись желанного фонтана, он издал какой-то вибрирующий звук. Всхлипнул, подумал Гектор. А может, и не всхлипнул…

Так прошло их первое выступление. А также пятое, и одиннадцатое, и еще семь. Пирсон стал их самым преданным клиентом, так что они снова и снова возвращались на Хайленд-Парк, чтобы покататься на ковре и получить свои денежки. Сильвия была счастлива. За пару месяцев она заработала столько, что могла больше не корячиться в гостиничных номерах. Не вся выручка перекочевывала в ее карман, но даже после дележки со своим, как она его называла, покровителем, забиравшим половину, ее доход в два или три раза превышал прежний заработок. Да, она была необразованной деревенщиной, употреблявшей двойное отрицание и путавшей похожие слова, но по части бизнеса голова у нее варила. Именно Сильвия договаривалась об ангажементах, торговалась с клиентами, занималась всеми практическими вопросами – транспортные разъезды, прокат костюмов, поиск новой работы. Гектора это не касалось. Она просто сообщала ему, когда и где состоится следующий показ, и в назначенный час заезжала за ним на такси. Таковы были негласные правила, определявшие рамки их отношений. Их связывал «рабочий» трах, деньги, только не дружба, и, если не считать репетиций очередного скетча, они виделись исключительно на сцене.

Все это время Гектор считал себя в полной безопасности. Она не задавала вопросов, не интересовалась его прошлым. За шесть с половиной месяцев их знакомства он не видел, чтобы она хоть раз открыла газету, и светские новости она никогда не обсуждала. Однажды он как бы невзначай заговорил об актере-комике немого кино, который пропал года три тому назад… как бишь его? Он пощелкал пальцами, словно пытаясь вспомнить имя, но Сильвия тупо смотрела на него, и он понял, что она не в курсе. Однако позже кто-то, видимо, ее просветил. Кто, Гектор так и не узнал; возможно, ее друг-покровитель Бигги Лоу, здоровенный детина под сто двадцать килограммов, начинавший когда-то вышибалой в дансинге, а теперь работавший ночным менеджером в гостинице «Белый дом». Может, Бигги шепнул ей что-то на ухо и подал идею, как вытрясти из Гектора лишние денежки, а может, она сама додумалась, что неплохо бы его немного пощипать. Так или иначе, Сильвию сгубила жадность, и как только до Гектора дошло, откуда ветер дует, ему оставалось одно – бежать.

Это случилось в Кливленде за неделю до Рождества. Они приехали туда поездом по приглашению богатого производителя автопокрышек, показали свой сюжет о веселой французской парочке в присутствии трех десятков мужчин и женщин (раз в полгода резиновый магнат устраивал у себя небольшую оргию для избранных) и сейчас отдыхали на заднем сиденье лимузина по дороге в отель, где они собирались соснуть несколько часов перед возвращением в Чикаго. Только что им заплатили рекордную сумму – тысячу долларов за сорокаминутное шоу. Доля Гектора составляла четыреста, но Сильвия отсчитала ему только двести пятьдесят.

Здесь двадцать пять процентов, заметил ей Гектор. А где еще пятнадцать?

Это твоя доля, Герми, ответила Меерс. На твоем месте я бы считала, что мне еще крупно повезло.

Даже так? И чем же, дорогая Сильвия, объясняется столь резкая перемена в финансовой политике?

Дело не в твоих кондициях, дружище, а в долларах и центах. У меня есть кое на кого интересная информация, и если ты не хочешь, чтобы я открыла варежку, бери двадцать пять и радуйся. Про сорок процентов можешь забыть. Это было давно и неправда.

Дорогая, ты е…ся как принцесса. В сексе ты гроссмейстер. Но с головой у нас обстоит хуже. Ты хочешь пересмотреть наше соглашение? Ладно. Давай это обсудим. Но менять правила за моей спиной – так дело не пойдет.

О'кей, мистер Голливуд. Тогда сними маску. Может, я и передумаю.

Ага. Так вот на что мы намекаем.

Если парень не показывает свое лицо, значит, ему есть что скрывать. Раньше девушка не знала, что это, а теперь знает. Пошла другая игра. Я договаривалась с Германом, но никакого Германа нет. Его настоящее имя Гектор, правильно? Так что мы начинаем все сначала.

Она-то может начинать все сначала, и не один раз, но только без него. Когда через минуту лимузин подкатил к отелю «Кьяхога», Гектор сказал, что завтра они продолжат этот разговор. Надо это дело обмозговать, утро вечера мудренее, сказал он, а завтра они примут решение, которое наверняка устроит их обоих. Он поцеловал ей руку, как он это делал всегда после спектакля, – этот полунасмешливый, рыцарский жест был их фирменным знаком прощания. На губах Сильвии играла торжествующая улыбка – судя по всему, она даже не догадывалась, что сейчас натворила. Она не выбила из него больше денег – она похоронила их маленький бизнес.

Он поднялся к себе на седьмой этаж и следующие двадцать минут простоял перед зеркалом с дулом у виска. Он был очень близок к тому, чтобы нажать курок, утверждала Альма, ближе, чем в первые два раза, и все же ему не хватило духу. Тогда он положил револьвер на стол и покинул отель. Было полпятого утра. Он прошел пешком двенадцать кварталов до автобусной станции и купил билет на «Грейхаунд». Шестичасовой отправлялся в сторону Янгстауна. Рейс 6.05 – в обратную сторону. Он выбрал западное направление. Девятая остановка была Сандаски, город, в котором якобы прошли его детские годы. Вспомнив былое очарование этого слова, Гектор решил там сойти и посмотреть, как выглядит его воображаемое прошлое.

На дворе было 21 декабря 1931 года. До пункта назначения, с остановками – шестьдесят миль. Почти всю дорогу, два с половиной часа, он проспал и очнулся, когда водитель объявил, что они в Сандаски. В бумажнике у него было три сотни: двести пятьдесят от Меерс и пятьдесят еще из Чикаго, не считая сдачи с десятки, которую он отдал за билет. Он зашел в пристанционный кафетерий и заказал завтрак-«эксклюзив»: ветчина, яйца, тост, жареный картофель, апельсиновый сок и кофе до отвала. На третьей чашке он спросил у буфетчика о городских достопримечательностях. Вряд ли я еще когда-нибудь здесь окажусь, сказал он. Че посмотреть? переспросил буфетчик. Да нет тут у нас ничего такого. Только вот Сидар-Пойнт, парк развлечений. Русские горки, карусели, гонки по ухабам, аттракцион «Взломщики» и всякое такое. Между прочим, именно там Кнут Рокни впервые сделал заброс мяча вперед, если вы интересуетесь футболом. Вообще-то зимой парк закрыт, но посмотреть все равно стоит. И он нарисовал на бумажной салфетке простенький план.

Гектор вышел на улицу и повернул налево, хотя надо было направо. В результате вместо Коламбус-авеню он оказался на Кэмп-стрит. Свернув на Уэст Монро, он допустил вторую ошибку: ему надо было на восток, а он двинул на запад. Так он дошел до Кинг-стрит и только тогда сообразил, что идет не в ту сторону. Вместо расположенного на полуострове парка развлечений с аттракционами и чертовым колесом он увидел перед собой унылый ландшафт из заброшенных фабрик и пустых складов. Холодное серое небо предвещало снег. Кроме шелудивого пса, трусившего мимо на трех ногах, кругом не было ни души.

Гектор повернул обратно, и в этот момент, по словам Альмы, его охватила такая усталость, такое чувство опустошенности, что он вынужден был прислониться к стене, чтобы не упасть. Со стороны озера Эри дул пронизывающий, обжигающий лицо ветер, но Гектор не понимал, настоящий это ветер или плод его расстроенного воображения. Он забыл, какой сейчас год и месяц. Он забыл, как его зовут. Кирпичная кладка промзоны и булыжная мостовая. Натужное (чье?) дыхание. Хромая псина, исчезающая за углом. Он увидел декорацию своей смерти, развалины души. И даже когда он двинулся назад к людям, собрав последние силы, его двойник остался там, на вымершей улице Сандаски, Огайо, хватая ртом стылый воздух и чувствуя, как жизнь уходит из его пор.

В десять тридцать он уже продирался сквозь предрождественскую толпу на Коламбус-авеню. Под звуки колокольчика Сайта Клауса из Армии Спасения он миновал кинотеатр «Уорнер Бразерс» и «Маникюрный салон Эстер Джинг», обогнул «Вулворт», ломившийся от покупателей. Поравнявшись с коммерческим банком, он решил зайти и разменять пару пятидесяток на более мелкие купюры. Особого смысла в этом не было, но, чем бесцельно ходить кругами и мерзнуть на ветру, не лучше ли погреться в теплом помещении.

Против ожидания, в банке было полно клиентов. Перед четырьмя зарешеченными окошечками выстроились очереди. Гектор стал в самую длинную, вторую от входа. Почти одновременно в соседнюю очередь, слева от него, встала молодая женщина в шерстяном пальто с меховым воротником. На вид ей было двадцать с небольшим. Так как делать ему было нечего, Гектор принялся украдкой наблюдать за ней. У нее было интересное живое лицо, высокие скулы, красиво очерченный подбородок, и еще ему понравился ее взгляд – вдумчивый, спокойный. В прежние времена он бы сразу с ней заговорил, но сейчас ему было достаточно просто смотреть и думать о плоти, спрятанной под этим пальто, воображать, какие мысли крутятся в этой очаровательной женской головке. Она скользнула по нему взглядом и, заметив, как пристально он ее разглядывает, послала ему короткую загадочную улыбку. В ответ Гектор кивнул и тоже улыбнулся, но буквально через секунду в ее лице что-то изменилось: глаза сузились, лоб нахмурился. Гектор понял, что она его узнала. Никаких сомнений, она видела его фильмы, ей было знакомо его лицо. И хотя она пока не вспомнила, откуда же она его знает, это был вопрос одной минуты.

За последние три года такое с ним уже случалось, и всякий раз он исчезал, прежде чем ему успевали задать ненужные вопросы. Он и сейчас собирался исчезнуть, но тут началась заварушка. Молодая женщина, стоявшая спиной к двери, не могла видеть, как в банк ворвался мужчина, чье лицо скрывала красно-белая бандана. В одной руке у него была пустая сумка, в другой – пистолет. То, что он заряжен, всем сразу стало ясно, так как грабитель первым делом выстрелил в потолок. Всем лечь на пол! закричал он и, пока перепуганные посетители выполняли его команду, схватил ближайшего к нему человека. Топография в чистом виде. Ближайшей к нему оказалась молодая женщина, поэтому пистолет был приставлен к ее виску. Никто не двигается, предупредил мужчина, или этот воробышек останется без мозгов. Он сдернул ее с места одним рывком и потащил к окошечку, обнимая за плечи левой рукой с зажатой в кулаке сумкой. Обезумевшие, бегающие глаза, не закрытые банданой, светились страхом. Не сказать, чтобы Гектор действовал сознательно, но едва он успел опуститься на одно колено, как тут же снова поднялся. У него не было героических планов, и принести себя в жертву он тоже не собирался. Среди чувств, которые в этот момент им владели, отсутствовал страх. Была, пожалуй, злость и еще озабоченность, что он подвергает девушку опасности, но страха за себя не было. Главное, угол подхода. И непрерывность движения. Если атаковать его на полной скорости сбоку, с той стороны, где сумка, он обязательно переведет свою пушку на нападающего. Это естественная реакция. Когда на тебя откуда ни возьмись налетает разъяренный зверь, ты забываешь обо всем остальном на свете.

До этого момента, по словам Альмы, Гектор все помнил достаточно ясно. Помнил, как он рванулся к грабителю. Но ни выстрела, ни боли в груди от пули, отбросившей его на пол, ни действий Фриды, сумевшей освободиться от ослабшей хватки, он не помнил. Казалось бы, Фрида могла запомнить больше, но все ее внимание было отдано борьбе с грабителем, поэтому остальные события выпали из ее поля зрения. Она только видела, как упал Гектор и брызнула кровь из раны, и пропустила момент, когда грабитель попытался скрыться. В ее ушах еще звучал выстрел, а также крики и вопли людей вокруг, так что она даже не услышала других выстрелов – это банковские охранники выпустили три пули в спину налетчика.

Зато дату оба запомнили точно. И когда Альма наведалась в микрофильмотеки «Сандаски ивнинг херальд», кливлендской «Плейн дилер» и еще нескольких как почивших в бозе, так и поныне здравствующих местных газет, она без труда сумела восстановить полную картину происшедшего. КРОВАВАЯ БАНЯ НА КОЛАМБУС-АВЕНЮ, БАНКОВСКИЙ НАЛЕТЧИК ПОГИБАЕТ В ПЕРЕСТРЕЛКЕ, ГЕРОЯ ДОСТАВЛЯЮТ В ГОСПИТАЛЬ – так звучали некоторые заголовки. Объявленного в розыск четырьмя штатами в связи с серией банковских ограблений и вооруженных захватов двадцатисемилетнего бывшего автомеханика, который чуть не убил Гектора, звали Дэррил Нокс, он же Шизанутый Нокс. Его смерть вызвала общий вздох облегчения у журналистов, отмечавших умелые действия охраны, – пуля сразила Нокса уже в дверях, – но больше всего их поразило мужество Гектора; восхищаясь его смелостью, они писали, что ничего подобного в этих краях давно уже не видели.