ШУМ МОРЯ

Холодное осеннее небо лишь слегка заалело на востоке, когда Фаби вышла из своей комнаты и быстрым шагом направилась к опочивальне принцессы Ризель. Она шла, не поднимая головы и не обращая внимания на поклоны слуг, попадавшихся навстречу. Совсем недавно челядь вовсе не старалась угодить девушке, занимавшей при дворе Капитана-Императора странное положение благородной гостьи поневоле, но теперь она стала подругой принцессы и все изменилось.

В темных углах что-то негромко шуршало и потрескивало. За год пребывания в Яшмовом дворце Фаби так и не сумела привыкнуть к странным звукам, которыми тот полнился по ночам, а сама мысль о том, что во мраке по запутанным лабиринтам коридоров бегают жуткие металлические твари, вызывала у нее леденящий душу страх. Поутру мехи всегда расползались по норам: стоило солнцу подняться над горизонтом, их уже не было ни видно, ни слышно. Те, кто вставал после рассвета, могли годами не встречаться с многоногими созданиями, чьи поцарапанные панцири, если верить слухам, помнили времена, когда на месте Яшмовой твердыни мерры пасли морских коров. Мехи никого не обижали: в худшем случае древний механизм, пробегая по потолку спальни, мог свалиться на голову спящему. Конечно, приятного в этом было мало, но зато они не воровали провиант из кладовых и не разносили чуму. К тому же мыши и крысы во дворце не водились именно по той причине, что все подходящие для обитания щели облюбовали мехи.

Фаби знала, что ночные шорохи безопасны, но ничего не могла поделать с собой: первое время, заметив краем глаза шевеление где-нибудь в дальнем углу, она попросту замирала на месте. «Деточка, да ты дрожишь! – сказала как-то одна из придворных дам. – Прямо как воробей!» С этого дня ее иначе не называли.

Впрочем, прозвище было безобидным. Даже принцесса иногда ласково обращалась к ней «мой воробышек»: девушку угораздило быть настоящим воплощением своего кланового знака. Маленькая и щуплая – в пятнадцать лет она выглядела сущим ребенком, – Фаби вечно оказывалась взъерошенной и невыспавшейся, а прислушиваясь внимательно к тому, что ей говорили, всякий раз ловила себя на том, что по-птичьи наклоняет голову.

Сущий воробей…

Когда маленькая птичка попадает в клетку, где сплошь орлы да ястребы, ей остается надеяться лишь на то, что съедят не сразу… а до тех пор, глядишь, и зернышко-другое перепадет. Терпение Фаби было вознаграждено, когда принцесса Ризель объявила, что выбирает своей подругой ее – провинциалку, едва начавшую осваивать столичные манеры и не имеющую понятия о сложных дворцовых интригах! Эта новость вызвала много шума, но с решением Ризель никто не отважился спорить: у принцессы, как поэтично выразился придворный бард, было две тени – собственная и отцовская.

Впрочем, красивое слово «подруга» давало не только привилегии. Ее обязанности мало отличались от обязанностей простой служанки – подай, отнеси, приготовь ванну. Такой высокородной госпоже, как Ризель, не могла прислуживать обыкновенная женщина. А кто из магусов, благородных птиц, по доброй воле станет слугой? Уж точно не ястреб, орел или ворон, а от скопы или чайки-крикуна Ризель и сама не приняла бы такой услуги. Вот и оставался один-единственный вариант – воробей. Маленький, скромный и совершенно безобидный…

Фаби замедлила шаг. В этой части дворца стены были из металла, и плоские лампы в потолке заливали их потоками мерцающего красного света. Сразу несколько причудливо изломанных теней Фаби застыли на потускневшей от времени поверхности, словно потеки запекшейся крови. Дверь мигнула зелеными огоньками, узнавая подругу принцессы по прикосновению, замок приветливо щелкнул. Девушка смахнула с платья невидимую пылинку и вошла, опустив голову еще ниже. Тяжелый нрав Ризель был известен всем, и поэтому возвышению Фаби удивлялись, но не завидовали: в первые две недели только ленивый не делал ставки, пытаясь развлечься, а заодно и подзаработать на позорном изгнании выскочки-деревенщины.

Не вышло.

Дни шли за днями, и как-то раз Фаби поняла, что все больше воспринимает Ризель не как госпожу или Ее Высочество, а как старшую сестру, которой ей всегда так не хватало. Принцесса была очень красива; ей посвящали поэмы, а за каждый танец устраивали дуэли – впрочем, случалось это редко, поскольку Ризель не жаловала балы. Ее дни проходили в заботах, которые больше пристали бы принцу, но так уж вышло, что никто другой не мог делать для Капитана-Императора то, что делала Ризель.

Фаби вспомнила, как впервые помогала госпоже и подруге принимать ванну: тело принцессы казалось хрупким, словно сотворенным из молочного опала, а татуировка на спине поражала воображение – казалось, две танцующие цапли вот-вот взлетят. Рисунок был непривычно большим; впрочем, Фаби просто привыкла к знаку воробья, который можно было закрыть даже такой маленькой ладонью, как у нее.

Да, принцесса выглядела хрупкой… на первый взгляд.

…Ризель не спала. Она сидела за письменным столом, уронив голову на руки; густые длинные волосы цвета пепла закрыли лицо плотной вуалью – из-за них ее и прозвали Белой Цаплей. Перед Ее Высочеством лежала раскрытая на середине книга, чьи листы пожелтели и выцвели от времени, а кожаный переплет крошился в руках. Фаби уже видела этот древний том и знала, что он собой представляет. Когда-то в каждом семействе хранился такой же, но постепенно все они были потеряны – кое-кто сумел сберечь отдельные страницы, но лишь единицы могли их прочитать.

Священная книга Основателей – все, что осталось у магусов от прародины…

– А-а, это ты, – устало проговорила Ризель. – Я закончила перевод. Посмотришь?

Девушка подошла ближе, не дожидаясь повторного приглашения. Ей уже случалось знакомиться с переводами Ризель – та была искренне удивлена, когда узнала, что молоденькая провинциалка не так уж плохо образована, быстро читает и вырисовывает пером витиеватые буквы в лучших традициях искусства каллиграфии. Хоть выбрали Фаби не за это, девушка поняла, что в глазах принцессы ее значимость как подруги сильно выросла.

Исчерканные листы бумаги стоили дороже, чем полностью снаряженный боевой фрегат. Знатоков древнего наречия в Империи почти не осталось, и какой-нибудь архивариус из Ламара или Лазурной гавани, не говоря уже о Ниэмаре, с радостью продал бы душу лишь за право взглянуть на перевод Книги, выполненный Ее Высочеством.

– Мы с каждым днем все дальше от прародины, – неожиданно проговорила Ризель, обращаясь скорее к самой себе. – Никто из почтенных ученых мужей не сумеет прочесть и строчки из Книги, потому что они забыли наш язык. Я не могу их винить – как его учить, если единственный текст на древнем наречии хранится в императорской библиотеке и его нельзя копировать? – Ее усмешка отчего-то показалась Фаби жестокой. – Спросишь, почему нельзя? Отвечу. Но сначала читай. Вслух…

«Шел год седьмой от Великого пришествия, и тогда собрались все небесные люди. Первым говорил Капитан Ворон, и сказал он так:

– Братья и сестры мои! Вижу я, что люди этого мира больше не ходят на четырех конечностях, словно животные, и не едят плоть подобных себе. И это хорошо!

Вторым вышел говорить Жаворонок, и сказал он так:

– Братья и сестры мои! Теперь люди этого мира знают, как растить пшеницу и рис, бобы и просо. Больше не едят они траву, что стелется под ногами, и водоросли, что прибивает волнами к берегу…»

Фаби раздвоилась. Одна ее половина послушно читала, пробираясь сквозь дебри торопливого почерка Ризель, а другая лихорадочно размышляла, пытаясь понять: в чем же здесь подвох? Неужели Ее Высочество решила испытать свою подругу? Ведь даже ребенок знает, что небесным фрегатом, «Утренней звездой», командовал Цапля, первый Капитан-Император…

Ризель неожиданно нахмурилась.

– Ниже читай! Там, где про огонь.

Фаби пробежала глазами остаток записей и взяла следующий лист.

«…так говорил каждый из пятнадцати магусов, небесных людей, о благах, что принесли они людям земным, а когда все закончили, снова встал Капитан Ворон и спросил:

– Все ли помнят о том, что предсказал Буревестник в день, когда впервые мы ступили на эту землю? Все ли соблюдали запреты?

– Да! – ответили магусы, но нахмурился Капитан Ворон, потому что знал: один из его соплеменников не сдержал слова и дал людям огонь. Но никто не признавался в содеянном, и тогда сказал Капитан:

– Хорошо же! Значит, люди открыли огонь сами. Так знайте теперь, что было предсказано: если земные люди узнают тайну огня, нам следует дать им огня великое множество…»

Фаби застыла. Час от часу не легче – сначала Капитан Ворон, а теперь это. До сих пор текст, хоть и поражал странной расстановкой слов, был вполне понятен, но последняя фраза ее удивила.

«Огня великое множество»?

– Я полночи промучилась над этим выражением, – проговорила Ризель тоном расстроенной маленькой девочки. – Ума не приложу, что имелось в виду. Там дальше еще есть, читай…

«Небесные люди сидели спокойно и слушали Капитана Ворона. И тогда он спросил:

– Скажите мне теперь, не нарушал ли кто второй запрет?

– Нет! – сказали Небесные люди, и помрачнел Капитан Ворон, словно туча: видел он, как летают по небу те, кто совсем недавно ползал по земле, точно черви.

– Хорошо же! – сказал он. – Значит, люди научились летать сами, и поэтому увидят они самые большие крылья из всех, что есть у нас…»

– Ты веришь, что магусы когда-то умели летать?

– Я… – Фаби растерялась. Принцесса пытливо вглядывалась в лицо подруги, и девушка поняла, что от ее ответа многое зависит. – Я знаю, что «Утренняя звезда» летала, – ведь как иначе наши предки оказались в этом мире? И мне порою казалось странным, что символами Семейств стали птицы. Но… нет, я думаю, это какая-то метафора. Летать сейчас умеют только крыланы.

– Крыланы… – эхом отозвалась Ризель. – Читай дальше.

«…и когда понял Капитан, что третий запрет тоже оказался нарушен, потому что видели дети земные то, что было сокрыто от магусов, сказал он так:

– Если тот, кто сделал это, не признается сейчас, то одарим мы землю эту последними дарами, а потом улетим домой.

Встал тогда хранитель огня, пламеннокрылый Феникс, промолвил:

– Я дал людям огонь. Сказал он:

– Я подарил им крылья.

Были его последние слова такими:

– Я научил людей видеть сокрытое…

Тогда Капитан попросил у магусов, детей небесных, семь дней на размышления, но раздумья длились в семь раз дольше, потому что было слишком тяжелым решение. Вернувшись же к народу своему, сказал он Фениксу:

– Отдай огонь сыну, будет он отныне Хранителем. Сам же ты получишь пламя, и крылья, и море – и оставишь нас навеки.

Промолвила тогда Эльга-Заступница:

– Прости его, Мудрейший! Что сделано, того не воротишь! Видишь, Утренняя звезда сияет на небе, как раньше, – значит, предсказание не сбылось! Пусть останется с нами тот, в чьем сердце вечно живет огонь далеких звезд…

Но непреклонен был Капитан Ворон, и были слова его холоднее льда, тяжелей камня:

– Как можем мы ожидать, что земные люди будут уважать нас и бояться, если слово магуса стало теперь легковесней птичьего пера? Три запрета были нарушены, и три наказания понесет отступник.

Стоило ему сказать это, как раздался гром и молнии объединили небо с землей – а когда все закончилось, увидели магусы, что нет больше Утренней звезды. Так сбылось предсказание Буревестника, после чего удалился Капитан в великой печали, оставив детей небесных навсегда.

В один день лишились они самого мудрого и самого смелого».

Фаби положила исписанный листок обратно на стол и обняла себя за плечи, пытаясь унять сильную дрожь. Отчего Ее Высочество доверила ей такую страшную тайну, и именно сейчас? Быть может, она чувствует, что владычество Цапли близится к концу…

Нет.

Воробей не может повлиять на ход событий. Если дом Цапли падет, а Ворон вспомнит о том, что принадлежит ему по праву, – что ж, воробьи будут наблюдать и надеяться, что победитель не вознамерится их уничтожить. Их целью всегда было выживание, и до сих пор семейству сопутствовал успех – во многом благодаря тому, что они умели довольствоваться малым и никогда не позволяли амбициям взять верх над здравым смыслом. Где сейчас гордые Фениксы, клан Фейра? Уничтожены, разбиты, а имя последнего лорда навсегда опозорено клеймом «изменник». Буревестники? Последний из рода Амальфи пал жертвой предательства, которого не сумел предвидеть. Даже мирные Совы, Соффио, не устояли…

Быть может, всем семействам суждена подобная судьба, но Фаби отчего-то была уверена: воробьи, скромные и незаметные, выживут. Только вот гордиться этим не следовало.

Фаби выпрямилась и встретила взгляд Ризель: принцесса улыбалась краешком рта, да только в улыбке не было ничего веселого. На плечах этой хрупкой женщины лежал чудовищный груз, а ее изысканный хрустальный рай вот-вот должен был разлететься на осколки. Белая Цапля была единственным глашатаем воли Капитана-Императора, который вот уже несколько лет не покидал покоев, расположенных в западном крыле Яшмовой твердыни. Странная болезнь, поразившая императора, не была заразной – по крайней мере, за прошедшие годы никто не подхватил от него смертельный недуг, – но если поначалу он хоть изредка появлялся на людях, то теперь его навешали только двое доверенных слуг и сама принцесса. Ризель заходила к отцу каждое утро, выслушивая наставления, которые после передавала советникам. Однажды – это было уже после того, как Фаби привезли во дворец, – кто-то из клана Орла захотел встретиться с императором лично. Ризель не стала противоречить; советника провели к больному. Строптивец пробыл там недолго – выскочил за дверь весь бледный и трясущийся, бормоча что-то о «каре небесной». Потом Фаби слышала, что он почти сутки провел в ванной и заставил слуг сменить воду не меньше десяти раз.

Больше о личной аудиенции никто не просил.

«Капитан-Император скоро умрет…»

Даже произнеся эту фразу мысленно, Фаби от ужаса зажмурилась. Император Аматейн был очень молод по меркам небесных людей, ему не исполнилось даже ста лет. Как рассказывали Фаби родители, коронация Аматейна была столь пышной, что всем казалось – она обязательно войдет в легенды и ознаменует начало нового Золотого века. Получилось совсем наоборот: война с Окраиной разгорелась с новой силой, да к тому же Империю ослабляли постоянные столкновения между семействами. Только три клана из пятнадцати сумели остаться в стороне от интриг и борьбы за земли – Жаворонки, Ласточки и Соловьи, – остальных же словно поразило внезапное безумие, и они с ожесточением принялись уничтожать друг друга. Двадцать лет назад Аматейн положил конец этой борьбе, подписав договор с шестью семействами, но Фениксы, Буревестники и Совы не захотели ему подчиниться, а земли Пересмешников и Голубей оказались поделены между победителями. Где-то на просторах Империи остатки покоренных кланов лелеяли планы мести…

Много лет спустя уже никто не мог с уверенностью сказать, что на самом деле произошло с непокорными Фейра, Амальфи и Соффио. Фаби слышала немало версий, одна страшней и невероятней другой, но самые жуткие истории рассказывали о гибели семейства Фейра – говорили даже, что пламенный лорд вовсе не нарушал никакой клятвы, а сам стал жертвой предательства и изощренной интриги, чье авторство приписывали то Вейлану, первому советнику и адмиралу Аматейна, то… нет, об этом Фаби не хотелось даже думать. Так или иначе, именно после того, как Фейра были уничтожены, Капитан-Император заболел. Поначалу его недуг вовсе не казался чем-то ужасным. Уже потом, когда стало понятно, что хворь не намерена отпускать Аматейна из своих цепких объятий, во дворец стали приглашать лучших целителей – сначала тайно, а потом и в открытую. В Яшмовой твердыне побывал даже лорд Рейнен, старейшина вороньего семейства, – и все без толку.

Капитан-Император стоически перенес то, что болезнь изуродовала его красивое лицо, заставив на людях носить маску, но вскоре судьба нанесла ему удар пострашнее: старший сын Аматейна пропал без вести где-то на севере, и до сих пор о нем не было никаких известий.

А два года назад Аматейн потерял сразу жену и младшего сына: мальчика загрызли пардусы, сбежавшие из дворцового зверинца, после чего Ее Величество в великой скорби удалилась в Сады Иллюзий – туда, где и супруг не мог ее отыскать. Фаби немало наслышалась о том, что звери оставили от тела бедного ребенка всего-то несколько костей. На время похорон сына Аматейн ненадолго прервал затворничество, но когда траурный срок закончился, по дворцу поползли слухи.

Болезнь Капитана-Императора зашла слишком далеко.

Было весьма маловероятно, что он сумеет снова зачать наследника, а ведь три тысячи лет трон Цапли передавался только по мужской линии. Теперь же наследников мужского пола не осталось, даже незаконнорожденных, поэтому все взгляды обратились к Ризель.

Юная принцесса была очень красива, и ее многогранному таланту можно было только позавидовать. Она могла поддержать любой разговор и разбиралась в тонкостях морского дела не хуже, чем в тканях или драгоценных камнях. С ней считали за честь подискутировать о проблемах философии виднейшие ученые из лучших университетов Империи… и все-таки она была женщиной. А лорды сильных кланов никогда не склонят головы перед императрицей, если рядом с ней не будет императора.

За поведением Ризель следили очень внимательно, пытаясь то так, то этак растолковать каждый ее шаг. Пока что Ее Высочество ничем не выдала своих намерений, какими бы они ни были. Но не нужно было долго думать, чтобы понять всего лишь одну простую истину: как бы ни поступила принцесса, войны не избежать. А если станет известно, что все прошедшие века династия Цапли стояла на зыбком фундаменте из слегка подправленных легенд, то никто не будет дожидаться смерти Аматейна.

Взгляд Ризель сделался тяжелым, и Фаби поняла, что время, отведенное ей на размышления, закончилось.

– Говори.

Девушка с трудом взяла себя в руки.

– Даже если это единственное расхождение с общепринятой историей… – начала она и по внезапно изменившемуся выражению лица Ее Высочества поняла: нет, не единственное. Всего лишь одно из многих. – То, я боюсь… э-э… трон зашатается так сильно, что… удержать его будет непросто. Но разве воробей может чем-то помочь Белой Цапле?

Ризель не успела ответить – в открытое окно ворвался норд-ост и разметал рукопись по комнате. Фаби следовало бы броситься ее собирать, но девушка почувствовала, что это выше ее сил. Ризель сидела неподвижно, пока ветер не стих, а потом ее тонкая рука взметнулась и описала в воздухе круг: разлетевшиеся листочки тотчас принялись сползаться к ногам принцессы, аккуратно укладываясь в стопку.

– Империя сейчас подобна одуванчику, – сказала Ее Высочество. – Стоит кому-нибудь дунуть посильнее, и она разлетится по сторонам света легкими пушинками, а от былого могущества останется одно воспоминание. Только воля моего отца удерживает ее от распада.

Принцесса встала. Она была выше Фаби всего на полголовы и по меркам магусов считалась очень маленькой, но сейчас девушке показалось, что Ризель смотрит на нее откуда-то с заоблачных высот.

– Мне очень страшно, воробышек. Я понимаю, что очень скоро моя жизнь изменится и больше никогда не станет такой, как прежде. Я тоже изменюсь. Мне нужен кто-то… мне нужен человек, который всегда будет помнить, какой я была… – Внезапно ее голос сел, и принцесса не сразу сумела продолжить: – Я хочу, чтобы ты всегда была рядом со мной. Твое желание выжить и твой ум – ты согласна разделить это богатство со мной?

«Разделить – или тотчас отправиться навстречу Великому Шторму? Ответ очевиден, моя принцесса. Или уже императрица?..»

Фаби кивнула.

– Вот и славно. – Улыбка осветила бледное лицо принцессы. – А теперь прикажи, чтобы приготовили ванну.

Над морем занималось утро нового дня.

Ветер вот-вот должен был перемениться…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

СУНДУК ЦЕЛИТЕЛЯ

Смотрите, что я принес! Душный летний полдень. Солнце в зените с упорством, достойным лучшего применения, заливает округу лучами; куда ни глянь – ни души. Еще задолго до наступления часа короткой тени все живое поторопилось скрыться, и лишь в сиреневом мареве над океаном носятся чайки-крикуны, оглашая побережье пронзительными воплями.

Крикунам, зубастым тварям, палящий жар нипочем.

Твои босые пятки жжет белый камень мостовой, ноздри щекочет запах жареной рыбы – близится время обеда. Ты стоишь у открытой настежь двери, заглядывая через плечо вихрастому смуглому мальчишке – его ладони сложены ковшиком, на порог капает соленая морская вода.

В ковшике плещется серебристая рыбешка размером не больше мизинца.

– Я сам его поймал! Мама, мы больше не будем бедствовать! Мы сможем вернуть все, что у нас отняли!

Во взгляде матери плещется страх, отец гневно хмурится, сжимая кулаки.

На порог ложится длинная тень – черный человек уже здесь.

«Паоло, Паоло, разве ты не знаешь – плохая примета приносить в дом то, что ты сейчас принес! Иди и сейчас же выброси это там, где нашел».

Бесполезно. Можешь кричать, трясти старшего брата за плечи, бить по щекам – он ничего не почувствует.

Тебя здесь нет.

Ты наказана бесконечным повторением этого дня, и Великая Эльга – Заступница моряков не ответит на вопрос, который ты столько раз задавала во сне и наяву – за что? Отчего ночной кошмар снова и снова повторяется в деталях, почему этот черный день никак не отправится туда, где ему положено быть, – на дно времени, в прошлое? Там прохладно и темно, там хранятся осколки счастья, черепки надежд – все то, что безвозвратно ушло, не выстояв в бою с Великим штормом. Ты хотела бы сама отправиться на дно – ведь лучше лежать во мгле, в синей прохладной мгле, чем мучиться здесь снова и снова, отбывая наказание за чужой грех. К утру сон растворится в предрассветном сумраке, но останется ощущение потери – черная дыра в воспоминаниях, пустое место, откуда веет холодом.

Ты преуспела в искусстве забывать, но не сумела избегнуть платы за это…

Утренний бриз тихонько проскользнул сквозь приоткрытое окно и, осмелев, шаловливо взъерошил волосы Эсме, благословением Эльги коснулся ее горячего лба. Ночь без сна вылилась в обычное утро – в растерзанной постели, среди разбросанных подушек и скомканных простыней. Любой, завидев подобное зрелище, не сомневался бы ни секунды, что в одиночку она ни за что не смогла бы привести постель в такое состояние.

Хорошо, что в эту комнату заходил только ветер – он был немногословен.

– Вставай, кракен тебя побери, – негромко сказала девушка, уставившись в потолок, где давно уже были изучены и сосчитаны все трещины. – День-ночь, сутки прочь. Вставай, кому говорят.

В ушах шумело, под веки кто-то щедрой рукой насыпал по горсти песка, а стоило чуть шевельнуться, как перед глазами сразу же потемнело и мебель пустилась плясать развеселый матросский танец. В этом не было ничего удивительного: последние пять ночей Эсме почти не спала. Она закрывала глаза – и проваливалась в черную бездну, полную странных звуков и запахов, а потом внезапно просыпалась, задыхаясь и дрожа от ужаса. Эсме понимала, что виновата сама: то, что она сотворила десять лет назад с собственной памятью, не могло пройти бесследно. Иной раз человека, потерявшего руку или ногу, мучает боль на месте отсутствующей конечности – а Эсме страдала из-за того, что в ее воспоминаниях образовался провал, который подобно водокруту всасывал ее жизненную силу и никак не мог насытиться.

«Что угодно! Пусть меня кархадоны сожрут, пусть я буду каждую ночь тонуть в Великой бездне, пусть мерры утащат меня к себе в Подводное царство – Заступница, что угодно, только не это!»

Но Заступница не отвечала…

– Долг лекаря – с рассветом открывать двери свои. – Она рывком села в постели и тотчас зажмурилась. – А добросовестные целители… к коим я не отношусь, конечно… встают до восхода, ибо в их помощи нуждаются те, чей труд начинается с первыми солнечными лучами: сие есть непреложная обязанность каждого, кто наделен Даром. – Эсме робко приоткрыла один глаз и, убедившись в том, что две табуретки и комод смирно стоят на своих местах, а ее голова не свалилась с плеч, опустила на пол босые ноги. Пятки закололо – вчера она забыла вымести песок, хуже которого в Тейравене были только чайки-крикуны.

«Лучше бы уборкой занялась, чем всю ночь вертеться с бока на бок».

– Великий дар, ниспосланный Небесами, должно использовать во благо суши и моря. Так говорит Эльга, и я следую ее заветам. Да минуют шторма Капитана-Императора, да будет Заступница к нему благосклонна, – последнюю фразу девушка протараторила скороговоркой, совершенно не заботясь о должной почтительности по отношению к царственной особе. Императора, который заживо гнил в своем дворце где-то далеко на северо-востоке, лечить следовало не молитвами – если вообще его болезнь можно было вылечить.

Муть перед глазами постепенно улеглась, но шум в ушах остался. Эсме мрачно подумала, что спасти ее может только обморок, причем глубокий – ведь потерявшие сознание не видят снов. Или видят? В любом случае идею с обмороком стоило опробовать, но для этого придется постараться, потому что целителю ой как непросто лишиться чувств – для этого ему нужно, без преувеличения, устать до смерти.

Она запустила руку под кровать и выудила предусмотрительно оставленный с вечера флакон из зеленого стекла, тщательно закупоренный пробкой. К острому запаху снадобья, что содержалось внутри, она так и не сумела привыкнуть, но вкус был еще хуже.

Открыть аккуратно, не расплескав ни капли. Пальцами левой руки зажать нос, чтобы не стошнило от запаха.

А теперь выпить…

– Кракен меня раздери! – взвыла Эсме, когда жидкость обожгла ей горло и ухнула в желудок. – Ух, га-адость.

Зелье предназначалось для того, чтобы взбодрить уставшего целителя. Существовала слабая вероятность, что измученное тело Эсме взбунтуется против очередной встряски и даст наконец искомый результат – обморок. Только очень упрямый человек мог бы ради этого глотать противное снадобье день за днем, надеясь, что оно наконец-то подействует не так, как обычно. Впрочем, выбор был невелик: либо она весь день слоняется по дому снулой рыбиной, либо – раз уж проснулась и намерена открыть двери – пьет эту ни с чем несравнимую гадость. Недаром Велин, ее учитель, частенько повторял: «Ты упрямей кархадона…»

На сей раз Эсме опять не повезло – всего-то через несколько ударов сердца в голове прояснилось и даже глаза болеть перестали. Значит, предел ее возможностей еще не наступил и впереди еще сутки мучений.

Или не сутки…

Целительница медленно оделась – она носила белую рубаху с подвернутыми до локтя рукавами и широкую серую юбку до щиколоток, – потом расчесала волосы и повязала голову темно-зеленым шарфом.

За окном просыпался город. Небо заалело на востоке; море пряталось за городскими крышами, выдавая свое присутствие верхушками мачт и стаями чаек-крикунов – они, как всегда, снялись с насиженных мест еще до рассвета.

«Они никогда не спят. Мерзкие создания».

Одна из тварей внезапно спикировала и опустилась на подоконник; отвратительная вонь тотчас затопила комнату. «Заступница… – уныло подумала Эсме. – Отчего именно эта гадина стала символом целительской гильдии?» Она прекрасно знала ответ на свой вопрос, который был прост и сложен одновременно: из всех известных птиц только крикуны могли читать мысли, и к тому же они были клановым знаком семейства, покровительствовавшего гильдии…

Чайка щелкнула клювом, края которого были усеяны острыми зубками, захлопала кожистыми крыльями.

– Пошла прочь! – Эсме не испугалась, хотя прекрасно знала, что птица в мгновение ока может вырвать из нее кусок плоти размером с кулак дюжего матроса. – Улетай!

Чайка наклонила голову, ее красные глаза злобно блеснули. Эсме вдруг ощутила идущую от хищницы волну ненависти, и ей сделалось не по себе: вечно голодная чайка думала о еде, но мыслеобразы выдавали желание поживиться вовсе не рыбой. Эсме не знала, были это подлинные воспоминания, но увиденного хватило, чтобы заставить ее перейти от слов к действиям.

– Ах ты, мерзкая тварь! – девушка схватила первое, что подвернулось под руку, – это оказалась подушка, – и швырнула в птицу. Та, конечно, увернулась с легкостью и тотчас атаковала в ответ, но совершенно неожиданным образом: если раньше Эсме ощутила лишь отголосок кровожадных мыслей крикуна, то теперь ее накрыло по-настоящему. Целительницу чуть не вывернуло наизнанку от отвращения. Зрелище распотрошенных внутренностей не было для нее внове, но чайка добавила к отвратительной картине удовольствие и предвкушение роскошного пира, а вот этого целительница вынести не смогла. Позабыв об опасности, она бросилась к птице – и схватила воздух. Выдав напоследок издевательский вопль, чайка присоединилась к своим товаркам – вместе они будут кружить над Тейравенской пристанью до позднего вечера, досаждая морякам криками и воруя рыбу у тех, кто зазевается.

Эсме осторожно выглянула наружу. Подушка, конечно, угодила прямиком в сточную канаву. Одно хорошо – можно не выходить на улицу. Интересно, кто-то из соседей видел, что сей замечательный снаряд вылетел именно из ее окна?

Девушка закрыла глаза: мыслеобразы ускользали, будто серебристые рыбешки.

Что же она собиралась делать?

…ах да. Открыть двери.

Дом Велина располагался гораздо ближе к пристани, чем лавки двух других целителей Тейравена. Возможно, в другом городе это обстоятельство стало бы решающим в борьбе между лекарями, ведь у больного матроса нет времени, чтобы бродить по незнакомым улицам в поисках того, кто окажет ему помощь, – в другом городе, но не здесь. Еще до того, как Велин приютил у себя Эсме, его слава оставляла желать лучшего. Возможно, все дело было в том, что Велин не был местным: много лет назад он сошел на берег и больше не вернулся на борт фрегата, оставшись навсегда в шумном и грязном Тейравене, где уже жили два целителя. На что он надеялся? Чужак всегда остается чужаком, пусть даже по способностям многократно превосходит тех, кто с рождения слышал вопли тейравенских чаек-крикунов.

Эсме спустилась на первый этаж, открыла двери настежь и взялась за метлу. Велину бы не понравилось, что она нарушает порядок: уборку полагалось делать вечером, чтобы с утра ничто не мешало рабочему настроению. Всякий раз она хотела возразить, что утренняя разминка с метлой в руках помогает ей привести в порядок разбредающиеся мыслеобразы, но не осмеливалась перечить учителю. Велин умудрился подчинить свою жизнь строгим правилам, оставаясь при этом загадкой для Эсме. Он никогда не говорил с ней о своей родине и о фрегате, на котором служил. Лишь однажды Эсме удалось послушать парочку смешных историй, но она не была уверена, что они и впрямь произошли в действительности: воображение у Велина было богатое, и он порою рассказывал сказки собственного сочинения, желая повеселить вечно грустную ученицу.

Это было прекрасное время – и теперь оно тоже на дне.

Великий шторм не щадит никого и ничего.

Не выпуская из рук метлы, девушка застыла. Мельтешение мыслеобразов перед ее внутренним взором участилось, постепенно превращаясь в маленький водоворот, в самом центре которого возник сундук. Обычный сундук, вроде тех, в которых Велин держал свои книги и зелья; такой есть у каждого лекаря, только вот Эсме хранила в нем не совсем то, что следовало бы.

Она закрыла глаза, успокоила дыхание: кровь текла по жилам медленно, словно смола, и каждый удар сердца отдавался в ушах болезненным гулом.

«Целитель, исцели себя сам!»

…она выбрала самое прочное дерево.

…она изрядно потрудилась над замком.

…она выбросила ключ.

«Неужели все это было зря?!»

Где-то в порту раздался колокольный звон, и Эсме, вздрогнув, пришла в себя. Оглядела лавку, словно оказалась здесь впервые: комната была большая и светлая; вдоль стен стояли шкафчики со снадобьями и сундуки с книгами, посередине располагался большой стол, на который укладывали тяжелых пациентов. Казалось, Велин всего лишь ненадолго отлучился…

…бац! От сильного удара изнутри крышка сундука вздрагивает. Когда-нибудь напор окажется слишком сильным, и она не выдержит. Велин предупреждал, но разве ты слушала?

– Если никто не хочет обращаться ко мне за помощью, я сама разыщу страждущего! – сказала целительница и, отбросив метлу, решительным шагом вышла на улицу.

На улице чирикали воробьи; детвора играла в пиратов, оглашая округу звонкими криками: «Чур, я Звездочет! А я буду Крейном!..» Окрестные ребятишки частенько забегали к Велину и Эсме, чтобы залечить ссадины и царапины, но это не мешало им вести себя отчужденно в присутствии родителей. Завидев девушку, один из мальчишек первым делом осмотрелся – и лишь убедившись, что никто не наблюдает из окна, подбежал к ней.

– Во имя Светлой Эльги, помоги мне! – Тонкий голосок, старательно проговаривающий ритуальную фразу, вызвал у целительницы улыбку.

«Не отказывай страждущему, не жалей сил, не читай чужих мыслей» – такую клятву давал каждый вступающий в Гильдию, и нарушить ее было невозможно.

– Вот… – добавил ребенок плаксиво и протянул правую руку – от запястья до локтя змеилась глубокая царапина, воспаленная и сочащаяся гноем. Эсме покачала головой: еще чуть-чуть, и дело могло принять серьезный оборот. Она закрыла глаза и очень медленно провела раскрытой ладонью над раной. Ребятишки затаив дыхание следили за тем, как под пальцами целительницы зарождается золотистое сияние – его отсветы ложились на лицо Эсме, делая ее похожей на статую Эльги в портовой часовне. Они видели это не раз, но по-прежнему терялись перед лицом чуда.

Впрочем, это было свойственно и взрослым, просто они лучше умели скрывать собственные чувства.

– Ну вот, – сказала Эсме, когда царапина исчезла без следа. – А теперь я хочу тебя попросить об ответной услуге.

Мальчишка восторженно смотрел ей в лицо, готовый на все.

– Я ухожу в порт. Если за время моего отсутствия кто-нибудь придет, ты или твои товарищи сможете меня там разыскать? Я буду в «Водяной лошадке».

– Не вопрос! – он заулыбался, продемонстрировав отсутствие переднего зуба.

Целительница знала: примерно полдня после очередного чуда эти дети будут ее любить… почти бескорыстно. А потом обо всем забудут, и их внимание придется завоевывать заново; так будет длиться до тех пор, пока они не станут взрослыми.

По узкой извилистой улочке Эсме спустилась к гавани. Она шла медленно, всей кожей впитывая свежий бриз: ветер с моря уносил печаль, позволяя ненадолго расслабиться. У лавки с яркой вывеской «Древности и редкости» целительница ненадолго задержалась: несколько лет назад Велин, будучи при деньгах, завел ее внутрь и предложил выбрать «что-нибудь интересное». Другая на ее месте так бы и сделала – благо, выбирать было из чего, – но Эсме совершенно растерялась, завидев великое множество удивительных вещей. Там были странные ткани, покрытые светящимися узорами и струящиеся сквозь пальцы, словно вода; чудные хрустальные колокольчики, поющие от малейшего дуновения ветра; жутковатые мумии существ, о которых ей раньше доводилось читать в книгах Велина… Больше всего ей понравились золотые бабочки, обитавшие внутри большого стеклянного шара. «Придворные дамы в столице украшают ими волосы, – сказала Магда, хозяйка лавки – высокая женщина с крупными чертами лица и по-мужски широкими плечами. – Тебе бы пошло, да только вот стоят они слишком дорого». Украшения для волос? Эсме и не знала, что такое бывает. С крыльев прелестных созданий осыпалась золотая пыльца, но юная целительница поняла, что никогда в жизни не осмелится притронуться к этой красоте. Она обернулась, взглянула на учителя – тот понял все без слов и направился к выходу. Уже у самой двери их догнали слова Магды: «А я бы купила твой шарф. Он из очень редкой ткани. Если что, заходи!» – и вот тогда Эсме испугалась, хотя и сама не понимала отчего.

Шарф был у нее всегда.

Хозяйка «Древностей и редкостей» не ошиблась, изумрудно-зеленая ткань и впрямь была необычной: она не снашивалась, не выцветала на солнце, не ветшала от времени. Иногда девушка пропускала шарф, казавшийся совершенно новым, сквозь пальцы и гадала – сколько хозяек он уже сменил? Как попал к ней? Велин отмалчивался, из чего Эсме сделала вывод, что вещица уже была у нее до той страшной ночи, когда все изменилось.

Значит, шарф следовало беречь.

«Ты, наверное, сердился на меня? Мы голодали… ты продал почти все книги, а ведь Магда наверняка дала бы за него неплохую сумму. Тебе стоило лишь попросить. Отчего ты не попросил?!»

Улица вильнула в последний раз, и перед Эсме открылся вид на пристань. Там было все еще многолюдно, хотя рыбаки уже успели распродать ночной улов и сворачивали снасти. От пакгаузов к причалу медленно топали косматые длиннорукие гроганы, волоча огромные ящики с товарами; за гроганами наблюдали надсмотрщики с плетками. У лодочных загонов вода бурлила – кормили мальков, и те дрались за еду, отпихивая друг друга маленькими пока что носовыми таранами. Как только мальки подрастут и начнут по поводу и без выпускать абордажные крючья, наступит пора аукциона, и в Тейравен съедутся навигаторы со всех концов Империи – именно аукцион составлял славу ее города, который во всем остальном не отличался от сотен других городков в глухой провинции. Когда-то он был столицей княжества Амальфи, а в белом замке на холме жил лорд с семьей – благородные магусы из рода Буревестников, зовущие шторм. Но это было давно, еще до рождения Эсме; теперь же время славы Тейравена безвозвратно миновало.

У причала покачивались на волнах фрегаты.

Эсме шла, опустив голову. Взгляды фрегатов были похожи на назойливых пчел, которые все вьются и вьются, не решаясь ужалить, но и не желая улетать. Она чувствовала их беспорядочные мыслеобразы: горделивые белопарусные гиганты скучали, желая поскорее вырваться в море – туда, где нет якорных цепей, где рыскают кархадоны и дремлют под толщей воды ужасные кракены. Эти странные создания, испокон веков служившие людям и магусам верой и правдой, всегда вызывали у нее смешанные чувства: ими невозможно было не восхищаться, но порою сквозь привычный облик кораблей под полотняными парусами проглядывала истинная звериная сущность фрегатов. Считалось, что фрегат по сути своей схож с собакой или лошадью – он мог быть привязчивым, мог оказаться своенравным и агрессивным, мог ластиться или кусаться, – но Эсме всегда казалось, что живые корабли на самом деле все-таки наделены разумом, пусть и совершенно не таким, к какому привыкли люди. Взгляд собаки иной раз тоже может показаться осмысленным, но все-таки фрегаты смотрели не так, как прочие животные. Их взгляды были сонными, будто фрегаты навечно застыли на границе между явью и восхитительными грезами о морском просторе и его обитателях…

Девушка замедлила шаг. Один из фрегатов внезапно сосредоточился на ней, словно вынырнув из водоворота видений. Это был совершенно обычный торговый корабль; его паруса обвисли безвольными складками, матросы чистили борта от паразитов и наросших кристаллов соли. Чуть повыше ватерлинии красовалась большая заплата из трех прилипал – видимо, корабль совсем недавно налетел на скалу и повредил шкуру. Глаза фрегата казались стеклянными, пустыми, но Эсме чувствовала: они смотрят, внимательно и с любопытством. Она пригляделась, и на мгновение ей померещилось, что они разного оттенка – левый отдает в зелень, а в правом больше небесной лазури… но миг спустя целительница поняла, что всему причиной игра света и тени, а глаза у фрегата на самом деле зеленовато-голубые, одинаковые.

– Эй, смотри, куда прешь!

Пока Эсме извинялась перед каким-то торговцем, странное ощущение пропало, и фрегат стал таким же сонным, как и три других корабля. «Наверное, показалось, – подумала целительница. – Этого ведь не может быть…»

Вдоль причала неторопливо прогуливалась тейравенская знать – дамы шли под руку с кавалерами, обмахиваясь веерами, хотя до полуденной жары было еще далеко. Шелковое платье любой из женщин стоило в несколько раз больше, чем Велин и Эсме заработали за последний год, но эти люди, высокие, красивые и сильные, выделялись в толпе вовсе не одеждой.

– М-магусы… – прошипел поблизости от Эсме высокий матрос с кривым шрамом на щеке. – Кракен бы их всех…

Он не договорил. Так было всегда: магусов ненавидели и боялись, потому что их гнев был подобен шторму. Уже одной только недюжинной физической силы было достаточно для того, чтобы вызывать зависть и восхищение, а ведь к этому следовало добавить немыслимо долгий срок жизни – пять веков. О таком обыкновенный человек и мечтать не мог.

Внешне неотличимые от людей, магусы людьми не были.

Они были небесными детьми.

Парень со шрамом вновь забубнил что-то нелицеприятное, но его вовремя остановил один из товарищей, намекнув, что даже самая хрупкая из дам любого матроса сумеет побороть «одним щелчком». Это не совсем соответствовало правде, да и по глазам говорившего было видно, что он полностью разделяет чувства друга, но осторожность в Тейравене еще никому не мешала.

Эсме подошла к таверне Старого Пью. Снаружи строение выглядело неказисто: потемневшие от морского ветра стены с белесыми разводами соли, давно не чиненая крыша; возле дверей пришпилено сразу пять листков с оттисками личной печати наместника Эйдела – описания примет некоторых пиратов с указанием награды за их головы. Морские разбойники и впрямь нередко появлялись в городе – сказывалась близость Окраины, – так что существовал неплохой шанс подзаработать… если бы ее устраивал такой заработок. И все-таки взгляд Эсме, скользнув по объявлениям, выхватил самую большую сумму – десять тысяч золотых – и имя: Кристобаль Крейн.

Она усмехнулась: моряки в таверне то и дело спорили, как скоро Крейн обгонит по величине награды Звездочета, самого свирепого пирата в Океане, – и вот наконец этот день настал, потому что за голову Звездочета обещали всего-то девять тысяч. Кому-то придется раскошелиться. Чуть ниже стояла пометка: «Брать живым», что было весьма странно: за последние десять лет Кристобаль Крейн успел изрядно досадить Империи, всякий раз совершая все более дерзкие нападения то на фрегаты, перевозившие казну, то на лояльные Императору города. О нем рассказывали немало страшных историй, но было маловероятно, что его фрегат окажется в здешних водах, и уж вовсе невероятным представлялось Эсме, что кто-то сумеет узнать пирата по грубому наброску на объявлении о награде. Но не приходилось сомневаться, что многие старались запечатлеть в памяти этот корявый рисунок, на который походил каждый пятый посетитель «Водяной лошадки», – уж слишком большую сумму предлагал Капитан-Император. Даже некоторые из пятнадцати благородных семейств не могли похвастаться таким капиталом…

«Двенадцати семейств», – поправила себя Эсме и нахмурилась.

На облупившейся вывеске, которую давно бы следовало подновить, красовалось изображение любопытного существа: до пояса оно было женщиной с весьма соблазнительными формами, а ниже – лошадью. «Водяная лошадка» пользовалась шумной славой не только в Тейравене, о ней говорили и в других портах, а кое-кто даже позаимствовал удачное название. Пью, щуплый старик с деревянной ногой, постоянно грозился, что разберется с теми, кто «посягнул на доброе имя его девочки», но все давно привыкли к этим обещаниям и всерьез их не принимали. Когда-то хозяин таверны, разнимая сцепившихся матросов, получил сильный удар по голове – и ушел бы считать острова вместе с Великим штормом, если бы не Велин. Пью, как оказалось, память имел преотличную, и потому у него всегда находилось угощение для Эсме и бесплатная кружка пива для ее учителя.

– О-о, вот и моя девочка! – Едва целительница вошла, хозяин таверны подхватил ее под локоток и провел к пустовавшему столику у окна – как при своем увечье Пью умудрялся передвигаться быстро, оставалось для Эсме загадкой. – Садись-садись, я приготовил для тебя подарочек… – Он хитро прищурился и жестом фокусника достал из кармана фартука большой персик. – Из сада моего сына. Видишь, как хорошо, что он не послушался меня и остался на суше?

Эсме кивнула, прикидывая, как бы вытереть сочный фрукт рукавом, чтобы трактирщик этого не заметил и не обиделся, – его фартук не отличался чистотой. Историю о своем благоразумном сыне, который не захотел продолжить династию моряков и стал неплохим садовником, Пью рассказывал уже раз двадцать.

– Как ты? – спросил старик участливо. Эсме вздрогнула от неожиданности. «Этого еще не хватало!»

– Я заметила, на пристани собрались все наши небожители, – сказала она небрежно, словно не расслышав вопроса. – Намечаются гости?

– Угадала! – Пью одарил ее щербатой улыбкой. – Ждут «Морскую звезду» с новостями из столицы. Его сиятельство Эйдел тоже спустится с заоблачных высей, я думаю…

Девушка впилась зубами в перезрелый плод, не заметив, что сок течет по пальцам. Эйдел, рука Капитана-Императора в Тейравене. Магус из клана Орла начал свое восхождение к власти в Тейравене, а потом сюда же вернулся десять лет назад, оказавшись в опале. Причины ссылки не были известны никому; ходили слухи, что между Эйделом и принцессой Ризель вспыхнула романтическая страсть, которая не пришлась по нраву Капитану-Императору.

– Лет тридцать назад я бы не вышел в море в одной команде с… – проговорил трактирщик, внезапно помрачнев, и Эсме быстро наступила ему на уцелевшую ноту. В «Водяной лошадке» было несколько незнакомцев и, кракен знает, вдруг кто-то из них щупач? – Всегда завидовал умению магусов пьянствовать ночи напролет так, что утром ничего не заметно… – нашелся Пью и громким шепотом принялся рассказывать фривольную историю об очередной интрижке наместника. Посетители исподволь прислушивались, прятали улыбки. В общем-то, сплетни о наместнике тоже были небезопасны, но все-таки лучше, чем воспоминания о том времени, когда Тейравен еще не был частью Империи, а Пью служил на фрегате лорда Амальфи, правой рукой которого был некий Эйдел, магус из клана Орла…

«Кархадон под водой не дышит, да щупач все сплетни слышит», – говорили люди. Эсме, опустив голову, слушала рассказ Пью и думала о том, что сколько бы жизней она ни спасла и сколько бы раз ни падала по ночам в черную бездну, ей никогда не стереть единственный росчерк пера, которым Эйдел решил судьбу ее семьи.

В «Водяной лошадке» постепенно становилось людно, и Пью заковылял прочь – обслуживать посетителей; моряки с фрегатов, которые этой ночью забрели в Тейравенскую гавань, искали развлечений. Кое-кто приветствовал Эсме кивком головы – девушка ответила столь же любезно, хоть и не помнила, когда ей и Велину приходилось лечить этих ребят. Она поигрывала персиковой косточкой, машинально прислушиваясь к разговорам – самым обычным, ничего особенного: Звездочет разгромил очередную имперскую эскадру; Окраина собирала флот, пытаясь переломить в свою пользу ход вялотекущей войны с Империей, – этим она занималась уже долгие годы; Вейлана, командующего имперским флотом, легко ранили в сражении с фрегатом Лайры Отчаянного; в порт острова Баглей заходил корабль под изумрудно-зелеными парусами – пиратский фрегат «Невеста ветра», принадлежащий тому самому Кристобалю Крейну. Эсме, скучая, посмотрела в окно; сквозь распахнутые ставни ветер вольно гулял туда и обратно, донося не очень-то приятные запахи с пристани – запахи рыбы и… тухлого мяса. Рыбацкому городишке и не полагалось приятных ароматов, но почему-то Эсме показалось, что в Тейравене раньше никогда так не смердело.

Запах усиливался, и Пью, в очередной раз проходя мимо ее стола, выглянул в окно.

– Искусай меня медуза, дохлятина приползла. Какой идиот поставил карго с наветренной стороны? Будем теперь этой вонью дышать…

Теперь Эсме поняла, в чем дело. Если фрегаты казались ей воплощением морской свободы, красивыми и благородными существами, то нечто более отвратительное, чем карго, придумать было сложно. Тело этого корабля – толстое, покрытое трясущимися наростами, истекающее жиром, – было напрочь лишено изящества, присущего фрегатам. Карго превосходил фрегат лишь по вместимости трюмов, но при этом у него не было собственных парусов: их заменяли искусственные. Управлять ими было непросто, и потому это безобразие, по непонятной причине называвшееся кораблем, использовали только для рейсов вдоль берега. А хуже всего была вонь: карго источал ужасающий гнилостный запах… правда, команда быстро к нему привыкала. Остальные моряки «дохлые корабли» недолюбливали, хотя обойтись без них не могли: именно карго перевозили звездный огонь, который ни один фрегат, даже самый послушный, не позволил бы пронести на борт.

Говорили, что в карго превращаются больные мальки. Конечно, не каждой лодке суждено стать фрегатом, но Эсме сочувствовала сущности, которая была заперта внутри этой безобразной оболочки…

– …а в чем ты уверен? – послышался чей-то раздраженный возглас, и целительница обернулась. Поодаль за большим столом сидела компания из пяти моряков и шумно спорила. – Я тебе говорю, был сговор! Кристобаль Крейн, Айха и Одноглазый захватили Ниэмар, полностью опустошив склады и сокровищницу! У них закончилась пресная вода, так эти ублюдки заставили женщин и детей таскать бочки, пока мужчин держали под замком! А потом они ушли – и от города остались одни развалины! – Говоривший – огромный детина с туповатым выражением лица – от усердия привстал, оперся руками о стол. Его собеседники, по всей видимости, устали возражать и сомневаться, но вот за соседним столом нашелся кто-то не столь благоразумный.

Там расположилась четверка моряков весьма потрепанного вида; один из них, с повязкой через левый глаз, показался Эсме сущим бандитом – что-то неприятное было в его нагловатой ухмылке, в расслабленной позе. Двое других казались близнецами – оба высокие, широкоплечие, с одинаковыми глуповатыми физиономиями. Возразил спорщику четвертый из компании, довольно-таки симпатичный темноволосый парень в зеленой куртке.

– Вранье! – заявил он во весь голос. – Если сговор и был, то Крейн в нем не участвовал.

– Это почему же? – громила нахмурился.

– По трем причинам, – охотно пояснил матрос. – Во-первых, Крейн никогда не стал бы знаться с таким отребьем, как Одноглазый. Во-вторых, он лоялен Окраинным колониям…

Эсме машинально отметила, что незнакомец, пожалуй, слишком образован – где это видано, чтобы простой матрос употреблял слова вроде «лояльный»?

– …и ни за что не причинил бы вред городу, откуда родом сам Лайра Отчаянный. А в-третьих, на корабле Крейна всегда вдоволь пресной воды – зачем ему издеваться над мирными жителями?

– Что правда, то правда, – подал голос Пью. – На «Невесте ветра» есть опреснитель морской воды, и потому фрегат Крейна – самый чистый во всем окоеме.

– Чтоб меня кархадоны сожрали! – Спорщик стукнул кулаком по изъеденной червями столешнице, и все пять кружек дружно подпрыгнули. – Откуда вы это знаете? И вообще, ты кто такой?!

– Да я никто и звать никак, – насмешливо перебил матрос и, откинувшись на спинку скамьи, положил ноги на стол. В его правом ухе блеснула золотая серьга – говорливый незнакомец проходил экватор, а значит, был опытным моряком, морским псом. – «Невеста ветра» не заходит в порты по полгода, это всем известно, – откуда же команда воду берет? Проще простого. А ты, видать, и бабьего узла завязать не сумеешь, если не знаешь…

– Чего-о-о?! – взревел громила и, в мгновение ока очутившись рядом с обидчиком, ухватил того за шиворот. – Да откуда ты взялся, умник?!!

– Значит, не сумеешь, – спокойно подытожил матрос с серьгой, словно каблуки его сапог не болтались в локте от пола. – Славненько. Все слышали? Я вызываю этого парня на состязание плетельщиков. Кто будет наблюдать?

…Весть о состязании непостижимым образом разнеслась по всей пристани, и недолгое время спустя в «Водяной лошадке» стало очень многолюдно; в толпе Эсме заметила даже парочку магусов – видимо, небесным детям захотелось понаблюдать, как развлекается простой народ.

Девушка ничуть не удивилась, когда с трех попыток громила не сумел распознать и повторить узлы, предложенные незнакомцем в зеленой куртке, – и вынужден был, под свист и улюлюканье, полезть под стол и трижды прокукарекать. Но после того как он скрылся с глаз долой, весь красный от стыда, нашлись и другие желающие попытать счастья. С ними незнакомец обошелся помягче, унижать не стал, но его кошелек все толстел и толстел. Пью командовал слугами, которые едва успевали разносить пиво; веселье достигло своего пика, когда парень вдруг снял серьгу и громогласно объявил, что у него устали пальцы и потому он отдаст украшение тому, кто сумеет развязать его последний узел. Это было нечто неслыханное – ставить на кон символ пересечения Экватора? – но Эсме оказалась едва ли не единственной, кто почувствовал подвох.

После того как пятый претендент на золотую сережку ушел несолоно хлебавши, она пробралась ближе к столу, за которым устроился плетельщик, и взглянула на дело его рук: узел из двух веревок был прост… обманчиво прост. Целительница, задумчиво хмурясь, проследила, как еще два человека попытались его развязать, отчего веревка еще больше запуталась. Что бы ни делали матросы, узел оставался узлом.

Ей пришла в голову мысль, которая не очень-то понравилась бы Велину.

– Эй, весельчак! – негромко позвала Эсме. Незнакомец тотчас обернулся, его приятное загорелое лицо осветилось широкой белозубой улыбкой. – Если я развяжу узел, ты отдашь серьгу?

Один из товарищей незнакомца начал было возражать, но другой – с повязкой на глазу – остановил его. Плетельщик узлов этого не заметил, он смотрел только на Эсме.

– Слово морского пса. Вот это против… – он хитро улыбнулся. – Против поцелуя, который ты подаришь мне сегодня ночью!

– Идет, – согласилась Эсме. Моряки притихли. Все взгляды были обращены к ней.

Эсме взяла веревку, пригляделась к узлу – а потом позволила рукам действовать отдельно от разума, как если бы все происходило во сне. Собравшиеся затаив дыхание наблюдали, как она немного ослабила плетение, затем продела один из свисавших концов веревки сквозь образовавшуюся петлю – со стороны казалось, что она еще сильнее все запутала и теперь-то узел ни за что не развязать.

Зажмурившись, Эсме подняла руки над головой, чтобы веревку видели абсолютно все моряки в таверне, а потом медленно потянула концы в разные стороны. Хоть сама она и не видела результата, восхищенный вопль, в унисон вырвавшийся из доброй полусотни глоток, был прекрасным свидетельством того, что у нее получилось.

Целительница открыла глаза. Матрос смотрел на нее не мигая, и в его взгляде читались самые разные чувства – но сильнее прочих были удивление и тоска. Он отдал бы весь немалый выигрыш, только бы не расставаться с серьгой – ведь без нее он превращался в простого матроса, который при следующем переходе экватора должен будет снова встретиться с Великим штормом, – да вот только, на свою беду, он был слишком честен.

Эсме позволила незнакомцу показать, что он ценит собственное слово превыше всего остального. Матрос снял серьгу – его пальцы дрожали лишь самую малость – и протянул победительнице.

Она спрятала руки и с улыбкой следила, как тоскливое выражение его лица сменяется недоумением.

– Ты знаешь, кто я? – спросила она, и матрос растерянно пожал плечами. – Мое имя Эсме, я целительница. Можешь оставить это себе – зачем женщине мужское украшение? – но взамен обещай, что если тебе или кому-то из твоих друзей понадобится помощь целителя… и я буду близко… то вы придете ко мне.

На мгновение в таверне стало тихо, а потом все сразу начали шумно спорить – возможно это или нет. Эсме подождала немного, а потом крикнула во весь голос:

– Эй, народ! Пусть тот, кого вы все знаете и уважаете, скажет свое мнение!

Конечно, этим человеком оказался Пью. С трудом сдерживая улыбку, трактирщик произнес патетическую речь о том, что нет ничего важнее честного слова, и в конце концов заявил, что такой обмен вполне допустим, поскольку серьга бесценна и, соответственно, проигравшему предстоит расплачиваться всю оставшуюся жизнь.

– Так что я считаю это возможным, – закончил Пью. – Если, конечно, он сумеет уговорить товарищей.

– Не извольте беспокоиться, – заявил матрос, к которому уже вернулось самообладание. – Я принимаю твои условия, целительница Эсме.

Рука Эсме казалась маленькой и белой на фоне загрубевшей ладони моряка. «Ставлю всем по чарочке!» – заявил трактирщик, и в последовавшей суматохе Эсме не сразу заметила, что за ней пристально наблюдает какой-то человек в черной куртке с капюшоном, низко надвинутым на лицо. Но такая маскировка не могла обмануть целительницу, поскольку мыслеобразы человека свободно вертелись вокруг него и были видны как на ладони. Эсме узнала наблюдателя и потеряла дар речи от удивления.

Человек в капюшоне протолкался сквозь толпу и, взяв ее за локоть, повлек к выходу. Эсме попыталась сопротивляться, но его хватка была нечеловечески крепкой.

– Отпустите! – наконец сумела выговорить она, когда они уже стояли на улице. – Что вам надо от меня? И что такой человек, как вы, делает в столь сомнительном заведении?

– В каком порядке отвечать на вопросы? – язвительно поинтересовался мужчина. Он был высокий, красивый… как почти все магусы. – И где твоя почтительность, своенравное создание?

– Там же, где ваша совесть! – нашлась Эсме. – Отпустите сейчас же, а не то я закричу – и вам вряд ли удастся опять попасть в таверну незамеченным, господин наместник!

Эйдел рассмеялся и отпустил руку девушки так внезапно, что она чуть не упала.

– Я всего лишь хотел выразить свои соболезнования по поводу кончины твоего учителя. – Он виновато развел руками. – Все собирался нанести визит, да вот посчастливилось встретиться случайно…

– Не говорите глупостей, я вам не верю, – хмуро пробормотала Эсме, потирая локоть – он словно побывал в тисках. – И вы это прекрасно знаете.

– Эсме, – наместник вновь взял ее под руку, но на сей раз аккуратнее. – Ты давно должна была понять, что произошедшее с твоей семьей – стечение обстоятельств, а я всего лишь выполнил свой долг.

– Вы… – от возмущения она чуть не задохнулась, но продолжала идти рядом с ним в сторону причала, словно ноги вдруг зажили отдельной жизнью. – Вы и Гиссон, у вас был сговор! Вы подтвердили фальшивую долговую расписку и отняли у нас лодку! После этого вы смеете утверждать, что…

– Смею, – в голосе наместника проскользнули металлические нотки, а приятное лицо стало жестким, словно высеченная из камня маска. – Ты сейчас повторяешь то, что говорили люди, а сама ничего не можешь помнить. Гиссон не имеет никакого отношения к случившемуся. Он всего лишь вернул себе законную собственность, а пожар… это простое совпадение.

Бац! Новый удар. Сундук подпрыгивает, но крышка держится – пока что.

По щекам Эсме потекли слезы; она по-прежнему не могла сопротивляться воле наместника.

– Хватит о былом. Я вот что хотел спросить… после Велина случайно не осталось никаких бумаг? Может, он вел записи о том времени, когда служил на фрегате?

– А разве ваши шпионы не обшарили лавку в первую же ночь? – хмуро спросила Эсме. – Я не спала и прекрасно слышала, как они ходили внизу. Справедливости ради стоит заметить, что все вещи остались на месте.

– Помилуй, дитя, – наместник усмехнулся. – Что такого ценного они могли найти, кроме вороха свитков с рецептами зелий? То, что мне нужно, несравнимо дороже.

– О чем вы, кракен побери, говорите?! – растерялась целительница. – Мы едва удерживались на грани нищеты, у нас нет… не было никаких драгоценностей!

Он вздохнул, как вздыхает отец, уставший беседовать с непослушным ребенком и понимающий, что придется перейти к более действенным мерам. В этот момент толпа, собравшаяся на пристани, заволновалась – на горизонте показалось темное пятнышко.

– Я сейчас должен тебя покинуть, – Эйдел поклонился. – Но наш разговор не окончен. Поразмысли на досуге, а я в долгу не останусь. До меня тут кое-какие слухи дошли… – он помедлил. – О случившемся той ночью. Тебя это заинтересует, но в этой жизни ничего не делается даром. Думай, девочка, думай…

Он ушел – исчез, словно просочился сквозь щели в мостовой. Эсме шагнула вперед, будто ослепнув от внезапно нахлынувшего горя, и, конечно же, толкнула какого-то незнакомца – высокого мужчину с длинными седыми волосами, задумчиво наблюдавшего за приближением корабля. Против всех ожиданий Эсме, незнакомец не стал возмущаться, а учтиво спросил:

– Вам плохо?

Нет. Она покачала головой. Ей не плохо. Тот, в ком больше чужих мыслей, чем своих, не имеет права говорить, что ему плохо…

…К пристани подходил долгожданный гость – большой горделивый фрегат с парусами цвета запекшейся крови.

«Морская звезда».

Эсме стояла на пирсе, дрожащая и усталая. Она чувствовала, как фрегат разглядывает собравшихся: большие льдисто-голубые глаза смотрели осмысленно и вовсе не казались сонными. Это было весьма странно, и другие фрегаты, должно быть тоже что-то почувствовав, заволновались, затанцевали на воде. Эсме мало что смыслила в навигации, но на мгновение ей показалось, что «Морская звезда» движется очень тяжело, словно против воли.

Будто кто-то принуждает ее идти вперед.

– …Эсме! – мальчишка-сосед нетерпеливо дергал ее за юбку. – Эсме! Там у двери два посетителя! Иди скорее!..

«Посетители?»

Она заторопилась домой, напоследок взглянув на «Морскую звезду», – фрегат как раз складывал паруса, опять-таки тяжело и неохотно.

– В конце концов, это не мое дело, – пробормотала Эсме и тут только вспомнила, что не узнала ни имя плетельщика узлов, ни название его фрегата. Можно было позже расспросить Пью, но отчего-то девушке показалось, что толку от этого не будет. Что ж, возможно, это справедливо – ведь она выиграла спор нечестно.

У двери дома стояли двое в матросской одежде: мужчина и мальчик лет тринадцати» Эсме раньше никогда их не встречала.

– Ясной вам погоды, госпожа! – мужчина неуклюже поклонился. Высокий, нескладный, с длинными руками и ногами, он чем-то напоминал марионетку, которая ожила и оборвала все нити, но толком ходить еще не научилась. На его добродушном лице застыло выражение легкого удивления. – Это ведь дом целителя Велина, не так ли? Эсме невольно улыбнулась. Да, эти двое здесь точно впервые и, должно быть, разыскали ее жилище сами – иначе вряд ли стали бы обращаться столь почтительно. Первый встречный в Тейравене послал бы их к другому целителю, да еще порекомендовал бы ни в коем случае не обращаться к «этой странной девчонке».

– Не надо церемоний, – попросила она. – Что случилось? Чем я могу помочь?

– О-о, ничего особенного, – матрос опять поклонился. – Вы, должно быть, ученица мастера Велина? А где он сам? Я должен передать ему послание.

Улыбка застыла на губах Эсме. Странные гости растерянно переглянулись, и мальчик неразборчиво что-то проговорил. Мужчина пожал плечами.

– Его н-нет, – проговорила Эсме, с трудом приходя в себя. – Он… он умер…

Мальчишка охнул, а взгляд матроса выразил искреннее сочувствие. От них обоих пошла такая мощная волна сострадания, что Эсме поняла: еще секунда, и она в голос разрыдается. Сундук не выдержит, а что будет дальше – можно только представить.

Отойдите от меня!

Эсме сглотнула злые слезы…

– Мне, право, очень жаль, – пробормотал мужчина. – Я… мне велели… – Он умолк.

– Что вы должны были передать? Письмо?

Ее вопрос прозвучал резко, и матрос отшатнулся.

– Нет, – он взглянул на Эсме обиженно, как собака, увернувшаяся от незаслуженного удара. – Меня попросили передать послание на словах и дождаться ответа, но теперь… – Он тяжело вздохнул и покачал головой. – Извините, что так вышло. Я не хотел причинить вам боль. Прощайте, госпожа. Да обойдут шторма ваш дом стороной!

– Попутного ветра, – хмуро отозвалась Эсме. Странная парочка откланялась. Против собственной воли, Эсме выглянула из окна, чтобы посмотреть, куда они пойдут, – прежде чем завернуть за угол, мальчишка обернулся. В его взгляде застыли недоумение и обида, жалость и сочувствие, сочувствие, сочувствие…

– Я плохая хозяйка, Велин, – пробормотала девушка. – Не угостила их чаем, не расспросила о здоровье, о жизни. Тебе бы это не понравилось.

Внезапно знакомая с детства лавка испугала ее. Словно некое невидимое чудовище затаилось где-то в темном углу и только поджидало момент, чтобы прыгнуть ей на плечи и вцепиться в горло. Велин рассказывал о тварях, которые охотятся таким способом где-то на южных островах: пока жертва мечется в ужасе, они спокойно пьют ее кровь, а потом отпускают полумертвую, – и никто даже не может объяснить, как выглядят эти кровопийцы, потому что они нападают только ночью на одиноких путников.

Она опустилась на табуретку у рабочего стола, уронила голову на руки. Все шло просто отвратительно. Если у Велина было мало клиентов, то у нее их нет совсем. Хоть он и был чужеземцем, ему больше доверяли – точнее, не ему, а его морщинам и седой бороде, – мало обращая внимание на то, что последние пять лет она трудилась наравне с учителем. Кто поверит худой девчонке с недобрым взглядом, если рядом с ней нет умудренного опытом старика?..

Сколько времени прошло, пока она просидела, погрузившись в печальные раздумья, Эсме и не заметила. Она опомнилась, лишь когда желудок свело от голода, и побрела на кухню – там отыскалось немного сухарей и кусок старого заплесневелого сыра. На рынок она не ходила вот уже пять дней, поскольку после похорон в доме совсем не осталось денег.

Грызя сухарь, Эсме вернулась в лавку. Снаружи доносился шум и гам – соседские дети играли в догонялки. Нырнув на мгновение в разноцветные волны их беззаботного веселья, целительница немного расслабилась, но вовсе не потому, что сумела отыскать решение хотя бы одной из своих проблем, – просто на некоторое время она перестала думать.

Перестать думать совсем – для нее это было бы спасением.

День-ночь, сутки прочь…

Когда в обычный шум улицы вплелась тревожная нотка, Эсме очнулась от забытья и выглянула в окно. Со стороны пристани доносился звон колокола: это значило, что произошел несчастный случай.

«Что могло случиться?»

Девушка все еще терялась в догадках, когда на порог легла чья-то тень.

– Целительница Эсме! – Она подняла голову и встретилась взглядом с человеком, которого хотела видеть меньше всего. Это был надсмотрщик Кайо, высокий, широкоплечий мужчина с большим шрамом в пол-лица и длинными ручищами, делавшими его похожим на грогана. Глаза Кайо, маленькие и злые, смотрели так, словно не он пришел просить ее о помощи, а наоборот, – впрочем, Эсме знала, что он точно так же относится и к двум другим лекарям Тейравена. Причины этой ненависти Кайо скрывал тщательнее, чем иной пират прячет награбленное золото. – Во имя Светлой Эльги, помоги мне!

Не отказывай страждущему, не жалей сил, не читай чужих мыслей…

– Мои двери открыты для страждущих, – привычной скороговоркой отозвалась Эсме. – Что произошло?

– В порту фрегат сбрендил и задавил четверых гроганов, – быстро и просто объяснил надсмотрщик. – Одного насмерть, двоих так, слегка прижал… а четвертому, кажется, сломал хребет.

Ритуал Кайо знал очень хорошо и выполнял безукоризненно, хоть и без особого желания. Эсме не смогла бы отказать надсмотрщику, даже присовокупи тот к просьбе парочку нелицеприятных эпитетов. Девушка внезапно почувствовала угрызения совести: все пять дней вынужденного безделья она исподволь мечтала, чтобы наконец-то к ней потянулись страждущие – и вот «сбрендивший» фрегат, раненые гроганы.

«Так ты этого хотела? Получай сполна…»

Эсме надела фартук, завязала пояс за спиной. Утреннее снадобье все еще действовало: мыслеобразы были послушными, а по венам текла не кровь – золотистое пламя. Может, сегодня от нее будет хоть какой-то толк?

Снаружи уже вечерело – она просидела в раздумьях почти весь день и даже не заметила. Эсме быстро шла следом за Кайо, опустив взгляд, но все равно ощущала всей кожей волны тревоги, то и дело прокатывавшиеся по улице.

В бараки гроганов они вошли через черный ход. Внутри было темно и сыро, со всех сторон слышалось ворчание и сопение. Кайо прикрикнул на гроганов, достал плетку – сразу стало тихо.

– Где раненые? – Эсме стояла у дверей, дожидаясь, пока глаза привыкнут к полумраку. Надсмотрщик махнул рукой, но она и сама уже почувствовала отголоски чужой боли.

Очень сильной боли.

Гроган лежал на рваной грязной подстилке и шумно, со свистом дышал; кругом толпились его соплеменники. Эсме не боялась гроганов – этому ее тоже научил Велин. Мало кто испытывал к этим созданиям другие чувства, кроме страха и отвращения; даже Кайо и другие надсмотрщики их опасались и потому во всем полагались на плети.

– Отойдите… в сторону, – попросила Эсме, не сразу вспомнив, что гроганы понимают только строго определенные команды. Они отступили. Высокие, заросшие шерстью с головы до пят, с необычайно широкими плечами и мускулистыми руками до колен, гроганы выглядели агрессивно, даже когда стояли не шевелясь. Их плоские лица не выражали эмоций, но достаточно было одного взгляда на острые клыки, выглядывавшие из-под верхней губы, на маленькие красные глазки…

Эсме простерла руки над раненым.

Мыслеобразы у гроганов обычно были простые и понятные – еда, постель, холодно, тепло. Боль они ощущали в виде пламени, которое сжигало их изнутри, и Эсме знала, что первым делом нужно избавить раненого грогана от этого ощущения, иначе он может позабыть даже о страхе перед плеткой надсмотрщика и тогда ей не поздоровится. Это создание способно одной рукой сломать пополам здоровенного матроса – а с ней и полумертвый гроган справится играючи.

Эсме очистила разум от посторонних мыслей и прикоснулась к телу раненого.

Стена алого пламени встала перед ней мгновенно, но, против всех ожиданий, оно было не таким уж сильным. Грогана сильно прижало, у него было сломано несколько ребер. Эсме шагнула вперед, прямо в пламя – оно не обжигало и при соприкосновении с ее силой отстранялось, словно в испуге. Ей много раз приходилось проделывать это вместе с Велином, пока учитель удостоверился, что она в состоянии работать сама. Они лечили гроганов неоднократно, потому что эта работа считалась грязной и за нее мало платили – другие целители Тейравена не желали опускаться так низко, а Велин говорил, что никакая живая тварь не заслуживает боли и страданий.

Эсме протянула руки и ухватила один из языков пламени, который тотчас превратился в красную нитку, и принялась осторожно сматывать боль в клубок.

Когда нить закончится, она поймет, где источник боли, – без этого невозможно исцеление…

Целительница открыла глаза и увидела прямо перед собой поросшую черной шерстью физиономию: гроган оглядывал ее лицо, посапывая, и, в общем-то, опасным не казался. Но не испугаться было трудно. Она оглянулась – Кайо по-прежнему стоял у порога, поигрывая плеткой.

– У н-него сломано пять ребер, – внезапно севшим голосом проговорила Эсме. – Осколок пробил легкое. Я… я вылечу…

Кайо кивнул, и на мгновение Эсме показалось, что он смущен.

– Целительница… там, в порту… они… в общем, когда фрегат попытались успокоить, он… задавил еще пятерых. Ты примешь их?

Эсме посмотрела на раненого – он приоткрыл глаза и дышал ровнее, но не шевелился. «Потерпи, я сейчас!» Она кивнула.

– Конечно, Кайо. Моих сил хватит на всех.

Самым сложным было сделать так, чтобы осколок кости вышел, не навредив сильнее, чем это уже удалось сделать фрегату. Она не могла одновременно удерживать боль и сращивать сломанные ребра, поэтому определенная доля риска в этой работе все-таки была.

Потерпи, я скоро…

Когда Эсме закончила работу и открыла глаза, гроган лежал тихо, словно не веря, что все кончилось. Ей даже показалось, что на мгновение его физиономия осветилась радостью, которая роднит всех живых существ, – радость, когда у тебя ничего не болит. Потом он медленно встал и потопал к выходу – работать.

Гроганы в своей жизни знали только то, что надо работать – иначе будет больно.

Эсме закусила губу и поманила к себе следующего грогана – у него оказалась сломана рука, и по сравнению с осколком кости в легком это был очень простой случай. Еще у двоих была содрана кожа на спине – не иначе их протащило вдоль каменного пирса. Да и шкура у фрегата вовсе не шелковая…

– Идите. – Гроганы повиновались. Еще долго их можно будет отличить от собратьев по большим залысинам на спинах и плечах – может, стоит позвать обратно и доделать работу? Но как раз в этот момент привели новых раненых, и одного взгляда на них хватило, чтобы понять: сегодня, похоже, она наконец-то будет спать без сновидений.

Эсме коснулась каждой лохматой головы и выбрала того, в ком пламя боли горело сильнее прочих, почти на пределе возможного.

Заглянув внутрь, она испугалась и тотчас начала сматывать нити – но их с каждой секундой становилось все больше и больше. Они лезли отовсюду, становились все длиннее, путались, прилипали к рукам. Глухие удары чужого сердца звучали неравномерно, постепенно затихая.

Эсме огляделась.

«Неужели я не справлюсь?»

Хребет грогана сломать не так просто, но от удара фрегата он треснул, как гнилая доска, и это было только полбеды.

«Я сумею! Я все сделаю! Я…»

Внутренности грогана превратились в сплошное месиво.

Кровь текла, нити все прибывали…

«НЕТ!!!»

Кто-то схватил целительницу за плечи.

– Эй! – Это был Кайо. – Я не хочу, чтобы ты угробила себя из-за этой скотины! Он не жилец, видно же. Его вообще сюда не надо было тащить.

– Я смогу! – Эсме попыталась вырваться. – Он… я все сделаю, пустите!

– Девочка, – надсмотрщик усмехнулся. – Даже твой учитель не взялся бы за раненого, у которого не осталось ни одной целой кишки. Да из него три ведра крови вытекло по дороге!

По щекам Эсме потекли слезы.

– И в конце концов невелика потеря. Займись лучше тем, что можно спасти.

Больно…

Раненый со сломанной спиной испустил последний вздох.

Эсме, словно во сне, подошла к следующему грогану – тому, кто был ближе…

В тот вечер она срастила десятка два сломанных костей, залечила множество ран, и запах крови сделался ей привычен. Гроганы молчали, посапывали.

Я избавляю от боли…

Усталость тела не имеет ничего общего с усталостью души. К тому моменту, когда последний ее пациент был исцелен, Эсме казалось, что она превратилась в кувшин, из которого вылили всю воду… или, может, лишь на самом донышке осталось пару капель.

– Ты хорошо поработала, – донесся откуда-то издалека голос Кайо. – Вот плата.

В ее протянутую ладонь лег небольшой кошелек. Эсме не развязала его, но отрешенно подумала: если внутри серебро, то этого слишком много, если медь – слишком мало. На несколько дней в любом случае хватит…

Снаружи погасли последние отблески заката; где-то поблизости шумно дышало море. Кайо щелкнул плеткой, и гроганы друг за дружкой двинулись к выходу – их работа продолжалась до поздней ночи. Они шли, покачиваясь, обдавая Эсме волнами звериного запаха и привычными спокойными мыслеобразами – работа, спать, спать, еда, – но последний на мгновение задержался и пристально посмотрел на целительницу. В его глазах она разглядела совсем не звериное выражение, и… он наклонил голову. Эсме растерянно моргнула: будь гроган человеком, она решила бы, что он так выражает ей признательность.

«Утро началось с приставучей чайки, а закончилось благодарным гроганом. Тебе пора спать, дурочка…»

Она привязала кошель к поясу и двинулась домой. Ей хотелось только одного – спать, хотя за день произошло немало событий, которые следовало бы обдумать. Но этим, как решила целительница, можно заняться и завтра.

Эсме вошла в свой тихий дом и лишь у лестницы на второй этаж сообразила, что не заперла дверь. Обратный путь до порога показался неимоверно длинным, потому что глаза слипались, а ноги шли тяжело – будто по песку.

Дверь закрываться почему-то не хотела.

Целительница медленно опустила взгляд и увидела в дверном проеме чью-то ногу.

– Во имя Светлой Эльги, помоги мне! – произнес незнакомый голос со странным акцентом. Эсме подняла голову и встретилась взглядом с созданием, о котором ей раньше доводилось только слышать.

Невысокий – с нее ростом, – худощавый, с узкими плечами и треугольным личиком, на котором выделялись огромные бирюзовые глаза. Жесткие черные волосы стояли дыбом – в сочетании с длинным крючковатым носом они придавали лицу странного гостя птичье выражение. Собственно, он и был птицей.

За спиной посетителя виднелось нечто, в густом сумраке тейравенского вечера похожее на плащ, но это были самые настоящие крылья – огромные, черные. По слухам, они могли поднять в воздух не только самого хозяина, но и еще одного человека. Одно время даже считали, что крыланы воруют детей, потом про глупую басню забыли, но репутация у этих созданий все-таки осталась подпорченной.

Из одежды на нем были только широкие матросские штаны, а тело от шеи вниз покрывали черные перья. Длинные пальцы, поросшие пухом, оканчивались загнутыми когтями, и на ногах – или лапах? – были такие же когти. При каждом шаге они цокали – а передвигался человек-птица тяжело, переваливаясь с боку на бок.

От перьев было свободно только загорелое до черноты лицо крылана. И оно было настороженным.

– Во имя Светлой Эльги… – повторил он, глядя ей и глаза, и Эсме внезапно поняла, что следующего утра она может и не увидеть.

Велин предупреждал не раз, что целитель может надорваться – если переоценить свои возможности, можно не найти дорогу назад и навсегда остаться в глубинах чужой души, превратиться в серую тень. Эсме мысленно перебрала события последних пяти суток и в особенности прошедшего дня: пять бессонных ночей, десяток спасенных гроганов – ее глаза слипались, мыслеобразы двигались еле-еле. Бойтесь исполнения своих желаний: она так хотела устать, что сейчас вплотную подошла к пределу собственных возможностей… или нет?

Так или иначе, крылан попросил.

Не отказывай страждущему, не жалей сил, не читай чужих мыслей…

– Мои двери открыты… – она отступила, пропуская визитера. Крылан вошел – крылья стелились за ним, – а следом показались двое дюжих матросов, тащивших третьего. Несчастный едва переставлял ноги, голова его свесилась на грудь, и черные волосы полностью скрыли лицо.

Там, где его провели, на полу оставались темные пятна. Последним вошел плетельщик узлов.

– Я же сказал, что сдержу слово, – произнес он, улыбаясь. – Видишь, как быстро нам понадобилась твоя помощь?

Он был очень бледен и шатался. Эсме опустила взгляд и увидела расплывчатое черное пятно на зеленом сукне куртки. Кровь. Она подалась вперед, чтобы приложить ладонь к ране, но крылан в мгновение ока очутился рядом и схватил ее за запястье.

– В вашей помощи нуждается вон тот человек, – он подбородком указал на стол, куда уложили раненого мужчину.

Эсме нахмурилась. Матрос потерял сознание, но она не чувствовала угрозы для его жизни, а вот стоявший перед ней был ранен куда серьезнее.

– Он прав. – Плетельщик попытался улыбнуться, и на его лбу выступили крупные капли пота. – Помоги… ему…

Целительница упрямо поджала губы – Велин узнал бы эту гримасу и понял, что спорить с его ученицей сейчас не стоит. Крылану подобные тайны не были известны, и он…

…он что-то говорил, да. Но Эсме уже нырнула в сознание Плетельщика.

Белое пламя его души полыхало где-то вдалеке, посреди переплетения шелковых полотнищ. Кое-где виднелись плохо заштопанные старые прорехи – старые раны; кругом порхали мыслеобразы – доверчивые, словно ручные голуби. Эсме не устояла перед искушением, коснулась одного – и на краткий миг очутилась на верхушке мачты, наедине с бескрайним голубым простором, где не существует границы между небом и морем. Ей стоило больших усилий вернуться к работе.

Нити боли стягивались поблизости, и, увидев, что стало их причиной, Эсме впервые осознала, что вместе с нежданными гостями в ее дом вошли серьезные неприятности.

Как будто их раньше было недостаточно…

Она оттолкнула Плетельщика – теперь можно было не опасаться за его жизнь – и прошла мимо стола, на котором лежал раненый, к сундучку со снадобьями. Крылан уже ничего не говорил – смотрел не мигая, и в его взгляде читалось множество разнообразных чувств. Он ей не доверял, но это не имело значения.

Эсме вытащила зеленый флакончик, вытянула пробку и залпом осушила его, даже не почувствовав вкуса.

«Велин, я была и осталась дурой».

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем в голове у нее прояснилось. Эсме с некоторым удивлением посмотрела на предмет, который продолжала сжимать в кулаке, – это был наконечник стрелы, застрявший у Плетельщика между ребер. Кто-то выдернул древко, но дальше этого помощь не пошла.

– Мне не нужно знать, где вы… ловили рыбу, – произнесла она бесцветным голосом. – Это меня не касается. Попридержите мысли, сударь крылан… дурные мысли о себе я слышу так же ясно, как если бы вы прокричали их мне прямо в ухо. Не стоит, право слово, оскорблять целителя в его собственном доме.

– Мне говорили, этим домом владеет Велин, – невпопад произнес человек-птица.

Эсме ощутила подступающее раздражение.

– Он умер, – сказала она резко и без всяких церемоний. Страшные слова дались легко и просто – возможно, всему виной была усталость. – Если не хотите, чтобы я лечила вашего… друга, то, пожалуйста, в Тейравене есть еще целители. А я так устала, что удерживать никого не буду. Вам решать.

Плетельщик растерянно заморгал, но не сказал ни слова. Эсме стала постепенно понимать, кто здесь главный.

– Другие целители меня не интересуют, – задумчиво произнес крылан. Кем бы ему ни приходился Велин, известие о смерти целителя нисколько не обескуражило человека-птицу. – Так ты ученица Велина? – Эсме кивнула. – Вот и славно. Значит, не будем терять времени.

Каждое слово, каждое лишнее движение отнимало силы и делало удачный исход лечения все менее вероятным. Она приблизилась к столу, на котором лежал раненый, укрытый грубым шерстяным плащом. Смутная тревога, появившаяся, едва в дверях замаячил силуэт крылана, внезапно усилилась: если поначалу Эсме не почувствовала никакой угрозы для жизни раненого, полностью сосредоточившись на Плетельщике, то теперь она ощутила нечто странное – словно тьма растекалась в разные стороны от неподвижного тела. Если он отравлен, это сильно осложняет дело… если она просчиталась, он умрет…

Отбросив лишние мысли, Эсме раскрыла плащ.

Белая рубашка незнакомца была изодрана до состояния еле-еле держащихся вместе лоскутков и вся пропиталась кровью; запекшаяся кровь покрыла его лицо и шею сплошной маской… но хуже всего были руки, особенно правая. Эсме, не касаясь, провела раскрытой ладонью от его запястья до локтя – кожа свисала лохмотьями, местами проглядывала кость, при этом кровь едва сочилась, хотя было повреждено несколько крупных сосудов, а локтевой сустав был открыт, словно на рисунке в одной из книг Велина. Кто-то весьма зубастый очень хотел перегрызть этому человеку горло и, пробиваясь к цели, рвал когтями и зубами подставленные руки, выдирая плоть клочьями. «Почему кровотечение остановилось?» Ответ на все вопросы уже начал ворочаться где-то в глубинах ее сознания, но Эсме поторопилась и коснулась сознания раненого прежде, чем поняла, кто он такой.

Это было похоже на взрыв. Вихрь сиреневого пламени тотчас охватил ее со всех сторон, страшной болью полоснул по нервам. Все кругом было опутано сиренево-алыми нитями – как человек может переносить такую боль? Из бездны, объятой пожаром, на Эсме смотрели двое – одно сознание принадлежало человеку, а вот другое показалось ей чуждым, хотя одновременно было в нем что-то знакомое, что-то из прошлого. Эта чуждость внимательно наблюдала за каждым движением Эсме, словно дикая кошка, заслонившая котят от охотника, – стоит только сделать шаг, и…

Эсме чуть не упала, но ее поддержал один из матросов. Его грубые руки были словно каменные, хоть он и постарался не сделать ей больно. Крылан стоял по другую сторону стола.

– Вы должны были сказать, что он…

Слово «магус» она не произнесла, потому что человек-птица внезапно напрягся. Да, перед ней был небожитель, но даже ему не полагалось иметь двуликую душу… по крайней мере, Велин никогда не рассказывал о подобном, и в книгах ничего похожего ей не встречалось. Обе сущности переплелись так тесно, что невозможно было определить, где заканчивается человек и начинается чуждость. Они были вместе и врозь одновременно.

– А что, это стоит дороже? – Крылан поднял бровь. Его бирюзовые глаза смотрели не мигая. – Нет проблем, только назовите цену.

– Не говорите глупостей! – Эсме закашлялась. – Я… моих сил может на него не хватить! Вы хоть понимаете, что ему грозит, если я не справлюсь?

– А ты справься, девочка. – Крылья шевельнулись, на пол упало длинное черное перо. – Велин должен был заметить в тебе что-то… этакое, раз взял в ученицы.

Кулаки Эсме разжались; она закрыла глаза и попыталась выровнять дыхание. Неважно, кто они такие – хотя не догадаться, что перед ней пираты, могла бы только совершенная дурочка, – и неважно, что произошло. Окровавленный беспомощный магус лежал на ее столе – ничего подобного за прошедшие десять лет не случалось ни разу.

«Зеленого снадобья тут будет маловато…»

– Помогите мне, – попросила она вполголоса. – Там, в открытом сундучке, три флакона – зеленый, красный и черный. Возьмите красный… – Крылан только-только сообразил, что она обращается именно к нему, и с явной неохотой подчинился. Эсме приняла флакон и, прежде чем выпить снадобье, добавила: – Если вдруг я упаду… это вполне вероятно, так что будьте начеку… так вот, если я упаду и не поднимусь сама, заставьте меня выпить черный флакон, но не весь, а половину. Понятно? Не забудьте. Если я выпью больше, то умру, если меньше… – она покосилась на стол. – Ваш друг потеряет руку.

Крылан нахмурился, но ничего не сказал.

Красное зелье обожгло горло…

В отблесках сиреневого пламени кружились серые тени, их было пугающе много. Итак, она спасает головореза, у которого руки по локоть в крови, рискует жизнью ради него… но так и должно быть. Заступница не делает различий.

Должно быть, сейчас он полностью во власти серых теней – призраки, отблески душ тех, кого незнакомец отправил на встречу с Великим штормом, не упустят возможности поиздеваться всласть над своим убийцей.

Что ж, пора начинать.

Нужно было не просто смотать боль в клубок и зашить полотно там, где виднелись прорехи, – поначалу следовало спрясть нитку, а потом сесть за ткацкий станок. Иначе просто нечего было зашивать.

Эсме чувствовала, что незнакомец почти сошел с ума от боли, и лишь чудо удерживает его сознание у последнего рубежа, за которым ни один целитель не поможет. Странное чужеродное присутствие уже не беспокоило девушку, но она понимала, что стоит ошибиться хоть в чем-нибудь, и чуждость набросится на нее, разорвет в клочья.

Вертись, веретено…

Она не знала, сколько времени прошло. Красное зелье закрывало для целителя мир людей, и всегда оставалась угроза, что дверь за спиной так и не откроется. Велин сказал однажды: «Целитель проникает в такие глубины, куда и сам человек не всегда добирается. От целителя нет секретов». Это было правдой, и потому иной раз Эсме больше нравилось лечить гроганов – после них не нужно было чистить память от призраков чужих воспоминаний.

Нить получалась хорошая, ровная. Эсме жалела, что так и не успела спросить Велина, что он видит: нити? что-то другое? Образы иголок, веретена, ткацкого станка были ее собственными. Каждый целитель представляет происходящее по-своему, но важен лишь результат. Со стороны это выглядело еще более странно – сейчас, должно быть, разверстая рана на руке ее пациента заживала сама по себе: тянулись нити сухожилий, кровь наполняла сосуды, новая кожа темнела, сливаясь со старой. Эсме знала, что все получается, чувствовала – и была весьма довольна собой. Она принялась зашивать мелкие прорехи, лишь теперь позволив себе проявить любопытство – раньше ей не приходилось лечить магуса.

Пламя души у человека было белым, а у магуса – лиловым.

Полотно осталось таким же, и мыслеобразы точно так же проплывали мимо, становясь все более юркими и… все… более… яркими…

…на вершине башни горит золотая звезда – светит в ночи тем, кто сразился с Великим штормом и победил, а теперь торопится домой. Но мой отец не вернется, да?

…бездна вверху, бездна внизу. Заступница, брось меня здесь – не надо больше поддерживать мою слабую искру, ты слишком жестока, Заступница. Руки устали цепляться за скользкое обгорелое бревно, пальцы вот-вот разожмутся. Тень мелькает в глубине – или в небе? Кархадон или стервятник, какая разница…

…платье – фиалковый шелк, нежное кружево. Ей понравится, как ты думаешь? Она любит фиалки. Любит. Фиалки. И не надо мне говорить, что…

Эсме уколола палец иголкой и внезапно почувствовала страшную, смертельную усталость. Чуждость тоже ощутила, что происходит что-то нехорошее, но атаковать не стала – лишь подобралась, напряглась.

«Не хочу, не хочу, не хочу…»

Сколько времени пройдет здесь, пока там, с той стороны, уже поздно будет что-то исправить? Крылан сделает все, как она сказала, но это будет неправильно, потому что работа почти закончена; осталось лишь несколько порезов, не опасных для жизни, ради них пить черную дрянь – все равно, что стрелять по чайкам из портовых пушек. Велин лишь однажды пил это снадобье, и…

Сон охватил Эсме, лишил ее голоса. Иголка выпала из обессилевших пальцев.

Чуждость пробралась сквозь лабиринт сиреневых нитей и оказалась почти рядом. Эфемерный сгусток тьмы, не серая тень, нечто иное… Может, именно это остается от целителей, не рассчитавших силы?

Эсме поняла, что больше не может сопротивляться.

«Значит, все закончилось? Как глупо…»

«Ни в коем случае, – прошептал ей на ухо незнакомый голос. – Ты совсем вымоталась, девочка. Спасибо за помощь, дальше я справлюсь сам».

Перед ней возникла тень – силуэт высокого широкоплечего мужчины. Если бы Эсме успела разглядеть своего пациента в реальном мире, то увидела бы его лицо, а так – одни лишь завихрения тумана. Он галантно поклонился, а потом поманил чуждость – та тотчас приникла к его коленям, словно верная собака.

Ярко вспыхнувшая радость Эсме тотчас погасла. Он не успеет очнуться, а даже если успеет…

«Крылан… я попросила… он не послушается…»

Вместо ответа незнакомец рассмеялся, но Эсме почему-то предприняла еще одну попытку протеста:

«Я не закончила работу…»

Он помедлил, потом махнул рукой, словно отбрасывая что-то ненужное. Эсме поняла, что беспокоиться не следует. Сон постепенно охватывал ее сознание, вплоть до самых дальних уголков. Там, в реальном мире, она будет беспомощней новорожденного котенка.

«Рассчитываю… на то, что вы человек честный… ведь даже пираты, как говорят, имеют свой… кодекс?»

Тень снова рассмеялась, а потом осторожно коснулась ее щеки кончиками пальцев.

«Неужели моя госпожа считает, что я могу обидеть того, кто спас мне если не жизнь, то правую руку?»

И больше не было ни вопросов, ни ответов.

Только сон – без сновидений.

Эсме проснулась от странного и очень неприятного ощущения: девушке приснилось, что потолок комнаты вот-вот свалится ей на голову. Снаружи доносился голос моря – отчего-то он был слышен очень ясно, будто оно вдруг решило переместиться поближе к ее дому… под самые окна. То и дело раздавались резкие крики чаек и чьи-то неразборчивые возгласы; наверное, матросы с одного из фрегатов заблудились в переплетении тейравенских улиц. Совсем близко кто-то запел чистым высоким голосом, и мотив неожиданно показался Эсме знакомым, хотя она совершенно точно знала, что никогда раньше не слышала эту песню:

Она с немалым удивлением обнаружила, что голова больше не болит, хотя слегка кружится, это ощущалось даже с закрытыми глазами. Усталость не прошла полностью – значит, проспала она не так уж много. Возможно, всего лишь ночь, хотя после случившегося ей полагалось бы отдыхать не меньше трех суток. «Значит, это еще не предел?..»

Целительница улыбнулась, подумав о том, что ей все-таки удалось обмануть собственную память, пусть даже рискуя жизнью. Таинственные ночные гости оказались очень любезны и перенесли ее в спальню. Жаль, теперь она никогда не узнает, кто они такие.

Эсме медленно села, открыла глаза – и кровь застыла в ее жилах.

Потолок и в самом деле располагался непривычно низко над головой, и это был другой потолок. Она сидела на узкой койке в маленькой комнатке с единственным круглым окошком; рядом располагался большой сундук, служивший, по всей видимости, одновременно и столом. На его крышке стояла чашка с водой, и Эсме, словно завороженная, уставилась на нее: вода покачивалась… как и вся комната.

Точнее, каюта.

Неприятный холодок пробежал между лопаток. Она впервые оказалась на борту фрегата, и странное ощущение чужого взгляда нахлынуло с необычайной силой – только теперь она не могла уйти с причала, скрыться, спрятаться. Взгляд шел сразу со всех сторон, как будто каждый предмет в каюте был живым и обладал если не разумом, то сознанием. Внезапно нахлынула тошнота; Эсме повалилась обратно на койку, задев рукой переборку, – и стало еще хуже. Мыслеобраз фрегата не оставлял сомнений в том, что создание столь же радо видеть ее у себя борту, как и…

…облезлая крыса в трюме мечется из стороны в сторону, ищет выход; стены начинают сдвигаться, и свободное пространство неумолимо уменьшается, пока не наступает неизбежный финал: отчаянный писк, треск костей…

Эсме зажмурилась: ей показалось, что стены и впрямь готовы сдвинуться. Она лежала тихо, как мышка. Взгляд не ослабевал, но постепенно сделался не таким враждебным. Целительница осторожно приоткрыла глаза и втянула носом воздух: пахло чем-то пряным. Это отчего-то показалось странным: она никогда раньше не бывала на борту фрегата и считала, что рыбный дух, насквозь пропитавший Тейравен, здесь должен быть совершенно невыносимым.

Убедившись, что корабль перестал обращать на нее внимание, Эсме снова села и оглядела себя. Она была в той же одежде, что накануне, только шарф развязался и кто-то положил его рядом на подушку, аккуратно сложив вчетверо. Ее руки, накануне вымазанные в крови по локоть, были чистыми. Кто бы ни принес ее сюда, он не был врагом – по крайней мере, ей хотелось в это верить. Эсме встала – качающийся пол был непривычен, и целительница всерьез опасалась, что не сможет устоять на ногах. За стеной послышались торопливые шаги.

Эсме почти не удивилась, когда на пороге отворившейся двери показался голубоглазый мальчик, который приходил к ее дому вместе с неуклюжим матросом. Выглядел он встревоженным, но почти сразу расплылся в улыбке.

– Вы проснулись! – он говорил с тем же певучим акцентом, что и крылан. – Я… я сейчас принесу завтрак!

– Подожди! – Эсме протянула руку, и мальчишка испуганно отпрянул. – Где я? Что это за место?

Мальчишка растерянно заморгал.

– Я… ой… простите, госпожа! Вы не переживайте, все будет хорошо, но… мне запретили с вами разговаривать… я сейчас принесу…

– Вот заладил! Да оставь ты этот завтрак! – Эсме стукнула кулаком по крышке сундука и задела чашку – та упала и разбилась бы, но мальчишка с проворством обезьянки подхватил ее у самого пола. Он так увлекся ловлей, что не заметил движения Эсме: целительница схватила мальчика за запястье и сделала то, что Велин категорически запрещал.

Она рванулась по направлению к его огненному сердцу. Там в самом центре плавали мыслеобразы – вот промелькнули темные крылья… эй, это ведь тот самый крылан! Эсме оторопела, и в тот миг, когда перед ней неторопливо проплывал следующий мыслеобраз – красивое худощавое лицо мужчины, показавшееся смутно знакомым, – неведомая сила подхватила ее и без лишних церемоний вышвырнула вон.

Последним, что она увидела, был сполох лилового пламени.

Эсме вскрикнула и зажмурилась – целительнице показалось, что кто-то насыпал ей в глаза острого перца. Она лишь мельком успела увидеть обиженное выражение на лице мальчика, и ей сделалось очень стыдно за свой необдуманный поступок.

– Я хочу увидеть капитана, – сказала она, с трудом сдерживаясь от того, чтобы не тереть глаза. – Отведи меня к нему.

Мальчишка сокрушенно вздохнул и вышел, пробормотав напоследок, что «все будет хорошо». Ждать пришлось недолго: почти сразу дверь отворилась вновь, и по полу процокали когти, а потом раздался знакомый голос:

– Рад, что вы пришли в себя так быстро, но зачем нужно было нападать на юнгу? Кузнечик не сделал ничего плохого. – Крылан говорил вежливо, однако тон его был ироничным.

– Передайте юнге, что я прошу прощения, – Эсме с трудом нашла в себе силы ответить спокойно. Вести себя с достоинством непросто, если по щекам льются ручьи слез, а при малейшей попытке открыть глаза очень хочется снова потерять сознание. – Вся команда состоит из магусов? Я просто так, на всякий случай спрашиваю…

Крылан хохотнул.

– Нет, небесных детей на борту всего двое. Я спросил бы, госпожа, как вы себя чувствуете, но и так вижу, что… неплохо.

Многозначительная пауза не ускользнула от внимания Эсме.

– Почему я здесь? Сколько времени прошло? Может, объясните все-таки, что произошло?

– Охотно. Вам с подробностями или?..

– Или. Пожалуйста, не тяните! – взмолилась Эсме, и крылан сжалился.

– Хорошо, я объясню, только не ждите ответов на все вопросы. Вы наверняка догадались, кто мы такие?

– А то! – пробормотала Эсме. – Вот уж не думала, что попаду в одну из тех историй, что рассказывают в тавернах…

– В жизни всякое бывает! – философски откликнулся крылан. Целительница осторожно приоткрыла один глаз: человек-птица, сгорбившись, сидел на краешке кровати, а его крылья, казалось, занимали всю каюту. – Так вот, прошла всего лишь одна ночь – я, признаться, думал, вы не очнетесь до завтрашнего утра. Цель нашего визита в Тейравен вас вряд ли заинтересует. Скажем так, мы посетили одного старого знакомого, которой вовсе не обрадовался встрече и решил, вместо того чтобы угостить нас ужином, подать нас на ужин своему пардусу. Результат вы видели, а предыстория…

– Прошу вас! – Эсме сложила ладони в умоляющем жесте. – Подобные предыстории укорачивают жизнь. Объясните лучше, что случилось после того, как я потеряла сознание.

– Пожалуйста. – Человек-птица одновременно пожал плечами и слегка дернул крылом. – Как раз в тот момент нагрянули слуги нашего знакомого, которые следовали за нами от самого его дома с приказом довершить начатое. Мы, конечно, сопротивлялись… э-э… в общем, так вышло, что…

– Короче!

– Нам пришлось спасаться бегством, а вас мы забрали с собой! – выпалил крылан. – Искусай меня медуза, какая несносная женщина! Вместо того чтобы сказать: «Спасибо! Вы спасли мою жизнь! Как благородно!» – она пристает с расспросами… Из-за звездного огня, к твоему сведению, выгорел весь квартал…

Эсме оцепенела. Квартал? Выгорел?!

– Надо было тебя там оставить? – саркастически поинтересовался крылан. – Боюсь, уже поздно. Мы успели уйти далеко.

Эсме почувствовала, что вот-вот потеряет сознание. В одно мгновение ее жизнь круто изменилась: она потеряла дом, книги, снадобья – все наследство Велина. Она потеряла все, что могло обеспечить мало-мальски достойную жизнь, и оказалась вместе с бандитами посреди океана.

– Вам и в самом деле следовало меня оставить там, капитан, – прошептала целительница. – Так было бы лучше…

Крылан сокрушенно вздохнул и произнес нарочито трагичным тоном:

– Ну вот, теперь капитаном зовет меня сия сумасбродная барышня. Ужель то таинственное снадобье, что в красном флаконе таилось, необратимо повредило ей мозги?..

Смысл его слов дошел до Эсме не сразу. Наконец девушка уставилась на крылана воспаленными глазами и тихо спросила:

– А кто же капитан этого фрегата?

Человек-птица улыбнулся.

…Дверь капитанской каюты закрылась за ее спиной, и Эсме застыла на пороге.

Здесь было просторно, но отчего-то комната оказалась затянута туманной дымкой. Эсме моргнула несколько раз, испугавшись, что попытка прочитать мысли Кузнечика серьезно повредила ее зрение, – туман рассеялся, но не до конца.

Узкая койка стояла по правую руку, а по левую – два больших сундука и стол. На столе возвышался ворох полусвернутых карт, рядом лежал чистый лист пергамента и письменные принадлежности. Глядя на чернильницу, Эсме тупо размышляла о том, как хозяин каюты не боится, что чернила разольются, – ей хотелось думать о чем угодно, только не о том, что следовало поднять взгляд и посмотреть на человека, которого она вчера спасла.

Нет, не человека. Магуса.

Она смотрела на пергамент, на руки капитана – о таких пальцах барды поют, дескать, они с одинаковой силой и изяществом сжимают перо и саблю. Кружевные манжеты дорогой рубашки казались ослепительно белыми на фоне смуглой кожи.

– Так и будете стоять, словно провинившийся школяр? Признаться, в нашем с вами положении это должен был бы делать я. – Его голос она уже слышала там, по ту сторону.

– Не думаю, – возразила Эсме и невольно улыбнулась. – Я ведь… – она подняла взгляд и мгновенно забыла, что хотела сказать.

Прореха… иголка… он же сказал, что…

Сначала у нее покраснели уши, потом шея. Эсме закрыла щеки ладонями; она вдруг почувствовала себя в самом деле провинившимся ребенком – ребенком, который взялся за взрослое дело и не сумел довести его до конца, а теперь уже ничего нельзя исправить. Она шагнула вперед и лишь в последний момент увидела прямо перед собой трехногий табурет – он возник из пустоты, словно сидел в засаде и ждал, когда можно будет кинуться ей под ноги. Конечно, она споткнулась и…

– Эй, девочка моя, хватит! Неужто ты не можешь побыть радушной хозяйкой хоть немного? – Одно плавное движение – и магус оказался рядом. Он был похож на пардуса, такой же стремительный и хищный. – Все хорошо?

Последние слова были обращены к Эсме, а вот первая фраза… Целительнице показалось, что она слышит недовольное фырканье чуждости, и сразу вслед за этим туман в комнате рассеялся совсем. Теперь она видела всю обстановку отчетливо – несколько табуретов возле стола, книжные полки, картины на стене и множество других мелочей.

– Я не доделала работу… – прошептала девушка. – Я…

Длинные волосы, которые она запомнила растрепанными, теперь были гладко причесаны и собраны в хвост. Худое аристократическое лицо с тонкими чертами загорело до черноты; оно было… было красивым до вчерашнего вечера: на правой щеке змеился свежий шрам от виска до подбородка – та самая прореха, которую Эсме не успела зашить.

– Вы ведете себя так, словно не вылечили меня вчера, а, наоборот, едва не отправили навстречу Великому шторму, – произнес капитан, иронично прищурившись. Его улыбка вышла кривой из-за шрама. – Вот это гораздо важнее, разве нет? Я-то не вполне помню подробности, но, говорят, мне ее почти отгрызли…

Он засучил рукав и показал руку – от ранения не осталось и следа. Эсме ощутила гордость: она и впрячь справилась неплохо. Велину бы понравилось.

– Совершенно не стоит переживать из-за такого пустяка, – подытожил магус с беззаботным видом. – И в конце концов пирату полагается иметь какую-то особую примету. Право слово, шрам на физиономии все-таки лучше, чем стеклянный глаз или деревянная нога!

Эсме не сдержала улыбки.

– Забудем об этом, хорошо? – Капитан усадил целительницу на табурет, сам уселся напротив, возле иллюминатора. – У нас есть гораздо более важные проблемы. Для начала я хочу принести извинения за то, что стал причиной разрушения вашего дома и вынужденного бегства из Тейравена. Но смею заверить, единственное, что я мог сделать в той обстановке, – похитить вас, ведь иначе вся округа решила бы, что вы сотрудничаете с пиратами…

– Что было, то было, – Эсме вздохнула. – Но куда мне теперь податься?

– Вот об этом я и хотел поговорить, – магус кивнул. – Мое предложение таково: чтобы хоть как-то загладить вину, я предлагаю вам выбрать любой портовый город, где мы… скажем так, разыграем ваш побег. Вместе с суммой, необходимой для покупки дома и начала собственного дела. Я понимаю, что это неравноценная замена, но это единственное, что приходит мне в голову…

– Подождите, капитан. – Целительница нахмурилась. – Вы сказали, любой город?

Он кивнул.

– Но… разве пират может спокойно заходить в порты Империи?

Магус улыбнулся.

– Так ведь в Тейравенскую гавань мы зашли и вышли без проблем… относительно, конечно…

– Да-да, – растерянно согласилась Эсме. – Э-э… может, вы назовете мне свое имя?

Улыбка капитана сделалась очень хитрой.

– Разрешите не отвечать. Если вы не будете знать, кто я такой и чем занимаюсь, вам не придется лгать и изощряться в ответ на прямой вопрос. А рано или поздно вопросы появятся, уж поверьте – щупачи заинтересуются, откуда вы взялись и как раздобыли деньги. Чем скорее они убедятся в вашей бесполезности, тем скорее отпустят, и бояться нечего – целителей нынче не обижают.

– Но щупач может вытянуть из меня ваше лицо, – робко пробормотала Эсме, на что магус лишь беззаботно отмахнулся, заметив, что у Империи нет точного описания его примет. Целительница не стала больше возражать, но по ее напряженному лицу капитан все понял без слов.

– Вы мне не верите, – констатировал он, сокрушенно вздыхая. – А-а, понял. Вы хотели узнать мое имя, чтобы быть уверенной, что я не один из тех, о ком рассказывают страшные истории в тавернах.

Эсме покраснела. Магусу сполна хватило обычной проницательности, чтобы прочитать ее мысли.

– Не могу успокоить, – пират хищно улыбнулся. – Обо мне сочинили предостаточно жутковатых сказок, и кое-что даже правда. Эсме… я даю вам честное слово, все обещания будут выполнены. Верите?

А он настойчив, этот безымянный капитан…

– Верю.

– Вот и прекрасно! – Магус вскочил. – Теперь, полагаю, вам надо отдохнуть. Ближе к вечеру мы поужинаем и потом выберем город – но предупреждаю, раньше чем через три дня ни в какой порт мы не попадем. Я, кстати, распорядился, чтобы завтрак… то есть уже обед принесли в каюту. И… фрегат больше не будет вас тревожить, я прослежу.

Она почему-то смутилась.

– Капитан, у меня есть еще один вопрос. Ваш юнга… Кузнечик… и еще один матрос… они приходили ко мне и спрашивали о Велине, моем учителе.

– По моей просьбе, – магус нахмурился. – Мы когда-то были знакомы, очень давно. Я хотел с ним встретиться, но… опоздал.

– На пять дней, – прошептала девушка.

– На пять дней, – эхом откликнулся магус. – Или на целую вечность. Очень жаль, что все так вышло.

Оба на мгновение замолчали, а потом капитан движением руки словно прогнал набежавшую печаль и улыбнулся.

– Вам сейчас надо отдохнуть, а потом я отвечу на остальные вопросы… если смогу.

Он проводил ее до порога, и Эсме неожиданно для себя сказала:

– Я… меня все равно мучает совесть из-за вашего лица. Если бы не десять раненых гроганов, мне хватило бы сил…

– Ох уж эта профессиональная гордость! – капитан покачал головой. – Я так и понял, что вы к тому времени уже очень устали. К тому же смерть учителя – я понимаю, какая это потеря… – Он осекся. – Раненые гроганы, говорите? А отчего их было так много?

– Мне сказали, какой-то фрегат сошел с ума, и… – начала целительница, и тут лицо капитана сделалось очень суровым. Он перевел взгляд на дверь – та распахнулась.

За порогом стоял крылан.

– Ты об этом знал?

Человек-птица опустил голову, его крылья дрогнули.

– Узнал, когда мы уже были на борту.

– А, да, конечно, – магус растерянно нахмурился. – Так какой фрегат сошел с ума?

– «Морская звезда», – скучным голосом отозвался крылан. – Ребята слышали в таверне, что там уже больше полугода были неприятности… из Тейдена капитан никудышный, сам понимаешь, его и люди плохо слушаются. Э-э… короче, эти идиоты попытались поднять на борт бочонок звездного огня. Капитан, по-моему, нашей гостье не мешало бы отдохнуть, а?

– Да-да, ты опять прав, – выражение лица магуса снова изменилось – он словно надел новую маску. Эсме хорошо видела тревогу под напускным благодушием и веселостью. – Моя госпожа, не угодно ли будет вам пройти в каюту? Завтрак ждет… – Он ненадолго закрыл глаза, и босые ноги Эсме ощутили, как в недрах фрегата что-то заворочалось. – И я пришлю кое-кого, чтобы составить вам компанию. Ничего не бойтесь, Эсме…

В каюте, которая должна была стать домом Эсме на ближайшие несколько дней, ее уже ждал поднос с едой. Неведомый кок постарался угодить гостье: в глиняной миске лежал кусок мяса, которого хватило бы на троих. Рядом стояли две чашки, в одной был эль, в другой – вода. Целительница не успела даже притронуться к еде, как в дверь вновь постучали.

– Прощу прощения. – Капитан надел темно-зеленую куртку поверх рубашки. Эсме вдруг показалось, что она слышала раньше о пирате, который всем прочим цветам предпочитает зеленый.

– Я тут кое-что принес, – магус протянул аккуратно перевязанный лентой пакет.

– Что это? – насторожилась целительница. Выражение лица у капитана было странное – он смотрел прямо перед собой, словно не видя ее.

– Одежда, – произнес он ровным голосом. – Возможно, наше путешествие окажется более длинным, чем планировалось изначально, а женщине нелегко без сменного платья. Примите, прошу.

При мысли о том, откуда могла взяться на фрегате женская одежда, целительница густо покраснела. Он хочет, чтобы она надела это? Отчаянно захотелось поинтересоваться, нет ли там внутри красных чулок, но что-то в лице капитана остановило Эсме от этого опрометчивого шага. Она со вздохом приняла пакет и, когда магус откланялся, развязала ленту.

Внутри было очень красивое шелковое платье, тонкая нижняя рубашка и кружевная шаль, все – фиалкового цвета.

«Она любит фиалки?»

Одежда пахла лавандой и слегка пожелтела от времени. Эсме мало что понимала в моде, но фасон платья вызвал в ее памяти полузабытые воспоминания десятилетней давности. Такое, только алого цвета, было у ее матери… в другой жизни.

– Кому же ты предназначалось? – тихонько спросила она, сметая с фиалкового шелка невидимые пылинки. Платье, конечно, не ответило, но зато усилилось ощущение взгляда – сразу со всех сторон, – да и пряный запах стал заметней.

Фрегат присматривался к гостье.

«Гостье? – Эсме, грустно улыбнувшись, взобралась на койку с ногами. – Кажется, я больше похожа на пленницу…»

Времени для того, чтобы обдумать свое положение, было предостаточно. Она отщипнула кусочек от предложенной щедрой порции, выпила воду – а потом и не заметила, как задремала.

…в ночи пожар полыхает так, что глазам больно смотреть.

Ты стоишь, растерянно опустив руки, и не знаешь, что делать. Ты еще не поняла, что произошло, тебе отчаянно хочется, чтобы все это оказалось сном, просто кошмарным сном – а завтра ты проснешься в своей комнате от дующего в окно бриза.

Но этого не будет.

– Во всем виноват твой брат, – говорит черный человек. Он стоит рядом, высокий, огромный. Ты так усердно вытравливала всякое воспоминание о нем из своей памяти, что теперь даже во сне видишь одну лишь темную фигуру, у которой нет лица, а его холодный и безжизненный голос мог бы принадлежать мраморной статуе. – Ему не следовало приносить домой свой улов…

Ты молчишь. Что еще ты, маленький ребенок, можешь сделать? Черный человек долго смотрит на тебя, а потом поворачивается и уходит.

Кажется, именно тогда ты принимаешь решение. Поначалу трудно, ты кричишь и плачешь – ведь отсекать воспоминания немногим проще, чем самой себе отрубить палец. А потом ты вдруг чувствуешь на плече чью-то руку, и смутно знакомый голос произносит:

– Не следовало этого делать. Потом ты будешь сожалеть – если, конечно, сможешь.

Ты оборачиваешься и видишь Велина…

Эсме проснулась оттого, что кто-то поскребся в дверь. Девушка едва успела провести рукой по спутанным волосам, как дверь распахнулась – похоже, для двоих посетителей это было такой же неожиданностью, как и для нее.

– Ох, простите, – смущенно улыбнулся высокий неуклюжий матрос. Под глазом у него красовался большой синяк. – Мы тут ни при чем, это все шуточки неве… – юнга бесцеремонно двинул своего товарища локтем в бок, и тот поперхнулся. – Нашего фрегата, я хотел сказать.

Где-то в отдалении слышится издевательское хихиканье.

– Я верю, – Эсме тоже улыбнулась, хотя ей было совсем не весело. – Входите, раз пришли.

Как ни странно, они вполне сумели разместиться в каюте втроем: юнга устроился на краешке сундука, а матрос опустился прямо на пол. Недолгое время она и странная парочка смотрели друг на друга, а потом Эсме решила начать разговор сама.

– Ну, ладно, – сказала она, вздыхая. – Поначалу я хотела бы извиниться перед вами обоими за свою вчерашнюю грубость и перед тобой… – Она с трудом вспомнила, как зовут юнгу. – Перед тобой, Кузнечик, за грубость сегодняшнюю. Вы меня прощаете?

– О чем разговор! – Матрос всплеснул руками, вновь напомнив Эсме марионетку с оборванными нитками. – Вы спасли нашего капитана, да еще и Умберто в придачу. Ребята, которые были в таверне, просто в восторге от вашего умения развязывать узлы!

«Значит, Умберто – это плетельщик узлов…»

– Меня зовут Сандер, – матрос приложил ладонь к груди и слегка наклонил голову. На краткий миг его движения стали изящными, словно у кукольника все-таки осталось в запасе несколько нитей. – А с Кузнечиком вы уже познакомились.

Молчаливый юнга улыбнулся. Оставалось только догадываться, каким образом молоденький магус попал на пиратский фрегат, но, похоже, он не приходился капитану родственником: щуплый, русоволосый и с кожей, которая от природы была намного светлее, он скорее напоминал воробья, чем кузнечика. Интересно, к какому клану он принадлежит и как попал на пиратский корабль? Впрочем, те же самые вопросы можно было задать и о капитане.

– Собственно, капитан попросил, чтобы мы вас немного развлекли, – сказал Сандер, когда пауза затянулась. – Только учтите, что мы ничего не можем рассказывать о нем и о фрегате. А если хотите, чтобы мы ушли, гоните нас в шею.

Эсме призадумалась. А в самом деле, хочет ли она остаться в одиночестве?

– Нет, не уходите. Но чем вы можете меня… развлечь?

Они переглянулись и пожали плечами. Эсме хмыкнула: уже одно только присутствие забавной парочки привело к тому, что она на миг позабыла обо всех неприятностях.

– А можно мне выйти на палубу? – Эсме еще не договорила, а Кузнечик уже воскликнул: «Нет!» – и его старший товарищ согласно кивнул.

– Капитан сказал, что было бы лучше вам остаться в каюте, – произнес он виновато.

– Он рассчитывает, что я безвылазно просижу здесь три дня? – нахмурившись, поинтересовалась целительница. Ответ был очевиден, и она вновь подумала о том, что эта каюта больше напоминает тюрьму, чем комнату для гостей. – Но почему? Команда взбунтуется?

– Таков обычай, – ответил Сандер немного смущенно. – Пассажирки на фрегате всегда… э-э… проводят как можно больше времени в каюте. Раньше, кстати, вообще запрещалось брать на борт женщин.

Она знала об этом, но не подозревала, что все настолько серьезно.

– Причиной тому вовсе не команда, а сам фрегат, – продолжил матрос. – Между кораблем и капитаном… э-э… отношения ближе, чем между влюбленными. И фрегат… он – это не «он», а «она»… женщина.

– Капитан тебе за эти слова врежет, – тихонько проговорил Кузнечик, искоса поглядывая на матроса. Тот вздрогнул и осторожно потрогал синяк под глазом. – Точно врежет. Давайте лучше о чем-то другом поговорим!

– Так это что, он?.. – спросила Эсме, и Сандер тотчас завертел головой.

– Нет, боцман… когда я вернулся на борт и сказал, что не сумел доставить послание капитана, он мне и засветил от всей души. Он такой, но капитан в гневе намного страшнее… впрочем, я привык. Эсме, так вы поняли, что я сказал? Это важно. Она растерянно нахмурилась.

– То есть вы хотите сказать, что… фрегат ревнует? И свет померк.

Всего на один миг Эсме ослепла и оглохла, а в ее сознании эхом прокатился женский смех – очень жестокий смех. Целительница даже не успела испугаться, как все стало по-прежнему, и по лицам Сандера и Кузнечика Эсме поняла, что они знают о случившемся.

– Вот видите! Достаточно одного лишь присутствия женщины на борту, чтобы фрегат начал нервничать, а уж если женщина будет расхаживать по палубе, словно хозяйка… – матрос закатил глаза и не закончил фразу. – К тому же наш корабль отличается весьма крутым нравом. Не представляю другого человека, кроме капитана, который смог бы удержать ее в узде.

– Да, ваш капитан – весьма загадочная персона, – пробормотала Эсме. – Я не знаю названия фрегата, не знаю имени капитана. Могу лишь догадаться, что он не Одноглазый… и не Лассе-кархадон, если бы тот был магусом, об этом стало бы известно. Может, это сам Лайра Отчаянный?

Кузнечик покачал головой и еле заметно улыбнулся.

– Я даже не знаю, из какого он Семейства…

Магус пират – это было очень необычно, но возможно. Конечно, еще сто лет назад мало кто поверил бы, что аристократ, с младенчества привыкший к роскоши, променяет спокойную жизнь на существование, полное риска. Но после того как Семейства разделились на сторонников Капитана-Императора и тех, кто не захотел следовать за ним, все изменилось.

Три Семейства – Фейра, Амальфи и Соффио – поплатились за неправильный выбор жизнью: первых не спасла удивительная способность повелевать огнем, вторых – зыбкий дар предвидения. Что же касается третьих, то ходили упорные слухи о якобы спасшейся молодой паре – за тридцать лет, впрочем, ничем не подтвердившиеся.

Еще два рода лишились земель и были изгнаны, а оставшиеся три пытались сохранить нейтралитет, но это уже ничего не меняло: на стороне Капитана-Императора были семь самых сильных кланов, считая его собственный – сильнейший из всех.

«Капитан-Император победил, но сейчас, когда он заживо гниет в своем дворце, радует ли его эта победа?»

Собственно, в любом клане всегда существовали бастарды-полукровки: дети от магусов и обычных людей никогда не наследовали способности небожителей, но зато получали долгую жизнь и крепкое здоровье. Определить на глазок чистоту крови Эсме не могла, да и не хотела. Оставался единственный способ узнать, к какому клану принадлежит капитан: подождать, пока он проявит способность. Если, конечно, он будет настолько неосторожен, что сделает это в ее присутствии.

– Простите, – сказал Сандер смущенно. – Мы и сами не знаем… ох… капитан запретил вести разговоры об этом. Он сказал, что отрицательный ответ – тоже ответ, и…

– Да, я знаю, – Эсме нахмурилась. – Но разве он сейчас здесь?

Оба кивнули.

– Капитан везде, – пояснил Кузнечик, увидев ее растерянное лицо. – Он управляет кораблем, все видит и все слышит. Сейчас он, наверное, разговаривает с… помощником, но одновременно слушает наш разговор и все другие разговоры на борту.

Фрегат больше не будет вас тревожить, я прослежу.

Как же она сразу не поняла? Эсме ужаснулась при мысли о том, что на самом деле представляет собой пара фрегат – навигатор. Ей всегда казалось, что управлять живым кораблем – то же самое, что управлять лошадью или отдавать команды собаке, лошади или грогану. Налево, направо, стоять, ко мне… Выходит, все совсем по-другому, и для того, чтобы подчинить себе фрегат, нужно очень сильно измениться.

– Похоже, нам и впрямь лучше поменять тему, – сказала она смущенно. – Я не хочу, чтобы из-за меня у вас были неприятности. А… нет, все-таки спрошу. Это правда, что женщин раньше выбрасывали за борт, если начиналась буря?

Кузнечик вспыхнул, словно девушка, а Сандер принялся пространно объяснять, как возник этот странный обычай и почему он исчез. Единственное, что Эсме удалось понять из его объяснения, – слухи не были так уж далеки от истины, как хотелось бы.

– Но вам ничего не угрожает! – заверил матрос, увидев, как изменилось выражение ее лица. – Просто не выходите из каюты, вот и все…

Эсме вздохнула.

– Вы, кажется, собирались меня развлечь? Матрос заулыбался и вытащил из-за пазухи нечто странное – с десяток тонких трубочек разной длины, соединенных между собой. Эсме поняла, что это музыкальный инструмент, но ничего подобного ей раньше видеть не приходилось.

– Так вы музыкант? – спросила она, невольно подавшись вперед. По лицу Сандера пробежала тень, и, недолго поколебавшись, он произнес изменившимся голосом:

– В большей степени, чем кажется. Если бы не сирринг, меня бы уже давно ссадили на берег.

И прежде, чем Эсме успела опомниться, он заиграл.

Слова вспомнились легко, но пела Эсме лишь в мыслях. Она неожиданно ощутила, как где-то в глубине сознания пробуждается старое-старое воспоминание – ворочается, точно донная рыбина. Целительница редко бывала на представлениях заезжих актеров, но моряцкие песни знала наизусть из-за мыслеобразов своих пациентов – в голове у моряка что ни мысль, то песня, и чаще всего – непристойная.

Но эта песня была необычной.

Едва сирринг коснулся губ Сандера, матрос преобразился и разом помолодел лет на десять. Он играл с закрытыми глазами и весь самозабвенно отдался музыке – куда только подевались неуклюжесть и робость?

Мелодия вилась вокруг них – живая, свободная… и жестокая. Эсме не знала, отчего Сандер выбрал именно эту песню, но ей внезапно сделалось страшно. Она отчетливо ощутила, что по ту сторону полуживого корпуса дышит океан, опасный и равнодушный, а взгляд фрегата вновь стал пристальным и весьма неприятным. Похоже, фрегат изучил ее мыслеобразы – и, изучив, счел недостойным противником. Эсме никогда раньше не чувствовала такого презрения, необъяснимого никакими причинами, – в Тейравене ее не любили, но все-таки признавали талант и временами жалели, а здесь… «Чего ты хочешь?» – спросила Эсме, но чуждость не ответила.

Музыка смолкла, и целительница вытерла украдкой внезапно проступившие слезы.

– Благодарю, – сказала девушка, с трудом найдя силы, чтобы скрыть истинные чувства. – Это было… прекрасно.

– Я не собирался вас так расстраивать, – матрос виновато вздохнул и укоризненно посмотрел на своего младшего товарища. – Что же ты? Забыл слова?

– Замечтался, прости. – Мальчишка и впрямь выглядел так, словно на некоторое время его душа воспарила за облака и оттуда взирала на океан. – Давай еще раз… – Он изменился в лице и вскочил. Эсме перевела взгляд на Сандера и увидела, что тот тоже посерьезнел.

– Простите. – Он спрятал сирринг и, к счастью, кланяться не стал. – Нас требуют на палубу. До встречи!

И оба исчезли так быстро, что Эсме даже не успела ответить.

Мы там, где звездный свет…

Отголоски затихшей музыки все еще бились о стены тесной каюты. Эсме недоумевала: отчего ей так страшно сделалось, когда зазвучал этот простой и милый, в общем-то, мотив? В этом тоже крылась какая-то тайна, и девушка невольно задалась вопросом – есть ли на борту этого фрегата хоть кто-то или что-то простое и понятное, без тайн и секретов.

Мы там, где неба нет…

Она опустилась на койку, закрыла глаза – и почувствовала, как каюта схлопнулась.

Позднее Эсме не могла вспоминать этот момент без содрогания. Вдруг, в один момент, ей стало нечем дышать, вокруг сделалось совершенно темно, и в темноте приготовилась к прыжку чуждость.

Это было даже страшнее, чем тьма и ночные кошмары, поэтому…

…поэтому неудивительно, что девушка очнулась только на палубе.

Легкий ветерок тотчас взъерошил ее волосы. Эсме зажмурилась – после полумрака каюты солнечный свет казался слишком ярким – и подставила лицо ветру. Здесь, на открытом воздухе, давление фрегата ослабло, и она сумела восстановить контроль над собственными чувствами. Причина произошедшего осталась покрыта тьмой.

– Моя госпожа, – послышался знакомый голос. – Но вы же…

– Я уже вышла, Кузнечик, – ответила Эсме, решив не сообщать юнге, что ее, собственно говоря, выгнали. Знать бы почему. – В каюте душно. Я не пленница на вашем корабле, поэтому могу делать, что хочу, так?

Мальчишка вздохнул.

– Ну, кто это у нас? – прозвучал – точнее, прорычал – новый голос. Чья-то тень заслонила солнце, и Эсме приоткрыла глаза. Над ее головой на фоне синего неба полоскались на ветру белоснежные паруса; где-то высоко перекрикивались матросы. Фрегат шел споро, над верхушками мачт кружились несколько чаек.

Перед Эсме стоял огромный, широкоплечий, длиннорукий и волосатый… гроган.

Целительница растерянно моргнула, словно неожиданное видение могло раствориться в полуденном мареве. Уж не перегрелась ли она? Или, может, помешалась? Гроган выглядел огромным, но ему и полагалось быть таким, а вот умного блеска в красных глазах и насмешливой улыбки ему не полагалось, это ей точно было известно.

Разве гроганы разумны?

Разве гроганы умеют говорить?!

– Я так и понял, что капитан притащил на борт бабу… э-э… женщину, – пробурчал гигант, обращаясь к самому себе. – И разговаривать с ней запретил, это так. Но я взамен попросил, чтобы эта… женщина… носа из каюты не высовывала, потому как моя девочка волнуется. Того и гляди скинет кого в воду, кархадонам на съедение. Кузнечик, ты не передал капитану мои слова?

Мальчишка что-то испуганно пискнул, но к этому времени Эсме уже пришла в себя. Крылан, потом разумный гроган – следующим будет, вероятно, ручной кархадон?

– Он все передал, – заступилась она за мальчика, хотя гроган выглядел устрашающе. – Я сама решила…

– Она сама, ну да. Я так и понял, – гроган разглядывал ее, склонив голову набок. – Капитановы дела меня не касаются, да. Но баба на борту, да еще и красивая, – это непорядок. Ей бы назад спуститься, в каюту, пока чего плохого не случилось… и чем быстрее она на берег сойдет, тем лучше для всех будет, да…

Он посмотрел вверх и нахмурился.

Странная манера разговора – а Эсме уже догадалась, что перед ней, по всей видимости, боцман, – объяснялась тем, что он пытался совместить в своем невеликом мозгу приказ капитана не разговаривать с ней и необходимость объясниться. Эсме неожиданно стало смешно, а потом в ней взыграло упрямство.

– Я не уйду, – сказала она. Гроган промолчал, но снова взглянул вверх. – Там душно, и фрегат смотрит… со всех сторон. Я здесь постою, ничего не буду трогать…

Внезапно боцман вытянулся, а с его физиономии мигом слетела ухмылка. Кузнечик ойкнул и быстро смылся, а по палубе прошуршали кончики черных крыльев, потом стукнули каблуки сапог.

– Я говорил, надо было запереть дверь каюты. – В голосе крылана послышались язвительные нотки. – А теперь уже поздно.

«Отчего поздно?» – хотела спросить Эсме, но внезапно заметила, что свет солнца как-то странно потускнел. Гроган опять посмотрел вверх, и она невольно сделала то же самое.

Белые паруса фрегата постепенно наливались зеленью – сначала они стали цвета молодой листвы, потом начали темнеть. Эсме затаила дыхание. Зеленый цвет делался все гуще и ярче, пока наконец паруса не приобрели глубокий изумрудный оттенок – они сияли и искрились, наполненные ветром…

– Поздно, – повторил крылан. – Ладно, я полетел… Он разбежался и, оказавшись возле фальшборта, прыгнул – а потом взмыл в небеса, словно огромный буревестник.

Эсме стояла, вновь не в силах обернуться и взглянуть в глаза человеку, стоявшему за ее спиной, – теперь-то она знала, как его зовут. Мало того, она теперь понимала, какое название можно прочитать на борту фрегата, чья палуба недовольно подрагивала под ее ногами.

«Невеста ветра».

– Эльга-заступница… – прошептала девушка, чувствуя, как щеки заливает краска. – Я такая дура. Что теперь будет?

Послышался вздох.

– Для начала я представлюсь по всей форме, – негромко сказал капитан. – Кристобаль Крейн, к вашим услугам…

– Пират, чью голову оценили в десять тысяч золотых, – продолжила Эсме. – Угораздило же меня попасть именно на ваш корабль!

Она наконец-то обернулась.

Вспомнился набросок на стене «Водяной лошадки» – да, если этот портрет был самым хорошим из всех, то пират может не опасаться, что его когда-нибудь узнают. К тому же весьма любопытная деталь его внешности в полумраке капитанской каюты осталась незамеченной – у магуса были удивительные разноцветные глаза, зеленый левый и синий правый. Теперь-то Эсме поняла, отчего он усадил ее лицом к иллюминатору: из-за того, что свет падал в глаза, она не разглядела главной особой приметы самого известного пирата. Ни один щупач не смог бы понять, с кем ей пришлось иметь дело. О-о, это был хитроумный план, но все пошло прахом из-за ее упрямства. Вряд ли он сдержит слово, ведь теперь она представляет собой угрозу всему экипажу.

Капитан Крейн смотрел на нее и насмешливо улыбался.

– Вы не должны меня бояться, – сказал он, когда Эсме начало тяготить долгое молчание. – Я все сделаю, как обещал, – вот только выплачу небольшой долг в Тейравене.

– Может, оставите меня там? – неуверенно предложила Эсме и смолкла, когда пират покачал головой.

– Нет. Мы не для этого разыгрывали ваше похищение, да к тому же у нас не будет такой возможности. Все остается в силе, только выберите порт.

– И вы не боитесь? – осмелилась спросить целительница. – Я ведь теперь знаю…

– Ничего такого, что могло бы навредить мне или «Невесте», вы не знаете, – капитан вздохнул. – А сейчас спуститесь в каюту и не выходите до тех пор, пока я не при… не позову. Хорошо? Если вас увидят на палубе, то уже ничто не остановит распространение слухов о том, что вы сотрудничаете с пиратами. Прошу, Эсме…

Целительница со вздохом повиновалась.

Мы там, где неба нет…

В каюте царил полумрак. Фиалковое платье лежало на кровати там же, где она его оставила; Эсме присела рядом и провела ладонью по шелковой ткани – та приятно холодила кожу, словно приглашая: «Надень меня!»

Целительница, грустно улыбаясь, покачала головой – а потом вдруг передумала.

Велин не обижал свою единственную ученицу, но все-таки их скудных заработков едва хватало на еду и снадобья – что тут говорить о новых платьях? Пару лет назад Велин прикупил по случаю дешевого сукна, и Эсме сама сшила себе юбку. С той поры обновок у нее не было…

…ты помнишь мамин сундук из темного дерева, украшенного серебряными завитушками, на тяжелой крышке замок в виде львиной головы.

Сунешь палец – откусит.

Шелковая рубашка цвета чайной розы, волны кружев и алое атласное платье. Гладкая ткань струится под пальцами, обжигает. Из недр сундука пахнет лавандой и еще чем-то сладким, приятным.

Запах прошлого.

Эсме смахнула слезу.

«Что еще уничтожит огонь в моей жизни?»

Опасливо косясь на дверь, она быстро переоделась – фиалковое платье легло точно по фигуре, словно было сшито специально для нее, – и в этот миг чуждость… нет, «Невеста» неожиданно обратила на целительницу внимание, запустила в ее разум щупальце и принялась шарить, словно палкой по дну озера, поднимая тучи ила и спугивая мыслеобразы. На сей раз Эсме удалось сохранить самообладание, но такое бесцеремонное вмешательство было не просто невежливым, оно грозило в лучшем случае сильной головной болью. Она не собиралась терпеть, пока фрегат утолит любопытство.

Уйди прочь!

«Невеста» отпрянула, шумно фыркнув, и… снова попыталась пробраться внутрь – на сей раз осторожно, крадучись. Эсме растерялась: чего хочет фрегат? Сущность «Невесты» напоминала одичавшую собаку, которая вдруг приняла за хозяина случайного прохожего и увязалась следом, настойчиво тыркаясь в колени мокрым носом, будто спрашивая – ты это или не ты?

Неужели… неужели всему причиной платье?

«Она любит фиалки? Она… кто?»

Из настойчивого желания фрегата проникнуть в ее память можно было извлечь пользу. Эсме присела на краешек кровати, закрыла глаза, опустила все внутренние заслоны. Тоненькое щупальце тотчас ринулось вперед, беспорядочно бросаясь из стороны в сторону. Эсме поморщилась, но не стала препятствовать «Невесте». Поиски продлились недолго – и не увенчались успехом. Чуждость ретировалась, не найдя того, что искала; ее разочарование слегка отдавало тухлой рыбой.

Эсме по-прежнему сидела неподвижно.

Торопливо шаря по закоулкам ее памяти, «Невеста» приоткрыла маленькую щель в собственных доспехах – и теперь настал черед Эсме немного похозяйничать в чужом доме. Она с трудом сдерживала ликование, не позволяла себе поддаться радости – как раз наоборот, следовало быть тише воды, ниже травы. Она не сумеет навязать фрегату свою волю, но вот посмотреть и послушать – это можно.

Если, конечно, «Невеста» не выкинет ее раньше времени.

…Кузнечик вместе с двумя матросами чуть постарше бегает по палубе, разнося оружие. Матросами командует гроган – его зовут Бэр, как внезапно осознает Эсме. Это знание «Невесты». Капитан стоит на полуюте – неподвижный, словно статуя.

– Поберегись! – Матросы бросаются врассыпную, и сверху камнем падает крылан. Он выглядит растрепанным и встревоженным. – Кристобаль, они уже все приготовили! Там два фрегата-охранника, один сцеплен со «Звездой», другой на страже… у них хакке!

Пират все так же неподвижен, но голос его раздается будто отовсюду:

– Всем приготовиться к атаке! Вперед, «Невеста»!

Корпус фрегата вздрагивает, и корабль устремляется навстречу битве. Эсме с трудом удается удерживать хрупкую связь – от сумасшедшей скорости у нее кружится голова, а от довольного урчания фрегата вибрирует каждая косточка в черепе.

…Когда на горизонте показались смутные очертания трех фрегатов, на «Невесте» уже все было готово к бою.

Портовый корабль тоже их увидел – и изумрудные паруса сообщили ему, кто приближается. «Невеста ветра» шла очень быстро, и, когда сторожевой фрегат начал разворачиваться, Эсме поняла: противник готовится принять бой. Она никогда раньше не видела воочию стрелометы, но сейчас услужливая фантомная память – знать бы чья! – подбросила весьма устрашающую картину. Зазубренные лезвия, нацелившиеся на «Невесту ветра», несли разрушение, смерть, боль – кто лучше целителя знал, какие раны можно нанести таким оружием?

За миг до того, как борт сторожевого фрегата выплюнул в сторону «Невесты» несколько десятков смертоносных стрел, пиратский корабль вильнул так резко, что почти лег набок. Эсме вспомнила, как однажды в порту один матрос рассказывал другому о том, что корабль Кристобаля Крейна движется быстрее молнии, – выходит, это была чистая правда. Подавить волю фрегата не так просто – он хоть и неразумен, но упрям. Если Крейн нашел такой действенный способ подчинить «Невесту», то неудивительно, что его приказано брать живым.

…Дальнейшее произошло так быстро, что Эсме не успела даже испугаться.

«Невеста ветра» вышла с наветренной стороны, когда сторожевой фрегат еще не успел закончить маневр. Пиратский корабль на полном ходу ударил в корму тараном, и Эсме показалось, что она услышала вопль боли. Паруса фрегата опали, он остановился – команда безуспешно суетилась на палубе, пытаясь привести корабль в чувство.

«Невеста» не стала дожидаться, пока у них это получится. Корпус корабля снова вздрогнул, а потом в один миг ощетинился острейшими иглами – так, что фрегат стал похож на огромного морского ежа.

Обойдя второй сторожевик, соединенный с «Морской звездой» точно такими же крючьями, «Невеста» вцепилась в другой борт мятежного фрегата – и три корабля стали единым целым, а потом начался бой…

Эсме сжала кулаки. Она только теперь поняла, что на «Невесте ветра» нет собственного целителя.

«Крейн, будь ты проклят!»

Она обещала не выходить на палубу, но отчего он не прикажет относить раненых вниз? Хотя у нее нет ни одного снадобья… это значит, сил хватит ненадолго, но хоть кто-то был бы спасен!

От бессилия хотелось кричать…

Резня на палубе достигла пика, и Эсме почувствовала три смерти. Она не могла понять, погиб ли кто-то из пиратов, или же пали солдаты наместника – для нее это не имело значения. Внезапно она ощутила, как на «Невесту» перешел сам наместник. Эйдел был, как всегда, обманчиво медлителен; в правой руке он сжимал саблю, а в левой – что-то непонятное, сгусток тьмы. Эсме поняла, что фрегат боится.

– Крейн! – закричал наместник, размахивая странным предметом. – Я давно мечтал опробовать хакке на твоем фрегате, и вот ты сам пришел! Благодарю!

Капитан «Невесты», вместо ответа насмешливо поклонился – и Эйдел бросился в атаку. Эсме впервые увидела, как дерутся два магуса, но разглядеть ей удалось немногое – они двигались так быстро, что превратились в две размытые тени.

Битва длилась недолго.

– Давно мечтал увидеть лорда Эйдела на коленях, – произнес пират в полной тишине, насмешливо копируя интонации наместника. Тот стоял на коленях, вытирая кровь с рассеченной щеки. Его держали на прицеле двое матросов с арбалетами. – И вот вы сами пришли, оказав мне тем самым большую любезность! Всем бросить оружие! – Его голос раскатился над фрегатами, и не нашлось никого, кто бы ослушался. – Господин наместник, попрошу отдать мне хакке. Обещаю, когда вы это сделаете, вас препроводят на корабль… который никто не будет преследовать. В ваших интересах не сопротивляться.

Эйдел медлил. Должно быть, именно тьма в его руке была хакке, которое столь страшило «Невесту», что та отказывалась его видеть.

– Отчего я должен верить тебе, пират? – севшим голосом вопросил наместник. – Я слишком много знаю. Взять хотя бы Лэйфир…

– Вы не обязаны верить, – просто ответил Крейн. – А я не обязан сохранять вам жизнь, но именно это собираюсь сделать.

– Еще один вопрос, капитан, – Эйдел улыбнулся, но улыбка вышла кривой. – Зачем вам это нужно? Вы ведь знаете, что произойдет в скором времени с этим кораблем. Дайте нам закончить начатое, и…

– Передайте мне хакке, сударь, – перебил Крейн. – Я не буду ничего объяснять.

– Как хотите. – Наместник пожал плечами. – Прошу!

Его левая рука, до этого безвольно опущенная вдоль тела, взметнулась – и черный предмет полетел в сторону Крейна. Эйдел целился в горло и попал бы, но чья-то тень, метнувшаяся к капитану, приняла удар на себя и упала на палубу, корчась от боли.

Только один человек на борту «Невесты ветра» мог двигаться так быстро.

Эсме в это время уже бежала наверх.

Оказавшись на палубе, она метнулась к Кузнечику, вокруг которого растекалась большая лужа крови. «Хакке» оказалось копьецом длиной чуть больше локтя – с устрашающим наконечником, который насквозь пробил горло мальчишки. Человек не имел бы никаких шансов выжить даже при помощи целителя, но этот ребенок был магусом. Хотя его глаза уже закатились, все-таки оставалась слабая надежда.

Эсме упала на колени рядом с юнгой и положила ладони по обе стороны от окровавленного древка.

– Тяните! – крикнула она, и кто-то с силой дернул, вытащив хакке с первого раза – по счастью, у него не было оперения, и древко прошло свободно. Эсме стянула пальцами края страшной раны и закрыла глаза…

…полотно было изорвано в клочья, и ей никак не удавалось соединить его. Где-то вдалеке послышался крик: «Не надо! Надорвешься!..» – но она не прекратила попыток. Уже знакомое голубоватое пламя окружило ее кольцом, но, оно было столь слабым, что у Эсме болезненно сжалось сердце. Усталость после исцеления Крейна не прошла бесследно, она едва может удерживаться здесь – что же, выходит…

– Я не отпущу тебя! – закричала целительница. – Ты не смеешь уходить!

И в этот миг рядом очутилась чуждость. Она неторопливо приблизилась, словно сытая кошка, потом взглянула на Эсме, смешно склонив голову набок.

Подошла еще ближе.

Потерлась о ее колени.

…большая, теплая.

Эсме глубоко вздохнула и принялась зашивать края прорехи.

«Вот теперь все будет хорошо…»

Кузнечик открыл глаза и закашлялся – кровь все еще текла, но Эсме знала, что его жизнь вне опасности.

Она вот-вот должна была лишиться сил от смертельной усталости, но все-таки чувствовала на себе удивленные взгляды. Матросы обеих команд застыли в изумлении.

А еще на нее смотрели два корабля – «Невеста ветра» и… «Морская звезда».

Вернее, то, что раньше ею было.

Угольно-черная шкура фрегата уже начала обрастать броней. Все палубные надстройки исчезли, обводы корпуса сделались гладкими и хищными; он больше не казался деревянным. На месте мачт возвышались костистые отростки, от которых отходили кожистые складки парусов-плавников. Глаза «Морской звезды» Эсме видеть не могла, но вполне представляла себе их выражение…

– Весьма симпатичный новый член команды, – выдавил сквозь зубы наместник. Он, казалось, не замечал, что его руки пронзили три арбалетных болта, а оба рукава промокли от крови. – Рад, что ты нашла свою цель в жизни, Эсме! Очень рад за тебя… может, ты окажешь по…

– Ни звука больше! – Разноцветные глаза Крейна полыхнули. Эйдел усмехнулся, но не стал испытывать терпение капитана. Эсме виновато опустила взгляд: если бы наместник успел произнести до конца ритуальную просьбу, она не сумела бы ему отказать. – Увести ее в каюту, быстро! Тейравен не оценил богатства, дарованного Эльгой, поэтому я забрал эту целительницу себе!

Наместник ничего не сказал.

Крейн подобрал хакке, перехватил его у самого наконечника и… что-то сделал. Зазубренный наконечник с резким щелчком разделился на шесть частей, и из его сердцевины выскочила острейшая игла. По ее блестящей поверхности пробегали синеватые искры.

Раздался протяжный звук, похожий на стон, а следом за ним другой. Эсме, уже в полуобморочном состоянии, поняла: это стонут фрегаты.

И ей внезапно тоже захотелось завыть…

С хакке в руке Крейн поднялся на полуют и оттуда, размахнувшись, выбросил страшное оружие далеко в море.

Наместник улыбнулся.

– Возвращайтесь на свой корабль и не смейте нас преследовать, – ледяным голосом произнес пират. – Будьте уверены, о том, что произошло сегодня, заговорят во всех портах десяти тысяч островов… хотя вам, конечно, нет до этого дела. Эй! Помогите наместнику!

– Благодарю, я сам… – Улыбка Эйдела больше напоминала оскал. – Мы еще встретимся, капитан Крейн, если только вас не сожрет кархадон. И с тобой… – он бросил обжигающий взгляд в сторону Эсме. – С тобой мы тоже обязательно встретимся.

«Возможно…» – вот и все, о чем она успела подумать, прежде чем потерять сознание.

– Нет, ты все неправильно делаешь. – Велин отбирает у тебя птицу и в мгновение ока исцеляет сломанное крыло. Золотистое сияние ослепительно вспыхивает под его ладонями, и миг спустя птаха уже парит в небесах. – В прошлый раз все получилось, что же теперь, а?

Ты молчишь, насупившись. В густой зеленой траве кипит жизнь – ты совсем недавно начала чувствовать всех живых существ вблизи, и пока что это доставляет сплошные неудобства. Но здесь все-таки хорошо, потому что биение сердца полевки или зеленые мыслеобразы травяных скакунов не лезут без спросу в голову, не оставляют после себя фантомных воспоминаний.

Отчаявшись дождаться ответа, Велин сокрушенно качает головой. Нет, он вовсе не сомневается в твоих способностях – если верить ему на слово, не распознать в тебе целителя мог бы только слепой… хотя ты не очень-то ему веришь. Он просто удивлен, отчего силу твоего упрямства никак не удается направить во благо, и винит в этом только себя.

– Знаешь, – вдруг говорит он доверительным тоном. – Когда-то у меня был друг, который в раннем детстве потерял всю семью, как и ты. Это круто изменило его жизнь, и… в общем, он так и не сумел до конца справиться с потерей, хотя твердил, что все хорошо. Я предложил ему исцеление… сказал, что могу приглушить тяжкие воспоминания, сделать их не такими болезненными. Знаешь, что он мне ответил? Что если я лишу его хоть малой доли этой горечи, этой невыносимой, отчаянной тоски – он перестанет быть самим собой.

Ты молчишь.

– Мы тогда из-за этого крупно повздорили, – продолжает Велин, – но теперь мне начинает казаться, что он был прав. Боюсь, когда-нибудь тебе понравится отсекать от себя все, что причиняет боль. Если это произойдет, ты изменишься и никогда не сможешь стать прежней. Не делай этого, Эсме, прошу! Когда дела пойдут плохо и очень-очень захочется решить все одним махом, ты вспомни о нашем разговоре… особенно если меня не будет рядом…

Ты пообещала ему, помнишь?

Пробуждение было не из приятных, но этого следовало ожидать.

Голова болела не так сильно, как после пяти бессонных ночей, и Эсме попыталась привести в порядок расползающиеся мыслеобразы, которые на сей раз больше напоминали улиток, чем рыб, и двигались соответствующим образом. Когда это почти удалось, она открыла глаза и осторожно приподняла голову.

Взгляд «Невесты» тотчас сосредоточился на ней – он больше не был враждебным, но все-таки оставался настороженным. Из иллюминатора лился мягкий розоватый свет – это рассвет или закат? Эсме понятия не имела, сколько времени прошло.

Кристобаль Крейн сидел на сундуке в очень неудобной позе – вытянув длинные ноги к двери, облокотившись о переборку – и дремал. Впрочем, он почти сразу проснулся, откинул свесившиеся на лоб длинные волосы и заметил с улыбкой:

– Вы испортили платье весьма экстравагантным образом, Эсме!

Тут только она сообразила, что одета в длинную рубаху явно с чужого – капитанского? – плеча. Ей захотелось провалиться сквозь землю.

– А что я должен был делать? – магус виновато развел руками. – Вы же шлепнулись на колени прямо в лужу крови, а потом прижимали Кузнечика к груди… оно промокло насквозь. Уж извините…

«Кузнечик!»

Эсме тотчас обо всем забыла и требовательно спросила:

– Кузнечик, что с ним? Он… жив?

– Жив-здоров и уже занялся стиркой, – усмехнулся капитан. – Он очень живучий. Правда, говорит пока с трудом, очень хрипло.

– Я так и знала, что где-то допущу ошибку. – Эсме потупилась. – Я…

– Бросьте. Вы чуть было не пожертвовали собой, спасая юнгу на пиратском корабле, – перебил магус. – Знаете, сколько времени вы провели без сознания? Без малого четверо суток. Вся команда ходит на цыпочках – только и разговоров, что о здоровье целительницы.

Эсме покраснела еще сильнее.

– Капитан, я даже не знаю, что сказать…

– А ничего говорить не надо. Впрочем… у вас, верно, есть вопросы? Прошу, я весь внимание.

Целительница призадумалась. В самом деле, о чем она может спросить пирата, пока тот в настроении беседовать? Она прикрыла глаза и сквозь ресницы увидела: у ног капитана сгустилось черное пятно, от которого тянулись тонкие нити, опутавшие тело Крейна, словно щупальца кракена.

«Невеста» не оставляла их ни на миг.

– Что такое хакке? – спросила Эсме. – Отчего фрегат так его боится?

Крейн вздохнул и ответил вопросом на вопрос:

– Вы знакомы с трудами Синфы о средоточии разума?

– Конечно… – растерянно проговорила целительница. – Но откуда вы о них знаете?

– У меня было много свободного времени и большая библиотека, – пират небрежно махнул рукой. – Раз вы их читали, мне легче будет объяснить. Так вот, у фрегата, как и у человека, имеется некое средоточие разума, только у нас оно расположено в черепе, а у фрегатов – у основания грот-мачты. Как по-вашему, отчего?

Эсме пожала плечами.

– Возможно, это самое безопасное место?

– Почти правильно, – Крейн улыбнулся. – Это место недосягаемо для таранного удара. Но вот человеку показалось неправильным, что фрегат, по сути, неуязвим – ведь если средоточие разума не повреждено, корабль рано или поздно восстановит любое повреждение, – и тогда было создано хакке.

Корпус «Невесты» дрогнул – даже простой рассказ об этой страшной вещи сильно взволновал фрегат.

– Вам, наверное, так не показалось, но хакке на самом деле оружие никудышное. Оно плохо сбалансировано и не годится для метания, да только дело не в этом. У него особый наконечник – для того, чтобы пробить шкуру фрегата и поразить его… – Лицо Крейна сделалось очень суровым. – Средоточие разума восстановить невозможно, но без него фрегат не умирает. Он…

Внезапно Эсме прозрела.

– Я знаю, – сказала она. – Фрегат превращается в карго.

Карго, несчастное создание, лишенное парусов и обреченное влачить жалкую жизнь, вызывающее одно лишь отвращение…

– Карго, – повторил пират. Взгляд его разноцветных глаз казался устремленным куда-то далеко. – Послушная тварь, которая никогда не взбунтуется и не перевернется посреди океана кверху килем. Она будет ползать вдоль берега – медленно, спокойно… ну, пованивает чуток… куски на ходу отваливаются… подумаешь, неприятность! – Кулаки Крейна сжались; он сильно побледнел, а шрам на щеке, напротив, налился кровью. – Прошу, капитан, примите командование.

Последние слова он произнес явно не своим голосом, и Эсме испугалась. Она осторожно коснулась его руки, и пират, вздрогнув всем телом, пришел в себя.

– Вот так, – произнес он будничным тоном, совершенно не выдававшим сильнейшего душевного волнения. – Что еще вы хотите узнать?

«Отчего фрегаты переворачиваются кверху килем?»

– Я только хотела спросить… – Эсме боялась, что Крейн снова начнет тонуть в воспоминаниях, и поэтому подбирала слова очень осторожно. – «Морская звезда»… она выглядела совсем другой… когда говорят, что фрегат сошел с ума, – это ведь на самом деле не так, я правильно понимаю?

Крейн снова вздохнул.

– Вообще-то вы сейчас меня спросили о тайне, которую всякий моряк обязуется хранить до самой смерти и не раскрывать тем, кто с суши. Но я перед вами в неоплатном долгу и поэтому буду откровенен. – Эсме запротестовала, но он не захотел слушать. – Ответ на этот вопрос я покажу чуть позже. Кстати, завтра вечером мы прибудем в Ламар – вам этот город понравится. Если оценить ваши заслуги, то вместе с домом мне придется обеспечить еще и библиотеку… продукты на год вперед… в чем еще нуждается целитель?

Капитан сменил тему разговора столь же быстро, как менялся курс «Невесты».

– Снадобья, – Эсме улыбнулась при мысли о «продуктах на год вперед». – У каждого целителя есть сундучок, в котором хранятся снадобья. Если бы у меня было хоть самое слабое из них, то… – Она умолкла, не решаясь спросить магуса о потерях, которые понес экипаж.

– Сундучок, конечно. – Разноцветные глаза прищурились. – Я запомнил.

– Но его не так просто раздобыть! – Эсме покачала головой. – Эти снадобья продаются только в Гильдии целителей… собственно, я смогу их выписать, когда устроюсь на новом месте…

– Возможно, возможно, – задумчиво пробормотал Крейн. – Вернемся к этому разговору позже, а теперь вам надо подкрепиться. Кузнечик!

Дверь тотчас отворилась, и показался юнга с подносом в руках. Выглядел он и впрямь неплохо – улыбался, по крайней мере. Повязка на его шее была не особенно чистой, и Эсме захотела ее размотать и проверить, как заживает рана, но тут он заговорил – точнее, попытался.

Капитан выхватил поднос из рук юнги, зашедшегося в кашле, а Эсме сокрушенно покачала головой. Кузнечик наконец выдавил из себя всего три слова – «спасибо», «лучший» и «заступница».

– Молодец, а теперь иди, – магус кивком указал на дверь.

– Я это… – Мальчишка засуетился и вытащил откуда-то – словно из воздуха – стопку фиалкового шелка. – Простите, капитан… оно очень старое… хххр… шелк не могу… – Он виновато развел руками. – Боюсь, порвется…

Целительница посмотрела на капитана – и увидела, что магус вот-вот провалится в бездну. Она любила фиалки.

«Больше никогда не буду читать чужие мысли. Честное слово, больше никогда…»

– Ну и ладно, – сказал Крейн бесцветным голосом. – Пепел к пеплу… иди, Кузнечик.

Юнга не сразу поверил, что его простили, – а потом торопливо ретировался.

– Я слышал, что целителю нельзя лечить серьезные раны, не выпив перед этим хотя бы самое слабое снадобье, – вдруг проговорил капитан, испытующе глядя ей в лицо. Эсме с трудом выдержала этот взгляд; она догадывалась, к чему клонит магус. – Это и в самом деле так?

– Не совсем, – ей не хотелось лгать, но и правду говорить сейчас не следовало. – Просто без снадобья… хм… все гораздо сложнее. Исцелять я могу всегда, пока живу, – если меня попросят.

– А-а… – протянул Крейн. – Что ж, тогда я постараюсь сделать так, чтобы на борту моего фрегата вам больше не пришлось никого лечить без этих волшебных зелий.

Вопрос, которого она боялась больше всего, не прозвучал.

– Судя по тому, что я видела там, – сказала Эсме, торопясь вернуться к прежней теме разговора, – его голос никогда не восстановится. Связки повреждены. Разве что чудо…

Пират кивнул.

– Я ему на это намекал, но… не стоит отнимать у мальчика надежду, хорошо? – Она кивнула. – Так, теперь одевайтесь и принимайтесь за еду, а потом поднимайтесь на палубу. Там я все покажу, как обещал.

Эсме последовала совету капитана: у нее проснулся зверский аппетит, и в скором времени от ужина остались одни крошки. Она надела старую одежду и вышла на палубу.

Несколько матросов, управлявшихся со снастями, заметили ее, и один, оставив работу, приблизился – это был Сандер.

– Я хочу поблагодарить вас за спасение Кузнечика, – сказал музыкант. – Теперь я ваш должник.

– Вы с ним так дружны? – с улыбкой спросила целительница.

– Он мне ближе, чем брат! – отозвался матрос. – Нет на свете человека сердечнее и добрее, чем этот мальчишка, вы в этом убедитесь!

«Магус», – машинально отметила про себя Эсме, а вслух сказала:

– Я верю, но у нас вряд ли будет шанс познакомиться поближе. Капитан сказал, что вскоре мы прибудем в Ламар.

Взгляд Сандера сделался растерянным. Он пробормотал: «Да, конечно» – и, вновь поклонившись, вернулся к работе.

Размышляя о том, что могло так смутить матроса, Эсме медленно обернулась и увидела капитана. Неподвижный магус стоял на полуюте; скрестив руки на груди, он устремил взгляд куда-то вдаль и в таком положении, похоже, пребывал с тех самых пор, как ушел из ее каюты. Чувствуя, как что-то словно подталкивает ее, Эсме поднялась по трапу.

Вид открывался неописуемый. Куда ни глянь, кругом простирался океан, и не было видно ни единой точки, означавшей приближение другого корабля или близкую землю, но Эсме неожиданно ухватила самый краешек мыслеобраза, который мог принадлежать капитану, «Невесте» или любому из находившихся на борту людей и нелюдей. Не нужны были ни другие корабли, ни земля; вот этот ужасающе прекрасный простор и есть то, что будет вспоминать любой моряк в последние минуты жизни. Целительница осознала, что огромный мощный фрегат на самом деле – всего лишь хрупкая скорлупка на краю бездны, в которой обитают чудовища, но это новое знание ее не испугало… почти не испугало. В этот миг она готова была целиком и полностью признать, что ни шторма, ни твари из глубин не сумеют отвратить от моря того, чья душа опутана чарами безбрежного синего простора.

Из этой изощренной ловушки нет выхода.

Мы там, где неба нет, а есть лишь отраженье моря…

– Нравится? – Разноцветные глаза смотрели на нее с любопытством.

– Это… безмерно опасно и безумно прекрасно, – пробормотала Эсме, и капитану, похоже, эти слова пришлись по нраву. – Неужели вы совершенно не испытываете страха перед океаном?

Магус улыбнулся и ответил без тени иронии:

– Я не имею права бояться. Как только Он ощутит хоть смутную тень страха в моей душе, наша судьба решена. Любой из членов команды всегда должен знать, что между ним и океаном стоит капитан.

– И фрегат, – осмелилась поправить Эсме. Магус покачал головой.

– Капитан и фрегат, фрегат и капитан… какая разница? В нашем с «Невестой» случае и вовсе трудно понять, где заканчивается она и начинаюсь я.

Эсме пригляделась и вновь наяву увидела, как потоки черного пламени обтекают фигуру магуса, пронизывают его тело, но стоило лишь моргнуть – и наваждение исчезло.

– Боюсь, эта мысль для меня слишком сложна, – смущенно призналась Эсме. – Я и не знала, что все так… непросто.

– Для кого-то сложнее понять, что именно делает целитель, когда глядит перед собой отсутствующим взглядом и из-под его ладоней струится золотистый свет, – заметил он с легкой усмешкой, возвращаясь к обычному тону. – Но людям важен результат, и они стараются не вникать во все остальное. А ведь на самом деле это просто. – Он обвел взглядом палубу, как будто желая охватить всю «Невесту», вобрать в себя. – Однажды ты слышишь зов, против которого невозможно устоять, и идешь вперед, пока не находишь ту часть своей души, на месте которой всегда была пустота. Ты обретаешь целостность…

Эсме слушала, словно зачарованная. – Я никогда не думала об этом так, – сказала она, когда магус умолк. – Признаюсь честно, капитан, вы…

«Невеста»… все то, что случилось за последние дни, – это многое изменило во мне. Я буду вспоминать об этом приключении, когда все будет позади…

– Да, – произнес Крейн со странной интонацией. – Сидя у камина, в окружении внуков. Но мы забыли, зачем я вас сюда позвал. Встаньте-ка на мое место!

Эсме повиновалась. Она вдруг ощутила странное напряжение, как будто «Невесте» не очень нравилось то, что намеревался сделать капитан, но здесь, на палубе, фрегат не мог устроить целительнице милую шалость и виде сдвигающихся стен.

– Смотрите!

Сначала Эсме не поняла, куда нужно смотреть, но послушно проследила взглядом за рукой Крейна. Стальную гладь океанских волн рассекала кильватерная струя «Невесты ветра», в вышине кружила крылатая тень человека-птицы.

…Недалеко от «Невесты», справа по борту, в воде мелькнула большая тень.

Миг спустя такая же появилась слева.

Словно почетный караул, за фрегатом следовали два огромных кархадона.

– Эльга-заступница! – только и сумела выдавить Эсме, парализованная страхом. Чудовищ было два, хотя и одного было достаточно, чтобы в два укуса расправиться с «Невестой». Целительница зажмурилась: ужас предстоящего столь явственно нарисовался перед ее внутренним взором, что оставалось только…

– Не надо бояться, – на ее плечо легла горячая рука Крейна. – Посмотрите. Разве они не прекрасны?

Где-то в бездне послышался издевательский смешок; теперь Эсме уже не сомневалась, что смеется «Невеста», хотя это было невозможно. Девушка собралась с духом и открыла глаза.

Кархадоны шли пугающе близко. Они двигались с той же скоростью, что и фрегат, поэтому казалось, что чудища привязаны к кораблю невидимыми тросами. Их черные спины то уходили под воду, то вновь показывались на поверхности. Говорят, эти бронированные шкуры невозможно пробить никаким оружием…

Нет, неправильно. Ты не об этом должна думать.

Эсме изумилась самообладанию Крейна и тому, что ни один из матросов не забил тревогу – все продолжали заниматься своими делами, словно ничего особенного не происходило. Они не боялись.

Любой из членов команды всегда должен знать, что между ним и океаном стоит капитан…

И в тот момент, когда кархадоны вдруг одновременно выпрыгнули из воды, подставив мощные тела под лучи заходящего солнца, Эсме все поняла. Она узнала очертания фрегатов в этих машинах для убийства – узнала тупой таран, превратившийся в острейший рог, узнала мачтовые отростки, ставшие плавниками, узнала взгляды, которые не изменились.

«Мы еще встретимся, капитан Крейн, если только вас не сожрет кархадон…»

Теперь странная фраза Эйдела была ей понятна.

Кархадоны плавно вошли в воду и исчезли в глубине, а над гладью волн раздался протяжный стон фрегата.

– Кажется, после этого меня уже ничто не сможет удивить или испугать, – прошептала Эсме, стараясь сохранить в памяти каждое мгновение этой чудесной встречи.

– Вы и так не из робкого десятка, – усмехнулся магус. – Тут важно другое. Вы почувствовали их суть!

Она кивнула.

– Они не агрессивны, даже наоборот. Но… откуда тогда взялись все эти страшные истории?

– Это рассказ не на один вечер, – магус загадочно улыбнулся. – А закат лучше встречать молча. Поверите ли вы мне на слово, если я скажу, что в этих историях есть доля правды, но как бы там ни было – у всего в этом мире есть своя роль, в том числе и у фрегатов, которые превращаются в кархадонов? И если я скажу, что не нам, людям, вмешиваться в это?

Она кивнула без тени сомнения.

– Сегодня, капитан, я готова поверить во что угодно! Он ничего не сказал – потому что закат и в самом деле следовало встречать молча.

…А после наступления темноты они устроили пир.

Матросы собрались в кубрике; они во что бы то ни стало хотели увидеть «спасительницу Кузнечика» – и выпить за ее здоровье. Эсме оробела, оказавшись среди отпетых головорезов – за душой некоторых она видела не меньше десятка серых теней, – но матросы были дружелюбны, и если кто-то и вспомнил о старинном обычае приносить женщин в жертву Великому шторму, то только в шутку.

Все до единого твердили, что в долгу перед ней.

– Они очень ценят самоотверженность и смелость, – сказал капитан, когда они вышли из кубрика и направились в его каюту. – В наше время чаще встречается просто безрассудство, а это разные вещи.

В большой каюте был накрыт стол, за которым и расположились все участники ужина; Крейн представил их так церемонно, словно они собрались не на борту пиратского корабля, а во дворце Капитана-Императора. Эсме получила место по правую руку от капитана, по левую сидел крылан – как оказалось, звали его Джа-Джинни. Рядом с человеком-птицей расположился сухощавый пожилой мужчина по имени Эрдан – корабельный мастер. Одного взгляда было достаточно, чтобы память услужливо подсказала: именно с ним она столкнулась на пристани после разговора с Эйделом. Корабел тоже ее узнал и ободряюще кивнул, еле заметно улыбнувшись. Он был, как она сейчас разглядела, очень стар, хотя и казался крепким. Возле самой Эсме сидел плетельщик узлов Умберто, сменивший матросский наряд на добротную куртку. Его слишком грамотная для матроса речь перестала быть удивительной: простому морскому псу не место за капитанским столом. «Джа-Джинни, моя правая рука, – сказал Крейн. – И Умберто, соответственно, левая». Умберто виновато улыбнулся, словно прочитав ее мысли, и потер мочку уха, где блестела золотая серьга. Проверял – на месте ли сокровище, которого едва не лишился из-за сумасбродной выходки?

Целительница украдкой оглядела собравшихся – трудно было представить, что из всех один лишь Умберто пересекал экватор, но больше никто не носил такого украшения, как он. «Моряки предпочитают этим не хвастаться, – вдруг вспомнились ей слова Велина. – По крайней мере те, кто мыслит здраво и не желает нарываться на неприятности. Подумай сама: ведь если некто проходил экватор, значит, он бывал за пределами Окраины, а на такое способны лишь пираты и очарованные морем. Вот и делай выводы…» Да, посетители «Водяной лошадки» должны были догадаться, что парень в зеленой куртке не так прост, как кажется с виду, – потому, наверное, верзила-спорщик и не стал с ним драться…

Умберто поймал ее взгляд и лукаво улыбнулся. Последнее место за столом досталось юнге. Кузнечик краснел и смущался, но честь, причитавшуюся ему за спасение капитанской жизни, принял.

– Этот первый тост, – магус поднял кубок, – за здоровье нашей гостьи, которая хоть и оказалась на борту «Невесты» не по собственной воле, повела себя, как подобает члену команды!

Эсме покраснела, но, увидев, что все замерли и ждут, поняла: придется совладать с робостью и позабыть на один вечер о том, где она находится, – иначе праздник будет испорчен. Она протянула руку и с удивлением поняла, что не может поднять кубок. Он словно приклеился к столу, и ее пальцы соскользнули раз, другой, третий… Кристобаль Крейн деликатно кашлянул. – «Невеста», прекрати.

Эсме замерла. В следующий раз, когда она протянула руку к кубку, тот повел себя, как подобает столовому прибору. Целительница подумала, что капитан вполне мог приструнить фрегат мысленно – и тогда она, не рассчитав силу, обязательно вылила бы вино на платье. А то и залила бы капитанскую рубашку…

– Благодарю, – сказала она, смущенно улыбаясь. – Так «Невеста» может каждую вещь на борту… закрепить?

Ответил ей не капитан, а корабельный мастер.

– Не каждую. – Голос у Эрдана оказался низкий и хриплый. – Многое из того, что вы видите в этой каюте, не то, чем кажется. Стол, к примеру, не деревянный – это часть тела фрегата, которую он может изменять по собственному желанию или по просьбе капитана… или моей. Соответственно, стол можно передвинуть, если хорошо попросить, но оторвать от пола и вынести из каюты нельзя. А все, что прикасается к столешнице, становится доступным «Невесте». Во время качки, знаете ли, удобно – точно знаешь, что вещи останутся на своих местах, – он демонстративно толкнул блюдо с жарким – оно не шелохнулось. – Вот так.

Эсме поблагодарила Эрдана и уставилась в тарелку. Обстановка за столом была доброжелательной и веселой, но все-таки она ни на секунду не могла забыть, что находится среди пиратов. Пожалуй, более неуютно себя чувствовал только Кузнечик, и когда разговор перешел на обсуждение дальнейшего курса и запестрил малопонятными морскими выражениями, Эсме обрадовалась и принялась за еду. Яства для пира были приготовлены отменные.

Лишь через некоторое время она стала прислушиваться к беседе, ощутив нарастающую напряженность.

– …как хочешь, но я тебя предупредил, – проговорил Эрдан, барабаня пальцами по столу. Поначалу показавшийся ей спокойным и даже хладнокровным, он с трудом держал себя в руках. – Маневр слишком рискованный, и если «Невеста» не успеет закрыть глаза, то за последствия я не отвечаю.

– Он прав, Кристобаль, – Джа-Джинни кивал с серьезным видом. – Не думаю, что риск в этом случае оправдан… хотя, конечно, если бы удалось… нет, прости. Я против.

– Умберто, а ты что скажешь? – Крейн сидел, откинувшись на спинку стула. – Как ты поступил бы на моем месте?

Молодой моряк вздохнул.

– Это для меня немного сложно… если честно, я с трудом представляю, как вообще такой маневр возможен.

– Ну, знаешь… – Крейн усмехнулся. – Все когда-то бывает в первый раз.

Умберто пожал плечами.

– Тогда вам решать, капитан.

– Кристобаль, не стоит торопить события, – заметил крылан, и в его голосе проскользнули тревожные нотки. – Неужели нам когда-нибудь может понадобиться совершить что-то подобное? Ты ведь понимаешь, какой может оказаться цена…

Крейн вздохнул и проговорил почти ласково:

– Еще бы. Ведь именно мне предстоит ее заплатить в случае, если расчет окажется неверным. Береги как зеницу ока… – он осекся, взглянул на Эсме. – Мы, должно быть, вас утомили?

Целительница отложила вилку.

– Нисколько. Но о чем, собственно, речь? Возможно, я смогу помочь?

Крылан усмехнулся, а Эрдан сказал:

– Ценю вашу самоотверженность, Эсме. Только целители сначала предлагают помощь, а потом спрашивают, что им за это будет… если вообще спрашивают. Но на сей раз вы ничего не сможете сделать, потому что мы говорим об одном очень опасном действии, которое капитан хотел бы предпринять.

– А вы против? – подытожила девушка.

– Совершенно верно. – Эрдан улыбнулся. Покосившись на капитана и получив незаметное согласие, он продолжил: – Вы уже имеете представление о том, как выглядит фрегат, приготовившийся к бою, – эдакий еж, ощетинившийся острейшими крючьями. Сцепившиеся корабли могут разойтись только двумя способами: если капитан проигравшего фрегата даст тому команду немного опуститься или если победители обрубят ему крючья. Первый способ предпочтительнее, но это… э-э… как бы объяснить…

– Унизительно, – пробормотал Умберто.

– Совершенно верно! Редкий капитан охотно подвергнет себя бесчестью и склонится перед противником. А утерянные крючья отрастают несколько недель…

– Эрдан, ты отвлекся, – тихо проговорил Крейн.

– Прошу прощения. Так вот, фрегат, готовый к бою, все-таки имеет несколько уязвимых точек, в которые обычно стремятся направить удар тарана, – при удачном стечении обстоятельств первый же удар может решить исход боя. Две точки расположены на корме, четыре других – на бортах ниже ватерлинии. Чтобы ударить в корму, нужен подходящий ветер и команда лентяев на атакуемом судне; чтобы бить в борт, нужно заставить корабль немного опуститься носом в воду, а это непросто. Но нужно быть… – корабел умолк и посмотрел на капитана, сердито хмурясь.

– Безумцем, – спокойно подсказал Крейн.

– Благодарю. Нужно совершенно сойти с ума, чтобы бить в седьмую точку, расположенную прямо под тараном. Для этого атакующий фрегат должен нырнуть носом в воду или лечь набок… и малейший просчет приведет к тому, что он лишится глаза. А то и обоих. Кому нужна победа, купленная такой ценой?

– А, вот ты и ответил на мой вопрос! – воскликнул магус. – Значит, все-таки удар достигнет цели?

– Да! – рявкнул Эрдан и в запальчивости стукнул кулаком по столу. Ни один из столовых приборов не шелохнулся. – Если тебе этого хочется – да! Но не говори потом, что я не предупреждал…

– Эрдан не объяснил самого главного. – Крейн повернулся к Эсме, пропустив мимо ушей последние слова корабела. – Дело в том, что уязвимые точки позволяют вывести фрегат из боя… скажем так, оглушить его, при этом не нанося существенных повреждений. И чем сложнее добраться до точки, тем лучше результат: после удара в корму фрегат придет в себя совсем скоро, а вот удар в борт – это уже несколько часов неподвижности. – Он мечтательно вздохнул. – Думаю, удар в седьмую точку обездвижит корабль не меньше чем на сутки.

– Ты не можешь знать заранее, – Джа-Джинни покачал головой. – Никто еще этого не делал…

И они снова заспорили, позабыв о целительнице, – но через некоторое время она почувствовала ироничный взгляд крылана.

– Вам еще не стало скучно? – поинтересовался он с нарочито невинным выражением лица. Разговор затих, все взгляды устремились на нее. Эсме покраснела.

– Вы в самом деле обо мне беспокоитесь? – спросила она. – Или боитесь, что я ненароком узнаю какой-нибудь секрет?

– Их и так уже раскрыто немало… – начал крылан, но капитан торопливо перебил «правую руку»:

– Не стоит так беспокоиться, Джа-Джинни. Наша гостья стремится встретиться с имперскими крысами не больше, чем мы с тобой.

– Да, я знаю, – человек-птица скривился. – Но они будут ее искать, разве нет?

Лоб Эсме покрылся холодным потом. В самом деле, отчего это она решила, что сумеет жить спокойно, словно и не было этой странной встречи?..

– Ты слишком мрачно смотришь на жизнь, дружище, – проговорил Крейн с улыбкой, которая показалась Эсме неискренней. Ведь не может он с таким безразличием относиться к столь важному делу… или может?

– Погодите, капитан, – она вдруг почувствовала сильную дрожь. – Настала пора и мне поделиться своими профессиональными секретами. Вы можете безопасно разглашать все свои тайны, поскольку перед тем, как сойти с борта «Невесты», я все забуду.

Звякнула вилка. Эсме скорее почувствовала, чем увидела, как капитан повернулся к ней.

– Что?

Она осознала, что комкает в пальцах салфетку и никак не может собраться с мыслями.

– Все именно так. Умберто, я… должна признаться в мошенничестве.

От изумления моряк застыл с открытым ртом.

– Давайте-ка я все объясню, – с внезапной решимостью проговорила Эсме. – Когда целитель погружается в чужую душу, от него ничего нельзя скрыть. Не поймите меня превратно, мы не щупачи и не читаем чужих мыслей преднамеренно, но их невозможно не касаться, а любое прикосновение ведет к тому, что чужое воспоминание становится моим собственным. Кстати, для этого вовсе не нужно дотрагиваться, достаточно просто быть поблизости. Так вот, это даже не мысли… эмоции, чувства… образы. Мыслеобразы. Очень трудно объяснить. Таково свойство материи, из которой сделаны наши души. – Она вздохнула. В каюте было тихо. – Иногда эти образы красивы и интересны, но чаще мы видим другое. Потаенные страхи, полузабытые обиды, низменные страсти… не самое приятное зрелище, одним словом. И вот для того, чтобы избавляться от этих фантомных воспоминаний, существует особое… хм… особое место в сознании целителя. Нечто вроде шкафа или сундука, в который можно что угодно положить, но нельзя достать обратно. – Она страдальчески нахмурилась и взглянула на Умберто. – Я не все воспоминания прятала. Не хочу оправдываться, но так поступают многие целители. Однажды моим пациентом стал один моряк, дока по части узлов, – вот я и зацепила из его памяти кое-что. Не думала даже, что это мне пригодится. Вот так-то…

Когда пауза затянулась, Умберто откашлялся и произнес:

– А по-моему, это ничего не меняет. Ведь вы сами сказали, что воспоминание становится вашим? Так какая разница? Все было честно.

– Я тоже так считаю, – встрял капитан. – И все-таки, какое отношение имеет это к нашему предыдущему разговору?

– Самое прямое, – Эсме не поднимала взгляда. – Я могу спрятать как чужое, так и собственное воспоминание.

– Вы это уже проделывали? – Голос Крейна показался ей странным.

«Ты пожалеешь, но будет поздно…»

– А разве у вас нет воспоминаний, от которых становится больно? – тихо спросила она, чувствуя, как затянувшаяся было черная дыра в памяти вновь начинает саднить тупой болью. – Разве вам никогда не хотелось, чтобы пришел целитель души – и избавил от боли, которая иной раз бывает страшнее всякого телесного страдания? Я… мне слишком многое пришлось потерять. Невыносимо жить с таким грузом, и я предпочла от него избавиться.

– И от этого стало легко и приятно? – поинтересовался магус столь ядовито, что Эсме ощутила во рту горький привкус. – Да? Я прав?

Она покраснела. Крейн по-прежнему сидел спокойно, вальяжно, но плясавшие в его разноцветных глазах огоньки придавали капитану довольно-таки безумный вид. Его рука безотчетно сжимала вилку, и Эсме вдруг подумала, что этот странный человек может превратить в оружие даже перышко…

– Да, вы совершенно правы, – сказала она тихо, но уверенно. – Я сама принимала решение, и мне показалось, что этот выбор лучше, чем прыжок со скалы вниз головой.

– Ага, – теперь голос капитана сделался глумливым. Он отбросил вилку и поднес руку к лицу. – Джа-Джинни, что-то у меня воспалился заусенец на мизинце. Как ты считаешь, может, лучше отрубить палец?

– Воля ваша, капитан, – откликнулся человек-птица с безразличным видом. – Нужна помощь?

– Нет, я сам. – Эсме, внутренне холодея, следила за тем, как Крейн аккуратно укладывает отставленный в сторону мизинец правой руки на столешнице, примеряется, заносит нож. За мгновение до того, как завершить начатое, Крейн обратил к ней бледное лицо: его губы кривились в усмешке, глаза светились. – Как, по-вашему, я в своем уме?

Вопрос пришелся как нельзя кстати.

– Да вы все тут ненормальные… – Эсме выскользнула из-за стола, бросила на пол салфетку. – Ненормальные!

Она выбежала из каюты на палубу, ни разу не оглянувшись.

«…а ведь тебя предупреждали, что на каждую стену найдется таран, а на каждый замок – ключ».

Она пришла в себя возле фальшборта. Темнота превратила океан в бездну без конца и края, без верха и низа; казалось, «Невеста» – это все, что осталось во вселенной. Но Эсме не испугалась, ее гораздо больше страшила совсем другая бездна.

Во тьме проплывала странная мелодия, рисуя узоры из звезд, заигрывая с ветром и волнами. Эсме закрыла глаза: целительнице хотелось, чтобы музыка вытравила из ее ума все мысли, вошла в сознание и осталась там навечно. Отчего простые и понятные вещи так сложно объяснить?

Музыка все еще витала в воздухе, когда свет фонаря на мгновение заслонила тень; по палубе прошуршали кончики крыльев.

– Я должен извиниться за свое поведение, – сказал Джа-Джинни очень серьезным голосом. – Но не ждите, что капитан поступит так же. Придется смириться.

– Нам недолго друг друга терпеть. – Эсме сглотнула непрошеные слезы. – Завтра вечером мы прибываем в Ламар?